Смытое пятно

О том, что в бою под Несухоеже в числе других ранен Негнемат Маханов, доложил мне капитан Дроздов.

— Маханов... Маханов... — старался припомнить я партизана с этой фамилией.

— Севастополец, — подсказал капитан.

— Ах да, тот морячок! — кивнул я, сразу многое восстановив в памяти. — И хорошо он дрался?

— Отлично! По-севастопольски...

Неудивительно, что о ранении Маханова услышал я от капитана, возглавлявшего нашу группу дальней разведки. С Негнематом Махановым и Устином Дроздовым связана целая история, о которой хочется рассказать.

Осенью партизанская застава на Стоходе задержала и доставила к нам в штаб двух человек, одетых в немецкую форму. Оружия они не имели, знаки различия с кителей были сорваны. Оба задержанных говорили по-русски. Еще на заставе они сообщили, что дезертировали из РОА — «русской освободительной армии», как называл свое презренное войско предатель Власов.

При допросе старший из доставленных в штаб назвался Федором Прокофьевичем Силкиным, тридцати четырех лет, бывшим капитаном одной из стрелковых дивизий, оборонявшей до последнего дня Севастополь. Силкин широк в плечах, нетороплив, его простоватое лицо изрезано глубокими морщинами. Второй перебежчик — на вид лет двадцати трех, стройный, черноволосый, с крепкими монгольскими скулами. Он назвал себя татарином Негнематом Хабибуловичем Махановым, бывшим лейтенантом морской пехоты, тоже участником Севастопольской обороны.

— С Федором мы познакомились еще на мысе Херсонес, когда фашисты прижали нас к самому морю, — рассказывал Маханов. — Вместе были в боях, вместе попали в плен, вместе прошли многие пересыльные пункты и лагеря. Последний концлагерь — самый страшный! Пленным там прямо сказали: или в РОА идите, или насмерть заморим голодом... Десять дней сидели без всякой жратвы... Чувствую, еще день — и протянемся! «Будем помирать, Силкин?» — спрашиваю. «Обожди, брат, — отвечает. — Мертвыми мы России не нужны, мертвых у нее и так уже много... Вон в одном Севастополе сколько их осталось! А живыми, может, еще и пригодимся для дела». И решили мы пойти в это паскудное войско, лишь бы к партизанам нас поближе доставили... Понимаем, что на нас пятно. Смоем! Хотим смыть...

— Где находится полк, из которого вы дезертировали?

— В Бресте.

— Какие настроения в полку?

— Да в полку почти все не по своей воле и рады бы уйти к партизанам!

Подтвердил это и Федор Силкин.

Показания перебежчиков нуждались в тщательной проверке. Но пока мы могли проверить только одно: верно Ли, что Силкин и Маханов — участники обороны Севастополя.

В штаб вызвали Устина Дроздова.

Вошел молодой подтянутый капитан. Непослушные волосы цвета спелой соломы выбивались из-под его пилотки. Все 250 дней героической обороны Севастополя капитан Дроздов был среди ее участников. Когда немцы добрались до Херсонесского маяка, Устин с горсткой однополчан продолжал отстреливаться из пещер, вымытых водами Козацкой бухты у подножия мыса. Затем он с тремя товарищами пытался проскользнуть к своим через занятый фашистами Крым. Их схватили где-то под Симферополем. Плен... Пересыльные пункты... Два побега, последний — удачный... В Брянских лесах Устин Дроздов стал партизаном.

Наверно, Силкин и Маханов были немало удивлены, когда вошедший начал проверять их совершенно конкретными, точно поставленными вопросами, относящимися к Севастополю:

— Какая дивизия держала оборону на Инкермане? По какому склону Сапун-горы стояла седьмая бригада морской пехоты? Кто командовал седьмой бригадой, а кто восьмой? Когда последний советский корабль заходил в Козацкую бухту? Как он назывался?

Но и ответы следовали быстрые, точные.

— Севастопольцы! — убежденно заключил Дроздов.

Однако для нас Маханов и Силкин были пока еще и власовцами. Перебежчиков из вражеских формирований мы к себе принимали, хотя, естественно, строго за ними присматривали, проверяли в боевых делах. Надо оставить и этих двух, но дело ведь не только в них. Меня с Дружининым заинтересовало утверждение, что чуть ли не все солдаты находившегося в Бресте полка власовцев хотели бы перейти к партизанам.

Силкин и Маханов рассказали, что полк насчитывает 700 человек. Поскольку большинство из них вовлечено в РОА насильно, под угрозой смерти, гитлеровцы не очень-то полку доверяют. Поэтому и держат его в глубоком тылу на охране железных дорог. Командует полком некий Черкасский, но как он настроен — Силкин с Махановым не знали. Будучи всего лишь рядовыми, они находились от высокого начальства довольно далеко.

Полученные сообщения мы обсудили у себя в штабе.

— Есть перспектива перетянуть к нам весь полк целиком, надо ее использовать, — сказал я. — По вот давайте подумаем, как это лучше сделать.

Первым высказался Рванов:

— Весь полк не перетянешь, пока он расквартирован в городе. Под каким-то предлогом его нужно заставить выйти из Бреста, поближе к лесу. А тут не обойтись без содействия командира полка! Чем дышит этот Черкасский, мы не знаем. Надо прощупать его настроение.

— В душу к Черкасскому все равно не заглянешь, — покачал головой начальник войсковой разведки Антон Сидорченко. — Но скорее всего, Черкасский — полнейшая сволочь... Первому попавшемуся фашисты полк не доверили бы!

— Верно! — согласился Рванов. — Однако Черкасскому пора бы уже позаботиться о спасении собственной шкуры... Вот поэтому он, возможно, и поможет нам. Так или иначе, надо попытаться действовать через командира полка. Без него больше двух-трех мелких групп не перетащишь. Не может целый полк или хотя бы один батальон выйти без приказа из казарм, построиться и марш-марш к лесу!

— Правильно, Дмитрий Иванович! — кивнул Дружинин. — По-моему, следует поставить вопрос перед Черкасским прямо, сделав это в письменной форме... Какой-то шанс имеется, и необходимо его использовать.

— Обязательно использовать! — подтвердил я. — Давайте свяжемся с командиром полка! Пожалуй, так лучше всего.

В адресованном Черкасскому письме мы предложили ему помочь переходу полка к партизанам. На основе имевшихся у меня полномочий я гарантировал амнистию всем перешедшим на советскую сторону солдатам и командирам РОА, в том числе и самому Черкасскому. Своим представителем для переговоров я назначил капитана Дроздова, которому вместе с группой дальней разведки предстояло выехать в район Бреста.

Дальних разведчиков партизаны других подразделений называли «сметанниками».

— Идут себе впереди и всю сметанку снимают! — говорили о людях Дроздова. — Для них — первый почет в селах, для них — первое угощение, у них и первые трофеи!

Так-то оно так, но нередко разведчики принимали на себя и первые вражеские пули, первыми сталкивались со множеством опасностей. Зато наши походные колонны всегда хорошо знали обстановку впереди себя. Во время рейда с Черниговщины группа Дроздова уходила вперед на сто километров и разведывала полосу шириной километров в десять — пятнадцать, непрерывно поддерживая радиосвязь со штабом. Именно поэтому во время рейдов мы продвигались успешно и почти не имели потерь.

В группу капитана Дроздова входило сорок отборных, закаленных во многих переделках конников. Храбрости каждому из них не занимать. Все они предприимчивы, находчивы, осторожны. Такими сделала их необходимость часто действовать в отрыве от основных сил соединения. Отличным боевым офицером был и командир дальних разведчиков коммунист Устин Феоктистович Дроздов. Мы не сомневались, что он справится и с новым заданием. Сделать же ему предстояло многое и помимо того, что было связано с письмом Черкасскому.

Ранним осенним утром маленький отряд тронулся в путь. Вместе с разведчиками ехали Федор Силкин и Негнемат Маханов. Оружия им пока не дали.

— Не обижайся, морская пехота! — сказал Дроздов на первом привале Маханову. — Дело тут такое, что полного доверия к вам еще нет.

— Будь на мне тельняшка и флотский китель, наверняка бы обиделся... А то вот ведь что! — Маханов дернул себя за рукав, на котором еще остался след от ромбика с буквами «РОА». — Все понимаем, капитан! Может, на ночь связать нас нужно? Вали! Не стесняйся.

— От нас и так не убежишь. Хлопцы будут поглядывать. Да и куда вам сейчас бежать?!

Маленький отряд ночевал в лесу, но днем заглядывал во многие села и хутора. Нет ли немцев? Когда были в последний раз? Сколько? Куда направились? Не шляются ли поблизости бандеровцы? Но не только эти чисто военные вопросы выясняли разведчики. Они интересовались настроениями крестьян, при каждом удобном случае проводили политическую работу — раздавали газеты и листовки, беседовали с местными жителями о последних фронтовых новостях.

Через двое суток группа остановилась в тридцати километрах от Бреста. Дальше двигаться верхом нельзя. Партизаны находились в створе между железной и шоссейной дорогами, а створ этот чем ближе к Бресту, тем больше сужался. Да и лес уже почти кончился. Дорожная охрана могла заметить конников.

Разведчикам же надо было иметь базу именно где-то между шоссе и «железкой». Как раз в створе дорог, за восемь километров от города, находился хуторок, давно отмеченный на карте капитана Дроздова. На этом хуторке жила мать белорусской девушки Кати, официантки офицерской столовой власовского полка. Катя помогла побегу Маханова и Силкина. Теперь решено передать через нее письмо Черкасскому.

Вечер... Кони на привязи. Вокруг выставлены посты. Рядом с Дроздовым — политрук Борис Качинский, командиры отделений Петр Лаптев и Александр Шуман, несколько рядовых партизан, тут же Силкин, Маханов. Все внимательно слушают капитана.

— Наша база будет здесь, — сказал Дроздов. — Я с Качинским и десятью бойцами проберусь по кустам поближе к хутору. Остановимся от него километрах в трех. На равном расстоянии между группой и базой будет пост для связи. Вместе с нами пойдет один из севастопольцев, который отнесет письмо Кате... — Капитан, посмотрев на Силкина и Маханова, спросил: — Кто из вас пойдет? Решайте сами.

— Ты же лучше меня Катю знаешь, и мамаша ее тебя знает! — обратился Силкин к своему товарищу.

— Правильно! Я пойду, — сказал Негнемат.

— Хорошо, — кивнул Дроздов. — Тогда Силкин останется на базе заложником. Если Маханов нас в чем-нибудь подведет... В общем, Федор Прокофьевич, ты представляешь, что ждет заложника... Придется! Придется, хотя на мысе Херсонес и были мы все вместе.

— Заложник, он и есть заложник! — медленно произнес Силкин. — Он вам, конечно, нужен... А мне им быть, так мне! Ты слышал, Негнемат? Смотри же!

— О чем говорить! — уронил Маханов.

— Теперь дальше, — продолжал Дроздов. — Если Силкин сбежит, Шуман должен немедленно сообщить нам. Мы сразу же снимемся, но сначала... Ты понимаешь, Негнемат? Тоже придется... Законы войны!

— Там, у хутора, вздернуть не на чем... Одни кусты! — невесело усмехнулся татарин. — Петля меня в Бресте ждет, а вам только расстрелять останется...

— И пристрелим, — сказал Качинский. — Как же иначе быть?

— Нельзя иначе! — согласился Негнемат.

— Верно, нельзя... Справедливо решили! — подтвердил Федор Силкин.

Условились, что Дроздов с группой уйдет вперед на трое суток, а остальные партизаны затаятся тут, в лесочке.

К середине ночи двенадцать разведчиков и Маханов были уже неподалеку от хутора.

— Здесь оставайтесь... Дальше кусты еще реже, дальше я сам, — предложил Негнемат.

— Можно здесь... Место нашей стоянки получше запомни! — сказал Дроздов и, вынув из планшета письмо в засургученном конверте, спросил: — А в Кате этой ты не сомневаешься?

— Человек верный! Ведь зачем она в официантки пошла? Только чтобы в Германию на работы не ехать. И фашистов, и власовцев настоящих ненавидит... Нам бежать помогла. И мамаша ее, тетка Марина, твердая женщина.

— Хорошо! Все же девушке надо быть очень осторожной. Вот ты говорил, что Черкасский обычно занимает в столовой отдельную кабину вместе с начальником штаба. Это не очень-то удобно! Пусть Катя постарается передать письмо командиру полка, когда он будет один. В крайнем случае, можно и при начштаба, но других чтобы никого не было.

— Ясно! — наклонил голову Маханов, хотел сказать еще что-то, но замялся.

— Ну, а что не ясно?

— Оружие мне теперь надо! Могут Катьку схватить и за мной на хутор нагрянуть... Чем обороняться? Или вдруг шлепнуться потребуется. Ты пойми правильно!

— Вот тебе мой пистолет... Осечек не дает. Вот еще и граната. Стреляться не торопись. Это уж в крайнем случае! Если сильно прижмут, прорывайся сюда, к нам. Огоньком прикроем!

— Спасибо, капитан.

— Только помни и о другой стороне дела — друга своего не забывай, Силкина.

— Эх-х! Все помню! — с глубоким вздохом сказал Маханов. — Резрешите выполнять?

— Добро! Отваливай.

Негнемат Маханов улыбнулся этим морским словечкам, пощупал лежавшее за пазухой письмо, кивнул капитану и через минуту бесшумно исчез в темноте.

Прошли сутки, подходили к середине и вторые — Маханова не было. «Рано! Только этой ночью может вернуться!» — думал Дроздов. Он снова и снова высчитывал время... Пусть тетка Марина понесла письмо дочери сразу же, утром. Тогда Катя передала его в обед. Ответ могла получить в часы ужина. Затем надо доставить ответ на хутор. Лишь при самых благоприятных обстоятельствах Маханов мог бы вернуться на вторые сутки... А сколько непредвиденных случайностей может возникнуть в момент передачи письма и ответа! Дроздов отправил на базу записку о своей возможной задержке и о том, что пока все идет нормально.

Время тянулось неторопливо, но разведчики не теряли его зря. Из кустов хорошо просматривались железная и шоссейная дороги. Партизаны непрерывно наблюдали за ними, подсчитывали проходившие поезда, машины, засекали время появления обходчиков. Все это пригодится для минеров, да и не только для них! Конечно, велось самое тщательное наблюдение и за подходами к стоянке. В случае предательства Маханова немцы попытаются захватить партизан. Поэтому требовалось все время быть начеку.

«Нет, он не предатель, не лазутчик! — думал Дроздов. — Среди севастопольцев не может быть предателей... Уже стал однажды предателем? Нет, не предателем: через эту поганую РОА и ему, и Силкину приоткрылся путь к партизанам... Нет-нет, вернется Маханов, вернется или погибнет!»

Негнемата не было и к исходу третьих суток. Дроздов не спал всю ночь.

Поход к Бресту, на территорию Белоруссии, по-особому взволновал, тронул душу этого офицера. Устин Дроздов — белорус. Впервые за годы войны попал он в края, где родился, рос, познавал жизнь. Как всякий советский человек, Дроздов чувствовал себя сыном всей нашей страны. И все же капитана волновало сознание, что он находится в родной своей Белоруссии, где и леса какие-то особенно влажные и пахучие, где и люди выглядят как-то по-своему, где говорят на том языке, на каком и он говорил в детстве.

Так же приятно, радостно было бы, наверное, и разведчику Петру Лаптеву очутиться на берегу тихой речки где-нибудь в Подмосковье, казаху Сабиту Бергалиеву пройти по сухой знойной степи, грузину Вартадзе взглянуть на сады и горы Закавказья... А для Негнемата Маханова, скорее всего, особенно милы приволжские откосы родной Татарии! Все они — русский и украинец, белорус и казах, грузин и татарин — заняты сейчас одним делом. «Все, в том числе и Маханов, потому что он прежде всего советский человек, — думал Дроздов. — Нет, он вернется, если не погиб... Но только что сейчас с ним?»

Капитан лежал на спине и все думал свою думу, глядя, как в светлеющем небе гаснут одна за другой далекие звезды.

В кустах зашуршало... Или это почудилось? Дроздов приподнялся, положил руку на автомат. Шуршанье, треск сухих ветвей все приближались. Затем донесся тихий условный свист. Еще через минуту-другую из кустарника вышел Негнемат Маханов, а вместе с ним перепуганная, заплаканная девушка, в которой Дроздов угадал официантку Катю.

— Сволочь! Вот сволочь! Шкура! Гад! — очередью пустил Негнемат и злобно добавил что-то по-татарски, вероятно тоже ругательство.

— Козюля болотная! — тонким голосом добавила девушка и всхлипнула.

— Черкасский — шкура и гад? — спросил капитан.

— Черкасский, — подтвердил Маханов.

Рассказ Негнемата и Кати был торопливым, непоследовательным, часто прерывался вопросами Дроздова. Вот что произошло за эти трое с лишним суток, если все расположить по порядку.

На хуторе Маханов вручил письмо тетке Марине, попросил сразу же отнести его в Брест и объяснить дочери, как передать Черкасскому. Перед уходом хозяйка спрятала ночного гостя на чердаке, дав ему про запас кружку воды и несколько лепешек. Оставшаяся дома сестренка Кати двенадцатилетняя Юлька про спрятанного человека ничего не знала. Разбудив ее, мать сказала: «Пойду в город на базар, захвачу еще в столовой помои для поросенка, к вечеру буду обратно».

Маханов немного вздремнул. Из полузабытья его вывели раздавшиеся внизу стук в дверь и какие-то голоса. Через щель Негнемат увидел вошедших в сени двух немецких солдат и трех власовцов; последних он даже узнал — рядовые 4-й роты. Сердце екнуло... Неужели?.. Он прислушался. Нет, не за ним! Судя по разговору внизу, это был обычный патруль, проверяющий, нет ли на хуторах кого-либо из посторонних.

— Маты в город пошла... Катя в охфицирськой столовой робыть, — доносился голос Юльки.

Хорошо, что девочка не знает о нем! И не желая того, Юлька могла бы выдать его своим беспокойством, непроизвольно брошенным на чердак взглядом. А если патрульные сами вздумают подняться сюда? Маханов решил встретить их броском гранаты, а затем выбраться через слуховое оконце на крышу... Восемь патронов в пистолете, есть еще и запасная обойма! Негнемат весь напрягся, стиснул зубы, приготовился действовать.

Но опасность пронесло. Потоптавшись в сенях и поговорив с Юлей, патрульные пошли дальше.

Поздно вечером вернулась тетка Марина. Покормив и уложив младшую дочь, она поднялась к Маханову.

— Передала и сказала все, что ты велел... После обеда еще раз к ней заходила. Ничего не могла Катя сделать. Какие-то немцы в полк понаехали! Начальство! Вместе с Черкасским завтракали и обедали... Никак нельзя было письмо незаметно от них сунуть!

— Когда уедут немцы, Катя не говорила?

— Ей же не докладывают... Ждать надо! Завтра опять в город пойду... А вот это тебе от Катьки, чтобы легче ждать было!

Женщина сунула в руку Маханова пачку сигарет.

И на другой день тетка Марина вернулась из Бреста ни с чем. Немецкое начальство по-прежнему находилось в полку. Передать письмо Черкасскому без лишних свидетелей Катерина все еще не могла. Мать она просила пока не приходить, чтобы не вызвать подозрение ежедневными визитами. Как только Черкасский прочтет письмо и даст ответ, Катя вызовет тетку Марину через кого-нибудь из своих подружек.

И вдруг сегодняшней ночью девушка с плачем сама прибежала домой. Немцы наконец уехали. Черкасский обедал один, даже без обычного своего сотрапезника — начальника штаба. Убирая посуду, официантка молча положила перед командиром полка письмо. Удивленно взглянув на Катю, тот взял конверт и начал его вскрывать. «Ответ дайте за ужином», — шепнула девушка, выскальзывая из кабины.

Те несколько часов, что оставались до вечера, стоили Катерине многих волнений. Каждую минуту ее могли арестовать, отправить в гестапо. Наконец наступило время ужина. Черкасский пришел в кабину вместе с начальником штаба. За ними последовала официантка, чтобы принять заказ.

Черкасский перечислил нужные ему блюда, не сказав больше ни слова. Вернувшись с кушаньями и расставляя их на столе, Катя вопросительно взглянула на власовского полковника.

— Обожди! — сказал он лениво. — Дам тебе ответ...

— Что за ответ? — удивился начштаба.

— Да вот получил сегодня письмо от Федорова с предложением переходить к нему всем полком.

— А кто передал?

— Эта вот дура, а ей наверняка Махмутка-татарин, что недавно сбежал. Переходить предлагают, амнистию сулят... Думаю, пока рановато! Кривая еще не показывает...

Черкасский помолчал немного, что-то прикидывая в уме, потом тихо сказал официантке:

— Чтобы через два часа тебя здесь не было! Кончится ужин — и айда... Понятно? А татарчуку своему передай: попадется — повесим.

Катя кончила рассказывать, всхлипнула и опять выругала Черкасского болотной козюлей.

— Не хнычь! — бросил ей Дроздов. — Ты точно запомнила его слова: «рановато», «кривая еще не показывает»?

— Господи! Как сейчас слышу! И пальцем по воздуху туда-сюда провел...

— Действительно, мерзавец отпетый! — сказал капитан. — Значит, на кривую поглядывает... Куда вывезет! Нос по ветру держит! Кто сильней окажется, с теми будет и Черкасский...

— Как бы мне вешать его не пришлось! — ударил по земле кулаком Маханов.

— А куда же теперь нам с мамой и Юлькой? — спросила Катя.

Этот вопрос решался сам собой. Кате с матерью и сестренкой надо поскорее уходить к партизанам, а пока где-нибудь спрятаться. Но и разведчикам нельзя оставаться поблизости от хутора. Никак нельзя!

Капитан Дроздов отлично понимал, почему командир власовцев отпустил Катю. Такой случай Черкасский использовал бы в своих интересах, попадись он в руки советского правосудия. Негодяй не только держит нос по ветру, посматривает на «кривую», но и думает о будущем. Но ведь этот растленный тип может и пожалеть, что позволил официантке скрыться, может донести немцам о письме. Тогда розыски девушки и Маханова начнутся, конечно, прежде всего в окресткостях хутора. Необходимо отойти к базе еще и по другой причине. На базе — радиостанция, можно связаться со штабом, доложить обстановку.

Вместе с тем Дроздову очень не хотелось удаляться от города. Отказ Черкасского вести переговоры предусматривался приказом, полученным капитаном. В этом случае выход к Бресту требовалось использовать для разведки его гарнизона. Маханов и Силкин сообщили, что кроме власовцев в гарнизон входят два разбитых на фронте и вновь формирующихся немецких полка, немецкая разведочно-диверсионная школа и госпиталь. Надо было проверить, уточнить полученные данные. В таком деле не обойтись без помощи местных жителей.

— Катерина! — обратился Дроздов к шептавшейся с Махановым девушке. — Скажи, есть ли у тебя хорошие подружки, такие, кому ты как самой себе доверяешь?

— Есть, конечно... Вот Лида с нашего хутора, тоже в столовой работает... Потом Ольга, Нина из городских девчат...

— За Лиду и я ручаться могу! — сказал Маханов. — О Лиде мы сейчас как раз и говорили... Нельзя ли, капитан, мне с ней записку ребятам передать?

— Каким ребятам? И о чем записку?

— Ребятам из взвода, в котором я состоял. Они ведь знают, куда мы с Силкиным ушли! Весточки ждут. Они же и сами хотят к партизанам! Не получается сразу всем полком, так пусть хоть поодиночке или мелкими группами концы рвут... Сообщить им в записке надо, как партизаны принимают, каким курсом лучше идти.

— Обожди... Подумаем и об этом.

Посовещавшись с политруком Борисом Качинским и командиром отделения Петром Лаптевым, капитан принял решение. Разведчики немедленно оттягиваются на свою базу, откуда будут продолжать наблюдение за железной и шоссейной дорогами. Лида и другие надежные подруги Кати уточняют состав Брестского гарнизона. Девушкам сообщат лишь адреса расположенных в городе частей и воинских учреждений, а что это за части и учреждения, они должны разузнать сами. Полученные от них данные будут сопоставлены с имеющимися. Нужные разведчикам сведения Лида и Катя должны доставить не позже чем через четыре дня на определенный пункт в районе базы. Кроме того, Лида передаст друзьям Маханова его записку с указаниями, как добираться к Любешову и найти партизанские заставы.

— Ну, а ты с нами пойдешь? — спросил капитан Катю.

— Я пошла бы! Но вот маманя... Может, поближе куда захочет?.. Партизан всюду много...

— Сами решайте! Захотите с нами идти, сразу все и являйтесь. Одежду возьмите... Значит, или тебя одну ждем, или с матерью и сестрой, а не сможешь, так присылай Лиду.

— Нет-нет, я сама постараюсь! Если мы к белорусским партизанам уйдем, так с вами хоть попрощаться надо...

Девушка сказала «с вами», но вскинула глаза на Маханова.

И вот уже зашуршали кусты, в которых она скрылась. Вскоре в противоположную сторону тронулись разведчики.

На базе Силкин и Маханов радостно бросились друг к другу.

— Да мы же с ним от самого Херсонеса не расставались! Все вместе и вместе! — как бы оправдываясь, объяснил этот порыв старший из севастопольцев.

— Врешь, Федор! В карцеры-то нас эсэсовцы по одному загоняли! — усмехнулся Негнемат. — А в остальном, конечно, вместе... Вот видишь, Силкин, и не пришлось ребятам тебя вешать, а у меня стреляться не было необходимости!.. Да, кстати... — Вспомнив что-то, Маханов подошел к капитану и протянул ему пистолет: — Вот, пожалуйста!.. Спасибо, что одолжил.

— Придется взять... Привык к нему, пристрелял, — сказал Дроздов, забирая ТТ. Затем, подозвав к себе кивком Лаптева, продолжал: — Вот что, Петро! Подбери для Маханова карабинчик или винтовку...

— Мы для него и автомат мигом найдем! — пообещал Лаптев.

— Эх, Петро, вечно у тебя автоматы припрятаны! Ну дай автомат... А Шуману скажи, чтобы вооружил Силкина.

Под смуглой кожей Негнемата еще резче обозначились скулы, губы его чуть дрогнули. Сдерживая волнение, Маханов тихо сказал:

— Спасибо, капитан, а за что спасибо, сам знаешь... Жалеть тебе не придется! Не подведем.

— Знаю! И давай, браток, не возвращаться к этому вопросу.

Радист уже искал в эфире позывные штаба. Когда связь была установлена, к рации подошел Дроздов. В ответ на свою шифровку он получил приказ довести до конца разведку дорог и гарнизона, а затем возвращаться в соединение.

Через три дня в условное место пришли Катя, Лида и еще одна девушка. Лицо Кати опять было заплаканным.

— В чем дело? — встревожился Качинский, пришедший встречать девчат.

— Мать не захотела с вами идти... Они с Юлькой уже к Сикорскому{5} в отряд ушли... И мне туда завтра надо! Нельзя же родную мать бросить...

— Правильно, нельзя! А партизаны всюду фашистов бьют, партизаны везде одинаковые.

— Не одинаковые, — сказала Катя и поискала кого-то взглядом.

Девушек отвели на базу. Все сведения, которые они собрали, полностью сходились с теми, что сообщили Силкин и Маханов.

Заседланы кони, выслана вперед походная застава, наступила пора прощаться. Чего уж дальше скрывать! Катерина тихо вскрикнула и повисла на шее Негнемата. И молодой татарин, уронив прядь своих смоляных волос на головку белорусской девушки, шептал ей что-то хорошее, утешающее.

Отряд медленным шагом двинулся вперед. Маханов быстро его догнал.

По пути разведчики остановились в одном из сел, жители которого время от времени бывали в Бресте. С их помощью Дроздов еще раз проверил данные о Брестском гарнизоне. По дороге удалось установить также местонахождение довольно крупной бандеровской шайки под предводительством какого-то Хмурого. Как обычно, не забывали партизаны при встречах с населением и о своих обязанностях агитаторов, пропагандистов.

Сразу после возвращения в Лесоград капитан Дроздов явился ко мне с подробным докладом. Из его сообщения впервые узнал я о предельно циничной фразе Черкасского — «кривая еще не показывает». Одна лишь фраза, даже незакопченная, а в ней весь человек, насквозь растленный, насквозь продажный, чудовищно подлый.

Маханову и Силкину тоже пришлось служить в РОА. Но какая глубокая пропасть отделяет их помыслы и поступки от мерзких расчетов Черкасского, с кем выгодней быть. Маханов и Силкин оказались в РОА, чтобы сохранить свою жизнь не для себя, а для Родины, для борьбы с врагом. Они это доказали, бежав к партизанам при первой же возможности. Но и вынужденную, преследующую совершенно определенную цель свою службу у власовцев они считали тяжелым преступлением и ценой собственной крови старались смыть это пятно. А Черкасский — убежденный изменник, мерзкий холуй гитлеровцев, циничный торгаш своим телом и душой. Такому негодяю, конечно, выгодней и дальше оставаться в стане врага, что бы ни показывала «кривая». От советских людей таким нечего ждать, кроме позорной смерти.

— Подготовьте шифровку о Черкасском для Генштаба, — сказал я Дроздову. — И еще одну туда же! В нее включите данные о гарнизоне Бреста и загрузке дорог... Как быть дальше с власовским полком, еще посмотрим.

Примерно через неделю после возвращения разведчиков на заставу у Любешова явились три новых перебежчика, те самые солдаты из взвода Маханова, которым отправлялась записка. Они рассказали, что дезертировать из полка к партизанам готовятся еще несколько групп, хотя побеги сопряжены с огромными трудностями.

Как облегчить эти трудности? Не связаться ли нам теперь с командирами рот, батальонов? Не попытаться ли выманить часть полка из Бреста ложной атакой на какой-нибудь пригородный пункт? Были разные предложения.

И вдруг во всей этой истории произошел неожиданный поворот. По агентурной цепочке пришла весть, что стоявший в Бресте полк власовцев расформирован, солдаты его отправлены обратно в концлагеря, а на охрану железнодорожного узла поставлены немцы.

Радоваться нам или огорчаться? Мы радовались. Прежде всего подтвердилось, что власовское войско набирается в принудительном порядке, что среди солдат идет брожение, что очень многие из них не хотят воевать против Родины. Не менее отрадно и другое. На охрану Брестского узла брошен немецкий полк. Значит, он отвлечен от непосредственных боевых действий против Красной Армии, значит, на каком-то участке фронта вражеская оборона станет слабее.

Путь Федора Силкина и Негнемата Маханова в ряды партизан оказался необычным, особенно тяжким, но не поколебал их мужества. Смело, доблестно, не щадя себя, сражались они с врагом и здесь, в лесах на Волыни...

— Что с Махановым? Вернется ли в строй? — спросил я Дроздова после боя за Несухоеже.

— Ранен навылет в плечо. Вернется обязательно. Он еще повоюет!

И я мысленно пожелал Негнемату Маханову успешно довоевать до часа полной нашей победы и встретиться после войны с белорусской девушкой Катей.