По ту сторону Буга

В двадцатых числах ноября, когда уже выпал первый снег и начал прихватывать морозец, из батальона, «обслуживающего» диверсиями дорогу Ковель — Брест, пришла следующая радиограмма: «Нашем расположении находится группа в четырнадцать человек, прибывшая на связь от польских партизан. Просит препроводить наверх. Жду указаний. Тарасенко».

— Пусть немедленно даст провожатых, — сказал я начальнику штаба Рванову. — А здесь приготовьте все для встречи — баньку там, землянку...

Нас очень интересовала обстановка в Польше. Рядом с районом, в котором мы действовали, за широким полноводным Западным Бугом лежала земля братского народа, придавленная сапогом того же агрессора, что вторгся и в Советскую страну. Беды, нужды, настроения поляков не могли быть нам безразличны. Но приближалось уже то время, когда Красная Армия перейдет Буг и Вислу, чтобы громить фашистов за советским рубежом. Поэтому нарастал и чисто стратегический интерес к территории, на которой скоро развернутся новые наступательные операции. Тем, кто их планировал, требовались точные и всесторонние сведения о положении в Польше.

Еще в сентябре специально выделенная нами группа разведчиков выясняла по заданию Москвы, строят ли немцы укрепления по ту сторону Буга. Многое узнавали мы от беженцев из Польши. В наши леса они пробирались целыми семьями, невероятно изможденные, исстрадавшиеся. Нужную информацию удавалось получать и от небольших партизанских отрядов, организованных в Польше бежавшими из фашистского плена советскими воинами.

Собственно, такие отряды мы не считали в полном смысле партизанскими. Бывшие военнопленные объединялись прежде всего для того, чтобы быстрее пробиться на Родину, а воевали, так сказать, попутно, при удобных случаях. И с дисциплиной в подобных отрядах было не всегда благополучно. По-настоящему боевыми, партизанскими отряды из-за Буга становились уже у нас, после переформирования, пополнения и большой работы с людьми.

Данные о положении в Польше, поступающие по случайным каналам, хотя и представляли известную ценность, были разрозненными, отрывочными. Они нуждались в проверке, уточнении. Для этого мы собирались послать в Польшу, в ближайшее к нам Люблинское воеводство, свою глубокую разведку. Одновременно нашим людям предстояло связаться с польскими партизанами. Разведку намечалось отправить примерно через месяц, как только установится зима. Но вот, как следовало из радиограммы Тарасенко, контакт с друзьями по ту сторону Буга мы сможем наладить уже теперь. Нетерпеливо поджидал я прибытия в лагерь посланцев из Польши.

Явились они дня через два. Группа выстроилась возле штаба, я вышел к ней, взглянул на гостей. Стояла шеренга рослых, бодро выглядевших, неплохо вооруженных людей, но почему-то с лицами явно российского и украинского типа. От правого фланга отделился и зашагал ко мне, четко печатая шаг, худощавый человек в белой кубанке. Остановясь на положенной воинским уставом дистанции, он отдал честь и, заметно волнуясь, отрапортовал:

— Товарищ генерал-майор, Герой Советского Союза! Группа партизан в составе четырнадцати человек из русского отряда второго округа Гвардии людовой прибыла на связь в расположение вашего штаба. Потерь в пути не имели. Докладывает командир отряда Ковалев.

«Вот оно что! Значит, русские отряды тоже входят теперь в Гвардию людову!» — понял я и поздоровался с гостями. Ответное приветствие грянуло весело, дружно.

Федор Ковалев оказался лейтенантом Красной Армии, бежавшим из фашистского плена. Вместе с другими бывшими военнопленными лейтенант организовал отряд действительно партизанский, активно боровшийся с оккупантами. На его боевом счету несколько подорванных немецких эшелонов, разгромы полицейских участков, расправы с пособниками врага. В партизанские силы Гвардии людовой отряд влился не так давно. Продолжая им командовать, Ковалев одновременно стал заместителем командующего 2-м округом Гвардии людовой, то есть вошел в руководство всеми отрядами на определенной территории. Пришел к нам в группе связных и комиссар русского отряда Яков Письменный.

Все это выяснилось в первой же короткой беседе, после чего я попросил Ковалева и Письменного зайти вечером в штаб для более обстоятельного разговора.

Вечером они пришли, познакомились с нашими штабными работниками. Только теперь, когда гости разделись, я рассмотрел их получше. Федор — красивый темноволосый малый с энергичным крутым подбородком и внимательными карими глазами. Яков — узколицый, несколько угрюмый, тоже еще довольно молодой человек.

Прежде всего требовалось установить, что представляет собой польский партизанский округ, направивший связных.

— Сейчас у нас шесть отрядов, в каждом примерно до семидесяти бойцов, а в моем около двухсот, — ответил Ковалев.

— Почему такие неопределенные цифры? — удивился Рванов.

— Точного учета нет! Люди приходят и уходят. Мы не сосредоточены в одном месте. Часть отрядов в лесу, а часть квартирует по деревенькам, по хуторам...

— Кто командующий вашим округом? — спросил я.

— Товарищ Метек. Это не фамилия, а подпольная кличка. Всех командиров у нас называют по кличке или только по имени. О моем отряде говорят: «отряд Федора», «отряд Феди»... Известно, что Метек входит в центральное руководство Гвардии людовой и является членом ППР, то есть Польской партии робитничей{1}.

— Мы знаем, что Польская рабочая партия стоит на правильных позициях, что это самая передовая партия в Польше, — сказал Дружинин. — Ну, а насколько велик ее авторитет? Идут ли за ППР массы?

— Ого! Еще как идут! — воскликнул Ковалев. — Рабочие, крестьянская беднота, часть трудовой интеллигенции видят в ППР своего вожака. Ведь и Гвардией людовой, в которую входят не только партизанские отряды, но и антифашистское подполье, руководит Польская рабочая партия.

— А какая партия в Польше является наиболее реакционной? Партия эндеков, не так ли? — спросил я.

— Конечно, эндеки льют воду на фашистскую мельницу, — ответил Ковалев. — Эндеки — это от названия партии «Народова демократия», но только ни народом, ни демократией у них и не пахнет. Кто состоит в эндеках? Офицеры-пилсудчики, буржуазия, интеллигенты, которые побогаче. А программа? Подай им Польшу «от можа до можа», подай границы тысяча девятьсот тридцать девятого года! Только неизвестно, с чьей помощью эту программу они хотят осуществить...

— Почему неизвестно? — перебил его Письменный. — Англичане помогают. Ведь беглое панское правительство, признаваемое эндеками, находится в Лондоне, его англичане подкармливают. Из Лондона и оружие эндекам идет с английской маркой. Однако эндеки одновременно делают ставку на немецких фашистов. Да-да, конечно, делают!

— А откуда это видно? — спросил кто-то.

— Очень просто! Эндеки тоже имеют свои подпольные вооруженные силы. Но эндеки только кричат, что воюют с немцами, а фактически ведут бои лишь с польскими партизанами, мешая им бить фашистов.

В глазах Дружинина вдруг зажглись веселые искорки. Сдерживая улыбку, наш комиссар спросил:

— А не говорят ли эндеки и руководители их вооруженных отрядов, что они копят силы для решающего удара, что ударить еще не пришел час?

Ковалев с Письменным в один голос подтвердили, что подобные заявления эндеки делали нередко. Тогда Владимир Николаевич расхохотался и сказал:

— Товарищи, да ведь выходит, что эндеки самые настоящие бандеровцы, но только на польский манер! И час, которого они ждут, это конечно же момент, когда можно будет нанести Красной Армии удар в спину. Никакой не вижу разницы между эндеками и бандеровским сбродом!

— Чего еще захотел! — обернулся я к Дружинину. — Разницу между всеми националистическими партиями давно раки съели.

По свидетельству наших гостей, мобилизации сил польского народа на борьбу с захватчиками мешало обилие в Польше политических партий. Будь там только пепэровцы и эндеки со своими совершенно противоположными программами, то к Польской рабочей партии примкнуло бы гораздо больше народа. Беда в том, что существует множество промежуточных партий — больше тридцати! — и каждая тянет людей в свою сторону, старается прельстить своими программными установками. ППР стремится сейчас создать единый антифашистский фронт, хочет, чтобы под знамена Гвардии людовой встали все, кому дорога независимость Польши.

Много интересного, нового услышали мы о своеобразных методах партизанской борьбы в польских деревнях, об оккупационных порядках в «генерал-губернаторстве». Жутью повеяло от рассказов о фашистских лагерях уничтожения. Я поручил Рванову и работникам разведки продолжить завтра разговор с Ковалевым и Письменным, все, что нужно, уточнить, зафиксировать и выяснить, в какой именно помощи нуждаются поляки.

С утра гости опять отправились в штаб, а ко мне зашел один из руководителей нашего особого отдела.

— Ну и дела, Алексей Федорович! — сказал он. — Хорошо, что хоть удалось сразу разоблачить! И кто бы мог подумать?! Вот как случается...

— Короче! — попросил я.

— Командир прибывшей из-за Буга группы — немец.

— Что за ерунда?

— Замаскировался. Не иначе как агент абвера!..

— Да откуда такие данные?

— От нашего немца. От Карла. Я вокруг этого Ковалева в кавычках уже и людей своих расставил... Настоящая его фамилия — Альбрехт. Это у прибывших связных выяснили.

— Сейчас же пришлите ко мне Карла.

Особист вышел выполнить приказание.

В нашей контрразведке были неплохие работники. Они обезвредили немало вражеских лазутчиков. Честь за это и слава партизанским чекистам! Не раз предотвращали они покушения бандеровских агентов и на мою жизнь. За это личная благодарность! Однако порой некоторые особисты, как говорится, перегибали палку. Шпионы им мерещились там, где их и в помине не было. Таких, сверхбдительных, приходилось часто поправлять. Утверждение, что Ковалев — немец и агент абвера, показалось мне чепухой.

Вспомнился случай, когда усилиями слишком рьяных контрразведчиков чуть не был превращен тоже в агента немецкой разведки политрук нашей диверсионной роты Николай Денисов.

Однажды уполномоченный особого отдела одного из стоявших у дороги Ковель — Брест отрядов прислал нам вырезку-фотографию из какого-то явно зарубежного журнала. Снимок запечатлел группу военных не то в немецкой, не то в другой иностранной форме, изучавших радиоприемник. С фотографии смотрел на нас... Коля Денисов.

Что за черт? Денисов у нас с 1941 года, и не случайно же мы сделали его политруком роты, да еще такой, как подрывная. И все же факт оставался фактом: Денисов сидит в чужеземном мундире и прилежно изучает радиотехнику.

— Шпион! Подослали!.. Арестовать! — зашумели некоторые особисты.

— Тут недоразумение! Ведь все мы отлично знаем Денисова! — заметил я.

— Замаскировался! Схватить, пока не поздно! Нет, сначала выясним, где он прячет радиостанцию!..

Я велел позвать Николая и показал ему снимок.

— Очень смахивает на меня, но это не я, — заявил Денисов.

А сходство действительно большое: то же узковатое лицо, тот же взгляд... Но откуда вырезка? Что за журнал? Подпись срезана, текста на обороте нет. Приказал отыскать журнал. Посылали за ним к работнику, подавшему «тревожный сигнал». Что же оказалось? Вырезка сделана из польского военного ежемесячника за 1936 год. Изображены на снимке польские солдаты. Конечно, Денисов был только удивительно похож на одного из них... Так, быть может, и прибывший к нам Федор Ковалев имеет лишь внешнее сходство с каким-то немцем?

Пришел из хозяйственной роты сухопарый белобрысый Карл Швендих. Он упорно стоял на своем: человек, называющий себя Ковалевым, — немец.

— Десь я его бачив... Чи в Британах, чи в Каховке! — сказал Карл на чистом украинском языке. — И знайомы до вийны трохи булы. Як вин мене не узнав?!

Карл был из немецких колонистов, начавших селиться по нижнему Днепру еще при царице Екатерине.

— А як его призвище? — спросил я.

— Забув... Тильки не Ковалев, таких призвищ у нимцив не бувае. А зовут? Забув, товарищ генерал!

Отпустив особиста и Швендиха, я пригласил к себе Ковалева и под каким-то предлогом спросил его о национальности.

— Всегда считал себя русским, но русский у меня только отец, а мать — немка, из колонисток, — последовал спокойный ответ.

— Ваша настоящая фамилия Ковалев или Альбрехт?

— Ковалев Федор Никитич... Альбрехт — девичья фамилия матери. Я сделал эту фамилию своим партизанским псевдонимом. В Польше я известен еще и как Теодор Альбрехт...

— Для чего же понадобился псевдоним? Под таким именем и фамилией вас наверняка принимают за самого настоящего немца!

— Да... И пусть принимают! Проклятый фашизм опозорил всю немецкую нацию. А разве нет среди немцев честных, хороших людей? Разве моя мать, как и тысячи других немцев и немок, не против гитлеровской своры?! Вот я и решил... Может, это наивно? Пусть и вражеские солдаты, и кое-кто из друзей думают, что партизанским отрядом командует немец, делая отсюда соответствующие выводы... Ну а заядлых фашистов это приводит прямо в бешенство!

— Еще бы! Небось в Берлин уже успели донести.

— Возможно! — усмехнулся мой собеседник.

— Ладно, бейте и дальше врага за двоих — и за Ковалева, и за Альбрехта... А пока ступайте в штаб, еще поработайте с нашими разведчиками.

На том дело о засылке к нам «абверовского шпиона» на сей раз и кончилось. Но до чего все-таки поразительные встречи случаются на дорогах войны! Надо же двум землякам, видевшимся в последний раз на Днепре, вдруг столкнуться в лесу где-то между Стоходом и Стырью! Встречи в партизанских краях бывают еще удивительнее. Я как-нибудь расскажу о них особо.

Выяснилось, что отряды Гвардии людовой нуждаются во многом — в автоматическом оружии, взрывчатке, в радиостанциях, в людях. Наше соединение могло помочь полякам лишь в скромных масштабах. Вопрос о более широкой поддержке Гвардии людовой следовало бы поставить перед ЦК Коммунистической партии Украины и Украинским штабом партизанского движения.

Однако вправе ли мы это делать, представляя себе картину партизанской борьбы в Люблинском воеводстве только со слов Ковалева и Письменного? Нет, разумеется. Необходимо ознакомиться с положением вещей на месте, дать происходящему за Бугом объективную оценку. Нужна встреча наших представителей с Метеком, нужны контакты с руководством Гвардии людовой и ППР. Нельзя кустарничать в больших, чрезвычайно важных вопросах, имеющих прямое отношение к новым наступательным операциям Красной Армии.

Совершенно откровенно поделились мы своими соображениями с прибывшими к нам связными. Решили, что вместе с ними отправится за Буг группа наших разведчиков, которых там со всем ознакомят и сведут с кем следует. Относительно же помощи людьми я просил передать Метеку, что мы комплектуем из местного польского населения бригаду имени Ванды Василевской, готовим ее для переброски за Буг. Эта бригада будет состоять из двух отрядов по двести человек, хорошо вооруженных, обученных и снабженных всем необходимым.

— А потом, друзья, вот еще что! — сказал я Ковалеву и Письменному. — Имеет ли смысл дальнейшее существование в Люблинском воеводстве самостоятельных, «диких» русских отрядов? Они малы по составу, слабы... Это даже не отряды, а скорее группы! Не лучше ли им объединиться с вашим отрядом?! Затем все вместе пришли бы сюда. Мы сформируем из вас крепкий батальон, как следует его оснастим, сделаем способным решать серьезные боевые задачи. А потом можете вернуться за Буг!

— Вот это да! Вот это здорово было бы! — воскликнул Ковалев. — Я всегда выступал за объединение мелких отрядов. И часть из них влилась в наш. Но есть командиры, которые не хотят терять самостоятельности, за власть цепляются, что ли...

— Знакомая песня! — кивнул я. — И у некоторых наших командиров были такие тенденции на заре партизанского движения. Это детская болезнь. Вроде кори! Ломали мы такую тягу к автономии, боролись с ней. Опыт партизанской войны на территории Советского Союза — очень богатый опыт — показал, что успех сопутствует только крупным отрядам. Так и передайте вашим «дикарям»-автономщикам! Кстати, скажите им: не будь и наше соединение мощным, сильным, не смогло бы оно пробить себе дорогу от Брянских лесов вот сюда, к советской границе, до самого Буга!

Ковалев с Письменным обещали снова попытаться объединить мелкие отряды, заявив, что надеются в этом на помощь наших товарищей, которые пойдут с ними.

Мы решили отправить в Польшу группу из пяти человек. В нее вошли опытные, хорошо знающие и любящие свое дело офицеры-разведчики Борис Колошенко и Василий Радайкин, а с ними три рядовых бойца-автоматчика. Старшим назначили Колошенко. За Бугом пятерке предстояло пробыть месяц. 2 декабря 1943 года мы распрощались с нашими товарищами. Вместе с бойцами Ковалева они тронулись в дальний путь.

Немало событий произошло в Лесограде и его окрестностях, пока дальняя разведка выполняла полученное задание. Мы подорвали еще десятка два вражеских эшелонов, имели несколько стычек с бандеровцами. Правительство вновь наградило многих бойцов и командиров нашего соединения. Дружинину присвоили звание Героя Советского Союза, мне дали вторую Золотую Звезду. Тимофей Амвросьевич Строкач прислал нам по этому поводу теплую поздравительную телеграмму.

Бежали дни, проходили недели, минул и срок возвращения наших разведчиков, а они все не являлись. Мы начали беспокоиться за людей, за результаты их работы. Фронт уже приблизился к Волыни, и теперь особенно были нужны точные, проверенные данные о положении в Польше, нужна была связь с партизанами Гвардии людовой.

Группа Колошенко получила задание выяснить не только некоторые чисто военные вопросы. Интересовала нас также экономическая и политическая ситуация в «генерал-губернаторстве». Ждали мы от разведчиков сообщений о кровавых, окутанных тайной делах гитлеровцев на польской земле, о лагерях уничтожения — фернихтунгслагерях. Эти хорошо проверенные, полученные из надежных источников факты нужны были Советскому правительству для дальнейшего разоблачения перед всем миром человеконенавистнической сущности фашизма.

Впервые мы узнали о созданных ведомством Гиммлера лагерях смерти несколько месяцев назад. Среди прибывших к нам из-за Буга беглецов оказался невероятно худой мужчина в лохмотьях — бывший студент из Куйбышева, а с началом войны солдат-доброволец Ефим Литвиновский. Не верилось, что ему всего двадцать два года. Ефим выглядел почти стариком. Таким его сделал гиммлеровский лагерь смерти в Сабибуре.

Литвиновский рассказал о чудовищном конвейере истребления многих тысяч людей, о «банях», в которых умерщвляли газом, о штабелях трупов, сжигаемых на кострах. Сам Литвиновский работал последнее время в лагерной похоронной команде. Он участвовал в восстании заключенных и сумел вырваться на свободу.

Ковалев с Письменным сообщили нам и о других фернихтунгслагерях. От связных в ноябре 1943 года мы узнали об Освенциме, где уничтожают евреев, поляков и русских, о Тремблинке, куда шли бесконечные эшелоны с обреченными из многих стран Западной Европы и оккупированных районов СССР, о люблинском Майданеке с его душегубками и крематориями.

Обо всем этом мы, конечно, сообщили на Большую землю. От нас потребовали новых фактов о злодеяниях фашистов в Польше, уточнения уже полученной информации. С тревогой продолжали мы ждать наших разведчиков или хотя бы вестей от них. Наконец в середине января из ближайшего к Бугу батальона пришла радиограмма: «Возвратилась группа Радайкина, проследовала дальше». Но почему Радайкина, а не Колошенко? Ведь старшим был Колошенко! Что с ним?

На этот вопрос могли ответить только сами разведчики. Они вскоре прибыли, бодрые, невредимые, — Радайкин и три автоматчика. Первый вопрос к ним — о Колошенко.

— Ушел вместе с Письменным на розыски Метека, — ответил Радайкин. — В назначенный срок не вернулся. Подождали еще три дня — все нет, оставили ему записку... Придет! Есть сведения, что жив-здоров... А придерживаться сроков не всегда удается. Обстановочка там сложная!

— Значит, Метека так и не видели? — спросил Дружинин.

— Я не видел, а Колошенко наверняка встретился. У меня с другими были интересные встречи. Вообще материала принесли много. И такой материал, что нельзя было дольше задерживаться.

— На отдых и все прочее, товарищ Радайкин, дается вам три часа, — сказал я. — Затем ждем вас в штабе!

Тут же распорядился, чтобы в штабе были к этому времени командир нашей польской бригады Станислав Шелест и ее комиссар Виктор Кременицкий. Что делается за Бугом, им знать надо в первую очередь.

Послушать Василия Радайкина собрались все штабисты. На стену повесили карту Польши. Начальники служб приготовили блокноты. Радайкину я сказал, чтобы докладывал обо всем поподробнее. Он разложил свои записи, небольшие, исчерканные вдоль и поперек клочки бумаги, какие-то лоскуты с отдельными словами и цифрами, затем начал:

— Наша группа в составе девятнадцати человек, включая Ковалева и его людей, вышла к Бугу в районе Бреста. В ночь на пятое декабря между селами Долгоброды и Ставки мы переправились через реку на лодках. Границу «генерал-губернаторства» по Бугу охраняет немецкая пограничная стража, расположенная небольшими гарнизонами в ближайших селах. Оборонительных сооружений по Бугу нет. Сплошная линия железобетонных укреплений проходит по реке Висле.

Ковалев хорошо знал местность и расположение пограничных постов. Поэтому мы без всяких приключений миновали границу и пошли дальше на запад. В Польше двигались по следующему маршруту: Долгоброды — Погорелец — Романов — Мосты — Кодинец — Парчевские и Любартовские леса — Тисменица. Кроме того, делали вылазки в районы городов Демблин, Любартов, Луков...

Все это Радайкин показал на карте, и мы увидели, что группа отшагала не одну сотню километров. Радайкин продолжал говорить, лишь изредка заглядывая в записи, а больше полагаясь на свою цепкую тренированную память опытного разведчика:

— Мы побывали в десятках сел, местечек, хуторов, встречались со многими людьми. Всюду поляки ненавидят оккупантов, жаждут поражения фашистов, а трудовой народ все поглядывает за Буг и за Вислу, ждет прихода Красной Армии, считает, что только она поможет Польше вернуть свободу и независимость. Ох, с каким волнением мы это слушали, товарищи! До чего это было приятно!

Сейчас Польша, по существу, бесправная колония фашистов. Ведь гитлеровцы даже не рассматривают ее как самостоятельную страну, изгоняют из обихода само слово «Польша». Лишь на самые низшие административные должности — сельских и волостных старост — допускают поляков. И не всех допускают! Ставят только явных немецких прислужников, покорных исполнителей распоряжений свыше. А там, повыше — в повитах-уездах, в округах-воеводствах, — вся власть принадлежит только оккупантам. Возглавляет германскую администрацию генерал-губернатор Ганс Франк, личность подлая и мрачная, вроде Эриха Коха, рейхскомиссара Украины.

В каждом городе стоят немецкие гарнизоны. В селах — полиция, жандармерия. Комендантский час начинается в семь вечера. Свободно передвигаться поляки имеют право лишь в пределах своего уезда. За малейшее нарушение введенных оккупантами порядков — штраф, тюрьма. Все, что рассказывали Ковалев и Письменный о лагерях уничтожения, подтвердилось, все правда, но в Польше есть еще десятки обычных концлагерей и для военнопленных, и для гражданских лиц.

Скажу немного об экономическом положении в деревне. Конечно, не только помещики, но и кулаки, имеющие по пятидесяти и больше моргов земли, по нескольку лошадей, живут неплохо. Но таких мало! У подавляющего большинства крестьян земельные наделы не превышают двух моргов. А ведь два морга — это чуть побольше одного нашего гектара! Много ли с него возьмешь? Далеко не все имеют хотя бы одну лошаденку. Нищета страшная! Еще хуже живут рабочие фольварков — имений, то есть помещичьи батраки.

Оккупанты выкачивают из Польши огромное количество продовольствия. Среднее крестьянское хозяйство обязано сдавать в год тридцать пять — сорок пудов хлеба, мясо и жиры фактически отбираются все. Фашисты дело поставили так, что крестьянин не имеет права распорядиться даже собственной курицей!

Бывали мы в крестьянских домах. Идешь через двор, видишь — и куры бегают, и пара-другая гусей имеется, поросенок возле сарая трется, коза гуляет. А хозяин перехватывает наш взгляд, качает грустно головой и говорит: «Бирка! Бирка! Вшистским герман бирку дае!» — «Что за бирка?» — интересуемся. Оказывается, немцы взяли у крестьян на строгий учет весь скот, всю птицу, понавешали им бирок с номерами. Ни продать свое добро, ни воспользоваться им для собственного пропитания крестьянин не имеет права. Расти и сдавай немцам! А выполнишь все поставки, получишь карточку, по которой продадут тебе керосин, иголки, водку, больше ничего!

Но польские мужички тоже не дураки. Теперь они сами приглашают партизан забирать у них свиней и овец «с половины».

— Как это «с половины»? — раздался чей-то недоумевающий голос.

— Да очень просто! — улыбнулся Радайкин. — Зарежет крестьянин две овцы, мясо одной отдаст партизанам, другую тушку спрячет для себя, но при этом просит партизан инсценировать налет на его хозяйство... Ну, будто скот у него отобрали! В результате и сам мужичок хоть тайком, но ест изредка мясо, и партизанам помог, да и перед фашистами он может оправдаться: дескать, овец у него люди из лесу конфисковали. Но о партизанах я скажу позже. Сейчас только к слову!

Народ в Польше измучен бесконечными наборами рабочей силы. Узнав об очередном наборе, население нередко разбегается по лесам. И в школы кое-где перестали детей пускать. Ведь что еще гитлеровцы вытворяют! Являются в школу, берут ребят постарше прямо из класса — да и в вагон, отправляют на работы в Германию. И не только на работу берут. Вот совсем недавно, в декабре, насильно увезли куда-то из города Парчева учеников пятого класса гимназии, чтобы использовать их донорами. Видите, дошли до того, что буквально сосут из поляков кровь!

Все мы внимательно слушали Василия Радайкина. Мне нравился его доклад. Чувствовалось, что ко всем явлениям, с которыми столкнулся этот офицер, он подошел не только как разведчик, но и с мерками, взглядами советского человека и коммуниста. Обрисовав нам обстановку в Польше, сделав это подчас очень яркими, сочными мазками, Радайкин перешел к рассказу о польских партизанах:

— Вспомните, товарищи, наши партизанские отряды в сорок первом году, в начале сорок второго, когда они только становились на ноги. Они были еще малочисленны, слабы, тогда разгром каждого полицейского участка мы считали большой победой. Под нажимом карательных экспедиций противника нам порой приходилось оставлять свои районы, перекочевывать в соседние. Вот примерно такое же положение сейчас у партизан Польши. И попали мы в Люблинское воеводство как раз в самый неблагоприятный момент. В конце ноября оккупанты не без помощи эндеков основательно прочесали леса вместе с ближайшими к ним селами и хуторами.

Партизан изрядно потрепали. Часть отрядов распалась, часть отступила за пределы воеводства. Руководители некоторых распавшихся отрядов ушли в глубокое подполье. Был вынужден скрыться и товарищ Метек. Действующих отрядов Гвардии людовой на территории Люблинщины, в сущности, не осталось. Время от времени давали о себе знать лишь выпадовцы... Но, виноват, я не успел еще рассказать, кто они такие!

Наряду с партизанскими отрядами Гвардия людова располагает мелкими группами так называемых выпадовцев. Это не совсем обычные партизаны. Они никуда из своей деревни не уходят, живут дома, занимаются хозяйством, но имеют оружие. Время от времени они делают вылазки против оккупантов, по-польски — «выпады», отсюда и название — выпадовцы. Конечно, большие дела им не под силу. Что же им удается? Уничтожить где-нибудь жандармский пост или патруль, поджечь одиночную немецкую машину, разгромить склад с продовольствием. В общем, с нашей точки зрения, это довольно пассивные методы партизанской борьбы — хотя бы уже потому, что «выпады» производятся не часто. Однако есть немало случаев, когда выпадовцы становятся затем партизанами, уходят в отряды.

Выпадовцев не следует путать с участниками «Батальонов хлопских», БХ. Эти батальоны всего лишь отряды сельской самообороны, созданные при участии эндеков. Но уже сами участники БХ начинают понимать, что на оборонительных позициях сейчас стоять нельзя. Многие из них переходят в Гвардию людову для активной борьбы за свободу Польши.

По словам Радайкина, есть все основания полагать, что в ближайшее время ушедшие на север польские партизанские отряды смогут вернуться на Люблинщину, а распавшиеся будут восстановлены. Так в один голос утверждали работники ППР, с которыми нашим разведчикам пришлось встречаться. Скоро на оккупантов снова обрушатся партизанские удары. Люблинский округ Гвардии людовой еще недавно действовал неплохо. Одним из наиболее активных был здесь русский отряд, но Ковалеву после возвращения за Буг не удалось разыскать всех своих людей.

— Связать нас с Метеком взялся Кирпичный, — продолжал Радайкин. — Это интересный человек! Кирпичный — его подпольная кличка, по национальности он поляк, но до войны работал директором кирпичного завода у нас, в Ровно. Сейчас он активный деятель ППР, возглавляет в Парчевском повите Гвардию людову. Энергичный, умный товарищ! Очень обрадовался, узнав, что мы готовим бригаду для переброски за Буг. «И в оружии, говорит, нуждаемся, и в людях, но самой лучшей для нас поддержкой будет опыт советских партизан!»

Вот с этим Кирпичным и отправился искать Метека наш Колошенко, а также Яша Письменный, ну и автоматчиков пяток прихватили на всякий пожарный случай. Кирпичный предупредил, что найти Метека не так-то просто: возможно, уехал в ЦК, в Краков или находится в Люблине... Но, я думаю, встреча состоялась!

Далее Радайкин рассказал нам о русских отрядах за Бугом. Там их около десятка, разведчикам удалось связаться с четырьмя отрядами или группами — Володьки-грузина, Виктора, Карминяка и Буланого. Все это — имена, псевдонимы, клички. Своих фамилий командиры не назвали. «Ну и пусть себе секретничают, если это необходимо в тех условиях!» — подумал я. Отрадно было другое. После разговоров с нашими разведчиками, после расспросов Ковалева о том, как его у нас приняли, командиры маленьких отрядиков решили покончить с автономией. Они влились со своими людьми в отряд Федора и даже успели все вместе провести операцию на железной дороге: подорвали вражеский эшелон с боеприпасами.

Мне придется забежать вперед... В начале февраля Ковалев снова пришел в наше соединение и привел с собой около ста человек. Мы переформировали этот отряд, включили в него опытных партизан, усилили его вооружение. Новый наш батальон стал настоящим воинским подразделением, совершил немало славных боевых дел. Им продолжал командовать Федор Ковалев, он же Теодор Альбрехт.

Вернулся из-за Буга и Колошенко. Ему удалось повидаться с Метеком, установить связь с руководством Гвардии людовой и членами Центрального Комитета ППР. От поляков мне доставили письмо. О всех их просьбах я немедленно сообщил Украинскому партизанскому штабу, добавив, что необходимость поддержки партизан Люблинщины, по моему мнению, назрела. Прошло еще немного времени, и началась переброска воздушным путем — за Буг, за Вислу — грузов для наших соратников по борьбе в тылу врага.

Но это было потом, а пока мы продолжали слушать доклад Василия Радайкина. Многое из того, что происходило в Польше, становилось нам яснее, понятнее, общие представления обрастали конкретными фактами, контуры малоизвестных событий обретали четкость, рельефность, живые краски. Радостным и волнующим был вывод: братский польский народ не покорился оккупантам, он борется за свою свободу, он победит вместе с нами.

Закончил свое сообщение Радайкин эффектно, хотя и перешел на подчеркнуто будничный тон.

— А теперь, товарищи, приведу некоторые разведданные о противнике, — сказал он, придвинув к себе записи. — В Люблине, Бялой Подляске, Демблине находятся формировочные пункты резервных частей вермахта, в Люблине и Хельме — учебные армейские пункты, в Замостье — крупная летно-техническая школа... В трех километрах восточнее Демблина — аэродром бомбардировочной авиации... В шестнадцати километрах восточнее Демблина, по дороге на Котск, запасной аэродром превращен недавно в действующий, базируются там двухмоторные бомбардировщики... На западной окраине города Радома, справа от железной дороги, расположен оружейный завод, выпускающий винтовки и пулеметы... В трехстах метрах северо-западнее станции Радом — большой склад горюче-смазочных материалов. Суточный запас достигает трех-четырех эшелонов. Подъездные пути к раздаточным колонкам имеют подковообразную форму и могут служить хорошим ориентиром...

Радайкин еще долго перечислял объекты, представляющие немалый интерес для советской авиации. Присутствующие отлично понимали, какого труда стоило их разведать. Я взглянул на начальника узла связи майора Маслакова, он кивнул, улыбнувшись. Да, хватит ночью работы для шифровальщиков и радистов!

Доклад закончился. Радайкин ответил на множество вопросов, затем я поблагодарил его за проделанную работу. Мы так насиделись, так накурились, что всех потянуло прогуляться.

Зимний вечер давно окутал лагерь темной пеленой. Воздух свежий, морозный... Выйдя из штаба, мы направились к просеке — главной улице нашего Лесограда, потом повернули на запад, в ту сторону, где лежал скованный сейчас льдом Буг. И мысли наши были там, за Бугом.

Медленно шагая вдоль просеки, мы вдруг услышали песенку, доносившуюся из землянки разведчиков. Остановились... Кто-то пел по-польски.

— О, да это Сашка-автоматчик, что с нами ходил! Успел у поляков песням научиться! — объяснил Радайкин.

Под аккомпанемент гармони голос Сашки старательно выводил:

Стоявший рядом Шелест начал переводить:

— Сегодня в Варшаве веселая новость...

— Не надо, Станислав Павлович! Все понятно! — сказал я. — Тем более что когда тысяча бомбардировщиков идет на Берлин, этому одинаково рады и мы, и поляки.

— Так есть! — кивнул Шелест.