Трудная судьба

Хмуря широкие брови, комбат Николенко во второй раз доложил, что Петро Скирда непременно хочет меня видеть. Скирда перешел к нам с группой националистов, когда основная часть соединения находилась за Стырью, а в районе Лесограда оставался лишь 5-й батальон.

Переход этот был несколько необычен. Как правило, бандеровцы перебегали к партизанам во время наших удачных операций. Полученный от партизан удар являлся для обманутых, запуганных людей лишним психологическим толчком, помогающим разобраться, на чьей стороне правда и сила. В данном же случае обстановка была не в нашу пользу. Наступление, причем в крупном масштабе, вели гитлеровцы совместно с бульбашами. И вот в самый неблагоприятный для нас момент, как только фашисты прорвались в лес, тринадцать бандеровских солдат, возглавляемых Петром Скирдой, вдруг по доброй воле складывают оружие перед пятью разведчиками Николенко! К тому же Петр Скирда упорно хочет о чем-то поговорить с командиром соединения.

Конечно, надо его принять. Масса неотложных забот, связанных с возвращением штаба в Лесоград, помешала мне сделать это сразу же. Но теперь время обязательно следует найти.

— Пусть явится завтра утром! — сказал я Николаю Михайловичу.

У дверей комбат обернулся и снова нахмурил брови:

— Только вы с ним поосторожнее, товарищ генерал! Глаз не спускайте. Он на все способен.

— Откуда такие выводы?

— Уж больно бандитская физиономия у Скирды! Сами увидите... Типичный бульбаш!

Пожалуй, внешность явившегося ко мне на следующее утро перебежчика соответствовала такой нелестной характеристике. Петро Скирда оказался черноволосым угрюмым человеком выше среднего роста. Подбородок и щеки заросли многодневной щетиной. Длинные отвислые усы закрывали рот. Одежда грязная и очень рваная. Лет Скирде было, вероятно, за сорок.

Он четко отрапортовал о своем прибытии и попросил разрешения обратиться.

— Успеете обратиться, — сказал я. — А пока садитесь и расскажите о себе. Кто вы такой? Какими судьбами к нам занесло?

Он сел и начал рассказывать, время от времени как-то странно кривя губы.

Родился в Кировоградской области. Из колхозников. Образование низшее. Работал токарем в МТС. В начале войны был мобилизован, но воевать почти не пришлось. Попал в окружение. Контужен разорвавшейся рядом миной. Когда был без сознания, его взяли в плен. Бежал из лагеря, но неудачно, снова попал в руки к немцам. Недавно бежал вторично с четырьмя другими пленными красноармейцами. Двигаясь на восток, перебрались за Буг. В лесу встретили бандеровцев, которых приняли сначала за партизан.

Слушая Скирду, я попутно задал ему несколько вопросов. На каждый следовали спокойные и обстоятельные ответы. Если он и рассказывал так называемую легенду, то легенда эта была неплохо разработана.

И все же я вскоре почувствовал, что слушаю именно легенду. В ней был серьезный изъян. Напрасно Петр Скирда назвал себя колхозником с низшим образованием. Он говорил, как человек хорошо образованный, интеллигентный, привыкший точно формулировать свои мысли.

Людям не так уж трудно изменить внешность. Гораздо труднее изменить свою речь, манеру выражаться. Я попросил Скирду рассказать, что его больше всего поразило в отряде бандеровцев. И вот он торопливо, взволнованно отвечает:

— Многое, очень многое! Все у них отвратительно, всюду ложь, обман. Но, пожалуй, больше всего возмутил меня один подлый и лицемерный трюк этих бандитов. Бандеровцы говорят, что никого не заставляют насильно у них оставаться. Не хочешь — иди на все четыре стороны, даже дадим тебе на дорогу буханку хлеба и кусок сала. И действительно давали! Сам это видел. Однажды кашевар велел мне отнести хлеб и сало отпущенному домой мужичку. Несу и вдруг замечаю, что снизу буханка вся окровавлена. И черствая она к тому же! Тогда понял, что буханка, да и сало перебывали, наверно, уже в десятках рук. Дадут человеку отойти немного от лагеря, а потом — нож в спину. Какие подлецы!

Я и раньше знал об этом коварном приеме бандеровцев. Но разве такими словами рассказывал бы о нем колхозник! Слушая сидящего передо мной перебежчика, я все чаще внутренне усмехался и думал: кто же он на самом деле? Наверно, эта внутренняя усмешка и донимавший меня вопрос как-то отразились на моем лице и были замечены говорившим. Он вдруг осекся, замолк, скривил под усами губы. Затем, чуть помедлив, сказал:

— Хватит играть в прятки! Я не красноармеец Петр Скирда... Явился к вам доложить, что я советский генерал-майор Сысоев Павел Васильевич, бывший командир тридцать шестого стрелкового корпуса.

Он, по-видимому, хотел продолжать свое неожиданное признание, но тут же уронил на стол голову и глухо зарыдал. Мне с трудом удалось его успокоить.

Отставив в сторону стакан с водой и нервно скривив губы, человек, которого следовало теперь называть не Скирдой, а Сысоевым, возобновил свой рассказ:

— Да, я советский генерал, и вы это, конечно, можете проверить. До войны работал на кафедре тактики Академии имени Фрунзе. Вскоре после начала войны получил под командование корпус. Осенью в боях под Шепетовкой мой корпус разбили. Пришлось отступать мелкими разрозненными группами. Той группе, с которой я шел, не удалось пробиться к своим. Ее отсекли, обрушили на нее минометный огонь. Помню грохот и слепящий огонь разрыва совсем рядом... Затем провал, темнота... — Сысоев взял стакан и залпом выпил воду. Вздохнув, продолжал: — Очнулся уже в плену. Лежу среди раненых в каком-то сарае. Сам-то был не ранен, а только контужен... Смотрю, на мне красноармейские гимнастерка и брюки. Оказывается, когда я потерял сознание, бойцы переодели меня на случай, если попаду в плен... И вот пригодилась генералу солдатская забота! В плену я смог выдавать себя за рядового Скирду Петра Павловича... Ну, а остальное как уже рассказывал. Два побега, и только второй удачный. Да и не совсем-то удачный! Ведь попал сначала к националистам.

— А скоро ли разобрались, что это националисты? — спросил я.

— Почти сразу! Не так уж трудно было разобраться... На бандеровцев мы наткнулись неподалеку от Буга. Сначала обрадовались! Ведь они назвали себя украинскими партизанами. А по дороге к их штабу спрашиваю одного из конвоиров: с кем им больше воевать приходится, с немцами или с полицией? Он отвечает: «Со всеми понемногу воюем — с немцами, с полицаями, с московскими парашютистами». Тут я и понял, как мне не повезло! Еще от поляков знал, что парашютистами бандеровцы партизан называют... Ну, а затем все до конца стало ясным. Оказалось, что угодили из огня да в полымя!

— Расскажите, Павел Васильевич, как же удалось потом к нам перейти?

Собеседник вдруг прикрыл ладонью глаза, передернулся, вздохнул... Я не понял, что с ним происходит.

— Да так, пустяки! Больше двух лет не слышал собственного имени-отчества... Вы спрашиваете, как удалось перейти? Целая история! И трудная история.

Он рассказал обо всем подробно. Бандеровцы разъединили попавших к ним беглецов из фашистского плена, распределив всех пятерых по разным взводам и ротам. Однако это не помешало Сысоеву и красноармейцам время от времени встречаться друг с другом. Сразу начали толковать о том, как выбраться из «куреня» и попасть к настоящим советским партизанам. Требовалась сугубая осторожность. Ведь если опять наскочишь на бандеровцев, считай себя покойником!

Судя по разговорам националистов, партизан поблизости не было. Бежать куда-то наугад, не зная местности, слишком рискованно. Решили повременить до более благоприятного момента, а такой момент, по-видимому, приближался. Бандеровцы готовились к какой-то наступательной операции. Против кого они собираются наступать, догадаться было нетрудно. Вот и надо перейти к партизанам при первом же с ними соприкосновении.

— Но переходить мы решили не только нашей сдружившейся пятеркой, — рассказывал Павел Васильевич. — Мы видели, что вокруг нас много людей, обманутых националистами, попавших в «курень» поневоле. Вот из таких наверняка найдутся желающие к нам присоединиться. Надо только сагитировать!

Действовать Сысоеву пришлось очень осмотрительно. Можно было напороться на доносчика, на предателя или на агента кровавой бандеровской контрразведки — «Службы беспеки». И все-таки постепенно набралось еще десять человек, готовых в первом же бою перейти к партизанам. Шесть из них — бежавшие из немецкого плена донские казаки, остальные — украинцы, местные жители.

Павла Васильевича бандеровцы назначили вторым номером к станковому пулемету. Первым же номером расчета оказался здоровенный и мрачный детина по кличке Хмара, уроженец одного из ближайших районов. Сначала он произвел на Сысоева впечатление заядлого националиста. Но вскоре выяснилось, что Хмара служит у бандеровцев по мобилизации, что воевать ему давным-давно надоело. Сысоев принялся исподволь обрабатывать соответствующим образом и Хмару. Тот лишь вздыхал и посапывал в ответ, воздерживаясь от каких-либо определенных заявлений.

Примерно в середине сентября «курень» получил приказ двинуться на восток и форсировать реку Стоход. На берегах Стохода бандеровцы завязали бой с одним из батальонов нашего соединения. Сысоев, перезаряжая пулемет, незаметно сыпанул на ленту песочку. «Максим» захлебнулся... Хмара растерянно склонился над магазином, начал его продувать, но пулемет никак не удавалось наладить, и первый номер побежал докладывать об этом начальству. С тех пор Сысоев больше Хмару не видел. Парень дезертировал от бандеровцев, подался «до дому»... Агитация подействовала и на него.

Уйти от бандеровцев группе Сысоева в том бою не удалось. От партизан отделяла водная преграда. Перебраться на другой берег «курень» не смог.

— Однако два человека, бежавшие со мной еще от немцев, куда-то исчезли, — продолжал рассказывать Павел Васильевич. — Бульбаши утверждали, что эти люди убиты в бою, но я их трупов не видел...

— Кто они такие? Как их фамилии?

— Один — ветеринарный фельдшер Федор Лебедев, второй — красноармеец Захар, фамилии его не помню.

— Оба у нас, живы-здоровы, — сообщил я Сысоеву.

— Вот как! Значит, все же перешли... И как они умудрились?

— Кажется, ночью вплавь перебрались. Ну-ну, а с вами что дальше произошло?

Оказывается, после неудачной попытки форсировать Стоход бандеровский «курень» какими-то обходными путями перебазировался в район села Колки. Здесь стояли и другие подразделения националистов. Разговоры о том, что скоро начнется наступление на партизан, не прекращались. Где именно находятся партизаны? В каком направлении? Этого Сысоев не знал. Но вот однажды, совершенно случайно, он увидел развернутую ротным командиром карту с нанесенной обстановкой. Для опытного взгляда было достаточно и нескольких секунд, чтобы прочесть многое: партизаны находятся примерно в тридцати километрах к северо-западу от Колок...

После этого Сысоев и его группа решили не ждать боя. В ближайшую ночь тринадцать человек собрались в условленном месте и при полном вооружении выступили на северо-запад. Попали они к нам в лес как раз в те дни, когда там шарили гитлеровцы вместе с бульбашами. Благодаря организованности, дисциплине, воинским навыкам группа избежала нежелательных встреч и отыскала наших людей.

— Вот каким образом я оказался у вас, — закончил Павел Васильевич. — Все, кажется, рассказал...

— Почти все! У меня еще лишь один вопрос: почему вы назвались сначала все-таки Скирдой, а не своей настоящей фамилией?

— Ну как вам сказать, генерал! — он чуть пожал плечами. — Только вы не обижайтесь, пожалуйста... Ведь мне тоже надо было вас немного проверить! Конечно, за те дни, которые мы здесь, я успел многое узнать, услышать... Но и самому не мешало на вас посмотреть, прежде чем решить, оставаться ли мне Скирдой или нет.

— Значит, проверка была для меня благоприятной? — спросил я, улыбаясь.

— Во всяком случае, я понял, что с вами можно быть вполне откровенным.

— Отвечу вам откровенностью! Лично я верю каждому вашему слову, для меня вы — генерал Павел Васильевич Сысоев, но я обязан...

— Запросить Москву? Получить подтверждение всех данных обо мне? Ну конечно же, конечно... Иначе нельзя! Буду только рад. Но об одном прошу вас заранее. Когда все подтвердится, не отправляйте меня за линию фронта, оставьте у себя... Поймите, что я должен смыть позор пленения!

— Вы попали в плен контуженным, будучи без сознания. И потом, вы два, нет, три раза бежали из плена! Но довольно об этом... Подождем ответа Москвы! А пока вам надо привести себя в порядок, устроиться с жильем, отдохнуть. Думаю, что следует начать с бани и парикмахера.

Шифровку о Сысоеве я отправил в Генштаб. К вечеру мы снова встретились, уже за стаканом чая. Побритый, причесанный, в чистом обмундировании, в накинутой на плечи меховой куртке, Павел Васильевич выглядел теперь совсем по-другому и ничем не напоминал «типичного бульбаша», как вчера выразился Николенко. Вместе с тем после бритья на лице резче выступили морщины, еще заметней стало нервное подергивание рта. Да, немало пришлось пережить человеку! Трудная у него судьба.

Пока мы ждали ответной телеграммы, положение генерала было довольно неопределенным. Жил он вместе с нашими командирами в штабной землянке, но ничего не делал, и это его, конечно, угнетало. Из деликатности Сысоев не спрашивал, есть ли ответ, но я и сам при случае говорил ему, что ответ вот-вот будет.

Вечерами Павел Васильевич не раз ко мне заходил, и мы беседовали на самые различные темы. Сысоев — коренной русак, родился и вырос в Подмосковье, там же в молодости работал на заводе токарем. Очень любил он и Украину, где прошли многие годы его военной службы, и жена у него, оказывается, украинка. Часто наш разговор переходил на виденное и пережитое Сысоевым у бульбашей.

Снова и снова подтверждалось, что буржуазные националисты не имеют решительно никакой поддержки в народе, что так называемая Украинская повстанческая армия вовсе и не армия в современном понятии, а разрозненное, недисциплинированное, плохо обученное и еще хуже вооруженное войско. Состав его больше чем наполовину даже и не украинский по национальности. Бандеровцы заставляют служить у себя и русских, и белорусов, и представителей многих восточных народностей.

Велика была ненависть к бандеровцам у многих подневольных солдат УПА. Вот один из необычайно ярких фактов, рассказанных Сысоевым.

Перед тем как попытаться форсировать Стоход, националисты устроили в селе Большой Обзырь нечто вроде смотра своих сил. Во всех подразделениях проверялась готовность оружия. Павел Васильевич к тому времени уже успел познакомиться довольно близко с командиром одного из минометных расчетов. Звали этого минометчика Михаилом, был он родом с Кавказа, тоже бежал из немецкого плена, тоже по воле обстоятельств оказался затем у бандеровцев. Чувствовалось, что Михаил охотно перешел бы к партизанам. А вот перед самой проверкой минометов бросил он Сысоеву такую фразу:

— Наступать собираются? Хорошо же! Я им понаступаю!

Дошла очередь и до проверки батальонного миномета Михаила. Вокруг собрались «проверяющие», командир взвода приказал сделать пробный выстрел. Кавказец взял мину, опустил ее в ствол, и тут сразу раздался взрыв... Миномет разнесло в куски, командиру взвода оторвало руку, восемь бандеровцев были убиты наповал, погиб и Михаил.

— Националисты приписали это несчастному случаю, — усмехнулся Павел Васильевич, — но случайности тут не было! Мне сразу вспомнилась угроза минометчика: «Я им понаступаю!» Конечно же он нарочно поставил дистанционную трубку на нуль, чтобы разрыв произошел мгновенно. Жизни не пожалел человек, стремясь нанести удар по врагу! И нанес!..

«Да, великим мужеством обладают наши советские люди, проявляя его всегда, везде», — подумал я, узнав об атом подвиге.

Ответ из Генштаба на мой запрос относительно Сысоева пришел через несколько дней. Шифровка подтверждала все данные, сообщенные о себе Павлом Васильевичем. Он числился без вести пропавшим. Далее следовала строка: «Сысоева немедленно отправьте в Москву».

Я пригласил к себе генерала и молча придвинул к нему лежавший передо мной листок бумаги. Он прочел и вздохнул:

— Другого и не могло быть!.. Я так и думал. Но прошу вас, Алексей Федорович, как человека, как коммуниста прошу, дайте мне возможность повоевать! Вот кончится война, и тогда, если в чем виноват, за все отвечу.

— Понимаю... Все понимаю! Но я получил приказ... Тут надо подумать, Павел Васильевич. Мы встретимся завтра утром.

Я думал и днем и всю ночь напролет. Трудная, мучительно трудная стояла передо мной проблема.

Конечно, всех вернувшихся из плена надо было строжайшим образом проверять. Безусловно, любой нарушитель воинской присяги заслуживал суровой кары. Однако нельзя в каждом человеке, побывавшем в плену, видеть шпиона и предателя.

Кому, как не мне, знать многих, очень многих бывших военнопленных и окруженцев! Сотни из них примкнули к нашим партизанским отрядам еще на Черниговщине. Сотни влились в наше соединение во время его рейда на Волынь. Десятки пополняли наши партизанские ряды и теперь. Да, среди них попадались вражеские лазутчики. Мы умели выявлять негодяев, были к ним беспощадны. А остальные? Как правило, люди, испытавшие на себе все ужасы фашистской неволи, сражались с особым ожесточением. Сколько таких погибло настоящими героями! Сколько живых отмечено знаками боевой доблести!

«Дайте мне повоевать», — просил Сысоев. Просьба законная! Нельзя отправлять его на Большую землю. Нельзя! Неизвестно, чем может кончиться для Павла Васильевича эта поездка. Рубануть сплеча проще всего.

Ворочаясь в постели и выкуривая одну за другой самокрутки, я вспомнил историю политработника Семена Лузина.

Был у нас батальон, выросший из маленького, всего-то в 11 штыков, партизанского отряда. Возник этот отрядик на Орловщине, но в феврале 1942 года перешел в соседнюю Черниговскую область, где влился в наше соединение. Он стал быстро расти, крепнуть и уже через два-три месяца превратился в надежную боевую единицу. Во многих операциях проявил себя с наилучшей стороны и политрук-орловец С. Н. Лузин.

Но вот как-то летом прибыл к нам с Большой земли самолет. Он доставил взрывчатку, оружие, почту, нужных соединению людей, а сверх того и связного, сообщившего, что этот самый Лузин приговорен заочно к суровому наказанию, отбывать которое ему предстоит после войны. Но за что? Почему вдруг?

Оказывается, Лузину инкриминировалась выдача гестаповцам заложенных в лесах партизанских баз снабжения. Я не мог поверить, что на это способен человек, которого уже полгода знаю как хорошего, боевого политрука. Нет, здесь что-то не так... Обком решил, что нам самим необходимо провести дополнительное следствие.

И что же в результате выяснилось? Однажды еще на Орловщине, идя на связь, Лузин был схвачен гестаповцами. Его подвергли жесточайшим пыткам. Человек почувствовал, что дальше их не выдержит. Спастись можно было, лишь вырвавшись из вражеских лап! Но как бежать? Лузин решил перехитрить фашистов. Он действительно повел гестаповцев в лес. Он действительно показал им, где были зарыты две бочки бензина. Затем увлек за собой дальше, в густые заросли. Будто отыскивая главную базу с оружием, Лузин долго водил гестаповцев из стороны в сторону, пока наконец не улучил момент, чтобы прыгнуть в кусты и скрыться.

Обстоятельства побега были хорошо известны партизанам-орловцам. Лузин ничего не скрывал. И все же проявленная им в борьбе с врагом своего рода военная хитрость неожиданно обернулась против него страшным обвинением в сотрудничестве с врагом.

Надо было добиваться отмены несправедливого приговора, вынесенного явно второпях, без достаточно веских оснований, который продолжал бы висеть над нашим партизаном. Но по закону невозможно отменить приговор, формально вошедший в силу. Оставался единственный путь — ходатайствовать перед Верховным Советом СССР о помиловании Лузина. Когда мне снова удалось побывать в Москве (это было уже в ноябре 1942 года), я имел при себе всю нужную документацию. Всесоюзный староста Михаил Иванович Калинин принял меня и внимательно выслушал.

— Я вижу, вы своих депутатских обязанностей и в партизанах не забываете! — сказал Калинин.

— У меня все обязанности перемешались, Михаил Иванович, — ответил я. — Как тут отделить депутатские обязанности от командирских и партийных? Человек-то один!

Президиум Верховного Совета быстро разобрался в деле Семена Лузина. Он был помилован, а затем и полностью реабилитирован. Лузин отлично воевал, был награжден орденом Ленина... А ведь другой могла стать судьба этого человека! И какой она будет у Сысоева, если отправим его из соединения?!

Я все думал и думал, ворочаясь с боку на бок. Нет, нельзя отправлять! Снова приходил я к этому решению. Но имел ли я право решать один? Надо было посоветоваться с Дружининым, и не только как с комиссаром, но и как с членом подпольного обкома партии.

На часах — пять утра. Наверно, Владимир Николаевич скоро встанет. Пойду пока прогуляюсь на воздухе, а как проснется Дружинин, загляну к нему!

В лагере тихо. Безмолвно маячат темные силуэты часовых. Чуть шелестят верхушки сосен. Наша козочка Зойка подбежала ко мне и ткнулась влажным носом в руку. Окно землянки комиссара еще не светится. Однако, сделав шаг-другой, я разглядел в полутьме самого Дружинина.

— Что так рано поднялся, Владимир?

— Да я и не спал вовсе... Чапай думу думал!

— О чем же ты размышлял?

— Все о Сысоеве. Ох, нельзя его отпускать!

Я обнял Дружинина за плечи, и мы пошли ко мне.

Завтракали втроем — я, Дружинин и Павел Васильевич. Наше решение оставить его у себя, доколе только будет возможно, Сысоев встретил с огромной благодарностью. И тут же сказал:

— Дайте мне взвод!

— Это еще зачем? — спросил Дружинин.

— Как зачем? Воевать хочу. Неужели я со взводом не справлюсь?

— Со взводом у нас не только лейтенанты, но и старшины, и сержанты справляются, — заметил я. — Вот Петру Скирде дал бы взвод, а для вас, Павел Васильевич, мы кое-что другое подыскали.

Сысоев стал третьим помощником начальника штаба соединения. До сих пор таких помощников было два, но еще в одном мы давно нуждались. В задачи третьего входило руководство подготовкой младших командиров.

При штабе постоянно работали курсы младшего командного состава. Наши батальоны непрерывно пополнялись, расширялись, требуя все новых командиров расчетов, отделений, взводов. Да и кое-кому из имевшихся надо было обновлять свои знания. Курсы работали неплохо, но отрывали много времени у начальника штаба Рванова, у которого и без того хватало дел.

Теперь Дмитрий Иванович получил специального помощника, занявшегося курсами. Начальник штаба — капитан, его новый помощник — генерал-майор, хотя и без погон. Чего не случается на войне, а тем более во вражеском тылу! Павел Васильевич горячо взялся за порученную ему работу. Он пересмотрел и расширил программу курсов, ввел новые предметы, следил за неукоснительным выполнением учебного расписания, сам читал лекции по тактике.

Последним обстоятельством я в душе очень гордился. Ну еще бы! У меня занятия по тактике ведет ни меньше ни больше как преподаватель кафедры военной академии! Это не мелкое тщеславие. Каждый командир хочет, чтобы у него было все самое лучшее.

А как с приказом относительно отправки Павла Васильевича в Москву? О полученной шифровке мы вроде бы забыли. Однако спустя некоторое время пришло соответствующее напоминание. Я ответил, что отправить его сейчас не представляется возможным: нет самолетов. Они тогда и в самом деле к нам не летали. Конечно, всегда можно переправить человека через фронт и пешим порядком. Но ведь можно и не переправлять.

Последовало еще одно напоминание, я снова чем-то отговорился. В конце концов напоминать мне перестали. Видно, и в Генштабе поняли, что требовать Сысоева в Москву нет особой необходимости.

Повеселел Павел Васильевич, приободрился. Вскоре мы начали привлекать его к разработке тактических планов некоторых серьезных операций. Сысоев был рад этому, но продолжал рваться в бой.

— Успеете, еще успеете! — говорил я ему.

Весной 1944 года мы наконец поручили третьему помощнику начальника штаба руководство одной из боевых операций. Провел он ее успешно.

Только после встречи с наступающими частями Красной Армии распрощались мы с Павлом Васильевичем. В Москве выданные Сысоеву нашим штабом документы о всех обстоятельствах его перехода к партизанам и прекрасная боевая характеристика помогли человеку очень трудной судьбы восстановить свое доброе имя. Павлу Васильевичу вернули и партийный билет, и генеральские погоны.