Наука побеждать

Благополучно совершив марш под Крушинники, 28 июля наш полк сменил оборонявшийся на четырехкилометровом участке фронта 435-й полк 208-й стрелковой дивизии. Нам предстояло участвовать в Смоленской наступательной операции Западного фронта.

Наблюдательный пункт полка расположился на высоте 99,6. Перед нами расстилалась широкая равнина с редкими лощинами и кустарниками, изрытая ходами сообщений, перегороженная рядами колючей проволоки. За равниной, на далекой возвышенности, угадывались строения Торжка.

Наступая в первом эшелоне армии, 153-я стрелковая дивизия 7 августа должна была овладеть Торжком. Основной удар наносил наш полк. Взаимодействуя с 566-м стрелковым полком, мы должны были окружить и уничтожить врага на так называемых безымянных высотах.

Оборона противника в этих местах подготавливалась заблаговременно, она была глубоко эшелонирована, насыщена узлами сопротивления и опорными пунктами. Нам противостояла хорошо обученная 342-я пехотная дивизия вермахта. Задача перед полком стояла нелегкая. Однако настроение у людей было приподнятое. Воодушевляли победы под Курском и Орлом, под Белгородом и Харьковом. Верилось — теперь наш черед! Тем более что полк усилен двумя штурмовыми ротами из армейского резерва, ему приданы две роты танков, в полосе наступления будут вести огонь дивизионная, корпусная и армейская артиллерия, имеющая реактивные установки, а в начале боя нанесет удар авиация! [38]

К 31 июля мы полностью приготовились. В ночь на первое августа капитан Хохлов послал разведчиков за «языком». В поиск пошли сержант Смеркалов, рядовые Макаров и Кулигин. Целый час мы ждали, тревожно вслушиваясь в звуки фронтовой ночи. Через час противник открыл пулеметный и минометный огонь, стал пускать ракеты. Мы увидели: по равнине к нашим окопам ползет группа людей. Четверо! Переверзев приказал подавить минометную батарею гитлеровцев. Перестрелка стихла минут через двадцать. А разведчики пропали, словно в воду канули. Свалились они в первую траншею неожиданно, целые и невредимые, волоча пленного. В блиндаже наблюдательного пункта сержант Смеркалов рассказал:

— Пролезли мы через колючку, товарищ майор, послушали — ничего, спокойно. Слева от нас в землянке фрицы шумят, развлекаются. Дай, думаю, махнем через ихнюю траншею. Махнули. Залегли. Соображаем, то ли нам этих весельчаков в землянке накрыть, то ли еще чего. А пока думали — этот затопал. — Смеркалов кивнул в сторону пленного, сидящего в углу. — Часовой! Траншею обходил. Остановился, башкой покрутил и вдруг лезет наверх, прямо на нас... Неужто заметил?.. А это он, товарищ майор, по малой нужде. Спиной к нам встал, чтоб за нейтральной зоной наблюдать. Ну, думаю, момент самый подходящий: сейчас он не за автомат держится! Трахнул прикладом, Макаров ему — кляп в рот, Кулигин связал — и давай бог ноги!

— Почему долго не возвращались? — спросил капитан Хохлов.

— Отлеживались, товарищ капитан! Боялись, наш «трофей» осколок или шальная пуля зацепит. Тогда вся работа насмарку.

Полковник Краснов распорядился немедленно доставить «языка» на командный пункт дивизии. Пленного повел лейтенант Лихачев. В пятом часу утра он позвонил. «Язык» указал два неизвестных ранее дота, месторасположение противотанковой батареи, минные поля за второй линией траншей и штаб своего батальона.

Нанесли данные на карту. Оставалось ждать приказа на наступление. А приказ не поступал. Совсем рассвело, но штаб дивизии продолжал молчать.

Сидя возле телефона, я слушал, как гудит над позициями [39] фашистский самолет. Распахнулась дверь. В светлом проеме — плотная фигура начальника штаба:

— Листовки сбросили! Смотрите!

На мокром от утренней росы сероватом листке — черный германский орел и русские буквы, русские слова: фашистское командование ставит воинов 153-й стрелковой дивизии в известность, что знает о готовящемся наступлении, о его дне и часе, призывает солдат убивать командиров и политруков, переходить на сторону «доблестной немецкой армии».

Стучали зенитки. Мы с Хохловым выбежали из блиндажа. Разноцветные листки качались над окопами, шелестели на траве, липли к земле брустверов. С фашистской стороны раздался усиленный динамиком голос: «Русские солдаты! Внимание! Вас гонят на верную смерть. Вы проиграли войну!..»

Артиллеристы заставили замолчать фашистского агитатора. Я позвонил полковнику Митрополевскому, сообщил о происходящем.

— Знаем, — сказал полковник. — Ждите...

Через полчаса он позвонил и сказал, что наступление откладывается, удар переносится на другое направление.

Ушли из окопов представители авиационных, танковых и артиллерийских частей, оттянулись в тыл роты усиления.

Позвонил полковник Краснов. Требовал глядеть в оба, готовиться к отражению возможных атак врага. Противник действительно активизировался. Артналет следовал за артналетом. Земля гудела, вставала дыбом. Ночью вражеские разведчики попытались ворваться на позиции фирсовского батальона, захватить пленных. Их отбросил контратакой взвод младшего лейтенанта Гурова. А с утра 2 августа над полком, над дивизией нависла вражеская авиация. «Юнкерсы» и «фокке-вульфы» накатывали волна за волной, по тридцать — сорок машин. Появились убитые и раненые. Прямым попаданием разметало склад боеприпасов. Артиллерия противника вела непрерывный огонь по нашим траншеям.

В ночь на 4 августа полковник Митрополевский сообщил мне, что по решению командования дивизия передвигается на пять километров севернее. Приказывалось до рассвета занять новый исходный рубеж для наступления. [40]

Ровное, без единого бугорка и кустика поле. На севере — густой старый лес, занятый противником, на юге — глубокий овраг с невеселым названием Страшный Рог. Между лесом и оврагом — три километра. Это и есть наш новый участок. Отсюда мы должны двигаться на запад, преодолеть полтора километра открытой местности, ворваться во вражеские окопы и, не задерживаясь, с ходу овладеть деревней Курость, чьи избы и сараи можно различить простым глазом. Средств усиления на этот раз нам не дали, полагаться приходилось только на свои силы. За два дня, отведенные на подготовку к наступлению, мы смогли убедиться, что на схеме обороны противника, которую мы получили, нет многих огневых точек. Гитлеровцы насторожены, совершают регулярные огневые налеты на овраг Страшный Рог, на дороги и рощи. Значит, на внезапность рассчитывать не приходится.

Излазив с комбатами и артиллеристами передний край, взвесив наши силы и условия будущего наступления, я связался по телефону с полковником Красновым.

— В этой ситуации полк неминуемо понесет огромные потери, но оборону противника не прорвет, — высказал я ему свою точку зрения.

— Запомните раз и навсегда: вы воюете не один! — ответил Краснов. — В наступление переходит вся армия! Пусть вас не пугает возможный фланговый огонь из леса. Он будет подавлен. Готовьтесь!

Наступать на правом фланге предстояло батальону Зубочкина. Я повторил комбату то, что уже говорил при изучении вражеской обороны: ни в коем случае не отвлекаться на лес, а идти только вперед.

Фирсов наступал на левом фланге, по краю оврага.

— Следи, чтобы роты не скатились в овраг! — предупредил я его. — Овраг наверняка пристрелян. Иди по открытому месту, безопасней!

Капитану Софронову, чей батальон наступал во втором эшелоне, напомнил, чтобы ждал моего приказа на ввод в бой.

— Выйдешь в глубину вражеской обороны — всем станет легче. Особенно Зубочкину. Понял? Учти, тебе проще, чем остальным. Будешь прикрыт с флангов!

Лес на правом фланге не давал мне покоя. Видя мою озабоченность, Переверзев спросил:

— Может, пока не поздно, предусмотреть?.. [41]

— Нет, Иван Яковлевич. Но если увидишь, что Зубочкина косят...

— Ясно. Учту.

Наступило утро 7 августа. Солнечное, тихое: ни пулеметных очередей, ни винтовочных выстрелов. В окопах противника никакого движения. Последние запросы из штадива, последние распоряжения...

Точно в восемь часов раздался залп дивизионной артиллерии. Над нашими головами с шелестом пролетели снаряды, возле немецких траншей поднялись черные султаны первых разрывов. Открыла огонь и артиллерия полка.

Я наблюдал за работой артиллеристов в бинокль. Обнаруженные цели были накрыты. Вражескую траншею заволокло дымом.

Перевел бинокль на правый фланг. В лесу снаряды рвались редко. Если так пойдет дальше, ни траншею на краю леса, ни огневые точки в его глубине не разбить!

В десять часов утра над командным пунктом дивизии взвились три зеленые ракеты: сигнал к атаке. Бледные, в солнечном свете, они еще клонились к земле, выбрасывая хвосты серого дыма, когда из траншей на брустверы стали выбираться бойцы.

— Пошли! — выдохнул над ухом Беретели.

Успех атаки могло обеспечить только быстрое продвижение. Первые мгновения цепи наступающих рот словно бы колыхались: кто-то опередил товарищей, кто-то приотстал. Потом цепи выровнялись и одна извилистая живая линия батальонов стремительно двинулась к первому ряду проволочных заграждений.

Половина открытого поля позади. Цепи бегут вперед. Еще триста метров. Бегут. Еще...

До вражеской траншеи оставалось не более двухсот пятидесяти метров, когда противник открыл заградительный огонь. Перед батальонами встала сплошная черная стена разрывов. Снаряды начали рваться и возле полковых пушек, и возле наблюдательного пункта, и на позициях минометных рот.

Поворачиваю бинокль в сторону леса. Так и есть. Правофланговая рота залегла. Гул артиллерии на миг слабеет, будто для того, чтобы мы услышали, как из леса тяжело, резко бьют крупнокалиберные пулеметы фашистов, прозванные солдатами Геббельсами. [42]

— Минометами! — кричу я Переверзеву. — Помоги минометами! — Хватаю телефонную трубку: — Зубочкин! Поднимай людей! Вперед!

А уже и батальон Фирсова залег. Но и это еще не все.

— Авиация! — кричит Беретели.

Из-за Курости, отчетливо видные в синем небе, наплывают вражеские самолеты. Группами. По всему горизонту. Двадцать... Тридцать... Нет, больше тридцати...

В голове одна мысль: успеют ли батальоны ворваться в траншеи противника?

На правом фланге с земли поднимаются фигуры командиров. Вскинув руки с пистолетами, полуобернувшись к залегшей цепи, медленно идут на черную стену разрывов. За ними постепенно поднимаются остальные, но поздно — бомбардировщики над их головами.

В грохот и треск вплетается пронзительный вой пикирующих «юнкерсов» и визг падающих бомб. «На нас!» — кричит кто-то за моей спиной.

Телефонисты падают на дно траншеи. Беретели наваливается на меня сзади. Взрыв. В траншею летят комья глины, камни. Державшие меня руки размыкаются.

Мне нельзя терять из виду батальоны. Приникаю к стереотрубе. Пейзаж и очертания людей резко приближаются. Ползут к воронке пулеметчики. Санитар тащит навстречу им человека. Торопливо окапывается боец... А вот и Зубочкин. С ним — адъютант батальона и телефонист. Вдруг Зубочкин споткнулся... Кажется, ранен. Адъютант и телефонист перевязывают комбата.

Радист Фоменков кричит, что Зубочкин ранен разрывной пулей в голень, но уйти с поля боя отказался. Мимо наблюдательного пункта бредут в тыл раненые. Одни из них возбуждены, другие оглушены боем. Капитан Хохлов докладывает, что в третьем батальоне большие потери: убиты трое командиров взводов, один командир роты, очень много раненых.

Снова бомбежка. Хохлов пытается вызвать Фирсова. Но связи со вторым батальоном нет. Наверное, перебиты телефонные провода. Рация тоже молчит.

Командир дивизии требует любой ценой прорвать оборону противника и овладеть Куростью.

— В овраг сваливают! — кричит Беретели. [43]

В стереотрубу вижу, как ползут к оврагу Страшный Рог бойцы фирсовского батальона. Не выдержали. Надеются укрыться в овраге от авиации и артиллерии.

Надо принимать немедленное решение, спасать батальоны, выполнять задачу. Приказываю Софронову выдвигаться в разрыв между батальонами Фирсова и Зубочкина, готовиться к атаке. Лейтенанта Пряничникова посылаю во второй батальон, сам с Беретели спешу в третий.

Бомбардировщики ушли, но артиллерия и минометы. врага неистовствуют. Земля гудит и вздрагивает. Выбираемся из траншеи, ползем. Внезапно с моей головы слетает фуражка, слабеет поясной ремень. Пытаюсь нащупать кобуру с пистолетом и не могу: осколком или пулей ремень срезало. Огонь из леса не прекращается. Только бы доползти!

Бойцы передней цепи третьего батальона успели окопаться. Теперь они углубляют окопчики.

— Какая рота?! — спрашиваю я у солдата, приспособившегося в ячейке для стрельбы с колена.

— Седьмая, товарищ майор!

Подползает командир роты старший лейтенант Комолов. Левый рукав гимнастерки у него разорван до плеча, предплечье замотано серым от пыли бинтом. Сквозь марлю проступает багровое пятно. Комолов докладывает о потерях.

— Ранен сильно?

— Царапина, пустяки... Пулеметы из леса!.. И минометы... Подавить бы, товарищ майор!

Перебираемся в воронку, на наблюдательный пункт роты. Вокруг рвутся мины, из леса строчат крупнокалиберные пулеметы. В небе опять появились вражеские бомбардировщики.

Становится ясно, что атака не удалась, продолжать ее не имеет смысла, лучше попробовать завтра... Посылаю Беретели в батальоны с приказом окапываться, удерживать занятый рубеж. Уже третий час дня. Надо дождаться ночи, вынести убитых, собрать оружие, подвезти и подтащить боеприпасы, накормить людей.

До вечера я оставался в роте у Комолова. А с наступлением темноты перебрался на наблюдательный пункт Зубочкина. Комбат лежал в воронке от авиабомбы. Батальонный фельдшер делал ему перевязку. В соседних [44] воронках сидели связисты. Зубочкин приподнял стриженую голову:

— Виноват, не вышло, товарищ майор...

— Лежите, капитан. Вы сделали, что смогли.

Я приказал фельдшеру отправить комбата в санроту.

— Мы не отвлекались, — облизывая сухие губы, сказал Зубочкин. — Но девятую роту, как косой... Сначала в лесу раздолбать фрицев надо. Там у них сила...

— Нога болит?

— Жжет... Главное, безнаказанно били по батальону, товарищ майор!

Беретели протянул комбату флягу с водкой.

— Нет, — сказал Зубочкин. — Воды.

Подошли санитары. Я помог уложить Зубочкина на носилки, наклонился, поцеловал:

— Спасибо за смелость. Выздоравливай! Возвращайся!

Ресницы у Зубочкина были мокрыми. Санитары, пригибаясь, потащили носилки. В этот день виделись мы с командиром третьего батальона последний раз. Его эвакуировали в тыл, и в наш полк он уже не вернулся.

Я остался на наблюдательном пункте третьего батальона. Небольшого роста, хрупкий на вид радист Максименко связал меня с командиром дивизии. Доложив, где нахожусь, я попросил разрешения атаковать противника утром. Полковник Краснов согласие на утреннюю атаку дал.

К ночи подошли Переверзев, Хохлов, Сусев, Гусихин, Фирсов и Софронов. Немного позднее приползли Горбик и Гафуров. Обязанности командира третьего батальона временно исполнял начальник штаба батальона старший лейтенант Бабецкий. Он скатился в воронку под пулеметной очередью.

Сидели плечом к плечу. Комбаты докладывали о потерях. Они оказались не такими уж большими. Все пушки и минометы, несмотря на обстрел и бомбежку, уцелели.

Приказал Фирсову и Бабецкому начинать завтрашнюю атаку с удержанных рубежей, а Софронову — ночью подтянуть батальон вплотную к переднему краю противника. Артиллерию распорядился поставить на прямую наводку. Сусева обязал проделать проходы в проволочных заграждениях, не разбитых артиллерией, а Гусихина — доставить боеприпасы и пищу. [45]

— Ты все-таки свалился в овраг, Фирсов! — упрекнул я.

— Шестая рота... Семерых офицеров потерял. И начальника штаба Перепелицина...

Бабецкий нервно сказал:

— Голыми руками фрица не возьмешь, товарищ майор...

— А мы не голыми! Завтра должны взять! Замените выбывших командиров. Не хватит офицеров — ставьте на взводы сержантов. К пяти часам доложите о готовности!

Офицеры стали расходиться. Горбик заметил:

— Батальоны шли хорошо, Федор Степанович. Парторги младший лейтенант Просветов, лейтенант Абросимов, старший лейтенант Назаренко отличились, командир роты Маштанов три раза поднимал своих бойцов.

— Вот и надо, чтобы все — как Маштанов!.. Александр Петрович, организуйте выпуск боевых листков, нацельте агитаторов. Пусть расскажут о лучших бойцах и командирах. Поднимите дух людей. Уверьте их, что завтра прорвем оборону врага. Фашисты-то на пределе. Ясно? Александр Петрович, дорогой мой, сделайте все от вас зависящее! Надеюсь на вас.

— Все сделаем, — сказал Горбик. — Коммунисты будут впереди!

Горбик с Гафуровым ушли. Запищал зуммер полевого телефона. Полковник Краснов спрашивал, как дела.

— Готовимся к бою, товарищ полковник!

— Завтра действуйте решительно! — сказал Краснов. — Артподготовку усилим. Вы где сейчас?

— В третьем батальоне. Комбат ранен.

— Комбата я вам послал. Введите в курс, а сами возвращайтесь на наблюдательный пункт. Батальоном не командовать! Позвоню и проверю!

Не дожидаясь, пока прибудет новый командир третьего батальона, я пошел к Софронову. Его батальон готовился выдвинуться к переднему краю противника. Выдвигаться пришлось под огнем. Переползали от воронки к воронке. Я полз вместе с бойцами. Иногда удавалось делать перебежки. К часу ночи батальон начал окапываться в ста метрах от первой вражеской траншеи.

Тут, в цепи первого батальона, меня и разыскал присланный на место Зубочкина офицер. Лежа, представился!

— Старший лейтенант Вергун! [46]

Отползли в воронку. Объяснил Вергуну задачу на завтрашний день. Лица комбата как следует разглядеть не мог, а голос понравился — спокойный.

На наблюдательный пункт вернулся под утро. Переверзев сидел с телефонной трубкой. Ивакин засуетился с термосом. Хохлов доложил:

— Артиллеристы выкатывают орудия на прямую наводку, батальоны окопались, получили горячую пищу, отдыхают. В тылу противника слышен шум моторов. Похоже, танки, товарищ майор.

— Танки? Значит, будем бить танки! Сообщите в дивизию.

Силы совсем оставили меня. Я опустил голову на полевую сумку и тотчас задремал...

В пять часов утра мы с Переверзевым и Беретели стояли в траншее, где был оборудован наш наблюдательный пункт. Поднималось солнце. Оно золотило опаленную траву, перерытое взрывами поле, покореженный лес. Комбаты докладывали о готовности к бою. Переверзев указал на полковые пушки. Они стояли за передовыми цепями, в воронках, хорошо замаскированные.

Пришли Горбик, Штафинский и. Гафуров. Всю ночь они провели в боевых порядках пехоты, беседовали с бойцами, помогали выпускать боевые листки.

В шесть часов позвонил командир дивизии. Выслушав мой доклад, он коротко сказал:

— Сегодня надо взять Курость!

Через час, в семь утра, начался огневой налет. На этот раз более мощный. Полковые артиллеристы при первом залпе дивизионных пушек выкатили орудия из воронок и стали бить прямой наводкой по обнаруженным за время вчерашнего боя огневым точкам. Прямым попаданием разнесло амбразуру фашистского дота на левом фланге. Орудие сержанта Чубарова накрыло пулемет, другой пулемет разбил расчет сержанта Андрюхина. По фашистским траншеям били минометы старшего лейтенанта Макарова.

Как только артиллерия перенесла огонь в глубину вражеской обороны, батальоны поднялись в атаку. Открыть заградительный огонь противник не успевает. Роты первого батальона уже набегают на траншею, забрасывают ее гранатами. За ними идут цепи второго батальона. В третьем батальоне продвинулась вперед одна седьмая [47] рота. По-прежнему этому батальону мешал сильный фланговый огонь из леса.

В траншее идет бой. Софронов докладывает, что первыми ворвались в окопы противника его заместитель по политической части старший лейтенант Котович и парторг батальона старший лейтенант Стаюнин.

Звонит Фирсов:

— Ворвались. Ведем штыковой. В траншее — парторг Назаренко!

Полковые пушки сосредоточивают огонь по лесу. Крупнокалиберные пулеметы врага замолкают. Третий батальон поднимается в атаку.

Приказываю всем батальонам не задерживаться в захваченной траншее, идти вперед. Но противник опомнился и открыл сильный заградительный огонь. Нам пришлось закрепиться в захваченной траншее, вырыть в ней укрытия — «лисьи норы». Предвидя вражеские контратаки, посылаю саперов во главе со старшим лейтенантом Белкиным поставить перед траншеей мины. Капитан Хохлов докладывает, что за нашей спиной разворачивается противотанковый дивизион.

В полдень яростный огонь гитлеровцев внезапно стихает. На поле боя обрушивается тишина. Страшная тишина — предвестница близкой вражеской атаки.

Перебираюсь с НП ближе к батальонам. Тороплюсь проверить связь с подразделениями, с артиллерией, со штабом. Связь в порядке.

В двенадцать часов тридцать минут фашистская артиллерия открывает огонь. Через час оживает Курость. В стереотрубу видно: между домами появляются танки. Считаю машины, пока они сползают с холма. Двадцать восемь... Танки движутся медленно, башни их поворачиваются из стороны в сторону.

— Приготовиться к отражению танковой атаки! — передаю в батальоны.

На огородах Курости фашистские машины выравниваются в линию. Они проделывают это с неожиданной быстротой. И сразу же устремляются к нашим позициям. За танками — пехота. Плотные цепи солдат в распахнутых мундирах, с закатанными рукавами. Приказываю отсечь пехоту противника. Открывает огонь минометная батарея полка, которой командует лейтенант Антяшев, вступают в дело и минометные роты батальонов. Хорото! [48] Накрыли пехоту с первых залпов, она отстала от танков. Теперь надо прижать ее к земле!

В грохоте боя шум авиационных моторов не слышен. За Куростью появляются «юнкерсы». Они идут по всей линии горизонта.

Цепи противника смыкаются, пытаются догнать танки. И тут произошло неожиданное. Из распахнутых люков бомбардировщиков на гитлеровцев посыпались бомбы. Фашистские летчики либо потеряли ориентировку, либо что-то не рассчитали. Неожиданный бомбовый удар вносит в ряды наступающих замешательство, а у нас вызывает вздох облегчения. Открывают огонь орудия дивизионной артиллерии и полковые пушки.

Вражеская пехота не выдержала, залегла. Вперед идут одни танки. Весь огонь наша артиллерия сосредоточивает по ним. Первый выстрел. Второй... Пока безрезультатно. Три танка прорвались через боевые порядки третьего батальона. Но первый из них, перевалив траншею, не прошел и тридцати метров, как загорелся от прямого попадания бронебойно-зажигательного снаряда. Две другие машины двинулись на позиции наших минометчиков и артиллеристов.

Снаряд разорвался возле одной из пушек полковой батареи. Командир орудия, подносчик снарядов, заряжающий были тяжело ранены. К уцелевшей пушке бросился командир батареи старший лейтенант Зинин. Танку требовались считанные минуты, чтобы раздавить орудие. Но командир батареи успел дернуть шнур. Снаряд перебил гусеницу вражеской машины, и она, развернувшись, остановилась как вкопанная. Только дослав новый снаряд в казенную часть, старший лейтенант понял, что произошло.

Второй танк шел на пушку сержанта Андрюхина. Но командир батареи не видел этого. Он смотрел на подбитую машину и вытирал платком лоб и шею. Сержант Андрюхин выстрелил, когда танк находился метрах в пятидесяти от орудия. Снаряд только скользнул по мощной лобовой броне, но машина все же отвернула и подставила бортовую броню орудию Зинина. Этот момент не упустил командир батареи. С близкого расстояния он всадил в бок фашистскому танку два снаряда. Танк запылал.

Горели три танка, двигавшиеся на роту Кудленка. Остальные не выдержали и повернули к Курости. [49]

Переверзев тут же перенес огонь на вражескую пехоту... И все же ворваться на плечах отступившего противника в Курость нам не удалось: гитлеровцы вели сильный артиллерийский огонь, снова навалилась фашистская авиация.

С 10 по 12 августа мы отбивали вражеские атаки. Тяжелее всего нам пришлось 11 августа. В этот день фашисты подтянули резервы (не менее двух батальонов пехоты), бросили против нашего полка авиацию, танки. Устояли мы с трудом. А утром 12 августа перешли в контратаку, но продвинуться вперед смогли всего лишь на сто метров.

Вечером 12 августа полк получил приказ перейти к обороне и прочно удерживать занятые рубежи. К этому времени роты потеряли до двух третей состава ранеными и убитыми, а живые держались на пределе моральных и физических сил.

Под покровом ночи офицеры штаба полка разошлись по батальонам. Мы с Беретели отправились на правый фланг, к Вергуну. Шагали напрямик через поле. Там работали бойцы комендантского взвода и солдаты из батальонных команд. Они отыскивали тяжелораненых и убитых.

Доложили уже, что пали смертью героев заместитель Фирсова по политчасти старший лейтенант Котович, командир седьмой роты Комолов, командир третьего взвода первой роты младший лейтенант Мнихов, тяжело ранены парторг первой роты старший лейтенант Стаюнин, парторг второго батальона Назаренко, парторг второй роты Абросимов... А про скольких еще не доложили! И ведь каждого из них я знал. Видел, по крайней мере. У Анисима Тихоновича Котовича была семья, которой он писал, как только выпадала свободная минута. У круглолицего младшего лейтенанта Мнихова остались родители и любимая девушка. А в Комолова была влюблена маленькая русокосая фельдшерица из санбата дивизии...

Старшего лейтенанта Вергуна мы нашли в седьмой роте, которой теперь командовал старший лейтенант Якуб Измаилович Идрисов. Рота окапывалась. Вергун и Идрисов только что проводили в нейтральную полосу трех саперов и отделение стрелков для установки противопехотных и противотанковых мин.

— Большие потери в роте, Идрисов? [50]

— Большие. — Идрисов, волнуясь, говорит с сильным акцентом: — Боец дрался, как лев, товарищ майор! Приказ выполнял! Не наша вина!

— Наша, Идрисов. Не умеем организовать бой, не умеем беречь людей. Воюем плохо.

— Зачем плохо?! Назад не шли! Седьмая рота никогда назад не пойдет!

— Спасибо. Не обижайся, Идрисов. Спасибо.

Обходим с Вергуном позиции батальона. Стук лопат, шорох отбрасываемой земли, приглушенные разговоры. На изгибе траншеи — станковый пулемет.

— Боец Щелоков. Расчет обеспечивает действия саперов?

— Вольно, вольно. Как устроились?

Устроились Щелоков с напарником по-хозяйски. Окоп отрыт по всем правилам, коробки с пулеметными лентами, ручные и противотанковые гранаты уложены в глубокие ниши.

— Сколько фашистов уложили, товарищ Щелоков?

— Не считал, товарищ майор.

— Скромничает. Не меньше взвода уложил, — говорит Вергун.

— Представьте к награде.

Убедившись, что у Вергуна все в порядке, уходим в батальон Софронова. Здесь тоже кипит работа.

— Какая рота, товарищ боец?

— Первая.

— Где командир роты?

— Лейтенант Гордеев ранен, а командир нашего второго взвода лейтенант Злыгостаев убит. Тут где-то сержант Кузькин.

Разыскивают сержанта Кузькина и с его помощью — младшего лейтенанта Мамонова, заменившего Филиппа Прокопьевича Гордеева. Мамонов докладывает, что рота укрепляет позиции.

Новый комроты очень молод, недавно из училища. Я без труда представляю, что пережил он в этих боях, и испытываю почти отцовскую нежность к этому безмерно усталому, односложно отвечающему на вопросы мальчику.

Благодарю Мамонова за проявленную им храбрость, за отважные действия роты. Он растерянно молчит. Наверное, не ожидал похвалы. [51]

Пробираемся дальше. На дне окопа сидят трое солдат. Поднимаются.

— Малость отдохнули, товарищ майор.

Голос что-то знакомый. Вглядываюсь:

— Иевлев? Ты?

— Так точно, товарищ майор!

— Спасибо тебе, Иевлев, за то, что жив, и за то, что фашиста бил как надо. И вам спасибо, товарищи!

— Эту самую Курость все одно возьмем! — говорит Иевлев. — А танки были бы — и вчера взяли б!

— С танками, ясно, взяли б! — соглашаются солдаты.

Достаю пачку «Беломора», протягиваю бойцам. Колеблются. Первым решается Иевлев. Возится долго, никак не может ухватить папиросу заскорузлыми пальцами. Потом ухватывает и вытаскивает сразу несколько штук. За Иевлевым тянутся другие. Пачка, почти полная, становится тощей.

— Ну, братцы... — говорю я. — Вы народ запасливый.

— Без запасу пропадешь, товарищ майор! — весело отвечает Иевлев. — Махорку еще когда выдадут!

Пока беседуем, на левом фланге полка, перед батальоном Фирсова, начинается сильная пулеметная стрельба. Рассовывая папиросы по карманам, солдаты бросаются к стрелковым ячейкам. Взлетают ракеты...

Наблюдательный пункт Фирсов оборудовал в наспех вырытой и прикрытой жердями землянке. Привстав, он докладывает, что противник силой до пехотного батальона атаковал на стыке с 563-м стрелковым полком, правофланговая рота 563-го отступила, часть траншеи оказалась в руках врага, четвертая рота батальона ведет бой.

Приказываю Переверзеву поставить заградительный огонь перед участком траншеи второго батальона. Спрашиваю Фирсова, где капитан Хохлов. Этой ночью он ушел во второй батальон.

— В четвертой роте, у Гомолки, — отвечает комбат, — С ним командир взвода разведки.

— Связь с Гомолкой есть?

— Обрыв. Послал на линию...

Пищит зуммер. У телефона старший лейтенант Гомолка. Кричит, но слышно плохо: голос тонет в шуме боя. Удается разобрать, что рота позиций не уступила, атаку отбила.

— Сейчас пойду сам!.. — докладывает Гомолка. [52]

— Подожди начала артогня! Понял?

Начинает бить полковая артиллерия. К пушкам почти тотчас же присоединяются минометы. Вызываю командира роты автоматчиков лейтенанта Никитина:

— Пошли взвод во второй батальон, в роту Гомолки! Немедленно!

Вскоре Гомолка доносит, что автоматчики прибыли, траншея очищена от врага.

Около получаса на левом фланге батальона было сравнительно спокойно. Потом бой вспыхнул снова. Но сил у Гомолки теперь прибавилось. Решительной контратакой четвертая рота отбросила противника. Помогли ей и соседи — фланговая рота 563-го полка.

К утру наступает тишина. Спохватываюсь, что начальника штаба до сих пор нет. В душу закрадываются дурные предчувствия. Отдаю приказ разыскать Хохлова. Однако поиски остаются безрезультатными. И только когда на наблюдательный пункт Фирсова пришел командир взвода разведки, кое-что прояснилось. В самом начале боя капитан Хохлов находился в боевых порядках четвертой роты. Увидев, что противник обтекает роту, он поднял группу бойцов в атаку. Гитлеровцы открыли сильный огонь, пытаясь смять горстку храбрецов, но подоспела помощь, и фашисты откатились. Однако капитан Хохлов был тяжело ранен в грудь.

Я приказал тщательно осмотреть местность. Бойцы фирсовского батальона обыскали все вокруг, но начальника штаба не обнаружили...

Три дня спустя наша дивизия сдала свою полосу обороны другому соединению. Нас вывели в резерв командира 62-го стрелкового корпуса.

Во второй половине дня 17 августа состоялось совещание командиров частей. Полковник Краснов сообщил нам, что дивизия полностью выполнила поставленную перед ней задачу.

— В бою с нами, — сказал комдив, — противник израсходовал резервы, ослабил оборону на соседнем участке, и теперь фронт прорван. Армия успешно наступает! Командарм приказал передать всем вам благодарность, товарищи!

Слушая эту радостную весть, я невольно вспомнил суровую отповедь Краснова перед боем: «Вы воюете не один!» Да, полковник Краснов был прав. [53]