Ликвидация сталинградской группировки гитлеровцев
Как уже знает читатель из предыдущей главы, командование Сталинградского фронта не смогло принять непосредственного участия в заключительном этапе Сталинградского сражения. Тем не менее оно проявляло к нему естественный интерес. С армиями Сталинградского фронта, с которыми мы пережили самые тяжелые дни сталинградской страды и которые теперь вошли в состав Донского фронта, у нас сохранилась самая живая связь.
Боевые действия по ликвидации окруженной группировки составляли восьмой, заключительный, этап Сталинградской битвы. Здесь уместно напомнить, что успех этого последнего этапа операции был не только подготовлен, но по существу предрешен всем ходом сражения в предыдущие периоды, а также начатой еще в ноябре воздушной блокадой, сыгравшей важную роль в истощении войск противника. С момента разгрома котельниковской группировки Гота — Манштейна судьба окруженных была предрешена.
К январю 1943 года боевые условия в районе Сталинграда вполне сложились для того, чтобы покончить с фашистскими войсками в окружении. Боеспособность окруженных немецко-фашистских войск к январю была сильно ослаблена. Лишенные почти всякой связи с внешним миром, вражеские солдаты и офицеры были не только в своем большинстве морально подавлены, но и физически крайне истощены длительной голодовкой. Окруженные испытывали также нехватку боеприпасов и горючего. Немецкое командование, прежде всего генерал-полковник [428] Паулюс, не могло не видеть бесперспективности дальнейшей борьбы.
Причинами продолжавшегося сопротивления немцев были либо фанатизм, либо ложно понятое чувство долга перед Германией, либо, в подавляющем большинстве, чувство обреченности людей, отравленных геббельсовской пропагандой, либо, наконец, прямое принуждение со стороны эсэсовцев.
Юго-Западный фронт, разгромив 8-ю итальянскую армию и остатки 3-й румынской армии и продвинувшись на рубеж Новая Калитва, Марковка, Беловодск, Миллерово, Скасырская, Обливская, Нижне-Чирская, изолировал окруженных от какой-либо помощи со стороны среднего течения Дона. После разгрома котельниковской вражеской группировки войска Сталинградского фронта (теперь Южного фронта), неотступно преследовавшие ее остатки, продвигались на юго-запад к Сальску, Новочеркасску, Ростову. На Острогожск и Россошь двигались войска Воронежского фронта. Наши войска развивали успешное наступление. Таким образом, внешний фронт окружения отодвинулся от внутреннего кольца на 300 и более километров и продолжал удаляться. Изоляция и безнадежность положения окруженных стали полными.
Как ни призывал Гитлер войска к славе, как ни свирепствовали эсэсовцы над солдатами, события развивались своим чередом, моральное состояние войск падало, катастрофа надвигалась очень быстро. Костлявая рука голода брала за горло. Для поднятия морального духа войск Паулюс, правда, широко использовал приказ Гитлера, написанный им еще в начале декабря, в котором говорилось:
«Битва под Сталинградом достигла своего высшего напряжения. Противник прорвался в тыл немецких частей и в отчаянии пытается вернуть в свои руки важную для него крепость на Волге. Под руководством боевых генералов в любых условиях вы должны удержать позиции Сталинграда, завоеванные такой большой кровью. Это должно быть нашим непременным решением. Что касается моей власти, то я сделаю все, чтобы поддержать вас в нашей героической битве».
Нельзя сказать, что стремление гитлеровцев во что бы то ни стало сохранить сталинградский плацдарм было совершенным безумием, как это часто трактуется. Нет, [429] на то были существенные причины у германского главнокомандования. Кратко охарактеризуем их. Изгнание немцев из Сталинграда с политической точки зрения являлось признанием провала не только кампании 1942 года, но и более значительного периода войны. Союзникам гитлеровской Германии оно показывало слабости «великого райха». С военной точки зрения катастрофа под Сталинградом отнимала у гитлеровцев всякую надежду на дальнейшие наступательные действия на юге. Гитлеровская же ставка, продолжавшая переоценивать свои силы и недооценивать увеличившиеся возможности Советского государства, строила расчеты на то, чтобы сохранить сталинградский плацдарм до весны 1943 года и использовать его потом как исходный рубеж для нового удара на юг.
Однако всякому, кто способен серьезно проанализировать обстановку, должно стать ясным, что к середине января сопротивление окруженных стало совершенно бесцельным. Поэтому особенно дико выглядят попытки Манштейна представить дело так, что сопротивление окруженных имело смысл с точки зрения сковывания наших сил и тем самым якобы спасло от разгрома кавказскую группировку немцев.
Манштейн был командующим группой армий «Дон», в которую вошла 6-я армия. Более чем кому-либо другому ему было ясно, что когда войска, предназначенные для деблокирующего удара, подверглись разгрому, а отброшенные их остатки откатились далеко на юго-запад и запад, почти под Ростов, то дальнейшее сопротивление окруженных стало бесцельным, так как они к этому моменту полностью исчерпали свои боевые возможности и выполнили свою последнюю оперативно-стратегическую задачу по сковыванию наших сил в районе Сталинграда в период с 23 ноября по 15–18 января 1943 года. Если Манштейн действительно не был бы согласен с Гитлером и взял бы на себя ответственность, разрешив войскам Паулюса капитулировать, то было бы спасено дополнительно к тем 90 тысячам человек, что были взяты в плен в заключительный период Сталинградской битвы, еще по крайней мере 150–200 тысяч жизней.
Следует иметь в виду, что основные потери окруженные понесли в период с 15 января по 2 февраля 1943 года. По свидетельству Дёрра, «только в период с 24 января [430] по 2 февраля было убито и умерло еще более 100000 человек»{58}. Хотя эта цифра явно преуменьшена, она, во всяком случае, показывает, когда именно погибла основная масса окруженных.
Приведем здесь также передаваемый генералом Меллентином в книге «Танковые сражения 1939–1945 гг.» рассказ своего сослуживца фашистского полковника Динглера:
«В этот период многие старшие командиры и офицеры штабов получили приказ вылететь на самолете из сталинградского кольца. Среди них был и полковник Динглер. В то время разбитые части 3-й моторизованной дивизии, в которой служил полковник, оборонялись около водокачки в Воропоново. Вместе с генералом Хубе, командиром 14-го танкового корпуса, полковник Динглер должен был вылететь из Сталинграда и попытаться улучшить снабжение окруженных частей. С тяжелым сердцем оставлял он своих солдат. Предварительно он посоветовался относительно своего отъезда с командиром дивизии и другими офицерами — они надеялись, что ему, возможно, удастся как-то облегчить их положение. На мотоцикле с коляской — единственном средстве транспорта, оставшемся в дивизии, — он поехал на аэродром в Гумрак. На дороге валялись трупы солдат, то и дело попадались сгоревшие танки, брошенные орудия — все свидетельствовало о том, что армия доживала свои последние дни. Аэродром являл собой ту же печальную картину: это была снежная пустыня с разбросанными по ней в беспорядке самолетами и автомашинами. Повсюду лежали трупы: слишком измученные, чтобы двигаться, солдаты умирали прямо на снегу»{59}.
Эту картину, кстати, следовало бы представить себе тем из фашиствующих демагогов, которые до сих пор пытаются убедить общественное мнение в том, что в Советском Союзе удерживаются бывшие военнослужащие гитлеровской армии. В действительности же те, кого безутешно оплакивают матери, жены и дети в Германии, по вине Гитлера и его приспешников нашли себе могилу [431] в сталинградских степях либо попали в плен в таком безнадежном состоянии, что спасти их не удалось.
Здесь уместно привести и свидетельство другого очевидца — речь идет о бывшем командире 295-й немецкой пехотной дивизии Отто Корфесе, плененном нами. Он заявил: «Немецкие военнопленные из-под Сталинграда прибывали в лагеря... истощенными, изголодавшимися и больными... (В котле) свирепствовали дизентерия и сыпной тиф... Заражались десятки тысяч... Многие умерли, несмотря на героические усилия советского медицинского персонала. Погибло также два советских врача и четырнадцать медсестер»{60}. В подтверждение своих слов он приводит цитату из книги боннского профессора богословия Гольвитцера, которого никак нельзя заподозрить в дружеских чувствах по отношению к СССР. Гольвитцер не только подтверждает слова Корфеса, но и указывает, что самопожертвование советского медицинского персонала «заставило военнопленных посмотреть на Советы другими глазами и пойти за Национальным комитетом «Свободная Германия»{61}.
С другой стороны, стремление Манштейна доказать, что сопротивление окруженных на всем протяжении их борьбы и сама их гибель имели смысл и спасли кавказскую группировку противника, является не чем иным, как попыткой обелить себя в глазах немецкого народа.
Простой расчет времени показывает, что наши армии, действовавшие под Сталинградом, в случае капитуляции окруженных фашистских войск в срок, указанный в нашем ультиматуме, все равно не смогли бы принять участие в боях против фашистских войск на кавказском направлении. Им для этого потребовалось бы минимум 2–3 недели. Кроме того, они предназначались после перегруппировки, пополнения и отдыха для действий на другом участке. Кроме всего прочего, приказ об отходе кавказской группировки был отдан Гитлером, по свидетельству генерала Цейтцлера{62}, еще в конце декабря 1942 года, когда обе армии (1-я танковая и 17-я) начали [432] отход. К середине января 1943 года группировка, окруженная под Сталинградом, не могла играть для них решительно никакой роли.
Бессмысленная гибель более 200 тысяч солдат и пленение 90 тысяч других, доведенных до крайней степени истощения, долго не изгладятся из памяти немецкого народа. Вдовы и сироты погибших не простят этого Гитлеру и его ближайшим соучастникам. Поэтому-то так и изворачивается Манштейн, пытаясь отвести от себя гнев народа. Несомненно, что действия Гитлера и его подручного — Манштейна, заставивших людей драться до последнего, были проявлением бессмысленной жестокости. В бессильной ярости они стремились до последней возможности всеми способами ввести своих солдат в заблуждение: широко распространялись сведения о приближающейся помощи, различные фальшивки об. ужасах большевистского плена. Так, в одном из приказов командования группы армий «Дон» говорилось: «Мы все знаем, что грозит нам, если армия прекратит сопротивление. Большинство из нас ожидает верная смерть либо от вражеской пули, либо от голода, холода и страданий в позорном сибирском плену. У нас есть только один выход. Бороться до последнего патрона... Будем и в дальнейшем твердо надеяться на наше близкое избавление, которое находится уже на пути к нам».
Однако действительные настроения окруженных были уже таковы, что подобная агитация не достигала своих целей. И гитлеровские генералы стали прибегать к иным действиям. Весьма красноречив в этом отношении приказ командира 376-й германской пехотной дивизии от 6 декабря 1942 года за № 1027: «Мне сообщают, что в подчиненных вам частях советская листовка, озаглавленная «К окруженным под Сталинградом немецким частям», подписанная командующим Сталинградским фронтом генерал-полковником Еременко и командующим Донским фронтом генерал-лейтенантом Рокоссовским, вызвала у солдат и офицеров склонность к капитуляции, поскольку создавшееся положение расценивается как безнадежное. Далее до меня дошли слухи о случаях отказа повиноваться командирам во время атак, о переходе солдат на сторону врага, особенно группами, об открытом выступлении солдат за прекращение борьбы и сдачу в плен. [433]
Приказываю всеми имеющимися в вашем распоряжении средствами, включая показательные расстрелы, прекратить всякое упоминание о капитуляции со стороны солдат и офицеров. Всем офицерам и солдатам надлежит еще раз указать на необходимость безусловного выполнения приказа фюрера о том, что немецкий солдат должен погибнуть, если он сдал пост. Все части до последнего человека должны быть введены в бой.
Генерал Даниэльс».
Так драконовскими мерами гитлеровские генералы пытались остановить катастрофическое падение морального духа немецких войск и их боеспособности. Но расстрелами, как известно, морального духа не поднимешь.
Моральному падению и физическому истощению немецких войск способствовала воздушная блокада, организованная нами. Своим острием она была направлена против транспортной авиации, доставлявшей осажденным продовольствие. В воздушной блокаде участвовали 8-я и 16-я воздушные армии и часть сил 17-й воздушной армии, войсковая зенитная артиллерия и части корпусного района противовоздушной обороны. Немецкое командование для обеспечения снабжения окруженных войск по воздуху сосредоточило под Сталинградом более половины своей авиации, находившейся на советско-германском фронте.
Блокада, как мы уже отмечали выше, осуществлялась в порядке тесного взаимодействия зенитной артиллерии и истребительной авиации. Созданная в этих целях заградительная зона состояла из двух полос. Внешняя полоса была областью действий нашей истребительной авиации. Эта полоса шириной до 50 километров делилась на пять секторов. Каждый из них обслуживался определенным количеством авиаподразделений, число которых зависело от интенсивности действий вражеской авиации в том или ином секторе. При этом в случае каких-либо изменений в системе вражеских рейсов соответственно изменялись силы того или иного сектора. Наведение самолетов на цель осуществлялось радиостанциями, которые на дальних подступах засекали самолеты противника и передавали истребительной авиации время, место и курс полетов. Несмотря на несовершенство техники наведения того времени, перехват самолетов осуществлялся [434] весьма успешно благодаря высокой выучке и боевому энтузиазму как летчиков, так и связистов. Вторая полоса была областью действий зенитной артиллерии. Ее внутренняя линия почти касалась переднего края врага; ширина этой полосы в среднем равнялась 10 километрам. В результате этих мер было уничтожено более 1000 самолетов противника. Касаясь этих потерь, генерал Вестфаль пишет: «Самые ценные люди, в том числе инструкторы, были принесены в жертву, когда командование пыталось поддерживать с воздуха окруженные сталинградскую и другие группировки»{63}.
Подобная блокада, наряду с целым рядом других мероприятий, не только сильно затруднила снабжение окруженных по воздуху, но к началу января почти исключила его.
По расчетам начальника инженерной службы 6-й немецкой армии полковника Зелле, для ежедневного минимального снабжения этой армии требовалось 750 тонн грузов (имеются в виду продовольствие, боеприпасы и горючее). Для подвоза такого количества грузов требовалось, чтобы самолеты «Юнкерс-52» совершали в сутки до 1000 рейсов. Приведя в своих воспоминаниях эти расчеты, гитлеровский полковник пессимистически заключает: «Остается фактом, что с первого дня окружения ежедневно не делало посадки ни 1000, ни 500, ни 300, ни даже 100 самолетов. В первые дни образования «котла» прибывало 50–70 самолетов, но очень скоро их число снизилось до 25–11 в день... Мрачная трагедия Сталинграда по существу целиком выражается этими потрясающими цифрами, перед которыми очевидным становится все актерство гитлеровского блефа» {64}.
Зелле, правда, не объяснил, почему число самолетов снизилось с 50–70 до 25 и даже 11. Дело в том, что хорошо организованная воздушная блокада вывела из строя большое количество транспортных самолетов противника. За ноябрь и декабрь Сталинградский фронт уничтожил на земле и в воздухе до 400 самолетов. Основная воздушная трасса немцев проходила с юга и юго-запада как раз над районом нашего фронта. [435]
Солдаты противника буквально голодали: в январе они получали в сутки только 120 граммов хлеба. Известно, что уже к 10 января на территории, занятой сталинградской группировкой противника, были съедены не только лошади, но даже кошки и собаки.
В немалой степени, по-видимому, ослабил моральный дух окруженных ультиматум от 8 января, переданный командованию окруженных. После того как оно отвергло ультиматум, его текст неоднократно передавался по радио, а также был распространен в листовках. Содержание ультиматума, несомненно, стало известно очень многим из окруженных.
В силу уже известных читателю причин боеспособность окруженных немецко-фашистских войск к этому времени резко снизилась. Ее уже нельзя было сравнивать с положением в декабре, когда была сделана первая попытка ликвидировать окруженных. Несмотря на почти полуторамесячные усилия блокированной группировки по созданию обороны (при широком использовании наших оборонительных обводов), 6-я армия теперь не смогла противостоять тем же, по существу, силам, которые безуспешно пытались ее разгромить в начале декабря.
Ликвидацию окруженных вражеских войск осуществлял, как было сказано выше, Донской фронт. План этой операции заключался в том, чтобы ударами в нескольких направлениях рассечь окруженные войска и уничтожить затем каждую часть обособленно.
По общему замыслу операции главный удар с целью расчленения окруженной группировки противника (сначала на две части) наносился войсками 65-й армии и смежных с ней флангов 21-й и 24-й армий из района южнее Вертячего в общем направлении на завод «Красный Октябрь».
Войска Донского фронта, имея почти равные силы с противником в людях и танках, превосходили его в артиллерии в 1,3 раза. Однако в результате проведенной перегруппировки советские войска на направлении главного удара превзошли противника в живой силе в 3 раза, а в артиллерии более чем в 10 раз; здесь было создано также превосходство в танках и подавляющее превосходство в воздухе (это, в частности, касается участка 65-й армии). [436]
Боевые действия начались 10 января после отказа командования 6-й армии принять ультиматум о капитуляции.
За первые три дня наступления наши войска продвинулись на 8–10 километров и вышли на реку Россошка, где проходила вторая линия обороны противника. Западный выступ окруженных был уничтожен, но рассечь группировку не удалось; противник пошел на дальнейшее сокращение фронта окружения, но не допустил расчленения своих сил.
15–17 января наступление продолжалось, особенно на направлениях, где действовали 21-я и 24-я армии. Их действия были поддержаны 57-й и 64-й армиями. Уже 15 января оборона противника на рубеже рек Россошка и Червленная была прорвана. Враг, неся большие потери, стал отходить к городу.
К вечеру 17 января наши войска продвинулись на 20–25 километров и приблизились к нашему бывшему внутреннему обводу, на котором враг занял оборону. Расчленить окруженных пока не удавалось. Противник всячески пытался остановить наступление советских войск, неоднократно переходил в контратаки, с особым упорством он стремился удержать населенные пункты. Наши войска в наступлении вели борьбу с противником, по-прежнему проявляя величайший героизм и самоотверженность. Территория, занятая окруженными, сократилась теперь почти в два раза. Последующие три дня войска фронта готовились к прорыву обороны противника, созданной на внутреннем обводе. 22 января наступление возобновилось. Оборона противника и здесь была прорвана. Замысел советского командования на заключительном этапе операции предусматривал ударами 21-й и 65-й армий расчленить и окончательно уничтожить прижатую к Волге группировку противника; встречный удар наносила 62-я армия.
К исходу 26 января войска 21-й и 62-й армий соединились в районе Мамаева кургана, в результате чего окруженная группировка была расчленена на две части.
С 25 января началась массовая сдача в плен целых частей и соединений. К 31 января сопротивление южной группы окруженных фактически прекратилось, и она капитулировала. В этот же день был взят в плен и генерал-фельдмаршал Паулюс со своим штабом. [437]
Вот что рассказал мне командующий 64-й армией товарищ М. С. Шумилов о пленении генерал-фельдмаршала Паулюса.
«29 января нам стало известно, что штаб 6-й армии отошел на западную окраину Сталинграда, но, где точно он находился, мы пока не знали. 30 января захваченные пленные показали, что штаб Паулюса находится в подвале универмага, т. е. в полосе наступления нашей армии. Мною было принято решение не прекращать действий и этой же ночью окружить универмаг. С этой целью был организован подвижный отряд из танков, мотопехоты 38-й мотобригады с армейским инженерно-саперным батальоном для разминирования подступов к универмагу. При отряде находился начальник разведки бригады старший лейтенант Ильченко со средствами связи.
К 6 часам утра отряд окружил танками и мотопехотой универмаг и предложил штабу 6-й армии сдаться. Один из ответственных генералов штаба Росске заявил, что переговоры о сдаче в плен будут вестись только с представителями командования армии или фронта. Об этом старший лейтенант Ильченко немедленно доложил на наблюдательный пункт армии, который находился на северной окраине Ельшанки. В штаб Паулюса были немедленно направлены начальник оперативного отдела штаба армии полковник Лукин и начальник разведывательного отдела подполковник Рыжов с несколькими офицерами и охраной. Им было приказано предъявить ультиматум о полной капитуляции армии без каких-либо условий. Прибыв к универмагу, эта группа встретилась здесь со старшим лейтенантом Ильченко и заместителем командира бригады по политической части. Переговоры велись сначала с генералом Росске, затем с начальником штаба 6-й армии генерал-лейтенантом Шмидтом. В результате переговоров была достигнута договоренность о капитуляции южной группировки окруженных; однако штаб Паулюса не имел возможности доставить приказ о капитуляции в войска, так как на этом участке наши части глубоко вклинились в оборону противника. Было решено доставить приказ совместно с нашими офицерами. Для этого были выделены начальник разведывательного отдела штаба армии подполковник Рыжов и начальник [438] политотдела штаба армии полковник Мутовин. Отдать приказ северной группировке о капитуляции Шмидт и Паулюс отказались, мотивируя это тем, что в каждой группировке имеется свое командование. Лишь после того, как приказ о капитуляции войск южной группировки был отправлен в части, начальник штаба Шмидт провел нашу делегацию к Паулюсу. Полковник Лукин рассказывал, что, когда наши офицеры вошли, Паулюс сидел на кровати, но, увидев вошедших, встал и приветствовал их. Как свидетельствуют члены делегации, он производил впечатление уставшего, нервного человека, у него подергивались веки. На сборы штаба 6-й армии был дан один час. В это время сюда прибыл направленный мной начальник штаба 64-й армии генерал-майор Ласкин, который получил приказание доставить Паулюса и его начальника штаба Шмидта на командный пункт 64-й армии, в Бекетовку.
В комнату дома, где размещался штаб, вошел высокий, худой, с проседью в волосах человек в форме генерал-полковника; это и был Паулюс.
По укоренившейся за годы гитлеровского режима привычке он поднял руку и хотел, видимо, произнести нацистское приветствие, но тут же, поняв неуместность этого, опустил руку и сказал обычное немецкое «гутен таг». Генерал-полковник Шумилов попросил пленного предъявить документы. Паулюс, вынув из кармана бумажник, отыскал в нем и протянул советскому командарму солдатскую книжку, являвшуюся документом всех военнослужащих германской армии. Посмотрев документ, Михаил Степанович потребовал предъявления документов, удостоверяющих то, что Паулюс является командующим 6-й немецкой армией. Получив такой документ, он спросил, действительно ли Паулюсу присвоено звание генерал-фельдмаршала. Генерал Шмидт, вмешавшись в беседу, подчеркнуто официальным тоном заявил: «Вчера приказом фюрера генерал-полковнику фон Паулюсу присвоено высшее военно-полевое звание империи «генерал-фельдмаршал».
— Значит, — подчеркнул генерал Шумилов, обращаясь к самому Паулюсу, — я могу донести в Ставку о том, что войсками моей армии пленен генерал-фельдмаршал Паулюс? [439]
— Йаволль!{65} — прозвучал и без перевода понятный ответ.
Затем был проведен официальный допрос «высокопоставленных» военнопленных, во время которого Паулюс держал себя спокойно, отвечал на вопросы, обдумывая каждое слово. Разница в поведении и облике Паулюса, очевидно, объяснялась тем, что при первой встрече с представителями 64-й армии ему еще не было ясно, как отнесутся к нему в плену; встретив же гуманное отношение к себе и к окружавшим его офицерам и генералам штаба, он, по-видимому, сумел овладеть собой.
После этого пленным предложили пообедать, на что они с радостью согласились. Характерно, что Паулюс попросил подать, если это возможно, русской водки. Когда на стол была поставлена бутылка, он разлил всем и, подняв бокал, сказал: «Предлагаю тост за тех, кто нас победил, за русскую армию и ее полководцев». Все пленные, стоя, последовали примеру своего шефа».
Вскоре пленные генералы и офицеры штаба 6-й армии во главе со своим командующим Паулюсом были через штаб фронта препровождены в Ставку Верховного Главнокомандования.
Таким образом, длившаяся более полугода Сталинградская битва завершилась полным и окончательным разгромом тех, кто, выполняя волю Гитлера и его хозяев, с таким упорством стремился овладеть городом.
Как известно, после Сталинградской битвы было подобрано и похоронено 147 тысяч 200 убитых немецких солдат и офицеров и 46 тысяч 700 убитых советских солдат и офицеров.
По вине германского империализма тысячи представителей немецкой нации нашли себе могилу на полях Сталинграда.
Сталинград праздновал свои первые мирные дни, широко отмечая великую победу.
Здесь я не могу не рассказать об одном памятном эпизоде, глубоко тронувшем меня. Военный совет Южного, бывшего Сталинградского, фронта был приглашен на эти дни в Сталинград. Я, к глубокому сожалению, по состоянию здоровья поехать туда не смог. [440]
В Сталинграде на многолюдном митинге Никита Сергеевич от имени командования фронта горячо поздравил сталинградцев — военных и гражданских — с большой исторической победой.
Вечером же за скромным ужином, который устроили городские власти, генерал Шумилов — командующий 64-й армией, части которой пленили фельдмаршала Паулюса и его штаб, передал личное оружие командующего 6-й германской армией Никите Сергеевичу, сопроводив эту передачу такими словами:
— Оружие побежденного фельдмаршала должно находиться у командования Сталинградского фронта, вынесшего на своих плечах всю тяжесть обороны и принявшего самое активное участие в контрнаступлении под Сталинградом.
Возвратясь на командный пункт фронта, Никита Сергеевич пришел ко мне. Измученный непрекращавшимися болями в ноге, я лежал. Товарищ Хрущев подробно рассказал мне о своих впечатлениях от поездки. Закончив свой рассказ, он передал мне небольшой вороненый револьвер:
— Это личное оружие генерал-фельдмаршала Паулюса. Командование 64-й армии передало его нам, как командованию бывшего Сталинградского фронта. Считаю, что это оружие по праву принадлежит тебе, Андрей Иванович.
На мое возражение, что оружие принадлежит нам обоим, Никита Сергеевич безапелляционно заявил:
— Бери, оружие принадлежит тебе — командующему Сталинградским фронтом.
С благодарностью я принял пистолет как память о незабываемых днях великой битвы.
В заключение хочется сказать несколько слов о командных пунктах, с которых пришлось осуществлять управление войсками.
В практике минувшей войны у нас в крупных объединениях (армиях, фронтах) применялись основные командные пункты и передовые командно-наблюдательные [441] пункты. Пользовались мы и вспомогательными пунктами управления (сокращенно ВПУ){66}.
Сразу же после организации Юго-Восточного фронта управление его войсками осуществлялось с основного командного пункта. Штаб в то время находился в процессе формирования; еще не было ни начальника штаба, ни командующего ВВС, ни заместителей командующего войсками. До 14 августа командный пункт фронта находился в центральной части города Сталинграда, в двух километрах южнее реки Царица (теперь Пионерка); оперативное управление и командующий размещались в помещении школы. Это время было наиболее тяжелым с точки зрения организации управления войсками.
После того как состоялись назначения: товарища Н. С. Хрущева членом Военного совета, а меня командующим обоими фронтами (Юго-Восточным и Сталинградским), управление войсками пришлось осуществлять через командный пункт каждого из этих фронтов. Оба командных пункта располагались в центре города, а их оперативные управления и узлы связи размещались в подземных убежищах, вырытых в виде штолен в отвесных склонах глубокого оврага, по дну которого протекала река Царица. Штольня, которую занимал командный пункт Сталинградского фронта, находилась западнее [442] моста, по которому проходила основная городская магистраль; штольня, которую занимал командный пункт Юго-Восточного фронта, находилась восточнее того же моста (ближе к Волге).
Местопребыванием командования фронтов (командующего и члена Военного совета) был командный пункт Сталинградского фронта. Здесь штольня, построенная еще до войны, была получше. Она представляла собой убежище П-образной формы, двумя своими концами выходящее к реке Царица. Кроме проходного ствола, в котором размещался узел связи, имелось еще пять комнат. В них работали оперативный и разведывательный отделы, командование. Оборудование убежища было удовлетворительным; некоторые недостатки имела вентиляция. Углубление убежища составляло 15–20 метров. Что касается убежища Юго-Восточного фронта, то оно было сделано надежно, но более примитивно.
Таким образом, оперативные группы и основные узлы связи обоих фронтов к началу массированных налетов авиации противника были укрыты. Это в значительной мере способствовало надежности управления войсками при самых ожесточенных бомбардировках с воздуха, а вместе с тем и обеспечило непрерывную связь как с Верховным Главнокомандованием, так и с командующими армиями (хотя связь довольно часто нарушалась).
Здесь командные пункты фронтов находились с 16 по 27 августа. Сложность управления войсками, которые действовали в этот период на широком фронте, заключалась в том, что осуществлять его приходилось через два управленческих аппарата. Чтобы в этих условиях содействовать большей конкретизации управления, приближению его к войскам, было создано два вспомогательных пункта управления: один на Сталинградском фронте во главе с моим заместителем по этому фронту товарищем Горловым, второй на Юго-Восточном фронте во главе с моим заместителем по Юго-Восточному фронту товарищем Голиковым.
С выходом противника к Волге, в район Латашанка, Рынок, фронты оказались разъединенными: Сталинградский фронт оказался к северу от Сталинграда, Юго-Восточный же фронт — к западу от него. На войска последнего [443] легла основная тяжесть выполнения задачи по непосредственной обороне города.
После 23 августа, с наступлением периода массированных систематических налетов вражеской авиации на город, когда он по существу был превращен в руины, оставлять основные командные пункты в центре города было весьма опрометчиво. Было решено командный пункт Сталинградского фронта перенести на север от Сталинграда, в район селения Ивановка, тем самым приблизив его к своим войскам; небольшая оперативная группа была оставлена при командовании фронтами. Основной командный пункт Юго-Восточного фронта был переброшен за Волгу, в район деревни Ямы. Прежний пункт на реке Царица превратился теперь в передовой командно-наблюдательный пункт, на котором остались мы с Никитой Сергеевичем и небольшая группа оперативных работников.
Лишь 27 августа, когда противник в ряде мест вышел к окраинам города и подходы к расположению нашего пункта оказались в зоне ружейного и пулеметного огня, пришлось наш пункт перенести в район, находившийся вне досягаемости стрелкового оружия, на берег Волги, примерно туда, где теперь находится речной вокзал. Там имелось небольшое убежище. Это убежище представляло собой тоже штольню, вырытую в откосе волжского берега. Это сырое, тесное помещение было плохо приспособлено для работы. Тем не менее мы руководили отсюда войсками примерно в течение недели. В этот период очень часто прерывалась наша связь со Ставкой. Специального бронированного телефонного кабеля, который можно было бы опустить на дно Волги, у нас не было, пользовались обычным кабелем, а он беспрерывно рвался. С разрешения Ставки мы 7 сентября перешли на левый берег Волги, в район деревни Ямы, где и расположился первый оперативный эшелон командного пункта фронта.
Условия управления значительно улучшились. Войска Юго-Восточного фронта, игравшие теперь решающую роль в обороне Сталинграда, были в непосредственной близости от нас; на прежнем месте мы оставили небольшую оперативную группу.
Работа на новом месте затруднялась лишь бомбардировкой с воздуха и артиллерийским обстрелом района [444] командного пункта, хотя противник и не знал места его расположения; велся обстрел наших артиллерийских позиций, расположенных неподалеку; близкие попадания были весьма частыми, ежедневно фиксировалось от 70 до 150 снарядов и мин. Здесь мы находились до конца сентября, а затем перешли в Красный сад, где возможно было лишь авиационное воздействие противника.
Несомненно, что с командного пункта, находившегося под огнем противника, затруднялось управление войсками, но бесспорно и то, что его близость к войскам давала возможность принимать решения более оперативно, в соответствии с реальной обстановкой. Близость командного пункта к войскам предоставляла командованию фронта возможность частого живого общения с ними, а это сказывалось на их моральном состоянии.
В начале ноября командный пункт фронта был перенесен в Райгород, куда сначала перешел оперативный эшелон штаба во главе с командованием.
Перенос сюда командного пункта можно было бы осуществить и раньше, но от этого нас удерживало то обстоятельство, что именно на этом направлении готовился прорыв фронта противника. Перенос командного пункта мог бы в какой-то степени демаскировать подготовляемые нами мероприятия. Необходимая же работа в войсках этого направления проводилась нами посредством систематических выездов в войска.
В Райгороде мы находились вплоть до января 1943 года, т. е. до момента переименования Сталинградского фронта в Южный.
Для организации более надежного взаимодействия войск и контроля за их деятельностью в начале декабря в районе Громославка, Зеты был создан ВПУ во главе с заместителем командующего фронтом генералом Захаровым. Ему было поручено обеспечить также своевременное сосредоточение войск, выделенных фронтом с других направлений для парирования удара противника из района Котельниково с целью освобождения окруженных.
С 21 декабря этот вспомогательный пункт управления превратился в передовой командно-наблюдательный пункт, так как к этому времени сюда прибыло командование фронта, чтобы руководить войсками по разгрому группировки Гота — Манштейна. [445]
Вот те пункты, с которых осуществлялось руководство и управление войсками фронтов, принимавших участие в битве за Сталинград.
Умение правильно выбрать район для командного пункта, своевременно предвидя развитие событий, наметить момент его переноса на новое место, а также создать при определенной обстановке вспомогательный пункт управления и передовой командно-наблюдательный пункт играет очень важную роль в управлении войсками и отнюдь не может считаться чем-то второстепенным, поэтому я и счел необходимым сказать об этом несколько слов отдельно. [446]