Коридор через фронт

Мы все чаще посматривали на большую, во всю стену, оперативную карту, густо испещренную пометками нашего начальника штаба. В день Нового года Дмитрий Иванович воткнул красный флажок у Житомира. Накануне войска 1-го Украинского фронта выгнали фашистов из этого областного центра вторично. Не только здесь, но и повсюду гитлеровцев отбросили к тем рубежам, откуда они начали ноябрьское контрнаступление на Киев.

Попытка вновь захватить украинскую столицу стоила оккупантам колоссальных потерь. Оставляя за собой тысячи могил под березовыми крестами и целые горы искореженной военной техники, фашисты продолжали отступать на запад. В первых числах января советскими войсками были освобождены Новоград-Волынский, Олевск, Бердичев... Карта показывала, что один из ломающих вражескую оборону клиньев нацелен в сторону Сарн. От острия этого клина до партизанских застав оставалось меньше ста километров.

Фронт приближался, но мы знали, что вряд ли в ближайшее время произойдет наша встреча с регулярными частями Красной Армии. До Берлина пока далековато. Гитлеровцы еще занимают большие территории. Во вражеском тылу для партизан оставалось немало дел. Следовало ожидать, что наше соединение перебросят куда-нибудь западнее. Стоявшие по соседству отряды Д. Медведева и В. Карасева уже приготовились отправиться на выполнение новых заданий.

Медведевцам и карасевцам сниматься с места будет легко. Недавно они сдали всех своих раненых в наш госпиталь. А вот куда теперь девать раненых нам? Ведь их, нуждающихся в постоянном лечении, уходе, лишенных способности самостоятельно двигаться, скопилось до двухсот человек.

Брать с собой в поход большой санитарный обоз невозможно. Оставить госпиталь под охраной одного из батальонов тоже нельзя, поскольку места, где мы сейчас находимся, могут стать ареной длительных ожесточенных боев.

Связывало нас и население гражданского лагеря. На произвол судьбы его тоже не бросишь!

Положение было весьма затруднительным. И выход из него был только один: срочно перебросить на Большую землю по крайней мере пятьсот человек. Шутка ли?! Не пять, не пятьдесят, а пятьсот... Как это сделать?

Видно, подошло время осуществить давно задуманную, совершенно необычную в партизанской практике боевую операцию — прорубить через фронт коридор и вывести по нему в советский тыл обоз с нашими ранеными, а также со стариками, женщинами, детьми.

Задача выглядела бы намного легче, имей мы возможность выполнить ее силами всего соединения. Но нельзя прекращать диверсионную работу на железных дорогах, ставших уже прифронтовыми магистралями, нельзя свертывать разведку, данные которой так необходимы наступающей Красной Армии, нельзя ни на минуту ослаблять партизанскую борьбу на огромном участке, простирающемся вплоть до государственной границы СССР. Осуществить необычную операцию предстояло всего лишь одному из наших отрядов-батальонов, а именно 7-му, под командованием Федора Ильича Лысенко.

Огромная ответственность ложилась на этот славный испытанный батальон. Ему надо не только пробиться через фронт, охраняя сотни саней с беспомощными, небоеспособными людьми, но и вернуться затем обратно, доставить в соединение очень нужный груз. Украинский штаб партизанского движения обещал помочь нам получить на Большой земле новое вооружение, а главное — взрывчатку, снаряды, патроны.

В шифровке, полученной из штаба, указывался пункт, куда мы должны направить обоз: город Олевск, Житомирской области.

Но как пробиться к этому Олевску? Где удобнее всего прокладывать коридор?

Генштаб Красной Армии должен был сообщить нам, на каком из ближайших участков фронт наименее плотен. Однако обстановка непрерывно менялась, и достаточно точной информации из Москвы мы так и не дождались. Пришлось ограничиться данными нашей собственной разведки, побывавшей во многих местах непосредственно у немецких позиций.

Выяснилось, что переходить через фронт нашему обозу будет выгоднее всего между селом Золотое и станцией Домбровицы, расположенными севернее города Сарны. В Золотом находился бандеровский гарнизон, в Домбровицах — довольно значительные силы немцев, по зато между двумя этими пунктами пока не было сплошной линии обороны. Участок контролировали курсирующие здесь броневики фашистов и пешие патрули. Разумеется, противник может перегруппироваться, чтобы преградить дорогу партизанам, но на нашей стороне будут и лесисто-болотистый характер местности, и внезапность, с которой предстоит действовать. Пока обстановка в районе Золотое — Домбровицы была благоприятной, и мы не стали медлить.

Вечером 15 января вернулись наши разведчики во главе со старшим лейтенантом Плешковым, а на следующее утро началось формирование обоза. К этому времени штаб установил, что обоз будет состоять из 600 саней и повезет на Большую землю 650 человек. К людям, которых мы еще раньше наметили отправить, решено было присоединить несколько десятков раненых из отрядов А. Бринского и большинство наших «старичков». Отлично повоевали эти пожилые седобородые партизаны, славно послужили Родине! Пусть теперь послужат ей не в немецком, а в советском тылу, восстанавливая разоренное войной народное хозяйство. Боевое оружие они передадут в более молодые и сильные руки, таких рук у нас достаточно.

16 января, как только рассвело, к госпитальным землянкам подкатили вереницы саней. Тепло одетых, тщательно побритых и подстриженных раненых бережно укладывают на сухое взбитое сено, заботливо укрывают одеялами. Вид у отъезжающих торжественный, праздничный, но и немного грустный, смущенный. Это и понятно. Впереди их ждут Большая земля, освобожденные от врага города и села, встречи со своими близкими, по жалко покидать и дружную партизанскую семью, тоже ставшую для них родной.

Проводить побратимов пришли все свободные обитатели Лесограда. Сани окружены народом. Идет обмен адресами, подарками, добрыми пожеланиями. И конечно же не обходится без дорогих сердцу воспоминаний:

— А помнишь, как штурмовали Брагин? Помнишь первые операции у Маневичей? А бои с бульбашами в Цуманских лесах? А бои в сорок втором на Черниговщине?..

Помнят, все помнят, нельзя такое забыть! У многих покидающих нас, особенно у раненных сравнительно легко, от этих воспоминаний сумрачнее, беспокойнее становятся лица. С надеждой ищут они глазами главного хирурга доктора Гнедаша. А что, если опять его попросить? Не оставит ли?! Но все знают: просьбы будут напрасны. Списки отъезжающих окончательно утверждены. И сколько уже говорилось, разъяснялось, что эвакуация раненых проводится в интересах дела...

Мы с Дружининым идем от саней к саням. Прощаясь, стараемся настроить раненых на веселый лад, шутим, подбадриваем, а у самих тоже кошки скребут на сердце. С золотым расстаемся народом! Вот лежит на розвальнях, окруженный провожающими его бойцами, командир 3-го батальона Петр Андреевич Марков. От Брянских лесов до берегов Западного Буга провел он своих партизан. Десятки труднейших боев, с полсотни подорванных эшелонов на счету у Маркова, недавно представленного к званию Героя Советского Союза. Какой это несгибаемый коммунист, талантливый командир, какой хороший товарищ! Полученная Петром Андреевичем тяжелая, упорно не заживающая рана потребовала и его отправки.

Заметив наше приближение, Марков что-то шепнул партизанам, и те моментально разбрелись по сторонам, оставив его одного. Ну, ясно, Петр Андреевич хочет говорить с нами по секрету, однако каков секрет, угадать нетрудно.

— Ошибочка вышла у медицины, — начинает Марков. — Чувствую себя превосходно! Через два-три дня могу вернуться в строй. А этот бюрократ в, белом халате Гнедаш слушать ничего не хочет! Надеюсь, Алексей Федорович и Владимир Николаевич, вы сейчас же отмените приказ о моей эвакуации.

— Какая эвакуация?! Ты едешь помочь Лысенко получить боеприпасы, — хитрит Дружинин. — Попутно не мешает, конечно, проконсультироваться в тыловом госпитале... Воспользоваться случаем! От тыловых медиков и зависит — отпустят ли тебя назад...

— Черта с два вырвешься! — вздыхает Марков. — Впрочем, сбегу, если добром не отпустят... Поймите, что батальон свой терять жалко!

— Вот насчет этого, Петр Андреевич, не беспокойся! — говорю я. — Возвращайся к нам здоровым, отдохнувшим, примем с распростертыми объятиями, и батальон получишь тот же. Даю тебе слово!

Мы прощаемся с Марковым и шагаем дальше. Под огромной разлапистой елью сидит на ящиках из-под тола Максим Титович Глазок с дочерью и сыном. Старого Глазка мы отправляем домой.

— Где подарок? Надо, чтобы подтянули сюда, — тихо говорю я Дружинину.

— Сейчас распоряжусь! — кивает Владимир Николаевич и поворачивает обратно.

Я подхожу к партизанскому семейству. Старик сразу же выкладывает свои претензии:

— Як же так, Олексей Федорыч?! Мени приказано ехать, а малы диты одни остаются... Кто же за ними присмотрить? Кто держать в руках будет?

— Так, значит, ты мне, Максим Титович, дальнейшее воспитание Миши и Поли не доверяешь?

— Доверяю. Тильки дуже богато у вас таких дитей, за всеми и не поспиешь углядывать... Уж вы лучше, товарищ генерал, меня с ними оставьте!

— А мамашу вам не жалко? Сколько уже времени одна! — негромко говорит Миша.

— Молчи, сосунок! — сердито машет на него рукой Максим Титович.

— Михаил прав, — говорю я. — Пора вам и до дому, дядя Максим! А скоро и мы, кто помоложе, домой вернемся. За детей не беспокойтесь, присматривать буду... Да и какие они дети! Миша собственными руками шесть эшелонов подорвал, Поля — давно невеста.

— Во-во! Тильки о женихах и думае. Не розумие, дуреха, що женихи да свадьбы — це вже послевоенное дило! Совсем тут без меня избалуется...

— Поля — отличная санитарка, недавно ее медалью наградили, — напоминаю я. — Нет, в добрый путь, Максим Титович! Поезжай, поработай хорошенько в колхозе, там твои руки ох как нужны! Привет и низкий поклон всем черниговцам от нас передай...

В это время на возке, запряженном парой добрых коняг, подъезжает Дружинин. Довольно объемистая поклажа в санях укрыта брезентом и стянута веревками. Соскочив на дорогу, Владимир Николаевич весело спрашивает:

— О чем споры и семейные раздоры?

— Да вот бунтует Титыч, не хочет домой уезжать, — сообщаю я.

— Как же так! А мы ему подарок приготовили, ему и колхозу. Принимай, товарищ Глазок! От всего нашего соединения подарок. Коней в колхоз сдашь, пригодятся там сейчас кони, а остальное лично тебе, есть тут продукты, есть одежка-обувка.

Старик растроган подарком. По-крестьянски передаю ему вожжи из полы в полу. И я и Дружинин крепко с ним обнимаемся.

Попрощались и с Павлом Мышлякевичем, уезжающим на Большую землю вместе с женой и дочкой. Благодаря искусству Гнедаша лицо тяжелораненого минера выглядит теперь совсем хорошо.

Затем идем к гражданской части обоза. На санях — укутанные потеплее ребятишки, женщины, инвалиды и старики. Тут много еврейских семей. Высокий, совсем уже древний старец, подняв руки к небу, вдруг начинает что-то выкрикивать нараспев. Женщины поддерживают его одобрительными по интонациям, но абсолютно непонятными мне возгласами.

Случившийся поблизости наш кинооператор Михаил Моисеевич Глидер выступил в роли переводчика. Едва сдерживая улыбку, он объяснил:

— Они за вас молятся, за командира и комиссара! Старик говорит, что командир — это пророк с сияющими глазами, посланный богом для их спасения...

— Скажи им, что не богом послан, а Советской властью, — буркнул Дружинин.

Однако выражение «пророк с сияющими глазами» он запомнил и потом не раз шутливо употреблял по моему адресу.

Но вот уже все готово к отходу обоза, вернее, к отходу большей его части. Еще сотни две подвод присоединятся к нему в лагере батальона Федора Лысенко, расположенного восточнее. Оттуда под надежной партизанской охраной обоз пойдет дальше.

Прозвучала команда, и длинная вереница саней заскользила вперед.

* * *

На другой день участники похода, оставив позади километров сорок, уже приближались к реке Горынь.

Людям не верилось, что сейчас середина января. Теплый порывистый ветер разогнал облака, и с голубого, лишь кое-где белесоватого неба солнце светило хотя и не особенно ярко, но по-весеннему ласково. Слева от дороги чуть поскрипывал ветвями сосен и шуршал хвоей протянувшийся стеной лес, справа искрились заснеженные поля.

Многие раненые дремали. Хорошо, тихо... Будто и нет войны!

Однако столкнуться с врагом партизаны могли каждую минуту. Поэтому вперед высланы конная и пешая разведки, в авангарде колонны идет ударная рота автоматчиков, а боевое охранение надежно прикрывает обоз по сторонам и с тыла.

Вдруг люди в санях встрепенулись, начали приподниматься, прислушиваться. Или показалось? Нет, не могло померещиться всем сразу. С юго-восточной стороны донесся отдаленный раскат грома. Очень редко, может, раз в десять лет случается гроза зимой, но никогда не бывает ее при безоблачном небе. Раздался еще один протяжный раскат, и партизаны поняли, что там, на юго-востоке, гремит артиллерийская канонада.

Молоденький раненный в ногу боец, сдвинув с одного уха шапку, старался получше уловить приглушенный расстоянием гул орудий. Лицо парня было напряженным и чуть растерянным.

— Как дела, Марченко? Гром гремит, фашист трясется, наш обоз вперед несется... Так, что ли?

Боец обернулся, увидел рослого чернобрового всадника, попридержавшего коня у его саней, и, сразу узнав секретаря батальонного партбюро Скрынника, весело ответил:

— Точно, Кирилл Николаевич, обоз несется... Вот уже и фронт голос нам подает... Эх, проскочить бы!

— Не проскочим, так пробьемся, не пробьемся, так прорубимся. А фашиста ты, Марченко, знаешь!.. Руби его только до пупа, а после он и сам развалится!

Подмигнув парню и тронув плетью коня, Скрынник рысью поехал дальше. Он задержался у одних саней, потом у других, у третьих. Для всех партизан находил секретарь партбюро доброе слово, веселую шутку. Неожиданно колонна остановилась. Кирилл Николаевич помчался радоном вперед.

В голове колонны, возле автоматчиков, собрались кружкой и рассматривали карту комбат, комиссар, начальник штаба, командир разведки, еще кто-то. Лысенко, заметив подскакавшего Скрынника, призывно махнул рукой:

— Давай сюда, Кирилл, поближе! Ты, как всегда, вовремя!

Решался важный вопрос. До села Золотое оставалось пять километров. Разведчики донесли, что там по-прежнему находится бандеровский гарнизон, хотя и небольшой, всего с полсотни штыков. Идти ли напрямик через село, по хорошей дороге, расшвыряв с нее бандитов, или же обойти Золотое стороной, лесом?

— Через километр будет развилка и начнется дорога на Домбровицы, — напомнил Скрынник. — Может, по той лучше? Какое положение сейчас в Домбровицах?

— Туда и не суйся! — покачал головой комбат. — Полно там немцев, окопы роют, артиллерию подтянули... Наверно, собираются оборонять станцию.

Конечно, националисты в Золотом не окажут серьезного сопротивления. Увидев, что партизан много, они сразу же разбегутся по хатам, по чердакам. Однако именно этого и приходилось опасаться. Обоз втянется в село к вечеру. Пользуясь темнотой, бандеровцы могут открыть по раненым огонь из-за угла. С другой стороны, если обходить село лесом, националисты сумеют просочиться туда и наделать много бед выстрелами из-за кустов и деревьев.

Командование решило двигаться лесом, а бандитские силы в селе сковать боем, который завяжет с ними рота автоматчиков.

— Мне с ротой? — спросил Кирилл Николаевич.

— Там парторга своего хватит, — ответил комиссар Криницкий. — Тебе лучше с обозом быть и со всеми остальными... Присматривай, чтобы не запаниковал кто-нибудь, когда с дороги свернем.

— Есть! Понятно... И не один присмотрю! Все коммунисты знают, что им в таком случае делать.

Задуманный маневр удалось осуществить полностью. Пока автоматчики вели на окраине Золотого бой с бандеровцами, искусно его затягивая, делая вид, что никак не решаются начать атаку, обоз под охраной трех других рот обогнул село с севера и вышел к лесистому берегу Горыни. Но здесь партизан ожидала неприятность. Оттепель сильно размягчила лед на реке, почти всюду он был залит водой, кое-где зияли и сплошные промоины. О переходе на тот берег без постройки переправы не приходилось и думать. Значит, надо валить деревья, готовить настилы. Но ведь за это время могут со стороны Домбровиц ударить немцы, да и бандеровцы их поддержат. Наверно, уже поняли, что остались в дураках. Поэтому медлить нельзя, Переправу начали строить сразу же, несмотря на быстро сгущавшиеся сумерки.

Работали, не зажигая костров, почти на ощупь. Хорошо, что вскоре взошла луна и помогла партизанам своим ровным неярким светом. Все просеки, тропинки, ведущие к месту, где сосредоточился обоз, перекрыты заставами. Четвертая рота оседлала дорогу из Домбровиц на Золотое. Эта предусмотрительность была не лишней. К полуночи, когда наводку переправы почти закончили, со стороны станции показалась большая колонна гитлеровцев. Очевидно, националисты дали им знать о появлении партизан.

Подпустив колонну поближе, четвертая рота завязала с фашистами бой. Немцы залегли вдоль дороги, принялись окапываться. Перестрелка то нарастала, то вдруг затихала, то опять становилась ожесточенной. Соваться же в лес, да еще ночью, оккупанты не большие охотники.

В начале новых суток первые подводы с ранеными перебрались на восточный берег Горыни. Как раз в это время начался артиллерийско-минометный обстрел. Фашисты били из Домбровиц примерно в том направлении, где шла переправа, но били по площади, наобум: вести прицельную стрельбу они не могли.

Снаряды и мины ложились где-то в стороне, не нанося партизанам урона. Обоз вместе с основными силами батальона благополучно перешел реку. Затем на правый берег оттянулось и прикрытие.

— Ну, полпути как будто одолели! — радовались партизаны.

Однако все понимали, что и вторая половина будет нелегкой. Томила неизвестность. Удалось ли перейти фронт? Да и где она, эта линия фронта?!

Остаток ночи шли лесом, осторожно, с опаской, но никого не встретили. Утром отряд выбрался на большак. И опять — никого навстречу. Нет нигде и следов, говорящих о недавних боях. В стороне виден хутор. Посланные туда разведчики ничего толком от хозяев не добились. Немцы проходили этой дорогой дня два назад, а где находятся теперь, хуторянам неведомо.

После короткого привала колонна двинулась дальше. А к ней уже летел связной от дальней конной разведки, летел, встав во весь рост на стременах и ликующе крича во все горло:

— На-а-аши-и!.. Кра-а-асные!.. Советская кавалерия!..

Оказалось, что по этой же дороге движется на запад небольшой разведывательный отряд из прославленной конницы генерала Белова.

Волнующая весть быстро пробежала по колонне. Радость у всех огромная. Ведь сколько мечтали партизаны о встрече с Красной Армией, сколько думали о советских солдатах, очищающих родную землю от фашистской погани! И вот наконец увидят этих героев-богатырей, обнимут их, расцелуют.

Без всякой команды партизаны подтянулись, пошли строевым шагом. Каждый поправлял на ходу шапку, ремень, автомат... Раненые, кто только мог, приподнялись в санях.

Кирилл Скрынник ехал где-то в середине длинной, почти двухкилометровой колонны. Всю ночь провел он с ранеными, подбадривая, успокаивая их, поддерживая в людях хорошее настроение. Пришлось секретарю партбюро успокаивать раненых и теперь, но только по совершенно другому поводу:

— Как это — возле нас не задержатся?! И задержатся, и поговорят, а найдется, так и по чарке с вами выпьют... Чарку, конечно, гарантировать не могу, а за все остальное ручаюсь!

Впереди грянуло раскатистое «ура», и Скрынник заторопился туда. Беловские конники уже спешились и переходили из одних крепких объятий в другие. Кирилл Николаевич пробился к ближайшему солдату в пестром маскировочном халате, тоже стиснул его сильными руками, чмокнул в небритую обветренную щеку.

Именно такими и представляли партизаны советских армейцев. Ладные, уверенные в себе, душевные ребята! А как хорошо обмундированы, какие у всех удобные, новой конструкции автоматы!

Кавалеристы обходили раненых партизанских бойцов, задерживались у многих саней. Повсюду задымили цигарки. До чего же хороша, ароматна отечественная махорочка из солдатских кисетов! Это тебе не табачок-дубнячок из древесного листа, не горький, дерущий горло самосад и не дрянные трофейные эрзац-сигареты!.. Разговорам, взаимным расспросам не было бы конца, но партизанам надо спешить на восток, а армейским разведчикам — на запад.

Перед расставанием командир кавалеристов сказал Федору Ильичу Лысенко:

— Помни, что четкой линии фронта в этих местах нет. Какой-то слоеный пирог! Вы сейчас как раз по нашему слою идете, но нетрудно и на фашистов наскочить. Опасайся! И на воздух поглядывай! Стервятники здесь часто рыщут.

Совет пригодился. Не успели партизаны пройти вперед несколько километров, как в небе появилось с десяток «юнкерсов». Обоз немедленно свернул к лесу. Но разве легко быстро, без суматохи втянуть под его зеленую защиту огромную колонну! Снова пришли на помощь опыт, боевая сноровка.

В лес входили не по просеке, сани за санями, вереницей, а сразу широким фронтом, по бездорожью, напрямик. Рубили и ломали тонкие стволы деревьев, подтаскивали возки руками, искали лазейки в, казалось бы, непроходимой чащобе. Вражеские летчики уже заметили партизан. Вот самолеты разворачиваются и пикируют к лесу. С надсадным воем летят вниз сброшенные «юнкерсами» фугаски.

Чуть поторопились фашистские летчики. Выдержки не хватило! Бомбы легли далеко за спинами партизан. Самолеты ушли на второй заход, а это дало время обозу полностью убраться с открытой местности.

Бомбежка укрывшейся в лесу колонны — дело явно бесперспективное. Немцы это знали. Теперь сбрасывать смертоносный груз они могли только наугад. Если же бомба случайно и упадет неподалеку от людей, деревья преградят путь осколкам. После второго захода «юнкерсы», повернув к югу, улетели. Один легко раненный партизан, одна убитая лошадь — вот и все потери батальона.

Избегая ненужного риска, отряд пробыл в лесу до наступления темноты. Партизаны отдохнули, подкрепили свои вилы запасами из сухого пайка, а к вечеру снова тронулись в путь. Утром они уже подходили к Олевску.

За время войны этот небольшой украинский городок не раз был ареной ожесточенных боев. Летом 1941 года советские войска доблестно обороняли здесь дальние подступы к Киеву. Нашим пришлось отойти. В городе начали бесчинствовать оккупанты, а затем и бандеровцы. Пресловутый атаман Бульба даже объявил Олевск своей столицей. Весной 1943 года партизанские отряды генерала Ковпака, двигаясь в сторону Карпат, вышибли отсюда фашистов вместе с их челядью и хорошо здесь отдохнули. А вот недавно Олевск был окончательно освобожден войсками 1-го Украинского фронта и уже стал его ближним тылом.

Последнее сражение за Олевск было особенно яростным. Об этом свидетельствовали обгоревшие остовы тяжелых немецких танков, разбитые орудия, развороченные блиндажи. Партизаны с восторгом рассматривали следы мастерской работы наших артиллеристов и авиаторов. Огромное впечатление на лесных солдат произвели встреченные у железнодорожного переезда советские танки, знаменитые «тридцатьчетверки», о которых все много слышали.

Дальше станции идти не пришлось. В городе свирепствовал сыпной тиф. Армейские медики успели сделать немало, чтобы укротить эпидемию, но размещаться в Опевске было еще опасно. От железнодорожного коменданта Лысенко позвонил коменданту города.

Взяв телефонную трубку, Федор Ильич усмехнулся. Тридцать месяцев не держал он в руках эту штуку! По телефону последовало распоряжение разместить партизан лагерем в роще за станцией, а самому командиру батальона прибыть в комендатуру.

Вечером Ф. И. Лысенко записал в свой походный дневник:

«19 января. Приняли меня хорошо. У соответствующих начальников уже есть приказ о выделении нам всего необходимого. Для раненых затребуют специальный санитарный поезд. Обратно с батальоном пойдет группа венгров и поляков, которых затем надо будет перебросить дальше.

Наш лагерь у станции оборудовали на славу. Сделали несколько больших шалашей-балаганов, натянули полученные у коменданта палатки. Конечно, людям хочется побывать в городе, но там сыпняк. Примем все меры, чтобы не завезти эту хворобу в наш партизанский край. Надо уберечь от нее и всех раненых, всех «пассажиров», доставленных на Большую землю. Никого в город не пускаем. Криницкий, Скрынник, Онопрейчик и другие политработники разъясняют народу, в чем дело.

Послал донесение Федорову и Дружинину».

Вот еще несколько записей из дневника командира 7-го батальона, относящихся к пребыванию в Олевске:

«20 января. Получена ответная радиограмма от Алексея Федоровича и комиссара. Поздравляют с успешным выполнением первой части операции, желают выздоровления раненым, беспокоятся относительно взрывчатки и оружия.

Беспокоиться им нечего. Завтра начнем получать. Этим делом займется наш начальник боепитания Геннадий Киселев.

21 января. Получили две 76-миллиметровые пушки и две 45-миллиметровые, получены минометы, автоматы, снайперские винтовки. Завтра будем грузить снаряды, мины, патроны и три тонны тола. Киселев сияет от радости, но ему все мало, он готов опустошить все склады! Один только тол — огромная поддержка для соединения. Ведь по килограмму, по шажке командиры друг у друга выпрашивали!

Полученное вооружение радует всех партизан. Особенно нравятся новые автоматы и винтовки с оптическим прицелом.

23 января. Познакомился с венграми и поляками, которые пойдут с нами. Венгры — это большей частью военные, добровольно перешедшие к нам от фашистов. Есть в группе поляки и венгры из политэмигрантов. Все они настоящие патриоты, все жаждут поскорее попасть на родину, чтобы вести там партизанскую и подпольную борьбу с нашим общим врагом.

Сдали раненых. Трудным было прощание, многие плакали. Партизаны, возвращающиеся в немецкий тыл, нагрузили отъезжающих письмами, поручениями разыскать родственников и т. п. Я написал в Киев и в Москву. Так до сих пор и не знаю, где жена и дочь. Последний раз виделся с ними во время бомбежки Луцка.

24 января. Провел совещание командиров и политработников, посвященное обратному маршу.

Кое-кто из наших людей все же прорывался в город, да и по делам многим приходилось бывать. Перед отходом всех и вся пропустим через бани, дезкамеры.

Дороги совсем развезло. Пойдем не прежним путем, испорченным бомбежками и распутицей, а новым. Проводниками берем крестьян из одной ближней деревушки — Степана Еремчука и Петра Грицая. Хорошие люди, от фашистов натерпелись много. Обещают вывести нас к тому самому месту на реке Горынь, где мы переправлялись.

Фронт проходит по Горыни, дальше Красная Армия здесь не наступала. После взятия Сарн направление одного из основных ударов советских войск переместилось, насколько я понимаю, на Ровно — Луцк. Ну и правильно! А здесь, в лесах и болотах, мы повоюем.

Распрощались с нашими отвоевавшимися «старичками». Ночью выступаем обратно».

И вот 7-й батальон снова в походе. Трудностей у него не убавилось, хотя и нет сейчас с партизанами «пассажиров», а обоз стал меньше, маневренней.

На шестидесяти санях размещено свыше трех тонн взрывчатки. Опаснейший груз! Конечно, приняты многие меры предосторожности. Ящики с толом старательно обложены сеном и плотно привязаны к саням, чтобы не тряслись. Сани с взрывчаткой рассредоточены, между ними идут возки с безопасным грузом. Все же достаточно упасть поблизости хотя бы одной бомбе, мине или снаряду — может произойти детонация тола. А что бывает, когда взрывается тол, партизаны хорошо знали!

Для того чтобы свести к минимуму опасность угодить под бомбежку или обстрел, отряд продвигался лишь ночами. Невероятно изнурительным, тяжелым был этот марш в темноте, по бездорожью, через глухие леса и подтаявшие болота. Поздним вечером 27 января партизаны вышли к берегам Горыни. Если переправа в районе села Золотое уцелела, можно еще до рассвета перемахнуть на другую сторону реки.

Но вернулась разведка, и ее командир, запинаясь и теребя портупею, будто сам был в чем-то виноват, доложил упавшим голосом, что переправа разрушена, подходы к месту, где она стояла, заминированы, а льда на Горыни почти совсем не осталось.

Это был удар, и удар очень сильный.

После небольшого совещания с командирами Лысенко объявил свое решение:

— Обоз отведем подальше в лесок, тщательно замаскируем и оцепим охраной. Разведчики отыщут для переправы такое место, где подходы не минированы. Всем остальным бойцам готовить настилы и козлы для постройки моста.

Дело осложнялось еще тем, что подходящего строевого леса под рукой не было. Растущие поблизости березки и осинки толщиной в руку, как и стволы молодого хлипкого сосняка, не смогли бы выдержать тяжести обоза. Крепкий, надежный лесоматериал начали заготавливать километрах в четырех от берега. Затем перетаскивали его волоком к реке и прятали в кустах. Обстановка требовала большой осторожности и скрытности. Людей изнурял холод, питаться приходилось всухомятку. Костер не разожжешь, когда где-то рядом немцы и бандеровцы.

Партизаны работали без отдыха три дня и две ночи. Многие шатались от усталости. Все заметно осунулись, а Скрынника временами еще пробирал озноб.

— Да ты, никак, болен, Кирилл? — спросил Лысенко.

— Здоров на еду, да хил на работу! — отшутился секретарь партбюро, подставляя плечо под тяжелую тесину.

— Говори правду. Может, тебе отдохнуть надо?

— Пустяки!.. Лихорадит немного. А лихорадка не матка, что с нее взять? Отдыхать будем у себя в лагере.

На третью ночь началась установка моста. Мешкать нельзя ни минуты. Несколько десятков партизан вошли кто по пояс, кто по плечи в ледяную воду. Работали с остервенением, в кровь разбивая пальцы, кусая губы... Рядом с бойцами — командиры рот, взводов, политруки. Стоит в воде и Кирилл Николаевич, орудует топором, закрепляя козлы.

Криницкий, будто по срочному делу, отозвал его на берег:

— Ты же болен! У тебя наверняка повышенная температура...

— У многих она повышенная! А секретарю партбюро нельзя отсиживаться на бережку, когда все ладят переправу.

Скрынник сказал это, но тут же пошатнулся. Комиссар приказал ему переодеться во все сухое, выпить стакан разведенного спирта и лечь в сани под тулуп.

К часу ночи переправа была готова. Отряд перебрался да западный берег благополучно. Дальше двигались уже знакомыми местами. Под Золотым опять произошла перестрелка с бандеровцами, а потом шли уже без особых препятствий.

Вечером 31 января участников похода на Большую землю встретили разведчики соединения, а на другой день они все вместе прибыли в Лесоград.

* * *

Как мы радовались удаче! Сотни раненых и людей из гражданского лагеря находятся теперь в полной безопасности и больше не связывают нас. Партизаны старших возрастов отправлены по домам. Пополнено наше вооружение, получен солидный запас боеприпасов, имеем вдоволь взрывчатки. Доставлено и много всякого иного добра. Причем потери среди участников похода минимальнейшие. Правда, заболел Скрынник, но я не сомневался, что его могучий организм справится с простудой, полученной на постройке переправы. После ледяной ванны познабливало и других партизан, но теперь они уже чувствуют себя превосходно.

Однако вскоре выяснилось, что Кирилла Николаевича свалила не только простуда.

— Тиф! Сыпной тиф! — констатировали врачи.

Простуда лишь осложнила и без того тяжелую болезнь. Там, в Олевске, секретарь партийного бюро батальона многое делал, чтобы уберечь наших партизан от инфекции, а вот сам где-то ее подцепил. Несмотря на все усилия врачей, спасти Кирилла Николаевича не удалось. Через несколько дней мы опустили его тело в могилу, и в воздухе прозвучал прощальный салют.

Тяжело было возвращаться с кладбища.

На войне люди умирают часто. Смерть ходит рядом, к соседству с ней привыкаешь, неизбежность потерь создаешь, но все равно щемит и ноет в груди, когда она вырывает еще кого-нибудь из наших рядов. Кирилл Скрынник был хорошим человеком и коммунистом, настоящим партийным вожаком. Он стал партизаном еще осенью 1941 года, когда наш отряд находился в Черниговских лесах под Ченчиками.

Сначала рядовой боец, потом политрук взвода, позже член партбюро, наконец, секретарь партбюро — таков послужной список Скрынника в отряде имени Щорса, ставшем затем 7-м батальоном нашего соединения. До войны Скрынник работал председателем райисполкома на Киевщине. Не знаю, как проявлялись тогда организаторские способности Кирилла Николаевича, но партизаны всегда прислушивались к его мнению, уважали и любили своего секретаря партбюро, шли за ним. Шли прежде всего потому, что Кирилл Скрынник всегда был в самой гуще людей и влиял на них силой собственного примера.

Если отдыхают, веселятся бойцы, Скрынник не будет стоять в стороне, снисходительно на них поглядывая, а первым затянет песню, пустится в пляс, забренчит на гитаре, растянет гармошку.

Если трудно людям в походе, Скрынник шагает рядом по колено в воде или по пояс в снегу, без жалоб, но и без громких фраз, только роняя с улыбкой бесконечные свои прибаутки.

Если голодно, он поделится с бойцом последним сухарем. Если завяжется бой, Кирилл Николаевич бьет из автомата в передней цепи. Если надо подорвать вражеский эшелон, он вместе с минерами на рельсах. Если строят переправу, он, даже чувствуя себя нездоровым, первым дрыгнет в холодную воду...

Таков был секретарь партбюро Кирилл Скрынник. Таковы почти все наши коммунисты. Они — ведущая, организующая сила партизанских отрядов. Сколько их пало в боях при выполнении своего партийного долга! Скрынник пал тоже в бою, хотя и не от вражеского выстрела...

Этот бой партизаны выиграли. Проложенной через фронт дорогой мы пользовались еще не раз. Пока крупные наступательные операции Красной Армии не переместились в район Ровно и Луцка, наше соединение оставалось на старых местах и продолжало выполнять поставленные перед ним задачи. По-прежнему мы нуждались в надежных связях с Большой землей. Теперь они протянулись и через наш партизанский коридор, движение по которому наладилось в обе стороны.

Нет, коммунист Кирилл Скрынник погиб не напрасно!