Уполномочен особо

В нашем авиаполку, как и в любом другом, было много разных имен: Васи, Пети, Миши... но больше всего было Иванов. Четверо из них были дважды Иванами. Это Иваны Ивановичи, об одном из которых и пойдет речь.

Как-то на одном из построений, рядом с командиром полка появился молодой, высокого роста, офицер в летной форме. «Наверное, новый летчик», — подумалось нам.

Каково же было наше удивление, когда, представляя его, командир сказал: «Иван Иванович Тендряков — оперуполномоченный особого отдела. Прошу любить и жаловать». — «Лишние уши прокурора», — шепчет кто-то в строю.

«Не говори, а кто шпионов и диверсантов ловить будет — мы с тобою, что ли? — откликается его сосед. «Откуда они у нас?». — «Война — соображать надо!»

О том, что среди личного состава нашего полка могут быть трусы или изменники Родины — мы начисто отбрасывали. И жизнь подтвердила это.

Больше из книг, чем из жизни, мы знали, что офицеры такого рода службы, как правило, знают себе цену.

Прошло не так уж много времени и мы убедились, что наш Иван Иванович — приятное исключение. Скромный, отзывчивый, общительный и веселый — он, как и все мы, легко мирился с бытовыми неурядицами военного времени: кушал что было, спал где придется. Днем и ночью, в дождь и стужу — его всегда можно увидеть среди личного состава. Смело и мужественно переносил он вражеские обстрелы и бомбежки. Но, несмотря на то, что мы часто общались с ним, его функциональные обязанности остались для нас загадкой. Лишь много лет спустя, после войны, в общих чертах, [67] нам довелось узнать, как много им было сделано для обеспечения успешной боевой работы полка.

Родился И. И. Тендряков в 1918 году в лесной деревушке Леушинская Волгоградской области. Многодетная их семья постоянно испытывала нужду и Ивану с раннего детства пришлось познать тяготы нелегкого крестьянского труда. По окончании школы он поступает в училище НКВД, после успешного его окончания в 1942 году прибывает к нам.

За годы войны им была проделана большая и опасная работа по поимке оставшихся в нашем тылу немецких лазутчиков, обезвреживанию освобожденной от гитлеровских захватчиков территории от нечисти, мешавшей вести нормальную боевую работу полка.

В венгерском городе Папа, куда полк перебазировался в апреле 1945 года им была раскрыта и обезврежена диверсионно-террористическая группа, готовившая взрывы, поджоги, убийства, с целью вывода из строя личного состава и боевой техники. Нетрудно себе представить трагические последствия деятельности этой вражеской группы, не будь она вовремя раскрыта и обезврежена. Будучи комендантом югославского города Апатии, ему вместе с югославскими товарищами удалось обезвредить крупное гнездо немецкой разведки. С его помощью были ликвидированы вражеские группировки на территории Румынии, Болгарии.

Каждая такая операция требовала от ее участников не только выдержки, огромного риска, но нередко и самопожертвования. Помимо этого, Иван Иванович ограждал личный состав от проникновения враждебных слухов, настроений, толкований, провокаций. Вместе с командованием и политотделом поддерживал боевой дух и воинскую доблесть всего личного состава. Руководил переброской нашей агентуры во вражеский тыл.

В годы войны, помимо своих основных задач — нанесение бомбовых ударов — нам нередко ставилась задача [68] по выброске в тыл противника лиц в гражданской одежде, и мы не знали тогда, что все эти Саши, Маши — как они «условно» именовали себя перед вылетом проходили через руки И. И. Тендрякова.

Закончилась война. Напряжение военных лет сказалось на его здоровье. Уволившись из армии, Иван Иванович поселился в станице Георгиевская Георгиевского района Ставропольского края, где до 1951 года он руководил трестом совхозов, а в 1951 году был избран председателем укрупненного колхоза «Путь к коммунизму», которым бессменно руководил 22 года.

С 1973 года по настоящее время Иван Иванович работает председателем межколхозного объединения «Комбикормовый завод», одновременно исполняя обязанности председателя совета директоров межколхозных комбикормовых заводов.

В канун своего 60-летия Иван Иванович полон сил и энергии, новых планов и замыслов. Друзья-однополчане, бывая в тех краях, не обходят стороной его дом, им есть о чем вспомнить и чего рассказать. Нередко навещает его и бывший командующий 17-й Воздушной армией Герой Советского Союза, Народный герой Югославии, маршал авиации В. А. Судец.

Иван Иванович часто выступает перед молодежью, рассказывая о суровых днях войны, о героических подвигах своих фронтовых товарищей. Под стать отцу и ело три сына. Двое из них — Валерий и Владимир — офицеры Советской Армии, третий сын Сергей, отслужив свой срок в ВМФ, вернулся к родителям и остался в колхозе. Он — ударник девятой пятилетки, депутат сельского Совета, ему доверено было подписать рапорт краевой комсомольской организации XXV съезду КПСС. [69]

Снова в небе Украины

Развивая наступление на Ворошиловоградском направлении, войска Юго-Западного фронта, в состав которого влилась наша 244-я бомбардировочная авиадивизия, к концу января 1943 года вышли к Северскому Донцу. Наступление войск фронта днем и ночью поддерживалось мощными бомбовыми и штурмовыми ударами.

Первый бомбовый удар на самолетах нового типа полк нанес по железнодорожному узлу Горловка. Станцию противник прикрывал плотным огнем зенитной артиллерии, как, впрочем, и весь район Донбасса, и мощным заслоном истребительной авиации.

Чтобы обезопасить себя от огня малокалиберной зенитной артиллерии и пулеметов, мы, не имея на борту кислородных приборов, забрались на высоту 6000 метров. От недостатка кислорода было трудно дышать, стучало в висках. Первым не выдержал такой высоты летчик В. С. Пышный. На миг он потерял сознание. Самолет завалился в глубокий крен и стремительно начал падать. На высоте 3000 метров летчик пришел в себя и вывел самолет в горизонтальный полет. Вскоре он догнал группу, но высоту пришлось снизить до 5000 метров.

Обрушив бомбовый груз на скопление эшелонов, группа, маневрируя, легла на обратный курс. В районе Дебальцево — Артемовск были атакованы шестью истребителями противника. Однако мощное стрелковое вооружение наших самолетов держало их на почтительном расстоянии. Сделав две безуспешные атаки, они отстали. Нам было ясно: Московская и Сталинградская битвы научили их больше заботиться о собственной шкуре, нежели об атаке, как это было в начале войны.

Первым полетом были удовлетворены вполне: по снимкам дешифровщики установили, что мы уничтожили [70] несколько эшелонов. При этом группа вернулась без потерь. Помнятся мне и успешные налеты на аэродром Щегловка (около города Сталино, ныне Донецк). Поскольку аэродром был в 150 километрах от линии фронта, немцы считали его недосягаемым для нашей фронтовой авиации, тем более, что, прежде чем достигнуть его, нужно было преодолеть ряд мощных узлов сопротивления, снабженных средствами противовоздушной обороны. Поэтому на данном аэродроме они сосредоточили множество разнотипных самолетов.

Для нанесения мощного и эффективного удара по такой важной и труднодоступной цели требовались какие-то другие, чем ставшие уже привычными для нас и противника, способы и приемы боевых действий. При нанесении удара днем неизбежны большие потери, так как под огнем противника нужно было идти 300 километров. При бомбометании ночью трудно отыскать цель и тем более точно ее поразить.

Было решено применить комбинированный способ. Взлетали под вечер. Маршрут полета прокладывали так, чтобы над вражеской территорией он проходил в западном направлении. Линию фронта самолеты пересекали в момент, когда землю окутывали ранние сумерки. Земные ориентиры еще просматривались, а самолеты, следующие с темной стороны неба, были не видны. Зенитчики при этом стреляли наугад, а истребителей ночного действия у немцев было мало. После сбрасывания бомб, когда пилотировать самолеты в группе трудно, по сигналу ведущего каждый следовал обратно самостоятельно.

Первый же удар по аэродрому таким способом принес большой успех — было уничтожено до 20 самолетов врага, а сами мы потерь не имели. За несколько таких вылетов на этот аэродром в общей сложности было уничтожено и повреждено до 100 самолетов, за что полку была объявлена благодарность командующего фронтом. [71]

С каждым новым вылетом крепли и мужали в боях молодые летчики, штурманы, стрелки-радисты и стрелки. Приобрели свой твердый почерк полета летчики Е. Мясников, А. Шевкунов, Н. Перелыгин, А. Заречнев, Н. Коротков, Н. Степанов, С. Нефедов, В. Бабенков, А. Фридман, О. Ферштер, И. Павлинов, штурманы О. Бердник, Ф. Меркулов, Н. Визир, Л. Семисинов, Г. Голованенко, И. Зоткин, В. Шалдин, радисты и стрелки А. Коновалов, А. Жуков, И. Кудряшов и многие другие.

Самоотверженно трудились, не считаясь со временем, воины инженерно-авиационной службы В. Зверев, В. Лебедев, М. Ердяков, А. Мошкин, В. Котов, Ф. Капралов и другие.

Успешное выполнение заданий командования, самоотверженная работа личного состава обеспечивались конкретной и непрерывной партийно-политической работой. Короткие митинги, «боевые листки», броские лозунги — все было направлено на воспитание наступательного порыва воинов.

Весна 1943 года на Украине выдалась на редкость ранняя и теплая, с ясными, безоблачными днями. Уже в середине апреля многочисленные сады в селе Можняковка покрылись цветными коврами распустившихся фруктовых деревьев. Благоухающий аромат их разносился далеко вокруг. В ту пору аэродром Можняковка еще не был оборудован приводной радиостанцией, на которую легко выйти и отыскать свой аэродром. Здесь стоял лишь несильный световой маяк для ночных полетов, который при плохой видимости можно было увидеть за 15–20 километров. В этих случаях выручала нас река Айдар, протекающая поблизости, — экипажи выходили на какой-либо более или менее характерный ориентир, расположенный на ее берегу, и, следуя вдоль реки, отыскивали свою точку. А когда вода в реке прогревалась, мы любили в редкие часы отдыха искупаться в [72] ней. Сколько было радости в этом: мы плескались, ныряли, кувыркались в ее чистой воде, как малые дети в далеком детстве.

Летный состав размещался в частных домах. Гостеприимные хозяева делали все, чтобы создать нам максимальный уют — и мы чувствовали себя как в родной семье. На нашем фронте в ту весну стояло относительное затишье. В сводках Совинформбюро сообщалось: «Ничего существенного на фронтах не произошло. Шли бои местного значения».

Но мы знали, что это затишье перед бурей. Командованию было известно, что фашисты готовят крупную наступательную операцию в районе Курска, Орла, Белгорода. Все чаще и чаще экипажам полка приходилось выполнять полеты на разведку с целью определения районов сосредоточения и передвижения немецких войск и боевой техники. Впервые полку была поставлена задача — одиночными экипажами произвести ночную воздушную разведку. Право первым вылетать было предоставлено нашему экипажу. Я в ту пору был штурманом звена и летал с заместителем командира эскадрильи капитаном Козловым Н. В.

Николай Козлов 1918 года рождения к тому времени имел едва ли не больше всех вылетов в полку. Редко какой летчик в полку по технике пилотирования мог сравниться с ним. Еще до войны на самолете СБ он один из первых успешно освоил полеты в сложных метеоусловиях и ночью. Легко далась ему программа переучивания и на самолете «Бостон».

Несмотря на молодой возраст, Николай еще в мирные дни успел обзавестись семьей, жена и дочь находились в городе Рубцовске.

Стрелок-радист Василий Болотов — невысокого роста, кряжистый, паренек с Урала, был хорошим радистом и метким стрелком. Его басовитый голос нельзя было спутать ни с каким другим. На боевые задания летал [73] много и охотно. Был находчив и смел в бою. Как-то в одном воздушном бою, когда у него кончились патроны, а истребители противника продолжали атаковать, он продолжал отстреливаться... — сигнальными ракетами. Завидев летящий на них огненный «снаряд», фашистские летчики шарахались в сторону.

Стрелком в экипаже был очень молодой, скромный и застенчивый сержант Мирошников. В его задачу входило — защищать от воздушного противника нижнюю заднюю полусферу бомбардировщика, а в случае выхода из строя стрелка-радиста — заменить его. Но на этот раз вместо Мирошникова с нами летел штурман лейтенант Олег Бердник, только что прибывший к нам в полк. Высокий, красивый двадцатилетний юноша, родился в ноябре 1922 года в г. Вологде. Был он единственным сыном у родителей. В 1929 году семья перебирается в Омск, где Олег и пошел учиться. В 1940 году, отлично закончив среднюю школу, он по путевке комсомола поступает в Челябинское авиационное училище.

Как наиболее перспективного молодого штурмана, в 1941 году его направляют для продолжения учебы в Краснодарское объединенное авиационное училище, которое он закончил в 1943 году и прибыл к нам в часть. Целеустремленность, настойчивость, большое желание летать и бить врага позволили ему уже в скором времени стать отличным штурманом. Сегодня ему предстояло совершить вместе с нами свой первый ознакомительный боевой вылет.

Получив задание, проложили маршрут полета: Белолуцк — исходный пункт маршрута (ИПМ), Славянск, Барвенково, Лозовая, Мерефа, Харьков, Новопсков. Самолет загружен четырьмя светящимися бомбами и фотабами (бомбы, предназначенные для ночного фотографирования).

По расчету времени запускаем двигатели, выруливаем и взлетаем. Самолет ложится на расчетный курс, [74] а где-то на западе между небом и землей еще заметна узкая светло-золотистая полоска уходящего дня. На темно-синем небосводе появляется первая звезда. Высота 2000 метров. Пока просматриваются земные ориентиры, пытаюсь поточнее определить направление и скорость ветра.

«Прямая», — передаю летчику. «Понял», — отвечает он. Компас замирает на расчетной величине, успокоились стрелки высотомера и указателя скорости. Ставлю золотистую нить прицела вдоль оси самолета. Вижу, как ориентиры земли сползают с курсовой черты на 5° влево. Даю поправку в курс. Постепенно земные ориентиры сливаются с размытым фоном земли. Выключаю подсветку кабины.

От многих десятков покрытых фосфором приборов, кнопок, рычагов, тумблеров кабина заливается бледно-зеленым неярким светом. От этого мягкого света в кабине как-то по-домашнему уютно. В самолете тишина, только слышится ровный и плавный гул тружеников-моторов. Как-то закончится этот вылет?

Каждый боевой вылет не похож на любой другой как по сложности выполняемой задачи, так и по результату его выполнения. По расчету времени, до линии фронта, которая проходит по Северскому Донцу, остается пять минут. Спустя две минуты, впереди по курсу на черном покрывале земли вспыхивают и гаснут желтые прерывистые линии трассирующих пуль. Это линия фронта. Ввинчивается в небо чья-то осветительная ракета, выхватывая из мрака ночи крошечный лоскут земли. В свете ее бледного рассеянного света возникли и тут же скрылись в темноте контуры разбитого посередине железнодорожного моста через реку. Сомнений нет — это мост через реку Северский Донец, соединяющий железную дорогу от Красного Лимана на Славянск — самолет не сбился с курса. Через минуту под нами должен быть первый разведывательный объект. [75] Где-то слева по борту, километрах в 10, поднялся в небо и застыл длинный и узкий столб света, затем он упал и, сделав полный оборот по горизонту земли, потух. «Что это, штурман — приводной светомаяк на Краматорском аэродроме?» — спросил Козлов. «Думаю, что да», — ответил ему. «Надо запомнить — пригодится», — отмечаю про себя.

В расчетной точке сбрасываю одну светящуюся бомбу. Через несколько секунд станция осветилась ярко-желтым светом. На путях — два эшелона. Ничего существенного не оказалось и на станции Барвенково. Впереди основной ориентир разведки — узловая станция Лозовая. По данным дневного авиаразведчика, станция плотно прикрывалась зенитным огнем. Решаем с Козловым фотографировать станцию с ходу, а затем, если позволит обстановка, повторным заходом — визуально. Чтобы не выпустить из поля зрения железную дорогу, снизились до 1200 метров. Над станцией Лозовая сбрасываю серией две фотографические бомбы. Мгновенные две вспышки, и в небе взметнулись огненные снопы — это вражеские прожектористы пытаются нащупать наш самолет. Пришлось на несколько минут покинуть станцию. Уходим южным курсом с набором высоты. Высота 3000 метров. «Разворот», — передал Козлову, и самолет послушно становится на обратный курс. Прожекторы погасли, и станция погрузилась в темноту. Идем со снижением, с приглушенными моторами. 2000, 1500 метров. Пора ...и две светящиеся бомбы отделяются от самолета. Стало светло, как днем — каждая бомба в миллион свечей. На станции 8 эшелонов. Два из них с паровозами. Вновь закачались в небе желтые щупальцы и потянулись к висевшим ярко-желтым «фонарям» (горят они 4–5 минут) разноцветные дорожки выпущенных с земли снарядов. Резким маневром Н. Козлов выводит самолет из зоны огня. Болотов тут же передает данные разведки на КП. [76]

Над Харьковом в поиск нашего самолета включились все прожекторы Харьковской зоны (их было 10–12 штук). На какое-то мгновение им удалось поймать нас и весь огонь переключить на мечущийся в конусе света самолет. Ослепленный ярким светом летчик ввел самолет в такой немыслимый маневр, которому мог бы позавидовать и опытный истребитель. Затем самолет опустил нос и под крутым углом устремился к покрытой световыми бликами земле.

Когда световые пятна земли угрожающе увеличились в размерах, летчик стал выбирать штурвал. Многопудовая тяжесть, как мощным прессом, придавила тело к сиденью. На миг перед глазами поплыли друг за другом разноцветные круги, желтые, зеленые, синие...

А самолет, нырнув в черную пасть ночи, на максимальной скорости уходил из зоны огня в спасительную темноту. Сзади и выше еще долго вихрилась карусель из света и огня. «Пронесло!..» — мелькнуло в голове. Влетит же вам нынче, господа зенитчики, от своего начальства, что не смогли подбить так ярко освещенный самолет!

Краешком глаза замечаю — высота всего 400 метров. «Как живы-здоровы, братцы-кролики?!» — старается шуткой снять напряжение командир. Я молчу. Да и что отвечать, если в каждом почти полете случается такое. «Как чувствует себя наш практикант?» — обеспокоенный нашим молчанием продолжает он. «Немного помялись мы», — отвечает Болотов. «А практикант молчит. Похоже, не понравилось...»

Переживания переживаниями, а полет еще не закончен. Сообщаю летчику расчетный курс и время прибытия на конечный пункт маршрута. Радист передает данные разведки. Весело и ровно гудят моторы, словно чувствуют, что скоро самолет приземлится и им можно будет отдохнуть. В темной синеве неба мерцают [77] золотые россыпи безучастных к нашему полету звезд. Справа по борту проплыла крестовина ниточек-дорог — это станция Купянск-узловая. Пять минут спустя стал виден наш маяк — три круга, два качания. Мигание навигационных огней (зеленый, красный, белый), и яркий луч прожектора ложится вдоль посадочной полосы. Вот колеса коснулись земли, и аэродром вновь погружается в темноту, только где-то на стоянке техник самолета условным светом ручного фонарика приглашает самолет на свое место.

Наконец, самолет зарулил, техник скрестил вверху руки и летчик выключил двигатели. Задание выполнено. Мы с Олегом отходим от самолета покурить. «Скажи честно, Гриша, неужели такая свистопляска бывает в каждом полете?!» — спрашивает меня Олег... «Считай, что в каждом. Но ты особенно не переживай — это ты сегодня летал практически «безработным» и тебе ничего не оставалось как переживать, а когда полетишь за штурмана — времени на переживание будет в обрез», — отвечаю ему. «Штурман, пошли на К.П», — слышу голос Н. Козлова. И мы шагаем вдоль стоянки, довольные результатом своего первого ночного полета на разведку.

Вскоре в одну из таких ночей не вернулся на аэродром экипаж командира звена лейтенанта В. А. Хахеля. Штурманом с ним летал лейтенант Н. И. Сидерко. Над станцией Лозовая самолет был схвачен прожекторами, и немецкие зенитчики здесь не промахнулись — самолет от прямого попадания крупнокалиберного снаряда развалился на части. Тяжело переживал эту потерю личный состав. Экипаж был слетан. Успел выполнить уже до полусотни самых различных боевых заданий. Очень молодые, скромные и простые ребята, они прочно вошли в нашу боевую семью. И вот их не стало. К чувству горечи примешивается чувство ненависти к врагу за все его злодеяния на нашей земле. [78]

Удар по аэродрому Краматорск

Только что отпраздновали первомайские праздники. Впрочем, «отпраздновали» — это не совсем соответствовало действительности: ни демонстрации, ни гуляний не было — кто-то был на задании, кто-то готовился к ним. Просто за обедом, когда перед нами поставили очередные «наркомовские» 100 граммов, командир полка И. И. Малов поздравил нас с праздником, пожелал успехов в боевых делах. Подняли тост за нашу победу, хотя каждый знал, что до победы еще далеко и не каждому доведется дойти до нее. Предстоящее лето нас волновало и тревожило: как развернутся события на фронтах? Сможет ли Красная Армия вести крупные наступательные операции летом? Какой стороной коснутся эти события нас — бомбардировщиков? На память пришли слова стихотворения (автора, к сожалению, не помню), помещенного в «Красной звезде» за 1943 год.

Было еще начало мая, а дни стали длинными и по-летнему теплыми. Некоторые «сорви-головы» уже успели искупаться в реке Айдар.

В ночь с 6 на 7 мая из дивизии поступило задание — нанести бомбовый удар по аэродрому Краматорск, откуда взлетали и доставляли много неприятностей нашим наземным войскам немецкие самолеты. В эту ночь все экипажи полка сделали по 2–3 вылета. Первый вылет я сделал со своим экипажем: Козлов, Болотов, Мирошников. Олег Бердник к этому времени уже самостоятельно выполнял боевые задачи в экипаже Евгения Мясникова. Ночь выдалась темная, [79] но безоблачная. Для большей эффективности удара наряду с фугасными бомбами на плоскостные замки подвесили контейнеры, заполненные шароообразными бомбочками с горючей смесью. В задачу первых экипажей входило — точно отыскать аэродром и обозначить его.

Первым вылетел экипаж В. Ф. Тюшевского, на самолете которого имелись и светящиеся бомбы, а за ним — мы. Все экипажи, летавшие ранее ночью в этом районе, знали, что западнее аэродрома Краматорск работает немецкий приводной светомаяк — это облегчало нам отыскивание самого аэродрома.

«Светомаяк под нами, — доложил я Николаю, — курс 95°». А впереди уже висели два желтоликих светлячка, осветив аэродром и стоянки самолетов, на которых игрушечными крестиками притулились вражеские машины. «Спасибо, Василий, — мысленно благодарю В. Чернявского, — здорово у тебя получилось». И навожу самолет на южную стоянку, где, как мне казалось, самолетов было больше.

А к светящимся бомбам уже тянулись с земли трассирующие очереди снарядов и пуль. Одну из них противнику удалось потушить почти сразу, а вторая по-прежнему светила. Внизу блеснула серия ярких и мощных вспышек, одна из которых взметнулась костром — прямое попадание то ли в самолет, то ли в другую какую цель. Удар пришелся как раз по южной стоянке. Один небольшой доворот — и горящая цель вползает на золотистую нить прицела. Вокруг самолета пляшут и беснуются в огненном хороводе красно-желтые разрывы снарядов.

Еще немного! Как медленно тянутся последние секунды... Мгновенный взгляд на приборы — все в порядке! Рукоятка люков на «открыто» — вспыхнул зеленый глазок на щитке приборов, но я и так знаю, что люки открыты — стрелка указателя скорости вздрогнула, [80] медленно отошла на одно деление влево, а затем, словно раздумав, вернулась в прежнее положение. Цель на перекрестии прицела. И полторы тонны металла, начиненного взрывчаткой, кануло в темноту ночи, чтобы через считанные секунды сеять на земле разрушение и смерть. На земле — всполохи разрывов. «Есть еще один взрыв», — радостно сообщил Мирошников. Желая скорее увидеть результаты своего удара, летчик поспешно делает разворот, допуская крен больше, чем положено по инструкции. Разорвавшийся вражеский снаряд под поднятой к небу плоскостью опрокинул самолет, и он сорвался в штопор. Тело мгновенно стало чужим и непослушным. В ушах — сверлящая боль. Перед глазами мелькают отблески земных пожаров. «Вывод», — сдавленным голосом кричу в переговорное устройство, но летчик молчит, а самолет стремительно приближается к земле.

«Неужели убит летчик, — мелькает в сознании. — Прыгать! А не поздно?! и куда? — фашистам в лапы?!» Липкий холодок отчаяния пополз по спине.

На высоте 400–500 метров самолет неохотно вышел из этой вертушки. Раскрепощенное от центробежной силы тело снова становится послушным: можно и руку поднять, и вытянуть ногу.

Некоторое время летим молча. Первым не выдержал Болотов: «Что же случилось, командир? — раздался в наушниках его приглушенный от волнения голос. — Я успел уже попрощаться со всеми». — «Дома расскажу», — ответил летчик. Оказалось, что от резкого и внезапного броска самолета из рук летчика вырвало штурвал. Пока летчик дотянулся до него и привел в положение для вывода, самолет успел потерять высоту.

Второй вылет в эту ночь я делал с молодым летчиком Сергеем Нефедовым. В 1940 году Нефедов окончил Энгельскую школу военных летчиков. [81]

Как лучшего из лучших, его оставили инструктором, хотя Сергей мечтал попасть в строевую часть.

Отец его — коломенский рабочий — мечтал, чтобы и сын пошел по его стопам, но Сергея пленило небо. Как активный комсомолец, он не мог оставаться в стороне, когда наша партия бросила клич: «Комсомолец — на самолет». Началась Великая Отечественная война. Фронту требовалось все больше военных летчиков. И Сергей летал с молодыми курсантами и днем и ночью. Начальство удивлялось:

«Такой хрупкий, а летает цепко, грамотно, не зная усталости». Многие выпускники школы уже отличились на фронте. Сергей с первых дней войны строчил начальству рапорты один за другим с просьбой отправить его на фронт, но ему неизменно отвечали: «Здесь тот же фронт!». Наконец, его настойчивость победила. В январе 1943 года Нефедов прибыл к нам в полк на аэродром Тамбов. Невысок ростом, худощав. Светлосерые, с живым огоньком глаза. Превеликий юморист. С ним никому не было скучно. Где Сергей — там всегда слышится смех. Создавалось впечатление, что А. Твардовский своего Василия Теркина писал именно с него.

Как бывшему инструктору, Сергею не потребовалось много времени, чтобы освоить самолет. К тому времени, о котором идет речь, он уже сделал несколько успешных боевых вылетов днем. Сегодня ему предстоял первый боевой вылет ночью. Оттого, как рассеянно слушал Сергей доклад техника о готовности к вылету, как поспешно затем он надел парашют и забрался в кабину, я понял — волнуется. Да и кто не волновался [82] из нас, уходя в свой первый боевой вылет ночью?

Экипаж занял свои места. Взмах фонарика — и самолет со скоростью пешехода тронулся к месту старта. Летчик вырулил на старт, развернув самолет в направлении кем-то зажженного фонарика на стоянке самолетов. (Сергей принял его за выходной огонь стартовой полосы.) Недолго раздумывая, летчик тронул секторы газа, и не успел я понять, что же собирается он делать, как моторы взревели на полных оборотах, и самолет взял разбег... на самолетную стоянку.

«Вот как нелепо придется умереть!» — засело в голове. «Прекрати взлет», — что есть мочи, крикнул я летчику. Но он или не понял, или не слышал меня. Я вжался в спину сиденья, ежесекундно ожидая удара. Каким-то чудом самолет пронесся между капонирами, никуда не уткнувшись и никого не задев. Миновал зенитную батарею, оставив ее по правому борту в 5–7 метрах и заскочил в ржаное поле. Крупным градом застучали по днищу фюзеляжа уже начавшие входить в колос стебли ржи. Кажется, прошла вечность, а самолет продолжает свой отчаянный земной бег. Наконец, земля ушла под самолет, и я облегченно вздохнул. Чтобы лишний раз не волновать летчика, ни о чем его не спрашиваю и не объясняю. Даю расчетный курс на маршрут, и летчик как ни в чем не бывало тут же ставит самолет в заданном направлении.

Весь остальной полет, в том числе и под огнем противника (в районе цели), Сергей пилотировал самолет уверенно и четко. После посадки, когда мы покинули самолет и шли с докладом на КП, между нами состоялся такой разговор:

— Можно поздравить тебя, Сергей, сегодня с днем рождения, — говорю ему.

— С чего это ты взял? До моего дня рождения еще дожить надо, — отвечает он. [83]

— И между тем это так, — продолжаю я. — Сегодня не только ты, но и я и стрелки наши родились заново.

— Темнишь что-то ты, штурман. Залетался, наверное.

— Да неужели ты не заметил, что взлетал почти поперек старта? — с удивлением спрашиваю.

— Вот это да! Я и то думаю — куда это запропастился направляющий огонь, да и самолет долго набирал скорость. Теперь мне все понятно, — заключает он. — Да, будет мне сейчас «на орехи» от начальства.

— Это уже как водится.

«На орехи» от начальства попало не только Сергею, но и мне за то, что не сумел предотвратить этот несуразный взлет. «Не много ли, — думаю сам про себя, — на одного человека за такую короткую ночь...»

Вскоре Нефедову довелось пережить еще одно ЧП, но уже без меня. В такую же темную, безлунную ночь он вырулил на взлетную и ждал от руководителя полетов разрешения на взлет, а он почему-то молчал. Сергей напоминал ему о себе периодическим миганием бортовых огней. В это время над аэродромом кружился самолет У-2 (так в войну назывался самолет ПО-2). Летчик и штурман, возвращаясь с боевого задания, потеряли ориентировку. Заметив на земле мигание огней, экипаж принял его за посадочное «Т». Обрадованный такой «находкой», летчик тут же спланировал и посадил самолет... на плоскость самолета Нефедова. Сделав кульбит, У-2 сорвался с плоскости и грохнулся на землю. Незадачливых летчиков спасла быстрая реакция Сергея — заметив планирующий на него самолет, он мгновенно выключил моторы, и вращающийся по инерции винт не причинил самолету большого вреда. Оба самолета пришлось ремонтировать. Впоследствии Сергей Нефедов сделал много успешных боевых вылетов. За боевые отличия он награжден несколькими орденами и медалями. [84]

За одну эту ночь наши летчики нанесли ощутимый удар по врагу, было отмечено: 11 мощных взрывов, 10 прямых попаданий по местам стоянок самолетов, 16 — по бетонной взлетно-посадочной полосе и 6 — по батареям зенитной артиллерии.

11 мая 1943 года для многих летчиков, штурманов, стрелков-радистов и стрелков стал настоящим праздником. За образцовое выполнение боевых заданий командования и проявленное при этом мужество лучшие экипажи были награждены боевыми орденами и медалями. Среди них: летчики В. А. Хахель, П. И. Компаниец, Н. В. Козлов. Штурманы: Н. И. Сидерко, И. К. Зоткин, С. И. Старцев, автор этих строк и многие другие.

Задания были разные

Помимо основных задач, присущих бомбардировщикам — уничтожение разнообразных наземных целей врага, нам приходилось выполнять целый ряд других заданий: разведка, лидирование своих истребителей с тыловых на прифронтовые аэродромы, выбрасывание малых десантов в тылу врага, сбрасывание различных грузов своим войскам, оказавшимся в тяжелом положении и др.

Как-то в один из погожих светлых дней 1943 года нашему экипажу была поставлена задача — отлидировать группу своих истребителей с аэродрома, находившегося за Волгой, на аэродром Старобельск. Ставя такую задачу капитану Н. Козлову, командир полка тут же добавил: «Полетите без стрелков. Заодно перевезите личные вещи летчиков и захватите старшего инженера полка».

Задача была несложная и привычная — до этого нам не раз приходилось выполнять подобные задания. [85]

Аэродром этот был нам хорошо знаком — мы садились на нем, когда в ноябре 1942 перегоняли свои «Бостоны» на перевооружение в Москву. Тогда погодные условия были крайне тяжелыми: низкая сплошная облачность, ограниченная видимость. Теперь же погода стояла отличная. Подготовив летчиков истребителей к перелету, мы погрузили их личные вещи в бомболюки и кабину стрелков, вырулили на старт. За нами вырулили и истребители. Старший инженер истребительной группы доложил по СПУ, что он к полету готов. Подождав, пока все летчики не вырулили на старт, мы взлетели. Собрав группу на кругу, взяли курс на Старобельск. Молодые пилоты, еще не побывавшие в бою, тесно прижимаются к нашему самолету, словно только что вылупившиеся цыплята к своей матери-наседке. До аэродрома Старобельск дошли без приключений. Выждав на кругу, когда все истребители сядут, приземлились и мы. Отрулив на стоянку истребителей, выключаем двигатели. Открываю бомболюки и покидаю кабину. К нашему самолету уже потянулись летчики за своими вещами. Но что это? Люк кабины стрелка-радиста открыт, а в кабине — ни инженера, ни вещей. Только один чемодан, зацепившись за что-то в кабине, сиротливо торчал в ней, как немой свидетель происшедшей «трагедии».

— Ничего не понимаю, — говорит Н. Козлов. — Куда мог деваться инженер да еще вместе с вещами?

— Думаешь, я что-нибудь понимаю? — Закралась мысль — а не задел ли он случайно рукоятку открытия люка и вывалился из кабины?! А поскольку он был без парашюта, печальный вывод напрашивался сам по себе.

Подошедшие к самолету за своими вещами истребители охали и ахали. Особенно те, чьи вещи размещены были в кабине. Долго бы нам гадать над этой [86] таинственной загадкой, если бы не подошедший последним летчик.

«Что, инженера потеряли? — и видя наши унылые лица, добавил: — Ничего с вашим инженером не случилось. Я сам видел, как он на старте открыл люк. Выскочил из кабины, кинулся, к самолету, у которого заглох двигатель». С души как камень свалился, хотя это и не прибавило настроения обладателям утерянных вещей. Оказалось, что инженер уже, заняв место в кабине стрелка-радиста, увидел, как у одного самолета, вырулившего на старт, остановился винт. И, приняв решение, лично во всем разобраться, не предупредив летчика, покинул самолет. Пока он бежал к самолету, летчик запустил мотор. Инженер вернуться не успел. А вещи, по-видимому, выпали через открытый люк при различных маневрах самолета.

К ночи 5 июля, чтобы быть ближе к наземным войскам, перелетели на аэродром Викторополь под г. Купянск. В начале ночи, когда все экипажи ушли на задание, прилетели немецкие бомбардировщики и забросали аэродром «лягушками». Эти бомбочки имели свойство взрываться, когда на них наступишь. При взрыве она подскакивала, давая разлет осколков примерно на высоте 1 метра (за что и прозвали их «лягушками»). Несколько вражеских бомбардировщиков осталось барражировать в районе аэродрома.

Когда первый экипаж Саши Балдина, заходя на посадку, вошел в луч прожектора (чтобы посадить ночью скоростной самолет, требовалось подсветить ему место приземления), немецкий бомбардировщик пристроился к нему в хвост и с короткой дистанции открыл огонь. Снарядом Саше в плечевом суставе оторвало правую руку. Самолет в 3–4-х метрах от земли стал валиться на крыло. Саша, успел прибавить газ, подхватить штурвал левой рукой и мастерски посадил машину. Когда самолет коснулся земли, от потери [87] крови Саша потерял сознание. Неуправляемый самолет, снижая скорость, прокатился по всему аэродрому и уткнулся носовой частью в первое попавшее ему на пути дерево на опушке леса, помяв раненого штурмана. Летчика и штурмана отправили на лечение. Дальнейшая их судьба мне неизвестна.

Командованию стало ясно, что с этого аэродрома немецкие летчики работать не дадут, было отдано приказание — вернуться на прежний аэродром в Можняковку.