Каховка... Перекоп... Сиваш...

К этому времени был уже ликвидирован Восточный фронт, Колчак пленен и расстрелян. Было покончено и с Северным фронтом; из Архангельска и Мурманска выброшены войска Соединенных Штатов Америки, Англии, Канады. Оставались два серьезных фронта — польский и врангелевский.

Врангель возглавлял теперь все вооруженные силы внутренней контрреволюции, которые после понесенных поражений сосредоточились в Крыму. К началу лета они вышли из Крыма, стали веером распространяться в общем направлении на север. 21 сентября 1920 года Реввоенсовет Республики образовал Южный фронт. Для него в спешном порядке формировались новые дивизии и армии.

Как только я вернулся после погони за Сапожковым, Авксентьевский вручил мне список учреждений и лиц, включенных в состав штаба 6-й армии, и поручил [254] сформировать эшелон для отправки в Кременчуг. Командующим 6-й армией значился Авксентьевский, начальником штаба — Токаревский, начальником полевого штаба — Кирпичников, начальником Оперативного управления полевого штаба назначили меня.

В ходе формирования эшелона возникли вопросы, ставившие меня в затруднительное положение, В списках разных учреждений числилось немало лиц, которые по серьезным причинам не могли или не хотели уезжать из Самары, а многие из тех, кто страстно желал попасть на Южный фронт, оставались на месте. Я доложил об этом Авксентьевскому. Ознакомившись со списками желающих и не желающих ехать с нами, командующий разрешил мне самостоятельно или от его имени решать эти вопросы. Тут же назначил меня начальником эшелона.

Я понимал, что значило в те времена провести эшелон со штабом армии через всю Украину, которая кишела контрреволюционными бандами, разбойничавшими под флагом батьки Махно.

Ко времени выступления эшелона из Самары были приняты все зависящие от нас меры. В трех вагонах-теплушках поместилась хорошо вооруженная команда, были установлены круглосуточные дежурства пулеметчиков в тамбурах классных вагонов и наблюдателей на крышах хвостового вагона, на паровозе возле машиниста. Наблюдатели были связаны со мной телефоном.

В пути на остановках я соскакивал с поезда, направлялся на телеграф и по прямому проводу докладывал в Москву о прибытии нашего эшелона. После этого приходил к дежурному по станции с требованием отправить эшелон дальше. Не везде дежурные встречали меня доброжелательно. Иные смотрели хмуро и даже враждебно.

На одной станции за Харьковом нас приняли с особым радушием и старались отправить дальше возможно скорее. На мой вопрос об обстановке железнодорожники отвечали стереотипно: «Все спокойно, можно отправляться». А на улице мужичок в ответ на тот же вопрос замахал на меня руками и чуть не закричал: «Что ты, бог с тобой! Там махновцы! Разгромили станцию, разбойничают!» Я вернулся к дежурному. Он отговорился тем, что у него таких сведений нет. Я разыскал [255] чекиста, уполномоченного на железной дороге. Он подтвердил: на перегоне идет бой с махновцами, которые ограбили станцию, повредили ее сооружения.

Пришлось переждать, пока путь впереди не будет освобожден от махновцев и приведен в порядок.

То же самое в несколько иной вариации повторилось еще раз через день.

В Кременчуг наш эшелон прибыл во второй половине августа. Стояли очень теплые дни. Однажды, улучив свободное время, я отправился взглянуть на Днепр.

На улицах толпы гуляющих; все горячо не то спорят, не то ссорятся. Прислушиваясь к отрывочным фразам, сообразил наконец, что горожане темпераментно обсуждают вопросы, связанные с прибытием нашего штаба. Это событие, насколько я понял, всколыхнуло город, заинтриговало всех.

— Скажите, пожалуйста, вы надолго к нам приехали? — остановила меня на центральной улице девушка.

— Пока не покончим с Врангелем.

— А потом уедете?

— Конечно. Почему это вас интересует?

— Очень интересует. И не только меня. Все хотят, чтобы вы, то есть ваш штаб, остался здесь навсегда: тогда бы мы приобрели покой. Кругом столько банд!.. Уйдет одна, приходит другая. Недавно ушел Махно, пришла Маруся.

— Женщина — главарь банды? — изумился я.

— Еще какая! С неугодными людьми расправляется собственноручно. Они хотят, чтобы у нас не было Советской власти. Бьют всех, кто сочувствует коммунистам. Особенно достается евреям. Их всех считают красными. А как издеваются над ними — ужас один!

— Теперь можете не бояться, — сказал я. — Ликвидируем Врангеля, и у вас упрочится Советская власть. Перед ней все нации равноправны. И бандам придет конец...

Днепр я представлял себе могучей полноводной рекой, вроде Волги или Камы, а здесь, как мне показалось, можно было перейти вброд. С недоумением развел руками, припоминая описание Днепра в книгах любимых мной авторов.

Местные жители объясняли мелководье тем, что лето выдалось на редкость жаркое, засушливое, и все реки Украины сильно обмелели. [256]

Пока мы стояли в Кременчуге, из Самары непрерывным потоком продолжали прибывать к нам добровольцы — политработники и командиры. От них я узнал судьбу сапожковского мятежа. Как оказалось, Сапожков с остатками своей дивизии успел войти в Уральск. Но, никем не поддержанный, вынужден был его покинуть с небольшой кучкой своих приверженцев и вскоре был убит во время перестрелки с курсантами Оренбургского кавалерийского училища. Так бесславно закончилась авантюра мятежника, поднявшего руку на Советскую власть.

В Кременчуге оставались мы недолго. Авксентьевский, как только получил от М. В. Фрунзе (он к тому времени вернулся из Туркестана и стал командующим Южным фронтом) директиву о ближайших задачах 6-й армии, немедленно переехал с полевым штабом в Снегиревку, поближе к линии фронта.

Началась горячая пора. Шел прием выделенных для 6-й армии войск, ознакомление с их составом и позициями.

Начальник полевого штаба Кирпичников обращался с подчиненными корректно, но был требователен, умел загружать всех работой до предела. Никто на это не мог жаловаться, так как сам он поражал всех невероятной работоспособностью и выносливостью. Он сидел в штабе безвыходно, отрывался от карт и бумаг только для доклада командующему или для переговоров по прямому проводу. Приходил на работу раньше всех, уходил позже всех. Мы, его подчиненные, тянулись за ним, напрягая все силы. Было чему у него учиться.

Части, переданные в состав 6-й армии, занимали позиции по правому берегу Днепра, от Херсона до Мелового; только две дивизии — 51-я Московская и Латышская — и часть сил 15-й обороняли каховский плацдарм на левом берегу реки.

В Снегиревке мы оставались недолго. Скоро переехали в Берислав, расположенный в непосредственной близости к каховскому плацдарму. Под квартиру заняли большой дом. Хозяин, старый, громадного роста украинец, с усами Тараса Бульбы, встретил нас сумрачно. Ни на какие наши вопросы не отвечал. В доме, кроме него, не оказалось мужчин, поэтому все переговоры мы вели с его молодой, красивой снохой. Договорились, что [257] она будет готовить нам завтраки, обеды, ужины. К немалому удивлению, женщина охотно согласилась. Мы дали денег на продукты, хотя она о плате и не заикнулась.

Во время обеда старик хозяин всегда присаживался к столу, внимательно прислушивался к нашим разговорам и, не проронив ни слова, уходил, когда мы заканчивали обед.

Дней через пять старик неожиданно заговорил.

— Гляжу я на вас и дивлюсь... Дивлюсь самому себе. Вы мне враги, враги кровные, заклятые... По той обиде, которую вы нанесли мне, я обязан вас уничтожить, пожертвовав собой. Я смерти не боюсь... Нет.

— Чем мы вас, дед, обидели? — отозвался Кирпичников.

Старик остановил на нем тяжелый взгляд, помолчал, как бы ища ответа. — Не вы, так ваши комиссары... Двух моих сынов убили, закопали в степи. Такие были красавцы, такие богатыри.

Старик смахнул слезы.

— Ведь война. Тарас Бульба на войне родного сына застрелил. Наверное, слыхали? — заметил Кирпичников.

— Слыхал, как не слыхать. То правильно було: сын к врагам отчизны перешел из-за дивчины... А моих за что убили?.. Как родной отец я должен за них отомстить. А вот рука не подымается. Не подымается рука... Почему... Труженики вы, работяги. А наши белые... Насмотрелся я на них. Тоже у меня стояли. На уме только пьянка, бабы, гульба, тьфу! Будь они прокляты! Я не видел, чтобы они когда-нибудь работали. Непутевые. Тут у них, — он ударил ладонью себя по лбу, — нет мозгов. Им не понять, что все доброе на свете достается трудом, упорным, тяжелым... Что не можно противу свово народа переть...

После этой исповеди отношение хозяина к нам изменилось неузнаваемо. Он стал обращаться с нами просто, охотно отвечал на вопросы, часто сам заговаривал...

51-я Московская дивизия оказалась одной из самых организованных, дисциплинированных, стойких. Командовал ею В. К. Блюхер. О нем я еще слыхал в Мензелинске в 1918 году как об одном из руководителей борьбы на Урале с казаками генерала Дутова. Теперь я имел возможность наблюдать за ним сам. И вот скоро представился случай увидеть и узнать его поближе. [258]

Из Москвы прибыла отдельная огневая бригада. Были сведения, что она формировалась как опытная по особому штатному расписанию и под наблюдением Наркомвоенмора. По огневой мощи она превосходила стрелковую дивизию. Бригада была включена в состав 51-й дивизии.

Скоро между начдивом Блюхером и командиром бригады стали возникать недоразумения. Командир бригады, молодой, энергичный и волевой, считал, что он подчиняется Блюхеру только по оперативным вопросам, во всем остальном находится в личном распоряжении наркома. Когда командир бригады отказался выполнить один из приказов Блюхера, тот тут же снял его с командования. Комбриг пожаловался в Москву. Оттуда пришла телеграмма командарму: уладить конфликт.

Авксентьевский вызвал обоих к себе.

В назначенное время они явились в комнату Оперативного управления, куда выходила дверь кабинета Авксентьевского, и попросили доложить командующему.

Блюхер, лет тридцати двух, среднего роста, крепкого сложения, с лицом мужественным и волевым. Командир бригады, лет двадцати семи, высокий, сильный, производил впечатление человека смелого, решительного.

— Нашла коса на камень, — произнес один из моих помощников, когда за ними закрылась дверь кабинета.

Мы насторожились и напряженно прислушивались к тому, что происходило у командующего. Не все, но многое можно было расслышать. Положение Авксентьевского было довольно щекотливое: он понимал несуразность полуподчинения бригады начдиву, ответственному за ее действия; с другой стороны, воля наркома была для него законом. И он всячески старался примирить обоих.

— Таково распоряжение сверху, — решительно проговорил он, после безуспешных увещеваний.

Наступило молчание. Мы решили, и, казалось, правильно решили, что карта Блюхера бита и деваться ему некуда.

Очень скоро, однако, услыхали ответ Блюхера:

— Нелепые распоряжения я выполнять не буду, и несу за это ответственность головой перед партией и ее Центральным Комитетом. [259]

Блюхер настоял на своем. Из рискованного столкновения он вышел победителем, бригада была целиком подчинена начдиву.

Здесь я не думаю делать подробный разбор боев за Крым, против Врангеля. Расскажу лишь о том, что навсегда запало в памяти.

До середины октября на фронте нашей армии серьезных боев не происходило. 14 октября 2-й армейский корпус неприятеля предпринял наступление против основных сил 6-й армии на каховском плацдарме, угрожающе нависшем над его коммуникациями. Противник имел не только численное превосходство, но и использовал все выгоды внезапного удара. Вражеская пехота двинулась в атаку под прикрытием двенадцати тяжелых французских танков и шестнадцати бронемашин. Наши командиры и красноармейцы не были подготовлены к встрече с ними, не знали способов борьбы. Однако ненависть к врагу была так велика, что внезапно появившиеся стальные чудовища смутили ненадолго. Многие красноармейцы кидались на танки с одними винтовками, вскакивали на них на ходу, стреляли в смотровые щели, бросали в бойницы гранаты. На пути движения танков рыли ямы, набрасывали бревна, камни — все, что находили под рукой. Неравный бой длился трое суток. Врангелевцы понесли серьезное поражение и вынуждены были в беспорядке отступить, оставив на поле боя почти все танки и несколько бронемашин. Сотни солдат и офицеров были захвачены в плен.

Дня через два после этого боя на улице я натолкнулся на большую толпу, выкрикивавшую страшные ругательства и угрозы по чьему-то адресу. Подошел к ним поближе. В центре толпы шагали экипажи захваченных французских танков, состоявшие сплошь из русских офицеров. От жестокой расправы разъяренной толпы пленных спасал лишь усиленный конвой.

— Иудушки! Изменники! Предатели! Продали Россию французам! Головы вам оторвать, собакам бросить! Многие пытались оттеснить конвой, стремясь расправиться с танкистами. Пленные шли низко опустив головы, испуганно поглядывая по сторонам.

На левобережье Днепра, за левым флангом нашей армии, упорные бои почти не прекращались. То переходили в решительное наступление войска Врангеля, то [260] не менее решительно, но безуспешно контратаковали наши. Населенные пункты многократно переходили из рук в руки. Как говорили, фронт плясал на месте.

Я внимательно следил за этими событиями и происходящие там малейшие изменения наносил на карту. Положение 13-й армии, частью сил действовавшей на левобережье, усугублялось тем, что у нее в тылу орудовала армия Махно. Его банды громили тыловые учреждения, обрушивались на резервные части, нападали с тыла. Тем не менее наши войска устойчиво теснили неприятеля, силы которого непрерывно таяли. Чтобы спасти свои части от окончательного разгрома в Северной Таврии, Врангель остатки своих войск решил укрыть в Крыму. В конце октября начался поспешный отход 2-го армейского корпуса.

Наши кинулись в энергичное преследование, стремясь не допустить ухода Врангеля за укрепления Перекопа. Блюхер, пытаясь на плечах отступающих ворваться в Крым, с ходу атаковал Турецкий вал, но понес большие потери и вынужден был отойти.

Незадолго перед этим мы получили от военного инженера штаба фронта Д. М. Карбышева подробные схемы и чертежи укреплений Турецкого вала и расчеты: орудиями какого калибра и в каком количестве их надо обработать для атаки пехотой. Без такой подготовки укрепления были явно неприступны.

Требовались осадные орудия, которых на юге страны у нас не было. Доставить их с севера могли только по железным дорогам. А дороги эти были в полуразрушенном состоянии.

Штурм укреплений с помощью осадных орудий отпадал. Стали искать новые пути преодоления препятствий.

Кавалеристы конного разъезда, патрулировавшего побережье Сиваша, как-то на рассвете заметили странное явление: по морю на телеге ехал человек. Постояли в недоумении, не веря своим глазам, и направились к нему.

— Стой! Кто едет? — окликнули они человека.

— Житель тутошний, — последовал ответ.

— Откуда едешь?

— От белых, из Крыму. Узяли, подлюги, меня у подводу и не пущают. А тут пленный, из красных, говорыть, що наши у Крыму подошли, хотят Перекоп брать. [261]

Я поихав сказаты, що Турецкий вал узять не можно: только людей погубить... Еду казаты им другую путю. Туто, по Сивашу, можно без опаски пройти сквозь, до самого аж Армянского Базара...

Донесение об этом событии было получено вечером.

Авксентьевский прочитал его раз, другой и, праздничный, сияющий, словно получил величайшую награду, бросился к телеграфному аппарату, передал донесение лично Фрунзе.

Как мы узнали потом, Фрунзе с группой крупных военных специалистов выехал на станцию Апостолово и в ночь с 25 на 26 октября созвал командующих армиями.

При подробном опросе крестьянина выяснилось, что во время отлива по Сивашу могут пройти большие массы войск и очутиться за Турецким валом. Припомнили случаи из истории военных походов, когда в давние времена войска переходили Сиваш.

Было решено вывести через Сиваш в тыл перекопских позиций врага главные силы 6-й армии: 15-ю, 52-ю стрелковые дивизии, 153-ю и кавалерийскую бригады 51-й дивизии. Другим частям этой дивизии предстояло атаковать Турецкий вал с фронта.

Организация и проведение такой операции, когда наступили уже холода, представлялось делом весьма сложным и рискованным. Малейшие упущения, недоучет какого-либо фактора, проявление в какой-то момент нерешительности грозило гибелью войск. Фрунзе, одаренный природным умом, находчивый и решительный, все это представлял себе достаточно ясно.

На том же военном совете он снял с командования 6-й армией своего любимца, бывшего сельского учителя и прапорщика Авксентьевского, назначив вместо него более подготовленного А. Корка.

Скоро прибыл к нам новый командарм. Еще до его появления мы узнали, что он вместе с Кирпичниковым служил в старой армии.

Корк произвел вначале странное впечатление. Зашел к нам, когда мы его не ожидали и не было на месте Кирпичникова. Не здороваясь, даже не взглянув ни на кого, прошел через комнату к столу Кирпичникова и, не поднимая глаз, повелительно произнес:

— Пригласите начальника штаба! [262]

Я бросился за Кирпичниковым.

— Новый командарм явился? — с обычной спокойной улыбкой спросил Кирпичников, когда я, застав его у телеграфного аппарата, сообщил о прибывшем.

— По-видимому, да.

— Доложите ему, что скоро освобожусь и приду.

Я вернулся, доложил Корку, по всем правилам щелкнув каблуками. Он продолжал стоять, не отрывая глаз от какой-то точки на столе.

Скоро пришел Кирпичников. Мы с любопытством ожидали увидеть встречу старых знакомых.

Кирпичников подошел, и представился ему так, как представился бы любому новому командарму. Корк что-то сухо проговорил, пожал ему руку и тут же продиктовал длинный список материалов, которые нужно представить немедленно.

В жизни каждого есть деяние, которое требует напряжения всех духовных и моральных сил. Такого наивысшего подъема сил требовала задача, вставшая теперь перед командармом. Мы, оперативные работники, призванные сотрудничать с ним, понимали его положение и не только не были в обиде за сухость и сдержанность, но даже радовались, что он находится в состоянии творческой сосредоточенности. Каждый из нас старался сделать все необходимое, чтобы он в своей работе не встречал затруднений и заминок.

Корк ни на шаг не отпускал от себя Кирпичникова. Сидели они безотрывно над каргами Крыма, Сиваша, считали, пересчитывали, вычеркивали, перечеркивали. Сбиваясь с ног, добывали мы данные о личном составе полков, бригад, дивизий, их дислокации, состоянии вооружения, наличии боеприпасов, транспортных средств. И это не только по своей 6-й армии, но и по Первой Конной и армии Махно{7}. Затем следовали сведения о ширине Сиваша в разных местах, на разных направлениях, температуре и глубине воды в различные часы прилива и отлива; возможной скорости движения пехоты, артиллерии, кавалерии и обозов в разные этапы форсирования [263] залива. Все это требовало предвидения, расчетов, уточнений, пересчетов, бесконечных поправок.

Когда я и мои помощники, не привыкшие к столь напряженной работе, поздно ночью начинали пошатываться от усталости, Кирпичников разрешал отдохнуть часа три-четыре, а сам оставался с Корком. Придя рано утром в штаб, мы заставали их за работой. Было похоже, что они и не уходили из кабинета.

Вскоре Корк и Кирпичников со всеми материалами выехали с докладом к Фрунзе.

Вечером 7 ноября началась переправа через Сиваш.

Операция эта была проведена блестяще. Противник был застигнут врасплох и вынужден оставить неприступные укрепления Турецкого вала почти без боя.

Бои по освобождению Крыма длились до 16 ноября.

А там возник вопрос о Махно, оставшемся непримиримо враждебным к Советской власти. На совещании командующих было решено в течение ближайшей ночи закрыть все выходы из Крыма, а наутро приступить к окружению и разоружению всей армии Махно.

С рассветом, сжимая кольцо, наши части пошли на окружение. Скоро, однако, выяснилось, что армии Махно в Крыму уже нет. Каким путем и когда успел он его покинуть — выяснить не удалось.

Так завершилась гигантская борьба восставшего народа с силами контрреволюции, поддержанной самыми могущественными державами мира. Старые устои жизни рухнули. Дорога к новой жизни свободна.

В начале декабря 1920 года я сдал дела и уехал в Москву продолжать учение в академии.