У стен Лесограда

Города строят на века. Наш лесной партизанский город мы тоже строили надолго, по крайней мере на целую зиму. Он не был похож на то становища из шалашей и маленьких, наспех вырытых землянок, в которых приходилось жить партизанам два года назад. Но ведь и многое, очень многое изменилось за это время!

Тогда, в первую военную осень, фронт был под Москвой, затем он приблизился к Волге, а теперь фронт у Киева, на Днепре. Тогда главным оружием народа были его мужество, любовь к Родине, готовность выстоять перед внезапно навалившейся вражеской силой. Теперь вместе с мужеством, патриотизмом, волей к победе есть у советских людей и могучая военная техника, и колоссальный боевой опыт. За два года в тылу фашистских армий из отдельных, сразу же вспыхнувших очагов разгорелось всенародным пожарищем яркое пламя партизанской борьбы. И наш отряд, как немало других, вырос в крупное соединение.

Весной сорок третьего, выполняя приказ, мы прошли с боями около тысячи километров из Черниговской области на Волынь и остановились у западной границы Советского Союза. Вместе с партизанскими батальонами прибыл сюда и подпольный Волынский обком партии, секретарем которого я был утвержден.

Нашему соединению — иначе воинской части № 0015 — предписывалось систематическими диверсиями парализовать работу железных дорог Ковельского узла. Это задание было выполнено. Только в августе мы подорвали 209 вражеских эшелонов. Еще никогда и нигде партизанские минеры Ее достигали такой «производительности». Важнейшие коммуникации противника, находившиеся под нашей «опекой», фактически вышли из строя. Поезда ходили здесь изредка, да и то с черепашьей скоростью. Гитлеровцам пришлось отправлять подкрепления в район Курской дуги не напрямик, через Ковель — Киев, а в объезд, что удлиняло путь на сотни километров.

Наступила осень. Нам предстояло закрепить летний успех, не давать противнику и дальше пользоваться всеми шестью дорогами Ковельского узла. Надо было выполнять на Волыни и другие поставленные перед соединением и подпольным обкомом задачи. Вот почему мы собирались провести зиму неподалеку от Ковеля, в лесах между реками Стоход и Стырь. Строительству нашего центрального лагеря мы отдали много труда.

Лагерь этот и в самом деле напоминал город.

На небольшой площади-поляне находился наш штаб. Как описать постройку, в которой работали и жили штабисты? Не землянка, но и не дом, а скорее нечто среднее. Вырыли котлован. Опустили туда на три четверти сруб избы, реквизированный у какого-то фашистского прихвостня и доставленный в лагерь. Оконные проемы удлинили, чтобы поднять повыше застекленные рамы. Кровли не полагалось. Потолочное перекрытие присыпали грунтом, сверху наложили дерн, понатыкали для маскировки елочек. Ну что получилось? По-моему, изба-землянка, хата-землянка. Были у нас в Лесограде и землянки типа бараков, обшитые изнутри досками или хорошо подогнанными бревнами.

Почти рядом со штабом находились хаты — моя и комиссара соединения Владимира Николаевича Дружинина. Тут же поблизости расквартировались комендантская и диверсионная роты, отдел пропаганды штаба, редакция и типография, столовая, баня, парикмахерская. Имелось даже кинофотоателье, как называли партизаны землянку оператора Михаила Глидера. Чуть подальше стоял кавалерийский эскадрон.

Высоко подняты над ельником антенны узла связи. Оттуда всегда доносится попискивание аппаратов, стук телеграфного ключа... Проходя мимо, я не раз вспоминал, сколько усилий стоило нам отправить в начале января 1942 года первую мою радиограмму Центральному Комитету Коммунистической партии Украины, состоявшую всего из девятнадцати слов.

Рация тогда у нас уже была, но отсутствовало для нее питание. Партизаны собрали десяток аккумуляторов с разбитых немецких автомашин и три дня заряжали их с помощью привода от конной молотилки, гоняя по кругу лошадей. Теперь мы имеем несколько радиолиний, связывающих штаб с Большой землей и с нашими отрядами-батальонами, действующими на железных дорогах. Весь лагерь радиофицирован. Партизаны слушают последние известия, концерты из Москвы, наши местные передачи. Походная электростанция связистов не только обеспечивает энергией радиоаппаратуру, но и дает свет в ближайшие землянки.

Метрах в пятидесяти от Штабной площади пролегает широкая просека, но и за ней продолжается Лесоград. По ту сторону просеки дислоцируются разведывательная рота, артиллерийско-минометный батальон, склад боеприпасов, дальше среди молодого ельника располагаются бараки-землянки медицинской части.

В конце 1941 года первую серьезную хирургическую операцию сделал у нас за неимением врача старшина медвзвода Георгий Иванович Горобец, пароходный механик по специальности и директор Черниговских судоремонтных мастерских по своей последней мирной должности. Раненому партизану грозила гибель от гангрены. Необходимо было ампутировать омертвевшую руку. Наш молоденький фельдшер не решался это сделать, да и не имел нужного инструмента. Вот тогда-то Георгий Иванович наточил и продезинфицировал обыкновенную слесарную ножовку и с ее помощью произвел операцию. Надо лишь добавить, что боец остался жив, выздоровел и до сих пор называет Горобца своим спасителем.

Сейчас в нашем госпитале опытные хирурги, имеется просторная операционная, потолок и стены которой затянуты парашютным шелком, есть хирургическая палата, инфекционное отделение, изолятор и даже зубоврачебный кабинет. Когда мы шли на Волынь, в одном белорусском местечке попросилась в отряд медицинской сестрой зубной врач Ольга Александровна Сычевская. Но почему сестрой? Разве у партизан никогда не болят зубы? Мы взяли Ольгу в медчасть вместе с ее клеенчатым креслом, бормашиной и страшными никелированными щипцами, приводившими в трепет даже самых отчаянных разведчиков и минеров.

Неподалеку от медицинской части раскинула свои владения хозяйственная рота. Тут склады и множество предприятий. У нас работают хлебозавод и колбасная фабрика, мастерские портняжная и белошвейная, сапожная и шапочная, обозная и свечная. Недавно мы начали выпускать к зиме лыжи собственного производства. Теперь у хозяйственников всегда есть запас продуктов, свое стадо коров, а ведь в прошлом нам случалось питаться и конинкой без соли, и подмороженным сырым бураком, случалось и сутками ничего не брать в рот, кроме кружки березового сока.

Как всякий город, Лесоград имел свои дальние и ближние слободы. В этих слободах, представляющих собой тоже хорошо, добротно построенные небольшие лагеря, расквартировалась часть наших отрядов-батальонов. Дальше всего от штаба — в семи километрах — находился так называемый гражданский лагерь, где мы разместили бежавших от преследования фашистов мирных жителей, главным образом стариков, женщин и детей. Они целиком на нашем попечении. Мы охраняем их, снабжаем продовольствием.

Ранним утром 20 октября 1943 года, выйдя из своей хаты, я осмотрелся вокруг. Еще не рассвело, но можно разглядеть, что стволы ближних сосен и опавшая листва под ногами покрыты инеем... Да, скоро зима! И неужели придется покинуть наш Лесоград? Словно отвечая мне, где-то в стороне Любешова грохнули один за другим два отдаленных разрыва. «Батальонные минометы!» — автоматически отметило сознание.

В полутьме показался силуэт Дружинина. Мы обменялись с комиссаром рукопожатием. Помолчав, он сказал:

— Постреливают! Ни свет ни заря начали... Что день грядущий нам готовит?

— Сейчас узнаем.

Прошли в штабную землянку и попросили начальника штаба Дмитрия Ивановича Рванова доложить обстановку. Новости были неутешительные.

— Противник по-прежнему ведет наступление с юга и запада, а на востоке накапливает силы, — сказал капитан Рванов. — В западном направлении мы удерживаем Чапчи, занимаем оборону по окраинам леса у Железницы и Березичей. Несем потери, хотя и небольшие. В Любешов, по данным разведки, вчера вечером прибыло еще десять автомашин с пехотой. На юге удерживаем Лобну и Серхов, однако ночью в Маневичи доставлены из Ковеля два немецких батальона с бронетранспортерами и танками... Наверное, сегодня поднапрут! Надо ждать.

— Что слышно у Балицкого? — спросил я.

— Вчера провел бой с украинскими националистами в селе Берестяны. У противника до сотни убитых, семьдесят сдались в плен, взяты трофеи — шесть ручных пулеметов, продовольственный обоз... Но все равно Балицкому пришлось затем отойти в глубь леса, ведь батальон у него неполный, одна рота здесь...

— А сколько же там набралось бандеровцев? — поинтересовался Дружинин.

— Три «куреня», считайте, семьсот пятьдесят штыков. Потеряли они сто семьдесят. Часть оставшихся Балицкий оттягивает на себя, остальные, по его сообщению, ушли в направлении Маневичей.

— Опять сюда! — сказал я, глядя на карту. — Значит, главный удар собираются нанести с юга?

— Пожалуй, с юга и с запада в одинаковой мере, а на востоке хотят помешать нам перейти Стырь. Конечная цель — выжать партизан на север, в белорусские болота.

— Не выйдет! Но обстановка тяжелая... Нельзя дальше ждать. А ты как считаешь, Владимир Николаевич?

— Нельзя. Придется уходить, — ответил Дружинин, по своему обыкновению чуть склонив голову к левому плечу.

— Ваше мнение? — обратился я к Рванову.

— Позиционная война — не партизанское дело. Пора уходить!

— Ну тогда подниматься лучше сегодня, чем завтра, — решил я. — В план выхода на марш вносить изменения нет необходимости. На девять ноль-ноль соберите командиров и политработников... А сейчас давайте подпишем приказ!

Рванов достал заготовленный приказ, и мы подписали его все трое.

Итак, сегодня в 16.00 соединение двинется в новый поход с таким расчетом, чтобы ночью форсировать реку Стырь. Пусть фашисты войдут в покинутый нами лес, пусть втянутся поглубже в его чащу, пусть рыщут там, где нас уже не будет. Конечно, позже они смогут броситься по нашему следу. Что ж, побродим вместе в лесах за Стырью, там просторнее, поманеврируем! Тактика маневра и коротких, изматывающих врага схваток всегда сподручнее для партизан. В конце-то концов мы вернемся в наш Лесоград. Но вот когда? И в каком найдем его виде?..

О готовящейся против нас экспедиции мы узнали заблаговременно, еще в первых числах октября. Не совсем ясны были ее масштабы и конечные цели. Поначалу казалось, что противник намерен лишь выбить партизан из сел, где мы расположили свои гарнизоны-заставы, и блокировать наше соединение в междуречье, отрезав ему выходы к железным дорогам. Однако и после того, как мы оставили с боями несколько населенных пунктов, противник продолжал наступать, перешел на западе через Стоход и вклинился в лес, не прекращая подтягивать довольно крупные силы. Вражеский замысел стал очевидным: фашисты хотят оттеснить партизан к северу, чтобы дать возможность Ковельскому узлу работать нормальнее.

Но мы не пойдем на север! И немцам не удастся наладить работу важной для них коммуникации. Марш-маневр будет совершать не все наше соединение, а только часть его во главе со штатом. Четыре отряда-батальона останутся у дорог Ковель — Брест, Ковель — Хельм, Ковель — Луцк, чтобы продолжать там диверсионную работу.

В ходе боев определилось, что оккупанты наступают вместе с украинскими националистами по единому, явно согласованному плану. Убеждал в этом и сегодняшний доклад начальника штаба.

— Просто не понимаю, как бандеровцы до сих пор могут утверждать, что они воюют против немцев! — сказал мне Владимир Николаевич, когда мы сели завтракать.

— И будут утверждать, пока здесь останется хоть один гитлеровец. Ничего удивительного! Они же знают, что народ ненавидит оккупантов, что для народа фашистский солдат — злейший враг. Вот бандеровцы и кричат, что и они против немцев.

— Почему кричат — ясно! Я не о том... Но ведь всякая агитация должна опираться хотя бы на минимум фактов. Мы здесь несколько месяцев, и не было случая, чтобы националисты разгромили немецкий гарнизон или хотя бы паршивый полицейский участок, сбросили под откос эшелон, убили бы хоть одного фашиста.

— Говорят, что не пришел час, накапливают силы... Ты же знаешь! И потом, они всегда могут повернуть дело Так, что именно ни этом участке и в данный момент нельзя было по тактическим соображениям нападать на оккупантов, а в другом месте они будто бы напали. Демагогия! Наглая брехня! Ну что ты от них хочешь?!

— Обожди, пытаюсь добраться до одной истины. Ну, допустим, бандеровцам удавалось до поры до времени скрывать от населения, что они мешают нам, партизанам, бить немцев. Минирование наших подходов к железным дорогам, засады — все это можно было как-то скрывать. Но ведь теперь дело у них дошло до крупных, совместных с оккупантами операций против нас! Вот, пожалуйста, прибыли в Маневичи немцы с танками, и туда же прутся бандеровцы. У Железницы и Березичей бандеровцы, а на подмогу им прикатила в Любешов немецкая пехота.

— И все-таки бандеровцы и немцы в одной цепи не пойдут! Со стороны может выглядеть, что и те и эти воюют с партизанами совершенно самостоятельно. Координация осуществляется где-то выше, главарями.

— Вот-вот... К этому и веду! — сказал Дружинин. — У меня такое впечатление, что, пока Бандера играет в оппозицию к гитлеровцам и говорит всякие пышные слова, здешний фюрер украинских националистов Степан Боровец успел договориться с оккупантами о совместной борьбе против партизан. Заключил этакое сепаратное соглашение!

— Вполне возможно, — согласился я. — Но все тайное со временем становится явным. Связи с немцами Боровцу будет трудно скрыть от собственной же рядовщинки. Это нам на руку! Убедительнее можно показывать людям, кому служат буржуазные националисты, куда толкают своих приверженцев. Для разложения, нейтрализации рядовых бандеровцев мы уже кое-что сделали. Разве случайно вчера Грише Балицкому сдались сразу семьдесят националистов? И в других местах переходят!

— О том, что надо нейтрализовать бандеровцев, нам еще в Москве, в Цека, говорили... Не всегда, к сожалению, это у нас получается. Кстати, не мешает напомнить разведчикам и работникам особого отдела, чтобы все документальные данные о связях Боровца с оккупантами не пропускали мимо рук. Прекрасный материал для пропагандистов!

— На совещании напомним.

Степан Боровец, о котором шла речь, был местным, ровенско-волынским, главарем украинских националистов. В недалеком прошлом владелец каменного карьера и мастерской надгробных памятников, он после вторжения гитлеровцев в Советский Союз начал активно сотрудничать с ними и сколотил из всяческого сброда подобие войска, которое именовал «Полесской сечью». Себя Боровец объявил сечевым атаманом, присвоив для пущей важности псевдоним «Тарас Бульба». Поэтому-то находившихся под его командованием бандитов партизаны, да и многие местные крестьяне презрительно называли бульбашами, бульбовцами.

Вскоре Боровец для виду поссорился с немцами, распустил «сечь», остатки которой влились в так называемую Украинскую повстанческую армию, или сокращенно УПА, организованную националистами. Обманом, принуждением они втянули в УПА и немало честных, но темных, политически совершенно безграмотных людей. Открывать глаза этим людям, помогать им освобождаться от влияния своих атаманов входило в задачи партизан и подпольного Волынского обкома.

Торговали народными интересами буржуазные украинские националисты с давних пор. Как известно, еще в годы первой мировой войны они выступали за отделение Украины от России, проповедовали создание самостоятельного Украинского государства, самостоятельного, разумеется, только формально, а по существу ратовали за превращение Украины в колонию германского империализма и австро-венгерской монархии. Шли годы, менялись вывески прозябавших за рубежом украинских националистических партий, менялись вожди «самостийников», а программа их становилась все реакционнее. Действовавшая в годы Великой Отечественной войны Организация украинских националистов (ОУН) во главе с новым ее руководителем Степаном Бандерой представляла собой партию уже явно фашистского типа.

Бандеровцы, стремясь к отделению Украины от Советского Союза, не гнушались в этих целях сотрудничать с Гитлером, были готовы принять немецкий протекторат над внешне «самостийной» державой. Националисты не стеснялись в средствах. Террор, предательство, разбой, разжигание национальной вражды — все шло в дело. Сам Бандера, став платным агентом абвера — военной разведки гитлеровского вермахта, числился в списках ее тайных агентов под кличкой Серый.

Конечно, всерьез считаться с Бандерой и удовлетворять его претензии немецкие фашисты не собирались. А вот использовать и бандеровцев, и бульбовцев, и мельниковцев, любую националистическую погань для борьбы с советскими партизанами — это можно, это оккупанты делали охотно. Атаманы украинских националистов вечно грызлись между собой, но в одном-то они всегда сходились с редкостным единодушием. Все они люто, по-звериному злобно ненавидели Советскую власть, и поэтому-то любые воинские формирования националистов оккупанты могли использовать в своих целях.

Вот и сейчас впереди выступивших против нас карателей шли бандеровцы и бульбаши, поддерживаемые гитлеровской техникой. Красноречивое, хотя еще и не вполне официальное содружество! Пройдет совсем немного времени, и бандеровцев очень точно будут называть украинско-немецкими националистами. Такими они были уже теперь. Что ж, повоюем и с украинско-немецкими, и просто с немецкими фашистами! Нам не впервые. Сегодня начнется новый поход, а пока надо потолковать с вызванными в штаб командирами и политработниками.

Совещание длилось недолго. Порядок выхода на марш, места подразделений в колонне, их задачи, способы связи, сигнализации, пароли — все было предусмотрено приказом. Нам с Владимиром Николаевичем оставалось только напомнить о прописных истинах, касающихся дисциплины, бдительности, сбережения оружия, о чем сказать лишний раз никогда не мешает. Напомнили и о необходимости заняться выяснением формальной стороны нынешних взаимоотношений УПА с гитлеровцами. Потом ответили на возникшие у собравшихся вопросы. Наконец, как и положено, сверили часы.

Отпустив всех, мы задержали на несколько минут комиссара недавно созданной польской бригады Виктора Кременицкого, высокого, серьезного, всегда чем-то озабоченного человека.

— Вашим людям, Виктор, будет труднее других, — сказал я. — Знаю, что народ у вас необстрелянный, почти все новички... Поэтому с посланных к вам в бригаду старых партизан двойной спрос.

— Ясно, Алексей Федорович! Ветераны покажут пример, — заверил Кременицкий.

— Пример примером, но пусть и помогают полякам... Бывалый новичку в походе, в бою многим может помочь! И советом, и поддержкой, и выручкой. Паники не допускайте при обстрелах. Туда, где потруднее, где слабина, наших коммунистов и комсомольцев бросайте!

— Есть! Сделаем!

— Ну, идите... Наведываться к вам буду в пути.

Вскоре весь лагерь, как говорится в таких случаях, пришел в движение. Не знаю, быть может, в польской бригаде имени Ванды Василевской и не обошлось без нервозности, суеты, вполне простительных для новичков, но во всех других подразделениях партизаны собирались в путь спокойно, деловито и сноровисто. Виден у людей опыт, приобретенный во многих походах. Если грузят подводу, то так плотно, что ничего с нее не упадет и на самом крутом повороте. Если чистят оружие, то до зеркального блеска, так его отполируют, что ни винтовка, ни автомат, ни пулемет никогда в бою не откажут. Если переобувается человек, то с таким старанием, без единой складочки обернет портянкой ногу, что в сапоге ей и тепло и просторно. Если укладывает вещи в мешок, то пару белья отправит вниз, а сухари, кусок сальца положит сверху, да еще и надрежет сальце.

Но не все в Лесограде и его окрестностях готовились в поход. Мы не могли взять с собой обитателей гражданского лагеря. Поэтому мирных жителей пришлось эвакуировать в глубь леса. Помогли им сделать там временные землянки и шалаши, замаскировали все подходы, предварительно отвезли туда двухнедельный запас продуктов.

Не шел с нами, хотя и поднялся из своей «слободы», и 5-й батальон, или, как его еще называли, отряд имени Кирова. Ему предстояло выполнить сложную и ответственную задачу. Во-первых, заменить мелкими заслонами те взводы и роты выступающих в поход батальонов, которые держат сейчас оборону по окраинам леса, у дорог. Во-вторых, после нашего отхода за Стырь оттянуть эти заслоны, впустить фашистов в лес и как следует их здесь помытарить, увлекая из стороны в сторону и не допуская к временному гражданскому лагерю. В-третьих, кировцы должны выслать к железной дороге Ковель — Сарны мелкие, по принятой у нас терминологии, «москитные» группы минеров для подрыва проходящих поездов. В-четвертых, батальону приказано поддерживать со штабом соединения радиосвязь и сообщать обо всем, что будет происходить в районе междуречья.

Нелегкие выпали на долю батальона деда! Но 5-й — это один из лучших, в нем много закаленных ветеранов-черниговцев. Командир батальона Николай Николенко — опытный боевой офицер, комиссар Иван Караваев — отличный политработник. Не сомневаюсь, что кировцы свою задачу выполнят.

Сначала мы хотели освободить батальон от выходов на минирование, направив к дороге Ковель — Сарны людей из какого-нибудь другого подразделения, но кировцы запротестовали.

— Нам по лесу лазить, а кто-то на нашем участке будет себе эшелоны набирать! Где же справедливость?! — говорил Караваев. — Мы по числу подорванных эшелонов и так отстали! Вот у первого дело уже к сотне идет... Нет, нет, мы и на дороге, и в лесу справимся. Эшелоны счет любят!

Пришлось уступить...

В середине дня Дружинин поехал взглянуть, как готовятся к выходу на марш поляки, а я отправился в госпиталь к раненым. Медики кончали погрузку имущества, но раненые были еще в палатах. Захожу прежде всего к героям недавних оборонительных боев.

На крайнем топчане лежит комсомолец Миша Страхолет. Это совсем еще молоденький паренек с худеньким, наивным, почти детским лицом. Он проявил настоящее мужество, когда бандеровцы подошли к селу Серхов.

Был там у нас только один взвод с приданным ему отделением пулеметчиков. Бульбаши наступали в составе «куреня», то есть батальона. Почти по десятку бандитов приходилось на каждого нашего бойца. Но отдать им село — значило пропустить их на дорогу, ведущую к центральному лагерю. Партизаны заняли оборону.

Миша со своим «дегтярем» окопался на высотке у школы. Он хладнокровно бил по цепям подбиравшихся к селу националистов. Меняя диск, пулеметчик чуть приподнялся, и в ту же секунду пуля навылет пробила ему грудь. Говорят, что сначала Миша очень испугался и с ужасом глядел на залившую его кровь. Но после перевязки сразу повеселел, снова взялся за пулемет и продолжал расстреливать бандитов.

Перевязала Страхолета медицинская сестра Аня Гапонова, которую потом ранило в обе ноги. Придя в себя, Аня взяла карабин и тоже начала стрелять по наступавшим. С такой же самоотверженностью сражались в Серхове все партизаны взвода Василия Азаренко, пока не подоспел к ним на выручку кавалерийский эскадрон.

Комсомолка Аня Гапонова лежит сейчас неподалеку от Страхолета и дремлет. Этой красивой, скромной, смелой девушке нет и восемнадцати лет, а в партизанах она уже второй год. Пришла к нам в Климовских лесах вместе с подругой, тоже ставшей хорошей медицинской сестрой. Анин отец во время гражданской войны партизанил в отрядах Николая Щорса, дрался с петлюровцами, предшественниками сегодняшних бандеровцев и бульбашей.

Аня дремлет, а Миша Страхолет, воспользовавшись моим приходом, спешит пожаловаться на врачей:

— Товарищ генерал Алексей Федорович! Они меня в тыл хотят сплавить... Что я там не видел, на Большой земле? Или у нас госпиталя нет? Я на Большую землю после войны поеду...

— После войны, Миша, никакой Большой земли не будет. И Малой не будет. Вся советская земля — одна, и без фашистов! А насчет отправки в тыл давай так решим... Самолетов пока нет, погода их к нам не пускает. А к приемке первого же самолета ты постарайся выздороветь! Тогда и спорить с врачами не придется. Идет?

Миша соглашается. Обхожу раненых, разговариваю с ними, потом спрашиваю главного хирурга Тимофея Константиновича Гнедаша, получила ли медсанчасть из хозяйственной роты двух дойных коров.

— Да! И хороших подобрали, — отвечает Гнедаш. — Каждая литров по пятнадцать дает. На всех-то раненых этого, конечно, маловато.

— Ничего не поделаешь, доктор. Больше брать с собой нельзя. За Стырью еще вам достанем. Да и население будет приносить молоко. Вот увидите!

После госпиталя побывал у артиллеристов и разведчиков. Все в порядке. Люди кончали обедать. Возвращаюсь к себе, чтобы тоже поесть горяченького. Наверно, в ближайшие дни питаться будем всухомятку.

Когда я, окончательно собравшись в путь, вышел из хаты, возле штаба и ближайших землянок уже хлопотали минеры. Навстречу попался высокий, кудрявый, вечно улыбающийся Володя Павлов, москвич, до войны студент, а теперь один из самых знаменитых наших подрывников.

— У вашей хатки, Алексей Федорович, хочу заложить посерьезней, с двойным зарядом. Жилище командира нам дороже всего! — говорит Павлов.

— Не надо двойную! Она так грохнет, что от жилища ничего не останется... И об экономии тола забыл, что ли? Поставь что-нибудь помельче.

— Можно и помельче. У меня широкий ассортимент! — усмехается Володя.

Этот парень уже столько подорвал эшелонов, столько исковеркал паровозов и вагонов, что его, как я шутя любил говорить, не примут после войны обратно в институт инженеров железнодорожного транспорта, где он раньше учился.

У нагруженных подвод стоит с пустым мешком в руках старшина штаба Семен Михайлович Тихоновский и манит к себе козочку Зойку. По дороге на Волынь, когда мы стояли на реке Уборть, партизаны поймали в лесу двух новорожденных диких косуль, козленка и козочку, стали выкармливать, приучать к людям. Козленок все-таки убежал, а козочка, названная Зойкой, быстро одомашнилась, привыкла к нам и стала Любимицей комендантской роты.

Вот посаженная в мешок Зойка привычно высунула наружу голову через сделанную для этого прорезь и с высоты телеги Тихоновского смело поглядывает по сторонам.

Зойка погрузилась, минеры работают, значит — конец сборам, значит — можно выступать.

С западной стороны по-прежнему время от времени доносятся глухие разрывы.

* * *

Ровно в 16.00 колонна двинулась по узкой лесной дороге. Впереди идет 7-й батальон Федора Ильича Лысенко, этот же батальон выслал головную походную заставу. Разведка выступила еще раньше.

Командир 7-го батальона по довоенной своей профессии — педагог, историк. Но всякий, кто не знает этого, увидев энергичную, подтянутую фигуру Лысенко, его хорошо подогнанное обмундирование, услышав, как четко и сжато отдает он приказы, обязательно подумает: военная косточка, кадровик! Война быстро меняет людей. Батальон у Лысенко боевой, закаленный, тоже из тех, что сформированы еще на Черниговщине. Федор Ильич — член нашего подпольного обкома.

Начал накрапывать нудный мелкий осенний дождь. Это и хорошо, и плохо. Плохо, что мокро, зябко, труднее двигаться, но зато нет в небе самолетов. Наша колонна растянулась на три километра, но скоро к ней должно еще пристроиться подразделение соседнего партизанского отряда.

Соседей в этом партизанском крае у нас немало. Восточнее и южнее действовали отряды соединения генерал-майора В. А. Бегмы, секретаря подпольного Ровенского обкома партии. Там же находились отряды специального назначения полковника Д. Н. Медведева, подполковников Н. А. Прокопюка, В. А. Карасева и А. П. Бринского. Одно из подразделений Бринского, расположенное по эту сторону Стыри, и должно было пойти с нами.

В каких-то особых, но абсолютно непонятных мне конспиративных целях все командиры у Бринского фигурировали под довольно странными псевдонимами. Сам Антон Петрович именовался «дядей Петей». Его начальника штаба Перевышко величали «дядей Сашей». Были там и «дядя Ваня», «дядя Миша», «дядя Лева», в общем, все «дяди». Меня эти клички всегда раздражали. Ладно, берите себе псевдонимы, если нравится, хотя время для них и прошло, но не такие, от которых веет чем-то панибратским, отнюдь не воинским. Кстати сказать, как раз партизаны ближайшего к нам «дяди» не отличались особой дисциплинированностью. В этом пришлось сегодня лишний раз убедиться.

Вдруг мне докладывают, что в середину колонны вклинились какие-то повозки с гражданскими людьми, отчего задержалось движение. Поворачиваю своего жеребца Адама и рысью еду к месту происшествия. Вскоре открывается следующая картина.

Из боковой просеки выезжает огромная вереница подвод, пытаясь влиться в нашу колонну. Повозки нагружены домашним скарбом; сверху, на узлах, сидят бабы, ребятишки. Ко многим подводам привязаны коровы, где-то повизгивает поросенок, кудахчут куры. Кто это? Откуда? Но тут я замечаю сопровождающих обоз вооруженных людей с красными ленточками на шапках, вижу восседающего верхом на коне «дядю» и начинаю понимать, что произошло.

Оказывается, соседи двинулись в поход вместе со всеми мирными жителями, группировавшимися вокруг их лагеря. К тому же они хотят занять в колонне совсем не то место, которое им предназначено.

— Почему нарушаете порядок? Зачем с вами гражданские? — спрашиваю я командира.

— А куда их девать?!

— Мы еще три дня назад об этом говорили: спрятать в лесу, дать продуктов, оставить охрану...

— Так обстановка же изменилась!

— При чем тут обстановка? Мы на марше, а не на прогулке за грибами. В любую минуту может начаться встречный бой... Немедленно повернуть гражданских в лес и сделать для них все предусмотренное приказом. Выполняйте!

Сосед подчинился. Но пока делалось то, что надо было сделать заранее, прошло два часа с лишним.

Наконец мы тронулись дальше, однако вскоре опять произошла непредвиденная задержка. Нас догнала повозка-фурманка из дальнего, оставшегося у дороги Ковель — Брест, 9-го батальона. В повозке лежал тяжелобольной партизан. Вздувшаяся на шее флегмона грозила ему смертью от удушья. Требовалась срочная операция.

— Сколько она займет времени? — спросил я Гнедаша.

— Сорок минут.

Это немало, особенно после того как уже потеряли больше двух часов. Но нельзя допустить гибели человека ни за что ни про что, от какого-то паршивого гнойника! Делаем новую остановку.

Только глубокой ночью мы подходим у деревни Млынок к реке. Лес кончился, последние два-три километра двигались по открытой местности. Перебраться через Стырь рассчитываем вброд: разведка донесла, что уровень воды здесь невысок. Первой начала переходить речку головная застава.

Неожиданно тишину нарушили близкие разрывы — один, другой, третий... С противоположного берега бьют по переправе минометы. И почти сразу же заговорил пулемет. Засада! Сможет ли наша рота ее сбить? Снова остервенелый лай пулеметов. Опять близкие разрывы. Мины рвутся в воде, вздымая фонтаны. Вот ухнула пушка, как будто 76-миллиметровая. Наиболее удобное для переправы место оказалось хорошо пристрелянным бандеровцами.

Головной роте перейти Стырь не удалось. Противоположный берег обрывист, крут, поэтому позиция у врага очень выгодная. Одному из батальонов, наверно, придется сделать глубокий обход и ударить по националистам с тыла. А пока надо оттягивать колонну обратно к лесу, ведь огонь могут перенести и на нее. Не так-то легко развернуть примерно пятьсот подвод в темноте, да еще по осенней распутице! К восходу солнца мы все же втянулись в лес, начали рассредоточивать штабное хозяйство по опушке, как вдруг снова загремели выстрелы; теперь трескотня автоматных очередей, вспышки винтовочного огня где-то близко, совсем рядом.

Бандеровцы двигались по нашему следу или подобрались к нам стороной. Конечно, сил у нас достаточно, но вести бой в наши планы сейчас не входит. Все же нам его навязали. Значит, надо не только обороняться, но и оттеснить бандеровцев подальше, как следует их расколотить.

Всякий бой в лесу труден. Но особенно труден он на рассвете, при плохой видимости, и к тому же с националистами, которых по одежде не отличишь сразу от своих. Бандеровцы, как и партизаны, одеты кто во что горазд, и не все носят на шапках кокарды-трезубцы петлюровских времен. Да где уж издали вглядываться в кокарды! Поэтому нередко стороны сближаются настолько, что дело доходит до ожесточенных рукопашных схваток. Так и сегодня. Связной из 7-го батальона, принявшего основной удар бульбашей, докладывает, что там уже дерутся прикладами и кинжалами. Посылаем на подмогу Лысенко два взвода конников.

Мой КП у какой-то телеги. Рядом стоят Дружинин, Рванов, заместитель по разведке Солоид и еще два-три командира. Обсуждаем, что предпринять дальше. Оставаться в лесу при сложившейся обстановке невыгодно. Бандеровцы наверняка подтянут резервы, снова будут наседать, а мы не сможем пустить в ход ни артиллерию, ни пулеметы. Отойти же к деревне Млынок, что у самой переправы, — значило подставить себя под артиллерийско-минометный огонь с того берега.

Смотрим на карту, прикидываем разные варианты маневра. Решаем занять село Мульчицы, находящееся километрах в шести вниз по течению Стыри. Село большое — можно всем разместиться. Авиация пока не угрожает: погода нелетная. Подходы к Мульчицам открытые, что благоприятствует обороне. Заняв село, надо сразу же искать место для переправы и перейти реку там, где противник нас не ждет.

Пока мы совещаемся, бой на участке 7-го батальона стихает. Бульбашей удалось оттеснить в глубь леса, да и полегло их немало. Многие партизаны проявили в этом бою стойкость, находчивость и отвагу. Одним из героев оказался бывший матрос Степан Знаменщик.

С полсотни националистов окружили командира батальона Лысенко, комиссара Криницкого, командира одной из рот Бовтуна и двух рядовых партизан. Упали, сраженные пулями, Бовтун и рядовые. Отполз куда-то в сторону Криницкий. Легко раненный в руку Федор Лысенко остался один. Бандеровцы смыкали кольцо, чтобы взять комбата живым.

Это увидел Знаменщик. Он бросил подряд четыре гранаты, сделал брешь в кольце и крикнул Федору Ильичу, чтобы тот выбирался из окружения. Не давая бульбашам опомниться, Степан застрочил по ним из автомата. Лысенко был спасен. Подсчитали, что герой моряк уничтожил двадцать восемь националистов.

Жаль Бовтуна! Хороший был командир, скромный и милый человек... Совсем недавно мы приняли его в партию. Сообщают и о других тяжких для нас потерях. Еще ночью у самой реки был опасно ранен алмаатинец Вася Смагин. Выживет ли бедняга?

У нас было два Васи Смагина. Разными путями, но почти в одно время — зимой 1942 года — пришли они в отряд. Для того чтобы не путать тезок и однофамильцев, их отличали по названиям городов, откуда они были родом. Один Вася Смагин-Алма-Ата, или алма-атинский, другой Вася Смагин-Киров, кировский.

Кировчанин погиб смертью храбрых этим летом. Вася алма-атинский казался завороженным от пуль. Всегда впереди, всегда жизнерадостный, неунывающий... Он и стихи писал. Многие знали его «Послание Гитлеру», начинавшееся так: «Адольф, Адольф! Тебя клянут народы, когтями идола скребещешь ты сердца...» Конечно, неизвестно, почему у идола вдруг когти и что это за слово «скребещешь», по стихи партизанам нравились, и, узнав, кто их автор, они еще больше стали уважать Смагина-Алма-Ату. И вот теперь Василий тяжело ранен, вряд ли выживет... Война!

Селом Мульчицы мы овладели в середине дня, перебазировались туда, заняли оборону. Сразу же провели саперную разведку. Поблизости от села места для переправы самые неблагоприятные. Не только восточный, но и западный берег крутой, и река тут глубже, чем у Млынка, вброд ее не перейти. Но ведь это прекрасно известно и бандеровцам. Они, вероятнее всего, предполагают, что партизаны вернутся ночью к Млынку, чтобы снова попытаться там форсировать Стырь. Значит, переходить надо именно здесь, у Мульчиц, а для этого готовить мост-переправу.

И вот, когда после трудной бессонной ночи все старались хоть немного отдохнуть и привести себя в порядок, саперы принялись за работу. Тут же в селе нашли необходимый лесоматериал. Надо заранее сделать козлы-опоры, сколотить звенья настилов, чтобы с наступлением темноты оставалось лишь подтащить их к реке.

Мы не имели отдельного строительного подразделения. Зато все наши подрывники были еще и хорошими плотниками. Попробуйте построить тот же мост без единого гвоздя! Далеко не каждый возьмется... А у нас всё строили без гвоздей. Для партизан самый обыкновенный гвоздь очень дефицитная штука. Где его взять? Не просить же, чтобы прислали с Большой земли! Оттуда лучше получить лишний пуд взрывчатки или патронов. Сначала по десять раз использовали старые, выдергивая их, выпрямляя, но все равно гвоздей всегда не хватало. Пробовали делать их сами из толстой проволоки, но без шляпок они плохо соответствовали своему назначению. В конце концов партизаны отказались от гвоздей и всё, от табуреток до мостов, сколачивали на деревянных шипах и клиньях.

Строителями переправы командовал Алексей Садиленко, человек могучего здоровья и неуемной энергии. Казалось, что Садиленко — один в нескольких лицах. Вот только что он был рядом с Рвановым и требовал выделить в помощь саперам взвод для выравнивания подходов к реке. Проходишь по улице чуть дальше — и снова видишь Алешу, приказывающего старосте собрать в селе все лопаты. Заглянешь в какой-нибудь двор, а Садиленко уже там, машет вовсю топором, проворно и ловко обтесывая бревна.

Националисты время от времени постреливают из леса, но идти к Мульчицам по открытой местности не решаются. Конечно, никого из жителей мы за село не выпускаем, чтобы бульбаши не дознались о подготовке партизан к переправе. Народ тут неплохой, настроен по-советски, но разве не бывает паршивой овцы и в хорошем стаде?!

Пора бы хоть чего-нибудь поесть!.. У штабной кухни стоит повариха Екатерина Рудая и кормит грудью нашего самого маленького партизана Петьку. Муж Кати, пулеметчик Смирнов, погиб еще до рождения сына. Отослать младенца на Большую землю мать не решается, все боится, как бы его там «не перепутали». Вот Петька и переносит вместе с ней все трудности походной боевой жизни.

— Ну как, не плакал сегодня Петро, когда бульбаши напали? — спрашиваю я повариху.

— Что вы, Алексей Федорович! Да разве он не понимает обстановки! — гордо отвечает Екатерина.

Понимает там или не понимает, но факт остается фактом — во время боев Петька не плачет, не хнычет, а молча лежит, спеленатый, под телегой и, говорят, при первых же выстрелах засыпает. Наверно, раньше во время перестрелок Катя до того укачивала младенца, что у него выработался определенный условный рефлекс... Иначе как еще объяснить дисциплинированность и выдержку годовалого партизана?!

Строительство переправы было закончено к трем часам ночи. Садиленко и его вымокшие по самые плечи люди стоят цепочкой вдоль всего моста, готовые, если понадобится, снова прыгнуть в студеную воду, исправить повреждение или даже поддержать настил руками. Но переправа идет благополучно.

Прежде всего вслед за разведкой перебрасываем на другой берег один из батальонов с задачей зайти в тыл поджидающим нас у брода националистам и разгромить их. К рассвету мы узнали, что это удалось, но пока еще не было известно, как нас встретит правый берег. Партизаны готовы ко всему. По шаткому мосту, в кромешной темноте двигались непрерывной колонной люди, кони, повозки. Когда перешел Стырь последний человек, саперы разрушили переправу.

Соединение снова на марше. Сначала идем по каким-то пустошам, затем по незнакомой лесной дороге. Пройдя километров пять, останавливаемся на отдых. Со стороны Мульчиц доносится отдаленный грохот — там рвутся мины. Вероятно, бандеровцы бьют по месту нашей переправы, бьют в пустой след.

* * *

Низко над лесом кружит «юнкерс» с черными крестами на крыльях. Но костров мы не жжем, подводы стоят под деревьями, палатки замаскированы, и фашистский самолет, так и не обнаружив партизан, устремляется к ближайшей деревне, чтобы сбросить на нее бомбы.

Через полчаса «юнкерсы» прилетают опять, рыщут над нами, не могут найти и снова в бессильной злобе бомбят беззащитные селения. Это происходит изо дня в день, едва только прояснится небо. После того как бандеровцы не смогли воспрепятствовать нашему уходу за Стырь, против партизан брошена гитлеровская авиация. Лишний раз подтвердилось, что фашисты немецкие и фашисты украинские действуют заодно.

Мы уже с неделю за Стырью. Когда нет в небе самолетов, двигаемся то в одну сторону, то в другую, стараемся всячески запутать свои следы, не выдать противнику своих намерений. Время от времени сталкиваемся с мелкими бандами националистов, при случае поколачиваем их, но бульбаши чаще всего предпочитают уклоняться от боя. В этом районе, как и повсюду, они воюют главным образом с мирными жителями. В селениях, через которые мы проходим, крестьяне клянут националистов. Натерпелись тут от их бандитских налетов и грабежей.

Зайдешь в хату, а она совершенно пустая, если не считать потемневших икон в углу. Даже рушники — полотенца, украшавшие образа, — сняты хозяевами, спрятаны. Все вынесено в поле, в лес, все закопано, укрыто — мебель, утварь, постели, одежда, продукты. В лесу держат крестьяне и скот. Бандеровцы приучили!

А нас жители встречают приветливо, угощают горячей картошкой, молоком, яичницей, просят оставаться подольше. Всех, конечно, интересуют новости с Большой земли. Только от нас узнают здесь, что Красная Армия подошла вплотную к Днепру и вот-вот его форсирует. Есть уже в батальонах и новые партизаны из местных жителей.

Мы мало стоим на месте, все время двигаемся, маневрируем, но на привалах в подразделениях ведется обычная политработа. Отметили 25-летие комсомола. Провели беседы, посвященные этой дате, выпустили специальные номера стенгазет и боевых листков. У нас много молодежи, около пятисот комсомольцев, и о большинстве из них можно сказать доброе слово.

Выпуск боевого листка в любой из наших старых рот — дело обычное, есть и авторы, и редакторы, и материала находится сколько угодно, но в бригаде имени Ванды Василевской листки выпустили впервые, и для поляков это целое событие. Тем более что в одной из заметок досталось на орехи бойцам Станиславу Соколовскому и Мариану Фалькевичу за то, что они во время последнего марша вели себя недисциплинированно, отлучались из колонны.

Мы с Дружининым постоянно интересуемся, как идут в бригаде дела. В общем, с трудностями первого для них большого и тяжелого похода польские товарищи справляются неплохо. Есть, конечно, и такие, что охают, ноют, кое-кто во время нападения бандеровцев изрядно струхнул, но ведь и нельзя многого требовать от новичков. Ничего, пообстреляются, понабьют мозолей в походах, попривыкнут, подучатся и станут отличными партизанами!

Все время поддерживаем радиосвязь с оставшимся в районе Лесограда 5-м батальоном. Первые сообщения Николенко были не очень-то утешительными: «Противник вошел лес зпт продвигается на север зпт беспокою его засадами...», «Противник щупает лес тчк отвлекаю разных направлениях тчк послал роту на диверсии...», «Противник обнаружил старый лагерь зпт все поломал зпт пожег...»

Старым лагерем Николенко называл тот, в котором последнее время находилось гражданское население. В начале лета мы построили его для себя, для штаба, но потом нашли в семи километрах севернее более удобное место, где и основали Лесоград.

Получив последнюю радиограмму Николенко, мы стали думать-гадать, пойдет ли противник дальше, отыщет ли наш новый лагерь.

— Обязательно дальше попрутся, если уж до середины леса дошли, — утверждал командир нашей войсковой разведки Антон Сидорченко. — Все прочистят, просмотрят, будьте уверены!

— Не уверен, далеко не уверен! — возражал ему Дмитрий Рванов. — Зачем им дальше идти, подставлять головы под пули ребят из пятого батальона, когда один лагерь они нашли и разрушили! Откуда бандеровцам знать, что есть где-то второй?..

— Для верности дальше все прощупают, — стоял на своем Сидорченко. — Пятый батальон для них не помеха.

— Да они не представляют, сколько там осталось батальонов! Николенко со всех сторон тормошит... У населения уточнить? Но ведь мы знаем, как бульбашам в селах отвечают: пройдет один партизан, скажут, что прошла тысяча, пройдет тысяча, скажут, что прошел один. Нет, вот увидите, будем дома справлять и Октябрьские праздники, и мой день рождения!

Дмитрий Иванович был самым молодым из руководящих работников соединения. Он родился 8 ноября 1917 года, и мы часто называли его ровесником Октября.

Следующая радиограмма Николенко показала, что ровесник Октября как будто и прав: «Противник оттягивается Серхов зпт группируется там». Серхов — это уже не в семи, а в двадцати километрах от Лесограда. Не пора ли нам собираться в обратный путь? Пожалуй, еще не пора... Неизвестно, что будут делать фашисты и бандеровпы в Серхове, надолго ли там задержатся. Обстановка станет яснее в ближайшие день-два, а пока решено провести несколько хозяйственных операций.

Партизаны сами заботятся о хлебе насущном. К хлебу требуется еще и приварок. Значит, добывай и приварок! А кормить в соединении надо ежедневно больше трех тысяч человек, да, кроме того, на нашем довольствии человек триста из гражданского лагеря. Заботы о продовольствии никогда не оставляли нас.

Частично мы питались за счет трофеев. Вот перед нашим уходом на марш командир 1-го батальона сообщил, что в бою с бандеровцами он забрал у них не только пулеметы, пленных, но и продовольственный обоз. Благодаря этому 1-й батальон будет некоторое время обеспечен продуктами, а возможно, кое-что поступит и в общий котел соединения.

Однако надо иметь в виду, что непрерывных боев с оккупантами и бандеровцами мы не вели. Наша главная задача — диверсионная работа на железных дорогах. Правда, с остановленных минами поездов мы тоже иной раз брали продовольствие, но рассчитывать на одни лишь случайные трофеи не приходилось. Надо было проводить и так называемые хозяйственные операции.

Они бывали двух родов. В одном случае, узнав, где у противника есть большой продуктовый склад, мы нападали на этот склад, чтобы пополнить свои запасы. Но далеко не всегда партизаны добывали продукты силой оружия. Часто мы просто обращались за помощью к местным крестьянам, снаряжая в села мирные заготовительные экспедиции. Решено было провести их и здесь, за Стырью.

В этом районе продукты у крестьян имелись. Платить налогопоставки оккупантам народ отказывался, а забрать все и у всех силой немцы и бандеровцы не могли — спрятано, зарыто, попробуй отыщи! Мы же ничего забирать насильно не собирались. Взять у крестьянина без спроса кусок хлеба у нас считалось тягчайшим преступлением. За пять месяцев, что мы пробыли на Волыни, только два наших партизана запятнали себя мародерством. Оба были расстреляны перед строем. К слову, один из них в прошлом полицейский.

Хозяйственные операции, вернее, экспедиции мы провели в четырех селах. Все они проходили одинаково. Придут наши люди в село, созовут сходку, расскажут крестьянам о положении на фронтах, о партизанской борьбе, о том, что мы нуждаемся в народной поддержке, и просят дать им продуктов кто сколько может и хочет. Мужички скребут затылки, переглядываются, а потом кто-нибудь встанет и бочком-бочком к огороду или к лесу, чтобы вскоре вернуться уже с мешком за плечами... А тут как раз и важен первый пример!

Хороший, опытный агитатор политрук Сергей Вохмяков, ездивший на заготовки в село Привитувку, доставил оттуда 20 голов рогатого скота, 26 овец, 20 пудов муки, 40 пудов зерна, 6 пудов овса, 7 пудов гороха, 11 штук гусей. Примерно по стольку же было привезено из других сел. Мой заместитель по хозяйству Митрофан Степанович Малявко радовался, потирал руки, спешил все взять на учет... Последнее обстоятельство не очень-то по душе участникам продовольственных экспедиций. Вот сдашь Малявко столько добра, а с него что получишь? Норму!

Пока мы пополняли свои запасы, от Николенко не было вестей. Несколько раз искали его в эфире, но он не отвечал. Мы начали нервничать, беспокоиться... Утром 4 ноября из батальона пришла наконец радиограмма. Да еще какая! Вот ее текст:

«Лагерь свободен зпт фашисты погрузились в два эшелона зпт двинулись на восток тчк оба эшелона мною подорваны тчк часть бульбашей отошла направлении Балицкого тчк лагерь полной сохранности зпт можете возвращаться тчк Николенко».

Самое примечательное, что оба эшелона с вражеской техникой и живой силой наткнулись на наши мины, не дошли до фронта. Закономерный финал очередной попытки оккупантов избавиться от партизан! Мы много смеялись по этому поводу и дали Николенко следующую радиограмму: «Молодец тчк продолжай том же духе».

Начались недолгие сборы в обратный путь. Домой! Домой!.. Я и тогда и потом спрашивал себя: почему партизаны так радовались возвращению в Лесоград? Лагерь, конечно, хороший, удобный, но разве только в этом дело? Ну пусть бы лагерные бараки, хаты-землянки и прочий «жилой фонд» оказались разрушенными! Так ведь все можно восстановить или построить заново. И не только на старом месте, можно и в другом.

Нет, ликовали партизаны не потому, что не придется делать лишнюю работу! Каждый понимал, что враги потерпели еще одно поражение, радовался, что фашисты, так и не достигнув своей цели, были вынуждены отступить от незримых стен Лесограда. И поражение враг понес не только моральное. За эти две недели мы потеряли несколько человек, а каратели — несколько сот.

Но, по-моему, к праздничному чувству победы у наших людей примешивалось и еще одно, совсем иное. Многие воевали уже третий год. А ведь человек создан не для этого! Все сильнее тянуло партизан к дому, к домашнему очагу, к родным стенам. Настоящий дом далеко, до него шагать и шагать по военным дорогам. Поэтому приятно сейчас вернуться хотя и в походный, временный дом, но все же знакомый и обжитой.

В тот же день мы перешли вброд Стырь и двинулись дальше на запад. Душевно, приветливо, как старых друзей встречали нас крестьяне в Езерцах, Кухецкой Воле и других, ближайших от лагеря селах. 5 ноября мы достигли Лесограда, и минеры пошли снимать оставленные перед нашим уходом сюрпризы.

И вот я, Дружинин, Рванов, Солоид, Егоров и еще несколько командиров снова сидим в штабной хате-землянке, а давно не бритый, осунувшийся, но веселый Николай Михайлович Николенко рассказывает:

— Они — туда, я — сюда, они — сюда, я — туда! Мотал их по всему лесу... Немцы на просеках, на дорогах, а бульбаши по сторонам рыщут. Как только старый лагерь разрушили, все сразу назад — в Серхов. Там целые сутки сидели, наверно распоряжений из Ковеля ждали... Потом — в Маневичи, на погрузку. А у станции давно наготове наша рота! Тола ребята не пожалели. Все вагоны кувырком! Ну, и огоньку мы, конечно, дали на прикурку!

Всего день оставался до Октябрьского праздника. Этого времени хватило, чтобы снова устроиться на старых квартирах, помыться, почиститься, немного отдохнуть.

К вечеру выпал снег и тут же растаял. Но все равно идет зима, третья наша партизанская зима! Будет она и трудной, и суровой, и радостной. О первом очень большом и радостном событии, пришедшем вместе с наступающей зимой, я сообщил партизанам 7 ноября на нашем параде. Прокатилось «ура», взметнулись вверх шапки, люди, нарушая строй, обнимали и целовали друг друга, столько хорошего, волнующего вместили всего лишь два долгожданных слова:

— Освобожден Киев!