Содержание
«Военная Литература»
Мемуары

Армия рядом

Зима кончилась. В лесу снег лежал еще плотным, лишь кое-где осевшим полуметровым слоем, но проезжие дороги давно раскисли. Под половицами землянки командира 5-го батальона плескалась вода. Столик, за которым сидел комбат, украшала консервная банка с пучком вербы. Каждая почка покрыта серой пушистой шкуркой и до того набухла, что готова вот-вот лопнуть.

— А хорошо на Украине эти почки называют: «котики»! Верно, на котят похожи... И веселые такие! — сказал Николаю Михайловичу комиссар Караваев.

— Вообще весна — дело веселое, — отозвался Николенко. — Вот, скажем, «жаворонков» в первый день весны мать напечет... Попадется тебе с монетой — радости-то сколько!

— Да-а... Только, пожалуй, нынче у матерей муки на «жаворонки» не найдется. Гривенники в картошке будут запекать.

— Хоть и в картошке! Тут принцип важен — кто вытянет счастье...

В дверь землянки постучали. Николенко крикнул: «Давай смелей!» — и на пороге появился командир взвода разведки Яков Пугачев.

— Гости к нам, — сообщил он, широко улыбаясь. — Ну, не гости, так я их все равно хоть ненамного погостить завернул... Разведчики из Красной Армии.

— Молодец, Пугачев! — одобрил комиссар.

— Так где же они? — спросил, вскинув брови, Николенко.

— Наши бойцы перехватили. Прямо стеной вокруг встали и не пускают... Разговоры там разные, совместный перекур.

— Выходит, не молодец ты, Пугачев, а обыкновенная шляпа, — сказал комбат, поднимаясь. — Пошли, комиссар, выручать Красную Армию!

Вернулись они в землянку вместе с четырьмя армейцами в маскировочных халатах. У каждого — автомат последнего выпуска, не дисковый, а с «рожком». Разведчики — двое рядовых и два сержанта — оказались молодыми, но успевшими пройти хорошую фронтовую школу парнями. Начались расспросы, обычные при первом знакомстве. Выяснилось, что дивизия, из которой посланы разведчики, воевала на Уборти, на Горыни и в других отлично известных партизанских местах. Сейчас она стоит совсем близко: на левом берегу Стыри.

Рядом с букетиком распушившейся вербы мгновенно появилось все необходимое для ужина, включая и бутылку прозрачной жидкости. Принесли и баян. Выпили, закусили, сплясали...

— Ну, спасибо, товарищи дорогие, а теперь нам пора! — сказал сержант, возглавлявший группу.

— Что значит — пора? — прикинулся непонимающим Николай Михайлович.

— У нас разведывательное задание...

— Какая может быть разведка, если вы находитесь у партизан? Да мы вам дадим любые данные о положении на пятьдесят километров вокруг. А то и на сто!

— Конечно, дадим, — подтвердил Караваев. — Оставайтесь, хлопцы! Сейчас начштаба карту принесет, всю обстановку вам в точности обрисуем.

— От данных не откажемся. Но ведь нам надо еще и «языка» взять! — с оттенком многозначительности в голосе сказал сержант.

— «Языка»! Нашли о чем говорить! — усмехнулся Николенко. — Можем предоставить и «языка»... А для вас, братцы, уже банька топится. Хорошая у нас банька! А веники-то какие — березовые, отборные!

Николенко был великим соблазнителем. А в отношении «языка» он немедленно перешел от слов к делу.

— Требуется доставить в кратчайший срок фрица, — сказал Николай Михайлович командиру взвода разведки. — И аккуратно доставить, культурно! Дырок в нем не делать, морду не портить. Ариец должен быть первого сорта! Для верности пошли Чечукова.

Невзрачный с виду и застенчивый по характеру, Вася Чечуков считался в батальоне лучшим специалистом по добыванию «языков». Когда красноармейцы только начинали нахлестывать себя веничками, Чечуков вместе с Пугачевым и еще двумя партизанами уже подползали к немецкому дзоту возле станции Польска Гура.

Далее Василий действовал по своему обычному, многократно испытанному методу. Оставив Пугачева и вооруженного «дегтярем» Тараса Глушко для прикрытия, он в паре со своим другом Мишей Бураковским осторожно двинулся дальше. Партизаны подползли к самому брустверу проложенной у дзота траншеи и стали ждать.

Фашисты не слишком долго испытывали их терпение. Из укрытия вышел долговязый немец и зашагал по ходу сообщения, бренча котелком. Все остальное произошло в несколько мгновений. По знаку Чечукова здоровяк Бураковский всей тяжестью своего тела обрушился на немца, подмяв его под себя. Почти одновременно с Бураковским прыгнул вниз Василий, на лету втискивая в рот гитлеровца кляп. Затем без малейшей паузы оба партизана приподняли свою добычу и передали пленного подползшему к окопу командиру взвода. Все делалось молча, с быстротой и согласованностью акробатов. Волокли пленного по очереди. Немец попался сообразительный: понял сразу, что сопротивление не в его интересах.

Армейские разведчики, ублаготворенные баней, попивали чаек. Из вежливости они не спрашивали у хозяев, как там обстоит дело с «языком». Однако по взглядам, какими украдкой обменивались гости, Николенко понял, что им не сидится на месте.

— Не волнуйтесь! Будет вам пленный! — заверил Николай Михайлович.

В душе-то он и сам волновался. Конечно, Чечуков никогда не подводил... Но мало ли что могло произойти! Поэтому Николенко очень обрадовался, когда появился Пугачев и доложил по всей форме:

— Товарищ командир батальона! Ваше приказание выполнено: «язык» доставлен в полной сохранности.

— Давай его сюда.

Пленного ввел Чечуков и сразу стыдливо потупился. Уж такой был стеснительный этот Вася Чечуков! Немец представлял собой типичный экземпляр оккупанта образца 1944 года: отощавший, с подмороженным носом, в грязной короткой шинелишке.

— Вот вам самый настоящий гитлеровец! — сказал Николенко профессорским тоном. — Лучших теперь и не бывает! Нос у него подморожен, но зато перед вами ефрейтор. Вон на левом рукаве ефрейторская нашивка углом.

— Чего ж, «язык» вполне подходящий! — обрадованно заявил один из сержантов.

— Постой, не торопись! Надо еще выяснить, насколько он умственно подкован, — сказал Николай Михайлович, а затем обратился к пленному: — Ну как, ефрейтор? Гитлер капут?

— Капут! — с готовностью подтвердил немец, держа руки по швам.

— А партизан — капут?

— Нихт, нихт... Партизан ист гут! Партизан нихт капут!

— Во всем прекрасно разбирается, — отметил Николенко. — Таким образом, ребята, вопрос ясен: остаетесь у нас ночевать.

— Как бы не сбежал этот вояка! — сказал командир красноармейцев. — Связать надо. Веревка у нас припасена.

— Береги, солдат, веревочку до Берлина, может, Гитлера еще вешать будешь! — подмигнул разведчику Караваев. — А у этого обрежем на штанах все пуговицы, и никуда он не денется.

— Когда пуговицы обрезаны, фашист о побеге и не мыслит. Ему лишь бы портки удержать! — объяснил Николенко.

Армейцы остались, побывали еще во многих землянках, хорошо выспались и только утром со всеми нужными данными и с пленным, поддерживающим нижнюю часть обмундирования, тронулись в обратный путь.

Мне поведал эту историю Иван Иванович Караваев. Между прочим, он считал, что 5-й батальон первым принимал у себя армейских разведчиков. Я не стал его разочаровывать. К тому времени армейцы уже побывали и в других батальонах, и у нас в штабе, всюду получая интересовавшие их сведения.

Однако дело не ограничивалось сообщением нужных данных соседним частям Красной Армии. В штабы ближайших фронтов мы регулярно направляли разведывательную информацию по всему нашему району, да и не только по нашему.

В начале марта, например, соединение получило задание провести глубокую разведку в районе города Дубно, Ровенской области. Немцы успели создать здесь мощную линию обороны, преграждавшую путь Красной Армии к Тернополю и Львову. Естественно, что этот район очень интересовал советское командование. Подойти с тыла к Дубно было удобнее всего нашим партизанам. Мы направили туда большую группу разведчиков. Поработала она неплохо, собрав обширные и ценные данные, которые помогли советским войскам выбить фашистов из Дубно и погнать их дальше.

Наступление Красной Армии развивалось и на Волыни. Гитлеровцы пятились назад, прижимаясь к железной дороге. Мы стояли севернее, в лесах. Мимо партизанских лагерей начали «проскакивать» одна за другой наши регулярные части. И вот мы вдруг оказались уже не в немецком, а в советском тылу.

Это, так сказать, официально. А фактически партизаны нескольких батальонов соединения еще продолжали подрывать немецкие эшелоны и действовали, следовательно, в тылу противника. Дело в том, что далеко не везде линия фронта стабилизировалась, местами она была довольно условной. В связи с этим происходили необъяснимые на первый взгляд вещи.

Получаю, например, радиограмму от командира 38-й гвардейской стрелковой дивизии с благодарностью нашему 8-му батальону за участие в бою у деревни Тур и с просьбой представить отличившихся к наградам.

Ничего не понимаю! Что за деревня Тур? Как туда попал 8-й батальон? Почему он вдруг участвовал в бою, когда, по нашим сведениям, этот батальон продолжает успешные диверсии на железной дороге? В последней шифровке командир 8-го Никифор Халимон доносил о пяти подорванных эшелонах, а об участии в бою — ни слова...

Быть может, армейцы что-нибудь спутали? Тем более, судя по карте, гвардейская дивизия находится в одном месте, наш батальон — в другом, а деревня Тур — далеко в стороне.

Несколько позже все объяснилось. Оказывается, диверсионная группа 8-го батальона, причем достаточно крупная — из сорока человек, просочилась в немецкий тыл, чтобы поискать там «работенки». Минерам удалось подорвать пять вражеских эшелонов, о которых и сообщил нам Халимон. Возвращаясь к себе в лагерь, партизаны встретили один из полков 38-й дивизии. Полк этот был далеко не полного состава. Он ждал подкреплений, чтобы затем атаковать в деревне Тур мадьярский гарнизон, насчитывающий более трехсот штыков.

— А чего ждать! — сказали партизаны командиру полка. — Чем мы для вас не подкрепление? Двенадцать ручных пулеметов имеем, один станковый, автоматов хватает... Обойдем эту деревню стороной, подберемся к мадьярам с тылу да как ударим, а вы в лоб атакуйте!

Командир полка согласился, и все развернулось дальше по совместно разработанному плану. Удар с двух сторон был для оккупантов неожиданностью. 72 вражеских солдата полегли убитыми, 67 сдались в плен, остальные разбежались. Партизаны захватили два тяжелых пулемета, два ручных, с полсотни винтовок и автоматов. У нас потерь не было, лишь один человек получил ранение.

— Почему не сообщили об этой операции? Почему штаб узнает о ней от армейского генерала? — укорял я Халимона.

— Так чего же, Алексей Федорович, зря писанину разводить! Об эшелонах всегда сообщаем, эшелоны — наше дело, а деревня Тур, можно сказать, случайно подвернулась...

Подобных случайностей было не так уж мало. Партизаны помогали армейским частям очищать от врага отдельные населенные пункты, обезвреживать бандеровские отряды, а три наших батальона совместно с подразделениями 38-й гвардейской дивизии провели довольно серьезную операцию у села Речица.

Это село, с его ближайшими окрестностями, находилось на правом берегу Припяти, на одном из небольших плацдармов, которые удерживали в своих руках отступавшие в брестском направлении гитлеровцы. Овладеть Речицей и расположенной за ней переправой — значило открыть дивизии путь дальше на Брест. Вот почему фашисты прикрыли село линией окопов, сосредоточили здесь немало артиллерии, минометов и довольно крупный гарнизон. 38-я дивизия могла действовать здесь лишь силами одного полка. Несколько его атак оказались безуспешными. Полк понес значительные потери. Штаб дивизии тогда обратился за помощью к нам. Под общим командованием Николенко мы направили к Речице его батальон вместе с батальонами Ковалева и Халимона.

После длительного перехода по весенней распутице порядком утомившиеся партизаны прибыли к исходным позициям. Уже надвигалась ночь. Николай Михайлович связался с командиром дивизии, затем с командиром полка, ознакомился с обстановкой, получил участок для наступления. Очередная атака должна была начаться в 6 часов утра после артиллерийской подготовки.

— Да и немцы обычно огоньком отвечают, — предупредил командир полка. — Плохо, брат, что нет у вас лопаток! Чем будете окапываться?

— Верно, лопат нам на парашютах не сбрасывали. Но ведь, если люди лягут да окопаются, поднять их будет трудно. Рывком село надо брать! Единым духом!

— Пробовали. Что ж, вместе теперь попытаемся! А лопаток тебе я, может, с полсотни найду.

Условившись обо всем, Николенко поехал обратно на свой командный пункт. Разговор о лопатках напомнил Николаю Михайловичу предвоенные времена, когда был он помощником начальника штаба 330-го стрелкового полка. Сколько приказов приходилось писать насчет окапывания! Как попадало командирам, у которых красноармейцы не умели на маневрах хорошо пользоваться саперными лопатками!

Затем Николенко подумал о том, что вот наконец снова он хоть и не в армии, но рядом с нею. Вместе, плечом к плечу, пойдут солдаты и партизаны на эту Речицу. И партизанские командиры вместе с армейскими офицерами будут руководить боем... Да, армия рядом, и он с армией!

Воевать Николенко начал с 4 часов утра 22 июня 1941 года. Километрах в двухстах от Речицы, если взять строго на север, находится небольшой белорусский городок Слоним, возле которого попал в окружение и был разбит 330-й стрелковый полк. Вспомнил Николай Михайлович, как с крохотной группой израненных советских офицеров начал он пробираться на восток, пытаясь догнать наши отступающие части. Из леса было видно, как безостановочно движутся в том же направлении немецкие танки, артиллерия, мотопехота. Тяжелые были времена! И нелегко пришлось маленькой группе окруженцев...

Но вскоре, через какой-нибудь месяц, группа превратилась в небольшой партизанский отряд, и Николенко стал его командиром. Отряд двигался все дальше; вел бои, пополнялся, дошел до Черниговщины, где стал частью нашего партизанского соединения... Сколько боев, сколько диверсионных операций, сколько дней и ночей позади! Зато теперь и до памятного Слонима рукой подать, и армия рядом, а фашисты все пятятся, отступают. Не удержать им и Речицы. Вопрос лишь в том, удастся ли взять ее завтра.

Возвратясь на свой командный пункт, Николай Михайлович, как только слез с коня, сразу же ушел с головой в подготовку к предстоящему бою. Провел совещание с комсоставом и политработниками. Побывал в ротах. Проверил, хороша ли позиция у минометчиков. Приказал не будить бойцов раньше четырех утра, а старшинам иметь к этому сроку горячую пищу.

— Ну, Иван Иванович, все у нас как будто в порядке! — сказал Николенко комиссару уже в третьем часу ночи, когда прилег немного отдохнуть.

— Думаю, что в порядке, — согласился Караваев. — Пока ты в дивизии был, я тут настроениями интересовался. Прямо рвутся все в бой! Или перед армейцами хотят себя показать?

— Еще бы! Есть и это! — усмехнулся Николенко, закрывая глаза.

Артиллерийская подготовка началась ровно в 6.00. Басовито рявкнули скрытые в лесу пушки, загрохотали минометы... Плотно прижимаясь к земле, цепи наступающих двинулись к Речице. До вражеских окопов — километра полтора. Со стороны Речицы засверкали вспышки встречного артиллерийского огня, плотного, яростного.

Немцы бьют через головы наступающих — по советским батареям. Пока продвигаться можно, и люди одолевают еще сотню-другую метров, готовясь к атаке. Вдруг наши орудия смолкли. Били они минут пятнадцать, не больше. Реже стали и минометные выстрелы. А гитлеровцы продолжали огонь, перенося его ближе к своим траншеям. Снаряды и мины рвались совсем рядом с цепями наступающих. Красноармейцы и партизаны попытались ползти дальше, но из немецких окопов застрочили пулеметы, образовав плотную завесу огня. Атака сорвалась. Не захлебнулась, а просто сорвалась, так и не начавшись.

Цепи оттянули назад, к исходным позициям.

Вскоре у Николенко собрались командиры партизанских рот и батальонов.

— Да что же это за артподготовка?! — вопрошающе оглядел всех Халимон. — По-моему, ни одной точки у фашистов не подавили... По такой обороне надо минут сорок долбать! Зря людей потеряли. У меня трое убито, четверо ранено.

— У меня шестеро ранено и один контужен! — вздохнул Николенко. — Артподготовка, конечно, слабая... Снарядов у полка не хватает... Но дело не только в этом! Вот точно так же, говорят, и без нас пять раз начинали. В одно время, как по расписанию. Вроде побудки немцам на рассвете устраивают... А немцы уже приучены: отоспятся, а к утру — начеку. И все у них вокруг великолепно пристреляно. Думаю, ночью бы лучше наступать, в полной темноте. На голову им свалиться!..

— Правильно говоришь, Николай Михайлович! — поддержал командир 10-го батальона Ковалев. — Хорошо бы еще в тыл противнику хоть одной ротой зайти, но вот река не пускает, разлилась сильно, не перепрыгнешь...

— Я тоже считаю, — вступил в разговор Караваев, — что могут быть лишь два варианта наступления. Или после крепкой, массированной артподготовки, такой, чтобы все у немцев разнесла, или ночью, внезапным ударом, по-партизански. Ну и наши же батальонные минометы немного поддержат...

Других мнений не было, а решать предстояло Николенко вместе с командиром полка. К нему Николай Михайлович и поехал.

— Видел теперь, как на этом плацдарме наступать? — невесело спросил подполковник. — Завтра, может быть, лучше дело пойдет. Снарядов обещают подкинуть, еще одну батарею хотят дать...

— Артподготовка в шесть ноль-ноль? — с чуть уловимой иронией осведомился Николенко.

— Точно! Уже и приказ в дивизии подписан. Да ты это к чему?

— А к тому, дорогой товарищ подполковник, что после таких, как сегодня, артподготовок в наступление идти нельзя. И если чуть покрепче будет, тоже нельзя.

— С ума сошел! — вскипел подполковник. — Как это ты можешь отказываться, когда есть приказ командира дивизии?! Вы нам приданы и обязаны во всем нашему генералу подчиняться.

— Не горячись, друг, не горячись! — успокаивающе поднял руку Николенко. — Мы подчинялись и будем подчиняться, но выяснить кое-что все-таки надо... Скажи мне прямо: артподготовку минут на сорок, да поплотнее, сможешь завтра обеспечить?

— Вряд ли... Даже если подвезут снаряды, не хватит их на такой срок. Новая батарея тоже особой погоды но сделает.

— И неизвестно, будет ли еще эта батарея. Ведь только обещают! — напомнил Николенко.

— Но приказ есть приказ!

— Знаю, устав проходил когда-то... Но свой приказ командир дивизии может еще изменить. Вашему генералу что, собственно, надо — Речицей овладеть или чтобы мы после артподготовки опять перед немецкими окопами залегли?

— А как же овладеешь без подготовки?

— Вот мы к делу и подошли! Теперь прошу выслушать меня повнимательней.

Николенко развил перед командиром полка идею внезапного ночного удара.

— Все это выглядит соблазнительно, — сказал подполковник, — но не очень-то привыкли наши солдаты к ночному бою, да еще в населенном пункте. Ведь народ у нас главным образом из нового пополнения... Не согласится командир дивизии, нет!

— Что у него, голова хуже, чем у нас с тобой?! Постараемся убедить... А насчет солдат правильно заметил: в таком бою особая сноровка нужна. Вот поэтому мы вперед и пойдем, таранить будем, а ваше дело — покрепче поддержать нас, зачистить все концы в Речице и организовать оборону на случай немецких контратак... Тем временем мы метнемся захватывать переправу.

— Нам бы только войти в Речицу, зацепиться.

— И войдем, и пройдем! Давай связывайся с генералом.

— Нельзя о таких вещах по телефону. Лучше съездим!

Против ожиданий подполковника командир дивизии отнесся к предложению партизан очень благожелательно. Задав Николенко несколько вопросов и немного подумав, генерал сказал:

— Согласен! Но ответственность вы берете на себя огромную. Если только растревожите противника, заставите его подтянуть к плацдарму новые силы — этим испортите все дело. Будем тогда ругаться!

— Не придется ругаться, товарищ генерал! Только скажите вашим людям, чтобы покрепче закреплялись в селе.

— Это мы обеспечим. Желаю успеха нашим помощникам-партизанам!

Едва вернулся Николенко к себе, как снова началась подготовка к бою. Захватила она в первую очередь командный и политический состав батальонов. Рядовые партизаны пока отдыхали, знакомились с красноармейцами, искали среди них земляков, вели с ними бесконечные разговоры. И у бойцов с погонами на плечах, и у бойцов с красными ленточками на шапках было о чем порасспросить друг друга, о чем порассказать.

Вот молоденький партизан в черной эсэсовской шинели, добытой, наверно, в Несухоеже, повествует подсевшим к нему солдатам:

— А работала та Маруся на станции писарем по мелкой переписке — пол подмести, дров принести, а короче говоря — уборщицей. Ей-то мы и послали через связных мину с взрывателем натяжного действия. Задание Маруся получила простое: уничтожить начальника станции. Ну, сами понимаете, заложить мину в кабинете уборщице ничего не стоит! Тут вопрос другой. Кто, спрашивается, за взрыватель потянет? А пусть сам фашистский начальник и тянет, у нас же для этого лишних людей нет. Положила Маруся мину в ящик стола, а проволочку от взрывателя к соседнему ящику подвела и с задней стороны прикрепила. Теперь какой из ящиков ни выдвинешь, все равно мина грохнет...

— Ловко! Ну и как? Взорвался начальник?

— Попробуй тут не взорвись!.. Хоронить было нечего.

— А Маруся?

— Что ей сделается! В партизаны ушла... Поварихой у нас в третьей роте.

В другой группе партизан тоже упоминается женское имя, хотя и не о женщине идет речь. Красноармеец никак не может объяснить нашим партизанам, как действуют реактивные установки — «катюши».

— Нет у нее никакого ствола, это же не пушка! — говорит армеец. — Снаряды у «катюши» своим ходом летят, да не по одному, а целой шеренгой, стрелами такими огненными...

— А почему «катюшей» назвали? — интересуются партизаны.

— За голос! — усмехается солдат. — Грохот от залпов протяжный, будто кто песню заводит... Немцы одного голоса ее боятся! Запела бы тут «катюша», заиграла, так сразу бы всех фашистов из Речицы вымело.

— Посмотреть бы на нее!

— Еще посмотришь! На вид-то ничего особенного: автомашина, а сверху платформочка под брезентом... Зато в бою хороша!

Два парторга, армейский и наш, сидят в стороне и ведут свой большой и серьезный разговор.

— Ну, а как же вы относитесь к коммунистам окруженцам или бежавшим из плена, если у них партбилетов нет? — спрашивает армеец. — Я понимаю, многим зарыть свои партбилеты пришлось или совсем уничтожить, но ведь и на слово нельзя верить, что партийный!

— Конечно, нельзя! Но ведь видно человека, как он себя ведет. Ведь воюет каждый не для того, чтобы умереть, а для того, чтобы жить. Он за Родину борется, за народ, но и за себя тоже, он уцелеть надеется... А уцелеет, так все равно после войны выяснится, если соврал! И разве коммунист льготу какую-нибудь на войне получает? Будь впереди, будь на самых опасных местах — вот тебе и вся льгота.

— Это правильно, — кивнул армеец.

— Мы верим людям, по и кое-что уточняем. У товарищей того, кто заявил себя коммунистом, о нем справляемся, иной раз и на Большую землю запросы шлем... А когда картина ясна, обком наш подпольный постановляет: такому-то подтвердить стаж. Но для обкома мало удостовериться, что действительно вступал человек в партию. Важно, как себя он в плену или в окружении вел, показал ли себя стойким коммунистом, важно, и как теперь, у нас, он воюет.

— Подход у вас всесторонний! Но вот насчет стажа не всегда свидетелей найдешь.

— Не всегда. Расскажу тебе такой случай... Пришел к нам еще в сорок первом году красноармеец минометчик Сергей Мазепов. Из окружения выбрался... Говорит, что коммунист, по билет уничтожил, опасаясь, как бы врагу не достался. И никак мы не можем это проверить! Вышел Мазепов из окружения в одиночку, знавших его раньше людей у нас нет, область, из которой Мазепов, под оккупацией находится, райком не запросишь... Так свою партийность Сергей и не смог официально подтвердить, а все равно и я, и все у нас считали его коммунистом.

— Воевал хорошо?

— Это само собой! Но тут еще и другое... Человек не только из окружения вышел, но и свой ротный миномет вынес! Ты представляешь — миномет?! Были люди, что даже пистолеты в окружении бросали, а он миномет и кассету с минами на себе сотни километров тащил. И к нам в отряд доставил! Разве не по-большевистски? Разве только уже в этом не виден коммунист? Так со своим минометом и воевал у нас Мазепов. Лучший был минометчик.

— Был?

— Погиб Сергей, когда сюда, на Волынь, шли. С честью погиб, геройски...

— Значит, коммунист, — тихо произнес армеец. — А все же как-то странно. Вот есть у вас парторганизации, партийный комитет соединения, обком, а билетов члены партии не имеют...

— Почему не имеют? Вот где наши партбилеты! — сказал партизан, положив руку на левую сторону груди.

Армеец не понял и взглянул удивленно.

— В сердце у нас партбилеты... В сердце! — добавил партизан.

Парторги продолжали беседовать, пока их не вызвали к комиссарам. И армейский и партизанский комиссары говорили с каждым об одном и том же — о задаче коммунистов в предстоящем бою. А разъяснять ее долго не требовалось. Задача коммунистов всегда известна.

Наступление началось в двенадцатом часу ночи.

Для партизан ночь — надежная, испытанная союзница. Под ее черным покровом проскальзывали наши минеры в двух шагах от охраны к железнодорожному полотну. При скупом блеске звезд отряды народных мстителей совершали дальние переходы. Бесшумно пробирались во мгле партизанские связные и разведчики. Молчаливые темные ночи помогали нам окружать полицейские и фашистские гарнизоны, появляться неожиданно у вражеских застав, опрокидывать, бить и гнать ошеломленного, растерявшегося противника.

Вот и теперь безлунная ночь стала помощницей партизанских батальонов, словно прикрыв всех бойцов разом одним огромным маскировочным халатом.

С трех сторон ползли к немецким окопам люди Николенко, Ковалева и Халимона. Ползли и сами командиры. Надо обладать унаследованным от казаков-пластунов особым искусством, чтобы двигаться вот так, приникнув всем телом к земле, не нарушая тишины ни одним звуком. Если и прислушается немецкий дозорный, ничего не услышит он на советской стороне, кроме пиликающей в отдалении гармошки и обрывков заунывной песни.

На гармошке играет по специальному распоряжению комбата-5 легко раненный в неудачной утренней вылазке Костя Крутояров... Хитер Николенко!

А цепи наступающих все ползут и ползут. До брустверов траншей осталось не больше двухсот метров. Дальше нельзя! Николенко поднял ракетницу. Огненная полоска взметнулась в небо и рассыпалась красными звездами. Грянули залпом партизанские минометы. Еще залп. Еще один. Четвертого не было, чтобы не зацепить своих.

Вместе с первым залпом, с первыми разрывами мин партизаны поднялись и рванулись вперед. Вперед, как можно быстрей вперед! Достигнув окопов, где по ходам сообщения уже мечутся немцы, каждый швыряет вниз по гранате, автоматчики добавляют по короткой очереди — и опять вперед. Не задерживаться! Прыжком через окоп — и дальше, дальше, к селу, которое совсем рядом.

Другой задачи наступающим в первой цепи и не ставилось.

Фашисты в траншеях испуганы, ошеломлены, но потерь у них больших нет, и они уже готовятся открыть огонь в спины проскочившим вперед партизанам. Тут-то и обрушился на них удар второй наступающей цепи. В этой цепи партизаны наступали вместе с красноармейцами. Вместе, плечом к плечу, повели они труднейший бой во вражеских окопах. Короткие автоматные очереди, разрывы гранат, звон и скрежет холодного оружия. И фашисты уже не поднимутся, они сломлены, уничтожены налетевшей бурей.

Армейцы и партизаны снова рвутся вперед, теперь на подмогу тем, кто успел завязать бой в самой Речице. Село прочесывалось хата за хатой. Сначала гранату в окно, затем огонь по выбегающим на улицу гитлеровцам. Быстрота, натиск и тут решали дело.

Обогнув село по западной его окраине, партизанский батальон под командованием Никифора Халимона вышел к Припяти и захватил паромную переправу. На противоположном берегу у немцев имелась лишь небольшая застава. Несколько снарядов, выпущенных армейскими артиллеристами, подавили ее пулеметы. Наступающие смогли на лодках, затем на пароме начать переправляться через по-весеннему полноводную реку.

Село было очищено от врага за какой-нибудь час с минутами. Еще час понадобился, чтобы захватить плацдарм на левом берегу Припяти и занять там оборону. Но фашисты не предпринимали контратак, видно отлично понимая, что потерянного не вернешь.

Да и какими силами могли они контратаковать? Для этого пришлось бы подтягивать резервы из тыла. Гарнизон же Речицы почти полностью был уничтожен. Уцелело лишь несколько десятков полумертвых от страха гитлеровцев, успевших разбежаться в одном нижнем белье. Они бродили мелкими группами в окрестностях села, ожидая рассвета, чтобы сдаться в плен. Ведь сдаваться ночью рискованно: поднятых рук могут и не заметить.

Николенко столкнулся с командиром полка возле переправы.

— Будем ли ругаться с вашим генералом? — улыбаясь спросил Николай Михайлович.

— Ох, за это не поручусь! Нет-нет! — рассмеялся подполковник. — Лихо воюете! Прямо по-суворовски!.. Потери у тебя велики?

— Трое убитыми, девятнадцать ранеными.

— И только? Невероятно. Вот уж действительно — храброго пуля боится!

— А ты думал!

— Ладно, ладно, не заносись! А помогайте уж до конца... На этом берегу я артиллерию размещаю и тылы, а на том надо окопы полного профиля вырыть. Людей у меня, как ты знаешь, маловато...

— Не уговаривай! Лучше лопатки нашим хлопцам подбрось. Помнится, есть у тебя с полсотни лишних.

— Теперь и трофейных сколько угодно!

Трофеи в Речице были взяты большие. Одни только партизаны захватили у немцев пушку, пятнадцать пулеметов, сотни две винтовок, склад боеприпасов, много продовольствия.

Конечно, партизаны не заносились. Они прекрасно понимали, что армейский полк, с которым вместе довелось воевать, прошел огромный путь, вынес много тяжких боев, нуждался в отдыхе, в пополнении. Маловато осталось в нем старых, обстрелянных солдат. Лишь поэтому и потребовалась полку помощь.

С лучшей стороны проявил себя под Речицей наш славный 5-й батальон. Не один год закалялся он в больших боевых делах, креп и мужал, накапливая опыт. Еще по ту сторону Днепра, в Софиевских лесах, 5-й прокладывал соединению путь из кольца вражеской блокады. Во время рейда на правобережье штурмовал он город Брагин, оставался один у незримых стен Лесограда, когда мы уходили за Стырь, совсем недавно громил эсэсовцев, засевших в Несухоеже. Отсюда и выучка 5-го батальона, и наступательный дух его бойцов.

Днем под яркими лучами сияющего в небесной голубизне весеннего солнца выстроились армейские и партизанские подразделения. К ним обратился прибывший в Речицу командир дивизии.

— Вот и нет у фашистов еще одного плацдарма на Припяти, а у нас есть еще один! — сказал генерал победителям. — К Бресту отсюда, к Бресту, дальше на запад!.. Большую роль в боях за Речицу сыграли партизанские батальоны. Выражаю им за это от лица Красной Армии благодарность... Спасибо, товарищи партизаны!

— Служим Советскому Союзу! — прогремело в ответ.

И хорошо, весело на душе было у каждого стоявшего в строю. Вообще, как сказал Николенко, весна — дело веселое!

Дальше