Шестнадцать часов перед войной
Такова военная служба: еще несколько дней назад я жил делами и заботами командира отдельного танкового разведывательного батальона, а сегодня вступаю в новую должность — начальника штаба 63-го танкового полка 32-й танковой дивизии. Чтобы представиться командованию, утром прибыл в штаб, разместившийся на окраине Львова в помещении бывшего кадетского корпуса.
Новое назначение, как всегда, волновало. Думалось о трудностях штабной работы, с которой раньше не сталкивался, о подчиненных, с которыми придется ее вести. И конечно, о предстоящей встрече с комдивом полковником Пушкиным. Знакомы мы были давно, еще с 1932 года. Ефим Григорьевич был начальником штаба в одном из полков 14-й кавалерийской дивизии, а я командовал танковым эскадроном. Об этом человеке у меня сохранились самые добрые воспоминания. Мы, молодые командиры, считали, что Пушкин — прирожденный военный талант, многому учились у него, видя в нем умелого организатора и требовательного начальника.
С тех пор прошло почти десять лет. В ходе индустриализации страны, развития оборонной промышленности Красная Армия оснащалась все более современной техникой, в том числе и бронетанковой. Многие кавалеристы сменили коня и клинок на танк. Стал танкистом и Ефим Григорьевич Пушкин. Я слышал, что новое дело он освоил вполне успешно, как и прежнее, и его считают одним из опытных командиров-танкистов. И вот теперь мне предстоит служить в его непосредственном подчинении... — Комдив ждет вас, — взяв под козырек, сообщил мне дежурный по штабу дивизии. [4]
Я открыл дверь кабинета и увидел слегка склоненную над письменным столом плотную коренастую фигуру полковника Пушкина. Почему-то вспомнилось, как когда-то крепко и уверенно сидел он в седле. Видимо, так же надежно теперь он чувствует себя и в танке. Вот он встал, привычным движением оправил гимнастерку, коснулся рукой короткой прически. На чисто выбритом лице, в голубых лучистых глазах радостная улыбка.
— Александр Васильевич, сколько лет, сколько зим!
— Товарищ полковник, — начал было я, смущенный такой встречей, — капитан Егоров прибыл...
— Вижу, что прибыл. Садись, рассказывай...
Ефим Григорьевич знал, что я назначен с должности командира отдельного танкового разведбатальона и сразу заметил:
— Привык командовать. Это хорошо. Но командиру очень важно знать работу штаба. Тогда ему легче руководить боем...
Наш разговор прервали вошедшие в кабинет старший батальонный комиссар и подполковник. Первого я знал. Это был заместитель командира дивизии по политчасти Д. Г. Чепига, в прошлом начальник политотдела танковой бригады, в которой я командовал разведбатальоном.
— Новый начальник штаба шестьдесят третьего полка Александр Васильевич Егоров, — представил меня комдив. — Знакомьтесь.
— Что нам знакомиться, — улыбнулся в ответ Чепига. — Мы с ним свой пуд соли давно съели.
— А нам надо обязательно познакомиться, — протянул мне руку подполковник. — Начальник штаба дивизии Зимин. Когда освободитесь — зайдите. Поговорим. Работа вас ждет серьезная.
Вскоре Чепига и Зимин вышли, и комдив продолжил беседу со мной. Медленно прохаживаясь по комнате, говорил о самом важном в жизни 32-й танковой дивизии, входившей в состав 4-го мехкорпуса 6-й армии.
— Дивизия в основном заканчивает формирование. Командование Киевского особого военного округа посылает в корпус и в нашу дивизию все новые танки, которые получает от промышленности. — Отличные машины, — сказал Пушкин. — Пойдешь по парку полка, посмотришь на них и, думаю, не раз скажешь спасибо рабочему классу. Так что наша дивизия необычная. Она одна из немногих в Красной Армии, имеющих на вооружении КВ и Т-34. [5]
Из рассказа комдива я узнал, что в каждом полку дивизии уже имеется по два батальона новейших танков и по одному батальону легких. Последние в недалеком будущем тоже будут заменены новыми. На подходе один дивизион 122-миллиметровых гаубиц, личный состав мотострелкового полка. Плохо с транспортом: дивизия укомплектована им лишь на 60 процентов. Обещают пополнить, но трудно сказать когда. Командный состав 63-го полка в основном кадровый, подавляющее большинство — коммунисты и комсомольцы. Есть участники боев на Халхин-Голе и в Финляндии. Их немного, но опыт людей обстрелянных надо ценить и изучать. В общем, личный состав крепкий, надежный, хотя для действий в составе роты, батальона, полка еще не слажен. Новые машины получены полтора-два месяца назад, и механики-водители только начинают осваивать их. Для начальника штаба тут очень ответственный участок работы. Нужно сделать все, чтобы форсировать боевую учебу, использовать каждую возможность для отработки вождения и стрельбы.
Пушкин напомнил, что полком командует майор М. И. Жеглов. Его я тоже хорошо знал по танковой бригаде, в которой служил недавно.
— Все ли ясно? — спросил комдив, давая понять, что разговор окончен.
Я молчал, не решаясь высказать те мысли, которые в последние дни не давали покоя. Пушкин понял мою заминку и, глядя в упор, потребовал:
— Говори!
— Товарищ полковник, — начал я осторожно, — восьмая танковая вчера по тревоге вышла на полигон. Все чаще говорят о скорой войне...
— Что ж, — прервал меня Пушкин, — обстановка на границе действительно тревожная. Мы, конечно, не можем не верить Заявлению ТАСС{1}, но то, что немцы готовятся к войне против Советского Союза, — тоже факт.
Ефим Григорьевич задумался, будто решал, добавить ли еще что-то к сказанному. Наконец продолжил: [6]
— В разведсводках есть сообщение о том, что немцы даже заготовили указатели дорог в направлении Львова и других городов. Назначены гитлеровские коменданты городов, в том числе Львова и Перемышля. Все это надо иметь в виду... Позавчера командующий армией приказал привести полки в повышенную боевую готовность. Машины полностью заправлены горючим. Личному составу выдан один боекомплект боеприпасов и неприкосновенный запас продовольствия. 23 июня ваш полк будет выведен на полигон, — спокойно закончил комдив. — Вот и все. Выводы делай сам. Желаю успеха, до свидания, — подал он на прощание руку.
Начальник штаба дивизии подполковник С. В. Зимин коротко информировал меня о штабе полка. По его словам, штаб полка укомплектован, но как орган управления слажен недостаточно. Работа мне предстояла большая и трудная... и надо было торопиться.
С этими мыслями я пришел в полк. Проверив мои документы, дежурный по части лейтенант Струк доложил:
— Командир полка с командирами батальонов и рот находится на рекогносцировке маршрутов и района сбора по боевой тревоге.
Дежурный произвел на меня хорошее впечатление. Новое стального цвета обмундирование сидело на нем как-то особенно ладно, подчеркивая юношескую стройность. На мои вопросы он отвечал коротко, ясно и деловито.
В течение часа мы обошли казармы, парки боевых машин. КВ и тридцатьчетверки я видел не впервые, но, глядя на них, вновь и вновь восхищался этими машинами. У Т-34 наклон верхнего и нижнего листов лобовой брони, верхних бортовых листов, нависающих над гусеницами, обеспечивает снарядостойкость корпуса, 76-миллиметровая пушка, установленная в башне, спарена с пулеметом. В лобовом листе корпуса вмонтирован курсовой пулемет. Часть башни слегка возвышается. Это командирская башенка, оборудованная приборами кругового обзора. Для водителя в крышке его люка установлены два перископических смотровых прибора, закрываемых смотровыми крышками. Вес танка солидный — около 30 тонн. Несмотря на это, скорость — более 50 километров в час.
И все же не думалось тогда, что тридцатьчетверка будет признана лучшим средним танком второй мировой войны, что суждено ей навечно встать на пьедесталах во многих городах Европы, олицетворяя собой боевую мощь и доблесть нашей армии-освободительницы... [7]
Осматривая ряды КВ и тридцатьчетверок, задумался и о другом: а какими танками располагает враг? Невольно вспомнились события 1939 года — наш освободительный поход в Западную Украину. Тогда, утром 17 сентября, 24-я танковая бригада полковника П. С. Фотченкова, в состав которой входил танковый разведбатальон под моим началом, вместе с другими частями Киевского особого военного округа перешла границу на тернопольском направлении. Батальон действовал в передовом отряде. К вечеру того же дня мы достигли Тернополя, а в ночь на 19 сентября вступили во Львов. Население встречало Красную Армию с ликованием. Настроение у нас было приподнятое: ведь мы выполняли справедливую освободительную миссию.
Наш передовой отряд продолжал быстро продвигаться к демаркационной линии. Неожиданно мы увидели мчавшиеся в сторону Львова немецкие танки, пехоту и артиллерию. Это насторожило. Ведь демаркационная линия, установленная заранее, проходила значительно западнее. Не могли немцы не знать и того, что польская армия генерала Лангера, оборонявшая Львов с запада, сложила оружие. И все же немцы явно спешили ворваться в город, надеясь, видимо, опередить наши основные силы.
Что делать? Уступить дорогу и пропустить их во Львов? Нет. Надо преградить путь! По моей команде батальон развернулся. Мы дали немцам понять, что на территорию, занятую советскими войсками, им двигаться не следует, но они открыли огонь по нашим танкам. И снова вопрос: как ответить на явную провокацию? Я принял решение — открыть огонь. Заняв выгодную позицию, танкисты батальона дали несколько залпов из пушек. Наш огонь оказался довольно точным: замолчали две артиллерийские батареи немцев, выдвинутые на прямую наводку, были убиты несколько десятков солдат и офицеров. Не обошлось без потерь и у нас. Погиб в танке политрук Василий Позняков, сгорели две бронемашины.
На другой же день немцы принесли свои извинения и выразили сожаление по поводу этого столкновения. Они пытались все объяснить тем, что советские войска приняли за польские, оборонявшие Львов. Нам пришлось выслушать и принять эти извинения. Однако сердцем мы чувствовали — гитлеровцам было очень важно провести разведку нашей силы, проверить способность к сопротивлению. Что ж, первая проба не могла обнадежить их... [8]
В те дни у нас было несколько так называемых дружеских встреч. Сначала около 20 немецких офицеров прибыло к нам. Командир бригады полковник Фотченков принимал их в предместье Львова — в Винниках. На этой встрече присутствовали многие командиры и политработники нашей бригады. Довелось там быть и мне. Гостей мы приняли по всем правилам. Провели их в расположение части, показали боевую технику. Гости улыбались, говорили нам комплименты. Но их чрезмерное любопытство раздражало и настораживало нас. Особенно интересовались они танками. Осматривали снаружи, заглядывали в люки, в башни, пытались как можно больше узнать о броне, вооружении, о всех тактико-технических данных наших машин.
Вскоре мы нанесли ответный визит. Немцы приняли нас с показным радушием. Демонстрировали боевую технику, расхваливали ее, за столом произносили тосты за дружбу. Подвыпившие гитлеровские офицеры самоуверенно заявляли, что немцы наведут «новый порядок» в Европе.
Может быть, и не так запомнилась бы мне эта встреча, если бы не произошел во время ее один непредвиденный случай. Дело в том, что мой подчиненный старший лейтенант Ткаченко проявил «инициативу», за которую потом мне здорово попало от старших начальников.
Когда после осмотра боевых машин хозяева и гости направились в особняк на банкет, Ткаченко отстал. Забравшись в немецкий танк Т-III, он внимательно осмотрел приборы, быстро понял что к чему, а потом попробовал завести двигатель. Нажал стартер, увеличил подачу топлива, и мотор заработал. Вот тут и возник у него дерзкий план: угнать машину в свое расположение и хорошенько изучить ее. Ведь немцы уверяли, что Т-III — танк новейшей конструкции...
В тот же день немцы обнаружили пропажу. Обратились с претензиями к нам. Глава нашей делегации полковник Фотченков ничего определенного ответить не мог и был страшно удивлен, когда поздно вечером я доложил ему о поступке старшего лейтенанта Ткаченко. [9] Он вызвал нас обоих. Едва мы успели доложить о прибытии, обрушился на старшего лейтенанта:
— Политики не понимаете, товарищ Ткаченко, — не скрывая возмущения, упрекал Фотченков моего подчиненного. — Ваш легкомысленный поступок может привести к серьезным осложнениям в дипломатических отношениях с Германией. И о чем вы только думали?
— О Родине думал, о нашей армии думал, — выпалил Ткаченко.
Фотченков, расхаживавший по кабинету, остановился как вкопанный. Он явно не ожидал такого ответа.
— Слышишь, какими высокими словами оправдывается, — обратился он уже ко мне. — Он о Родине думал, о нашей армии думал. А думали вы о том, что наша страна всегда точно и пунктуально соблюдает свои договоры и соглашения с другими государствами?..
Ткаченко молчал. Наверное, он только теперь задумался над тем, какие последствия может иметь его поступок...
— Товарищ полковник, выслушайте меня, — просит старший лейтенант. — Я командир-разведчик и думал только о том, чтобы мы знали технику вероятного противника.
— Таким грубым способом разведданные не добывают, — упрекает Фотченков моего подчиненного. — Недозволенный это прием, товарищ Ткаченко.
— А в бою за такие данные, может, десятками и сотнями жизней заплатить придется, — пытается убедить комбрига старший лейтенант. — Вот и хотел я, чтобы мы эти жизни сохранили...
Разговор кончился тем, что Фотченков объявил мне и Ткаченко по выговору и приказал немедленно доставить танк для передачи немцам...
Вспоминая этот случай, я сравнивал нашу тридцатьчетверку с немецким Т-III. Вооружение у немецкого танка — одна пушка 37– или 50-миллиметрового калибра, у нашего — 76-миллиметровая пушка. Скорость примерно одинаковая. Так что налицо явное преимущество в огне нашей машины над немецкой. А может быть, за последнее время и у немцев появилось что-то новое?.. [10]
В штабе полка долго беседовал со своим помощником старшим лейтенантом И. И. Сизовым. Познакомился со штатным составом полка. Старший лейтенант Сизов коротко рассказал о командирах батальонов. Капитан А. Д. Щеглов — участник боев в Испании, награжден орденами Красного Знамени и Красной Звезды, командир боевой, опытный. Майор В. Г. Колхидашвили — в прошлом артиллерист, но и танковое дело освоил хорошо, умело обучает подчиненных. Третьим батальоном, имеющим на вооружении танки Т-26, командует капитан П. Г. Сазонов. Его я знал еще по совместной службе в 14-й кавалерийской дивизии. Всего в полку 150 боевых машин.
Старший лейтенант Сизов довольно подробно рассказал мне о работе, проделанной штабом полка по доукомплектованию батальонов и рот, подготовке их к выходу на полигон.
— Три дня тому назад, — сообщил он, — по приказу командира дивизии в танки загружены боеприпасы. Так что на полигон они выйдут с полным боекомплектом...
Теплый летний вечер. Вспыхнули огни на улицах, причудливо разбегающихся по холмам. В открытое окно ворвался запах зелени, цветов. Это бередит душу. Если бы не новое назначение, то был бы я сейчас в отпуске — он планировался как раз на июнь. Бродил бы вместе с женой и детьми по знакомым с детства полям и лугам на Вла-димирщине, по красивым берегам реки Клязьмы. А теперь даже трудно сказать, когда появится эта возможность. Будто желая успокоить меня, из репродуктора во дворе городка звучал проникновенный голос:
Любимый город может спать спокойно,Смотрю в окно. Как и всегда, горят, мерцают на улицах мирные огни. Спокойно засыпает город.
Командир полка майор Жеглов возвратился в штаб поздно вечером. Вошел твердой размашистой походкой. Как старые знакомые мы обменялись крепким рукопожатием. У Жеглова те же усики, те же темные волосы, не тронутые сединой. Замечаю: стал грузноват. Видимо, сказывается возраст — перевалило за сорок.
— Значит, приступил к новым обязанностям, — сказал он задумчиво. — Служба она, брат, то вдруг разбросает далеко, то опять соединит... [11]
В двадцать четвертой танковой бригаде Жеглов был и на строевой и на хозяйственной работе. Опыта руководства танковой частью у него, конечно, было маловато. Недаром Пушкин советовал:
— Командира не подменяй, а когда необходимо — подскажи. У тебя опыт хоть и меньшего масштаба, но и его не держи под замком. Жеглов всегда поймет тебя.
Разговор с командиром полка, по существу, не состоялся. Решили так: время позднее, надо отдохнуть, а завтра, несмотря на выходной, поработать. Вместе обдумаем, обсудим, как лучше подготовить подразделения к выходу на полигон, к сбору по боевой тревоге.
Жизнь перечеркнула все наши планы. [12]
Танки идут к границе
В ту ночь мне долго не спалось: перебирал в памяти события минувшего дня, думал о завтрашнем. Наконец сон одолел меня. Сколько я проспал — не знаю. Разбудил настойчивый телефонный звонок. Вскочил с постели. В комнате темно. Стараюсь понять, что же от меня требуется. Телефон звонит вновь. Торопливо протирая глаза, протягиваю руку к телефонной трубке и слышу взволнованный голос:
— Товарищ капитан, докладывает дежурный по части. Объявлена боевая тревога.
Сон проходит окончательно. А в трубке опять:
— Товарищ капитан...
— Вас понял, — отвечаю, мысленно ругая себя, что задержался с ответом.
Сборы недолги. Гимнастерка, брюки, сапоги, фуражка, ремень, оружие — в считанные минуты все это на мне. Чемодан, с которым надо прибыть к месту сбора, у каждого командира наготове. В нем уложено все, что нужно на первый случай.
Проснулась жена. В глазах вопрос: что случилось?
— Тревога, — стараясь сохранить спокойствие, отвечаю ей.
Глянул на детей. Они спокойно спят, еще не зная, впрочем, как и я сам, какие суровые испытания ждут нас всех впереди. На ходу попрощался с женой и выбежал из дому. Город еще не проснулся. Улицы его пустынны. Я не иду, а почти бегу.
Вот и контрольно-пропускной пункт полка. Часовой пропускает меня. Дежурный по части кого-то торопит по телефону. В парках уже гудят моторы танков и автомашин, снятых с консервации. Командир полка майор Жеглов, встретив меня, как-то необычно, рывком пожал руку и тут же отдал распоряжение: [13]
— Выстраивай колонну полка и веди в Яновский лес...
— С какой задачей? — спросил я.
— Задачу получим позднее. Меня с заместителем по политической части вызывает комдив. Что-то неладное происходит...
В штабе полка та же озабоченность, что и в батальонах: быстро укладываются в машины ящики с документами, вынимается все нужное из столов и сейфов. Едва я успел сказать несколько слов своему помощнику, как раздался продолжительный телефонный звонок. Начальник штаба дивизии требовал доклада о готовности полка к выступлению. Выслушав меня, деловито заметил:
— Напоминаю: начало выступления — в три ноль-ноль...
Только положил трубку — снова звонок. По голосу узнаю заместителя командира дивизии по политической части старшего батальонного комиссара Чепигу.
— Егоров, что делается в полку?
— В три выступаем при полной боевой...
И тут же спрашиваю:
— Это война?
— Без паники, Егоров, — бросил в ответ Чепига и положил трубку.
К трем часам полк закончил сбор по тревоге, и я отдал распоряжение на марш. Первым двинулся второй танковый батальон, за ним — штаб полка. Из кабины автобуса мне видно, как в глубине расположения полка разматывается стальная колонна и быстро двигается к центру города. Застонали под ее тяжестью мостовые, поплыли над ними черные облака дыма. Несмотря на ранний час, у многих подъездов стояли люди, разбуженные гулом танковых двигателей. Торопливо крестились пожилые женщины, чувствуя что-то неладное. У всех в глазах была тревога и немой вопрос...
Колонна танков приближается к Яновскому лесу, от которого рукой подать до границы. Что ждет нас там — учения или бой? Может, обстановка действительно такова, что командование нашей армии выдвигает дивизию поближе к частям, прикрывающим границу?
Танки идут без света, со скоростью тридцать километров в час. Я знаю, как трудно сейчас механикам-водителям. Большинство из них всего несколько раз садились за рычаги новых машин. А тут ночь... да и волнение дает себя знать. [14]
Свернув с Краковского шоссе, колонна втягивается в лес километрах в десяти от Янова. С помощником начальника штаба старшим лейтенантом Сизовым мы выбрались из машины, поднялись на высотку, что была рядом, на самой опушке леса. Светало, и окружающая местность хорошо просматривалась. Утро стояло теплое, тихое. Воздух был напоен ароматом трав, цветов. Казалось, все дышало радостью наступающего летнего дня. И только приглушенный рокот танков, углубляющихся в лес, вызывал какую-то смутную тревогу.
— Подходят последние машины, — сказал старший лейтенант Сизов. Его слова заглушили вой мотора и свист рассекаемого воздуха: совсем низко над дорогой пронесся самолет. Раздалась пулеметная очередь. Самолет сделал вираж, и я увидел черно-белые кресты на его крыльях.
— Товарищ капитан, это же немецкий истребитель! — крикнул старший лейтенант Сизов.
«Провокация или война?» Этот вопрос обжег сознание.
Истребитель, развернувшись, снова появился над дорогой, поливая ее пулеметным огнем. Вдруг под самым фюзеляжем я заметил черные точки. Едва отделившись от самолета, они образовали серое облако, медленно спускающееся на землю. Это были листовки.
В ту же минуту нарастающий гул послышался с другой стороны. Мы с Сизовым посмотрели туда. Над лесом, что был недалеко от нас, показалась армада бомбардировщиков. Вот они начали стремительно снижаться, и в утренней тишине загрохотали взрывы. Я знал, что в том лесу находился летний лагерь частей 81-й мотострелковой дивизии нашего корпуса. Сумели ли командиры вывести из лагеря личный состав и технику, не застал ли пх налет вражеской авиации в палатках? Позднее я узнал, что бомбовый удар не достиг цели: вечером 21 июня части 81-й мотострелковой дивизии были подняты по тревоге и выведены в другой район. Утром 22 июня они вступили в бой... [15]
В Яновском лесу мы задержались недолго. Из штаба армии, куда командующий вызывал командиров частей, находившихся во Львове, прибыл майор Жеглов. Он приказал собрать командиров батальонов и рот. Мне хотелось расспросить его об обстановке, о полученной задаче, но чувствовал, что делать этого не следует. Углубившись в свои мысли, Жеглов быстро ходил у штабного автобуса, ожидая подчиненных.
— Все в сборе? — спросил он, окинув взглядом собравшихся. И получив утвердительный ответ, с трудом начал говорить: — Сегодня утром немцы сбросили бомбы на Львов и открыли артиллерийский огонь на границе, возможно, в провокационных целях. Поэтому мы должны соблюдать осторожность, не поддаваться на провокации. Наш полк совершает марш в район Судова Вишня — в направлении на Перемышль. При появлении немецких самолетов движение прекратить, а если позволит местность — замаскироваться. Порядок движения: рота управления и штаб полка, первый, второй и третий батальон, тылы полка, ремонтные мастерские. Задача ясна?
— Не совсем, товарищ майор, — сказал кто-то из командиров. Не похоже на провокацию, когда кругом бомбежка и артиллерийская канонада...
— Я сообщил все, что мне известно, — перебил его Жеглов. — По местам, и выполняйте поставленную задачу.
Командиры побежали в свои подразделения. Мы с Жегловым остались вдвоем. Перехватив мой вопросительный взгляд, он бросил:
— Тоже ждешь разъяснений? Но я их пока не получал!..
— Товарищ майор, разрешите доложить, — подбежал к нам взволнованный начальник четвертой части штаба техник-интендант 2 ранга Мовчан. — Только что установлена связь с зимними квартирами. Наш городок бомбила немецкая авиация... Запрашивают, как быть с семьями...
Мы переглянулись. Как быть с семьями? Секунду помедлив, Жеглов сказал:
— В городке всем оставаться на месте.
Лес снова наполнился гулом двигателей. Батальоны вышли на шоссе. Замаскированные ветками бука и орешника, танки и автомашины напоминали зеленые копны. Сижу в кабине штабного автобуса и напряженно думаю о событиях минувшего утра. Теперь абсолютно ясно — началась война. Но где враг, какими силами он перешел границу, где мы столкнемся с ним? Никакой задачи на такой случай мы не получили. [16]
Вижу, как впереди остановился танк командира полка. Рядом с ним броневик, посланный в разведку в направлении Перемышля. Останавливаю автобус и бегу туда. Командир-разведчик доложил, что в районе Мосциска (25 километров восточнее Перемышля) обнаружен противник. Жеглов тут же приказал командирам батальонов продолжать марш в готовности к развертыванию в боевой порядок. Но только мы тронулись, последовала новая команда:
— Стой. Все кругом!
Высунувшись из кабины, заметил, что командир полка разговаривает с высоким генералом в очках. Узнал его сразу. Это командир нашего 4-го механизированного корпуса. Подошел к ним, представился комкору.
— А вы, начальник штаба, садитесь в танк и следуйте за командиром полка.
Такое приказание удивило меня. Неужели командир корпуса не знает, что по штатному расписанию начальнику штаба танк не положен? Беспокоило и другое: мой отрыв от штаба непременно скажется на управлении полком. Однако я не высказал генералу своих сомнений и, выполняя его приказ, вслед за Жегловым направился к танку.
— Что означает последняя команда «Стой. Все кругом!»? — спросил я командира полка.
— Получена новая задача, — ответил он, — двигаться в направлении Рава-Русская. Немцы прорвались через границу в районе деревни Краковец. Нам предстоит выбить захватчиков и восстановить положение. Сейчас поставим боевую задачу батальонам, — сказал Жеглов и поднялся на крыло своего танка. Мне пришлось влезть в следующую за ним тридцатьчетверку.
Причины переброски полка мне были тогда непонятны... Лишь много лет спустя, работая в Архиве Министерства обороны над документами первых дней войны, я нашел такое боевое распоряжение штаба 6-й армии: [17]
«Боевое распоряжение № 001 22.6.41 г.Штаб 6 А, г. Львов.
1. Противник занял Корчин (10 километров юго-восточнее Крыстынополя), пехотой и танками наступает в направлении Радзехув.
2. Выделить два батальона средних танков от 32-й танковой дивизии и один батальон мотопехоты от 81-й мотострелковой дивизии и нанести ими удар в направлении Жулькев, Каменка-Струмилова, м. Холуюв и во взаимодействии с частями 15-го механизированного корпуса уничтожить пехоту и танки противника в районе Радзехува. По ликвидации противника в указанном районе сосредоточиться в лесу, в двух километрах южнее м. Холуюв.
Остальным механизированным корпусам быть в готовности к удару в направлении Краковец, Радымно с целью уничтожения противника, прорвавшегося в районе Дуньковице.
НШ 6 КОМБРИГ ИВАНОВ
НАЧ. ОПЕР. ОТДЕЛА ПОЛКОВНИК
ВЕЯЛКО».
Развернувшись, колонна тронулась, по сути дела, в обратный путь. Тридцатьчетверка, в которой я оказался по приказу командира корпуса, шла за машиной Жеглова. В Т-34 я впервые. В разведбатальоне, которым командовал до прибытия в полк, таких машин еще не было. Внимательно присматриваюсь к экипажу, к тому, как ведут себя люди, как выполняют свои обязанности. Все идет, на мой взгляд, нормально. Сожалею об одном: водить этот танк, стрелять из него мне не довелось. А как это надо теперь!
Колонна продолжает марш. В танке жарко и пыльно — летний день вступает в свои права. Я сижу на днище машины, смотрю на лампочки, что непрерывно мигают на приборном щите, прислушиваюсь к шуму двигателя и трансмиссии, а мысли об одном — о предстоящем бое. На душе тревожно. Задача, поставленная нам, — недостаточно определенная. Указано лишь направление движения и пункт, из которого предстоит выбить противника. Кто впереди нас, с кем взаимодействовать в бою — неизвестно.
Пытаюсь мысленно представить положение на государственной границе. Я знал, что стосорокакилометровый участок от Крыстынополя до Радымно прикрывают два погранотряда, 41, 97, 159-я стрелковые и 3-я кавалерийская дивизия. Они должны быть впереди нас. Удалось ли им своевременно выйти на свои рубежи? Какую задачу выполняют сейчас? Может быть, кое-что выяснит начальник полковой разведки лейтенант Корж, которого мы выслали вперед? Как нужны сейчас хотя бы самые общие сведения о противнике... [18]
Механик-водитель сбавил скорость и резко затормозил.
— В чем дело? — кричу командиру экипажа.
— Воздух, — отвечает он.
Открываю люк. Дневной свет на мгновение ослепляет, но в ту же минуту замечаю, как далеко впереди, на дороге, на обочинах, поднимаются черные клубы дыма. Это взрывы бомб. Самолеты все ближе к нам. Остроносые, с немного приподнятыми крыльями, они нависли над танковой колонной, и один за другим сбрасывают свой страшный груз. Грохот, свист, огонь, дым...
Над машиной командира полка мелькнули флажки: «Вперед! За мной!» Она круто разворачивается на месте, неуклюже переползает придорожную канаву и, набирая скорость, идет в сторону леса. Наш танк двигается следом. Я успел осмотреться. Вот справа пойма реки Шкло. Значит, мы западнее Яворова. На дороге горят транспортные машины, рвутся боеприпасы, неподвижно застыли несколько танков, поврежденные при бомбежке. Немецкие самолеты неторопливо разворачиваются, и снова вой, грохот...
Мы уже приближались к лесу, когда вдруг справа и слева от нас начали рваться снаряды. Машина командира полка резко увеличила скорость и вышла из-под обстрела. Я передал механику-водителю: следовать за Жегловым. Чтобы понять происходящее, открываю люк. Первое, что заметил — группы наших пехотинцев. Неужели отступают?
Танк Жеглова остановился. Командир полка вышел из машины, подозвал одного из бойцов. Остановились и мы. Я услышал обрывок фразы: «...прорвались немецкие танки».
— Где они? — спрашивает Жеглов.
— Там, у леса... Идут сюда...
К машине командира подкатывает запыленный броневик. Из него выпрыгивает лейтенант Корж и бежит к Жеглову.
Его танковый шлем расстегнут, слегка сдвинут на затылок. Лицо разгоряченное, озабоченное. [19]
— Товарищ майор, — докладывает Корж, — взвод разведки захватил пленного.
— Что узнали? — нетерпеливо спрашивает Жеглов.
— Пленный из 68-й пехотной дивизии, захвачен в районе деревни Краковец.
— Что еще удалось узнать? — опять торопит Жеглов.
— Больше ничего, товарищ майор. На вопросы отвечать не хочет. Только и твердит: «русс капут» и «хайль Гитлер»...
Жеглов стиснул зубы и, бросив взгляд в мою сторону, приказал:
— Пленного отправьте в штаб дивизии. О результатах допроса доложите потом. Что еще успели заметить разведчики в районе деревни Краковец?
— Продвигаются немцы, — замялся Корж. — Танки, артиллерия, пехота...
Впереди снова усилился артиллерийский огонь. Связываемся с командирами батальонов. Они докладывают: вступили в бой. Несколько снарядов разорвалось недалеко от нас. Один так близко, что меня обдало горячей волной. Как по команде мы с Жегловым бросились к танкам. Наши машины двинулись вперед, к пойме реки Шкло. Беру у командира танка наушники, переключаю на себя, прислушиваюсь. Вот сквозь вой и грохот прорывается хриплый голос:
— Первый, первый, я второй...
Это майор Колхидашвили. Вызывает командира полка. Что сообщит он, какие вести долетят до нас? Треск в наушниках не прекращается. Скорей, скорей бы доложил о происходящем... Как томительны и долги секунды ожидания.
— Я второй, я второй, — продолжает Колхидашвили. — Батальон пехоты и пятнадцать танков противника прорвались к мосту у деревни Шкло... Веду бой...
Не выдержав, открываю люк, смотрю туда, откуда доносится близкая канонада. Это на левом фланге полка, как раз там, где находится батальон Колхидашвили. Один за другим снопы огня и дыма вырываются из пушки нашего танка. «Куда он стреляет?» — мелькнула тревожная мысль. Ведь противника пока не видно, а боекомплект у танка не столь велик — 100 артиллерийских снарядов и 3600 пулеметных патронов.
— Куда стреляете? — кричу наводчику. [20]
— В сторону фашистов, — отвечает он.
— А цель видите?
— Нет...
— Почему же спешите? У артиллеристов есть правило: не вижу — не стреляю. Так надо и нам...
Водитель прибавил газ, и вскоре мы оказались на месте только что разыгравшегося первого встречного боя с врагом, который принял батальон майора Щеглова. На поле застыли три немецких танка. Они еще не успели сгореть, и багровое пламя вырывается у них из башен и люков. Ползет в сторону густой дым, рвутся боеприпасы. Слева от дороги на Краковец в болотистой пойме застряли пять наших танков. Три из них продолжают вести огонь, у двух хлопочут танкисты, прилаживая к гусеницам бревна для самовытаскивания.
По башне одной из тридцатьчетверок скользнул немецкий снаряд, высек сноп искр и с воем пронесся над нами. За рекой вновь слышатся выстрелы, и в нашем расположении беспорядочно грохочут взрывы.
Как же проходил этот первый бой? Начался он так. Захватив мост через реку Шкло у деревни Краковец, вражеские танки двинулись на позиции, которые успела занять здесь наша пехота. В этот момент сюда подошла рота старшего лейтенанта Бесчетнова.
Первую вражескую атаку рота отбила, но это далось нелегко: три наших танка вышли из строя, был тяжело ранен командир батальона майор Щеглов. В командование батальоном вступил Бесчетнов. Он попытался установить связь с другими батальонами — не получилось. А впереди уже слышался тяжелый рокот танковых двигателей — в долину реки Шкло спускались еще десять гитлеровских танков. Тогда Бесчетнов подал команду:
— Всем! Стой! С места огонь!
Стреляя на ходу, немецкие танки устремились прямо на позиции роты Бесчетнова. Приблизительно с пятисот метров они были встречены дружным огнем. Первый вражеский танк подбил лейтенант И. Д. Рощин, второй поджег экипаж командира роты, вскоре с разорванной гусеницей завертелась на месте и третья фашистская машина. Не помогла немцам и авиация, неожиданно налетевшая на боевой порядок батальона. Оставив на поле боя несколько подбитых и сожженных танков, гитлеровцы отошли... [21]
— Быстрее вытаскивайте застрявшие машины, — приказал я Бесчетнову. — Немцы могут повторить атаку.
От командира полка я отстал при подходе к реке Шкло и сейчас не знал, где он, какое решение принял, когда два наших батальона встретились с врагом. Брала обида, что, выполняя приказ командира корпуса, я по существу оказался в роли рядового танкиста, оторвался от штаба полка, не имел связи со штабом дивизии. Знал лишь то, что видел сам и что услышал от командира роты старшего лейтенанта Бесчетнова.
Попытался найти в эфире радиостанцию Жеглова. Она не отвечала. К счастью, удалось связаться со вторым батальоном. Вступив с ходу в бой, он отбросил немецкую пехоту и танки. Колхидашвили повел роты вперед, но, встретив сильный огонь вражеской артиллерии и танков, вынужден был остановиться. Две роты первого батальона были где-то на левом фланге. Приказал старшему лейтенанту Бесчетнову установить с ними связь. Третий батальон, свернув с дороги, над которой то и дело кружила вражеские самолеты, остановился недалеко в лесу и ждал приказа. Снова и снова бросаю в эфир:
— Первый, первый, отвечай!
В наушниках только треск и далекий перестук морзянки. Казалось, еще секунда, и через этот шум прорвется знакомый голос Жеглова. Как нужны сейчас его слово, приказ! Он должен решить: что делать батальонам, столкнувшимся с врагом и уже понесшим первые потери. Это надо решать немедленно, иначе заминка, бездействие лишат нас даже надежды на успех.
Жеглов не отвечал. Где он, что с ним? Может, уже в штабе и на чем свет ругает меня, что без надобности застрял в батальоне и не выполняю своих прямых обязанностей? Быстрее туда! Пока немцы откатились, нарвавшись на огонь наших танкистов, надо успеть многое: доложить штабу дивизии обстановку, прямо сказать, что впереди нас никаких частей нет. А самое главное — выяснить, какую задачу выполнять полку в дальнейшем. Может быть, такие указания уже поступили в штаб полка, а я теряю время и ничего не делаю для их выполнения. За пять часов марша мы сожгли немало горючего, встретились с врагом и израсходовали часть боекомплекта. Надо позаботиться и об обеспечении танкистов всем необходимым. Но где тылы? [22]
По сигналу «гроза»
Штаб полка я нашел на опушке рощи. Под соснами стоял штабной автобус, недалеко от него — радиостанция. Штаб уже развернул работу: у телефонного узла хлопотали связисты, на посту стояли часовые. Время от времени они настороженно посматривали вверх, когда слышался гул немецких самолетов. Что ж, война — это опасность, и люди не сразу свыкаются с ней. Недалеко от машин бойцы успели вырыть небольшие окопчики, как учили их в мирное время.
Из штабного автобуса выпрыгнул заместитель начальника штаба капитан А. С. Кривошеев. Тонкие черные брови насуплены, лицо осунулось. Он хотел доложить мне по-уставному, но рука не дотянулась до головного убора и, опустив ее, капитан упавшим голосом произнес:
— Погиб командир полка...
Сердце похолодело. Я смотрел на Кривошеева, еще не вполне веря в случившееся. Неужели нет больше Жеглова? Снял танковый шлем, не находя слов выразить свое горе. А капитан Кривошеев, не дожидаясь моего ответа на первую тяжелую весть, добавил:
— Тяжело ранен комбат первого Щеглов...
— Товарищ капитан, вас к телефону, — крикнул связист из автобуса.
Звонил командир дивизии полковник Пушкин. Сухо поздоровавшись, строго спросил:
— Что же это вы командира полка не уберегли? Первый бой — и такая потеря...
— Мы же не знали, что немцы прорвались через оборону частей прикрытия, — ответил я после небольшой паузы. — Считали, что впереди нас пехота... [23]
— Учитесь, учитесь воевать с первого боя, — не то мне, не то всем сказал Пушкин... — Командиром полка решено назначить вас, начальником штаба — капитана Кривошеева.
Ефим Григорьевич немного помолчал, видимо, давал время понять ответственность, которую возлагал на меня, а затем добавил:
— Не теряйте ни минуты. Берите полк в руки. Это война. За промедление она наказывает... Как оцениваете обстановку сейчас?
Я сообщил, что мне было известно. Доклад явно не удовлетворил Пушкина.
— Для грамотного боя этого мало, — заметил он. — Разберитесь в обстановке по-настоящему и доложите. Постарайтесь успеть, пока противник не возобновил активность.
На этом наш разговор закончился. Надо было действовать, напрягать все силы, всю волю, выяснить все необходимое, чтобы вести бой не вслепую, а наверняка. Мы, только что назначенные командир полка и начальник штаба, решили направить три разведывательных дозора в направлении деревень Нагачев, Свиданица, Краковец с задачей установить силы немцев. Помощника начальника штаба старшего лейтенанта Сизова я послал разыскивать штабы общевойсковых частей, прикрывавших границу. Помощник по технической части военный инженер 3 ранга Ф. Л. Бялоцкий отправился с эвакосредствами вытаскивать танки, застрявшие в пойме реки Шкло. Начальник медслужбы полка военврач 3 ранга Н. М. Дмитриев развернул полковой медицинский пункт, военфельдшер Г. С. Королев стал разыскивать раненых.
Мой скромный боевой опыт подсказывал, что в сложившейся ситуации лучше всего самому побывать в батальонах и ротах, поближе присмотреться к людям, посоветоваться с ними. Ведь, кроме работников штаба, меня пока никто не знал. Даже с командирами батальонов я не успел познакомиться. Одного из них уже нет в строю. Да и с командирами рот и взводов очень важно поговорить. Пусть накоротке, но и это поможет понять, почувствовать, что сейчас происходит в душах людей, на кого можно больше всего положиться в трудную минуту... [24]
Вместе с заместителем командира полка по политической части старшим политруком Михаилом Карповичем Булгаковым направляемся в батальоны. Сначала во второй — к Колхидашвили. Об этом командире я уже слышал немало добрых слов: хорошо знает дело, требователен, справедлив, подчиненные относятся к нему с большим уважением.
Заметив на опушке леса замаскированные танки, останавливаю машину. Дальше идем пешком. Экипажи, видимо, только закончили маскировку и продолжают хлопотать около машин. Жарко. Раскалились броня, гусеницы. По лицам людей стекают струйки пота, а в глазах один вопрос: скоро ли в бой?
Знакомлюсь с комбатом. Коренастый, смуглолицый, небольшие черные усики, тяжелые сильные руки. Настоящий танкист. Вместе идем по лесу. Колхидашвили говорит с заметным грузинским акцентом. Докладывает обо всем кратко, но толково. Батальон расположен в линию ротных колонн. Сигнал атаки, и они без задержки развернутся, двинутся вперед.
— Впереди боевое охранение. Это оно ведет огневой бой, — кивнул Колхидашвили в ту сторону, откуда иногда доносились выстрелы.
Идем туда. Около танка, занявшего позицию на опушке сосняка, останавливаемся. В ту же минуту из башенного люка появляется голова танкиста. Привычным движением он поправляет шлемофон, легко подтягивается на руках, выбрасывает тело на броню, спрыгивает на землю. Широким уверенным шагом подходит к нам, докладывает:
— Лейтенант Струк. Экипаж находится в боевом охранении. Сектор огня: справа включительно — дорога, слева — деревня.
Сразу узнаю лейтенанта. Это он вчера был дежурным по полку и сопровождал меня по расположению части. Нелегко ему — прямо с дежурства в бой. Вторые сутки не смыкает глаз, а держится так, будто вовсе не было трудного марша, первой в жизни бомбежки, не условного, как на полигоне, а настоящего вражеского огня. «Такие люди не дрогнут», — подумалось мне.
— Внимательно следите за опушкой леса юго-западнее деревни Краковец, — уточняет задачу Колхидашвили.
— Мы следим, — ответил Струк. — Там подозрительное движение. Заметил подход танков. Пять машин. Только дистанция до них велика, — с сожалением сказал он. [25]
В этих словах я уловил недоумение и даже недовольство: вот, мол, стоим и не атакуем врага, хотя он, лейтенант, считает, что момент для удара очень подходящий. Смотрю на его танк. На башне три вмятины. Значит, боевое крещение экипажа состоялось. По вмятинам определяю калибр орудий: 37 и 50 миллиметров. Они у немцев находятся на вооружении в пехотных полках, а также на танках Т-III и Т-IV. Тут же мелькнула мысль: через командиров и политработников довести до экипажей, что нашей тридцатьчетверке, тем более КВ, огонь таких орудий не страшен. Ведь у Т-34 лобовая и бортовая броня 45 миллиметров, а считается, что снаряд пробивает броню толщиной, равной своему калибру. Значит, с немецкими танками можно уверенно вести бой на средних дистанциях.
Беседы с командирами рот, взводов, экипажей ободрили меня. Я увидел и почувствовал, что внезапное нападение врага, первый бой с ним не вызвали у людей пагубной растерянности. Они были полны решимости драться с гитлеровскими захватчиками, разгромить их, с честью выполнить свой воинский долг.
Правда, первая попытка наших танкистов отбросить врага с советской земли не увенчалась успехом, но нам все же удалось остановить его продвижение. В стороне деревни Краковец, где час-полтора назад вспыхнул короткий, но ожесточенный бой, клубился дым, слышалась редкая перестрелка. Я понимал, что в любую минуту бой мог вспыхнуть с новой силой. Вместе с майором Колхидашвили мы определили танкоопасные направления, условились, как будут действовать его роты в случае атаки или контратаки.
Из батальона возвратился на командный пункт полка. День клонился к вечеру. На небе, как и с утра, ни облачка. Немецкая авиация двумя группами по 30–50 самолетов прошла севернее нашего расположения в направлении Каменки-Бугской. Появились несколько наших истребителей. Завязался воздушный бой — первый, который мне довелось увидеть в этой войне. Я знал, что в районе Львова нашей авиации было немало. Что же мешало ей оказывать более активную помощь наземным войскам? Это стало ясно позднее. Дело в том, что вблизи аэродромов не было жилья для летчиков, и они ежедневно пригородными поездами уезжали на квартиры во Львов. [26] У боевых машин оставались только дежурные. Так было и вечером 21 июня. На рассвете 22 июня гитлеровские бомбардировщики обрушили сильные удары на пригородные аэродромы, а вскоре подавили и зенитные средства. В результате наша истребительная авиация в первый же час войны понесла большие потери и вражеские самолеты в большинстве случаев безнаказанно действовали над полем боя...
На командном пункте напряженные деловые хлопоты. Начальнику штаба капитану Кривошееву удалось получить общие данные о положении на границе и о противнике. Он докладывает, что в районе Равы-Русской ведет ожесточенный бой 41-я стрелковая дивизия.
— В районе местечка Немиров и деревни Краковец немецкие части двумя группами прорвались через границу и, потеснив 159-ю и 97-ю стрелковые дивизии, продвинулись в глубь нашей территории на десять километров, — закончил он.
Телефонный звонок. Меня и заместителя по политической части старшего политрука Булгакова вызывает командир дивизии. Только наша «эмка» выбралась из леса, как сразу же влилась в поток беженцев. На стареньких машинах и велосипедах, на повозках и пешком, наспех одетые, запыленные мужчины, женщины, дети, выбиваясь из сил, спешили уйти подальше от беды, которая, как им казалось, катилась за ними следом.
Останавливаю машину, пытаюсь расспросить беженцев, видели ли они немцев, какие их войска вступили в пограничные села и местечки, но ясного ответа ни от кого не слышу. Все, как в горячке, твердят одно и то же: «герман идет», «у германа страшная сила», «у германа танки, литаки»...
Передовой командный пункт дивизии разместился на опушке Яновского леса. Часовой показал, где находится полковник Пушкин, и я быстро нашел его. Расстелив на плащ-палатке карту, комдив разговаривал по телефону. Я прислушался: на другом конце провода командир корпуса. Пушкин, обладавший редкой выдержкой, заметно нервничал.
— Да, я считаю так, — упорно возражал он.
Пауза. [27]
— Мы бесцельно тратим время, горючее, моточасы, — продолжает он отстаивать свое мнение.
Снова пауза. Вижу, как у Пушкина сходятся брови, пульсируют желваки на щеках. Таким взволнованным я его еще не видел.
— Представление о положении противника мы имеем. Потому и считаю, что обе дивизии (он имел в виду 8-ю танковую и нашу 32-ю) надо сосредоточить в одном районе и нанести мощный удар...
Еще пауза, и Пушкин, сказав «Есть!», резко положил трубку. Видимо, командир корпуса не согласился с его доводами и отдал категорический приказ, который придется выполнять.
Размышляя о первых днях войны, я часто вспоминаю этот разговор, во время которого оказался случайно. Пушкин был опытным командиром, хорошо знал особенности применения своего рода войск. Командир корпуса, всего полгода назад командовавший стрелковой дивизией, отверг его смелый замысел. Я и поныне считаю, что это была серьезная ошибка. В первый же день войны комкор распылил ударные силы соединения по фронту свыше 100 километров (от Яворова до местечка Великие Мосты). В результате управление частями нередко нарушалось, они были вынуждены вести тяжелые бои самостоятельно. Не всегда удавалось наладить и взаимодействие со стрелковыми частями, мы действовали без поддержки артиллерии и авиации...
— Садитесь, товарищ Егоров, — устало произнес Пушкин в ответ на мое приветствие и указал место на плащ-палатке рядом с собой. — Первый экзамен ваши танкисты выдержали. Непростительно, что командира полка потеряли... Первым батальоном будет командовать выпускник академии бронетанковых войск майор Дорожков. Он только что прибыл к нам. Дорожкова захватите с собой, и прямо в батальон. Командир он подготовленный.
Пушкин посмотрел на меня, будто спрашивая, как я отношусь к тому, что он высказал. Но я ждал разговора о главном — какую задачу предстоит выполнять полку. После небольшой паузы комдив взял карту и предложил мне достать свою. [28]
— Непосредственная угроза, — постучал он карандашом по карте, — создается у нас на правом фланге. Но, возможно, немцы возобновят атаки и левее дороги. Здесь они могут начать даже раньше, чтобы отвлечь наше внимание, а затем ударить по флангу вашего полка. Нам нужно опередить их.
Комдив задумался, видимо еще раз взвешивая свое решение, и продолжал:
— Разведка обнаружила батальон пехоты и 30 вражеских танков в районе деревни Свиданица. Есть предположение, что это свежие силы гитлеровцев. Задача вашего полка — уничтожить противника в районе деревни Свиданица. Сборный пункт после атаки — лес севернее деревни Краковец. Справа в направлении местечка Немиров будет наступать 64-й танковый полк, слева в направлении местечка Судова Вишня — 53-й танковый полк 81-й мотострелковой дивизии. Начало атаки по сигналу «Гроза». Поезжайте быстрее в полк и организуйте атаку. Желаю успеха...
Я заторопился к машине. Около нее стояли заместитель командира дивизии по политчасти старший батальонный комиссар Чепига и старший политрук Булгаков.
Вместе со мной из штаба дивизии поехал в полк майор Дорожков, которому предстояло заменить тяжелораненого майора Щеглова. Дорожкову было около тридцати лет. Светловолосый, голубоглазый, он производил приятное впечатление.
— Коммунист? — первым начал разговор старший политрук Булгаков.
— Да, — ответил Дорожков.
На мои вопросы майор отвечал так же скупо. Чувствовались хорошая военная подготовка, командирская собранность. Понравилось мне и то, с какой профессиональной пытливостью расспрашивал он о батальоне, которым предстояло командовать, особенно о деталях сегодняшнего встречного боя. Что ж, думалось мне, если он так же грамотно начнет воевать, выйдет из него настоящий комбат.
Минут через двадцать мы были на командном пункте полка. Пока не прибыли вызванные сюда командиры батальонов, начальник штаба капитан Кривошеев сообщил кое-какие новые данные о положении на границе.
— Удалось ли установить связь со стрелковыми частями? — спросил я. [29]
— С трудом, — вздохнул Кривошеев. — На одной из линий связисты задержали гражданского, который резал кабель. Начальник разведки установил, что это переодетый вражеский диверсант.
Спустя много лет после войны я узнал, что за неделю до нападения на нашу страну гитлеровское командование скрытно переправило на территорию Западной Украины целый диверсионный батальон, носивший шифрованное название «Нахтигаль» ( «Соловей»). В этом батальоне насчитывалось более тысячи отъявленных головорезов, которые причинили нам немало вреда...
Удалось мне поговорить с полковником пограничных войск, зашедшим в штаб полка. Он показал на карте районы, в которых накануне наблюдалось сосредоточение немецких войск. На мой упрек, почему они, пограничники, своевременно не информировали об этом своих старших начальников и общевойсковые штабы, полковник возразил с обидой:
Докладывали, каждый день докладывали обо всем...
Прямо у моего танка собрались командиры батальонов, начальник штаба, заместитель по политической части, помощник по хозяйственной части интендант 3 ранга Боженко. Представил им нового командира первого танкового батальона майора Дорожкова. Колхидашвили и Сазонов молча обменялись с ним рукопожатиями, осмотрели с головы до ног, будто прикидывали, достоин ли выпускник академии заменить майора Щеглова. Ведь поле боя — это не полигон и не ящик с песком...
Сообщаю всем задачу, которую поставил полку комдив, и свое решение — перейти в атаку с занимаемого рубежа, уничтожить танки, а затем пехоту противника в районе деревни Свиданица и выйти на государственную границу. Основной удар должны были наносить первый и второй танковые батальоны; третий батальон, на вооружении которого находились танки Т-26, наступал во втором эшелоне. Тут же уточнил направление наступления, взаимодействие между батальонами. Напомнил, что командиры батальонов управляют боем только по радио.
— Начало атаки по радиосигналу «Гроза», — закончил я разъяснение боевой задачи.
Помощник по хозяйственной части сообщил, что удалось дозаправить танки топливом, пополнить боекомплект. [30]
До начала атаки оставалось меньше часа, и командиры батальонов поспешили в свое расположение. В первый вместе с Дорожковым я предложил пойти старшему политруку Булгакову, попросил его представить нового комбата. Экипажи должны знать, что поведет их в бой опытный командир, коммунист, должны поверить Дорожкову так же, как верили Щеглову.
Багровое солнце медленно клонилось к закату. Немцы продолжали вести артиллерийский огонь, перенося его с одного участка на другой. Над ближним лесом снова появились группы бомбардировщиков. То удаляясь, то приближаясь к нам, грохотали взрывы.
Мой командирский танк — на небольшой высотке, поросшей кустарником. Из открытого люка наблюдаю за выходом танков на рубеж атаки. Чувствую, что волнуюсь. Это первый бой полка под моим командованием. Как пройдет он, принесет ли успех? За это я отвечаю перед старшими начальниками, перед партией и народом, перед своими подчиненными.
В бинокль вижу почти весь первый эшелон полка. Вдоль кромки леса, справа от шоссе, выходит батальон Дорожкова. Левее — батальон Колхидашвили. Пока все идет как было задумано. Машины головных рот устремились к высоте, окаймленной лесом, открыли огонь из пушек и пулеметов. Враг усилил ответный огонь. Снаряды рвутся и вблизи наблюдательного пункта. Неожиданно прямо над нами неуклюже спикировал бомбардировщик, дав длинную пулеметную очередь.
— Вперед! — командую водителю.
Танк быстро скатывается в лощину, прибавляет скорость. Мы спешим в боевые порядки рот...
Подтянув свежие силы, гитлеровцы ждали окончания бомбежки наших боевых порядков, чтобы начать наступление. Немцы заметили советские танки лишь тогда, когда они прорвались к высоте. Тут ударила вражеская артиллерия. Один из снарядов угодил в башню моего танка. В ушах звон, треск, искры окалины брызнули в лицо.
— Бронебойным, заряжай! — крикнул я.
Развернута башня, и в то же мгновение я увидел через прицел гребень захваченной немцами высоты. Она озарялась оранжевыми вспышками выстрелов. Сразу мелькнула мысль: прикрываясь высотой, танки противника намереваются нанести удар по флангу полка. [31]
Открываем огонь по высоте. За нами ударили и сзади идущие танки. В нашу сторону тоже несутся бронебойные и осколочные снаряды. Кажется, грохочет сам воздух, сотрясая еще недавно тихую долину реки Шкло.
Третий час длится напряженный бой. Увлеченный танковой атакой, я не заметил, как оказался впереди боевого порядка. И тут мне вспомнились слова преподавателя Военной академии имени М. В. Фрунзе генерала А. И. Готовцева. Он часто повторял, что долг командира полка — прежде всего быть руководителем боя, всегда держать в поле зрения своих подчиненных...
Выбрав удобное место, приказал остановить танк. Включаю радиостанцию, слышу, как на командный пункт полка командиры батальонов сообщают о происходящем, отдают боевые распоряжения подчиненным. Майор Колхидашвили озабочен медленным продвижением своих рот. В шлемофоне я то и дело слышу его команду: «Ускорить ход!».
Слева от дороги, вдоль которой наступает батальон Колхидашвили, начинается заболоченная пойма реки Шкло. Это может задержать танкистов, и я принимаю решение развернуть полк уступом вправо. Правофланговому батальону Дорожкова ставлю задачу наступать в направлении деревни Чернилява, обойти врага и ударить по нему с тыла. Такой маневр облегчит продвижение батальона Колхидашвили.
Немцы разгадали наш замысел. На роты батальона Дорожкова они обрушили шквал огня артиллерии и танков. Но наши танкисты упорно пробиваются вперед. Стремясь поддержать Дорожкова, ввожу в бой и третий батальон. В резерве осталась только рота танков КВ старшего лейтенанта К. П. Хорина, на случай если противник предпримет что-то неожиданное.
Бой продолжается. Танковые гусеницы, разрывы снарядов и мин подняли над полем облака бурой пыли. В раскаленном безоблачном небе снова появились немецкие бомбардировщики. С воем они начали пикировать на наши боевые порядки. Усилился артиллерийский огонь из района деревни Краковец. Смотрю на эту страшную картину, и в сердце закрадывается тревога: выдержат ли люди, что сидят сейчас за рычагами управления, ведут огонь из пушек и пулеметов. Но команды, которые звучат в шлемофоне, рассеивают мои сомнения. Командиры батальонов, рот взволнованно, но уверенно передают: «Вперед!», «Справа по курсу — орудие. Осколочным...» [32]
К вечеру полку удалось отбросить фашистов на три-четыре километра. Продвигаться дальше было рискованно: сопротивление врага не ослабевало, а боеприпасы у нас оказались на исходе.
На командный пункт полка возвращаюсь по полю, только что отвоеванному у захватчиков. Справа и слева пожары: горят бронетранспортеры, танки. Видны раздавленные немецкие пушки, мотоциклы. Всюду брошенное имущество, оружие, боеприпасы.
В штабе напряженная, деловая обстановка. Связисты вызывают абонентов, в штабном автобусе хлопочет начальник штаба. Вижу, что устал. Ведь пережито за этот день так много! Марш, первые налеты вражеской авиации, работа под бомбами... Но Кривошеев держится бодро, докладывает обо всем четко, как в служебном кабинете. Вместе с ним намечаем, как организовать боевое охранение, разведку. Поручаю Кривошееву лично проследить за подвозом горючего, боеприпасов, доставкой горячей пищи экипажам. Тороплюсь на передовую. Надо осмотреть рубеж, на котором находятся сейчас роты, вместе с командирами батальонов продумать систему огня на случай атаки немецких танков и пехоты. А самое главное — хочется встретиться с людьми после первого сурового испытания, хоть немного ободрить уставших, сказать доброе слово об отличившихся.
— Что докладывать в штаб дивизии, товарищ командир? — спрашивает Кривошеев, провожая меня к танку.
— Необходимые данные о бое у вас есть, — отвечаю ему. — Сообщите их немедленно. Просите поддержки пехоты, артиллерии и авиации. Без этого нам не отбросить немцев...
Решил побывать сначала во втором батальоне. Механик-водитель выводит Т-34 на знакомую дорогу. То справа, то слева беспорядочно рвутся снаряды. Идти с открытым люком опасно, и я веду наблюдение через смотровую щель. Пойма реки Шкло изрыта воронками бомб и снарядов, расчерчена следами гусениц. [33]
По номеру узнаю танк майора Колхидашвили. Прошу остановить машину и быстро выбираюсь из люка. Заметив меня, Василий Григорьевич делает шаг навстречу.
— Первый экзамен экипажи выдержали, — говорю майору. — Молодцы! И все же торжествовать еще рано: отбросить немцев за пределы государственной границы нам пока не удалось.
— Экзамен трудный, — вытирает Колхидашвили пот со лба. — Некоторые растерялись немного, оробели, кое-кто отставал в атаке, но трусов не было. Это самое главное. На таких машинах можно воевать. Только оружие не все использовали как надо. Старались немцев больше гусеницами давить. А гусеницы без огня — не дело. Пришлось по радио напоминать об этом.
Правильно уловил Колхидашвили то, чего не хватало экипажам в первом бою. Надо обязательно, и сегодня же, разъяснить всем: сила танка — огонь и броня. Пусть об этом поговорят с людьми командиры, политработники, коммунисты.
— Скоро подойдут цистерны с горючим, машины с боеприпасами, полевые кухни, — говорю Колхидашвили. — Надо быстро заправить танки, накормить людей, эвакуировать раненых.
Близится ночь, и неизвестно, что может предпринять враг с наступлением темноты. Правда, участники боев в Испании рассказывали, что немцы очень пунктуально соблюдают распорядок дня — рано ложатся спать, рано встают, в определенное время принимают пищу, ночью боевых действий не ведут. Но это в Испании. А как будет у нас?
Спешу на правый фланг полка, где находятся первый и третий танковые батальоны. Когда пересекали небольшую высотку, по башне и корпусу забарабанили пули, а в каток слева ударил снаряд. Вот тебе и рано ложатся спать! Ввязываться в бой не стали. Ограничились лишь тем, что развернули башню и, отстреливаясь, помчались дальше. После выяснилось, что мы столкнулись с немецкой разведкой. Готовясь к новой атаке, гитлеровцы выдвинули роту пехоты, усиленную тремя танками. Они хотели нащупать стыки между нашими частями и ударить по этим наиболее уязвимым местам. Экипаж моего танка совершенно непредвиденно атаковал разведку противника и, как мы узнали потом, рассеял несколько отделений пехоты. [34]
На опушке леса походная кухня. Привезли ужин. У кухни уже собрались танкисты. Среди них и майор Дорожков. Почти сутки люди находились то на марше, то в бою. До сухого пайка и то, наверное, никто не успел дотронуться.
Плохо, что люди меня не знают. Как мне подойти к ним? Как командиру, по всем правилам, или просто, как к боевым товарищам, с которыми рядом шел в атаку? Снимаю комбинезон, бросаю его в танк, и в гимнастерке, над левым карманом которой поблескивает медаль «За боевые заслуги», направляюсь к танкистам. Эту скромную награду вручил мне Михаил Иванович Калинин за бои на Карельском перешейке, и я очень дорожил ею. А сейчас она особенно кстати: пусть без слов поведает бойцам, что командир полка — не новичок в бою, что довелось ему уже повидать опасность.
Заметив меня, танкисты встали. Дорожков пошел навстречу, чтобы доложить. Но я V попросил всех сесть и продолжать ужин. Предложили поужинать и мне. Я согласился. Снова застучали ложки. Молчание нарушил комбат.
— Ну а дальше, товарищ Толмачев? — обратился он к рослому танкисту.
— Дальше... — немного замялся Толмачев, рассказ которого я, видимо, прервал своим появлением. — В самый разгар атаки отказала тормозная лента, и КВ занесло. Ведь до боя мы двести километров отмахали. Вот и пришлось под огнем выбираться из машины и налаживать эту самую ленту. С полчаса провозился, наверное. Но роту мы догнали. Ну а потом действовали, как все.
Я ужинаю вместе с экипажами, внимательно слушаю простые рассказы о только что пережитом и невольно проникаюсь гордостью за этих людей, не дрогнувших в минуту опасности. Вот сидят они рядом со мной усталые, но не павшие духом, говорят о первом бое, как о трудной работе. И хотя не все экипажи вернулись с поля боя, хотя горе первых потерь тяжелым камнем легло на сердце, они верят в себя, в свои силы, в технику, которую дал им народ, в победу. Нет, таких людей не сломить врагу.
— Кому добавки, подходите, — мирно, будто на колхозном полевом стане, приглашает повар. [35]
Желающие находятся и опять позвякивают ложки. Первый фронтовой ужин танкистов заканчивается. Хорошо, если экипажам удастся отдохнуть до рассвета хотя бы часа три. Летняя ночь коротка, а сделать надо многое — осмотреть и заправить машины, подготовить боеприпасы.
— Я скажу несколько слов экипажам, — шепчу сидящему рядом со мной Дорожкову.
— Товарищи, слово имеет командир полка, — обращается он к подчиненным.
Притихли, насторожились люди. Говорю им правду:
— Мы остановили врага, но заплатили за это дорогой ценой — жизнью боевых товарищей. В числе павших смертью храбрых командир полка майор Жеглов. Предлагаю почтить память товарищей вставанием.
В сумерках вижу, как обнажили головы танкисты, слышу глубокий вздох, который один лишь нарушил тишину и сказал больше слов...
— Поклянемся отомстить врагу за смерть наших товарищей!
— Клянемся! — прокатилось в ответ...
Идем с Дорожковым в подразделения, что рассредоточены в роще. Беседуем с командирами рот, взводов, экипажей. Уточняем потери, интересуемся состоянием материальной части. Утешительного мало: семь машин немцам удалось поджечь, три КВ с перебитыми гусеницами остались в зоне вражеского огня, несколько тридцатьчетверок застряли в пойме реки.
На правом фланге батальона неожиданно встретился с подполковником Слепцовым — командиром 15-го танкового полка 8-й танковой дивизии (она тоже была укомплектована в основном танками новых образцов). Он сообщил, что с наступлением утра дивизия готовится атаковать противника северо-восточнее Равы-Русской. Эта весть радовала: атака соседей позволит и нам действовать более уверенно и решительно.
Близилась полночь, когда мой танк возвратился на командный пункт полка. Из открытого люка смотрю в сторону противника. Там периодически взлетают ракеты. Значит, немцев здорово отрезвила наша дневная контратака, и они опасаются, как бы мы не проявили активности и ночью. Конечно, хорошо бы сейчас ударить по врагу, но это невозможно: в танках нет ни горючего, ни боеприпасов. А если ночное наступление предпримут немцы? Нам придется туго. За такое короткое время не удастся заправить машины всем необходимым. Но гитлеровцы тоже, видимо, рассчитывают использовать ночь, чтобы собрать свои рассеянные части, подготовить их к бою. [36]
В лесу, где разместился командный пункт полка, деловое оживление. Захожу в свой «кабинет» — под брезентовый навес у одной из машин. Сажусь на раскладной стул и только тогда чувствую, как тяжелы уставшие ноги. Приходит начальник штаба капитан Кривошеев, докладывает свои соображения о мероприятиях на ночь и па завтрашний день, хотя полной ясности в обстановке у нас нет.
Вдруг к брезентовому навесу торопливо подходит начальник разведки лейтенант Корж.
— В районе Немирова разведчики слышали шум моторов. Полагаю, что немцы подтягивают танки, — докладывает он.
— Готовятся к утренней атаке, — заметил начальник штаба.
— А вдруг пойдут перед рассветом, — предположил я. — Надо сделать все, чтобы ускорить заправку машин и подвоз боеприпасов.
Подъехали военный инженер 3 ранга Бялоцкий и интендант 3 ранга Боженко. Они доложили, что горючее и боеприпасы подвезены и направлены в батальоны. С тревогой сообщили и другое: автоколонна по пути на дивизионные склады была обстреляна. Одного стрелявшего задержали. Он оказался вражеским лазутчиком.
— Сплошного фронта сейчас нет, — сказал я Бялоцкому, — и в наш тыл могут проникать не только отдельные диверсанты, но и подвижные группы противника. Поэтому усильте охрану тылов полка, особенно горючего и боеприпасов. Экипажи, оставшиеся без танков, используйте для усиления ремонтных бригад и эвакослужбы... Едва успел отдать необходимые распоряжения начальнику штаба и работникам тыла, как вызвал командир дивизии. Минут через двадцать я был у него. Пушкин сообщил, что в течение дня наш полк остановил части 125-й немецкой пехотной дивизии, поддержанные танками. [37]
— Героями вас называть рано, — заметил он, — но экипажи заслуживают благодарности. А теперь докладывайте об итогах дня.
Я подробно рассказал о ходе боя, о поведении людей. Заметил, что могли бы добиться большего, если бы атаку танков поддержала артиллерия, авиация, пехота.
— А то получается так, что даже пленных взять некому, — пожаловался я, — для этого надо выделять людей из экипажей.
— Что поделаешь, — согласился Пушкин. — Сам знаешь, что формирование мы не закончили, и вся артиллерия дивизии — один артиллерийский дивизион, а 32-й мотострелковый полк у нас забрали под Радзехув. В 97-й и 159-й стрелковых дивизиях полки тоже малочисленные, они не успели перейти на штат военного времени. С наступлением темноты на участке вашего полка занимает оборону 202-й мотострелковый полк 81-й мотострелковой дивизии. Организуйте с ним взаимодействие. Главная ваша задача — не допустить прорыва противника на Львов...
Возвратившись от комдива, собрал командиров батальонов, своих заместителей. Коротко рассказал им о сложившейся обстановке, о задаче, которую предстояло решать нам завтра. Комбатов обрадовало, что действовать будем вместе с мотострелками.
— Мы прикроем их броней, они пойдут за нами в атаку и закрепятся на освобожденной от врага земле, — сказал Колхидашвили.
Наполненная заботами, быстро, будто торопясь, проходит фронтовая ночь. Командиры батальонов возвратились в свои подразделения. Там полный порядок: танки заправлены горючим, пополнены боеприпасы, застрявшие в низине машины — в строю, подбитые и неисправные — эвакуированы. Да, люди не растерялись в опасности...
С заместителем по политической части старшим политруком Булгаковым стоим у штабного автобуса, прислушиваемся к приглушенным звукам, что доносятся до нас с запада. Где-то справа рвутся мины, далеко сзади — тяжелые снаряды. В районе деревень Вербляны, Ногачев, Свиданица и Краковец взмывают ракеты, раздается редкая стрельба из винтовок и автоматов. [38]
Мы молчим, думая, наверное, об одном: завтрашний день принесет нам новые, может быть, еще более суровые испытания, чем день прошедший.
— Пойдем заснем, — предлагаю я. — Хоть немного, сколько позволит обстановка.
Свалился под брезентовым навесом около штабного автобуса. Отяжелевшие веки сразу сомкнулись, а перед глазами мелькают то карта, то лесные опушки, на которых притаились танки. До слуха доносятся редкие раскаты орудийных выстрелов. Они становятся все тише и уплывают куда-то далеко-далеко... [39]
Восемь дней мужества
Рассвет второго дня войны я встретил на наблюдательном пункте — в танке, вкопанном почти по самую башню в землю на небольшом возвышении. Прямо под танком — щель. Участники боев в Испании рассказывали, что в случае прямого попадания бомбы в танк люди, укрывшиеся в такой щели, оставались невредимыми. Что ж, может, этот опыт пригодится и сейчас — в бою всякое бывает...
Прибыл командир 202-го мотострелкового полка подполковник С. М. Макеев. Слушаю его рассказ о вчерашнем дне, о первых суровых испытаниях, выпавших на долю пехотинцев. Однако больше его волнует день наступающий: оборона занята на широком фронте, на поддержку артиллерии и авиации надежда невелика.
Обмениваемся данными о противнике, которые за ночь немного пополнились. Ясно, что немцы, не добившись существенных успехов в первый день, подтянули свежие силы, успели перегруппироваться. У нас же силы меньше, чем вчера. Обнадеживает одно: мы немного обстреляны, и то, что танкистам и пехотинцам казалось страшным вчера, сегодня будет представляться обычным.
Уточняем задачу на оборону, согласуем взаимодействие. Главное — мотострелки должны смелее отсекать вражескую пехоту от танков и уничтожать ее. Мы, танкисты, будем делать все, чтобы не допустить немецкие танки до боевых порядков мотострелков.
Медленно поднимается солнце. Нетерпеливо всматриваюсь туда, где затаился враг.
Там, за Краковцом, глухо громыхнуло, и к нам приближается нарастающий свист. Немецкая артиллерия открыла огонь. Все чаще и ближе рвутся снаряды и мины. [40]
Началось... Беспокоюсь за Макеева: успел ли добраться до своего наблюдательного пункта...
Спускаюсь в башню и сажусь на место командира орудия. Через оптические прицелы снова осматриваю местность: поле, кустарник, лесные опушки, на которых притаились наши тридцатьчетверки.
Появились немецкие бомбардировщики. Пикируя, сбросили бомбы на поляну. Там находится наше боевое охранение. Неужели обнаружили? Бомбардировщиков три группы — по девять в каждой. Две, отбомбившись, ушли, одна осталась. Она разворачивается прямо над передним краем, где ночью заняли оборону подразделения 202-го мотострелкового полка. Вражеские летчики бомбы почему-то не сбрасывают, только строчат из пулеметов. Тяжело сейчас пехотинцам. Окопы полного профиля они, конечно, подготовить не успели.
Пытаюсь разгадать, какую цель преследуют немцы, так рано начав обработку нашей обороны с воздуха? Замечаю, что вражеская авиация действует вдоль шоссе Яворов — Львов. Готовит «коридор» для своих танков? Наверняка! Связываюсь по радио с Сазоновым, батальон которого находится во втором эшелоне. Приказываю ему выделить одну роту, усилить ее тремя КВ и перекрыть шоссе.
Один «юнкерс» все еще кружит над нами, следит, что мы будем делать после массированного налета. Танковые зенитные пулеметы ведут по нему огонь. Эх, не надо бы! На такой высоте бомбардировщик все равно не сбить, а вот наше расположение он обнаружит точно...
Новая волна самолетов, и опять вокруг взрывы, дым, гарь. Одна бомба упала в нескольких десятках метров от моего танка. Дрогнула земля и тяжелая грозная машина. Но ничего, лишь бы не прямое попадание.
Полчаса немецкая авиация молотила нашу оборону, а потом пошли танки...
В бинокль вижу, как до 30 вражеских машин двумя группами идут в направлении нашего переднего края.
— Что в эфире? — кричу, наклоняясь к стрелку-радисту.
Он подает мой шлем с наушниками, подключенный к радиостанции. Слышу, как командир головной роты капитан Горша докладывает комбату майору Колхидашвили:
— Вижу двадцать танков... Пехоты пока нет... Танки развернулись в линию и открыли огонь из пушек. [41]
Как нам нужна сейчас поддержка артиллерии и авиации! Но наших самолетов над полем боя нет. Редки выстрелы и противотанковых пушек.
— Распределите цели между взводами и подготовьте ответный огонь залпом, — спокойно приказывает Колхидашвили капитану Горше. — Ведите наблюдение правее шоссе.
Запрашиваю у Колхидашвили последние данные об обстановке.
— Над батальоном снова немецкая авиация, — докладывает комбат. — Девятка перешла на бреющий.
— Наблюдатели заметили выдвижение вражеской пехоты, — сообщает капитан Сазонов. — Три колонны развернулись в цепь и при поддержке танков атакуют позиции мотострелкового полка. На помощь пехотинцам направил танковую роту.
С каждой минутой бой разгорается все сильнее. От взрывов бомб и снарядов передний край заволакивает дымом и пылью. Батальоны Колхидашвили и Сазонова ведут огневой бой с вражескими танками. Темп атаки гитлеровцев постепенно ослабевает. Но они снова и снова предпринимают попытки сломить наше сопротивление.
К середине дня обстановка на участке батальона майора Колхидашвили резко ухудшилась. Появилась угроза прорыва немецких танков через его боевой порядок. О сложившейся обстановке докладываю командиру дивизии. Пушкин ничем не может помочь: ожесточенные бои ведут и другие полки дивизии, и соседние мотострелковые части. Он разрешает батальон Колхидашвили немедленно отвести на отсечную позицию и подготовить к контратаке.
Но как отвести, когда на него двинулось еще около тридцати танков. Прикрываясь высоткой, они стремятся выйти во фланг. За танками густые цепи пехоты.
С каждой минутой сокращается расстояние между нашими и немецкими танками. У противника сил больше. Но у нас есть свои преимущества: тридцатьчетверки Колхидашвили окопаны, у них сильное оружие. Вот они дали дружный залп, и четыре вражеских машины сразу же остановились, охваченные огнем. Но другие продолжают идти вперед. Не отстает от танков и пехота.
Мы так увлеклись боем, что не заметили, как над нашим расположением снова появилась группа немецких бомбардировщиков. Но поле боя заволокла такая пелена дыма и пыли, что вражеские летчики не решились бомбить, боясь, видимо, задеть своих. Они нанесли удар по нашим тылам. [42]
От залпового огня тридцатьчетверок загорелось еще несколько фашистских машин. Мотострелкам удалось заставить пехоту залечь.
Воспользовавшись заминкой врага, я приказал майору Колхидашвили отвести батальон поротно на отсечную позицию, которую мы избрали накануне боя. Немцы медлили недолго. Считая, что остановившие их наступление танки находятся на прежнем рубеже, они обрушили удар вдоль шоссе. Прикрывавшая это направление рота третьего батальона, на вооружении которой были танки Т-26, не смогла сдержать такой натиск. Гитлеровцы стали развивать успех, вводя в наметившийся прорыв мотопехоту и артиллерию. Тут по ним с отсечной позиции и ударил батальон майора Колхидашвили вместе с резервом полка. Враг был остановлен. Надолго ли?
Связываюсь с Пушкиным, докладываю обстановку. Он приказал не медлить и провести контратаку в направлении местечка Немиров. На подготовку контратаки дал всего полтора часа. Времени в обрез, и надо дорожить каждой минутой. Хорошо бы самому побывать в каждой роте, поговорить с танкистами. Но еще важнее — четко поставить задачу командирам батальонов, уточнить взаимодействие между ними, с командиром мотострелкового полка.
Старший политрук Булгаков без слов понял, чем я озабочен. Вместе с подчиненными политработниками он направился в подразделения. Мы с начальником штаба вызвали на наблюдательный пункт командиров батальонов. Задачу, поставленную комдивом, решил выполнять так: батальоны майора Колхидашвили и капитана Сазонова (2-й и 3-й) атакуют противника с фронта, батальон майора Дорожкова низиной и перелесками выходит в тыл врагу.
Время 16.30. Батальоны переходят в контратаку. Сразу перед ними возникает завеса артиллерийского огня. Мой танк, точнее подвижный наблюдательный пункт, — за правым флангом второго батальона. Сначала роты продвигались успешно. Но немцы разгадали маневр, угрожавший им ударом с тыла. Они быстро выдвинули противотанковые орудия, самоходные артиллерийские установки, усилили огневое сопротивление. Темп нашей контратаки заметно снизился. Неужели нам опять не удастся сломить сопротивление врага и отбросить его за пределы границы?.. [43]
Советуюсь с Дорожковым. У него во втором эшелоне рота КВ, предназначавшаяся для развития успеха. Пока она поддерживает первый эшелон только огнем. Что ж, придется вводить в бой этот сильный, но, к сожалению, последний резерв. Подходим к танку командира роты. На башне, на лобовой части несколько вмятин от снарядов. Значит, успел побывать в огне. Из люка показался командир — старший лейтенант Хорин. Он проворно спрыгивает на землю и подходит к нам. На вид ему лет тридцать: смуглое волевое лицо, взгляд сосредоточенный, строгий. Задачу выслушал внимательно, деловито уточнил все, что нужно. Приложив руку к танкошлему, спросил:
— Разрешите выполнять?
— Желаю успеха, — я пожал ему руку.
Через несколько минут тяжелые танки, набирая скорость, устремились на помощь тридцатьчетверкам, продолжавшим упорный огневой бой. Результат превзошел все наши ожидания. Рота КВ пошла впереди средних танков и как бы повела их за собой. Не боясь огня вражеской артиллерии, она прокладывала путь батальону. На шоссе загорелись три немецкие машины, затем еще четыре. Гитлеровцы дрогнули и начали отходить. А рота Хорина, тараня боевые порядки фашистов, вышла к ним в тыл. Сопротивление врага ослабло.
Наконец первый батальон отрезал немцам путь отступления. Рассекая их боевые порядки, наши танкисты громили живую силу и технику противника. Хорин повел свою роту дальше, преследуя отступающего врага... Но комдив отдает приказ: закрепиться на достигнутом рубеже и быть готовыми к отражению неприятельских атак. Передаю приказ командирам батальонов. Стараюсь понять, почему Пушкин принял такое решение. Он знает, что резерва у меня нет. Неясно пока, какими силами располагает враг, что предпримет он через полчаса, час? А вдруг подтянет свежие части и отрежет наши вырвавшиеся вперед танковые роты? Вслед за первым прекратили преследовать немцев второй и третий батальоны, хотя и у них была возможность продвигаться вперед. [44]
Связываюсь с командирами батальонов. Они докладывают, сколько примерно уничтожили живой силы и техники врага, какие потери понесли роты. Неожиданно в радиосеть включается начальник штаба, сообщает новость: в районе Равы-Русской перешла в наступление соседняя 41-я стрелковая дивизия.
— Слышите, какая там канонада? — бодро звучит голос Кривошеева.
Весть о наступлении радует. Может, действительно на всем нашем направлении инициатива перешла в руки советских войск? Мы ведь вплотную подошли к государственной границе! Подоспеют резервы, и враг будет отброшен. Обрадовала нас и сводка Главного Командования за 23 июня, которую мы услышали поздно ночью:
«На шяуляйском и рава-русском направлениях противник, вклинившийся с утра в нашу территорию, во второй половине дня контратаками наших войск был разбит и отброшен за госграницу...»
Героически сражался здесь личный состав 41-й стрелковой дивизии.
Накануне войны эта дивизия располагалась в районе Равы-Русской. Весной 1941 года, как вспоминают ветераны дивизии, она была распылена и не представляла боеспособного соединения. Оба артиллерийских полка, противотанковый и зенитный дивизионы, другие специальные подразделения находились на учебных сборах, вне расположения дивизии. Это были дни, когда обстановка на государственной границе становилась все более тревожной. Немецкие самолеты на малых высотах появлялись над советской территорией. Пограничники и разведчики сообщали, что гитлеровцы концентрируют войска непосредственно у границы.
Учитывая все это, командир 41-й стрелковой дивизии генерал-майор Н. Г. Микушев, как рассказывал начальник штаба дивизии Н. Еремин, 19 июня принял самостоятельное решение — вернуть весь личный состав со сборов и полигонов, а также с работ на оборонительных рубежах и все части и подразделения полностью сосредоточить в дивизионном лагере. [45]
К вечеру 21 июня вся дивизия была в сборе. Между ее штабом и начальником погранотряда майором Я. Д. Малым, очень энергичным и смелым командиром, поддерживался постоянный контакт. Командир дивизии был хорошо информирован о положении на границе. В субботу вечером 21 июня генерал Н. Г. Микушев созвал на совещание командный и начальствующий состав и рассказал о тревожном положении на границе.
Благодаря прозорливости и решительности генерала Микушева{2} начало войны не застало 41-ю стрелковую дивизию врасплох.
И не случайно именно ее частям и подразделениям удалось отбросить гитлеровцев за государственную границу. Лишь на шестые сутки дивизия согласно приказу оставила свой оборонительный рубеж...
В восемь часов вечера возвратился в штаб полка. Вижу, настроение у людей не то, что было вчера, даже сегодня утром. Несмотря на усталость, оживленно обсуждают последние новости: начало наступления под Раво-Русской, первые успехи нашего полка. У людей крепнет вера в победу. С уважением называют фамилии командиров — майора Колхидашвили, капитана Сазонова, майора Дорожкова. Удивляюсь, насколько быстро работает солдатский беспроволочный телеграф. Схватка только закончилась, а о бесстрашном поведении в бою командира роты старшего лейтенанта Хорина, командиров взводов лейтенанта Клесова, лейтенанта Струка, механика-водителя тяжелого танка воентехника 2-го ранга Дмитриева и других бойцы рассказывают с мельчайшими подробностями.
С передовой в штаб доставлены первые трофеи. Самое главное для нас — карта, захваченная в немецкой штабной машине. Во всех пометках нам разобраться не удалось, но основное поняли. Против нас — 125-я пехотная дивизия, справа от нее — 68-я, слева — 71-я. Указано направление их наступления, обозначено время выхода на определенные рубежи. Гитлеровцы рассчитывали сегодня подойти к Львову. Вот почему с утра они предприняли такой яростный натиск. Что ж, серьезную поправку внесли мы в их планы.
Врытые в землю почти по самые башни, наши танки не пострадали от массированного налета авиации, от артиллерийского огня, а когда в атаку пошли немецкие танки и пехота, остановили, а затем и отбросили их. [46]
Меня позвали к телефону. Вызывал полковник Пушкин. Спросил лишь об одном: надежно ли закрепилась батальоны на достигнутом рубеже — и приказал убедиться в этом лично... Чувствую, что командир дивизии о чем-то умалчивает. Неужели на соседних участках обстановка ухудшилась? Но ведь справа от нас, под Равой-Русской, наступают! Почему же мы должны думать об обороне? Однако что бы там ни было, за ночь надо успеть многое: подготовить боевое донесение в штаб дивизии, вместе с заместителями обеспечить батальоны всем необходимым, усилить разведку, особенно в районе местечка Краковец. Именно на этом направлении немцы проявляют наибольшую активность.
Теперь надо спешить в батальоны. До них не так далеко. Может, вдвоем с ординарцем пройти пешком? Почему-то вспомнился случай на учении в 1936 году, когда командовал ротой в 12-й легкотанковой бригаде. Поднятое по тревоге подразделение вышло на танкодром. Все поставленные перед нами задачи мы выполнили хорошо. В конце учения комбриг вызвал меня по радио на свой командный пункт. Оставив командирскую машину на месте, я пришел пешком. Комбриг похвалил меня за хорошее управление ротой, а потом отругал при всех за то, что явился не в танке. «Это все равно, — сказал он, — что кавалерийский командир без коня».
...Механик-водитель Сергей Гайсенюк ведет боевую машину по первой проложенной войной дороге. Она промята танковыми гусеницами прямо через луг, через поле, израненное взрывами бомб, снарядов, мин. По сторонам мелькают брошенные хозяевами еще недавно такие ухоженные садики, разрушенные и сгоревшие беленькие хатки. Эту мрачную картину не скрывает даже темнота. Она неотступно надвигается на наш танк, леденит душу. Из открытого люка вижу огромное зарево над Немировом. До слуха доносятся взрывы снарядов, длинные пулеметные очереди, треск винтовочных и автоматных выстрелов. Как и вчера, немцы не ведут активных боевых действий, но огонь с той и другой стороны не прекращается.
Командир первого батальона майор Дорожков порадовал меня.
— Люди накормлены и сейчас отдыхают, — доложил он. — Экипажи успели дозаправить танки горючим, пополнить боекомплект. В каждом экипаже выделены дежурные. [47]
Вместе с Дорожковым осматриваем позицию батальона. У одной машины слышу тихий разговор о погибших сегодня танкистах. Сердце сжимается от боли.
Идем в роту боевого охранения. Она занимает позицию на краю ржаного поля. Все здесь напоминает о недавнем бое. Совсем рядом еще продолжают дымиться три немецких танка.
— Куда ушла пехота, товарищ командир полка? — с недоумением, а больше с обидой, спрашивает командир роты капитан М. А. Родионов.
Я ответил уклончиво:
— Стрелковый полк получил новую задачу от своего командира дивизии... А вы как теперь обходитесь?
— Прикрываем сами себя, — недовольно ответил Родионов. — Каждый экипаж выделил дежурного. Он вооружен пистолетом, ракетницей и гранатами. Вот и все прикрытие. Если немцы двинутся — дежурные поднимут свои экипажи. Так что выход из положения нашли, но если бы впереди окопалась пехота, было бы лучше...
Из районов обороны второго и третьего батальонов вернулся поздно ночью. А на рассвете, когда только забылся глубоким сном, разбудил встревоженный связист:
Товарищ командир, на КП полковник Пушкин.
Вскакиваю, привожу в порядок обмундирование. Пушкин подходит к штабному автобусу.
— Товарищ полковник! — начинаю доклад.
— Потом, — прерывает меня Ефим Григорьевич. — Донесение ваше читал, с обстановкой ознакомимся на месте. Веди на свой наблюдательный пункт.
Вместе выходим из леса, направляемся к пригорку, на котором стоит мой командирский танк, вкопанный в землю. Над кустарником, под деревьями стелется слабый туман. Утренняя роса оседает на сапоги, на комбинезоны. Пушкин взбирается на танк и долго смотрит туда, где заняли оборону наши батальоны. Видимость неважная: солнце только поднимается из-за леса и все вокруг подернуто легкой дымкой.
— Через час проведите разведку боем, — ставит мне задачу комдив. — Надо обязательно выяснить, какие силы у немцев западнее Немирова. Для выполнения задания выделите два взвода Т-34. Поддержите их огнем, назначьте время и место сбора после выполнения задания. Вопросы есть? [48]
— Задача ясна, — ответил я.
Пушкин решил осмотреть наш тыловой рубеж обороны, который занимал батальон майора Колхидашвили. Едва комдив и сопровождавшие его работники штаба отошли от наблюдательного пункта, как появились немецкие самолеты и стали сбрасывать бомбы. К счастью, никто не пострадал.
Минут через десять вражеские бомбардировщики появились снова. Но наперерез им мчалось звено краснозвездных истребителей. Я чуть не вскрикнул от радости: наконец-то! Юнкерсы даже не попытались принять бой. Торопливо сбросив бомбы в поле, они развернулись и ушли в свою сторону. А вскоре опять налет. Этот прием нам был уже знаком: усиленная бомбежка, за ней артиллерийский и минометный огонь, потом танковая атака. Сейчас самое время нашим танкам ворваться в расположение врага, вызвать у него растерянность, спутать карты.
В воздух взмывают зеленые ракеты. Это сигнал, по которому два взвода тридцатьчетверок должны устремиться в расположение противника. Сигнал тут же дублируется по радио.
Томительно тянутся минуты. Шума танковых двигателей не слышу — его поглощает расстояние, усиливающийся огонь. В хаосе звуков улавливаю отдельные орудийные выстрелы. Это бьют наши танковые пушки...
К назначенному времени оба взвода вернулись с ценными сведениями. На каждой машине появилось немало свежих вмятин от снарядов, царапин от пуль, но потерь, к счастью, подразделения не понесли.
Большая удача выпала на долю лейтенанта Струка. Его танк углубился далеко в расположение немцев. Вдруг лейтенант заметил на дороге легковую машину. Приказал механику-водителю догнать ее. Но скорости были слишком неравные. Тогда Струк остановил танк и послал вслед удалявшейся машине снаряд. Находившиеся в машине офицеры и шофер были убиты, и Струку удалось взять портфель с документами.
Эти документы представляли большую ценность. Из них мы узнали, например, что немецко-фашистское командование рассчитывало, используя успех 1-й танковой группы генерала Клейста, своей 17-й армией (ею командовал генерал Штюмпнагель) уже на второй день захватить Львов и развернуть стремительное наступление в направлении Винницы. [49] Для осуществления этого замысла на узком участке фронта гитлеровцы сосредоточили пять пехотных дивизий, усиленных танками (следует иметь в виду, что немецкая пехотная дивизия по своей штатной численности почти в полтора раза превосходила советскую, к тому же некоторые наши дивизии были укомплектованы не полностью). Активная оборона наших частей, выдвинувшихся к границе, спутала гитлеровцам все карты...
Близится пятая ночь войны. Полк отошел от границы и ведет бои на дальних подступах к Львову. С каждым днем все чувствительнее потери. Поредели экипажи... В батальоне майора Колхидашвили из 52 тридцатьчетверок осталось 37, в батальоне Дорожкова из 45 машин могут вести бой лишь 35, в батальоне Сазонова безвозвратно потеряно 7 танков Т-26. Всего врагу удалось подбить и сжечь 32 машины нашего полка, но 22 из них мы сумели эвакуировать с поля боя — 8 отгружены на ремонтные заводы, а 14 восстанавливаются в ремонтной мастерской.
Вечером па командный пункт полка приехал полковник Пушкин. Он очень изменился за эти дни: лицо осунулось, потемнело. Только глаза смотрели по-прежнему пытливо и молодо. Выслушав мой короткий доклад, комдив развернул карту.
— Перейдем к предстоящей задаче, — сказал он. — Немцам удалось прорвать фронт в стыке нашей 6-й и 5-й армий. 8-я танковая дивизия нашего корпуса вместе с 15-м механизированным корпусом наносит удар по прорвавшимся танкам противника в направлении Радзехува. Основные силы нашего корпуса должны упрочить положение на правом фланге армии...
Пушкин взял мою карту и долго всматривался в нанесенную на ней обстановку. Потом, достав из кармана красный карандаш, сделал свои пометки.
— Во взаимодействии с 81-й мотострелковой дивизией, — продолжал он, — ваш полк должен занять и подготовить рубеж обороны по реке Верешица на участке Ядов, Городок. Подготовьте контратаку на Янов и согласуйте взаимодействие с командиром 81-й мотострелковой дивизии. Сегодня до одиннадцати вечера танковые роты должны занять новые позиции... [50]
Поставлены задачи батальонам. Еду в штаб 81-й дивизии. Ночь. На горизонте видны зарева пожаров. В небе слышен гул самолетов. Они сбрасывают светящие бомбы. То тут, то там воздух содрогается от взрывов тяжелых снарядов.
Напряженно всматриваясь в темноту, водитель ведет машину вдоль железной дороги. У деревни Вороцов начинается лес. Там мы и нашли штаб дивизии. Комдив 81-й обрадовался, увидев нас. Еще бы! Теперь кроме 53-го танкового полка, входящего в состав соединения, он располагал и нашим, приданным. При обороне на таком широком фронте, который занимала дивизия, очень важно иметь надежный бронированный кулак, своевременно ударить им там, где нависнет наибольшая опасность.
Мы договорились с комдивом, что один батальон нашего полка займет позицию на фланге дивизии и будет прикрывать ее стык с соседом. Эта же задача была поставлена перед дивизионной артиллерией.
На командный пункт полка, расположенный в небольшом леске за рекой Ворошица, возвратился глубокой ночью. Начальника штаба капитана Кривошеева застал, как всегда, за работой. Он наносил на карту поступившие из батальонов новые данные о противнике. Эти данные не давали повода для спокойствия: немцы вели активные ночные поиски, сумели проникнуть в расположение батальона капитана Сазонова и даже пытались захватить пленного. Батальопы отошли на новые позиции. Для прикрытия отхода на прежнем рубеже оставили по два танковых взвода, которые выполняют задачу боевого охранения. Прикидываю расстояние до этих позиций. Километров пять. Далековато. В случае если немцы рано утром перейдут в наступление, оставшиеся экипажи могут оказаться в очень тяжелом положении. Мы не сумеем поддержать их. Значит, сейчас, когда основные силы батальонов заняли новые позиции, следует приблизить к ним и боевое охранение. До утра надо поставить все танки в укрытия, определить ориентиры, примерные маршруты для выдвижения в контратаку. В четыре часа утра гитлеровцы открыли мощный артиллерийский огонь, который приходился на центр и правый фланг нашей обороны. Над боевыми порядками полка и 81-й мотострелковой дивизии появились бомбардировщики. [51] Основной удар немцы наносили вдоль шоссейной дороги Перемышль — Львов. Зенитный дивизион мотострелковой дивизии, рассредоточенный побатарейно на широком фронте, не мог дать должного отпора вражеской авиации. Наши истребители так и не появились над полем боя, а огонь зенитных пулеметов, к сожалению, был малоэффективен.
Дрожит земля от взрывов бомб и снарядов. Поднявшись на танк, наблюдаю за передним краем. Видимость плохая — все заволокло дымом и пылью.
— Товарищ командир, — кричит из башни помощник начальника штаба старший лейтенант Сизов, — докладывает Сазонов.
Беру наушники. Сазонов передает:
— Вдоль дороги немцы перешли в наступление. Выдвигаются тридцать танков и пехота.
Это недалеко от моего наблюдательного пункта. В бинокль вижу: танки идут клином, впереди тяжелые Т-IV, у которых толстая броня — 60 миллиметров. Они идут на малой скорости, как бы прикрывая весь боевой порядок, прощупывают силу нашей противотанковой обороны, прокладывая путь средним и легким танкам, идущим за ними уступом назад. Расчет врага ясен: рассечь фронт нашей обороны и развить успех в глубину.
Сазонов докладывает, что роты его батальона вступили в бой с фашистскими танками. Положение у него тяжелое — наши Т-26, вооруженные 45-миллиметровыми пушками и пулеметами, имеют слабую броню (всего 15 миллиметров) и не могут противостоять тяжелым машинам врага. Мысленно ругаю себя за то, что своевременно не усилил батальон Сазонова хотя бы двумя взводами Т-34 или КВ.
Новое сообщение Сазонова:
— Оборона левофлангового полка мотострелковой дивизии прорвана Батальон продолжает бой с танками и пехотой. Сорвана попытка противника обойти батальон с юга. Несколько немецких танков подбито. Наши потери — восемь машин.
Вскоре связь с Сазоновым прервалась. В той стороне, где батальон вел бой, слышалась непрерывная стрельба. Тот, кто руководил боем, поймет, какое чувство испытывает командир полка, когда теряет связь хотя бы с одним из подчиненных подразделений. Сразу возникают десятки вопросов: как развертывается схватка, в какой помощи нуждаются люди, не обречены ли они на гибель, если не получат своевременной поддержки? [52]
В радиосеть включается начальник штаба капитан Кривошеев. Он с тревогой сообщает:
— В направлении станции Мшана двигаются немецкие танки. Связи с Сазоновым нет. Разрешите выехать туда для выяснения обстановки.
...Станция Мшана. Это уже совсем недалеко от командного пункта полка. Отдаю распоряжение: в батальон Сазонова направить делегата связи (так называли тогда офицеров связи), Дорожкову подготовиться к контратаке.
Через минуту в наушниках раздается голос майора Колхидашвили. Его сообщение кратко: батальон отбил вражеские атаки. Это хорошо. За левый фланг можно пока не беспокоиться. А вот на правом дело обстоит хуже. Под напором численно превосходящих сил противника танковые роты батальона Сазонова, неся потери, отходят. Необходимо сделать все возможное, чтобы восстановить положение. Располагая ограниченными силами, я не мог рисковать танками. Надо было действовать наверняка. Связываюсь с командиром 81-й мотострелковой дивизии, прошу помочь огнем.
А тем временем немцы рвутся к станции Мшана. В районе станции тылы полка, на путях платформы с подбитыми и неисправными танками.
Вот немецкие танки, преодолев лощину, поднимаются на гребень высоты. Теперь огонь их пушек может «достать» станцию. Вызываю майора Дорожкова, спрашиваю, готов ли он к контратаке.
— Да, — коротко отвечает Дорожков.
— Желаю успеха, Давид Лукич...
Увлекшись преследованием отходящих танков Т-26 батальона Сазонова, немцы забыли о флангах. Этим и воспользовался Дорожков. Роты его батальона, умело используя складки местности, незаметно вырвались вперед и подошли к гитлеровцам на 400–500 метров. От метких выстрелов наших танкистов сразу вспыхнули две вражеские машины на гребне высоты, затем еще несколько из тех, что уже спускались с нее.
Танковый бой разгорелся на широком фронте — от станции Мшана до деревни Повитно. Немцы остановились, попытались отбить нашу контратаку, но тщетно. Тогда они начали медленно отходить на северо-запад, к деревне Вороцов. Батальон Дорожкова преследовал отступающих. [53]
Наблюдая за этим боем, я обратил внимание, как от точных выстрелов одного нашего КВ загорелось несколько вражеских танков. Прошу старшего лейтенанта Сизова связаться с Дорожковым и спросить, кто командует этой машиной.
Он ответил:
— Командир роты старший лейтенант Хорин.
Упорный бой продолжался до середины дня. Несмотря на отчаянные попытки, немцам так и не удалось прорвать наши боевые порядки и развить первоначально наметившийся успех. Только на северном участке обороны после массированных следовавших одна за другой атак они потеснили мотострелков и танкистов и овладели окраиной деревни Поречье. Однако дальше продвинуться не смогли.
Решил хоть на полчаса заглянуть на командный пункт, узнать, не поступало ли каких неотложных распоряжений из штаба дивизии. Следом за мной сюда же приехал полковник Пушкин. Он был в хорошем настроении. Хоть и трудным оказался только что закончившийся бой, но мы его по существу выиграли: враг не прошел и понес большие потери. Я доложил комдиву, что подбито 20 неприятельских танков, разгромлена колонна автомашин, рассеяно и частично уничтожено до полка пехоты. Правда, победа досталась нам нелегко — третий батальон лишился еще 16 боевых машин.
Выслушав это сообщение, Пушкин сказал, что мы плохо изучаем тактику врага.
— Как немцы используют средние и легкие танки? Они идут в атаку под прикрытием тяжелых машин, которые проделывают им бреши в нашей обороне. А вы, — упрекнул меня Пушкин, — бросили Т-26 на решение такой задачи, которая была им явно не по силам.
Я, конечно, понимал свою ошибку и тяжело переживал ее. Комдив приказал поступить так: оставшиеся машины третьего батальона свести в две роты и передать их в первый и второй батальоны, с тем чтобы танки Т-26 впредь действовали только вместе с тридцатьчетверками и КВ.
— Удалось ли выяснить, что с капитаном Сазоновым? — строго спросил Пушкин. — Ранен или погиб? [54]
— Очевидцы говорят, — сообщил капитан Кривошеев, — что от прямого попадания бомбы машина Сазонова сгорела, а сам он погиб.
— Еще одного комбата нет, — вздохнул комдив. — Каких людей теряем...
О судьбе капитана Сазонова я узнал из его письма спустя лишь более четверти века. Вот что он сообщил:
«Обращаюсь к вам как к однополчанину, как воскресший из мертвых. Я тот самый капитан Сазонов, который командовал батальоном в 63-м танковом полку... В бою под станцией Мшана я был ранен. Пытался выбраться из танка, но второй снаряд попал в бензобак. Взрывом меня контузило. Некоторое время лежал возле танка без сознания, а когда пришел в чувство, то слышал, как в горящем танке рвались боеприпасы. Я отполз в рожь, но тут же был окружен немцами и схвачен. После этого и начались черные дни плена...»
Тогда мы не могли знать и доли этих подробностей и действительно считали капитана Сазонова погибшим.
Комдив предложил вместе побывать в батальоне Дорожкова.
Полевой дорогой добрались до батальона довольно быстро. Нашли Дорожкова. Он доложил о подробностях боя, показал рубеж, на котором закреплялись танкисты. Комбат особо отметил роту КВ. Она уничтожила в бою шесть немецких танков Т-IV. Пример выдержки, мужества и стойкости показал своим подчиненным командир роты старший лейтенант Хорин.
— Покажите мне героя, — попросил Пушкин Дорожкова. — Хочу поговорить с ним.
Рота Хорина находилась неподалеку на ржаном поле. Увидев комдива и меня в сопровождении командира батальона, старший лейтенант выпрыгнул из танка, представился.
— Пойдемте к машине, — сказал ему Пушкин, крепко пожимая руку, — и расскажите, как все было.
На усталом лице Хорина смущенная улыбка. Он только что храбро сражался, а теперь стеснялся похвалы. Помедлив немного, он начал свой рассказ:
— Когда был получен приказ перейти в контратаку, я решил действовать так. Взводу лейтенанта Доценко приказал обойти немцев правее дороги, взводу лейтенанта Клесова — левее. Как только они открыли огонь по врагу, сам вместе с первым взводом ударил с фронта. [55] Прикрываясь складками местности, рота сблизилась с противником на короткое расстояние. Вдруг совсем рядом разорвался один снаряд, за ним второй, третий. Но механик-водитель воентехник 2 ранга Дмитриев уверенно вел машину вперед. Чтобы сбить врага с толку, я приказал все время менять направление и идти по ломаной линии. Так и уходили из-под обстрела. Когда немецкий Т-IV оказался совсем близко, мы чуть замедлили ход и выстрелили. Снаряд попал в башню вражеского танка, сорвал ее. Шедший неподалеку другой Т-IV круто изменил направление, уклоняясь от огня нашего танка. Я приказал увеличить скорость. Но враг удалялся — у него скорость больше. Дали выстрел с короткой остановки. Немецкий танк запылал. В ту же минуту по КВ открыла огонь самоходная пушка «Артштурм». Ей удалось повредить нашу машину — сбить сигнал, оторвать крыло правого борта. Через несколько минут самоходку мы уничтожили. А по нашему танку уже открыло огонь противотанковое орудие. К счастью, и с ним мы быстро справились. Несколько немецких танков подбили другие экипажи роты.
Пушкин внимательно слушал Хорина, интересовался подробностями боя, поведением врага. Личному составу роты КВ комдив объявил благодарность, отличившихся приказал представить к наградам.
На командный пункт полка мы возвратились под впечатлением только что увиденного и услышанного. Угодили как раз к обеду, который, как нам показалось, очень вкусно приготовил красноармеец Владимир Гнутов. Ведь с начала войны это был первый обед в дневное время.
До конца дня на участке обороны полка и мотострелковой дивизии продолжался огневой бой, дважды нас усиленно бомбила вражеская авиация. Но после сорванной нами утренной атаки немцы в наступление не переходили.
Вечером похоронили погибших товарищей. На Львовщине появилась еще одна братская могила, увенчанная скромным деревянным обелиском, а в полковых списках стало больше отметок «убит». Завтра полевая почта отправит еще одну пачку печальных конвертов, которые оставят никогда не заживающие раны в сердцах матерей, отцов, жен, осиротевших детей. [56]
Короткий прощальный митинг над братской могилой. Скупые, полные боли слова. Смысл их один: «Отомстим!..»
После митинга я предложил Булгакову — моему заместителю по политчасти — поговорить с экипажами об итогах вчерашнего боя, о его героях, о том, что сегодня мы должны бить врага крепче, чем вчера...
Только Булгаков ушел в батальоны, немцы открыли по нашей обороне сильный огонь. Его вели артиллерия, минометы, танки. За артподготовкой последовала атака. Враг рвался к деревне Доможир, что раскинулась вдоль железной дороги и шоссе Яворов — Львов. Танки с черно-белыми крестами прорвались через боевые порядки мотострелков, переползли железнодорожное полотно и устремились к шоссе. Но путь им преградил батальон Дорожкова. Наши тридцатьчетверки перешли в контратаку, начали теснить, преследовать врага.
Мужественно сражался в этом бою взвод лейтенанта Клесова. Внезапно ворвавшись в расположение гитлеровцев, он заставил отойти десять танков Т-III, настиг колонну мотоциклистов и уничтожил ее. Откатившись назад, немцы подтянули свежие силы, однако добиться серьезного успеха не смогли.
...Восемь дней и ночей мы вели упорные ожесточенные бои на подступах к Львову. Вводя в бой свежие силы, враг не давал нам ни часа передышки, обрушивал на нас удар за ударом, то на одном, то на другом участке. Таяли наши ряды, все меньше оставалось в полку боевых машин, но крепла наша стойкость, росло воинское мастерство. Немалые потери несли и гитлеровские части, наступавшие на этом направлении. Начальник генерального штаба сухопутных войск фашистской Германии Ф. Гальдер 26 июня 1941 года писал в своем дневнике:
«Группа армий «Юг» медленно продвигается вперед, к сожалению, неся значительные потери...».
В последних числах июня обстановка на нашем участке фронта стала крайне тяжелой. Немцы заняли Броды, что в ста километрах северо-восточнее Львова. Углубившаяся на восток танковая группа Клейста нависла над правым флангом нашей 6-й армии и угрожала ей окружением. И все же не верилось, что нам придется оставить Львов.... [57]
В контратаки из засад
Командный пункт дивизии — на окраине села Рясное. Это чуть западнее Львова. Сюда под вечер 29 июня и вызвал Пушкин нас, командиров частей. Собрались в хате, видимо, совсем недавно покинутой хозяевами. Лицо у комдива строгое, сосредоточенное. Окинув всех взглядом, он сразу перешел к делу:
— Обстановка под Львовом, как и на всем Юго-Западном фронте, крайне тяжелая. Имея превосходство в силах, враг теснит наши части. Оставлен город Буск. Крупные силы немецких танковых и моторизованных войск обтекают 6-ю армию с севера. Военный совет фронта приказал ей начать отход. Войска будут отводиться под прикрытием сильных арьергардов, в составе танкового полка каждый. Нашей дивизии приказано выделить два таких арьергарда. Один из них — ваш полк, — обратился ко мне комдив. — Отходить через Львов на Винники побатальонно. Весь транспорт полка немедленно направьте во Львов и заберите с гарнизонных складов как можно больше горючего, боеприпасов и продовольствия...
Определенные задачи были поставлены командирам других частей. Получив последние напутствия, они вышли. Я задержался.
— Ефим Григорьевич, — обратился я к Пушкину, когда остались с ним вдвоем (как старые знакомые мы в узком кругу называли друг друга по имени и отчеству), — мне не совсем ясна задача в городе. Надо ли вступать в уличные бои? Но ведь без поддержки пехоты мы зря загубим танки...
— Оптимист ты, Александр Васильевич, — горько усмехнувшись, сказал Пушкин. — Посмотри на карту еще раз. Немцы висят над нашим тылом. Хорошо, если вам удастся надежно прикрыть отход основных сил на Золочев. А ты про уличные бои... [58]
Значит, придется оставлять Львов?
Пушкин немного помолчал и тихо сказал:
— Придется...
С тяжелым чувством возвратился я в полк. Начальник штаба доложил:
— С наступлением темноты соседние части начали отход. По распоряжению штаба дивизии подготовлены указания о порядке регулирования движения через Львов.
Через некоторое время полк стал свертываться в ротные колонны и начал движение на восток. На случай, если немцы будут преследовать или попытаются перекрыть нам дорогу на подходе к городу, оставили танковые заслоны. Их задача — не терять непосредственного соприкосновения с противником и не дать ему внезапно ударить нам в тыл.
На рассвете подошли к западной окраине Львова. В разных концах города высоко в небо поднимались огромные столбы дыма. Батальон Колхидашвили уже развернулся у железнодорожного полотна. Недалеко от него свернул с шоссейной дороги батальон Дорожкова.
Вызываю командиров батальонов и своих заместителей, чтобы поставить боевую задачу. К моему танку подходят заместитель по политчасти Булгаков, начальник штаба Кривошееев, заместитель по технической части Бялоцкий, заместитель по тылу Боженко, Дорожков и Колхидашвили. Вижу, как тяжело у каждого на душе. Не от усталости. Нет. От сознания того, что враг у стен города...
Уточняю боевую задачу:
— Батальон майора Колхидашвили перекрывает дороги, идущие во Львов с запада, и удерживает подступы к городу сколько возможно. Батальон майора Дорожкова сосредоточивается на северной окраине Львова с задачей не допустить немцев с этого направления. Тылы полка забирают в городе боеприпасы, горючее, продовольствие и сосредоточиваются в местечке Винники восточнее Львова. Командный пункт полка в городе на улице Лычаковской.
Больше всего меня волновало западное направление. Только что поступили сообщения из подразделений прикрытия: немцы прощупывают огнем позиции, с которых мы отошли вчера вечером. Значит, скоро двинутся в наступление. Они без особого труда убедятся, что им противостоят очень ограниченные силы. [59]
Обсуждаем, как лучше расположить роты и взводы, чтобы они могли наносить чувствительные контрудары и как можно дольше задержали врага на подступах к Львову. Колхидашвили смотрит на меня с лукавой улыбкой. В глазах озорной огонек.
— А что, если мы будем действовать по-охотничьи, из засад, — говорит он. — Расположим танки повзводно в укрытиях и будем ждать. Пойдут немцы — подпустим поближе и в контратаку. Точный огонь неожиданно, с малых дистанций. Налетим вихрем, побьем, пока они не успеют опомниться, и назад в укрытия...
Замысел Колхидашвили я одобрил. Вместе с ним мы потом обсудили схему расположения танковых засад, определили на местности основные направления контратак, осмотрели предполагаемые запасные позиции. Что ж, засады, так засады. Лучшей возможности использования наших малых сил, прикрывавших город, мы не видели.
Немцев ждать долго не пришлось. Только забрезжил рассвет, как на дороге появились фашистские танки. Наблюдая за ними, прикидываю: не меньше роты. Это наверняка передовой отряд, который попытается прощупать, крепка ли наша оборона, можно ли ворваться в город с ходу. Идут осторожно, обстреливая прилегающую местность из пулеметов. Ждут, чем им ответят.
— Танки справа! — слышу в шлемофоне голос командира роты старшего лейтенанта М. А. Горша. — Вперед!
Взвод тридцатьчетверок на большой скорости вырывается из укрытий и мчится навстречу врагу. С каждой секундой сокращается расстояние. Гитлеровцы, ничего не подозревая, продолжают движение. Шум двигателей танков им не слышен. Грянули первые выстрелы наших пушек, и сразу на дороге остановился и задымил один вражеский танк, за ним другой. Не успели фашисты понять, откуда огонь, как потеряли уже четыре машины. На дороге паника. Немецкие танки поспешно разворачиваются, прибавляют скорость, стремясь уйти из-под огня. Наш взвод без потерь возвращается на запасные позиции. По радио передаю экипажам: «Молодцы, так держать!..»
Минут через сорок над опушкой леса, откуда наши машины выходили в контратаку, появилась девятка вражеских бомбардировщиков, за ней еще одна. Бомбят плотно. К счастью, наши танки уже в другом месте, на запасных позициях. [60]
С северной окраины города доносится гул канонады. Дымное облако медленно плывет в утреннем небе. Что горит там, во Львове? Может, городские склады, а может, эшелоны с горючим на товарной станции. Медленно, томительно тянется время.
Вскоре снова послышался отдаленный гул. На дороге немецкие танки. Идут уверенно. Считают, что авиация уничтожила все, способное оказать им сопротивление.
И опять взревели двигатели наших тридцатьчетверок. На врага, на этот раз уже с другого направления, мчатся краснозвездные машины, крушат его огнем, обращают в бегство. Чувствую: долго не продержаться. Немцы подтянут силы, и нам придется туго. Но мы должны отвоевать те немногие часы, которые так необходимы нашим отходящим частям и тылам.
В середине дня спешу на командный пункт полка. Механик-водитель ведет танк по знакомым улицам. Город очень изменился за это время. Он почти безлюден, немало домов разрушено бомбами, под гусеницами хрустят битая черепица, стекло. На большой скорости проносятся военные машины, груженные ящиками с боеприпасами, имуществом. Все спешат на Винники, на восток. Мы пока закрыли немцам дорогу в город. Надолго ли?
Начальник штаба капитан Кривошееев докладывает обстановку. От Колхидашвили только что поступило сообщение: до батальона танков и пехоты противника предприняли еще одну попытку сбить наше прикрытие и прорваться в город. На северном участке батальон Дорожкова отбил несколько атак и отошел на самую окраину города. Полковые тылы продолжают выход в указанный район. Приказ комдива — оставить город с наступлением темноты и отходить на Винники.
Держаться нам труднее с каждым часом. Немцы вводят в бой свежие силы, их натиск растет. Наши батальоны отражают атаки с огромным напряжением, увеличиваются потери...
— Семьи все эвакуированы? — спрашиваю старшего политрука Булгакова.
— Они вне опасности, — отвечает он.
И все же берет сомнение. Надо бы заглянуть на квартиру, убедиться. Может, жена записку оставила. До улицы Гандулича всего несколько сот метров, но оставить командный пункт не решаюсь. Мало ли что может произойти... [61]
А вдруг жена никуда не уехала? Уходя 22 июня по боевой тревоге к границе, я послал ей записку: «Береги детей, далеко от дома не уходи. Я скоро вернусь».
Посланный на квартиру делегат связи доложил: моей семьи дома нет, квартира убрана, все вещи на месте. Он осмотрел и подвал дома, но там тоже никого не нашел. С того дня судьба жены и детей еще долго оставалась для меня неизвестной...
С наступлением темноты танки батальона Колхидашвили прошли через город и вышли на его восточную окраину, заняв позицию по обе стороны шоссе на Винники. Сюда же подошел батальон Дорожкова. Транспортные машины, до предела нагруженные боеприпасами, горючим, продовольствием и другим необходимым на войне имуществом, сосредоточились в Винниках.
Теперь нам предстояло задержать немецкие танки и пехоту, обходящие Львов с северо-запада, не допустить, чтобы они прорвались к шоссе Львов — Золочев со стороны Каменки-Бугской. И это двумя танковыми батальонами! Мы знали, что 64-й танковый полк нашей дивизии вместе с 8-й танковой дивизией ведет тяжелые бои северо-восточнее города, и рассчитывать на его поддержку не могли. Части 81-й мотострелковой дивизии, обойдя город с юга, отходили на Золочев. Значит, надеяться можно было только на себя. Арьергард должен принять любой неравный бой, но держаться, останавливать врага, не давать ему усилить темп преследования наших частей.
Экипажи коротают еще одну фронтовую ночь. Она не менее тревожна, чем прежние. Бороздят небо немецкие ночные бомбардировщики, то в одной, то в другой стороне ухают взрывы. Над Львовом не спадает зарево пожарищ. На дороге непрерывный гул моторов. Это уходят на восток полковые, дивизионные тылы. А мы ждем утра...
На командный пункт возвратился заместитель по технической части военинженер 3 ранга Ф. Л. Бялоцкий. Докладывает: подбитые танки удалось эвакуировать с поля боя, но погрузить на платформы негде и отправить неоткуда. Ближайшие железнодорожные станции разрушены, подвижного состава нет. Что делать? Решаем буксировать тягачами. Боевые машины нужны, очень нужны. Нельзя их взрывать, а тем более оставлять врагу... [62]
— У Т-26, — продолжает Бялоцкий, — заканчивается моторесурс. Двигатели в любой момент могут выйти из строя.
Старший политрук Булгаков информирует о настроениях личного состава:
— Людям неясно, почему оставляем Львов. Все ждали, что подойдут резервы и мы ударим по-настоящему, пойдем вперед...
Давно в наших уставах живет требование: командир всегда должен стремиться получить как можно более полные и точные данные о противнике. К сожалению, в первые дни войны отсутствие таких данных нередко подводило нас, больших и малых командиров, рождало торопливые, а подчас ошибочные решения, заставляло распылять силы, мешало упреждать замыслы противника даже там, где для этого была возможность.
...Правый фланг полка отодвинулся к деревне Миклашев. Там занял оборону батальон майора Дорожкова. Рядом на небольшой высоте замаскирован и мой танк. Только что закончилась очередная интенсивная бомбежка, и надо ждать новой атаки немцев. Командир дивизии предупредил меня, что на этом участке гитлеровцы ввели в бой крупные силы — по меньшей мере до танковой дивизии и пехоту. Немцы стремятся перехватить дороги, по которым отходят наши войска из так называемого львовского выступа.
После воздушного налета появились вражеские танки. Боевой порядок довольно плотный. Большинство машин идет правее, на позиции соседей — 8-й танковой дивизии. Завязывается огневой бой на дальних дистанциях. Канонада становится все сильнее. За танками следует мотопехота. Видим, как большая группа легких танков, колонна мотоциклистов и мотопехоты обтекают рощу, перед которой занимает оборону полк 8-й танковой дивизии.
Обстановка диктует: надо немедленно прийти на помощь. Но сумеем ли мы нанести удар по врагу организованно, наверняка? Невольно вспомнились слова одного военачальника, сказанные на учениях: «Безграмотная атака хуже безграмотного отступления»...
Для контратаки у нас набралось около 40 танков. После нескольких залпов с места они выскочили из рощи и, набирая скорость, устремились во фланг наступающим гитлеровцам. Немцы, видимо, не сразу заметили, как наши танки подошли к ним на дистанцию прямого выстрела. [63]
Вот тридцатьчетверки на несколько секунд остановились и дали прицельный залп. На поле сразу замерли пять фашистских машин. Темп продвижения остальных замедлился. Еще залп, и опять в расположении врага появилось несколько дымных костров. Боевой порядок противника смешался. Пехота, увидев приближающиеся к большаку тридцатьчетверки, повернула назад к ржаному полю. Многие Т-IV стали разворачиваться, открывать огонь, но КВ и тридцатьчетверкам он был не страшен, особенно в лоб. Они смело вступали в единоборство с немецкими тяжелыми и средними машинами, а наши Т-26 пулеметным огнем прошивали кустарник, поле, где прятались немецкие пехотинцы.
В этом бою батальон Дорожкова уничтожил около десяти вражеских машин. Мы еще раз убедились, что гитлеровцы не выдерживают натиска КВ и тридцатьчетверок.
Еще не смолкли залпы пушек наших танков, как над полем боя закружили «юнкерсы». Особенно яростно они бомбят участок, где продвигается рота КВ старшего лейтенанта Хорина. Неужели не удастся вырваться ребятам? Дым рассеивается, и я вижу, как наши КВ, увеличив скорость, еще больше сближаются с врагом, продолжают громить и преследовать его. Немецким летчикам остается одно: или прекратить бомбежку, или сбрасывать бомбы с риском ударить по своим танкам и пехоте. Молодец Хорин! Так и только так надо действовать в подобной обстановке, не давать противнику использовать превосходство ни на земле, ни в воздухе.
Более трех часов длился тяжелый ожесточенный бой. Только под вечер батальоны закрепились на рубеже, до которого удалось отбросить противника. Спешу к Дорожкову и Колхидашвили, чтобы на месте подвести итоги еще одного жаркого фронтового дня. Механик-водитель Петр Головненко ведет тридцатьчетверку по пыльной полевой дороге. Справа и слева от нас догорают немецкие машины, валяются разбитые орудия, пулеметы, трупы гитлеровцев.
Батальоны заняли оборону на поле. Настроение в экипажах хорошее. Ведь каждый даже маленький успех поднимает боевой дух людей, укрепляет их веру в победу. [64]
А тут в одном бою сожгли более десятка вражеских танков. Есть, конечно, потери и у нас, но они невелики...
Наши КВ и Т-34 не боятся огня немецких машин, если снаряды не попадают по гусеницам. На КВ старшего лейтенанта Хорина насчитали 150 вмятин и царапин. Сегодня он и под артиллерийским огнем, и под бомбежкой побывал — и хоть бы что! Жаль только что таких машин у нас остается все меньше и меньше, не говоря уже о Т-26...
По рации меня вызвал полковник Пушкин. Поздравил с успехом, передал товарищескую благодарность за помощь от командира 8-й танковой дивизии полковника П. С. Фотченкова.
В этом и предшествующих боях приграничного сражения мы неоднократно убеждались, что враг побаивается наших танков. Именно к тем дням относился приказ командующего 1-й танковой группы немцев, наступающей на нашем направлении.
«1-я танковая группа.
Приказ по группе.
Слухи о прорвавшихся советских танках вызвали панику в тыловых службах.
Я приказываю:
Необходимым поучением, приказом и угрозой наказания указывать на последствия паники.
Против каждого зачинщика паники полевой суд. Офицеры обязаны применяв оружие.
Я запрещаю при тревоге употреблять слова «танки прорвались»...
Фон Клейст»
Все три дивизии нашего корпуса отходят в направлении Золочева. Севернее немцы уже заняли Броды и продвигаются дальше на восток. Одновременно они наваливаются на правый фланг 6-й армии, стараясь преградить ей путь на Тернополь, разгромить ее основные силы.
Наш поредевший полк продолжает вести тяжелые арьергардные бои. Под вечер 2 июля комдив полковник Пушкин поставил нам задачу: развернуться фронтом на север по южному берегу Буга в районе села Сасов и не допустить прорыва гитлеровцев через реку на участке шоссе Броды — Золочев, частью сил перекрыть шоссе Красное — Золочев у села Скворява. [65]
— Задача сложная, а усилить вас нечем, — с горечью добавил Пушкин. — Старайтесь умело использовать вашу тактику танковых засад. В арьергардных боях она оправдала себя. Колхидашвили нашел ее своевременно. Я рекомендовал широко применять засады и другим полкам.
Спешим на новый рубеж. У села Ясеновцы замечаю броневик. Около него генерал-лейтенант. Лицо знакомое. Это же командующий 6-й армией генерал-лейтенант И. Н, Музыченко! Останавливаю танк, спешу к командующему, представляюсь.
— Значит, из дивизии Пушкина, — переспрашивает Музыченко. — Молодцы, хорошо воевали. Какую задачу выполняете сейчас?
Я доложил командарму. Выслушав меня, он заметил:
— До утра нам надо продержаться во что бы то ни стало. От этого зависит многое. Немцы стремятся окружить нашу армию...
С наступлением темноты наш полк сменил пехотинцев, отошедших на южный берег Буга. Ушли стрелковые части, и мы остались один на один с врагом, который завтра обязательно попытается форсировать Буг. Роты прикрывают лишь основные направления вероятного наступления противника, но ведь ночью немцы могут проникнуть в наш тыл, отрезать нас от своих.
В ушах звучат слова командующего «держаться во что бы то ни стало». Значит, обстановка складывается неблагоприятно, особенно севернее нас. Вечером заместитель по политчасти принес свежие газеты. В сводках Совинформбюро упоминались новые направления: новоград-волынское, житомирское, шепетовское. И все же думалось, что на старой границе, где в свое время были созданы укрепленные районы, враг будет обязательно остановлен.
До осени 1939 года я служил в Новоград-Волынске, знал, что представляет построенный там укрепленный район. Взять его с ходу противнику едва ли удастся. Не менее мощными были укрепления и в других местах вдоль старой границы. «Подольше бы удержаться нам здесь, под Золочевом, — думалось мне, — дать нашим частям организованно отойти на эти рубежи, а там дело поправится...» [66]
Рано утром майор Дорожков, батальон которого прикрывал подступы к переправе через Буг у села Сасов, доложил:
— На северном берегу реки появились танки и пехота. По южному берегу ведет огонь артиллерия.
Передаю ему:
— На огонь не отвечать, прежде времени себя не обнаруживать.
Не дождавшись ответного огня, немцы стали действовать смелее. К Бугу шла большая группа танков, за ней пехота на машинах, бензовозы. Они остановились, сгрудились на шоссе. К разбитому мосту через Буг заспешили саперы...
Капитану Родионову, рота которого прикрывала это направление, майор Дорожков приказал атаковать врага.
Находившиеся в засаде семь тридцатьчетверок с разных направлений выскочили на южный берег Буга и открыли ураганный огонь. Несколько немецких танков и машин тут же загорелись, взорвался охваченный пламенем бензовоз. Облако густого черного дыма поднялось над мостом.
За пять минут экипажи роты капитана Родионова выпустили по врагу 60 снарядов и нанесли ему серьезный урон. Наши танкисты не понесли потерь и быстро ушли на запасные позиции. В течение дня немцы еще несколько раз пытались прорваться к реке. На прилегающий к ней участок они обрушивали удары авиации, артиллерии, танков и пехоты. Но разбитый мост через Буг до ночи оставался в наших руках.
Упорный бой развернулся и в районе деревни Скворява, где в засаде находилась рота капитана Н. А. Усова из второго танкового батальона. Она сорвала несколько попыток противника прорваться к Золочеву с северо-запада.
«Держаться во что бы то ни стало, не дать гитлеровцам отрезать пути отхода частей корпуса и армии». Мы выполнили этот приказ. И хотя с наступлением темноты полк опять двинулся на восток, оставляя врагу опаленную боем родную советскую землю, противник вынужден был топтаться на месте еще один день... [67]
Бои между Львовом и Золочевом по существу были завершающими в многодневном кровопролитном приграничном сражении. Враг имел немало преимуществ: внезапность нападения, превосходство в технике, особенно в авиации и танках. У гитлеровцев были ранее созданные наступательные группировки, отработанные оперативные планы, четко налаженная система управления и взаимодействия. Пользуясь этими преимуществами, противник упредил и продолжал упреждать нас в развертывании сил и средств. И все же темп его наступления, как правило, не превышал девяти километров в сутки. Немцы были вынуждены вести главным образом тяжелые фронтальные бои, несли значительные потери в людях и технике. Гитлеровскому командованию так и не удалось окружить в районе Львова нашу 6-ю армию, вырваться на широкий оперативный простор и ускорить продвижение к Киеву.
В срыве этих планов большую роль сыграли наши танковые части. Действуя зачастую на самостоятельных направлениях, они стремились использовать свои главные качества — огонь, броню, подвижность. Но танковые полки и дивизии могли бы наносить более ощутимые контрудары, если бы их активнее поддерживали пехота, артиллерия, авиация. Этого, к сожалению, не получалось.
Первые бои... Дорого обошлись они нам. Но опыт, который мы приобрели в них, был неоценим. Без него трудно было бы одержать все последующие победы. [68]
На подступах к Киеву
Есть недалеко от Тернополя местечко Збараж. Здесь мы остановились после трудного ночного марша. Провели технический осмотр танков, заправили их горючим и боеприпасами. И наконец долгожданный отдых! Западнее нас теперь есть стрелковые части, и мы можем чувствовать себя спокойно. За двенадцать суток непрерывных боев люди настолько устали, что отказались от горячей пищи. Тут же рядом с танками на траве уснули как убитые.
С наступлением темноты нам снова предстоит марш. Теперь уже более продолжительный: через старую государственную границу под Старо-Константинов. Времени в обрез, но надо успеть.
Во второй половине дня в полк заглянул Е. Г. Пушкин и коротко проинформировал меня о сложившейся обстановке. Севернее нас, в стыке 5-й и 6-й армий, положение угрожающее: танковые дивизии немцев продвигаются, стремясь развить успех в юго-восточном направлении. Наша задача — преградить им путь.
— Сколько осталось танков? — спросил Пушкин.
— На ходу тридцать две машины, — докладываю. — Еще три к вечеру успеют отремонтировать, семнадцать отгружены на ремонтные заводы со станции Млиновцы.
— Как с боеприпасами и горючим?
— Сколько смогли захватить во Львове, все держим при себе.
— Отправьте тылы пораньше, — рекомендует Пушкин. — На дорогах сами знаете, что делается.
Наш разговор подходил к концу, когда где-то за городком послышались орудийные выстрелы. Меня срочно позвали к рации. [69]
— На Збараж двигаются немецкие танки, — доложил майор Дорожков. — Рота КВ старшего лейтенанта Хорина, которую мы оставили в сторожевом охранении, обнаружила их, когда они подошли совсем близко. Четыре танка мы подбили, но за ними пошла пехота. Цепь автоматчиков обходит нас огородами.
— Поднимайте батальон Колхидашвили, — приказал мне Пушкин, — и не дайте немцам осуществить обход.
Через несколько минут улицы недавно тихого городка огласил рев танковых двигателей. Часть сил батальона Колхидашвили я повел на помощь Дорожкову, а Колхидашвили во главе роты двинулся к лесу, чтобы выйти врагу во фланг и тыл. С Дорожковым поддерживаю непрерывную связь по радио, запрашиваю, какие силы противника на подступах к городку. Оказывается, до тридцати боевых машин рвутся в направлении командного пункта дивизии. Неужели успели узнать о месте его расположения? В то время это могло быть: на маршруты движения наших частей, особенно танковых, немцы в избытке посылали шпионов, диверсантов, помогали им и украинские буржуазные националисты...
Развернувшись с ходу в боевой порядок, наши танки двинулись на врага в тот момент, когда он усилил нажим на батальон Дорожкова. Неожиданно из леса выскочила и группа Колхидашвили. Она обрушила дружный огонь на фланг противника и стала выходить ему в тыл. Одна за другой задымились несколько вражеских машин. Остальные, яростно отстреливаясь, начали отходить.
Близился вечер. Вышедшие из боя батальоны готовились к маршу. Снова подъехал полковник Пушкин, на этот раз вместе с начальником политотдела батальонным комиссаром М. Г. Котенко. Они похвалили танкистов полка за успешную контратаку.
Марш продолжался всю ночь. Шоссе, по которому шла колонна дивизии, было изрядно разбито. По сторонам встречались обгоревшие автомашины, тягачи, повозки. Это последствия налетов немецкой авиации. Она не дает нам покоя ни днем, ни ночью. Нет-нет да и вспыхнет над дорогой зеленоватый свет светящих бомб, а впереди или сзади загрохочут взрывы фугасок.
Забрезжил рассвет. Колонна полка свернула с дороги и втянулась в рощу. Здесь мы должны сосредоточиться, проверить материальную часть, заправить машины горючим и в ожидании новой задачи немного отдохнуть. [70]
После вчерашнего боя и ночного марша предутренняя тишина и прохлада в роще кажутся сказочными. Прямо у дерева раскидываю плащ-палатку, и тут же отяжелевшие веки смыкает сон.
Разбудил меня неожиданно приехавший в полк старший лейтенант из штаба корпуса. Еще более неожиданной была весть, которую он сообщил. Оказывается, под боком у нас, всего в трех километрах, в тылу 81-й мотострелковой дивизии всю ночь стояла колонна фашистских танков. С какого направления она проникла так глубоко, никто из нас не знал. Прежде чем поднимать полк на выполнение переданного мне приказа — атаковать и уничтожить колонну, решил сам убедиться, не принял ли кто танки из соседней дивизии за немецкие.
Сажусь в танк. Вместе со мной командир батальона майор Дорожков, заместитель начальника штаба полка старший лейтенант Сизов и старший лейтенант из штаба корпуса. Выходим из рощи на проселочную дорогу, осматриваемся. Еще немного вперед, и снова остановка. В рассеивающемся утреннем тумане показалась танковая колонна. Она совсем близко. И действительно — немецкая. До трех десятков танков, за ними машины с пехотой.
Гитлеровцы пока нас не видят и спокойно развлекаются — на поле, недалеко от своих машин, они затеяли игру в футбол. У меня сжались кулаки от досады. До какой наглости надо дойти, чтобы чувствовать себя так спокойно на чужой земле.
Решаю ударить по фашистам. Думаю сделать это так: тремя ротами атаковать колонну во фланг, рассечь ее на две части и потом уничтожить. Главное сейчас — не дать гитлеровцам обнаружить нас. Дорожков по радио связывается с ротами и вызывает их к себе. Я тем временем не спускаю глаз с немцев.
Подошел батальон Дорожкова. Комбат занял место в головном танке, и роты быстро развернулись в боевой порядок. Впереди, как и было решено, шла рота КВ, уступом справа и слева от нее — две роты тридцатьчетверок. По нашему замыслу, такой боевой порядок даст возможность рассечь вражескую колонну таранным ударом и разгромить ее по частям. [71]
И все же полной внезапности атаки нам достичь не удалось. Заслышав приближающийся шум, немцы бросились к танкам, завели моторы, развернули орудия в нашу сторону и открыли огонь. Они, видимо, надеялись отпугнуть нас и продолжать движение.
Но дело приняло совсем другой оборот. Рота КВ, навалившись на центр колонны, с первых же выстрелов подожгла четыре танка. Рота тридцатьчетверок ударила из пушек и пулеметов по находившимся в хвосте колонны автомашинам. Пехота, сопровождавшая вражеские танки, бросилась в поле, спасаясь от губительного огня. Танковая колонна немцев начала растекаться. Ее основные силы поспешно повернули назад. До десятка танков отошли в поле и продолжали отстреливаться. Видимо, получили задачу задержать нас. Но вот и они скрылись за пригорком.
Преследовать отходящего противника я не решился. Ведь превосходство в силах на его стороне. Оправившись от неожиданного удара, он может сам атаковать нас. На подходе у гитлеровцев наверняка более крупные силы, и вступать с ними в бой без взаимодействия с другими частями дивизии было бы большим риском.
Выезжаю на дорогу, с которой мы только что смели вражескую колонну. От горящих танков тянутся шлейфы густого черного дыма, с треском рвутся снаряды и патроны. Вокруг множество трупов.
Храбро, умело сражались малочисленные роты, но даже это сейчас не радует. Мы столкнулись с врагом там, где совсем не ожидали. Значит, не мы отрезаем ему пути наступления, а он перехватывает пути нашего отхода.
Батальон Дорожкова возвращается на исходную позицию. Танки все целы, лишь некоторые получили небольшие повреждения и царапины. Время не позволяет нам задерживаться, надо продолжать выполнять ранее поставленную задачу — выдвигаться к Старо-Константинову. Пытаюсь связаться по радио с командиром дивизии и доложить о неожиданной встрече с немецкой танковой колонной, но радиостанция полковника Пушкина не отвечает.
Подходит капитан Кривошееев. Его доклад только усиливает тревогу: наша разведка, высланная в направлении Старо-Константинова, до сих пор еще не вернулась. Для меня такое сообщение означает одно — надо быстрее уточнять, не ждет ли нас на маршруте движения какая-нибудь западня. Судя по событиям этого утра, обстановка может преподнести любые сюрпризы. [72]
В разведку отправляюсь сам. Следом за моей машиной еще одна тридцатьчетверка. Это на случай, если придется принять бой.
Роща, в которой ждет нашего возвращения полк, осталась позади. Идем на сокращенной дистанции, внимательно всматриваемся в окрестности. Вот впереди на бугре разорвалось несколько снарядов. Значит, мы замечены. Бьет батарея тяжелых пушек. Встречаться с ней опасно. Даже фугасные снаряды такого калибра могут запросто перебить гусеницы или сорвать башню.
Выбрав удобную позицию, определяем примерное месторасположение батареи, делаем по ней несколько выстрелов осколочными. Но батарея продолжает вести огонь, и снаряды ложатся все ближе. «Корректировщик наверняка на ветряной мельнице, что на окраине села», — подумалось мне. Два наших снаряда разрушают ее, огонь сразу прекращается.
А что делать дальше? Путь на Старо-Константинов нам, по существу, уже перекрыт, если враг успел выдвинуть сюда артиллерию.
Продолжаем вести наблюдение. На горизонте показалось облако пыли. Оно быстро приближается — это вражеская мотоколонна, примерно батальон мотопехоты. Впереди несколько бронетранспортеров, за ними крытые машины. На развилке дорог колонна замедляет движение, останавливается. Ничего не скажешь, действуют смело. Идут даже без разведки. А может, это и есть разведка?
Как же поступить? Вызывать танковую роту или батальон? Но колонна за это время уйдет. Атаковать двумя танками — рискованно. Ведь следом за этой колонной могут двигаться более крупные силы. Много таких «но» мгновенно проносятся в моей голове. И все же решаюсь атаковать врага. «Делай, как я», — передаю сигнал флажком второму экипажу.
Набирая скорость, наши машины выходят на дорогу — прямо в хвост вражеской колонне. Немцы, наверное, приняли нас за своих и не открыли сразу огонь. Почти в упор мы стали расстреливать их из пушек и пулеметов. Первый снаряд — в машину, на подножке которой стоял офицер с биноклем. Взрывом ее даже подбросило. Ведя сильный огонь, мчимся на полной скорости. Позади нас — разбитые машины, убитые и раненые вражеские солдат и офицеры... [73]
— Мы уже беспокоиться стали, — сказал капитан Кривошеев, когда наши запыленные тридцатьчетверки возвратились в расположение полка. — Разведка вернулась. К Старо-Константинову проникнуть ей не удалось. Со штабом дивизии связь установлена. Нам поставлена новая задача: марш в район Янушполя.
...Марш. Что означает он на этот раз? Пытаюсь представить обстановку, понять ее. Да, видимо, не смогли наши части остановить врага на старой границе. А может, командованию фронта удастся вывести корпус из боя и он вместе с другими механизированными соединениями будет наносить мощный контрудар по противнику? Эти обнадеживающие догадки теснились в моей голове, когда я пытался найти объяснение происходящему. И все же ни одна из них не оказалась правильной. Положение на нашем фронте было куда хуже, чем мы предполагали.
Утро 9 июля выдалось очень туманным. Исходная позиция полка в роще, что с километр южнее деревни Жеребки. Отсюда мы должны атаковать вражеский полк мотопехоты с танками, изготовившийся к наступлению в районе сахарного завода юго-западнее Янушполя. Это часть сил 48-го немецкого мотокорпуса, который рвется к Киеву. Нашей дивизии приказано любой ценой остановить этот корпус. Легко сказать — любой ценой. В полку не осталось и трех десятков боевых машин. Просил обеспечить огневую поддержку. Пушкин только посочувствовал. А вот наша авиация должна штурмовать колонны фашистских танков и пехоты.
Густой утренний туман нам сегодня союзник. Вражеская авиация нас пока не обнаружила. Учитывая это, я принял решение подойти поближе к гитлеровцам и внезапно атаковать их в исходном положении.
С наблюдательного пункта вижу, как по полю, стараясь скрываться за пригорками, идет небольшая группа танков, за ней автомашины с пехотой. Это, конечно, авангард. Наперерез ей Дорожков посылает три танка под командованием лейтенанта И. Т. Богатырева. Наши экипажи из-за высоты выходят прямо во фланг немцам. Прогремели первые выстрелы, и головной фашистский танк замер на месте. Вот вспыхнули еще два. Пехота разбегается по полю. [74]
Теперь пора ударить по основным силам. Передаю команду Дорожкову.
— Родионов, вперед! Бесчетнов, вперед! — слышу его голос в наушниках.
Не отрываю глаз от рубежа, на котором должны появиться роты. Томительно долго тянутся минуты. Наконец слышу выстрелы наших танковых пушек, потом вижу, как роты Родионова и Бесчетнова стремительно идут в атаку. Немцы не принимают боя и меняют направление движения. В это время майор Колхидашвили докладывает:
— Перед батальоном развертывается до 30 танков... В батальоне у Колхидашвили чуть больше десятка машин, и справиться с тридцатью вражескими ему будет нелегко. Выход один — прицельный залповый огонь с места.
— Не торопитесь, подпускайте ближе, — передаю Колхидашвили.
Обычно гитлеровцы поступали так: нарвавшись на наши танковые засады, они откатывались назад, вызывали авиацию и после интенсивной бомбежки наших боевых порядков возобновляли атаку. Такая тактика нередко обеспечивала им успех. Но на этот раз они поступили иначе. Когда батальоны Дорожкова и Колхидашвили сковали значительную часть танков и пехоты противника у деревни Жеребки, двадцать вражеских танков и до батальона пехоты с артиллерией начали обходить нас с фланга. Это создавало реальную угрозу нашему тылу. Более того, нас могли отрезать.
Как остановить немецкую колонну? В моем резерве только рота КВ, в которой всего несколько машин. Ввести ее в бой — риск немалый. Противник может и дальше наращивать силу удара. Чем тогда парировать его действия? А медлить больше нельзя. Бросить резерв в бой с опозданием — значит, погубить его и других. Такова логика большого и малого боя...
Рота КВ старшего лейтенанта Хорина быстро приближается к моему наблюдательному пункту. В бой веду ее сам. На предельной скорости идем наперерез той группе танков и пехоты, что обходит батальон Дорожкова. Восемь машин против двадцати! Но ведь это КВ, которые наши танкисты любовно называли наземными линкорами, а немцы — стальными крепостями. [75]
Главное — не дать гитлеровцам развернуть танки и артиллерию для отражения нашего удара. И этого мы достигли. Экипажи рот успели занять выгодные позиции, с разных направлений открыли по наступающим точный огонь с коротких дистанций...
Три с половиной часа мы вели тяжелый напряженный бой. Бывали моменты, когда врагу удавалось добиться перевеса, на отдельных участках теснить нас, создавать «вмятины» в наших боевых порядках. Однако роты, напрягая все силы, используя все возможности КВ и тридцатьчетверок, восстанавливали положение, отбрасывали танки и пехоту противника, нанося ему немалые потери. Бушующий вокруг огонь, стелющийся над полем дым затрудняли наблюдение. Но и в таких условиях экипажи поражали цели с двух-трех выстрелов.
К середине дня натиск гитлеровцев явно ослабел. Они уже только отбивались от наших контратак. И наконец, не выдержав их, стали отходить. Танки, артиллерия и пехота двинулись по шоссе. На дороге около Янушполя образовалась большая пробка. Тут-то мы и увидели шестерку наших истребителей. Они пронеслись над нами, развернулись и обрушили пулеметный огонь на вражеские колонны. Фашистские танки и машины замерли на месте, их экипажи начали разбегаться по полю, спасаясь от пулеметного огня с воздуха.
Вслед за истребителями над Янушполем появилась девятка наших бомбардировщиков Пе-2. Всего девятка, но как поддержала она нас! Бомбовый удар окончательно деморализовал врага, и мы немедленно воспользовались этим. Как только самолеты повернули на восток, стремительной контратакой полк завершил разгром колонны противника.
Из боя мы вышли только вечером. Сосредоточились в районе сахарного завода, где утром находились немцы. Политработники со свежими газетами направились в батальоны, чтобы поговорить с людьми. К сожалению, воодушевляющих вестей не было: на всех фронтах шли упорные бои, и нашим войскам приходилось отходить.
Приехал командир дивизии. Докладываю ему об итогах дня: полк подбил и сжег 23 вражеских танка, основательно потрепал подразделения 6-й моторизованной и 18-й пехотной немецких дивизий, сорвал их наступление в направлении Казатина. У нас осталось 30 боевых машин. Ждем горючее и боеприпасы. [76]
Высоко оценив действия танкистов в сегодняшнем бою, Пушкин отметил, что мы своевременно нанесли контрудар полковым резервом — ротой КВ. Я это понимал и сам. Промедление с вводом ее в бой в такой решающий момент могло бы дать противнику возможность изменить положение в свою пользу.
— Сегодня вы молодцы, — говорит Пушкин. — Но впереди у вас не менее трудная задача...
Комдив коротко проинформировал об обстановке. Гитлеровцы стремятся сломить сопротивление советских войск в районе Бердичева и отрезать нашу 6-ю армию. По последним данным, танковый полк противника с мотопехотой и артиллерией повернул на юго-восток и продвигается к Казатину. Остановить эту группу предстоит нам, перехватив дорогу Бердичев — Казатин. На новом рубеже надо быть к утру.
Пушкин уехал. Через полчаса тронулись и мы. Путь, который предстояло пройти, невелик — всего около 30 километров. В голове колонны полка — батальон майора Колхидашвили. Идем на северо-восток по полевым дорогам, торопимся. Мысленно перебираю десятки вариантов возможных действий противника, десятки вариантов своих решений. Но как ни прикидывай, а сил явно мало: три десятка танков без пехоты против танкового полка с пехотой и артиллерией.
Начинает светать... Останавливаю машину, прислушиваюсь: не иначе как гул моторов.
— Танки, товарищ командир, — говорит поднявшийся на крыло моей машины старший лейтенант Сизов.
— Только чьи? — спрашивает подошедший капитан Кривошеее, будто Сизов мог ответить на этот вопрос.
Высылаем на шум моторов разведку. Вдруг это наши? Мы же знаем, что правее действуют части 15-го механизированного корпуса.
Ко мне подбежал капитан Кривошеев.
— Товарищ командир, — спешит он, — разведчики доносят о движении колонны немецких танков с пехотой по дороге с Бердичева на Фастов. Танков более двадцати.
Мы стоим на дороге, по которой продвигается вражеская колонна.
— К бою! — подаю команду, и она как по цепочке передается от машины к машине. [77]
Подразделения разворачиваются, каждый экипаж старается найти позицию, с которой удобнее вести огонь, а если потребуется, то и перейти в контратаку. Кривошеев уводит штабной автобус в безопасное место.
Колонна приближается. Она идет неторопливо. Видимо, гитлеровцы не особенно уверены, что не встретят сопротивления. Впереди у них три танка Т-III, за ними десять больших грузовиков с пехотой. На дистанции километра следуют более крупные силы — танки, машины с пехотой, артиллерия. Замысел противника понятен: как только передовая группа встретит сопротивление, основные силы под ее прикрытием развернутся и нанесут удар во фланг или проникнут в тыл обороняющихся. Что же, такой прием нам не в новинку.
Предупреждаю Дорожкова и Колхидашвили:
— Подпустите передовую группу как можно ближе и откройте огонь, а потом сразу перенесите его на основные силы, чтобы не дать им развернуться.
Вот первые танки поравнялись с нами. Залп! Две машины застыли на месте, третья как-то сумела увернуться от наших снарядов и скрылась за придорожными кустами. Поспешно развернулись и машины с пехотой.
Почему гитлеровцы не приняли боя и отошли? Может, встреча с нами была для них неожиданной, и они посчитали, что столкнулись с крупными силами танков? Или это была разведывательная группа, которая только прощупывала нашу оборону и искала в ней незащищенные участки? Могло быть и так.
После короткой стычки с немцами мы продолжили марш и вскоре вышли в указанный район — заняли развилку дорог у села Комсомольское. Через некоторое время на шоссе со стороны Бердичева появились два броневика. Они промчались на такой скорости, что мы не успели даже обстрелять их. А вскоре показались и немецкие танки. Передаю Дорожкову и Колхидашвили:
— Подготовьтесь к открытию огня по вражеской колонне.
Первыми открыли огонь роты Дорожкова. От метких выстрелов сразу же вспыхнули два танка. Обходя горящие машины, остальные стали разворачиваться на поле.
Снова залповый огонь наших тридцатьчетверок. Загорелись еще три вражеские машины, а две остановились с перебитыми гусеницами. Гитлеровцы пытаются обойти нас полем, лугом, теми путями, где нет огневого сопротивления. Но это им не удается. [78]
К полудню наступило затишье. Оно не сулило нам ничего хорошего. Было ясно, что немцы успели разобраться, какие силы перед ними, и готовятся к новому удару. Устоим ли мы? На этом участке мы одни. Фланги открыты. Враг может обойти нас и справа, и слева.
Во второй половине дня над нашей обороной появилась большая группа самолетов. Задрожало, вздыбилось поле от яростной бомбежки. Самолеты пикировали буквально на каждую машину. Немецкие танки и пехота начали обходить полк с флангов, а после окончания бомбардировки навалились на нас со всех сторон.
Мы оказались в окружении. Впервые с начала войны. На площади примерно четыре квадратных километра два наших малочисленных танковых батальона с огромным мужеством отбивали яростные атаки 11-й немецкой танковой дивизии, двигавшейся к Киеву.
Близится вечер. Мы держимся. Горючее есть, а вот боеприпасы на исходе. Кончатся они, и гитлеровцы смогут бить по нашим танкам, как по беззащитным мишеням на полигоне. Вся надежда на близкую ночь. Наступит она, соберемся в один кулак и прорвем кольцо. Пытаюсь связаться со штабом дивизии, но не удается. Не отвечает и штаб полка. Ночь... Как нужна она нам и как еще до нее далеко...
Через танковый прицел уже в который раз осматриваю окружающую местность. Задерживаю взгляд на небольшой высотке. На ней видны вспышки выстрелов. Знаю, что наших танков там нет. Кто же ведет огонь? Вдруг замечаю поднятый немного кверху орудийный ствол, за ним еще один, потом появляются до боли знакомые очертания тридцатьчетверок. Глазам не верю. Откуда они? Из нашей дивизии или из другой? Забыв об опасности, вскакиваю на танк, размахиваю шлемом. Тридцатьчетверки подходят ближе. Головная останавливается, и ко мне подбегает старший лейтенант.
— Где командир полка Егоров?
— Я Егоров.
— Командир роты старший лейтенант Ботаев из восьмой танковой дивизии, — представился он.
Так вот кто пришел нам на помощь. Боевые друзья из восьмой, от полковника Фотченкова. Я крепко пожал руку всем командирам экипажей, прорвавшим кольцо вражеского окружения. [79]
В тот вечер мы долго беседовали с командиром дивизии полковником Петром Семеновичем Фотченковым.
Умный и опытный военачальник, Петр Семенович в недавнем прошлом был комиссаром танкового полка в интернациональной бригаде в Испании. На земле этой страны — на Эбро и под Теруэлем — он бил франкистов и их союзников — немецких и итальянских фашистов.
В одном из тяжелых боев под Сарагосой танк, в котором находился Фотченков, был поврежден снарядом, комиссар ранен в лицо и руки. Танкисты перевязали его, устранили повреждения машины и продолжали бой. В разгар схватки Фотченков узнал, что неподалеку подбит и окружен фашистами танк болгарских товарищей. Он отдал приказ идти на помощь боевым друзьям. Экипажу удалось прорвать вражеское кольцо, четырнадцать обожженных и раненых танкистов и пехотинцев были спасены.
Возвратившись на родину, П. С. Фотченков окончил академию бронетанковых войск, стал командиром танковой бригады, а потом танковой дивизии. Накануне войны мы оба были депутатами Львовского городского Совета депутатов трудящихся. У него я учился сочетать служебные и общественные дела. Наша встреча после трудного боя была совершенно неожиданной и по-своему трогательной. Я не думал тогда, что она станет последней. Через несколько дней полковник П. С. Фотченков погиб смертью храбрых...
Бои в районе Бердичева продолжались. С каждым днем они становились все более ожесточенными. Цель противника нам была ясна: ударом через Бердичев отрезать армии Юго-Западного фронта от Днепра и уничтожить их. Наше командование делало все, чтобы сорвать удар врага и разгромить его группировку. О напряженности этих боев свидетельствует признание начальника генерального штаба сухопутных войск гитлеровской армии генерал-полковника Ф. Гальдера, который 12 июля 1941 года писал в своем дневнике: [80]
«На фронте 1-й танковой группы развернулось большое сражение в районе Бердичева. Противник бросает в бой все новые соединения, главным образом подвижные, которые атакуют 1-ю танковую группу с юго-востока, юга и юго-запада».
А на следующий день он с горечью констатировал, что
«надежда на быстрое продвижение 11-й танковой дивизии в направлении Белой Церкви оказалась обманчивой».
Наши танковые контрудары заставили гитлеровцев беспокоиться о безопасности своих позиций, перегруппировывать силы, снова и снова бросать их в бой. Враг неистовствовал. Чтобы сдерживать яростный натиск его танков п пехоты, требовалось огромное напряжение сил.
17 июля комдив поставил перед нами новую задачу.
— Против ослабленной в предыдущих боях 81-й мотострелковой дивизии, — сказал он, — сосредоточились большие силы немецких танков. Скоро они перейдут в атаку. Вам надо обязательно успеть занять вот этот, — он провел по карте красным карандашом, — рубеж. У тебя пятнадцать танков осталось? Знаю, что мало. Но сейчас каждая машина на вес золота...
Солнце еще не взошло, когда по улицам села Подорожно, поднимая облака пыли, промчались полтора десятка наших танков. На новый рубеж мы успели вовремя. После массированной бомбардировки переднего края немцы начали атаки. Превосходство в танках у них было по меньшей мере тройное, но они не прошли.
Этот бой мне особенно памятен. В живых я тогда остался совершенно случайно. Произошло это так. В середине дня, когда установилось относительное затишье, я отправился в батальон Колхидашвили, чтобы поставить ему новую задачу. Короткими перебежками преодолел половину пути, и вдруг совсем рядом разорвался снаряд. Что-то сильно ударило по голове, и я потерял сознание.
Сколько пролежал — сказать трудно. Видимо, с полчаса. Первое, что услышал, когда пришел в себя, — грохот боя. Надо мной то в одну, то в другую сторону проносились снаряды. Осматриваюсь. Лежу в воронке, куда меня, к счастью, бросило взрывной волной. Понял, что нахожусь на «ничейной земле» — между своими и противником. Немцы наступают. Поднимаю голову и вижу, как по полю ползут фашистские танки. Идут осторожно. Сделают несколько выстрелов и откатываются назад. Значит, боятся нашего огня. А может, прощупывают еще раз, какие силы перед ними.
Головной танк приближается к воронке, в которой я лежу. Что делать? Кроме пистолета, у меня ничего нет; Но вот под самой башней яркая вспышка — взрыв. Танк окутался густым дымом. Ветер подхватил его и потянул в нашу сторону. Прикрываясь дымовой завесой, ползу, перебегаю по полю и наконец добираюсь до батальона. [81]
До самой темноты продолжали мы тяжелый неравный бой: 15 наших танков сдержали натиск 60 вражеских...
На подступах к Киеву наши части и соединения нанесли противнику большой урон. Группа Клейста, нацелившаяся на столицу Украины, была не только временно остановлена, но и подверглась на отдельных участках мощным контрударам советских войск. Это позволило командованию Юго-Западного фронта выиграть время для усиления обороны на ближних подступах к Киеву и в самом городе. Мужественно сражались в этих боях воины 32-й танковой дивизии, в состав которой входил наш полк.
Наступил август. Мы — в резерве фронта, в лесу недалеко от Прилук. Вокруг поля созревшей пшеницы. Идет уборка. Видавшие виды тракторы тянут по полю жатки и комбайны. Молча, с какой-то угрюмой сосредоточенностью трудятся солдатские жены, старики, подростки.
Мы прислушиваемся к шуму на прифронтовых полях, а думы наши далеко, там, где гремит бой. Жадно ловим вести с фронта. Тревожно под Ленинградом, Смоленском, Одессой.
Больше месяца мы не выходили из боев, и сейчас дивизия приводит себя в порядок. В полках осталось всего по нескольку боевых машин. Их приказано свести в один батальон и передать в распоряжение командующего Киевским укрепленным районом. Командиром батальона назначен майор В. Г. Колхидашвили. Получили новые назначения старший политрук Булгаков, многие другие командиры и политработники.
Я был в штабе дивизии, когда из штаба фронта вернулся полковник Пушкин. Комиссара дивизии Д. Г. Чепигу и меня он пригласил к себе, в небольшую хату на окраине деревни. Посмотрел на нас внимательно, вздохнул, огорченно развел руками:
— Что ж, друзья, пришла пора расставаться...
Пушкин сообщил нам, что назначен командиром 8-й танковой дивизии вместо погибшего полковника П. С. Фотченкова. Мне, старшему батальонному комиссару Чепиге и начальнику штаба приказывалось погрузить в железнодорожные эшелоны оставшиеся подразделения 32-й танковой дивизии и убыть в резерв Верховного Командования. [82]
— Торжественные проводы отменяются, — перешел Пушкин на шутливый тон. — Нет времени ни у меня, ни у вас. Лучше присядем перед дорогой...
Мы присели, потом крепко, по-мужски обнялись. Фронтовая судьба разбросала нас. Ефим Григорьевич храбро воевал под Киевом, на Дону, под Сталинградом, Харьковом, на Днепре. Он стал одним из видных командиров танковых соединений. Весной 1944 года в наступательных боях под Одессой командир танкового корпуса Герой Советского Союза генерал-лейтенант Е. Г. Пушкин погиб. В Днепропетровске ему установлен памятник...
В ту августовскую ночь 1941 года наш эшелон тронулся в путь. [83]
Рождение танковой бригады
Эшелон мчится без остановок. То громче, то тише знакомый перестук колес. Паровоз натужно пыхтит на подъемах, покрывая состав густой дымовой завесой. Сижу на снарядном ящике у открытой двери вагона и смотрю в ночь. Она на редкость тихая и теплая, полная неповторимых запахов полей и садов. Но суровая атмосфера войны чувствуется и здесь. Не видно, как в мирное время, пассажирских поездов, пусто на перронах. Проносятся встречные воинские эшелоны.
Места знакомые — Киевская дорога. Сколько раз до войны ездил по ней к матери во Владимирскую область. А куда едем теперь? Не знаю даже названия станции назначения. Что ждет нас впереди? Какие новые испытания, на каком участке фронта? Может, попадем в Подмосковье и удастся навестить мать, узнать от нее что-нибудь о судьбе семьи...
Незаметно уснул. Утром промелькнуло название знакомой станции.
— Это же Подмосковье! — вырвалось у меня. Поезд, обогнув Москву с юго-востока, вышел на Горьковскую дорогу. Короткая остановка на станции Покров, а за ней и наша конечная. Быстро разгружаем эшелон, размещаемся в отведенном районе. Привычные хлопоты по устройству людей. Их у нас совсем немного: командный состав, работники штаба и служб тыла да несколько «безлошадных» танкистов. Вся наша «боевая» техника — это радиостанции, штабной автобус, санитарные машины.
— Пока отдыхайте, — неопределенно сказали встретившие нас командиры. — Скоро вами займутся... [84]
На длительный отдых мы, конечно, не рассчитывали. Обстановка на фронте с каждым днем тревожнее: враг рвется к Москве, Ленинграду, Киеву...
Мысли о близости родного дома не дают покоя. Ведь всего в нескольких десятках километров от нашего расположения на пологом холме раскинулась небольшая деревенька, где живет мать. В глубине души не угасает надежда на то, что жене с детьми удалось добраться до нее.
Получив разрешение отлучиться до утра, я на машине отправился в родную деревню. Водитель Сергей Гайсенюк, разумеется, понимал свою задачу — быстро доставить командира на побывку к матери. Сосредоточенно, молча ведет он эмку, обгоняя колонны, отдельные машины, повозки, бесконечным потоком двигавшиеся по Горьковскому шоссе. Со мной едет и ординарец — сержант Михаил Михайлов.
Прежде Михаил был связным батальона. Однажды он шел в штаб полка с боевым донесением. В роще ему преградила путь группа фашистов. Михаил смело вступил с ними в бой, двоих гитлеровцев уничтожил. Боевое донесение было доставлено своевременно. Я очень привязался к этому юноше из Старой Руссы. Будучи моим ординарцем, он прошел со мной немало фронтовых дорог. Позднее Михаил стал капитаном в инженерных войсках.
— Ты, Сережа, поаккуратней прыгай, — подтрунивал Миша над Гайсенюком, когда машину встряхивало на выбоинах, — а то мы командира живого до матери не довезем.
Наша эмка взобралась на холм, и вот перед нами как на ладони утопающая в зелени моя родная деревня. В родительском доме не только не ждали меня в этот вечер, но, как потом выяснилось, даже и не знали, жив ли я.
Подъезжаем к дому. Выскакиваю из машины. Нетерпеливо стучу в дверь. На мой стук вышла мать.
— Батюшки, — вскрикнула она, — радость-то какая! Обняла меня, заплакала, засуетилась:
— Что же это мы. Скорей в избу!
Переступаю порог и... слышу голоса детей. Значит, живы! Не успел опомниться, как сын и дочь уже повисли у меня на шее. Подбежала жена и тихо заплакала от радости. Она очень изменилась за время нашей разлуки. [85]
Быстро бегут часы... Жена, мать и дети не отходят от меня. Наперебой рассказывают о пережитом за это короткое, но трудное время.
— А наш вагон фашисты бомбили, — дрожащим от волнения голосом сообщает четырехлетний сын.
Шестилетняя дочь, совсем как взрослая, добавляет:
— Мы с мамой, когда поезд останавливался, убегали в степь и там прятались от бомб. А под Киевом мама повредила себе ногу и совсем не могла на нее ступить...
— Подожди, Юля, — перебивает ее сын. — Папа, — обращается он ко мне, — отомсти фашистам, бей их, дави своим танком...
Вошла мать, хлопотавшая на кухне. Всего год не виделись мы, а как много прибавилось у нее седины.
— Сынок, осилите Гитлера-то? — тихо спрашивает она.
— Осилим, обязательно осилим, — заверяю мать.
Из родной деревни уезжал рано утром. Провожать вышла вся семья. Первой прощается со мной мать. Со слезами обняла, крепко поцеловала.
— Опять на войну уезжаешь, — запричитала сквозь слезы. — Дед твой с турецкой без ноги пришел, отец погиб в четырнадцатом... Ты уж береги себя, — просит она, глядя на детей. — Ради них береги...
Не может сдержать слез и жена. Дети, не вполне понимая происходящее, смотрят то на меня, то на мать и бабушку. Беру их обоих на руки, крепко прижимаю к себе. Нет, нелегкое это дело, возвратившись с фронта, побыть несколько часов в родном доме, почувствовать тепло семьи и снова уходить в неизвестность. Прощаюсь с женой, обещаю писать: теперь-то я знаю куда.
Машина тронулась. Смотрю вокруг и вспоминаю далекие годы детства и юности. Вот длинные кирпичные корпуса текстильной фабрики «Комавангард». Здесь после окончания школы ФЗУ начинал я свою трудовую жизнь. Здесь, в Собинке, учился на рабфаке, вступил в комсомол, потом в партию.
В апреле 1931 года секретарь фабричного комитета комсомола Алеша Белов сообщил мне радостную весть: я утвержден кандидатом на учебу в Московский энергетический институт. А после первомайских праздников неожиданно вызвали в райком партии. Думал, что разговор будет о том же, и шел в приподнятом настроении. Очень хотелось стать студентом, потом инженером-энергетиком, может, даже на своей фабрике. [86]
Секретарь райкома партии Иван Кулаков, неторопливо расспросив о работе, о домашних делах, объявил мне: решение райкома комсомола отменено. Райком партии направляет меня на учебу в только что созданное Орловское танковое училище, которое сформировано на базе Иваново-Вознесенской пехотной школы имени М. В. Фрунзе.
— Вы, молодой рабочий-коммунист, должны стать командиром-танкистом. Надеюсь, что к учебе отнесетесь как к партийному долгу, оправдаете доверие фабричной партийной организации, — напутствовал меня секретарь.
Сборы были недолгими. В мае 1931 года с партийной путевкой я прибыл в танковое училище. Это было десять лет назад, а сколько пережито за это время...
На нашем пути — небольшая станция, где начальником брат моей жены Борис Румянцев. Останавливаю машину. Хоть времени в обрез, но надо увидеть его. Пути забиты составами, в основном воинскими. Одни идут на запад, другие на восток. Увидел Бориса, кричу. Подбегает и глазам не верит: неужели жив? Только начали разговор — воздушная тревога, и начальника станции срочно вызвали к селектору.
Неожиданной была и другая встреча — с моими первыми учительницами М. П. Толковой и А. П. Шватовой. Оказывается, они вступили в народное ополчение и здесь, в районе станции, несли охрану линий связи. В минуты короткой встречи я вновь испытал чувство сердечной признательности к этим скромным труженицам, давшим мне первые знания, путевку в жизнь. Торопливо, взволнованно рассказывают учительницы о моих сверстниках: кто ушел добровольцем на фронт, кто трудится на фабрике, на станции. Слушаю их и еще яснее сознаю: на защиту Родины поднялся весь народ. Его могучую силу, волю, веру в победу не сломить никому.
Возвратившись в лагерь, узнали новость: из оставшихся подразделений 32-й танковой дивизии создается 8-я танковая бригада. Ее ядром будут командные кадры нашего, теперь уже бывшего 63-го, танкового полка. Командиром бригады назначен полковник П. А. Ротмистров. [87]
Расформирование механизированных корпусов, дивизий и создание взамен их танковых бригад явилось вынужденной мерой. Как известно, танковые и механизированные корпуса у нас были созданы задолго до того, как они появились в Германии. В наших бронетанковых войсках воспитались бесстрашные, талантливые командиры, сложилась теория вождения танковых войск, появились лучшие в мире танки. Наши танкисты сражались героически.
Однако неравенство условий борьбы в первые месяцы войны привело нас к большим потерям боевых машин. Советская танковая промышленность не могла быстро восполнить их, так как многие заводы в это время перебазировались в восточные районы страны и еще не наладили производство. Танковые и механизированные корпуса были расформированы, а имеющиеся танки сведены во вновь созданные танковые бригады, в составе которых было по 50–60 боевых машин. Одной из таких бригад стала наша 8-я танковая.
Ядро бригады должен был составить 8-й танковый полк, которым мне предстояло командовать. Создавать его пришлось в очень короткие сроки, в лагерных условиях, вдали от баз снабжения. Большие и малые проблемы возникали на каждом шагу.
Начали прибывать маршевые танковые роты с экипажами. Танки КВ мы получили из Ленинграда, их экипажи были укомплектованы первыми добровольцами из рабочих Кировского завода. Роты средних танков Т-34 и легких Т-40 прибыли из Сталинграда и с Урала. Предстояло организовать подразделения, наладить с ними боевую учебу, сплотить в единый боевой коллектив, способный уверенно, со знанием дела сражаться с врагом.
В организации материального обеспечения постоянную помощь нашим хозяйственникам оказывали партийные, советские и хозяйственные органы городов и рабочих поселков Московской и Владимирской областей.
Днем 31 августа в штаб полка прибыли полковник и бригадный комиссар. Встречаю их, представляюсь. Знакомятся и они со мной:
— Командир бригады полковник Ротмистров.
Комиссар бригады бригадный комиссар Шаталов. [88]
Того и другого вижу впервые, хотя новые сослуживцы уже успели кое-что рассказать о них. Комбригу полковнику Ротмистрову 40 лет. В гражданскую войну участвовал в боях против Колчака и на Западном фронте. За мужество и героизм при подавлении кронштадтского мятежа был награжден орденом Красного Знамени. Окончил академию имени М. В. Фрунзе. В предвоенные годы занимал ответственные должности в штабах войск, командовал танковым полком, танковой дивизией, был преподавателем в академии бронетанковых войск, защитил диссертацию на соискание ученой степени кандидата военных наук. Войну начал начальником штаба 3-го механизированного корпуса в Прибалтике. Бригадный комиссар Шаталов сравнительно недавно был начальником политотдела танковой дивизии.
Ротмистров и Шаталов засыпают меня вопросами. Чувствуется, что о многом они уже узнали из документов в штабе бригады. Расспрашивают главным образом о людях — о командных кадрах, о работниках штаба, о тех, кто скоро займет места в танках. Отвечаю на эти вопросы, а сам присматриваюсь к своим начальникам. Ротмистров среднего роста, хорошо выбрит, подтянут. Лицо серьезное и сосредоточенное. Очки делают его похожим не на строевого командира, а на штабиста или ученого. Говорят, первое впечатление часто оказывается самым правильным. А оно подсказывало мне: у комбрига есть и знания, и опыт, и хватка руководителя. С таким можно работать и воевать.
Понравился мне и комиссар бригады. Невысокого роста, подвижный, он мгновенно улавливал мысль собеседника, слушал внимательно, не перебивая. Живые с хитринкой глаза, казалось, замечали все, что происходило вокруг. Комиссар поинтересовался, много ли у нас коммунистов и комсомольцев, участников боев, кто успел отличиться в недавних сражениях, создана ли в полку партийная организация, на решении каких задач сосредоточены усилия коммунистов. Пообещал обязательно побывать на нашем партийном собрании.
Шаталов долго беседовал с комиссаром полка батальонным комиссаром Дворкиным, пропагандистом старшим политруком Бобковым, секретарем партбюро Онищиком, с комиссарами батальонов.
Командира бригады и комиссара порадовало, что в полку немало обстрелянных танкистов, прошедших через приграничное сражение и другие бои.
— Соберите полк, товарищ майор, — приказал мне Ротмистров, — мы с комиссаром хотим поближе познакомиться с людьми.
Через полчаса полк стоял в строю. Ротмистров и Шаталов поздоровались с бойцами и командирами. Комбриг рассказал о положении на фронтах, об излюбленных тактических приемах немецких танкистов, посоветовал, что нужно противопоставить им, чтобы бить врага наверняка. Чувствуется, что минувшие бои были для комбрига серьезной школой, каждый обдуман, из каждого сделан вывод. Знания и опыт теперь слились воедино.
С интересом слушали мы и бригадного комиссара Шаталова. Горячо, проникновенно говорил он о Родине, о смертельной опасности, которая нависла над ней, о зверствах гитлеровских захватчиков на временно оккупированной территории.
В штабе полка Ротмистров и Шаталов долго беседовали с командирами батальонов майором Дорожковым и капитанами Баскаковым и Кривошеевым.
В тот же день начальник штаба бригады майор М. А. Любецкий ознакомил меня с ее штатами. Бригада должна состоять из танкового полка, мотострелкового батальона, зенитного дивизиона и отдельных рот — разведки, управления, боевого обеспечения. В состав нашего полка, которому предстояло быть главной ударной силой бригады, входили два танковых батальона.
С комбригом и начальником штаба обсудили неотложные меры по обеспечению боевой слаженности экипажей и подразделений. Многое надо успеть сделать, а времени в обрез. Со дня на день может поступить приказ об отправке бригады на фронт...
В это время у нас в полку случилось одно «чрезвычайное происшествие». Танкисты, прибывшие из Сталинграда на своих машинах (оттуда мы получили 22 танка Т-34), отказались выполнить приказ командира полка. А произошло это так. Решил я часть боевых машин передать «безлошадным» танкистам, находившимся в резерве полка. Сказал об этом прибывшим, а те ни в какую: нам, дескать, вручили эти машины на заводе, и на них мы пойдем в бой. Закрылись упрямцы в танках и не выходят. Даже от обеда отказались в знак протеста.
О случившемся узнал бригадный комиссар Шаталов, немедленно приехал в полк. Поговорил с «затворниками», пообещал им все уладить. Пригласил меня и Дворкина. [90]
— Почему хотите заменить эти экипажи? — спрашивает.
— У нас в резерве, — отвечаю, — есть более опытные танкисты. Не в одном бою побывали, обстрелянные...
— Вот что, товарищи командир и комиссар, — объявил свое решение Шаталов, — советую вам оставить эти экипажи на своих местах. Оцените их патриотизм, волю к победе. Поговорил я с ними и чувствую: не подведут в бою... А для резервных экипажей дело еще найдется...
Середина сентября. Наш тяжело груженный эшелон медленно отходит от станции. На платформах закрытые брезентом танки, штабные и хозяйственные машины, ящики с боеприпасами и полковым имуществом. Станция выгрузки нам пока неизвестна.
Состав набирает скорость. По сторонам все быстрее мелькают березовые рощи, еще не пожелтевшие луга и поля.
Вечером стали подъезжать к Москве. Утонули во тьме знакомые с юности станции. Только кое-где на стрелках мелькают синие огоньки. Сюда тоже приближается фронт...
Пошли по Московской кольцевой. С нее можно повернуть на любое направление: на юг, юго-запад, запад, северо-запад. Вот мелькнули названия станций: Химки, Подсолнечная, Клин.
— Выходит, на Северо-Западный едем, товарищ майор, — высказывают предположение работники штаба.
Проходим Лихославль, впереди Вышний Волочек. Да, теперь ясно, что воевать нам придется на Северо-Западном.
Утром собираю своих помощников.
— Фронт рядом, — говорю им, — и может случиться, что придется выгружать людей и технику на ближайшей прифронтовой станции. Обо всем этом надо поговорить с каждым экипажем. Мы не должны ни на минуту терять бдительность и боевую готовность.
В Вышнем Волочке мои помощники и штабные командиры перешли в вагоны, в которых ехали роты. В непринужденной обстановке они беседовали с людьми, рассказывали о недавних боях, в которых участвовали. [91] Сами по себе возникали десятки вопросов, высказывались разные мнения и суждения о тактике боя, о преимуществах наших танков перед немецкими. Молодые танкисты прислушивались к советам своих опытных товарищей, жадно ловили каждое слово. Комиссар полка Дворкин назвал эти беседы учебно-практическими. Но наибольшая их ценность была в том, что они вселяли в людей уверенность, сплачивали их в единый боевой коллектив.
В Бологое в штабном вагоне собрались комиссар полка, начальник штаба, командиры и комиссары батальонов, мои помощники: по технической части военинженер 3 ранга Ф. Л. Бялоцкий, по хозяйственной части капитан И. И. Потапов (он вступил в эту должность вместо интенданта 3 ранга М. И. Боженко, назначенного помощником командира бригады по хозяйственной части). В 32-й танковой дивизии Потапов командовал автомобильным батальоном, многое делал для бесперебойного обеспечения полков всем необходимым. Помощники коротко докладывают о готовности техники и полковых запасов к выгрузке в случае получения боевого приказа. Комиссар полка Дворкин рассказал, что командир батальона капитан Баскаков выяснил, кто из танкистов родился и жил в Калининской и Новгородской областях, и поручил им провести беседы об особенностях местности, о том, с какими трудностями можно столкнуться в осеннее время на шоссейных и проселочных дорогах. Такие беседы комиссар рекомендовал провести и в других подразделениях.
Начальник штаба капитан А. С. Кривошеев ознакомил нас с планом боевого обеспечения выгрузки и порядком регулирования движения.
Остановка — станция Валдай. Представитель штаба бригады бежит к штабному вагону и объявляет: выгрузка. Выгрузить все наше хозяйство, да еще в короткий срок, нелегко: в полку 61 танк, из них 7 КВ, 22 Т-34 и 32 легких Т-40. Механики-водители осторожно съезжают с платформ, выводят боевые машины с территории станции на дорогу. Поротно танки уходят в перелески, что окружают деревню Сосенцы, За танками — штабные и хозяйственные машины.
На дорогах в районе Валдая — прифронтовое оживление. Тянутся колонны машин, повозки, идет артиллерия, пехота. Хорошо, что утро выдалось хмурое, туманное и в воздухе не слышно гула вражеских бомбардировщиков. [92]
Въезжаем в лес за деревней Сосенцы. Ранняя осень успела разбросать по нему свои краски. В воздухе чувствуется прохлада.
Первая забота о маскировке машин. Через час экипажи их так укрыли ветками, что даже вблизи трудно было рассмотреть, танки это или заросли кустарника.
Мы, конечно, понимали, что наша лесная стоянка не будет долгой. Совсем недалеко шли бои, и в любой час мог быть получен боевой приказ... [93]
Под Валдаем
23 сентября полк ранним утром выгрузился на станции Валдай, а через несколько часов меня вызвал командир бригады полковник Ротмистров. Я знал, Павел Алексеевич только что вернулся из штаба фронта и, видимо, получил боевую задачу. Когда я вошел, комбриг подозвал меня к столу, на котором лежала большая карта, и начал рассказывать об обстановке на северозападном направлении.
— Ценой огромных потерь, — сказал он, — вражеской группе армий «Север» удалось выйти на побережье Финского залива в районе Урицка, на южный берег Ладожского озера у Петрокрепости (Шлиссельбург) и блокировать Ленинград с суши. Когда гитлеровские войска рвались к Ленинграду с запада, а с севера наступала финская армия, войска Северо-Западного фронта форсировали реку Ловать и из района Старой Руссы нанесли сильный контрудар по южному крылу 16-й немецкой армии. Для парирования этого удара гитлеровское командование вынуждено было перебросить подвижные войска не только группы армий «Север», но и группы армий «Центр», наступавшей на Москву. Кроме того, сюда же была перенацелена и вся авиация 1-го воздушного флота, поддерживавшего группу армий «Север». Наш контрудар, — подчеркнул Ротмистров, — ослабил немецко-фашистские войска на ленинградском направлении и обеспечил время, необходимое для организации прочной обороны города. К 20 сентября наступление противника на Ленинград было приостановлено. Бои на этих рубежах, — Ротмистров карандашом провел по карте, — носили ожесточенный характер. Как сообщил мне командующий фронтом генерал-лейтенант Курочкин, наши части понесли значительиые потери. На усиление войск фронта Верховное Главнокомандование направило и нашу бригаду. [94]
Ротмистров задумался, неторопливо разгладил карту, на которой уже была нанесена обстановка, и продолжил:
— На нашем участке стрелковые части остановили врага на рубеже деревень Красея и Черный Ручей. Командующий фронтом передал бригаду в состав 11-й армии генерал-лейтенанта Морозова. Силами вновь прибывших 26-й Златоустовской Краснознаменной стрелковой дивизии и 8-й танковой бригады решено нанести упреждающий удар по демянской группировке противника. Танкисты вашего полка будут непосредственно поддерживать пехоту. Удар наносите в направлении села Лужно. Ближайшая задача — овладеть деревнями Красея и Черный Ручей, в дальнейшем наступать в направлении села Лужно. Сегодня же проведите рекогносцировку местности и организуйте взаимодействие со стрелковыми полками... Задача ясна?
С ответом не спешу. В душе сомнение, о котором не сразу осмеливаюсь сказать Ротмистрову. Правильно ли поступают старшие начальники, думалось мне, когда, по существу, прямо с железнодорожных платформ бросают в бой только что сформированную танковую бригаду? Для начала выдвигаю другие аргументы:
— Мало времени на подготовку атаки, товарищ комбриг. Для тяжелых танков у нас нет дизельного топлива, ждем, пока подвезут. Нет даже карт района, в котором предстоит действовать.
Ротмистров уловил мое настроение, понял то, что я сказал и что оставил при себе.
— Вот что, товарищ Егоров, времени у нас не прибавится, а приказ надо выполнить точно и стремиться добиться большего успеха. Мы должны окончательно остановить врага не только активной обороной, но и стремительными контратаками, не давать ему времени на совершенствование своей обороны. В сложившейся обстановке боевой полк, бригада могут сделать сегодня то, что завтра не сделает корпус... Говорите, нет дизельного топлива? Оставьте роту КВ в моем резерве. Вот все. Берегите людей и танки, — добавил комбриг. — Перед боем по-настоящему мобилизуйте людей на выполнение задачи. Это же наступление. Желаю успеха, — Ротмистров рывком подал руку и еще раз внимательно посмотрел на меня. [95]
Время идет быстро, с каждой минутой его становится все меньше. Прямо от комбрига передаю по телефону предварительное распоряжение на марш в район исходных позиций.
Теперь быстрее в полк. Качаясь и подпрыгивая, наш газик с трудом одолевает ухабистую дорогу, на которой царит знакомое прифронтовое оживление. Спешат забрызганные грязью грузовики с разбитыми стеклами в кабинах, тянутся повозки с военным скарбом. У меня свои думы: успеют ли вернуться автоцистерны, которые мы после разгрузки направили на фронтовые склады горючесмазочных материалов, надо быстрее выдать командирам топографические карты — их только что получил в штабе бригады капитан Кривошеев.
Главное — предстоящий бой. Прикидываю: немцы перешли к обороне недавно, создать какие-либо укрепления они вряд ли успели, а вот противотанковые средства наверняка развернули, систему огня организовали. Поэтому и попросил комбрига договориться с командиром стрелковой дивизии о выделении орудий сопровождения танковой атаки. Наступать придется одновременно двумя танковыми батальонами, резерва выделять не буду. В случае крайней необходимости попрошу комбрига вернуть взятую им в резерв роту КВ...
Как было условлено по телефону, у деревни Сосенцы меня встретили командиры батальонов и командиры рот. Все вместе мы спешим к переднему краю, чтобы до наступления темноты успеть провести рекогносцировку местности.
Соблюдая маскировку, где перебежками, где ползком выбираемся на опушку леса, севернее села Лужно. Отсюда просматривается передний край вражеской обороны. Мы с Дорожковым, Баскаковым и командиром стрелкового полка устраиваемся в одном окопе, в соседнем — командиры рот. Пока ни перестрелки, ни артиллерийского огня. Слышно только, как за нами, в лесу, постукивают топоры и лопаты. Стрелковые подразделения «зарываются» в землю, чтобы не страшны были артиллерийский обстрел и бомбежка.
В расположении немцев пока не замечаем ничего подозрительного — ни движения, ни огневых позиций. Перевожу бинокль с одной точки на другую. Вот тянется кустарник. Сквозь него просматривается прикрытый дерном и ветками бруствер. Это наверняка траншея. [96]
Недалеко от нашего наблюдательного пункта огневая позиция минометного расчета. Усатый сержант по-хозяйски наводит порядок: протирает мины, заглядывает в прицел. Смотрю на минометчика и думаю: а что, если попросить его выпустить несколько мин по тому кустарнику, где, как мне кажется, немцы оборудуют траншею?
— Дайте с пяток выстрелов вон по тому кустарнику, — кричу командиру расчета, показывая направление.
— Команда будет — стрельнем, — невозмутимо отвечает усач.
Такое указание командир стрелкового полка дает командиру минометной роты. Тот сразу предупреждает нас:
— Как только откроем огонь, они не замедлят с ответом.
— Как раз это нам и надо, — говорю ему.
— Тогда укройтесь в окопах, — напоминает командир минометной роты.
Одна за другой в кустарнике, в раскинувшейся за ним осиновой роще рвутся мины. Гитлеровцы некоторое время молчат. Потом на их стороне слышатся ответные выстрелы, и к нам приближается нарастающий свист. Недалеко от нас рвутся мины и снаряды, над головами звенят осколки, падают срезанные ими сучья. Уловив момент, выглядываю из окопа и показываю минометчику большой палец. Тот улыбается в ответ, понимая, что мы довольны работой расчета.
Немцы продолжают обстреливать наше расположение. Мы стараемся засечь как можно больше их огневых средств. Плохо, правда, что огонь мешает перейти на очередную точку наблюдения. Наконец это нам удается. Недалеко от демянского большака облюбовали небольшой курган, на котором удобно устроились, и продолжаем просматривать расположение противника. Перед нами утопающие в дымке осенние поля, захваченные фашистами деревни. Далеко видно шоссе на Демянск. По нему враг может быстро подбросить резервы, в первую очередь танки.
Представляю, как может сложиться обстановка, когда перейдем в наступление. Второй батальон на левый фланг посылать рискованно. Капитан Баскаков, как я успел заметить, командир трудолюбивый и исполнительный, но боевого опыта у него еще маловато. Вот майору Дорожкову не раз приходилось отражать контратаки больших групп вражеских танков. Его батальон и будет наступать вдоль шоссе, а правее — батальон капитана Баскакова... [97]
С замыслом боя знакомлю командира стрелкового полка. Он, в свою очередь, сообщает, какую задачу намерен поставить своим батальонам. Договариваемся о связи и взаимодействии, обсуждаем, какие совместные действия будем предпринимать при изменении обстановки в ходе наступления. Объявляю свое решение командирам танковых батальонов, ставлю им задачу, определяю построение боевого порядка. Исходя из опыта боев на Украине, подчеркиваю, что средние танки должны стремиться огнем и броней прокладывать путь легким Т-40, сосредоточить основные усилия на уничтожении артиллерийских позиций противника. Тем временем легкие будут уничтожать пулеметные точки, пехоту, автомашины, бронетранспортеры.
Осенний день постепенно угасает, солнце приближается к лесу и скоро скроется за ним. Со стороны Ильмень-озера потянуло вечерней прохладой.
Спешу на командный пункт полка, что находится в километре севернее деревни Сухая Нива. Только вышел из машины, как заметил идущих в сопровождении капитана Кривошеева двух генералов. Одного узнал сразу — это генерал-лейтенант танковых войск Яков Николаевич Федоренко. Я знал его еще с тех лет, когда в Украинском (потом Киевском особом) военном округе он командовал танковой бригадой, потом был начальником автобронетанковых войск округа. Незадолго до войны Федоренко был назначен начальником Главного бронетанкового управления Красной Армии.
Яков Николаевич — человек большой судьбы. Бывший шахтер и военный моряк, герой гражданской войны, он был горячим поборником бронетанковых сил. Федоренко хорошо знал танковые войска, любил танкистов, и они отвечали ему тем же.
Давно я не видел Якова Николаевича. Изменился он мало. Такая же быстрая уверенная походка, те же умные живые глаза. Только волосы, слегка выбивавшиеся из-под фуражки, стали теперь совсем белые. Иду ему навстречу, докладываю: [98]
— Товарищ генерал, восьмой танковый полк занял исходные позиции для атаки.
— Все ли готово, товарищ майор?
— К наступлению полк в основном готов, но не успели еще подвезти дизельное топливо. Разведчики установили, что берег реки Лужанки на направлении атаки для танков недоступен, требуется доразведка бродов.
Сопровождавший генерал-лейтенанта Федоренко генерал-майор Шлемин, начальник штаба 11-й армии, тоже задал мне несколько вопросов.
Федоренко внимательно выслушал мое решение, посоветовал, как лучше наладить взаимодействие средних и легких танков, потом предложил пройти в батальоны. Яков Николаевич тепло, задушевно беседовал с командирами подразделений, с рядовыми танкистами. У него находилось нужное слово и для того, кто уже не раз побывал в бою, и для того, кому предстояло впервые окунуться в огненную купель.
Проводили генералов мы уже под вечер, а с наступлением темноты танковые батальоны выдвинулись на исходную позицию в рощу, что тянется за поселком Сухая Нива. Выставили боевое охранение, выслали разведку, тщательно замаскировали танки. Командиры рот и взводов, наступавших в первом эшелоне, отправились на передний край, чтобы на местности еще раз уточнить направление и рубежи атаки.
Времени до начала боя было очень немного. И все же нам удалось сделать все самое необходимое. Провели мы и короткие митинги. Я присутствовал на таком митинге в батальоне капитана И. Д. Баскакова. Танкисты собрались на небольшой поляне, прямо у боевых машин. С коротким словом к товарищам обратился комиссар батальона старший политрук В. А. Мартынов.
— На нашем участке фронта, — сказал он, — враг остановлен. Пехотинцы и артиллеристы проявили много мужества, чтобы сбить с фашистов спесь. Мы должны помочь им не только закрепить успех, но и отбросить противника на запад. Пусть знают гитлеровцы: не удержаться им на советской земле, не покорить наш народ, не поставить его на колени. Смерть немецким оккупантам!
Желающих сказать свое слово перед боем было много. Вот сделал два шага вперед молодой энергичный сержант. [99]
Это кандидат в члены партии Михаил Палъко. Сняв танковый шлем, он будто приготовился произнести клятву. Да его выступление и походило больше на клятву, чем на обычную речь.
— Мне, рабочему, ровеснику Октября, — взволнованно и торжественно говорит сержант, — экипаж поручил заверить вас: наш танк готов к бою. Каждый из нас будет громить врага, пока видят глаза, пока действуют руки. Никакой пощады гитлеровским разбойникам!..
Вижу, как молодой боец, стоявший недалеко от меня, тоже поднимает руку.
— Слово имеет комсомолец Николай Бурков, — говорит старший политрук Мартынов.
Бурков плотнее запахнул куртку и начал:
— Гитлеровские полчища рвутся к Москве, к Ленинграду. Здесь, под Демянском, они остановлены. Пусть знает враг, что наши силы растут, что наша воля к победе непоколебима...
— Я клянусь перед вами, товарищи, — говорит сержант Дьяков, — что в бою не пожалею ни сил, ни крови, ни жизни. Я беспартийный, но в бою буду считать себя коммунистом...
— Я, — сказал коммунист сержант Булгаков, — участвовал в гражданской войне. Знаю, какой дорогой ценой наш народ под руководством партии завоевал счастливую жизнь. Осатанело лезет на нас враг, чтобы отнять у нас самое дорогое, отнять все, чем мы гордились, о чем пели песни. Не бывать этому! Хватит у нашего народа сил, чтобы одолеть гитлеровские полчища. Завтра я поведу свой экипаж в бой. И если ради победы потребуется подставить грудь под снаряд, я сделаю это!..
Всего двадцать минут продолжался митинг, но какой духовный заряд дал он людям. Я слушал выступления танкистов и вспоминал вопрос моей матери: «Осилите ли Гитлера, сынок?» «Осилим, мама», — сказал я ей тогда. «Осилим!» — мог бы повторить сейчас, после короткого митинга на этой вечерней лесной поляне под Валдаем.
Неспокойной была ночь перед боем. Неподалеку грохотали взрывы снарядов, в небе гудели самолеты, в направлении железной дороги продолжалась перестрелка, над поселком Сухая Нива висело зарево пожара. [100]
Задолго до рассвета меня разбудил огневой налет. Снаряды и мины рвались вблизи расположения батальонов и штаба. Неужели немцам стало известно о подходе нашей танковой бригады? Или они просто ведут огонь наугад, прочесывают окрестные леса и рощи? Передаю распоряжение комбатам: экипажам находиться в танках с закрытыми люками.
Темная громада сентябрьского неба стала проясняться. Замечаю, как плывут на юг свинцовые облака. Со стороны Ильменя потянул по-осеннему холодный ветер. С деревьев посыпались рано пожелтевшие листья. Обстрел постепенно уменьшился. Только в расположении соседей-пехотинцев продолжают ухать редкие тяжелые взрывы.
Подъехала полковая кухня, и сразу к ней потянулись люди. Хорошо, что повар Володя Гнутов успел приготовить завтрак пораньше: времени до начала атаки у нас осталось совсем мало. С котелком в руке Гнутов подбегает ко мне.
— Товарищ майор, прошу снять пробу!
Беру ложку, пробую любимое фронтовое блюдо — гречневую кашу с мясом.
— Отличный завтрак, товарищ Гнутов. Благодарю за службу.
— Служу Советскому Союзу!
— Кормите скорее экипажи...
Завтрак окончен. Экипажи занимают свои места, и танки строятся в предбоевой порядок. Смотрю на часы. Последние минуты перед атакой тянутся, как всегда, медленно. Вновь и вновь мысленно пытаюсь представить, как развернется бой. Ведь задача, поставленная нам, нелегка: выйти на южный берег реки Лужанки, далее наступать на село Лужно и овладеть им. Но как встретит нас враг, не подтянул ли он за ночь свежие резервы, противотанковую артиллерию и танки?..
Неподалеку громыхнули орудийные выстрелы. Над нами зашуршали снаряды. Через несколько секунд в расположении противника послышались взрывы. Их становится все больше. Но и немцы отвечают интенсивным огнем. Снаряды и мины ложатся совсем близко. Мы прикрываем люки. Теперь слышим только, как осколки цокают по броне, да иногда чувствуем, как слегка вздрагивает многотонный корпус тридцатьчетверки. Немцы обстреливают и боевые порядки стрелковых батальонов, вместе с которыми мы пойдем в атаку. [101]
Через несколько минут атака. Батальоны Дорожкова и Баскакова выдвигаются поближе к пехоте.
— Я — Уран! Я — Уран. Всем, всем. Ускорить ход! Ускорить ход! — передаю по рации.
— Есть, ускорить ход! — отвечают комбаты.
Батальон Дорожкова прошел наш передний край и продвигается вдоль Демянского шоссе. Правее — батальон Баскакова. Над расположением противника появились наши самолеты и начали бомбить его боевые порядки. На душе сразу стало радостней. Наконец-то мы взаимодействуем не только с артиллерией, но и с авиацией.
Вот за танками поднялась пехота, но, продвинувшись на несколько сот метров, залегла. Наша артиллерия не сумела полностью подавить вражескую оборону, и гитлеровцы встретили наступающих огнем пулеметов, автоматов, минометов и артиллерии. Отставание пехоты снизило темп продвижения танков. Они оказались вынужденными «проламывать» бреши в обороне противника, вести огневой бой.
Едва скрылась наша авиация, как над танковыми батальонами нависли «юнкерсы». Основной удар они обрушили на первый батальон, пробивавшийся вдоль Демянского шоссе. Особенно беспокоюсь за легкие машины. Для них бомбежка более опасна, чем для тридцатьчетверок.
Чтобы поставить фашистских летчиков в тупик, танкисты максимально сближаются с противником. Кто-то догадался пустить ракету в сторону рощи, где находились немцы. Три «юнкерса», отделившись от остальных, пролетели вдоль ее опушки и высыпали на рощу все запасы своих бомб.
Наконец танки прорвали завесу огня и, набирая скорость, устремились в глубину обороны гитлеровцев. Одна тридцатьчетверка вырывается вперед. По ней ведет огонь вражеская пушка. Легко маневрируя, танк сближается с ней и поражает несколькими выстрелами. Выясняю, кто командует экипажем. Оказывается, старшина Булгаков, тот самый, который выступал вчера на митинге. Справа и слева от Булгакова успешно продвигаются взводы лейтенантов И. А. Дурницкого и П. Н. Кулева. Ворвавшись на позиции противника, они быстро расправились с пехотой, обрушили огонь на артиллерийскую батарею. Вслед за танками стала быстрее продвигаться и пехота. [102]
Над полем боя покатилось, заглушая выстрелы, громкое «ура!».
На правом фланге враг сопротивляется особенно яростно, не сдает своих позиций. Против ожидания гитлеровцы успели основательно зарыться в землю, хорошо приспособили местность к обороне. Вот залегла правофланговая стрелковая рота. Она напоролась на сильный пулеметный и минометный огонь. В такой момент пехоту могут выручить только артиллерия или танки.
Вдруг вижу — на выручку пошла тридцатьчетверка. В бинокль различаю бортовой номер. Это танк старшины Астахова. На полной скорости машина несется к деревне. Прорвавшись через завесу огня, она пересекает вражеские окопы, точными выстрелами с ходу уничтожает огневые точки и врывается в деревню. Там сосредоточились немецкие самоходки. Наши танкисты заметили их раньше, чем те успели занять позиции и подготовиться к открытию огня. Гитлеровцы действуют тоже энергично. Первая самоходка круто развернулась, чтобы ударить по нашему танку. Но старшина Астахов упредил ее. Над самоходкой взметнулось пламя, она остановилась. В деревне начался переполох. Фашисты, бросая автомашины, застрявшие орудия, стали отходить. На помощь Астахову подошли экипажи сержантов А. П. Величко и Н. Г. Тарасова.
Мы ворвались на передний край обороны врага, а развить успех в глубину пока не можем. Это на руку немцам. Они выигрывают время, чтобы подтянуть, ввести в бой резервы. Как подтверждение этих мыслей — доклад командира первого батальона майора Дорожкова:
— От рощи правее шоссе в нашем направлении движутся немецкие танки.
Смотрю в бинокль на темнеющую вдали рощу. Расстояние до нее около полутора тысяч метров. Теперь и я вижу вражеские машины. Их двадцать. Развертываются в линию. Из пушек вырываются снопы огня. Поторопились, думаю, хотят взять на испуг. А в наушниках голос полковника Ротмистрова:
Уран, Уран, доложите обстановку! Прием...
Сообщаю комбригу о самом важном, что происходит сейчас на пути наступления полка. Теперь, думаю, буду просить Ротмистрова срочно помочь артиллерией и вернуть оставшуюся в его резерве роту КВ. Но полковник опередил меня. [103]
— Немедленно выбрасывай подвижной отряд заграждения, — приказывает ой, — и перекрой шоссе. Доценко (это о роте КВ) направляю на поддержку Дорожкова. Все. Действуйте.
Тем временем двадцать немецких танков, за которыми появилась пехота, навалились на роту старшего лейтенанта М. В. Фролова. Экипажи этого подразделения мужественно встретили врага огнем с места. На помощь Фролову подошла рота КВ старшего лейтенанта Доценко. Теперь соотношение в силах изменилось в нашу пользу. Фролов и Доценко перешли в атаку. Вскоре пять немецких танков горели на поле боя, остальные начали отход в направлении села Лужно.
— К вам повернули пятнадцать танков, — передаю командиру второго батальона капитану Баскакову, — постарайтесь встретить их дружным огнем.
— Есть! — отвечает Баскаков.
Роты Доценко и Фролова перешли в преследование, но над ними неожиданно появились пикирующие бомбардировщики. Построившись в круг, они с воем приближаются к земле, сбрасывают десятки бомб. Каким-то чудом нашим танкам удается маневрировать, уклоняться от прямых попаданий. Легкие машины быстро рассредоточились, укрылись в кустарнике, только что очищенном от гитлеровцев. Усилила огонь вражеская артиллерия. Поле боя содрогается от взрывов, выстрелов, смешавшихся в нестройный разноголосый гул.
На участке батальона капитана Баскакова танки противника и до батальона пехоты перешли в контратаку с окраины села Лужно. На помощь Баскакову я уже послал батарею противотанковых орудий. Она успела занять огневые позиции и хорошо помогает батальону в отражении контратаки.
Залповым огнем танков и противотанковых орудий батальон остановил контратакующего врага.
— Подбили три танка, два из них горят, — докладывает Баскаков. — Немецкая пехота залегла на окраине Лужно. Продвигаемся вперед.
К шести вечера, когда уже спускались сумерки, бой стал утихать. Село Лужно все еще оставалось в руках противника. Наша пехота, встретив сильный пулеметный и минометный огонь, отстала от танков. Ликвидировать все очаги сопротивления нам не удалось, некоторые из них остались в нашем тылу. [104] Несколько наших машин, прорвавшихся вперед, попали на минное поле и подорвались. Комбаты приказали их экипажам занять круговую оборону, держать наготове пулеметы, не дать вражеской пехоте подобраться к танкам.
Наступила темная осенняя ночь. На небе ни звездочки. Только пулеметные очереди трассирующими пулями оставляют яркие пунктирные следы в тревожном мраке. Батальоны остаются на занятых позициях. Трудно подвезти им боеприпасы и горючее, не легче доставить и горячую пищу.
С заместителем начальника штаба полка по разведке старшим лейтенантом Ф. М. Гребневым обошли несколько экипажей. Беседы с ними убедили меня, что люди достойно вынесли испытание минувшего дня, сохранили бодрость духа, верят в свои силы.
Немцы не проявляли активности. Видимо, тяжелый бой подорвал их силы, а может, они решили подтянуть резервы.
Наступающее утро порадовало и огорчило нас. Порадовало тем, что в расположение полка прибыл мотострелковый батальон бригады во главе с капитаном Я. М. Шестаком, а огорчило тем, что мы потеряли двух отважных людей — капитана Кривошеева и старшего лейтенанта Сизова.
Утром в полк приехал начальник штаба бригады майор М. А. Любецкий. Едва поздоровавшись, он строго спросил:
— Почему от вас не поступило итоговое донесение за минувший день?
Я очень удивился. Начальник штаба полка капитан Кривошеев всегда был аккуратным, исполнительным работником, с высоким чувством ответственности — и вдруг такое. Не похоже это на Анатолия Степановича. Но факт остается фактом...
— Ночью я поддерживал связь с командиром бригады, потом находился в батальонах. Был уверен, что в штабе все в порядке, — ответил я.
— Это не оправдание, — перебил меня Любецкий. — Командир должен в любую минуту знать, где находится штаб и что он делает. Без этого он не сможет поддерживать непрерывное управление частью. [105]
Да, Любецкий был прав. Связи со штабом полка у меня не было с вечера. Как командир, я допустил серьезную ошибку, за которую выслушивал сейчас справедливые упреки.
Мы подошли к моему танку, меченному цифрой «восемь». Положив на подкрылок карту, Любецкий коротко проинформировал меня о положении соседей и подтвердил приказ комбрига: продолжать выполнение поставленной задачи — взять село Лужно. Начало атаки — своим решением.
В то время, когда я докладывал Любецкому соображения на атаку, к нам подошел делегат связи. Дождавшись окончания разговора, позвал меня. Принесенная им весть ошеломила. Вчера вечером начальник штаба полка капитан Кривошеев и его помощник старший лейтенант Сизов решили побывать на наблюдательном пункте, чтобы уточнить обстановку и получить другие необходимые данные. Поехали на автомашине, сбились с дороги, нарвались на засаду немцев и были схвачены ими{3}. О случившемся сообщил водитель Зубарев, которому удалось уехать...
Я слушал все это с болью в сердце. Ведь с Кривошеевым и Сизовым мы воевали от самой границы. Сколько вместе пережито! Какими надежными помощниками были оба. И вот теперь их нет с нами...
О случившемся я тут же доложил начальнику штаба бригады, попросил его как можно скорее прислать замену. С новыми людьми придется еще срабатываться. А бой полон неожиданностей, каждый раз ставит перед тобой такие задачи, решать которые можно только с людьми, которых знаешь, в которых веришь...
— Вот к чему приводит потеря связи со штабом, товарищ Егоров, — опять упрекнул меня Любецкий.
Рано утром после короткого артиллерийского налета по позициям врага полк во взаимодействии с мотострелковым батальоном перешел в наступление.
Стремительной атакой наши танковые роты протаранили позиции гитлеровцев, прикрывавшие Лужно. Здесь было уничтожено до двух рот пехоты и три противотанковых орудия. Успех танкистов закрепили мотострелки, ворвавшиеся на окраину села. Передаю батальонам приказ: развивать наступление вдоль дороги на Демянск, отрезать гитлеровцам пути отхода. [106]
К сожалению, лес, густой кустарник, заболоченные участки местности стесняли, а подчас и вовсе исключали маневр танков. Несколько машин застряли, и их тут же пришлось вытаскивать, три машины подорвались на минах и теперь стояли с перебитыми гусеницами в ожидании эвакуации с поля боя. Наиболее успешно продвигалась рота КВ. Она уничтожала огневые точки, оставшиеся в глубине обороны немцев, прокладывала дорогу всему первому батальону майора Дорожкова.
Спешу в Лужно, которое окончательно очищено от противника.
В селе все напоминает о только что закончившемся бое: сгоревшие дома, в которых были оборудованы огневые точки, брошенная врагом техника, оружие, трупы гитлеровцев.
Связываюсь с командиром второго батальона капитаном Баскаковым, действовавшим вместе с мотострелковым батальоном капитана Шестака.
— Танки продвигаются медленно — мешают заболоченная местность, кустарник, — докладывает он. — Боевые машины ползут почти «на брюхе». Это не дает нам возможности использовать одно из главных преимуществ — скорость и маневр, зато позволяет немцам применять против нас противотанковую артиллерию.
— Продолжайте выполнять боевую задачу, — передаю Баскакову. — Не отрывайтесь от пехоты, вместе ищите слабые места в обороне противника.
Знаю, что у Дорожкова трудностей не меньше. Роты его батальона наступают вдоль Демянского шоссе. Спешу туда. Вижу, как экипажи роты КВ, преодолевая кустарник, ведут огонь с коротких остановок. Как бы надо сейчас ускорить ход, рвануться в глубину вражеской обороны. Но ничего не получается. То один, то другой танк застревает в заболоченном грунте. Их тут же вытаскивают, и они продолжают продвигаться, но вскоре все повторяется сначала.
— Товарищ майор, — с тревогой докладывает находящийся рядом со мной помощник начальника штаба по разведке старший лейтенант Гребнев. — Повернула назад машина Дорожкова. Что-то там неладно... [107]
Танк комбата медленно приближается к нам. Пушка его обращена в сторону, где идет бой, но огня не ведет.
— Толмачев, — кричу механику-водителю своего танка, — быстрее к машине Дорожкова!
Словно обессилев, танк Дорожкова останавливается. Открывается, командирский люк; и из него показывается окровавленная голова комбата. Левой рукой он закрывает глаз, а правой опирается на броню и пытается выбраться из машины. Подоспевший начальник штаба батальона капитан Лаптев и санинструктор мгновенно вскочили на моторное отделение и помогли Дорожкову спуститься на землю.
— Ничего не вижу, — тихо говорит комбат. — Сделайте перевязку...
Оказывается, вражеский снаряд попал в башню командирской тридцатьчетверки и осколки окалины врезались Дорожкову в глаз. Когда накладывали повязку, я сразу понял, что ранение куда серьезнее, чем думает комбат. Глаз ему не вернуть. Тяжело было расставаться с боевым другом, опытным комбатом, с которым мы побывали не в одной жаркой схватке и не раз встречались лицом к лицу с опасностью...
Дорожкова тут же отправили в госпиталь. Командование батальоном принял капитан В. В. Лаптев.
А бой продолжался... Танкисты и мотострелки, хотя и медленно, но пробивались вперед. К вечеру мы продвинулись на четыре километра. Каждый из них завоевывался в упорной, ожесточенной борьбе. Враг нес значительные потери. Только первый батальон уничтожил минометную батарею, пять противотанковых пушек, шестнадцать пулеметных точек. Артиллеристы мотострелкового батальона подбили четыре вражеских танка. Взаимодействуя с танкистами, пехотинцы подбирались к домам, где были огневые точки гитлеровцев, и забрасывали их гранатами.
Непрерывные ожесточенные бои в районе Лужно и Красен продолжались еще семь дней. Мы продвинулись к Демянску всего на десять километров. Это немного. Нам казалось тогда, что мы не добились даже серьезного тактического успеха. На самом же деле эти контрудары имели важное оперативное значение, они надолго задержали врага, сорвали его замыслы. [108]
Несмотря на тактические неудачи...
В конце сентября и начале октября 16-я немецкая армия предприняла несколько попыток помочь своему левому соседу — 18-й армии, которая несла большие потери и истекала кровью под Ленинградом. Одну из таких попыток гитлеровские войска предприняли юго-восточнее озера Ильмень, в районе станции Лычково. Создав значительное превосходство в силах, они начали наступление. Для наших войск положение стало угрожающим. На помощь оборонявшейся здесь 84-й стрелковой дивизии командование фронтом перебросило нашу бригаду.
Полк сосредоточился в лесу северо-восточнее Лычкова. Отсюда утром нам вместе с 84-й стрелковой дивизией предстояло перейти в контратаку. Перед нами значительные силы противника, имеющие большое количество огневых средств. Сбить его группировку с занимаемого рубежа, отбросить с него — дело нелегкое. Скрыть появление танкового полка тоже трудно. Враг наверняка сделает все, чтобы подтянуть противотанковую артиллерию, нацелить авиацию.
А что если попытаться ввести немцев в заблуждение, заставить их ждать наш удар не там, где он намечен? Решили сделать так: выделить один танк и шесть тракторов, направить их в ложный район перегруппировки на правый фланг. Туда же выдвинули стрелковую роту, которая должна была обозначать вновь прибывшую часть пехоты. С наступлением темноты танки и тракторы, с которых для создания большего звукового эффекта предусмотрительно сняли глушители, начали курсировать по лесу недалеко от переднего края гитлеровцев. Под этот шум мы скрытно перегруппировали танковые батальоны на левый фланг, где наутро должна была начаться контратака. [109]
Мы выслали разведку, в тыл противника. Главная ее задача — проследить, что он предпримет на правом фланге. Сообщения разведчиков превзошли все наши ожидания: всю ночь немцы готовились к отражению атаки танков. Они подтягивали сюда противотанковую артиллерию, устанавливали ее на огневых позициях...
Рано утром, когда еще было темно, я в сопровождении ординарца сержанта Михайлова добрался до наблюдательного пункта командира мотострелкового батальона капитана Шестака. Командиры танковых батальонов капитаны Баскаков и Лаптев были уже здесь.
Блиндаж у Шестака просторный. И когда только успели оборудовать? Даже рабочий стол сколочен из снарядного ящика. Пахнет землей, деревом, хвоей. Весело мигает пламя коптилки. И место для наблюдательного пункта вполне подходящее — небольшой холм у дороги на Старую Руссу. Отсюда, как уверяет Шестак, хорошо просматривается расположение немцев. Только вот минометный огонь не дает покоя. С небольшими интервалами то в одной, то в другой стороне с треском, будто раскалываясь, рвутся мины.
Пока утро не вступило в свои права и трудно осмотреть местность, на которой нам предстоит вести бой, развертываю карту. Уточняем на ней направление контратаки, взаимодействие с пехотой по рубежам. Как только улучшится видимость, все это быстро уточним на местности.
— Товарищ майор, разрешите обратиться, — раздается за спиной незнакомый голос.
Отрываюсь от стола и смотрю на вошедшего. Это невысокого роста капитан. Молод. Лицо чисто выбрито. В середине подбородка ямочка.
— Слушаю вас.
— Капитан Калинин. Прибыл в ваше распоряжение на должность начальника штаба полка, — протягивает он предписание.
Читаю этот документ, а в мыслях опять капитан Кривошеев...
— Прибыли ко времени, — пожимаю руку Калинину. — Давно ждем. Как звать вас?
— Владимир Александрович...
— Знакомьтесь с командирами батальонов, Владимир Александрович, вникайте в боевую обстановку, возвращайтесь в штаб и приступайте к своим обязанностям. [110]
Предутренняя мгла постепенно рассеялась. Через амбразуру блиндажа внимательно смотрим туда, где засели немцы. Местность не радует: перелески, кустарник по низинам. Наверняка есть и такие места, в которых наши тяжелые машины могут запросто увязнуть. А к чему готовятся сейчас гитлеровцы? Может, к наступлению. Кто из нас начнет атаку первым? Ответа на эти вопросы ждать долго не придется. Утро наступило, и все прояснится в считанные часы, а может, и минуты.
Ушли в свое расположение комбаты, ушел начальник штаба. Ординарец доложил: недалеко от блиндажа Шестака стоит мой командирский танк. По радио меня вызывает Ротмистров.
— Три зеленые ракеты, — слышу в наушниках его голос.
Три зеленые ракеты — это сигнал начала атаки.
И вот в утреннем небе обозначились три зеленые дуги. В одну и ту же минуту взревели полсотни танковых двигателей. Их шум сливается с лязгом гусениц, треском ломающегося орешника. Танковые роты пошли в атаку. Едва они приблизились к расположению врага, как сразу наткнулись на сильный огонь. Ударили противотанковые и минометные батареи. Чувствуется, что каждый рубеж у немцев заранее пристрелян. Хорошо, что кустарник снижает действенность прицельного огня. Потерь у нас пока нет, но без хорошей поддержки артиллерии продвигаться трудно — можем погубить машины и людей. Включаю радиостанцию, связываюсь с командиром бригады.
— Артиллерийским огнем поможем, — отвечает Ротмистров, — но атаку не прекращайте. Используйте КВ для борьбы с артиллерией.
Мы продолжаем нажимать, но ведем главным образом огневой бой. Наконец к нашим пушкам присоединяется голос армейской артиллерии. Некоторые батареи противника умолкают, особенно те, что были выдвинуты на прямую наводку. Пользуясь этим, танковые роты снова двинулись вперед. Продвигаемся по лощине к реке Полометь. И все же темп наступления ниже желаемого. Проклятая низина! Как она гасит скорость танков, заставляет экипажи терять драгоценные минуты, которые очень нужны для развития успеха!.. [111]
Мы не громим, а тесним отходящего противника. Переношу наблюдательный пункт еще километра на два вперед, ближе к боевым порядкам батальонов, связываюсь с комбатами, стараюсь ободрить их, прийти на помощь советом. У самого на душе тревожно: с часу на час, а может и раньше, немцы наверняка бросят против нас авиацию, передвинут противотанковые средства, которые мы заставили стянуть на ложное направление атаки.
На новом наблюдательном пункте меня нашел командир зенитного дивизиона бригады — расторопный и никогда не унывающий капитан В. А. Лукьянов.
— Товарищ майор, — докладывает он, — полковник Ротмистров приказал развернуть дивизион за боевыми порядками вашего полка. Зенитные батареи занимают позиции.
Значит, и комбрига, думаю, волнует то же, что и меня. Хорошо, что зенитный дивизион подошел вовремя.
— Не теряйте времени, — говорю капитану. — Непрошеные гости могут нагрянуть в любую минуту.
Хотел сказать Лукьянову еще что-то, но он вдруг настороженно прислушался.
— Идут! — уверенно сказал он, имея в виду вражеские самолеты. — Бегу к батареям...
Теперь и я слышу гул моторов бомбардировщиков. Еще несколько секунд — и двенадцать «юнкерсов» появляются над лесом, приближаются, разворачиваются прямо над нами. В эту минуту и ударили зенитные батареи. По небу рассыпались дымные клубки взрывов. Один из «юнкерсов», устремившихся в пике, неуклюже качнулся и, оставляя за собой черный шлейф, с нарастающей скоростью пошел к земле. Он упал недалеко от нас. Окрестные леса содрогнулись от глухого тяжелого взрыва.
Поняв, что от огня наших зенитчиков им придется туго, фашистские летчики решили расправиться с ними. Несколько «юнкерсов», отделившись от основной группы, пошли на огневые позиции дивизиона и стали сбрасывать бомбы. Но зенитчики продолжали вести огонь. Их залпы достигали цели: был сбит еще один «юнкерс», а выбросившегося с парашютом летчика удалось захватить в плен. «Юнкерсы» вынуждены были бомбить с большой высоты, а это снижало эффективность налета.
Тем временем танковые роты пробивались к Лычкову. В середине дня на наблюдательный пункт прибыл полковник Ротмистров.
— Как дела в батальонах? — сразу спросил он. [112]
— Туго, — отвечаю. — Несмотря на бомбежку, ворвались на позиции немцев, отбили одну контратаку танков и пехоты. Но у нас нет скорости. Низина, кустарник...
— Потери от бомбежки есть?
— Нет. Молодцы зенитчики, — не удерживаюсь от похвалы. — И подошли вовремя, и действовали отважно. Очень здорово выручили нас.
— А хитрость ваша удалась, — отмечает Ротмистров. — Мы даже не ожидали, что таким способом сумеем привлечь внимание противника к ложному направлению атаки.
Вместе с комбригом внимательно наблюдаем за полем боя. Попутно сообщаю ему дополнительные подробности о действиях батальонов. Ротмистров связывается с артиллеристами, настаивает, чтобы они усилили огонь по наиболее важным целям в расположении гитлеровцев.
— До наступления темноты сделайте все, чтобы ворваться в Лычково, — напутствует, прощаясь, Ротмистров. — Об изменениях обстановки докладывайте немедленно.
Еду в батальоны. Капитан Баскаков сообщает:
— Роты продолжают сбивать с позиций вражеские подразделения. Только что захвачена опушка рощи, уничтожены находившиеся там противотанковые орудия, перекрыта огнем просека, по которой могли подойти резервы противника.
Батальон Лаптева продвигается вдоль дороги на Старую Руссу. Впереди у него танки КВ. Они все глубже вгоняют клин в оборону немцев. Тридцатьчетверки и Т-60 с трудом раздвигают его у основания, но стремительный прорыв, который только и решает успех танковой атаки, так и не удается развить.
Неожиданно с рубежа станция Муры, деревня Ямник гитлеровцы переходят в контратаку. Впереди у них до двадцати танков, за ними пехота. Обойти бы их, ударить во фланг, но маневр стеснен: справа лес, слева лес, впереди все та же низина с кустарником. Правда, сближаясь с нами, немцы попадут в такие же условия и не смогут маневрировать. Но это мало утешает меня. Наша главная задача — ворваться в Лычково — не выполнена.
Прикрываясь кустарником, роты вступают в огневой бой. На помощь им приходит артиллерия. Подразделения мотострелкового батальона стараются пулеметным и мипометным огнем «достать» вражескую пехоту, отсечь ее от танков. [113]
Решаю проскочить в роту КВ к старшему лейтенанту С. Г. Доценко. Она находится впереди других и имеет возможность нанести немцам фланговый удар огнем.
Механик-водитель сержант Толмачев ускоряет ход. Рота КВ совсем рядом. И тут произошло неожиданное: танк содрогнулся от мощного взрыва. Толмачев, придя в чувство, открывает люк.
— Налетели на мину, товарищ майор, — с горечью сообщает он. — Перебита гусеница.
Как назло, наша тридцатьчетверка на виду у немцев. Прямо-таки готовая неподвижная мишень, хоть для артиллерии, хоть для танков. И враг не замедлил воспользоваться этим. По нашей машине открыли огонь танки, противотанковые пушки. Пришлось связываться с артиллеристами и вызывать огонь, принять на себя обязанности и наблюдателя и корректировщика.
На выручку немедленно пришел командир роты КВ старший лейтенант Доценко. Маневрируя вблизи нашей подбитой тридцатьчетверки, он отвлекал на себя огонь противника, смело вступал в бой с его танками. Точными выстрелами экипаж КВ подбил две вражеские машины. Когда гитлеровцы, корректируя огонь своей артиллерии, стали пускать в нашем направлении красные ракеты, Доценко кустарником приблизился к ним и дал точно такой же сигнал в другом направлении. Немецкие артиллеристы быстро перенесли огонь. Он пришелся как раз по расположению передовых подразделений противника.
С наступлением темноты нам удалось наконец выйти из непрерывно обстреливаемого танка. По следу гусениц мы с башенным стрелком Сергутовым добрались до расположения первого батальона. Ночью воентехник 1 ранга С. Сыромятников и лейтенант Г. Кузнецов с большим трудом эвакуировали поврежденную машину и к утру поставили ее на гусеницы. Поколотили ее немцы изрядно. На башне, на лобовой броне оказалось до десятка вмятин от снарядов, три болванки застряли, так и не пробив уральскую сталь...
Станцию Лычково в тот день мы не взяли, хотя дрались очень упорно и значительно потеснили врага. Именно потеснили, но не разгромили, хотя и уничтожили немало живой силы и техники. Как всякий командир, я испытывал угрызения совести, вновь и вновь перебирал все наши удачи и просчеты, искал ответ на вопрос: почему? [114]
Серьезный разговор об этом продолжался утром с приехавшим снова в полк генерал-лейтенантом танковых войск Федоренко и полковником Ротмистровым. Выслушав мой подробный доклад о ходе боя под Лычковом, Яков Николаевич задумчиво спросил:
— В чем же все-таки, по вашему мнению, товарищ Егоров, причины медленного продвижения? Почему полк под Лужно и здесь понес неоправданные потери? Вы сами руководили этими боями, и я вправе ждать от вас объективных ответов на вопросы.
Яков Николаевич внимательно, испытующе смотрит на меня, ждет...
— По моему мнению, — не очень уверенно начинаю я, — таких причин две: танки вводятся в бой на новых участках торопливо, когда мы не имеем хотя бы относительно полных данных о противнике, и второе — мы чаще всего наступаем или контратакуем без авиационной поддержки, у нас слабое артиллерийское сопровождение атаки. К тому же у немцев абсолютное превосходство в танках, они парализуют нас авиацией...
— Да, часто лезем на рожон, — замечает Яков Николаевич. — Вчера даже командир полка налетел на минное поле. А почему, спрашивается, пошли в бой без предварительной войсковой и инженерной разведки?
Чувствую, как от этого упрека у меня вспыхнуло лицо. Смутился и Ротмистров.
— На подготовку атаки у нас была всего одна ночь, — говорит комбриг, хотя это, конечно, известно генералу Федоренко.
— За ночь многое можно сделать, — настаивает Яков Николаевич. — У вас есть свои саперы, вы могли обратиться за помощью в стрелковую дивизию, с которой взаимодействуете... Не забывайте, положение такое, что каждую боевую машину надо использовать с умом, беречь со всей ответственностью. Да, да, беречь! Возможности пополнять вас техникой более чем скромные. Танковая промышленность сейчас в основном на колесах...
Позже я узнал, что Яков Николаевич не случайно наведался к нам. По поручению Ставки Верховного Главнокомандования он изучал порядок использования танков в войсках фронта и, конечно, глубоко вникал во все, что относилось к этому вопросу. [115]
Бои на подступах к станции Лычково мы продолжали и на следующий день. Как и накануне, они носили упорный и ожесточенный характер.
Я нахожусь на наблюдательном пункте вместе с командиром второго батальона капитаном Баскаковым, Его ротам удалось рассечь боевой порядок немецкой части, оборонявшей село и станционный поселок. Враг начал откатываться, но его артиллерия не снижала темп огня.
Вдруг наше внимание привлек танк, наступавший на правом фланге батальона. Заметив вражескую самоходную пушку, он быстро двинулся на сближение с ней. Фашисты первыми открыли огонь, но экипаж нашей тридцатьчетверки удачно сманеврировал и, сделав короткую остановку, выпустил ответный снаряд. Немецкая самоходка тут же вспыхнула. Тридцатьчетверка круто развернулась, нырнула в кустарник и скрылась из поля зрения. До нас донеслись лишь звуки орудийных выстрелов. «Напоролась на противотанковую батарею», — мелькнула у меня догадка. Тут же направляю на этот участок находившийся в моем резерве взвод КВ. Может, именно здесь, думалось мне, уничтожив батарею врага, нам удастся развить успех и ворваться в Лычково.
Но обстановка не благоприятствовала и на этот раз. Когда батальоны, отбив контратаку танков и пехоты неприятеля, стали теснить их и приближаться к Лычкову, немцы быстро выдвинули на восточную окраину села артиллерийские батареи и встретили наши танки ураганным огнем. Роты были вынуждены отойти. Не удалось это только одной тридцатьчетверке, той самой, которая вырвалась далеко вперед. Она неожиданно застряла на топком лугу и оказалась на «ничейной» земле.
Немцы, видимо, считали, что и танк и экипаж станут для них легкой добычей. По тридцатьчетверке сразу же открыли огонь пушки, выдвинутые на прямую наводку. Наши танкисты меткими выстрелами уничтожили две из них вместе с расчетами и заставили гитлеровцев стрелять с более почтительного расстояния. Тогда в дело включилась артиллерия крупного калибра. По броне забарабанили осколки, все подступы к танку простреливались из пулеметов. [116]
Как спасти попавшую в беду тридцатьчетверку? Послать на выручку ей другой экипаж? Но он может оказаться в таком же, если не в еще худшем положении. Единственный выход — ждать наступления темноты. Тогда можно подойти к машине и отбуксировать ее.
О случившемся докладываю полковнику Ротмистрову. Он недоволен. Приказывает сделать все, чтобы спасти людей и машину, держать наготове эвакосредства. А до наступления темноты наша артиллерия будет вести методичный огонь по окраине Лычкова, с которой немцы обстреливают танк.
Но ни в эту, ни в следующую ночь нам не удалось отбуксировать тридцатьчетверку. Двое суток подряд она вела напряженный огневой бой с врагом. На третьи сутки у отважного экипажа кончились боеприпасы. С наступлением темноты мы выдвинули на это направление группу танков КВ. Под прикрытием их огня экипаж старшины М. Н. Палько подошел к тридцатьчетверке и взял ее на буксир. Когда машина оказалась на твердом грунте, заработал и ее двигатель. Танк прибыл в расположение полка.
Утром мы с интересом осматривали тридцатьчетверку, выдержавшую трехсуточную осаду. На броне множество глубоких вмятин, сбиты командирская панорама, все наружное оборудование (инструментальные детали, запасные баки для горючего и масла).
На следующий день, когда экипаж отдохнул, я пригласил его в штаб полка. И вот они перед нами — командир танка старшина Е. А. Прохоров, башенный стрелок рядовой М. А. Телецкий, механик-водитель старший сержант А. И. Плюхин. Обыкновенные ребята, каких много в полку. Жмем им руки, поздравляем с возвращением в родную боевую семью. А потом внимательно слушаем неторопливый рассказ о том, как все было.
— Когда заметили, что немцы побежали, — говорит старшина Прохоров, — мы начали обходить рощу, чтобы отрезать им путь к Лычкову. Но тут — откуда ни возьмись — самоходка. Первой выстрелила она. Мы сманеврировали и ответным снарядом подбили ее. А справа по нас ударила противотанковая пушка. Ринулись на нее, и тут с нами случилась беда: машина забуксовала, стала куда-то опускаться. Словом, сели в болото по самый люк. Включаю первую передачу — не берет. [117] Мотор в исправности, а с места сдвинуться не можем. Враг рядом, бьет по нас нещадно. Один раз немцы даже по броне стучали. «Русс, сдавайс!» — кричат. Хоть у нас кончились все снаряды и патроны, но сдаваться мы не собирались. Спасибо и нашим ребятам — огнем выручали. Вчерашняя ночь была самой радостной в нашей жизни. До сих пор не верится, что вернулись к своим...
В то время когда мы беседовали с экипажем, зашел начальник полковой ремонтной мастерской и доложил:
— Танк старшины Прохорова отремонтирован, заправлен горючим и боеприпасами.
Всю ночь трудились ремонтники, чтобы вернуть в строй боевую машину, находившуюся трое суток под непрерывным огнем.
— Товарищ майор, — обратился ко мне старшина Прохоров, — раз наш танк в исправности, мы тоже готовы к бою!
Я объявил экипажу благодарность и пожелал новых боевых успехов...
В тот день полк продолжал напряженный бой на подступах к станции Лычково. На отдельных участках нам удавалось пробивать оборону врага и наносить ему существенный урон. Экипаж старшины М. А. Кутырина прорвался в расположение немцев, подавил два орудия, уничтожил минометную батарею, обратил в бегство пехоту. Но в пылу боя танкисты не заметили, как оказались на заболоченном участке. Одна гусеница зарылась в торф, и машина забуксовала. По команде старшины Кутырина танкисты быстро прикрепили к гусеничной ленте бревно. Механик-водитель вывел машину на твердый грунт. Продолжая громить врага, экипаж возвратился в расположение своей роты. На башне и корпусе танка было 29 вмятин.
8 октября рано утром ко мне пришел батальонный комиссар Б. Л. Дворкин. Смотрю на него и удивляюсь: прямо сияет от радости. Протягивает мне газету «Красная звезда»:
— Смотрите, что о нас пишут. [118]
Читаю корреспонденцию с Северо-Западного фронта за 7 октября 1941 года:
«Танкисты полковника Ротмистрова беспощадно громят врага. Последовательными ударами они уничтожают его живую силу и технические средства борьбы. Так, за последнюю неделю танкисты уничтожили 32 противотанковых орудия, 30 крупнокалиберных минометов, 51 станковый пулемет, свыше батальона немецкой пехоты, 84 автомашины. Кроме того, разрушено 8 дерево-земляных укреплений и захвачено 10 станковых пулеметов. Немцы пытались атаковать танки с воздуха, но потерпели неудачу. Огнем зенитных установок были сбиты два вражеских самолета. Летчика, сбросившегося на парашюте, танкисты взяли в плен. Остальные самолеты ушли.
В части растет число героев, отлично владеющих техникой. Среди них особенно выделяется командир танка лейтенант Дурницкий. В последнем бою он уничтожил две зенитные пушки, один миномет и несколько пехотных групп неприятеля...»
Решаем почитать статью во всех ротах, провести по ней беседы.
Три недели танкисты полка вели напряженные бои на северных отрогах Валдайской возвышенности. Эти бои не завершились тактическим успехом, но имели большое оперативное значение. Решительные контратаки находившихся здесь стрелковых соединений и нашей танковой бригады содействовали успешной обороне Ленинграда, в значительной мере способствовали срыву планов гитлеровского командования по соединению немецких войск с финскими.
В своей «Истории второй мировой войны» гитлеровский генерал Курт Типпельскирх расценивает октябрьские наступательные бои советских войск юго-восточнее озера Ильмень как сильные контратаки, которые сковали немецкие войска на южном крыле группы армий «Север» и не позволили гитлеровскому командованию перебросить оттуда ни одного своего солдата под Ленинград.
«В начале октября, — пишет Типпельскирх, — ослабленная группа армий «Север», передавшая часть своих сил группе армий «Центр» (в связи с развернувшимся «генеральным» наступлением группы армий «Центр» на Москву. — А. Е.), согласно директиве начала наступление севернее озера Ильмень. [119] К середине октября удар в северо-восточном направлении нанесли ее корпуса, располагавшиеся юго-восточнее озера Ильмень у Валдайской возвышенности; встретив сильного противника, они после некоторых первоначальных успехов вскоре застряли у Валдайской возвышенности. Этим с самого начала был поставлен под угрозу успех наступления, в ходе которого северный фланг 16-й армии к 10 ноября, преодолевая упорное сопротивление противника, продвинулся до Тихвина. После того как наступление через Валдайскую возвышенность на северо-восток провалилось, для прикрытия юго-восточного фланга, который от Новгорода до вершины ударного клина растянулся на сто пятьдесят километров, уже не хватало сил. Русское контрнаступление, начавшееся в начале декабря, отбросило части 16-й армии, продвинувшиеся до Тихвина, за реку Волхов»{4}.
Гитлеровский генерал Манштейн, находившийся на этом участке фронта, признавал потом в своей книге «Утерянные победы»:
«Во всяком случае, прошло время стремительных бросков вперед, как во время нашего рейда на Двинск».
Таким образом, наступление немцев юго-восточнее озера Ильмень преследовало не узко тактические, как тогда считалось, а широкие оперативные цели. Однако эти замыслы гитлеровцев были сорваны. [120]
Небывалый марш
Наш газик, глухо завывая, выбирается из выбоин, подпрыгивает на разбитой осенней дороге. Вместе с комиссаром и начальником штаба полка мы едем в штаб бригады. Вчера получили приказ: вывести батальоны из боя и произвести технический осмотр танков. Несколько машин все еще находятся перед позициями противника. Некоторые подбиты, у некоторых вышли из строя двигатели. Эвакуировать их за ночь не успели, а днем не подступиться — вражеский огонь настолько интенсивен, что можно потерять другие машины.
И вот сейчас еду в штаб бригады, а думы там — в батальонах, в полковой мастерской. Сумеют ли ремонтники за день поставить в строй неисправные машины? Ведь полученный нами приказ надо понимать так: бригаде предстоит передислокация. Но куда? Немцы начали новое наступление на Москву. Пали Брянск и Орел. Идут тяжелые бои под Вязьмой и Ржевом. Возобновилось наступление гитлеровцев и сравнительно недалеко от нас — на калининском направлении. На каждом из этих участков очень нужны танки.
Штаб бригады в деревне Яжельбицы. Входим в обычную деревенскую избу. У окна обеденный стол, накрытый, будто скатертью, топографической картой. Над ней склонился полковник Ротмистров. Вид у него усталый. Даже очки не скрывают покрасневших воспаленных глаз. Последние недели были для него и всех нас очень трудными. Напротив Ротмистрова — комиссар бригады Н. В. Шаталов, начальник штаба М. А. Любецкий.
— Майор Егоров по вашему приказанию прибыл, — докладываю комбригу. [121]
Ротмистров отрывается от карты, кладет на нее карандаш и быстро здоровается со мной. Тут же вопросы:
— В каком состоянии танки?
— Полностью готовых к бою всего тридцать машин, четырнадцать находятся на ремонтной базе, оставшиеся на поле боя сегодня ночью будут эвакуированы. Надеемся отремонтировать к утру.
Комбриг вызывает своего помощника по технической части военинженера 2 ранга Дмитриева. Ему строгий приказ — принять все меры и помочь полковым ремонтникам к утру вернуть неисправные танки в строй.
— А теперь идите сюда, — Ротмистров приглашает меня, комиссара и начальника штаба к карте.
Я смотрю на карту. Синяя линия протянулась от Валдая через Вышний Волочек и Торжок к Калинину. У Калинина синие стрелы, как бы обгоняя друг друга, устремились вдоль Старицкого шоссе на северо-восток. Это острие танкового клина 3-й немецкой танковой группы генерала Гота.
— Доставайте карту, — говорит Ротмистров. Увидев мою километровку района Старой Руссы, махнул рукой.
— Эта не годится. Дайте нам что требуется, Михаил Антонович, — обращается он к начальнику штаба бригады.
Любецкий вручает мне карту, и Ротмистров, не теряя времени, переходит к делу.
— Очень сложная обстановка создалась под Калини-ном, — говорит он. — Немцы захватили Зубцов, на плечах наших отступающих войск их передовые отряды по Старицкому шоссе прорвались к Калинину. Судя по всему, противник будет рваться вдоль Октябрьской дороги, чтобы окружить наши части в верховье Волги.
Комбриг обводит карандашом районы Торжка, Осташкова и Валдая, потом, слегка прищурившись, смотрит на нас, как бы изучая наше отношение к сложившейся обстановке. [122]
— Для отражения прорыва танковой группы немцев, — после некоторой паузы продолжает Павел Алексеевич, — создана группа из кавалерийских и стрелковых частей. В состав этой группы вошла и наша бригада, а также 46-й мотоциклетный полк майора Федорченко. Стрелковым и кавалерийским частям для перехода потребуется двое-трое суток. Поэтому нам надо быть готовыми к тому, чтобы до их подхода драться одним. Наша бригада и мотоциклетный полк, составляющие передовой отряд, должны завтра, 14 октября, выступить, совершить марш в район Калинина и воспрепятствовать прорыву врага на Торжок. Ближайшая и главная задача — остановить продвижение немецкой танковой группы, а затем срезать острие этого клина вот здесь и здесь, — Ротмистров обвел карандашом район вокруг сел Медное и Никола Малица. — Вместе со стрелковыми и кавалерийскими соединениями мы должны сорвать замысел врага. Но смотрите в оба, — напоминает комбриг, — перед нами противник, имеющий не только численное превосходство, но и большой боевой опыт. Так что воевать нам придется в полном смысле слова не числом, а умением... Вышлите разведку и не теряйте связи с ней. Обстановка такая, что можно столкнуться с любыми неожиданностями...
— Задача ясна, товарищ комбриг, — отвечаю Ротмистрову.
— Больше всего, — озабоченно добавляет Павел Алексеевич, — меня волнует участок шоссе от Калинина до Медного. Думаю, что именно отсюда противник попытается прорваться на Торжок. Не исключается прорыв врага и с юго-запада, так что посматривай за правым флангом...
Калининское операционное направление, являвшееся частью Московского стратегического направления, имело исключительно большое значение. То, что Калинин и Торжок все еще оставались в наших руках, сковывало действия противника, не давало немецко-фашистскому командованию осуществить ближайшие цели операции «Тайфун» и затрудняло взаимодействие групп армий «Центр» и «Север». Оборонительные рубежи в районе Калинина закрывали врагу пути выхода в наш глубокий тыл, на Ярославль и в тыл Северо-Западному фронту.
Стремясь во что бы то ни стало овладеть Калининам, гитлеровское командование бросило на это направление довольно крупные силы. Здесь действовала 3-я танковая группа генерала Гота и войска 9-й армии в составе 16 дивизий. [123]
10 октября основные силы 3-й танковой группы были повернуты из района Сычевки в общем направлении на Калинин. В том же направлении наступали и главные силы 9-й немецкой армии, отдельные части которой продолжали вести бои в районе Вязьмы. В тот же день из района Сычевки в направлении Зубцов — Старица — Калинин перешел в наступление 41-й немецкий моторизованный корпус. Днем 12 октября его части заняли Погорелое Городище и Зубцов, а к вечеру — Лотошино и Старицу.
Этот прорыв противника осложнил обстановку на всем московском направлении. Чтобы устранить опасность охвата Москвы с северо-запада и севера, Ставка приняла ряд срочных мер. В частности, командованию Северо-Западного фронта было приказано немедленно перебросить в район Калинина две стрелковые, две кавалерийские дивизии, мотоциклетный полк и танковую бригаду. Ею была наша 8-я. Части этой оперативной группы должны были 15–16 октября сосредоточиться в районе Вышнего Волочка, Есеновичей.
14 октября 41-й немецкий моторизованный корпус при поддержке авиации ворвался в Калинин. Часть его сил сразу же двинулась по шоссе Калинин — Торжок.
Задача ясна... Она должна быть выполнена точно и в срок. Но удастся ли? По уставным нормативам обычный марш для танков — 60 километров в сутки, форсированный — 80 километров. А полку предстоит пройти за сутки более 200 километров, да еще в предвидении встречного боя. Люди устали, они двадцать дней и ночей провели в непрерывных боях. На подготовку техники к такому маршу у нас тоже слишком мало времени. Машины, эвакуированные с поля боя, отремонтированы не в заводских условиях, а на месте. Но совершить бросок крайне необходимо. Иначе враг упредит, создаст такие условия, которые отнимут у нас почти все шансы на успех.
Почему-то вспомнилось, как в предвоенные годы проводились состязания танковых взводов на приз округа. Зимой и летом они совершали скоростные марши по пересеченной местности с преодолением препятствий и боевой стрельбой. Выжимая из БТ все, что может дать эта машина, мчались экипажи к финишу. Но в тех соревнованиях дистанции не были такими длинными. К тому же танковый взвод — это не танковый полк со штабом, подразделениями обеспечения, службами тыла...
Думы командира... Иногда кажется, что думает не только твой мозг, но и все тело, каждый мускул, каждый нерв. Перебираешь десятки, сотни вариантов, прикидываешь, как лучше выполнить поставленную задачу, как более результативно использовать силы и способности людей, возможности вверенной им боевой техники. [124] И все же каждый раз остаются грызущие душу сомнения: а вдруг предусмотрено не все, вдруг в самый решающий момент обнаружится то, что уже невозможно будет поправить?.. Есть в полку комиссар, начальник штаба, есть у меня и помощники. Каждый в ответе за свой участок. Но за все спрос прежде всего с командира.
14 октября ровно в шесть часов утра батальоны полка, а за ними остальные подразделения двинулись по Ленинградскому шоссе. Танковая колонна построена не по подразделениям, как этого требует устав, а по маркам машин. Впереди идут средние Т-34, за ними легкие Т-40 и Т-26, замыкают КВ. Погода пока благоприятствует нам. Дождя нет, но висит густая низкая облачность. Значит, вражеская авиация не будет вести активных действий и не сразу обнаружит нас.
Позади остался Валдай. К вечеру вступаем в Вышний Волочек. Идем на предельной скорости. Только время от времени останавливаем колонну, чтобы осмотреть машины, дозаправить их топливом и маслом. Ремонтные машины идут вместе с нами. Малейшая неисправность, и они тут же оказывают танкам неотложную помощь.
На остановках подходят местные жители. Одни спрашивают, не нуждаемся ли мы в какой-либо помощи, другие, чаще всего женщины, внимательно присматриваются к танкистам в надежде увидеть среди них своего единственного, родного и близкого, о котором ни на минуту не утихает тоска в сердце.
Города и села Калининщины... Еще недавно они находились в глубоком тылу. Три недели назад, когда наш эшелон шел к Валдаю, здесь не чувствовалось дыхания войны. Работали магазины, на полях шла уборка урожая. Теперь во всем ощущается близость фронта. Он грохочет правее нас, подкатывается сюда с каждым днем, а может быть, и часом.
Наступило 15 октября. Наш стремительный марш продолжается. Позади уже около ста пятидесяти километров. Танковая колонна полка одолела их в полном составе. Знаю, что люди страшно устали, особенно механики-водители. Непрерывный гул двигателя, тряска, качка, почти сутки руки на рычагах, ноги на педалях, до предела напряжены глаза, всматривающиеся в ночную дорогу. Как бы надо отдохнуть всем! Ведь мы все ближе к тому рубежу, на котором можем столкнуться с врагом. Но об отдыхе нельзя, даже и думать. [125]
В четыре часа утра прошли Торжок. Отсюда до Калинина пятьдесят километров. Теперь надо быть вдвойне бдительными, поддерживать непрерывную связь с разведывательной группой, что движется впереди нас. Вскоре начальник разведки сообщил:
— В районе села Медное обнаружили вражеские дозоры. Пленных взять не смогли.
Значит, противник совсем близко. Но какими силами действует он, где сосредоточена его основная группировка, что предпримет она с наступлением утра? На некоторые из этих вопросов могли дать ответ пленные, но их пока взять не удалось.
До рассвета остается два часа. Колонна продолжает движение. Обдумываю решение на предстоящий бой, который с наступлением утра будет непременно. В роще восточнее деревни Марьино останавливаю свой танк. Около него собираются только что подъехавшие батальонный комиссар Дворкин и начальник штаба полка капитан Калинин, командир второго танкового батальона капитан Баскаков, командир мотострелкового батальона капитан Шестак, командир мотоциклетного полка майор Федорченко. Нет пока командира первого танкового батальона капитана Д. К. Гуменюка, недавно назначенного вместо тяжело раненного майора Дорожкова. По заданию командира бригады Гуменюк замыкает колонну и занимается сбором отставших машин.
Знакомлю собравшихся с теми скромными сведениями о противнике, которые только что добыла полковая разведка. Объявляю решение:
— Танковым ротам с автоматчиками на броне быстро и скрытно выдвинуться к селу Медное, во взаимодействии с мотоциклетным полком обрушить на гитлеровцев неожиданный удар, захватить село. Действуя вдоль Ленинградского шоссе, ворваться на западную окраину Калинина.
Тут же уточняем рубеж развертывания для атаки, с командиром мотоциклетного полка согласовываем порядок взаимодействия.
Основная роль в выполнении задачи отводится второму танковому батальону капитана Баскакова. Я надеюсь на этого человека. Он хорошо показал себя под Валдаем и Лычковом. Подчиненные полюбили его за смелость, выдержку, знание дела. [126]
С Баскаковым беседую отдельно. Совет ему такой: несмотря на огонь, ворваться в Медное, головные машины направить к виадуку через Октябрьскую железную дорогу, который калининцы называют Горбатым Мостом. Это даст нам возможность зацепиться за западную окраину Калинина и потом облегчит выполнение самой ответственной задачи — овладение городом вместе с подошедшими частями.
Баскаков слушает внимательно, смотрит на карту.
— Задача ясна, — уверенно говорит он. — Разрешите выполнять.
— Желаю успеха...
Мы остались с комиссаром и начальником штаба. Быстро составляем донесение о принятом решении и направляем его в штаб бригады, что находится недалеко от нас, в деревне Думаново, юго-восточнее Торжка. Тылы полка оставляем в деревне Марьино. Туда же должны подойти 15 танков, ремонт которых не успели закончить к началу нашего марша.
Последние минуты перед боем... Экипажи еще раз осматривают машины. Все это делается без лишней суеты прямо на дороге, где остановилась колонна. Командиры отдают последние распоряжения.
Наконец фыркнули, взревели двигатели, лязгнули глухим звоном, пробуя шоссе, гусеницы. И вот пошла, набирая скорость, колонна. Я напоминаю начальнику штаба о самом главном:
— Держите непрерывную связь со штабом бригады и со мной, будьте готовыми к перемещению, контролируйте работу служб тыла. Как только прибудут отставшие машины, направьте их в мой резерв.
Со своим наблюдательным пунктом продвигаюсь за батальоном Баскакова. Рассвет только наступает, и видимость плохая. Слышу, как в Медном грянули пушечные выстрелы, застрочили пулеметы и автоматы. Через несколько минут меня вызвал по радио Баскаков. Доклад его краток:
— Медное занято. Находившийся там передовой отряд немцев разгромлен. Спастись удалось немногим, мелкие очаги сопротивления ликвидируют мотоциклисты. Продолжаем продвигаться к Калинину... [127]
Медленно занимается утро... Где-то за Волгой встает солнце. Теперь отчетливо вижу боевой порядок батальона и следую за ним. Впереди у нас деревня Поддубки. Роты обошли ее и продолжают продвигаться вперед. Мой танк — за ними. Вдруг чувствую, как по броне забарабанили осколки и пули. В поле зрения командирской панорамы ясно вижу противотанковую пушку, невесть как уцелевшую на окраине деревни. Где-то недалеко от нее и пулеметный расчет.
— Справа шестьсот, пушка. Осколочным, заряжай! — подаю команду экипажу.
Несколько секунд, и цокнул затвор, досылая снаряд.
— Готово! — докладывает заряжающий Алексей Сер-гутов.
Короткая остановка. Два осколочных снаряда ложатся точно в цель. Вражеская пушка замолкла. Наводчик орудия Е. Ф. Гриманов длинной очередью из пулемета сражает убегающий орудийный расчет.
Как-то незаметно моя машина оказалась в центре боевого порядка батальона. Вдоль Ленинградского шоссе продолжаем продвигаться к Калинину. Противник пытается остановить нас огнем, но тщетно. Вдруг наша тридцатьчетверка содрогнулась от сильного взрыва, и через несколько секунд слышу в наушниках встревоженный голос наводчика:
— Горим!
Оказывается, снаряд попал в запасной бак с топливом. Оно вспыхнуло, разлилось по броне, через жалюзи пламя проникло даже внутрь танка.
— Включить огнетушитель! — подаю команду.
Машину пришлось остановить. Экипаж вступил в борьбу с огнем. Враг немедленно воспользовался этим. Снаряды стали ложиться все ближе и ближе. Хорошо, что на выручку пришли экипажи роты КВ старшего лейтенанта С. Г. Доценко. Они обнаружили батарею противника и уничтожили ее. Пользуясь этим, мы открыли люк, выбрались из машины и огнетушителем сбили пламя. Пробитый снарядом запасной бак пришлось сбросить. [128]
Экипаж занял место в машине. Вызываю по радио командира роты КВ и передаю ему благодарность за помощь. Теперь можно снова двигаться вперед. Механик-водитель сержант И. Т. Августинович, заменивший старшего сержанта Толмачева, выбывшего по ранению, уверенно маневрирует по полю, обходя рвы и воронки от снарядов. Не отрываю глаз от командирской панорамы, слежу за продвигающимися вперед ротами. Как только обнаруживается цель, наводчик Гриманов и заряжающий Сергутов открывают огонь.
Прокладывая себе путь огнем и гусеницами, отвоевываем у врага один рубеж за другим. Сопротивление гитлеровцев возрастает.
Вот над нами появилась группа бомбардировщиков. Засвистели бомбы, взметнулись на поле столбы земли и дыма. Вслед за налетом с воздуха усилился огонь артиллерии. Это явный признак, что мы натолкнулись на основные силы противника. Ринуться сейчас в бой без разведки — большой риск. Можно понести неоправданные потери.
О сложившейся обстановке докладываю по радио комбригу. Его указание — закрепиться у лесного массива западнее Калинина, организовать наблюдение и разведку, быть в готовности к атаке.
На поле боя захвачены трофеи, взяты документы у убитых. Из них следует, что перед нами одна из частей 6-й танковой дивизии немцев. Но этих данных слишком мало, они не дают даже общего представления о тех силах, с которыми мы столкнулись. Нужна разведка и разведка. Может, что-нибудь конкретное сообщит штаб бригады?
Возвращаюсь на командный пункт полка. По пути, на опушке леса у деревни Каликино, замечаю полуторку с фургоном. Это же штаб второго батальона! К моей машине подходит комиссар батальона старший политрук В. А. Мартынов. Он сообщает:
— Командир батальона капитан Баскаков в роте, выслал дозоры, чтобы определить положение противника.
Рядом со штабом батальона командный пункт полка. Он только развернулся на новом месте, но уже начал свою кропотливую и такую важную для боя работу. Начальник штаба полка капитан Калинип и помощник по технической части военинженер 3 ранга Бялоцкий обрадовали сообщением: отставшие танки прибыли, выдвигаются к деревне Каликино. Значит, сил у нас теперь прибавилось. [129]
Связываюсь со штабом бригады. Новыми данными в противнике он не располагает, ждет их от нас. Комбриг напоминает о готовности к атаке, требует доложить о принятом решении. Наконец поступают скупые сведения, добытые нашими дозорами: немецкие танки замечены в роще севернее и южнее Ленинградского шоссе, есть танки в Никола Малице и Брянцеве. А сколько их? Хватит ли у нас сил, чтобы разгромить эту группировку и выполнить то, что от нас требуется — ворваться в Калинин?
Вместе с начальником штаба обсуждаем сложившуюся обстановку, намечаем, отвергаем, снова прикидываем варианты построения боевого порядка, использования имеющихся у нас сил и средств. Наконец решение складывается: первый батальон развернем на исходной позиций для атаки севернее Ленинградского шоссе у деревни Каликино, второй — в районе совхоза. Основное направление атаки — село Никола Малица и далее на Горбатый Мост...
Ротмистров внимательно изучил этот вариант атаки и утвердил его. Напомнил об одном: артиллерийского обеспечения атаки танков не будет. Поэтому надо рассчитывать только на собственные силы и подготовить две танковые роты для стрельбы прямой наводкой по наиболее важным целям.
— Сигнал начала атаки, — сказал он, — три пятерки, дублируется тремя красными ракетами. Справа от нас, на южную окраину села Никола Малица, должен наступать подошедший 934-й стрелковый полк 256-й стрелковой дивизии, слева в направлении села Брянцево — 46-й мотоциклетный полк.
Быстро бегут минуты, оставшиеся до начала атаки. Командиры батальонов ставят задачи ротам, командиры рот — взводам, свое место в боевом порядке должен занять каждый экипаж.
Мы заканчиваем последние приготовления к атаке, стремимся опередить врага. Но он тоже спешит. Вот с юго-запада донесся гул самолетов. Еще минута-другая, и на горизонте появились бомбардировщики. Пикируют прямо на позиции мотострелкового батальона. От близких взрывов содрогается земля, гулкое эхо покатилось по лесу.
От командира мотострелкового батальона капитана Шестака первая тревожная весть: 15 немецких танков при поддержке авиации выдвигаются к позициям батальона и развертываются для атаки. Комбат просит поддержать танками. [130]
В радиосеть включается полковник Ротмистров, передает условный сигнал: три пятерки. В нашем направлении взмывают три красные ракеты. Вызываю по радио командира первого батальона.
— Ромашка один. Я — Ромашка. К бою!
— Ромашка. Я — Ромашка один. Вас понял. Шесть КВ и семь тридцатьчетверок с опушки рощи устремляются навстречу вражеским танкам. Расстояние между ними быстро сокращается. Выдвинувшись на выгодную позицию, рота КВ открыла огонь прямой наводкой. Линия фашистских танков дрогнула. Два немецких Т-III почти одновременно вспыхнули и остановились. Пользуясь замешательством врага, роты тридцатьчетверок старшего лейтенанта М. В. Ерошина и лейтенанта М. В. Фролова вышли во фланг атакующим и обрушили на них огонь с короткой дистанции. Этого не ожидали гитлеровцы. Наши бронебойные снаряды легко пробивали бортовую броню их машин. Один за другим загорались вражеские танки. Потеряв десять машин, гитлеровцы отошли.
Однако радоваться успеху было рано. Роты еще продолжали огневой бой у шоссе, когда над ними опять появились бомбардировщики. На сей раз они обрушились на тяжелые танки, которые наносили основной удар вдоль Ленинградского шоссе. С наблюдательного пункта ясно вижу, как вблизи наших КВ рвутся бомбы. Лишь бы не было прямых попаданий, лишь бы уцелели люди! Загоревшихся танков пока не вижу. Знаю, как тяжело сейчас экипажам. Броня укрывает их от ударной волны, от осколков, но взрывы сотрясают машины, оглушают людей, могут сорвать и разбросать наружное оборудование. А нам ведь продолжать бой. Он только начинается. Наконец самолеты разворачиваются и уходят на юго-запад.
— Вражеская пехота при поддержке танков обходит Никола Малицу, — докладывает командир первого танкового батальона капитан Д. К. Гуменюк.
Силы у противника значительные. В лощину юго-западнее деревни Каликино спускается тридцать танков. Они выйдут потом на поле и будут пытаться охватить первый танковый батальон с юга. При отражении предшествующей танковой атаки гитлеровцев наши подразделения рассредоточились. Рота старшего лейтенанта Ерошина снова вступила в огневой бой у шоссе, рота лейтенанта Фролова — северо-западнее деревни Каликино, рота КВ развернута южнее шоссе. [131]
Успех боя может обеспечить стремительная контратака второго танкового батальона. Вызываю по радио капитана Баскакова, ставлю задачу, определяю направление атаки — южная окраина села Никола Малица. На помощь батальону направляю роту КВ и роту тридцатьчетверок Ерошина.
С наблюдательного пункта, расположенного на небольшой возвышенности за рекой Тверца, хорошо вижу, как бронированный фашистский ромб выкатился из-за гребня высоты и двигается на запад. Идут безукоризненным строем, рассчитывая, видимо, острым углом расколоть нашу оборону, расширить прорыв и как бы распахнуть ворота для других своих частей. Методично ведут огонь тридцать пушек и шестьдесят пулеметов.
Экипажи второго батальона приближаются к дороге Стренево — Медное. Еще пять — десять минут, и они нависнут над левым флангом танковой группы врага. Судя по всему, немцы не замечают нашего маневра. Не ждут они и встречного огня танков, находящихся в боевом охранении. На правый фланг гитлеровцев выдвигается наш первый танковый батальон. Прикрываясь кустарником и складками местности, приближается к назначенному ей рубежу рота старшего лейтенанта Доценко.
Продолжаю наблюдать за противником. Мысли об одном — успеют ли оба батальона одновременно ударить из пушек, ошеломить неприятеля, вызвать у него замешательство? Связываюсь с Гуменюком, требую ускорить ход. Сейчас дорога каждая минута. Пока и справа, и слева, и впереди моего наблюдательного пункта только движение танков, только многоголосый гул танковых двигателей — наших и немецких...
Первыми открыли огонь танки боевого охранения. Не рано ли? На несколько наших выстрелов враг может ответить по меньшей мере двумя десятками, что приведет к неоправданным потерям. Но нет, основные силы второго батальона уже пересекли дорогу Стренево — Медное, развернулись фронтом на северо-запад и ударили по нижнему основанию ромба. А вот «голоса» пушек первого батальона пока не слышно Неужели его роты еще не подошли? [132]
— Наконец-то, — облегченно вздохнул находившийся со мной на наблюдательном пункте помощник начальника штаба старший лейтенант Н. А. Курносов, когда услышал первые залпы пушек батальона Гуменюка.
Вражеский ромб дал трещину — четыре головные машины остановились. Но их место в строю тут же заняли другие. Вот задымились еще два танка с черно-белыми крестами на бортах. И опять, обойдя их, боевой порядок восстановили машины, шедшие в глубине. Хорошо видно, как наши бронебойные снаряды, попадая в наклонные листы брони, высекают снопы искр. Танки, оказавшиеся под такими ударами, на какое-то мгновение останавливаются, но потом опять двигаются дальше.
Залповым огнем с места нам не удалось задержать гитлеровцев. Хотя они и потеряли девять машин, но продолжали идти вперед. Что ж, теперь, когда силы противника подорваны, пора переходить в решительную контратаку. Связываюсь с командиром бригады, кратко сообщаю свою оценку сложившейся обстановки и свое решение. Комбриг утверждает его.
— Три пятерки. Подтверждаю три пятерки, — передает он.
Тут же связываюсь с командирами батальонов, напоминаю сигнал начала контратаки. В небо опять поднимаются три красные ракеты. Танки срываются с позиций, с которых они только что вели залповый огонь, набирая скорость, сближаются с противником. Пять наших рот буквально вцепились в уцелевшие двадцать фашистских танков, дружным огнем пушек расстроили, разрезали их боевой порядок.
Вскоре поступило донесение: еще одна колонна неприятельских танков двигается полевой дорогой на Стренево и может таранным ударом прорваться к реке Тверца, отрезать нас от штаба, от тылов, вынудить вести неравный бой в полуокружении.
Комбриг, которому я сообщил о серьезной угрозе правому флангу, тут же принял меры. На помощь нам была срочно переброшена противотанковая артиллерия. С левого фланга на правый выдвинулись танковые роты Ерошина и Фролова. Вместе с артиллеристами они встали в засаду, замаскировавшись в кустарнике юго-восточнее Стренева. Орудия и танки расположились так, что низина, по которой фашисты хотели незаметно подойти к нам, превратилась в своеобразный огневой мешок. [133]
Не подозревая опасности, 17 вражеских танков и до роты пехоты быстро приближались к месту засады. Когда до них осталось несколько сот метров, ударили наши танковые и противотанковые пушки. Противник оказался вынужденным принять непредвиденный для него бой в условиях, которые продиктовали мы.
Здесь особенно отличился экипаж старшины В. Н. Астахова, в котором механиком-водителем был старший сержант П. А. Строган, башенным стрелком ефрейтор К. Д. Трубин и заряжающим рядовой М. А. Васин. Как только показались немецкие танки, Астахов и Трубин взяли на прицел головную машину. Когда до нее осталось не более 400 метров, старшина Астахов сделал первый выстрел бронебойным. Головной танк вспыхнул. Такой же результат дали второй и третий выстрелы. Открыли огонь и другие наши экипажи. Вражеская колонна замедлила ход, смешалась, заметалась по лощине, поспешно принимая боевой порядок. Вскоре гитлеровцы открыли ответный огонь из пушек и пулеметов. В бой втянулся весь полк, отбивая атаку двух групп вражеских танков.
Гитлеровцы вызвали на помощь авиацию. Она опять нависла над нашими боевыми порядками. Зенитных средств для отражения воздушного налета у нас не было. Выход оставался один — максимально сблизиться с противником, навязать ему бой на самых коротких дистанциях.
Наши танки рванулись вперед, буквально вломились в боевой порядок немцев. Вражеские самолеты носились над нами, но помощи своим танкам и пехоте оказать уже не могли. Наши тяжелые машины в течение нескольких минут уничтожили пять фашистских танков.
Как только начался бой на правом фланге, гитлеровцы из района деревни Каликино вновь атаковали подразделения 46-го мотоциклетного полка и мотострелкового батальона. Враг имел здесь явное превосходство в силах, так как почти все боевые машины полка были брошены на отражение танковой атаки южнее Медное и Стренево. Однако немцам и тут не удалось добиться успеха. Мужество и стойкость наших воинов срывали все замыслы врага. [134]
Три танка взвода лейтенанта В. П. Богатырева, находившиеся в засадах, вступили в бой с семнадцатью немецкими и уничтожили три из них, а также два штурмовых орудия.
В районе Поддубки, Медное гитлеровцы потеряли до 600 солдат и офицеров, 22 танка, 10 бронетранспортеров, 10 орудий, много другой техники и вооружения.
Но таяли и силы полка. Три наших танка были подожжены, несколько получили повреждения. Большие потери понес и мотоциклетный полк.
В середине дня к моему наблюдательному пункту подъехал полковник Ротмистров. Легко спрыгнув с танка на землю, он быстро подошел к моей тридцатьчетверке.
Докладываю комбригу о положении батальонов, о некоторых подробностях только что закончившегося боя, о новых данных, добытых полковой разведкой. Ротмистров слушает, внимательно изучает карту, на которой нанесена обстановка. Да оно все видно и на местности. Вон там, южнее Ленинградского шоссе, закрепились подразделения второго батальона, в районе Поддубок продолжают вести огонь по врагу роты первого батальона. Немцы огрызаются, но начать новое движение вперед у них явно не хватает решимости. Контрудар наших танков заметно отрезвил их.
Приказ комбрига такой: пока противник не подбросил свежие силы, вместе с мотострелковым батальоном, 46-м мотоциклетным и соседним 934-м стрелковым полками возобновить атаку и ворваться в Калинин. Главное сейчас — перегруппировать роты, пополнить боевые машины боеприпасами: снарядов и патронов при отражении наступления немцев мы израсходовали немало.
В назначенный час полк начал атаку. Дружный огонь, стремительный натиск сломили сопротивление врага. Он начал отходить к Калинину. Пехота завязала бой в пригородном лесу, который калининцы называли Комсомольской рощей, как объяснил мне механик-водитель Иван Августинович, родившийся в этом городе.
— Знакомые места, товарищ майор, — сказал он, когда мы остановились недалеко от леса. — До войны сюда за грибами ходили, пионерский лагерь на берегу Тьмы у нас был. Каждую тропинку здесь знаю... [135]
До наступления темноты мы продвигались вперед. Вышли на рубеж деревня Черкассы, Горбатый Мост, село Брянцево. Каждый километр одолевали с боем. Гитлеровцы сопротивлялись упорно, бросали против нас танки, противотанковую и самоходную артиллерию.
Особенно ожесточенная схватка завязалась у Горбатого Моста, Первым к нему прорвался броневик разведчика младшего лейтенанта Ильи Кузьмича Червоткина. Немцы сразу же сосредоточили по нему сильный артиллерийский огонь. Броневик был подбит. Фашисты подобрались к нему и предложили экипажу сдаться в плен. Советские воины ответили на это огнем. Тогда гитлеровцы решили поджечь машину, рассчитывая, что это заставит экипаж капитулировать. Но разведчики продолжали вести огонь по врагу даже из горящего броневика.
Их было четверо в машине: младший лейтенант И. К. Червоткин, рядовые С. Т. Алехин, В. С. Шоломенцев, Ф. Н. Буняев... Мы похоронили их в братской могиле недалеко от Горбатого Моста вместе с другими боевыми товарищами, погибшими на подступах к Калинину.
Ворваться в Калинин нам так и не удалось. Противник бросил против нас новые части танков и пехоты, противотанковую артиллерию. Бригада была вынуждена перейти к обороне, седлая шоссе Москва — Ленинград. [136]