Закрыто туманом

10 марта экипажи один за другим приземлились на аэродроме Запорожье.

13 марта они получили задачу — нанести удар по железнодорожной станции Николаев. На этот раз было так же, как и всегда: перед началом полетов — построение летного состава. Специалисты давали последние указания. Синоптики предсказывали по всему маршруту ясную погоду и только в утренние часы они не исключали возможности появления тумана. «По самолетам!» — раздается команда, и летный состав расходится по своим стоянкам.

Летел я в ту ночь с Павлом Тарасевичем, стрелком-радистом у нас был Аркадий Жуков. До этого я с Павлом летал на боевые задания всего 5 или 6 раз, но и за это короткое время мы неплохо узнали друг друга. Что можно сказать про Павла — летчик как летчик, ни мужества, ни отваги ему не занимать. Отличала его от других разве одна особенность — Паша любил петь. На земле или в воздухе, если позволяла обстановка, он заведет, бывало, какой-нибудь немудреный мотивчик. Добросовестно пропоет его от начала до конца, потом опять сначала. Нельзя сказать, чтобы у Павла был голос. Пел он скорее для души.

«Разве это плохо, если поет?» — спросит меня читатель. Вообще-то хорошо, если песня не отвлекает от дела. Случалось так, что, увлекшись песней, Паша, как глухарь, забывал слушать других. Надо подать какую-либо команду, а он поет и пока дойдет до него смысл сказанного, проходит какое-то время. В позапрошлую ночь мы летали с Павлом на дальнюю разведку. Самолет [101] был с подвесными баками. Расчетное время полета 4 часа 30 минут. Прошли линию фронта. Идем 10,20 минут, а внизу никакого проблеска. И тут запел мой Паша. Прямо-таки заливается. Сначала я слушал охотно и с удовольствием, но со временем песня стала меня отвлекать, и я отключился от внутренней связи. Прошло каких-то 5–10 минут, как самолет начало резко бросать из стороны в сторону. Чтобы это могло быть?! Включаюсь в СПУ и спрашиваю:

— Что случилось?

— Почему не отвечаешь? — сердито говорит он.

— Песня твоя мешает — вот я и отключился.

— Ну ладно, не буду больше. Я уже думал, что случилось.

Взлетели мы на этот раз третьими или четвертыми. До цели дошли нормально. Когда подошли к цели, там уже что-то горело. Как обычно, были и прожекторы, и зенитки, но на этот раз они миновали нас. При подходе к аэродрому в наушниках раздался тревожный голос руководителя полетов:

— Внимание всех экипажей, — и перечислялись индексы летчиков, которые находились в воздухе. — Над аэродромом плотный туман. Снижение без моего разрешения запрещаю. Будьте внимательны. Включаю зенитный прожектор.

Вот тебе на! Только тумана нам и не хватало!

— Сколько до аэродрома? — спрашивает Павел.

— Пять минут.

— Сколько горючего? — в свою очередь спрашиваю я.

— Примерно на 35–40 минут.

Через 1–2 минуты земля скрылась — под нами была плотная белесая пелена тумана. Нам уже известно, что экипажи Е. Мясникова, М. Клетера, Н. Перелыгина пробовали пробить туман, но у них ничего не получилось, и они ушли на север. [102]

Лейтенант Е. Мясников решил лететь на аэродром Шевченко, где мы до этого базировались. Туман здесь почти рассеялся, но ночной мрак скрывал землю. Чтобы точно вывести самолет в точку приземления, Мясникову пришлось сделать несколько заходов. Только высокое мастерство, выдержка позволили Евгению Мясникову точно рассчитать и благополучно посадить на колеса свой скоростной бомбардировщик на неосвещенное поле. В это время над аэродромом послышался шум другого самолета и Е. Мясников понял, что это его боевые друзья ищут место приземления. Мясников, не мешкая, поставил свой самолет в линию посадки, зажег фару и аэронавигационные огни и по радио стал заводить самолет на посадку. С его помощью три экипажа благополучно приземлились на этой точке. Но не успел последний самолет выключить моторы, как аэродром вновь закрыло туманом. Расчетное время вышло. Внимательно смотрю вниз.

Посадочный прожектор, включенный в зенит, просматривался в вязкой кисее тумана слабым, размытым бледно-желтым пятном. Высота 800 метров.

— Разрешите снижение, — запросил летчик.

— Разрешаю, но не ниже 50 метров. Если не увидите полосу, следуйте на аэродром Шевченко. Там уже сидят Мясников и Клетер.

Завожу летчика в расчетную точку начала снижения. Стрелка высотомера медленно, словно раздумывая, сползает с одной цифры на другую. 600, 500, 300 метров. Самолет окунается в серо-мглистую вату тумана. 200, 100, 50 метров, а земли все нет, хотя она где-то рядом... Неприятно засосало под ложечкой.

— Вывод! — крикнул я летчику.

Паша прибавил обороты, и самолет медленно полез вверх. Набрав 1000 метров, доложили, что с 50 метров земля не просматривается.

— Идите на Шевченко, — скомандовали с земли. [103]

Но не успели мы взять расчетный курс, как Мясников доложил по радио, что их точку закрыло туманом.

С земли ответили: «Следуйте северным курсом. Садитесь на ближайших открытых аэродромах. Если до выработки горючего не выйдете из полосы тумана, покидайте самолет».

Включаю лампочку подсветки. Ближайший аэродром — где же он? Близнецы. «Курс 15°», — сообщаю летчику. Слышу, как Павел опять что-то мурлычет про себя. Словно мы идем с учебного полигона и впереди уже виден свой аэродром. Прошло 15 минут, а внизу все та же постылая завеса. Мысленно прикидываю порядок покидания самолета.

Малиновым цветом загорелась лампочка аварийного остатка топлива. Замолк и Павел. Две минуты спустя полоса тумана обрывается. Неотрывно слежу за землей. Впереди Лозовая. Берем курс 105°.

— Павел, теряй высоту до 400 метров и выпускай посадочные фары. Через две минуты должен быть аэродром, — сообщаю летчику.

Моторы работают на малых оборотах, поглощая последние капли бензина.

— Жуков, передай в Запорожье, что мы садимся на аэродром Близнецы. Тумана здесь нет, — передаю стрелку-радисту.

— Вас понял. Передаю.

В свете фар обозначилась грязно-серая посадочная полоса.

— Впереди полоса, — на одном выдохе сообщаю летчику.

— Вижу. Будем садиться с ходу, — ответил он.

И облегченный самолет словно по крутой лестнице приближается к земле. Чирк — и самолет, шурша о бетон покрышками, покатился вдоль полосы, но сели с промазом, и несмотря на энергичное торможение, самолет выкатился за пределы полосы. В конце пробега [104] переднее колесо угодило в глубокую воронку от бомб. Самолет, задрав к небу хвост, остановился. Двигатели выключать не пришлось — они остановились еще на пробеге. Спустя минут 10 здесь же приземлился экипаж Козлова. Экипаж В. Жолобова в составе штурмана Г. Тендитник, стрелка-радиста И. Зинченко, стрелка Е. Инсарского вышел на аэродром Запорожье, когда в баках оставался только аварийный запас топлива. При попытке пробить туман, самолет зацепился на границе аэродрома за провода, врезался в землю и сгорел. Весь экипаж погиб. Нелегкая и обидная потеря. Хоронили экипаж здесь же, в городе, среди братских могил воинов, павших в боях при освобождении Запорожья.

9 апреля полк перелетел в Баштанку, что в шестидесяти километрах северо-восточнее Николаева, а в ночь с 9 на 10 мы уже принимали участие в разгроме немецких транспортов, срочно покидавших Одесский порт.

В трудные октябрьские дни 1941 года советские воины с болью в сердце вынуждены были оставить г. Одессу. И вот теперь весной 1944 года, битва воинов 3-го Украинского фронта вступила в решающую фазу. В ночь на 10 апреля начался штурм города. В течение всей этой по-летнему теплой ночи наши самолеты непрерывно висели над Одесским портом и прилегающими районами, отыскивая и уничтожая вражеские объекты. К утру 10 апреля в результате согласованных действий трех армий при активной поддержке с воздуха Одесса была освобождена. В этот день Москва салютовала доблестным войскам 3-го Украинского фронта, освободившим областной город Украины и первоклассный порт на Черном море. Продолжая наступление, войска фронта 12 апреля овладели Тирасполем, а затем с ходу форсировали Днестр, захватив плацдарм на противоположном берегу. Начиналась [105] битва за освобождение Молдавии. За успешные боевые действия по освобождению Украины от немецко-фашистских захватчиков нашей 244-й бомбардировочной авиационной дивизии, в состав которой, кроме нашего полка, входили 260-й ордена Суворова III степени и Кутузова III степени бомбардировочный авиационный полк и 861-й ордена Кутузова III степени бомбардировочный авиационный полк, было присвоено почетное наименование «Лозовская».

Сын полка

Шла весна 1944 года. После изнурительных зимних боев на фронте наступило некоторое затишье. Личный состав приводил в порядок изрядно потрепанную материальную часть и себя. День обещал быть погожим. В небе проплывали редкие и легкие, как тополиный пух, облачка. Солнце еще не взошло, но заря на востоке уже зарумянилась. К домику, где размещался руководящий состав полка, подкатила видавшая виды полуторка. Из домика вышел командир полка И. И. Малов. Посмотрев на небо, он уселся в кабину, и машина тронулась, оставляя за собой желтовато-серое облако пыли. Командир ехал в Одессу в штаб соединения по служебным делам. Машина бежала то по грунтовой дороге, то сворачивала на разбитую военной техникой колею, обходя воронки от снарядов и бомб. По дороге им встретился подросток в необычном одеянии: на ногах истоптанные дамские туфли, залатанные в нескольких местах красноармейские брюки, на худых плечах, как на вешалке, висело ветхое дамское пальто. На голове изношенная, потерявшая цвет, красноармейская пилотка. В левой руке — потертый дамский туалетный чемоданчик. На бледно [106] -восковом лице из-за густых бровей, сходящихся на переносице, скорбно смотрели голубые глаза.

Малов приказал остановить машину. Открыв дверцу, он подозвал подростка к себе.

— Куда ты идешь и откуда, малец? Садись — подвезем.

Обрадованный ласковым к нему обращением советского офицера, мальчик не заставил себя ждать. Он быстро влез в кабину и, удобно разместившись между Маловым и шофером, стал рассказывать:

— Из Одессы я, Горобченко Толя. В Одессе у меня мама, отец погиб на войне. Старший брат ушел добровольцем с попутной частью, а меня вот не взяли.

— Сколько же тебе лет и чем ты занимаешься теперь? — поинтересовался Малов.

— Тринадцать лет мне. Хожу сейчас по воинским частям, подстригаю бойцов. Они меня привечают, кормят. Брюки вот дали, пилотку.

Внимательно выслушав Толин рассказ, Малов обвел его грустным взглядом, тяжело вздохнул, а затем предложил:

— Пойдешь ко мне в часть? Летчиков будешь стричь.

Ответа о согласии Толи не нужно было ожидать. Вся его худенькая фигура как-то встрепенулась, глаза загорелись:

— Я, дядя подполковник, все буду делать: брить, стричь, я и стрелять могу.

— А что на это мать твоя скажет? Отпустит она тебя?

— Я ее и спрашивать не стану!

— Вот это не годится. Обязательно спроси ее разрешение. Она же не знает, где тебя искать, будет волноваться, ей, верно, и без тебя хватает горя...

За разговорами не заметили, как машина въехала в город. [107]

— Тебе далеко до дома?

— Да нет. Минут двадцать.

— Тогда договоримся так: вон у того высокого здания мы будем ожидать тебя! Приходи часам к двенадцати.

Когда закончив служебные дела, Малов вышел к машине, его ожидал Толя с пожилой изможденной женщиной. Это была мать Толи.

— Вы не возражаете, если Толя пойдет в нашу часть? У нас ему будет хорошо! Обуем его, оденем. Через полгода не узнаете сына.

Мать утвердительно кивнула и тут же добавила: «Берегите его, сыночки. Он у меня хороший». Старческая фигура ее забилась в рыданиях. Мокрым от слез лицом она уткнулась Толе в щеку, затем перекрестила его. И пока машина была видна, она провожала ее отрешенным взглядом.

Толя быстро освоился на новом месте. Все ему нравилось здесь — и боевые самолеты, уходящие на выполнение задания и возвращающиеся после боя, и веселые, неунывающие летчики, и скромные труженики-техники. И Толя пришелся всем по душе. Пожилым отцам он напоминал сыновей, оставшихся в далеком тылу или на оккупированной немцами земле, молодым ребятам — своих юных братьев. Вскоре Толя поправился, окреп, на лице его появился здоровый румянец, и трудно было в нем теперь признать того «заморыша», что привез командир полка из Одессы. Старшина подобрал ему по росту обмундирование.

Толя принял военную присягу.

Позднее он вступил в комсомол и стал превосходным помощником мастера по радио. Много полезных и нужных дел совершил этот юный комсомолец и исполнительный воин, пройдя с полком весь путь от Одессы до Вены. За боевые отличия командование наградило его медалью «За боевые заслуги». [108]

Не дожил до Дня Победы Толин спаситель. Пожалуй, как никто другой в полку тяжело переживал эту потерю Толя. Он как-то сразу повзрослел, ушел в себя, замкнулся — ведь не каждому в его возрасте суждено было потерять отца, затем найти его и вновь потерять.

Прах И. И. Малова покоится на родине Толи — в городе Одессе. После войны вернулся в Одессу и Толя Горобченко. И часто посетители кладбища видят у могилы И. И. Малова скорбную фигуру пожилого мужчины. Это Анатолий Николаевич Горобченко пришел поклониться праху бывшего командира.

С новым командиром

В мае меня назначили штурманом третьей эскадрильи, которой командовал Д. Егоркин. Забот прибавилось. Теперь я отвечал за штурманскую подготовку летного состава эскадрильи, а не звена, как это было раньше, нужно было водить в бой не три, а девять экипажей. А хлопот у ведущего штурмана всегда предостаточно и на земле, и в воздухе. Получив боевую задачу, штурман на основании предварительных расчетов должен предложить командиру наивыгоднейшие условия ее выполнения: маршрут и высоту полета, бомбовую загрузку, боевой порядок, предполагаемый маневр в районе цели, порядок выхода на аэродром посадки и другие, вытекающие из задания вопросы. В воздухе — провести группу точно по маршруту, отыскать и поразить заданную цель, привести группу на свой аэродром.

До этого мне в качестве штурмана доводилось летать со многими летчиками полка: И. Ромахиным, С. Стефаненко, Ф. Кубко, Н. Козловым, Е. Мясниковым, А. Петуховым, С. Нефедовым, Н. Перелыгиным, А. Заречневым, Н. Коротковым, П. Тарасевичем и другими — всегда я с ними находил общий язык. Как [109] сложатся мои отношения с новым командиром? В полк к нам Егоркин пришел из другой части, будучи капитаном. Невысокого роста, черноволосый, немногословный, он к тому времени за боевые заслуги имел уже 3 боевых ордена.

Все дальше, на запад, катился вал наступления наших победоносных войск на южном фланге советско-германского фронта, и вот она, река Днестр! Здесь не раз бывали русские войска. Войскам 2-го и 3-го Украинских фронтов предстояло пройти по боевому пути наших славных предков и освободить Молдавию от немецкого ига.

На рубеже Днестра противник создал глубокую и сильно укрепленную систему обороны. Здесь находилась группа армий «Южная Украина», насчитывающая 640 тысяч человек. Войска 2-го и 3-го Украинских фронтов к тому времени имели в своем составе 930 тысяч человек. По самолетам мы здесь превосходили противника в 2,7 раза. Чтобы быть поближе к наземным войскам, 17 августа полк перебазировался на аэродром Жовтнево.

До этого там базировался истребительный полк, который накануне вылетел ближе к линии фронта. Вообще, стационарных аэродромов на юго-западном фронте было мало. Приходилось летать с полевых аэродромов и взлетно-посадочных площадок. Несмотря на трудности взлета с них, экипажи неуклонно следовали правилу: в любой боевой вылет брать предельное количество бомб. Сразу же после посадки началась подготовка всего личного состава и материальной части к предстоящей Ясско-Кишиневской операции. Инженерно-технический состав под руководством старшего инженера полка Кузьмина проводил ремонт порядком потрепанной материальной части самолетов. Работники тыла создавали запасы бомб, патронов, горюче-смазочного материала, летный состав склеил новые карты, [110] изучал предстоящий район боевых действий, характер обороны противника, тактику действий его авиации.

Партийно-политический аппарат под руководством заместителя командира по политчасти майора Панова вместе с агитаторами эскадрилий проводили беседы с личным составом о наших ближайших задачах, об интернациональном долге и освободительной миссии Красной Армии. Выпускались «боевые листки», состоялись партийные собрания. И вот получен боевой приказ командующего 3-м Украинским фронтом. Он гласил: «Доблестные воины 3-го Украинского фронта! Выполняя наказ Родины, Вы неоднократно обращали в позорное бегство ненавистного врага. В прошлых боях за освобождение Украины и Молдавии Вы проявили чудеса храбрости и героизма... В тяжелых условиях весенней распутицы нынешнего года Вы героически прошли сотни километров, очищая родную советскую землю от немецко-румынских захватчиков. Далеко позади остались Днепр, Буг, Кривой Рог, Никополь, Николаев, Одесса. На ряде участков вами форсирован Днестр. Но еще топчет враг землю Советской Молдавии и Измаильской области. Еще томятся в рабстве сотни тысяч советских людей, ручьями льется невинная кровь женщин, детей и стариков. Они ждут своего освобождения... Приказываю: войскам фронта перейти в решительное наступление». (Великий освободительный поход. М., 1970, с. 123).

В канун наступательной операции дневные полки нашей дивизии были переброшены на 1-й Украинский фронт, и вся тяжесть бомбардировочных ударов по врагу легла на плечи нашего полка. Летному составу пришлось летать и днем и ночью. Утро 20 августа застало нас в воздухе. Внизу над низинами стлался сизый туман, предвещая ясный погожий день. Нам предстояло нанести удар по огневым позициям противника вблизи нашего переднего края. Я впервые лечу с [111] Д. Егоркиным в качестве ведущего эскадрильи. Задача эта не из легких — малейшая ошибка — и бомбы упадут в расположение своих войск. Если штурмовиков и истребителей, обрабатывающих цели переднего края, как правило, наводят представители своих штабов, располагающихся на КП наземных войск, то нас наводить некому. При подходе к Днестру перехожу на ориентирование по карте крупного масштаба. С высоты 1500 метров мы не можем различить орудия на позиции — мы должны уложить свой груз в заданное время и в заданной точке. А передний край уже весь в дыму — здесь успели поработать артиллеристы, штурмовики и истребители. На миг переключаюсь на внешнюю связь и слышу:

— Цель видишь?

— Вижу!

— Атакуй! Так его! Спасибо! Молодец!

— 200-й, прикрой — я атакую!

Где-то поблизости кипит воздушный бой. Но слушать некогда — впереди должна быть цель, отыскать которую мешает дым. «Цель видишь?» — спрашивает командир. — «Пока нет», — отвечаю ему. Я ясно различаю характерный «аппендикс» реки Днестр, через который проходит наш маршрут. За ним в километре должна быть развилка грунтовых дорог, за которой в 300 метрах — небольшая высотка — это наша цель. «Аппендикс» вижу, а далее ничего различить не могу.

Когда излучина реки — начало нашего боевого пути — проплывает под нами, командую «Боевой» и открываю люки. До боли в глазах всматриваюсь в земные ориентиры. В дымных разрывах еле просматривается узкая ниточка проселочной дороги. А вот и вторая, и наконец, стала видна и наша «высотка». «Вправо 5», — передаю летчику — и курсовая черта перечеркивает цель. Сбрасываю бомбы, копны бугристого дыма закрывают цель. [112]

«Разворот» — и группа со снижением уходит от цели Первое задание с новым командиром, по данным фотопланшета, выполнено на отлично. В этот длинный августовский день мы сделали еще два вылета. По 2–3 вылета сделали и остальные экипажи. А когда день был на исходе, приземлившийся воздушный разведчик доложил, что на железнодорожном узле Кайнари скопилось восемь вражеских эшелонов, следующих к линии фронта с различной боевой техникой.

Экипажи полка еще не вернулись с боевого задания. На аэродроме находилось только четыре самолета, предназначенных для разведывательных полетов. Им-то и была поставлена боевая задача — взять предельное количество бомб и нанести удар по железнодорожной станции Кайнари. Группу возглавил прославленный мастер бомбовых ударов командир звена Евгений Мясников, впоследствии ставший Героем Советского Союза. В полк он прибыл в 1942 году из гражданского воздушного флота и быстро освоился. Невысокого роста, крепыш, веселый и общительный человек, он был мастером на «подначки», без которых летчики не обходились даже в самой сложной обстановке. Летать он любил до самозабвения. Отличная техника пилотирования и физическая закалка позволяли ему без особого напряжения делать по 2–3 боевых вылета в сутки. На любое сложное задание он шел с большим желанием и выполнял его творчески.

С Женей мы быстро сдружились и несколько десятков вылетов выполнили вместе. Наша дружба выдержала не только фронтовые годы, но и все последующие, до настоящего времени. Сейчас он полковник запаса, живет и работает в Москве.

Под стать ему был и его штурман Николай Визир, безупречно знавший штурманское дело. Он в любую погоду, днем и ночью, мог провести самолет точно по [113] заданному маршруту, точно в заданное время поразить, цель или выполнить воздушное фотографирование, вывести самолет на аэродром посадки. Летал он также много и охотно. Командование знало: если на борту самолета Николай Визир, — любое задание будет отлично выполнено.

Стрелком-радистом в экипаже Мясникова был Федя Гурьев — высокого роста, худощавый и немногословный. Его руки, с детских лет привыкшие к нелегкому крестьянскому труду, всегда находили какую-нибудь работу: то поможет заправить горючим самолет, оружейникам — заправить лентами пулемет, подвесить бомбы. В бою он был расторопным радистом и метким стрелком. Самолет противника он, как правило, замечал раньше других, и не один вражеский летчик напоролся на его прицельный огонь. Ребята по этому поводу шутили: «Федя, это тебе твой рост позволяет так далеко увидеть врага, — и тут же добавляли: — Но учти, что и твою голову противник замечает прежде, чем увидит самолет. Было бы лучше, если бы ты ее покрасил под цвет неба». Федя не обижался: он знал, что любая шутка лучше, чем что-либо другое, снимает нервное напряжение боя. Таких балагуров в полку знали все, и летчики, возвратившись с задания в возбужденном, а иногда подавленном настроении, всегда собирались вокруг них. Смотришь, через минуту-другую в таком кружке уже слышится хохот.

Стрелком летал Сеня Семыкин, среднего роста, блондин с сержантскими погонами на плечах. Его обязанность — защитить от огня истребителей нижнюю заднюю полусферу — излюбленное направление атаки немецких летчиков. Делал он это мастерски.

Группа взлетела, когда солнце закатилось, оставив на краю земли малиновую заплату. Наши летчики любили выполнять задания в сумерках, когда земля при [114] полете с востока на запад еще просматривалась, а самолет с земли было трудно увидеть. Зенитчики в таких случаях ведут огонь, ориентируясь только по звуку моторов. Маловероятной была и атака истребителей противника, так как без нацеленных зенитных прожекторов обнаружить самолет в воздухе в такое время очень трудно.

Когда группа подходила к цели, на небе кое-где уже вспыхивали мерцающие огоньки далеких звезд. В воздухе стояла тишина, и это настораживало: обычно на большом удалении от цели зенитчики ставят заградительный огонь, чтобы сбить самолет или группу с расчетного курса. Группа ложится на боевой курс. С этого момента и до сбрасывания бомб нельзя выполнять никакой маневр: ни по скорости, ни по высоте, ни по курсу, иначе бомбы упадут в стороне от цели. Боевой путь бомбардировщика длится 2–3 минуты, но это самый ответственный и напряженный отрезок времени, здесь, как в фокусе, концентрируется искусство и воля всех членов экипажа.

Особенно точная, я бы сказал ювелирная, работа требуется от штурмана. Только он один (если атака выполняется с горизонтального полета) видит в прицел вражескую цель, выбирает рациональную точку прицеливания, уточняет расчетные данные в зависимости от ветра, сбрасывает бомбы. Он же с помощью фотоаппарата фиксирует результат удара. И все это время самолет идет с открытыми люками, а в них — 1–2 тонны взрывчатки.

Немецкие и американские летчики делали так: если на боевом пути они подвергались сильному зенитному огню или атакам истребителей — они, не задумываясь, освобождались от смертоносного груза независимо от того, чьи войска были внизу, уходили на свою территорию. Советские же летчики никогда и ни при каких обстоятельствах не сворачивали с боевого курса, [115] хотя и несли нередко значительные потери. «Поразить цель!» — об этом они думали прежде всего. Так было и на этот раз. Вот в районе станции почти одновременно вспыхнуло несколько прожекторов, и небо запятналось разрывами зенитных снарядов. Как бы наверстывая упущенное время, немцы все наращивали плотность огня. А группа продолжала полет к цели... Вот в перекрестие прицела вползает один, другой, третий эшелон. Бомбы сброшены...

Задание выполнено. И вдруг машину ведущего со страшной силой тряхнуло. В кабину ворвался удушливый запах серы. Темно и трудно дышать... Вспыхнул левый мотор. За стеклами фонаря перекосилось небо, самолет стал падать, не повинуясь больше летчику. Тяжело ранен штурман. С большим трудом летчику удалось сбить пламя с двигателя и вывести самолет в горизонтальный полет.

Отдав команду ведомым следовать обратно самостоятельно, Е. Мясников повел свой поврежденный самолет на одном работающем двигателе. Николай Визир, временами теряя сознание от потери крови, все же сумел вывести самолет на свой аэродром. Доблесть, помноженная на мастерство и бесстрашие, позволила экипажу Е. Мясникова успешно выполнить и это задание. Ровно 200 раз поднимал свой бомбардировщик в дымное небо войны летчик Мясников. Десятки автомашин, танков, орудий было уничтожено, сотни вражеских солдат нашли смерть от метких ударов его.

Командир полка подполковник Иван Иванович Малов и секретарь партийного бюро полка сразу же после посадки поздравили его с двухсотым боевым вылетом и вручили ему два письма. Одно было от колхозницы Орловской области и адресовано «Самому храброму воину», другое — от счетовода из Пензы, на конверте которого было написано «Лучшему бойцу». Таких писем мы получали немало, и они нас поддерживали в [116] трудную минуту. Теплые встречи, поздравления экипажей, выполнивших боевое задание, были хорошей фронтовой традицией.

...Старший инженер полка Н. А. Кузьмин, с группой специалистов, осмотрев поврежденный бомбардировщик, произнес:

— Молодец летчик, что своевременно выключил поврежденный двигатель.

Всю ночь не отходили от самолета механики Сахаров и Максимов. За ночь они заменили пробитое хвостовое оперение и тросы триммеров. Ремонтная бригада за ночь отремонтировала двигатель, заменила пробитые баки. К утру самолет был готов к полету. Не отдохнув после дневных вылетов, летный состав включался в ночную работу. В перерывах между полетами летчики в коротком сне забывались тут же, на стоянках самолетов.

Вспоминается такой случай. Перед рассветом мы вылетели с Егоркиным на разведку района Хущи, Васлуй, Бакэу. Прошли линию фронта — все тихо и спокойно. Никто не шарит по небу прожекторами и не стреляет. Мирно рокочут моторы. Вдруг замечаю, что самолет плавно уводит в сторону с потерей высоты. Говорю летчику: «Держи курс». Летчик молчит, а самолет продолжает уклоняться от курса. «Курс, говорю, держи! — уже громко кричу я, — уснул, что ли?» — «А и вправду, задремал я, штурман», — слышу спокойный голос летчика. Самолет становится на спой курс. «Ты уж постарайся не засыпать больше. А то земля-то не так уж далеко от нас», — говорю ему. «Ладно. Не буду больше».

А 22 августа наша 3-я эскадрилья впервые нанесла бомбовый удар по цели, расположенной за пределами нашей государственной границы — это был небольшой румынский город Хуши, расположенный в узле дорог и переправ через Прут, который к этому [117] времени стал центром притяжения огромной массы войск, как наших, так и противника. Страх и растерянность, охватившие немецкие войска, вынудили немецкое командование предпринять организованный отход на западный берег р. Прут. Разбитая нами в тот день переправа в районе Хуши позволила нашему командованию уничтожить и пленить здесь большую группировку фашистских войск.

Развивая стремительное наступление, войска фронта при содействии авиации 24 августа штурмом овладели столицей Молдавской ССР г. Кишиневом, а к исходу 27 августа вышли на государственную границу. Одержана еще одна победа! Завершена в течение 9 суток одна из самых крупных и выдающихся по своему стратегическому и военно-политическому значению Ясско-Кишиневская операция. Советские войска разгромили одну из крупнейших немецко-фашистских группировок, прикрывавшую подступы к Балканам. Создавались благоприятные условия для освобождения народов стран юго-западной Европы: Румынии, Болгарии, Югославии. Родина высоко оцепила подвиги своих сынов и дочерей, наградив их боевыми орденами и медалями. Ряду частей были присвоены почетные наименования. Нашему полку приказом Верховного Главнокомандующего за активное участие в Ясско-Кишиневской операции было присвоено наименование «Нижнеднестровский». Многие наши летчики, штурманы, стрелки-радисты, стрелки, техники, механики и др. специалисты получили за эту операцию боевые награды.

Вслед за продвижением наземных войск продвигался на запад и наш полк. 25 августа он перелетел на аэродром Зельцы, а 28 — на аэродром Тарутино — последнее место нашего базирования на советской земле. [118]

Граница остется за бортом

Шел сентябрь 1944 года, точнее 2 сентября. В этот день мне исполнилось 25 лет. Командование и фронтовые друзья горячо поздравили меня. Было сказано много теплых слов и пожеланий. Этот день был знаменателен для меня и моих товарищей еще и тем, что мы впервые пересекли государственную границу и приземлились на аэродроме Урляска (Румыния). Подлетая к аэродрому, обнаружили, что на нем стоят немецкие самолеты. Стали тревожиться: а что если рядом или в кабинах находятся их хозяева? Но тревога оказалась напрасной. При поспешном бегстве фашисты не успели подвезти бензин, и самолеты остались без горючего.

В это время войска 3-го Украинского фронта, в состав которого входил и наш Нижнеднестровский ордена Суворова III степени бомбардировочный авиационный полк, вышли на реку Дунай. А по другую сторону Дуная полыхало пламя национально-освободительного движения болгарского народа, возглавляемого партией болгарских коммунистов. 5 сентября Советское правительство направило реакционному правительству Болгарии ноту и предложило разорвать свои отношения с фашистской Германией.

7 сентября в полку состоялся митинг, на котором было зачитано обращение Военного Совета фронта. В нем говорилось: «Советские воины! Перед вами Болгария, правительство которой предало свою страну и ввергло болгарский народ в чуждую для него войну. Наступил час расплаты с гитлеровскими разбойниками и их подлыми прислужниками».

В этот же день многие наши экипажи получили задание разведать территорию Болгарии. Подобная же задача была поставлена и перед нашим экипажем. Насколько помнится, маршрут полета проходил через [119] Добрич, Варну, Бургас, Старую Забору, Тырново. Помимо наличия в этих районах немецких войск, нужно было установить и пригодность аэродромов для боевой работы с них. Вместо бомб люки самолета были загружены листовками с обращением Военного Совета фронта к болгарскому народу. Радостно и тревожно было на душе каждого из нас. Радостно оттого, что мы знали: полет будет проходить над территорией дружественного нам народа, а тревожно, потому что нам неизвестна система обороны немцев в этих районах.

Взлет — и под крылом самолета мелькает не совсем привычная глазу местность. Вместо обширных равнин, полей, нив, к которым привык глаз при полетах над своей территорией, здесь всюду пестрили заплаты земли различных размеров и конфигураций, от которых при полете на малой высоте рябит в глазах. Все это затрудняло визуальную ориентировку. Позади остается Дунай. Тихо и спокойно на земле. Видно, как труженики полей занимаются своим обычным крестьянским делом. Некоторые из них, услышав гул самолета, прячутся за что придется, а другие, задрав голову, всматриваются ввысь и, увидев на самолете красные звезды, радостно начинают размахивать руками.

Подлетая к одному из аэродромов, наблюдаем не совсем обычную картину: в нескольких местах толпы народа, а в руках у них красные флаги. Принимаем решение произвести посадку. Не выключая двигатели, выбираемся из своих кабин и сразу оказываемся в объятиях мужчин и женщин, среди которых были солдаты и офицеры. К аэродрому стали стекаться местные жители с флагами, цветами и даже с вином, стараясь перекричать друг друга, они взволнованно рассказывали, что с нетерпением ждут Красную Армию. Встреча эта была впечатляющей и радостной, но нам нужно возвращаться на свой аэродром. Оставив часть листовок, взлетаем и ложимся на обратный курс. Долго еще было видно, [120] как наши новые друзья приветственно махали нам вслед. 15 сентября полк получил приказ перебазироваться на аэродром Софии. Древняя столица болгар выглядела в эти дни молодо, повсюду царил праздничный подъем. Наша армейская газета писала тогда: «Близка победа наша, друзья, но успокаиваться нельзя. На чужой земле, продолжая свой путь, вдвойне, товарищ, бдительней будь!»