В наступлении

В конце августа на Сандомирском плацдарме по-прежнему шли бои, однако по их характеру было ясно, что скоро на этом участке фронта наши войска перейдут в наступление. Несмотря на активное противодействие противника, плацдарм [270] расширялся; и плацдарму подтягивались и накапливались танковые и механизированные соединения. В течение нескольких недель боев не только сбить нас с плацдарма, но даже потеснить противник не смог, и было ясно, что никаких дополнительных сил для борьбы с нашими войсками на этом участке фронта у фашистов нет.

В последних числах августа мы со дня на день ждала приказа о наступлении, и потому совершенно неожиданным для нас было известие о том, что нашу истребительную авиадивизию выводят из состава 2-й воздушной армии и перебрасывают на юг. Командующий 2-й воздушной армией генерал С. А. Красовский, казалось, совершенно не был обескуражен таким поворотом дела, хотя ни один командующий не любит, когда у него из подчинения изымают дивизию, да еще такую сильную, как наша 6-я гвардейская. Объяснялось это тем, что в распоряжении Степана Акимовича Красовского оставалось вполне достаточно сил даже с учетом предстоявшего наступления. Больше всего в те дни его заботило, чтобы переброска нашей дивизии прошла быстро, организованно, потому что это дело совсем не такое простое, как может показаться на первый взгляд. Беспокоило это и командующего 5-й воздушной армией генерала С. К. Горюнова, в распоряжение которого нас перебрасывали. Что же касается настроения личного состава дивизии, то мы восприняла этот приказ с большим энтузиазмом. В этом сказалась психология воюющего человека: боевой летчик всегда предпочтет воевать на том участке фронта, где идет наступление. На Сандомирском плацдарме оно хоть и ожидалось в ближайшее время, но все-таки пока только ожидалось. Между тем на юге войска 2-го Украинского фронта, в составе которого действовала 5-я воздушная армия, успешно проводили крупную наступательную Ясско-Кишиневскую операцию. Там открывались совершенно реальные очевидные перспективы дальнейшего продвижения в глубь Западной Европы через территорию Румынии к Венгрии и Югославии. Принять участие в такой наступательной операции было почетно, и мы восприняли приказ о переброске как знак особого доверия личному составу дивизии.

Времени было мало, а путь предстоял неблизкий. Мы с начальником штаба дивизии Д. А. Суяковым разделали обязанности: я отвечал за переброску летного состава, он — за переброску инженерно-технического состава, тыловых и прочих всевозможных многочисленных служб. Из всех полков я отобрал наиболее опытных летчиков — ведущих [271] групп. С ними мы детально проработали маршрут, который составил более полутысячи километров полета над незнакомыми нам районами. После этого я с ведущими пролетел по всему маршруту и ознакомился с состоянием промежуточных аэродромов. Результатом всех этих приготовлений была организованная переброска всех полков в сжатые сроки. Никаких отставших, заблудившихся, потерявшихся — не было. Вся дивизия вскоре оказалась на указанном нам аэродроме в небольшом румынском городе Фокшаны.

Командир 3-го гвардейского истребительного авиакорпуса генерал И. Д. Подгорный и его начальник штаба генерал Простосердов отметили высокую организованность перебазирования дивизии. Это было важно для нас — сразу же зарекомендовать себя в составе 5-й воздушной армии. Кроме нас в подчинении командира корпуса И. Д. Подгорного находились 13-я и 14-я гвардейские истребительные дивизия (командиры полковники Тараненко и Юдаков). Мы сразу же попали в атмосферу боевою товарищества, которая в 3-м гвардейском истребительном авиакорпусе исходила в первую очередь от командира корпуса и его начальника штаба. Это были очень опытные, грамотные и известные в наших ВВС командиры.

Мы быстро перезнакомились и сдружились с летчиками 13-й и 14-й гвардейских авиадивизий. Интересовались противником, его силой, его методами действий. Здесь, в Румынии, немецкая авиация была слаба и особой активности не проявляла. Некоторое время мы совершали разведвылеты к Дунаю в направлении болгарской границы, ходили и в сторону Констанцы, но потом с нас эту задачу сняли и основным для нас на долгое время стало северо-западное направление — направление на Венгрию.

После тех разрушений, которые мы видели на территории нашей страны, Фокшаны производили впечатление мирного тылового городка. Городок не пострадал, весь был окружен садами. Отсутствие каких бы то ни было серьезных следов войны, весьма слабое сопротивление противника в воздухе, не столь интенсивный (после Сандомира-то!) режим боевой жизни — все это могло невольно расслаблять. Но мы, командиры, понимали, что впереди — в районе румынско-венгерской границы и дальше — нас ждут сильнейшие бои, в потому строжайшим образом укрепляли в полках дисциплину.

Когда мы прибыли в Фокшаны, войска 2-го Украинского фронта наступали в направлении нефтяного центра Румынии Плоешти и Бухареста. Там, над Плоешти, я впервые [272] увидел результаты так называемого «площадного» бомбометания, которое производили американские тяжелые бомбардировщики. Если в целом особых разрушений в Румынии я не видел, то район Плоешти представлял собой зловещее исключение. Все нефтеперегонные заводы в этом районе были превращены американскими бомбардировщиками в груду битого беловатого кирпича и искореженного металла. После Сталинграда такие сильные разрушения сами по себе меня не удивляли. Удивило другое: вся площадь в районе заводов была испещрена сплошными воронками. Между воронками почти не было зазоров. Они лежали одна к одной, словно вся земля здесь была в оспинах. Такой плотности бомбометания я до сих пор не видел. Увидев, испытал двойственное чувство: с одной стороны — удивление мощности такого бомбового удара, с другой стороны — досаду. Вся эта картина больше походила на откровенную демонстрацию силы, нежели была вызвана военной необходимостью. Наши войска стремительно подходили к Плоешти, было совершенно ясно, что противнику район не удержать, и союзники как будто торопились уничтожить заводы раньше, чем на эту землю придет наша армия...

Откровенно говоря, в ту пору я относился к действиям союзников с изрядной долей скепсиса. Причины такого отношения были вполне объяснимы. Как и тысячи фронтовиков, на долю которых выпало воевать в самый трудный начальный период войны, я со своими боевыми товарищами, большинство из которых уже погибло к осени сорок четвертого года, надеялся на то, что союзники помогут нам в наиболее трудный момент. И, как миллионы советских людей, я испытал разочарование, когда понял, что рассчитывать на такую помощь союзников не приходится. Всю неимоверную тяжесть войны мы вынесли на своих плечах. И вот, когда для всего мира стало очевидным, что Советский Союз в состоянии своими силами разгромить гитлеровскую Германию, когда наступление советских армий приняло необратимый характер, союзники начали проявлять активность с такой поспешностью, словно боялись опоздать к обеденному столу... Следы варварских бомбардировок, которые я видел в Плоешти, утверждали меня в сознании моей моральной правоты.

23 августа под руководством румынских коммунистов произошло восстание, и фашистский диктатор Антонеску был свергнут. Германия потеряла одного из самых активных своих союзников в этой войне. После свержения Антонеску Румыния объявила войну Германии. 31 августа наши войска [273] вошли в Бухарест и были тепло встречены населением румынской столицы.

В течение сентября 1944 года войска 2-го Украинского фронта в тесном взаимодействии с 1-й и 4-й румынскими армиями продолжали наступать западнее и северо-западнее Бухареста. Гитлеровцам не удалось стабилизировать фронт по линии южных Карпат. Началось освобождение районов Трансильвании.

Активные воздушные бои нам пришлось вести с группами ФВ-190, прикрывать наши наземные войска. Очевидно, мы изрядно досаждали вражеской авиации, так как однажды на рассвете противник предпринял довольно дерзкий налет на аэродром Лугож. Самолеты Ю-87 выскочили из-за гор, с ходу сбросили бомбы, но на стоянки истребителей не попали и большого ущерба не нанесли. Наши дежурные истребители успели взлететь и сбили одного Ю-87. Стрелок с «юнкерса» выпрыгнул с парашютом и был захвачен. На командном пункте полка светловолосый верзила с мутными глазами что-то кричал, хорохорился и тут же плакал — с ним была истерика. Противно было на него смотреть. Я помнил некоторых пленных немецких летчиков, которых видел в первые годы войны. Те держались высокомерно и чванливо, не прошло и двух лет — времена полностью переменились.

Осенью в гористой местности погодные условия часто и резко меняются. Сеть аэродромов у нас ограничена. Подыскивать подходящие площадки нелегко. Почему-то вначале я предполагал, что, перевалив Карпаты, мы попадем в равнинную местность. Ничего подобного. Большая часть Румынии — это гористые места. Горы невысокие, но тем не менее продвигаться войскам нелегко. Развернуться особенно негде, продвигаться приходится большей частью узкими, извилистыми лощинами, В таких случаях задачи, стоящие перед авиацией, осложняются. Каждый вылет на боевое задание сопряжен со всевозможными трудностями: низкая облачность, густые полосы тумана закрывают землю; возможность совершить вынужденную посадку тоже ограничена. Но разведывательные полеты прекращать нельзя. Наоборот, в таких условиях от разведчиков постоянно требуются новые данные о продвижении своих войск, об оборонительных сооружениях противника, который спешно укрепляется во всех мало-мальски пригодных для обороны районах. Требуется — это всегда! — постоянно вскрывать местонахождение [274] вражеских танковых групп. Надо искать переправы через горные реки. В общем, в те дни летчики 31-го гвардейского истребительного авиаполка трудились с полным напряжением сил. Им помогали летчики других полков.

Наши войска наступали в сложной местности без четко обозначенной линии боевого соприкосновения с противником. По мере продвижения к румынско-венгерской границе сопротивление противника нарастало. Мы это чувствовали по возрастающему противодействию авиации.

Группы ФВ-190 четверками и шестерками действовали по дорогам и мостам на высоте 300–400 метров, вплоть до бреющего полета. Они выныривали из-за гор внезапно, использовали складки гористой местности, действовали у самой земли. ФВ-190 — самолет тяжелый, хорошо вооруженный. В воздушном бою он явно уступал нашим маневренным истребителям, поэтому чаще всего, прижимаясь к земле, действовал как штурмовик. Бомбардировщиков у гитлеровцев явно не хватало, и они пытались компенсировать эту нехватку действиями штурмовиков ФВ-190.

Мы тоже действовали небольшими группами на малых высотах — иначе нам перехватывать ФВ-190 было невозможно. Наши летчики охотились за ними, применяя ту же тактику: прижимались к горам, внезапно выскакивали из-за гребней, покрытых лесом. Для наших маневренных, быстрых, хорошо вооруженных истребителей штурмовик ФВ-190 был хорошей целью. Но мы несли потери от зенитной артиллерии.

В начале октября 2-й Украинский фронт начал Дебреценскую операцию. Это — первая крупная операция на венгерской земле. Осуществлялась она силами 53-й армии генерала И. М. Манагарова, 6-й танковой армии генерала А. Г. Кравченко и конно-механизированной группы генерала II. А. Плиева. 3-й гвардейский истребительный авиакорпус генерала И. Д. Подгорного получил конкретные задачи по поддержке и прикрытию войск в Дебреценской операции.

Местность на отдельных участках имела сильно пересеченный горно-лесистый рельеф и разобщала наступающие войска. Поэтому конкретные задачи для авиации диктовались сложной местностью и необходимостью вести боевые действия по разобщенным направлениям.

Мне уже приходилось и раньше осуществлять различного рода согласования совместных действий авиационных и наземных частей, наведение самолетов, вызов авиации на поле боя для решения конкретных задач, которые я получал [275] от командования наземных войск. Эту работу я осуществлял с помощью офицеров управления нашей дивизии, причем, учитывая важность поставленных задач, в подобной работе принимали участие наиболее грамотные специалисты. В нашей дивизии такими специалистами были майоры Радзевич, Насилевский и некоторые другие. Теперь, на завершающем этапе войны, когда у нас было достаточно сил и средств, роль управления, роль согласованных четких действий была необычайно велика, и потому при подготовке любой операции этому вопросу уделялось большое внимание.

В Дебреценской операции нашей дивизии сначала была поставлена задача прикрывать войска армии генерала Манагарова. Как авиационный представитель в 53-й армии, я четко знал свою задачу на всех этапах планируемого наступления. Со штабом армии были уточнены каналы связи, местонахождение нашей группы в боевых порядках войск, расчет средств радиосвязи и другие вопросы.

Поначалу войска продвигались компактной массой, а в таких случаях нам, истребителям, обеспечивать прикрытие с воздуха сравнительно просто. Но вскоре наступающие войска втянулись в горно-лесистые массивы и разошлись по разным направлениям на довольно широком фронте. Наибольшего успеха в первой стадии наступления достигли войска Манагарова и конно-механизированной группы генерала Плиева. В ходе наступления я со своей радиостанцией был перенацелен на конно-механизированную группу Плиева. Наша дивизия получила задачу надежно прикрыть войска Плиева во всей полосе наступления конно-механизированной группы.

Этот марш по раскисшим осенним дорогам в горах запомнился мне надолго. У нас не было специальных радиостанций на шасси высокой проходимости — сложное радиооборудование устанавливалось на обычные грузовики. Наша радиостанция стояла на «студебеккере», но по тем раскисшим дорогам не то что на «студебеккере» — на гусеницах продвигаться было очень сложно. Грязь, дожди и слякоть лишали возможности маневрировать по обстановке, своевременно выдвигаться на тот или иной участок наступления. В самом начале мы попали на дорогу, по которой в основном двигались автомашины, повозки и в пешем строю шли стрелковые батальоны. В нескольких километрах от нас по другой дороге двигались танки, бронетранспортеры и прочая техника на гусеничном ходу. Конечно, нам проще было бы идти в той колонне, где нас в случае чего всегда могли бы взять на буксир. Но это мы поняли позже — тоже [276] опыт! — а пока что все время вязли в грязи, отставали, клянчили буксир и постоянно просили кого-нибудь о помощи. С дороги съезжать было некуда — это означало бы совсем уж безнадежно застрять в грязи. Солдаты стрелковых батальонов, которым мы осложняли движение, застревая в самом неподходящем месте, меньше всего полагали, что наш злосчастный «студебеккер», забуксовавший и перекрывший дорогу, есть не что иное, как авиационное прикрытие. Не привыкли они к этому и часто относились к нам с недоверием.

Однажды возник и вовсе анекдотичный инцидент: бойцы, которых мы попросили толкнуть машину, решили: чем возиться с какой-то будкой на колесах, проще ее сразу сбросить в кювет и таким образом покончить с проблемой. Чем больше я сопротивлялся, тем сильнее крепло в них убеждение, что именно таким образом и надо поступить. Офицеры штаба группы были где-то в голове колонны, за несколько десятков километров от меня, и взывать было не к кому. Солдаты торопились, батальон, которому мы осложнили движение, болезненно переживал заминку. Обратившись к наиболее рьяным сторонникам быстрого решения, я заметил: «Ну сбросите вы радиостанцию, а тут «фоккеры» налетят... Как я смогу вам помочь? И будут они долбать вас на этой дороге как миленьких...»

Тут я воочию убедился, что воздушная опасность для нашего бойца — не пустой звук. Мои слова возымели действие. Не то чтобы солдаты сразу поверили в чудодейственную силу нашего «студебеккера», который способен оберегать их от бомб — нет, но все же призадумались и машину вытолкнули... Так бывало часто: когда вражеской авиации не было над головой — о нас забывали. Но стоило только появиться немецким штурмовикам, как представители наземных войск тащили нас с собой чуть ли не на руках и трогательно о нас заботились.

Между тем прикрывать узкие дороги между гор было не просто. Во-первых, потому, что туман подолгу держался в лощинах и сверху летчикам было мало что видно. Поэтому и ФВ-190 и наши истребители шныряли над горами на бреющем. Перехватывать «фоккеры», которые выскакивали на бреющем, сыпали на дорогу бомбы и тут же скрывались, было трудно. Во-вторых, немцы знали эти места гораздо лучше наших летчиков и уж, конечно, назубок знали все дороги в горных массивах. Поэтому часто сыпали бомбы прямо сквозь пелену тумана, но тем не менее довольно точно. [277]

И все же сил у авиации противника было мало. Действовали гитлеровцы небольшими группами, наскоками, но наши опытные истребители смогли приноровиться и к этим сложным и непривычным для нас условиям и в целом со своей задачей справлялись неплохо.

Часто возникали пробки на переправах. При ликвидации одной из таких пробок я впервые увидел Иссу Александровича Плиева. Он появился с группой конников неожиданно. Рослый, в черной бурке, с плеткой в руке, он отдавал короткие, энергичные команды. Движение упорядочилось, пробка стала рассасываться на глазах. Наш «студебеккер» тоже застрял в той пробке. Я воспользовался моментом и представился Плиеву. Плиев отнесся к нам, как к представителям авиации, весьма доброжелательно. Когда я объяснил, как трудно нам передвигаться, Плиев понимающе кивнул и заметил: «Наши должны вам помочь». Видно было, что этот почти стокилометровый марш по горным раскисшим дорогам, эта толчея в лощинах ему не по нутру. Человек энергичный и темпераментный, умеющий и любящий наступать, Плиев хотел поскорее преодолеть эту трудную местность, выйти на оперативный простор и походить по немецким тылам...

Впоследствии, спустя много лет после войны, судьба снова свела меня с И. А. Плиевым. На этот раз на весьма продолжительный срок. Исса Александрович командовал Северо-Кавказским военным округом, а я был назначен на должность командующего авиацией этого округа. В сорок четвертом году во время случайного, чисто эпизодического знакомства с Плиевым мне было трудно судить о чертах его характера, но в послевоенные годы совместной службы передо мной раскрылись прекрасные человеческие черты Иссы Александровича, и мне нетрудно было представить, как любили и уважали его бойцы на фронте. Взаимоотношения с подчиненными он строил на полном доверии к тем, с кем работал. Он был опытнейшим военачальником, весьма решительным человеком, никогда не боялся брать на себя ответственность. Он умел выслушать собеседника и детально постичь суть той или иной проблемы — работать с ним было приятно. Мы не раз в разговорах возвращались ко временам фронтового прошлого. Вспоминали и тот рейд по венгерской земле, все трудности продвижения в гористой местности. Вспоминали и наше авиационное обеспечение, о котором Исса Александрович всегда отзывался неплохо.

Тогда же, осенью сорок четвертого года, наш трудный переход по раскисшим горным дорогам завершился мощным [278] ударом наступающих войск, в результате чего был взят город Дебрецен. Борьба с противником переместилась на территорию Венгрии. Впереди нас ждали тяжелейшие бои.

9 октября 1944 года авиаполки нашей дивизии начали перебазирование на аэродромы Венгрии. Авиация не должна была отставать от наземных частей, и потому вопросам быстрого перебазирования командование уделяло большое внимание.

Первым нашим аэродромом на венгерской земле стала полевая площадка близ города Бекешчаба. В городе не было заметных разрушений — бои, очевидно, прошли стороной. Повсюду было много уютных домиков, окруженных цветниками. Улицы мощеные и асфальтированные. И хотя город война как бы обошла, жителей почти не было видно. Впоследствии в Венгрии мы не раз отмечали это, вступая в тот или иной город: жители были запуганы фашистской пропагандой и опасались встреч с советскими солдатами. Но постепенно город стал оживать. Появились жители с приколотыми к платьям и пиджакам красными бантиками. На стеклах домов появились красные полоски. Вывешивались флаги. В довершение ко всему у въезда в город очень быстро была сооружена арка, украшенная ветками и цветами. На арке были вывешены приветствия нашим воинам. Местные активисты через военного коменданта решали вопрос о самоуправлении, о снабжении города продуктами и водой.

Обстановка в Венгрии в ту пору была сложной. Немцами был отстранен от власти Хорти, который позволил себе обратиться к союзникам с предложением о перемирии. Под давлением гитлеровцев Хорти отказался от власти в пользу главаря фашистской организации в Венгрии Салаши. Венгерская армия все еще выполняла волю гитлеровцев. Вышедшие из подполья коммунисты Венгрии развернули широкую пропагандистскую работу, разъясняя населению подлинные цели Красной Армии. Активизировалась деятельность борцов Сопротивления. В районах Будапешта, Мишкольце и других создавались партизанские отряды.

Население стало относиться к советским воинам с большим доверием, хотя процесс этот был сложен и определенная настороженность в различных формах все же давала себя знать. Быстро отзывалось на призывы наших военных властей сельское население. Например, в селах нам активно [279] помогали в подготовке полевых посадочных площадок. В излучине реки Кёреш, южнее города Мезетур, комендатура нашей дивизии подготовила посадочную площадку. Мы намеревались перебазировать на нее один из наших полков.

Мне необходимо было проверить готовность площадки. После очередного боевого вылета в паре с капитаном Тимофеем Лобком мы произвели посадку на этом аэродроме. Поле нам понравилось: ровная задерненная луговина.

В тот момент, когда мы осматривали место будущего базирования, подбежал возбужденный начальник комендатуры и доложил:

— Товарищ подполковник! Немецкие танки прорвали оборону в районе Мезетура и выходят к аэродрому!

Я приказал выслать двух солдат на разведку и точно установить направление движения танков. Параллельно отдал приказ:

— Начать погрузку на автомашины и ждать распоряжения!

Сам я на «виллисе» выехал к основной магистрали, ведущей из Мезетура в Сарваш.

Действительно, из района Мезетура неслись автомашины с румынскими солдатами, многие были ранены. В стороне стояло несколько наших танков. На позиции вставала артиллерия.

Начали рваться снаряды в районе основной магистрали. Связи ни с кем не было. Наши самолеты были готовы к вылету, но я приказал замаскировать их, так как в воздухе появилось несколько ФВ-190. Вернулись солдаты комендатуры, посланные в разведку, и доложили:

— Немецкие танки остановлены. Наша артиллерия ведет по танкам огонь.

Надо было ждать. Прошло еще несколько часов, прежде чем танки противника ретировались.

Здесь, в Венгрии, враг часто контратаковал и наносил чувствительные удары. К этому приходилось быть готовым. Противник вел ожесточенные бои, стремясь не допустить выхода наших войск к реке Тиса, городам Сольнок и Терексентмиклош.

После Дебреценской операции осенью 1944 года наша авиадивизия прикрывала наступление 7-й гвардейской армии. Как авиационный представитель я уточнил все необходимые вопросы о взаимодействии с начальником штаба армии генералом Лукиным. Тогда же представился командующему [280] армией генералу М. С. Шумилову. Генерала Шумилова мне приходилось видеть под Сталинградом в период ожесточенных боев, которые вела 64-я армия. В ту пору генерал Шумилов командовал 64-й армией. Узнав, что я воевал под Сталинградом у генерала Хрюкина, командующий тепло отозвался о сталинградцах, с благодарностью вспомнил боевые дела летчиков.

Как это не раз бывало в моей биографии, мне пришлось встречаться с генералом Шумиловым и в послевоенное время. Было это в те годы, когда я командовал Качинским авиационным училищем, а училище базировалось в Воронежском военном округе. Округом командовал генерал-полковник М. С. Шумилов. Все служебные вопросы, с которыми мне приходилось обращаться к командующему округом, всегда самым тщательным образом рассматривались и решались оперативно, без проволочек. Сам М. С. Шумилов был скромным и мудрым человеком. Он был доступен, все сложные ситуации понимал как-то по-житейски, всегда терпеливо и доброжелательно выслушивал собеседника. Это был подлинный и скромный герой сталинградской битвы. Об этом замечательном человеке и талантливом военачальнике моя память сохранила самые теплые воспоминания.

Чем ближе подходили наши войска к Тисе, тем ожесточеннее становились бои. Немецко-венгерские войска начали строить оборонительные полосы на дальних подступах к Будапешту. Обильные осадки, бездорожье затрудняли в ту осень боевые действия наших войск. Темп наступления замедлился. Необходимо было подтянуть тылы, наладить бесперебойное снабжение войск, растянувшихся по коммуникациям.

Снова мы перебазировались на новые аэродромы. По-прежнему основными задачами были прикрытие наземных войск и интенсивная воздушная разведка. Однажды мы четверкой прикрывали войска, идущие по дорогам к городу Сольнок. В воздухе было относительно спокойно. Внезапно с юга к району патрулирования стала подходить шестерка одномоторных самолетов. Самолеты шли примерно на одной с нами высоте. Конфигурация машин была мне незнакома. У гитлеровцев я таких самолетов не видел.

Группа приблизилась, и я дал команду на перестроение для атаки. Набрали высоту. Я внимательно всмотрелся, самолеты были уже достаточно близко, и можно было рассмотреть эмблемы на плоскостях и фюзеляжах. Увидел белые [281] звезды: все ясно — союзнички! Именно так — с некоторой долей иронии и настороженности — думал я о них в тот момент. Что им здесь надо? Их зона действий пролегала отсюда за сотни километров. С какой целью они появились здесь, зная, что мы тут ведем активные боевые действия?

Между тем и союзники увидели нас. Вероятно, командир их группы дал какую-то команду, потому что в следующий момент мы увидели, как от самолетов, словно белые бусинки, отделились и пошли к земле какие-то предметы. Бомбы? Но тут же я догадался: подвесные баки! Ну конечно, они совершили неблизкий путь, использовав подвесные баки с горючим, и теперь пустые баки им ни к чему. Только осложняют маневрирование.

Сброс баков можно было расценивать как угодно. В том числе и как подготовку к воздушному бою. Но у нас позиция лучше и я решил проследить за тем, какое решение примет командир шестерки.

Группа «пришельцев» резко развернулась на юго-запад и с принижением стала уходить. Продолжая сохранять высоту, мы некоторое время шли по их курсу, а затем возвратились в район патрулирования. Далеко зашли союзники... Самое вероятное предположение — вели разведку. Пришли посмотреть, как мы воюем, насколько далеко продвинулись наши наземные части.

Сложные метеоусловия в районах сосредоточения наших войск вражеская авиация использовала для действий небольшими группами. Тактика противника нам была уже знакома: ФВ-190 и Me-109 на бреющем выскакивали из-за гор, наносили удар и тут же скрывались в облаках или уходили на свою территорию.

Мы патрулировали парами и четверками. Дежурные истребители находились в немедленной готовности для взлета. Нам часто удавалось перехватывать противника и уничтожать. Тактика перехвата полностью себя оправдала, но она потребовала от нас очень четкой организации патрулирования и дежурств, а также — хорошо отработанной связи с наземными войсками. В этот период потери мы несли все-таки главным образом от зенитной артиллерии. Большой опыт наших летчиков позволял нам успешно выполнять задачи с относительно малыми потерями, но все же потери бывали.

Опытные командиры наших полков — Смоляков (85-й гвардейский), Михайлюк (73-й гвардейский) и Куделя (31-й гвардейский) умело использовали сложные метеоусловия [282] при выполнении боевых задач. У нас не было недостатка и в опытных ведущих групп. Такие летчики, как Филиппов, Мартынов, Бритиков, Борисенко, Константинов, Плеханов, Радченко, Крайнев и другие, диктовали фашистам в воздухе свои условия, пресекали все попытки гитлеровцев активизироваться, постоянно поддерживали с авиационными представителями в войсках устойчивую радиосвязь, своевременно получали информацию о воздушной обстановке и действовали над полем боя смело и решительно. Мы не раз получали от командования наземных войск благодарности за четкое выполнение задач.

В тот период я нередко вылетал в составе боевых групп, но много времени также проводил на станции наведения и управления воздушным боем, которая располагалась на передовой. Однажды — дело происходило в районе города Сольнок — группа самолетов противника неожиданно появилась над нашими войсками. Как на грех, над головой ни одного нашего истребителя. Я тут же с земли стал связываться с ведущими групп, находившимися поблизости в воздухе. Ближе всех оказались летчики 31-го гвардейского полка — они шли тремя парами на разведку. Я уточнил задание каждой пары: одной паре приказал продолжать выполнение задачи (эта пара шла на разведку вражеского аэродрома), а двум другим приказал немедленно следовать в район, где фашистская авиация пыталась бомбить наши войска. Ведущими тех двух пар были Алексей Решетов и Григорий Кривошеев.

Надо сказать, погода стояла неважная: слой низкой облачности закрывал землю. За первым слоем облаков были небольшие просветы, выше — снова облачная рвань, так что гитлеровцы сумели воспользоваться этими условиями, рассчитывая на то, что перехватить их в облаках будет нелегко.

Приняв мою команду, обе пары изменили курс и через считанные минуты были уже в указанном районе. Пробивая «облачный пирог», оба ведомых потеряли своих ведущих, и в район боя одновременно подошли только Решетов и Кривошеев. И хотя немцев было значительно больше, это обстоятельство никак не могло смутить наших двух летчиков. Больше того, внезапное появление двух советских истребителей было для противника полной неожиданностью. Кривошеев, уже опытный боевой летчик, надежно прикрыл своего командира, и Алексей Решетов с первой же атаки сбил вражеский самолет. Остальные заметались, бомбардировка была сорвана. Вражеские летчики стали искать спасения [283] в облаках, но Решетов с повторного захода сбил еще один самолет. Через несколько минут все было кончено: небо над нашими войсками было очищено, сбитые вражеские самолеты догорали на земле, остальные, прячась в облаках, уходили разрозненными группами и в одиночку. Я выслушал доклад ведущего и поблагодарил летчиков за четкую работу.

Вскоре нам пришлось на некоторое время переключиться на юго-западное направление. Войска 2-го Украинского фронта левым крылом вели ожесточенные бои в районе города Сегед. Город этот расположен близ венгерско-югославской границы. По ту сторону границы недалеко от Сегеда находится югославский город Суботица. По Сегеду шла условная разграничительная линия сферы действия двух фронтов: нашего, 2-го Украинского — с севера и соседнего, 3-го Украинского — с юга. Поэтому в воздушных боях над Сегедом и Суботицей мы часто взаимодействовали с летчиками 17-й воздушной армии 3-го Украинского фронта.

Бои над Сегедом выделялись по своему накалу — здесь противник в воздухе пытался оказать более упорное сопротивление, чем на других участках нашего фронта в период осенних боев сорок четвертого года. В основном мы вели здесь бои с ФВ-190. Судя по почерку, в этом районе действовала какая-то группа опытных немецких летчиков, поэтому от нас требовались довольно напряженные усилия, чтобы в конце концов перемолоть эту группу в воздушных боях.

Мне запомнился один трудный затяжной бой с вражескими истребителями, которые пытались штурмовать наши войска. В отличие от других групп ФВ-190, с которыми мы имели дело над Венгрией, эти немецкие летчики при появлении наших истребителей не стали избегать боя, а приняли его умело и организованно. Бой охватил большой район и переместился от Сегеда к Суботице. В принципе, вытеснив ФВ-190 из района, где они пытались штурмовать наши войска, мы могли бой прекратить и ограничиться патрулированием. Но умелое сопротивление немецких летчиков подхлестнуло и ожесточило наших закаленных воздушных бойцов, и мы продолжали драться до полной победы. Победу в том нелегком бою мы одержали, сбили три или четыре ФВ-190, при этом потеряли одного своего летчика. К большому своему сожалению, я за давностью событий забыл его фамилию. Но хорошо помню некоторые драматичные детали того боя, поскольку, как потом оказалось, я один только и видел, как падал его подбитый истребитель. Он упал недалеко [284] от города Суботица. Я и по сей день помню заливной луг севернее города — там река делает характерный такой изгиб — и посреди этого луга, так мне сверху виделось, черное овальное пятно, как колодец, как дыра, образовавшаяся после падения на луг нашего самолета. После того как восточные и северо-восточные районы Венгрии были освобождены, войска 2-го Украинского фронта подошли к Будапешту. Овладение Будапештом стало основной задачей фронта. Падение венгерской столицы означало бы выход Венгрии из войны.

В начале ноября 1944 года силами двух механизированных корпусов наши войска нанесли фронтальный удар в направлении на Будапешт. Удар наносился на узком участке. Мне пришлось представлять авиацию сначала во 2-м механизированном корпусе (командир — генерал Свиридов), а затем — в стрелковом корпусе (командир — генерал Алехин).

На поддержку своих обороняющихся войск противник бросил значительные силы авиации. Начались ожесточенные бои на земле и в воздухе. В районах населенных пунктов Яношхида, Ясберень бои в воздухе шли непрерывно. Особенно ожесточенные — в период с 12 по 15 ноября. Здесь я впервые увидел группы Ме-110, которые использовались как штурмовики и брали бомбы. Спереди на этих машинах было установлено шесть крупнокалиберных пулеметов системы браунинг. Огонь из них был очень эффективным. Для любого самолета было бы гибельным попасть под огонь шести крупнокалиберных пулеметов.

С земли в те дни я часто видел бои, разыгрывавшиеся прямо над головой. На моих глазах летчики нашей дивизии в одном из боев сбили Ме-110, который, загоревшись, упал и разломился. Мне приходилось непрерывно вызывать группы наших истребителей для отражения налетов ФВ-190 и Ме-109. Успешно работали над полем боя летчики-истребители других частей воздушной армии, особенно на самолетах Ла-5. Мощный огонь «лавочкиных» разрушал вражеские машины в воздухе.

Вместе со мной на одном направлении в те дни в войсках находился и авиапредставитель 13-й гвардейской истребительной авиадивизии подполковник Боровой. Руководя с земли воздушными боями, мы с подполковником Боровым прекрасно взаимодействовали, и наши истребительные группы по нашим командам успешно вели бои. В зависимости от обстановки мы часто перенацеливали наши группы в районы особого напряжения. Подходя к району боя, ведущие [285] групп быстро связывались с нами и получали боевую задачу. Летчики были довольны нашим руководством и той информацией, которую они получали с земли.

Ноябрьское наступление наших войск в направлении Будапешта было остановлено противником, который срочно подбросил резервы на участок прорыва обороны и сумел укрепить оборону. Началась подготовка нового наступления. На этот раз мне пришлось в качестве авиапредставителя работать в 6-й танковой армии генерала Кравченко. С начальником штаба армии генералом Штромбергом были уточнены необходимые детали взаимодействия по прикрытию мест сосредоточения «коробок» и их выдвижения. Представился я и генералу Кравченко, который выразил удовлетворение организацией взаимодействия.

Со своими радиостанциями мы следовали в колонне подразделения танковой армии. Дороги были забиты. В стороны съезжать невозможно: непролазная грязь.

Ночью летали немецкие разведчики. Вешали «фонари». Пользуясь подсветкой, иногда бомбили.

Меня беспокоило большое удаление аэродромов наших истребителей от полосы выдвижения танковой армии. В районе Ерде-Тарча подыскал подходящую посадочную площадку. Но на поле надо было поработать, чтобы срыть неровности, сделать подсыпку. Попытался организовать работу силами местного населения. Прибыли представители батальона аэродромного обслуживания.

Мадьяры вышли на поле с лопатами, тачками, носилками. Начали работать. С окраины поселка пришла группа цыган, полураздетых, в ветхой обуви. Грязные, худые, с ребятишками, они стояли в грязи. Один цыган, коверкая язык, объяснил, что у них нет одежды и потому они не работники. Внезапно предложил:

— Давай пляшем, играем.

И тут же закрутились, завертелись цыганята на таком-то холоде...

Тяжело было на них смотреть. Забитые, преследуемые фашистами, они, как могли, старались выжить.

Я сказал пожилому цыгану:

— Идите по домам... И не таскайте ребят по снегу!

Цыган поклонился, что-то сказал. С криками и шумом вся толпа ушла в поселок. Может быть, за долгие годы их впервые не оскорбляли и не травили собаками.

Взлетно-посадочную полосу в районе Ерде-Тарча мы подготовили. [286]

В конце декабря 1944 года крупная будапештская группировка противника была окружена силами 2-го и 3-го Украинских фронтов. Войска 2-го Украинского фронта подошли к Будапешту с востока и с северо-востока, а войска 3-го Украинского фронта вышли к Будапешту с юго-запада и запада.

1945 год мы встретили на аэродромах вблизи Будапешта: Тапиосентмортоне, Асоде, Халесе. В маленьком домике, где я размещался, хозяева, пожилые мадьяры, приготовили запеченную утку с яблоками. Вечером, когда я вернулся с аэродрома, они преподнесли мне эту утку, что было роскошью по тем временам. Сами хозяева жили небогато. В селах крестьянам все же жилось получше — по крайней мере крестьяне не голодали. Мои хозяева жили за счет того, что у нас принято называть приусадебным хозяйством.

Они очень просили принять меня запеченную утку с яблоками, настаивая на том, что к Новому году обязательно должна быть птица. Я в свою очередь предложил им консервы и хлеб. В разговоре с ними я пожаловался на трудности освоения венгерского языка. Они улыбались и говорили: «Нетрудно! С одним нашим словом «иген» («да» — Б. Е.) можно всю Венгрию проехать, не заблудиться и быть сытым...» Я заметил, что еще надо знать слово «немиртем» («не понимаю»). Улыбаясь, они согласились.