Контрнаступление
Зреет контрнаступление
Идея контрнаступления под Сталинградом, впервые возникшая у меня еще в Москве (1–2 августа 1942 года), во время оборонительных боев за город зрела и укреплялась, постепенно воплощаясь в конкретный план, в практическую подготовку к контрнаступлению. Эта подготовка началась в самый тяжелый период Сталинградской обороны, в августе — сентябре, когда мы с Н. С. Хрущевым возглавляли два фронта.
Нашим первым мероприятием было, естественно, выбрать выгодные направления для ударов, подготовить соответствующие исходные районы для контрнаступления. При этом надо было действовать так, чтобы противник не понял наших замыслов. Для этой цели на самом дальнем, правом крыле Сталинградского фронта 21-я и 63-я армии в конце августа успешно провели операцию по захвату и расширению плацдарма на правом берегу реки Дон, в районе Рубежанский, Котовский, Беляевский, а также в районе Распопинская, Клетская; эти действия имели целью и оказание помощи сталинградцам. 1-я гвардейская армия расширила плацдарм в малой излучине Дона, в районе Ново-Григорьевская, выйдя здесь на рубеж Мело-Меловский, М. Ярки, Шохин, Сиротинская.
В период с 25 сентября по 4 октября на юге также были проведены две важные операции.
Первая операция имела целью захватить межозерные дефиле, находившиеся в руках противника, чтобы тем самым создать выгодные условия для предстоящего наступления. Контрудар осуществляли 57-я и 51-я армии, хорошо выполнившие свои задачи. После проведения [326] операции левый фланг 57-й армии выдвинулся на рубеж Цаца, Семкин, обеспечив за собой выход из дефиле между озерами Сарпа (север.), Цаца, Барманцак.
Вторая операция, содержанием которой был удар на Садовое, проводилась 51-й армией; о результатах ее говорилось выше.
Операции на юге дали нам прекрасный разведывательный материал: они показали большую чувствительность румын к нашим ударам, их слабую устойчивость. 57-я армия в ходе операции разгромила 4-ю пехотную румынскую дивизию, потерявшую несколько тысяч человек и всю артиллерию. Большие потери понесла также 1-я пехотная румынская дивизия.
Таким образом, северо-западнее и южнее Сталинграда наши войска захватили и подготовили плацдармы, которые впоследствии и составили хорошие исходные районы для контрнаступления. Естественно, что суть и цели этих мероприятий держались в строжайшем секрете и были известны лишь нам с Никитой Сергеевичем.
Как-то в сентябре 1942 года, в конце одного из наших переговоров по ВЧ с И. В. Сталиным, я вернулся к вопросу, поднятому мной в Москве при моем назначении, к вопросу о подготовке контрнаступления. Переговоры, хотя и по ВЧ, велись, конечно, с соответствующими предосторожностями.
— Товарищ Сталин, — обратился я к Верховному Главнокомандующему, — не пора ли начать подготовку для «переселения», и на севере и на юге условия для этого созревают.
— Хорошо, товарищ Еременко, — ответил И. В. Сталин, — подумаем над вопросом подготовки «переселения».
Из переговоров стало ясно, что и в Ставке также вынашивался план контрнаступления.
Новостью о состоявшихся переговорах с Верховным Главнокомандующим я сразу же поделился с Никитой Сергеевичем.
Вообще в ходе Сталинградской обороны, организуя различные контрмероприятия, контрудары, контратаки, проводившиеся войсками обоих фронтов, как непосредственно оборонявшими Сталинград, так и действовавшими на флангах вражеской группировки, мы с Никитой Сергеевичем не раз обсуждали вопросы, связанные с [327] предстоящими наступательными боями. И так как вопрос о контрнаступлении для нас уже стал самым насущным и волнующим, то сейчас же завязывалась оживленная беседа. Мы пришли к единому выводу о том, что гитлеровские войска под Сталинградом находятся накануне серьезного кризиса.
Враг понес здесь жестокие, невосполнимые потери; все его потуги сколотить резервы безуспешны. Все планы захвата города и назначенные для этого сроки провалились. Продолжавшиеся бешеные наскоки наземных частей и бомбежки с воздуха являлись, несомненно, судорожными усилиями смертельно раненного чудовища.
Близилось время, когда предстояло, не прекращая сопротивления в городе, нанести удар врагу в самых уязвимых для него местах — на северном и южном флангах его сталинградской группировки.
По данным разведки, а также и из непосредственного опыта боевых действий, нам хорошо были известны немецкие военачальники, возглавлявшие вражеские войска под Сталинградом. Это прежде всего командующий 6-й армией генерал-полковник Паулюс (звание генерал-фельдмаршала присвоено ему было позднее, за два дня до капитуляции) и его начальник штаба генерал Шмидт, которые, несомненно, были опытными военачальниками; хотя перед ними и была поставлена неразрешимая задача, они проявили немало изворотливости в стремлении выполнить ее. Нельзя также отказать в опытности и напористости командующему 4-й танковой армией генерал-полковнику Готу. Зверством и нацистским фанатизмом зарекомендовал себя командующий 4-м воздушным флотом генерал-полковник фон Рихтгофен.
Знали мы, конечно, и командиров рангом ниже — командиров корпусов и дивизий. Среди них — командир 29-й танковой дивизии Фромери, несмотря на свою молодость, достаточно опытный и решительный командир; командир 297-й пехотной дивизии генерал-лейтенант Пфеффер. отличавшийся непомерным честолюбием, всегда стремившийся быть на виду у начальства; это был авантюрист, который, не считаясь с потерями, бросал дивизию в бой при любых обстоятельствах; подчиненные Отзывались о нем с нескрываемой злобой и презрением. Имелись у нас данные обо всех более или менее крупных военачальниках. [328]
Часто о боеспособности румынских войск в период минувшей войны отзываются неодобрительно. Битые немецкие генералы делают это в форме, оскорбительной для национального достоинства румынского народа. Нельзя не согласиться с тем, что боеспособность румынских соединений уступала боеспособности соответствующих немецких, но надо, конечно, правильно осмыслить причины этого. Во-первых, если большинство немецких солдат было действительно одурачено длительной нацистской пропагандой, то этого нельзя сказать о румынских крестьянах, насильно переодетых в солдатские шинели. Подавляющее большинство румын, не только солдат, но и офицеров, не понимало целей, за которые они вынуждены были проливать кровь, а зачастую и расставаться с жизнью. Кроме этой основной причины, было и много других, серьезно ослаблявших боеспособность румынских войск. Зачастую они были вооружены устаревшим оружием, ощущали нехватку в боеприпасах, плохо снабжались другими видами довольствия, о чем я говорил уже выше.
Хорошо представляя себе слабость флангов сталинградской группировки противника, на которых располагались как раз румынские войска, мы и планировали нанести решающие удары именно против этих флангов.
В наших беседах мы детально обсудили все существенные вопросы: о направлении ударов, районах сосредоточения и исходных районах для наступления, о частях врага, против которых нацеливался удар, его резервах, их дислокации и т. д. Так выкристаллизовывался наш план, родившийся в результате длительного, конкретного и всестороннего изучения оперативной обстановки; он основывался на знании своих войск, на их стремлении отсюда, из-под Сталинграда, начать освобождение родной земли; он учитывал силы и состояние противника, положение материального обеспечения. Придя к совершенно определенным выводам, мы решили сформулировать их письменно и направить в Ставку. В итоге появился документ, в котором были высказаны соображения, как добиться разгрома гитлеровских войск под Сталинградом. Здесь, в частности, указывалось (цитирую по оперативному донесению, направленному в Ставку): [329]
«Решение задачи по уничтожению противника в районе Сталинграда нужно искать в ударе сильными группами с севера в направлении Калач и в ударе с юга, с фронта 57-й и 51-й армий, в направлении Абганерово и далее на северо-запад, т. е. тоже на Калач».
Чем конкретно мотивировалось это предложение?
Во-первых, слабой боеспособностью войск противника на участках намечаемого прорыва, что обеспечивало возможность прорыва на широком фронте; во-вторых, тем, что войска, которые противник мог использовать в качестве резервов, находились вдали от намеченных участков прорыва, особенно это касалось северного фланга (войска противника в основном были сосредоточены вблизи Сталинграда и в самом городе); в-третьих, наличием ранее специально подготовленных выгодных плацдармов на южном берегу Дона и в районе межозерных дефиле.
Нами приводились и другие соображения, обосновывающие этот план.
В постановке вопроса о переходе в контрнаступление мы подчас были назойливы: дважды мы обращались в Ставку, говорили о том же с товарищами Жуковым, Василевским. Нас надо правильно понять. Сталинградское сражение длилось уже почти три месяца. Все тяжелые дни обороны мы жили мыслью о расплате за все то варварство, с каким фашисты глумились над советским городом и его населением, мы всеми силами стремились приблизить час удара по врагу; мысль о предстоящем нашем наступлении не покидала нас ни на час. Однако это не значит, что мы не учитывали складывавшейся на фронтах обстановки.
Из сказанного выше видно, что и Военный совет фронта внес определенную лепту в вопросы планирования разгрома немецко-фашистских войск под Сталинградом. По-видимому, были высказаны также соображения и военными советами других фронтов, действовавших на сталинградском направлении. Несомненно, что в целом план разгрома немецко-фашистских войск под Сталинградом явился результатом большой творческой деятельности военных советов фронтов, Ставки Верховного Главнокомандования, Генерального штаба. После утверждения его Верховным Главнокомандованием он стал законом для нас. [330]
В первых числах октября из Генерального штаба прибыл генерал-полковник Василевский. Военному совету фронта он сообщил, что план наступательной операции принят Ставкой и что операция намечена на десятые числа ноября. Кроме этого, он довел до нашего сведения состав сил и средств, предназначенных фронту для контрнаступления. Мы обменялись мнениями по вопросам предстоящей операции.
Помню, что после обеда, во время которого Александр Михайлович поделился с нами московскими новостями, рассказал, что столица живет Сталинградом и уверенностью в скорой победе, мы с Никитой Сергеевичем еще раз обсудили детали намеченного нами решения. Около 8 часов вечера, поручив начальнику штаба генералу Варенникову{52} заниматься текущими делами, я заперся у себя в землянке, чтобы окончательно отработать это решение и зафиксировать его на бумаге. Несмотря на то, что оно продумывалось нами уже давно и довольно всесторонне, мне пришлось потрудиться около 12 часов. Так как план наступления войск фронта, естественно, должен был сохраняться в строжайшей тайне, я даже для чисто технической работы никого не привлек. Проверив еще раз соотношение сил по этапам боя и по дням наступления, учтя резервы противника и их возможные действия против нас, я снова и снова прикинул направление главного удара, наметил состав ударных группировок 57-й и 51-й армий, определил подвижные группы, отметил по карте основные этапы операции. Мною, естественно, были учтены все данные, сообщенные товарищем Василевским об общем замысле контрнаступления трех фронтов, а также о силах, дополнительно выделяемых Сталинградскому фронту.
Наибольшую сложность представлял анализ всех вопросов оперативного и тактического характера, особенно относительно выбора направлений главных ударов с тем, чтобы войска, действуя на этих направлениях, [331] были поставлены в наивыгоднейшие условия по отношению к противнику. Незаметно прошла ночь. Ровно в 8 часов утра на следующий день работа была окончена. Решение о контрнаступлении войск Сталинградского фронта было нанесено на карту и в виде конспекта записано на бумагу (схема 16).
По окончании этой работы мы снова встретились с Н. С. Хрущевым. Он подробно ознакомился со всеми наметками решения и после обсуждения деталей заключил:
— Решение хорошее. Оно безусловно сулит нам успех. Надо только со всей решительностью провести его теперь в жизнь.
Мы решили собрать руководящий состав фронта, чтобы поставить перед ним задачи по подготовке наступления. Сейчас же ко мне были приглашены: А. М. Василевский, как представитель Ставки, начальник штаба фронта генерал И. С. Варенников, мой заместитель генерал Г. Ф. Захаров, командующий воздушными силами фронта генерал Т. Т. Хрюкин, командующий артиллерией фронта генерал В. Н. Матвеев, командующий бронетанковыми и механизированными войсками генерал Н. А. Новиков.
Несмотря на усталость (от бессонной ночи), я доложил о нашем решении с большим подъемом. Казалось, одна мысль о намечавшемся наступлении придавала силы.
Я особо обратил внимание на необходимость прорыва обороны противника на широком фронте с расчетом, чтобы уже к исходу первого дня наступления образовалась значительная брешь в его обороне на южном фланге, по меньшей мере шириной до 50 километров по фронту; в этом случае противник не смог бы подтянуть резервы для локализации прорыва. «Вырезать» такой большой «кусок» фронта противника возможно было лишь концентрическими ударами механизированных корпусов на двух направлениях с тем, чтобы эти удары на глубине 20–30 километров сливались в один мощный удар, устремляясь на Калач.
После совещания мы простились с товарищем Василевским, который уезжал в Москву и должен был доложить о нашем окончательном решении Ставке. Пытаюсь заснуть, но безуспешно. В мыслях этап за этапом осуществляется [332] план разгрома врага, возникают новые вопросы, от решения которых зависит успех дела.
После принятия окончательного решения и вплоть до начала контрнаступления все наше внимание было сосредоточено на осуществлении целого ряда неотложных подготовительных мероприятий. Важнейшими из них были перегруппировка войск и обеспечение скрытности всей подготовки к контрнаступлению.
Перегруппировка войск с целью создания ударных группировок проходила в эти дни особенно интенсивно, но в строгом соответствии с планом штаба фронта. Коснусь лишь крупных передвижений по внутренней перегруппировке. Так, из 64-й армии две дивизии, а именно 169-я и 36-я гвардейская стрелковые, передавались в 57-ю армию, а 126-я стрелковая дивизия — в 51-ю армию. Из 57-й армии 15-я гвардейская стрелковая дивизия также была передана в 51-ю армию. В состав же 57-й армии были включены три мотострелковые бригады и пять отдельных танковых батальонов; все эти силы прибыли из резерва Верховного Главнокомандования. Из них был сформирован 13-й механизированный корпус. В состав 51-й армии были включены 4-й механизированный и 4-й кавалерийский корпуса.
Второй нашей важнейшей заботой были вопросы маскировки, скрытности сосредоточения своих войск, дезориентировки противника. Всему этому пришлось также уделить максимум внимания. Сосредоточение войск производилось только ночью{53}. Днем демонстрировалась полная «безжизненность» районов, где на день останавливались войска. В отдельных же районах с целью запутать врага производилось движение войск и техники, но в направлениях, уводящих от районов сосредоточения.
В конечных районах сосредоточения, а также на дневных стоянках запрещалось всякое передвижение. На период передвижения и сосредоточения войск штаб фронта учредил комендатуры по маршрутам движения войск, в районах сосредоточения, при переправах. Им были предоставлены широкие полномочия по контролю [333] за соблюдением установленного порядка движения, дисциплины и в особенности маскировки.
Эшелоны с пополнениями, подвозившимися по одноколейным железным дорогам, из-за беспрерывных налетов авиации приходилось разгружать на большом удалении от мест назначения, и войска вынуждены были преодолевать 300–400-километровые расстояния походным порядком. Но сложность транспортировки заключалась не только в этом. На пути было еще одно препятствие — Волга, находившаяся под особо жестким контролем противника. При нехватке переправочных средств даже для обеспечения 62-й и 64-й армий переброска на правый берег больших контингентов войск представляла дополнительные трудности. К тому же осенний спад воды более чем на 3 метра вынудил заново оборудовать все причалы. Начавшийся затем ледоход еще более осложнил переброску войск.
Вся эта непосредственная подготовка к операции протекала в ходе продолжавшихся упорнейших боев с врагом в городе.
Справедливости ради следует сказать, что два других фронта, готовившие контрнаступление, — Донской и Юго-Западный — находились в этом отношении в более благоприятных условиях, так как против них противник не предпринимал крупных боевых действий, а их коммуникации для сосредоточения войск, их материального обеспечения были несравненно более выгодными, чем наши. И все же, несмотря на все наши затруднения, Сталинградский фронт не отставал от других.
В начале подготовки к контрнаступлению командование фронта осуществляло руководство с прежнего командного пункта, так как не могло ослабить внимание к армиям, борющимся в городе. Однако в это время часто приходилось выезжать в войска, Сосредоточиваемые в районах, откуда готовилось контрнаступление.
Продолжительное время командармы ничего не знали о контрнаступлении, но, естественно, догадывались о том, что готовится нечто важное. Лишь в начале ноября вызванные на командный пункт командармы 57-й и 51-й генералы Толбухин и Труфанов получили устный приказ о подготовке к контрнаступлению. К 10 ноября они должны были закончить всю подготовку к операции [334] и отработать на местности с командирами корпусов и дивизий, а также с артиллерийскими и авиационными начальниками вопросы взаимодействия. Что касается постановки задачи на контрнаступление товарищу Шумилову, то это было сделано мной непосредственно на командном пункте 64-й армии несколько позже, но с расчетом, чтобы у него хватило времени на подготовку (в это время еще продолжались действия по осуществлению контрудара в районе Купоросного). Заметим попутно, что о готовящемся контрнаступлении знал ограниченный круг командиров; они обычно ставились в известность о предстоящей операции в такой срок до начала действий, чтобы успеть произвести необходимую подготовку. (Конкретно было отведено 8 дней на планирование и подготовку контрнаступления.)
9 ноября к нам на фронт прибыл заместитель Верховного Главнокомандующего товарищ Жуков с задачей проверить нашу готовность к контрнаступлению. На 10 ноября было назначено совещание командующих армиями, командиров корпусов и дивизий. На совещании, состоявшемся в районе командного пункта 57-й армии, в одном из домиков поселка Татьянки, прижавшегося к Волге и скрытого углублением обрывистого берега поймы реки, присутствовали товарищи Хрущев, Жуков, я, мои заместители Захаров, Попов, командующий бронетанковыми войсками фронта Новиков, командующий артиллерией фронта Матвеев, командармы Толбухин, Труфанов, командиры механизированных корпусов Вольский, Танасчишин, командир 4-го кавалерийского корпуса Шапкин, члены военных советов 51-й и 57-й армий Халезов и Мартыненко, начальники родов войск и служб фронта и командиры дивизий, входивших в ударные группы.
На совещании, которое проводилось Военным советом фронта, были заслушаны решения командующих армиями, командиров отдельных корпусов, некоторых командиров дивизий. Мы внесли ряд поправок в решения и утвердили их. Выступивший в заключение товарищ Жуков положительно отозвался о решениях и подготовке Сталинградского фронта, подчеркнув, что доложит в Ставке суть этих решений.
В конце совещания был отработан план взаимодействия фронтов, в особенности Сталинградского и Юго-Западного, [335] которые наступали навстречу друг другу и должны были соединиться и замкнуть кольцо окружения.
В приподнятом настроении разъехались военачальники по своим войскам. Утром следующего дня товарищ Жуков отправился в Ставку Верховного Главнокомандования.
12 ноября командный пункт был перенесен из Красного Сада в Райгород; здесь, между прочим, с целью маскировки командный пункт был организован как ВПУ; на нем находились оперативная группа, товарищ. Хрущев и я.
Все последующие после совещания дни мы продолжали заниматься исключительно подготовкой частей и соединений, предназначенных для участия в наступлении на главном направлении. Лично я проверил тактическую подготовку большинства ударных батальонов, во многих из них провел занятия на местности. При поверке боевой подготовки обращалось внимание также на моральное состояние; в зависимости от обстановки собирал роты, батальоны, беседовал с солдатами; в механизированных корпусах и в 126-й стрелковой дивизии провел совещание со всем командным составом. В других частях подобную же работу с присущей ему энергией провел товарищ Н. С. Хрущев. За два дня до контрнаступления в 64, 57 и 51-й армиях было проведено специальное совещание с командирами дивизий и полков, которые были подробно ознакомлены с предстоящими задачами.
Особое внимание мы уделили подвижным частям и соединениям, игравшим решающую роль в деле окружения противника. Только в результате стремительного и глубокого удара можно было рассчитывать на их выход в назначенный срок в район Калача, где предстояло установить непосредственную тактическую связь с подвижными соединениями Юго-Западного фронта и замкнуть кольцо окружения. Все эти части и соединения была в основном вновь сформированы и прибыли из резерва Ставки, их личный состав не мог еще в полной мере получить «сталинградской» закалки.
Мимоходом хочется заметить о сравнениях сталинградского наступления с битвой под Седаном в 1871 году и так называемым «чудом на Марне» в первую мировую [336] войну. Подобные сравнения, довольно широко распространенные в иностранной печати военного времени, конечно, не выдерживают критики. Они носят, безусловно, поверхностный характер, так как не исходят из глубины содержания сражений. Конечно, можно найти между этими разнообразными боевыми событиями сходство в деталях, но совершенно ясно, что Сталинград — это качественно новое явление. Еще никогда в истории войн не было использовано одновременно и на сравнительно ограниченном пространстве такое колоссальное количество техники. Ведь к началу контрнаступления под Сталинградом (т. е. к 19 ноября) у обеих сторон было более 1500 танков, 2450 самолетов, свыше 25000 орудий и минометов.
Напряженная работа командования фронта и армий в период подготовки контрнаступления дала свои результаты: боевые действия войск, начавших контрнаступление, сразу же развернулись успешно.
Крайне важно то, что противник просмотрел нашу подготовку. Ведь здесь имел место не простой военный обман; налицо была не только тактическая внезапность в действиях какого-то отдельного соединения или части, которые можно довольно легко скрыть. Здесь речь шла о стратегической внезапности: к участкам намеченных прорывов обороны противника сосредоточивались значительные силы за счет резервов Ставки и внутренних перегруппировок фронтов; подготовка к наступлению трех фронтов оказалась неразгаданной. Невиданный в истории позор для воюющей армии!
Главный просчет немецкого командования заключался в недооценке сил советского народа, его армии и переоценке своих сил. Немецкое командование всерьез считало, что Советская Армия в 1942 г. была не способна к большим наступательным операциям. Геббельсовская пропаганда даже утверждала, что Советская Армия находится накануне полного краха. Это, безусловно, усыпляло бдительность и командования, и войск противника, хотя в ряде операций, особенно в оборонительном сражении под Сталинградом, немцы должны были убедиться в обратном.
Наши военные кадры оказались более зрелыми, более способными. Наши мероприятия, направленные к дезинформации противника, возымели свое действие: мы заставили [337] его думать о нас так, как нам было в то время выгодно. Сейчас надо прямо признать, что немецкая разведка всех видов, в том числе и разведка наземных войск под Сталинградом, действовала плохо. Командование 6-й и 4-й танковой армий, увлекшись боями за город, потеряло перспективу в отношении фронта в целом. Оно плохо знало наши войска и совершенно не знало наши командные кадры. Характерно, что в книгах немецких генералов и историков, вышедших спустя 10 и более лет после окончания войны, почти совершенно нет упоминаний о советских военачальниках, а если такие упоминания изредка и встречаются, то они тоже свидетельствуют о полной неосведомленности наших противников в данном вопросе. [338]