Звезда на флаге

В жизни военных флотов флаги играют особую роль. «Военно-морской флаг СССР, поднятый на корабле Военно-Морского Флота, является Боевым Знаменем корабля. Он символизирует [143] государственную принадлежность и неприкосновенность корабля, плавающего под ним, а также готовность корабля защищать государственные интересы Союза Советских Социалистических Республик на морских и океанских рубежах, — говорится в Корабельном уставе Военно-Морского Флота СССР. — Военно-морской флаг СССР есть символ воинской чести, доблести и славы, он служит напоминанием каждому военнослужащему корабля о его священном долге преданно служить Советской Родине, защищать ее мужественно и умело, отстаивать от врага каждую пядь родной земли, не щадя своей крови и самой жизни».

В Корабельном уставе записано, что корабли Военно-Морского Флота СССР ни при каких обстоятельствах не спускают своего флага перед противником, предпочитая гибель сдаче врагам Советского Союза.

Кроме Военно-морского на боевых кораблях поднимаются и другие флаги. Например, гюйс, обозначающий ранг корабля, вымпел, свидетельствующий о том, что корабль находится в кампании. Есть также флаги высших должностных лиц государства и Вооруженных Сил СССР, флаг командующего флотом, командующего флотилией, командира эскадры, соединения кораблей. Флаги должностных лиц поднимаются и спускаются по приказанию командиров (начальников), которым они присвоены, на кораблях, где эти лица имеют официальное местопребывание.

Вот такой флаг младшего флагмана я получил право поднимать в декабре 1952 года. Это прямоугольное красное полотнище с изображением звезды и миниатюрного Военно-морского флага в левом верхнем углу. Но обо всем по порядку.

В начале декабря 1952 года подводная лодка, которой я командовал, возвращалась из очередного океанского плавания в базу. В те годы плавали мы интенсивно, особенно на подводных лодках серии «Ленинец», имевших большую автономность и хорошие мореходные качества.

Стояла штормовая погода. Волны периодически накрывали мостик. Льдом покрылись оба орудия, особенно 45-миллиметровое, находившееся в кормовой части ограждения рубки. На леерах антенны висели сосульки.

На подходе к проливу моей главной заботой было разойтись со скалой. Поэтому штурман старший лейтенант В. И. Мурашко получил указание внимательно следить за изменением радиопеленга на радиомаяк, находившийся в южной оконечности одного из островов. Вахтенный офицер и два сигнальщика, пристегнутые за штормовые пояса карабинами [144] к специальным скобам на мостике, несли вахту по два часа вместо четырех обычных. Ледяные волны окатывали нас с головы до ног, и выстоять на мостике больше двух часов было очень трудно.

Только я по старой командирской привычке бессменно находился на мостике. И конечно — промок. Лед толстым слоем покрыл меховую куртку. Особенно мерзли ноги. Вода проникла через бахилы и залила унты.

Воспользовавшись тем, что на вахту заступил помощник командира капитан-лейтенант Анатолий Бенгардт, допущенный к самостоятельному управлению кораблем, я на короткое время спустился в центральный пост. Здесь находился командир БЧ-5 старший лейтенант инженер В. Я. Милованов, назначенный вместо Квасова.

Милованов доложил, что по работе механизмов замечаний нет. У него было усталое лицо, видимо страдал от качки, ведь крен временами достигал 30—35 градусов.

— Проверьте ходовую вахту у дизелей главных гребных электродвигателей, а также на линиях валов, — приказал я. — Подходим к узкости, поэтому стоит усилить бдительность.

В центральный пост вошел корабельный фельдшер старший лейтенант медицинской службы Равич. Увидев меня, насквозь промокшего и обледенелого, он забеспокоился, стал настойчиво требовать, чтобы я переоделся, предложил горячего чаю.

Я последовал его совету. Однако, переодеваясь, почувствовал, что не могу снять унты. Когда наконец стащил их, то оказалось, что пальцы отморожены. Быстро растер их спиртом и вновь отправился на мостик.

Вскоре вошли в пролив. Качка несколько уменьшилась: волны, разбиваясь о береговую черту островов, теряли силу.

Была глубокая ночь. В проливе следовало вести себя особенно осмотрительно. Поэтому штурман периодически докладывал глубину. Один из его докладов озадачил меня. Показания эхолота расходились с глубинами, обозначенными на карте. Не сбились ли с курса? Но нет. Место точное. Так в чем же дело? Только впоследствии я узнал, что глубину изменило недавнее землетрясение.

Поход продолжался. Погода начала улучшаться. Ледяное дыхание Охотского моря сменилось легким ветерком, волна значительно спала, и все мы повеселели: еще один шторм остался позади. Сколько же их пришлось пережить за время службы на Тихом океане!

Один из самых тяжелых разразился в марте 1952 года. [145]

В ту ночь ничто не предвещало неприятностей. Но примерно к трем часам давление начало резко падать. Ветер крепчал буквально с каждой минутой. Пришлось развернуть корабль в разрез волны, так как качка становилась критической. Скорость ветра, замеряли анемометром. К четырем часам она превысила 25 метров в секунду. Волнение достигло семи баллов, то есть высота волны была около восьми метров. Во время одного из замеров сигнальщик доложил — ветром вырвало вертушку анемометра.

Ветер, видимо, достиг максимальной силы. Океан ревел. На мостике надо было кричать во всю мочь, чтобы услышали команду. Лодка с трудом боролась с громадными волнами — то ныряла со страшной силой вниз, то на гребне очередного ревущего вала взлетала вверх. Крен временами достигал 45 градусов, и тогда казалось, что корабль уже не придет в прежнее положение, но лодка начинала крениться в другую сторону, и все начиналось снова.

Я вел корабль с таким расчетом, чтобы удерживать нос против волны под небольшим, до 15 градусов, углом. Главная забота — не свалиться под ветер: это было бы равносильно катастрофе. Беспокоила также мысль о том, чтобы не расплескался электролит аккумуляторных батарей, что могло вызвать короткое замыкание и даже пожар.

Экипаж был приведен в боевую готовность № 1: все матросы, старшины, мичманы и офицеры находились на боевых постах и командных пунктах, а имущество было закреплено по-штормовому еще до выхода в море.

К чести экипажа «Ленинца», замечательные матросы, старшины, офицеры успешно справились с ураганом. Правда, не обошлось без некоторых потерь. Позже, когда начал стихать ветер и с разрешения командования лодка укрылась в одной из бухт, выяснилось, что ураганом сорвало вертикальный руль с нижнего крепления и пострадал легкий корпус корабля. Но это было не так уж страшно. Мы узнали, что во время шторма в океане разломило пополам транспорт серии «Либерти» водоизмещением до 10 тысяч тонн, построенный в Америке в годы войны. Потерпели бедствие и много других транспортов. Океан как бы еще раз напомнил людям, что с ним шутки плохи.

Вспоминая тот ураган, оценивая собственные действия холодным рассудком, я вижу и свое упущение. Мне, конечно, следовало, не дожидаясь, когда разыграется тяжелый шторм, уйти под воду. Впоследствии, будучи командиром соединения подводных лодок на Тихоокеанском, а затем на Северном флоте, я требовал от командиров лодок. [146]

чтобы по возможности пережидали тайфуны и циклоны на глубине.

Что же касается экипажа нашей подводной лодки, то он в тех критических условиях проявил себя самым лучшим образом. За два года непрерывных походов люди сплотились и приобрели хорошую внучку. И большой вклад в это дело внесли наши сверхсрочники, или, как я называю их, хранители опыта и традиций. В те годы командование поставило задачу оставлять на сверхсрочную службу наиболее подготовленных старшин. Понимая всю ответственность этой задачи, я, мой заместитель по политической части капитан-лейтенант И. И. Сосюра, весь офицерский коллектив отнеслись к ее выполнению очень серьезно. Активное участие приняла также партийная организация корабля. И проведенная нами большая работа дала положительные результаты. Мы имели на корабле более 20 высококвалифицированных сверхсрочников...

А поход продолжался. До базы оставалось около суток. Подсчитав по карте расстояние, приказал штурману обеспечить вход в светлое время, так как наверняка встретится лед. А плавание во льдах на дизельных подводных лодках — дело весьма трудное.

Соблюдая все правила, мы благополучно вошли в бухту, где находилась база, и направились к пирсу. Уже издали можно было разглядеть невооруженным глазом выстроившихся на причале моряков. Бледные солнечные лучи морозного декабрьского утра, которые едва пробивались сквозь рваные тучи, высвечивали тщательно надраенные трубы оркестра. Нас встречали торжественно.

Хочу заметить, что в нашем соединении встреча подводных лодок, возвращавшихся из дальних плаваний, всегда происходила в торжественной обстановке. И убежден, что в этом заложен глубокий смысл. Такие мероприятия очень важны не только в моральном, но и в практическом отношении. Ведь здесь, на пирсе, командир лодки, докладывая командиру соединения о состоянии оружия, материальной части и экипажа, в сущности, делает первое сообщение о выполнении задачи и о боеготовности корабля. Мысленно готовясь к такому докладу, я уже с высоты ходового мостика старался отыскать глазами командира части капитана 1 ранга А. П. Котрихова. Наконец увидел его. Коренастый и, как всегда, суровый, он стоял на краю причала. Наш начальник был немногословным и очень выдержанным человеком. Даже в самых сложных ситуациях он никогда не повышал голоса. [147]

Наконец заведены швартовы. Подана сходня. Первым быстро схожу по ней на причал и направляюсь к капитану 1 ранга Котрихову.

Стараюсь вместить в короткий доклад самое главное. Благо есть о чем доложить: задачи, поставленные на время плавания, выполнены экипажем успешно. Однако лицо командира части не выражало никаких эмоций. Хмуря брови, он молча слушал меня. И только по тому, как крепко пожал руку, как коротко произнес: «Добро» — я понял, что начальник остался доволен моим докладом.

Почему-то понизив голос, Анатолий Петрович сказал:

— Завтра в девять ноль-ноль вам приказано быть у контр-адмирала Пантелеева.

— У Пантелеева? — удивленно переспросил я. — По какому вопросу?

— Узнаете завтра, — коротко бросил Котрихов...

Честно признаться, вызов к контр-адмиралу Льву Николаевичу Пантелееву несколько обеспокоил меня. Он не вызывал офицеров по пустякам. Я, например, за всю прошедшую службу ни разу не был у него. Видел лишь издали на совещаниях, на смотрах. И вот, поди ж ты, персональный вызов.

Ночь провел неспокойно. Перебирал в памяти все перипетии дальнего плавания. Не допустил ли каких промахов? Вспомнил, что в проливе Лаперуза при плохой видимости и снежных зарядах встретился с японскими рыбаками. Кавасаки шли с вытравленными сетями. Неужели зацепил одну из сетей и на меня поступила жалоба? Вряд ли. Все меры предосторожности были соблюдены.

Припомнил также, что в одном из проливов мы обнаружили глубины, которые расходились с указанными на карте, о чем донес с моря. Может быть, это заинтересовало адмирала, ведь такое встречается редко?

На всякий случай, направляясь утром в штаб, прихватил с собой карту с маршрутом перехода нашей лодки. Но моя карта не потребовалась.

Пантелеев — строго, по-военному подтянутый адмирал, с темными вьющимися волосами, в которых чуть пробивалась седина, и с приятным лицом, светившимся доброжелательностью, встретил меня приветливо. Поинтересовался, как проходило плавание. Из коротких замечаний я понял, что Лев Николаевич с обстоятельствами нашего плавания знаком. И довольно основательно. Его интересовали детали, отдельные нюансы, обычно отсутствовавшие в официальных донесениях. [148]

— Сколько времени вы командуете лодками? — неожиданно спросил адмирал.

— Восемь лет, — доложил я. — Служил на «щуках», на «малютке», сейчас — на «Ленинце». Приходилось командовать и трофейной немецкой подводной лодкой.

Лев Николаевич поднялся с кресла, прошелся по кабинету. Постоял у длинного стола, на котором были расстелены карты, и, приблизившись ко мне вплотную, сказал:

— Думаем назначить вас командиром части.

Его слова явились для меня полной неожиданностью. Я был готов услышать что угодно, но только не это. А причина для удивления имелась. Командирами частей назначали, как правило, офицеров, которые уже побывали в должности начальника штаба и, кроме того, окончили академию. За моими плечами не было ни того, ни другого. Поэтому, понимая всю полноту ответственности в связи с услышанным предложением, я стал докладывать свои соображения на сей счет. Но контр-адмирал перебил меня:

— Вы же воевали, да еще на Балтике. Это ли не лучшая академия!

В общем, как я понял, моя судьба была предрешена. Поблагодарив за доверие, я отправился в свою часть, обдумывая по дороге сложившуюся ситуацию.

А подумать было о чем. Одно дело — командовать кораблем, другое — частью. Это не просто повышение по службе. Это переход в иное качество, с иным уровнем ответственности и более широким кругом задач.

За двенадцать лет службы в офицерских должностях, и особенно за годы командования подводными лодками, я находился в подчинении у многих командиров соединений. Так что было у кого поучиться, особенно у тех, под чьим руководством воевал, выходил в море. Как я понимал, для достижения поставленных целей от командира соединения требовалась непреклонная воля и твердость в осуществлении главной задачи — обеспечить боеспособность кораблей. Но твердость и воля немыслимы без компетентности, без знания материальной части, оружия, тактики и оперативного искусства, а особенно без знания подчиненных, в первую очередь командиров кораблей. Было мне известно и то, что командиру соединения, как никому другому, требовались умение и решительность взять на себя всю полноту ответственности, особенно в чрезвычайных обстоятельствах. Отдавал я также себе отчет и в том, что при весьма широком круге обязанностей, которые возложены на командира, решить [149] их в одиночку, без постоянной и умелой опоры на политорганы и штаб, невозможно.

Прибыв в соединение, я направился для доклада к командиру капитану 1 ранга Николаю Павловичу Нечаеву, сменившему недавно Савича-Демянюка. Нечаев прибыл на Дальний Восток с Северного флота, где успешно воевал, командуя подводной лодкой, а затем, уже после войны, — частью подводных лодок.

Новый командир соединения принял меня сдержанно. Некоторое время он внимательно рассматривал меня, видимо пытаясь понять, что собой представляю. Затем разговор зашел о части, которой мне предстояло командовать. Нечаева, видимо, удовлетворил мой доклад. Он приказал начальнику штаба капитану 1 ранга А. Е. Резникову подготовить приказ о моем назначении и попутно разъяснил порядок приема должности.

Состав части, в командование которой предстояло вступить, был мне известен. Знал я предстоящий объем работы. Знал и моего предшественника Н. Е. Чиркова, эрудированного, интеллигентного, но очень больного человека. Однако только впоследствии понял: принять часть — дело далеко не простое. Прежде всего следовало хорошо познакомиться со штабом, тщательно изучить его функции как органа управления и организации подготовки кораблей, обеспечения установленной боевой готовности.

Начальником штаба был капитан 2 ранга Е. И. Медведев, мой однокашник. Заместителем,командира по политчасти — капитан 2 ранга П. Е. Ярощук, опытный политработник, пользовавшийся солидным авторитетом. Как я впоследствии убедился, служкить вместе с ним было легко.

Знакомство с флагманскими специалистами показало, что штаб укомплектован опытными офицерами, прошедшими войну и на море и на суше. Но «щуки», как я сразу отметил, плавали мало, некоторые из них находились в ремонте. Однако в целом состояние части произвело хорошее впечатление. Одна из подводных лодок, командиром которой был капитан 3 ранга В. Ф. Индыков, владела призом за торпедные стрельбы.

Наступила зима 1952/53 года, началась усиленная боевая подготовка — отработка и прием курсовых задач. В ходе ее я выявил немало недостатков и в содержании кораблей, и в выучке личного состава. В практике боевой подготовки опыт войны, к сожалению, использовался здесь еще не в полную меру. Лишь подводная лодка П. Бадигина получила высокую оценку, она же в конце года завоевала приз за торпедную [150] подготовку. Имелись у меня замечания и по работе штаба. Ефим Иванович Медведев был неплохим начальником штаба и оказывал мне существенную помощь. Но, присмотревшись поближе, я заметил, что работники штаба порой излишне пристрастны к бумагам, распискам и различным письменным подтверждениям по поводу выполнения любого приказания. Не все флагманские специалисты хорошо знали положение дел на кораблях, а кое-кто даже работал с неполной отдачей.

К тем, кто работает таким методом, я отношусь с предубеждением. Да и не только я. Люди, помнящие пятидесятые годы, наверное, не забыли, что именно тогда начался поворот во взглядах на деловые качества человека. Если мне не изменяет память, тогда же впервые заговорили о научной организации труда. Началась борьба с длинными совещаниями и многословием. Родилось движение за экономию времени, за четкость и продуманность решений. Именно так, деловито и целеустремленно, должен был, на мой взгляд, работать штаб.

А тон в работе, как известно, задает начальник штаба. Пришлось порекомендовать Медведеву резко сократить переписку, разъяснить, что надо активнее использовать своих заместителей, а главное — чаще бывать на кораблях, проводить учения.

Справедливости ради должен сказать: начальник штаба правильно понял мои требования и перестроил деятельность офицеров штаба. Бумажные потоки стали быстро мелеть, а в работе коллектива появился тот стиль, который можно было назвать деловым.

Флагманским инженером-механиком бригады являлся инженер-капитан 3 ранга Яков Спиридонович Коваленко — подводник с большим опытом. В войну на Балтийском флоте он был командиром электромеханической боевой части на прославленной «С-13», которой командовал капитан 3 ранга Александр Иванович Маринеско. Как же нам пригодился боевой опыт Коваленко при отработке действий экипажей подводных лодок... С ним у нас и до сего времени очень хорошие отношения. Долгое время он был заместителем начальника Военно-морского инженерного училища имени Ф. Э. Дзержинского в Ленинграде. Готовил кадры для флота. Здесь, как и у нас, внес много ценного и в учебный процесс, и в совершенствование оборудования новых подводных лодок.

Помнится, в одном из походов лодки под командованием [151] капитана 3 ранга В. Ф. Индыкова мы, находясь на приличной глубине, стали проводить учение.

— Пройду по отсекам,— доложил мне Коваленко,— проверю действия аварийных партий.

Не скажу точно, сколько прошло времени, но вдруг поступил доклад:

— Центральный! В пятый отсек поступает забортная вода...

«Коваленко вводные дает», — подумал я, однако слово, которое он произнес дальше, заставило изменить это предположение.

— Фактически, — донеслось из пятого отсека после некоторой паузы.

Добавленное к докладу слово «фактически» свидетельствовало о многом. Это уже была не вводная: лодку начало затапливать в районе дизельного отсека. В этом мы вскоре убедились: корабль стал слегка погружаться с дифферентом на корму, глубина увеличивалась.

Реакция командира была мгновенной:

— Продуть балласт, всплывать на поверхность!

По этой команде сжатый воздух, давление которого было снижено до среднего уровня, из магистрали высокого давления устремляется через групповой клапан{8} в цистерны главного балласта, выдавливая воду. А лодка стремительно всплывает на поверхность.

Но в данном случае этого не произошло. Мгновенной была и моя реакция.

— Отставить всплытие! — подал я другую команду. — Удерживать глубину 30 метров.

Лодка осталась на указанной глубине. А командир корабля посмотрел на меня с искренним изумлением. «Как же так, — читалось в его взгляде. — Поступает забортная вода, мы можем утонуть, а вы запрещаете всплывать на поверхность?»

Мне было понятно его недоумение: он не имел опыта боевых действий. А подводники, которые прошли через войну, хорошо знали, что ни в коем случае при любой аварии нельзя тотчас всплывать на поверхность, не разобравшись в ситуации. Сплошь и рядом наверху опасность была во много раз большей, нежели на глубине. Там могли оказаться корабли и самолеты противника, все то, с чем экипажу подводной лодки встречаться крайне нежелательно. [152]

Впрочем, и в мирное время не следует импульсивно, поддаваясь чувству самосохранения, при любой опасности немедленно всплывать на поверхность. Наверху возможен шторм, представляющий опасность для аварийной лодки. Кроме того, нет никакой гарантии, что в момент всплытия над лодкой не окажется надводное судно. Тогда ее гибель практически неминуема. И последнее. При аварийном всплытии расходуется масса сжатого воздуха. А каждый опытный подводник знает, что воздух и энергию надо расходовать очень экономно.

В общем, я решительно запретил всплытие. И, как вскоре выяснилось, поступил правильно. Через некоторое время после первого доклада из пятого отсека поступил второй:

— Центральный! Нахожусь в пятом отсеке. Дал противодавление. Течь прекращается.

Спокойный и ровный голос флагманского механика в одно мгновение разрядил напряжение, царившее в центральном посту. Оказавшись вблизи пятого отсека, Коваленко первым вошел в него и возглавил борьбу за живучесть.

Действовал он со знанием дела: столько пробоин пришлось заделывать ему за время войны! Так фронтовой опыт флагманского механика помог нам избежать неприятностей. А случай этот, спустя многие годы, я помню во всех подробностях потому, что он наглядно иллюстрирует и значение опыта Великой Отечественной войны, и необходимость его применения в боевой подготовке в мирное время.

Не могу не сказать добрых слов об офицере штаба флагманском штурмане капитан-лейтенанте В. Г. Медведеве, однофамильце начальника штаба. Военно-морское училище он закончил после войны, однако имел боевой опыт. Правда, не морской, а сухопутный: прямо с курсантской скамьи его направили сражаться на сухопутный фронт.

Пройдя всю войну, Василий Григорьевич закончил затем Военно-морское училище.

Как флагманский штурман он находился на высоте положения. И в том, что штурманы наших лодок были на хорошем счету в соединении, большая заслуга именно Медведева...

Одним из первоочередных мероприятий, осуществленных мною на первых порах, было усовершенствование дежурно-вахтенной службы. Офицеры штаба в обязательном порядке проверяли организацию борьбы за живучесть корабля только силами вахты и дежурной службы. Практиковались также внезапные вызовы экипажей на лодки по тревоге в [153] ночное время. В условиях сложного базирования и непростой ледовой обстановки такие меры крайне необходимы.

Но главные усилия были все же сосредоточены на проведении боевой подготовки в море. Только в море можно по-настоящему отшлифовать действия экипажей. Вот почему в те годы я редко находился на берегу. Я любил «щуки» и очень хорошо знал их. За годы флотской службы уже в третий раз вплотную сталкивался с этими истинными тружениками моря.

Но шло время, и приходилось констатировать, что лодки серии Щ устаревали. На вооружение отечественного Военно-Морского Флота поступали новые корабли, значительно превосходившие по всем тактико-техническим данным наши старые «щуки».

Да, все меняется. И наступил день, когда наших дорогих старушек пришлось списывать в металлолом. Специальная комиссия, тщательно обследовав их состояние, вынесла окончательный приговор: «К дальнейшей эксплуатации непригодны».

Мне было приказано вести их к месту последней стоянки. Никогда не забуду это скорбное плавание. Вытянувшись в кильватерную колонну, мы следовали по грохочущему штормовому океану в порт, где наши «щуки» должны были разрезать на металл. Я находился на головной подводной лодке.

На душе было муторно. И не только потому, что нас швыряло штормом из стороны в сторону, но и потому, что тяжело было расставаться с кораблями.

О многом передумал я в том походе. Вспомнил, как впервые ступил на борт своей первой «щуки», вспомнил о походах в огненной Балтике, о счастливых минутах атак и о тяжких часах борьбы за живучесть лодок. Это были надежные корабли, выдерживавшие тяжелые повреждения. Перед мысленным взором пронеслись океанские плавания и все эпизоды, связанные с командованием не одной, а последовательно несколькими лодками серии Щ, которые действовали на многочисленных учениях.

Припомнилось все, что знал о создателе этих легендарных кораблей, о конструкторе первых советских подводных лодок — лауреате Государственной премии, докторе технических наук, профессоре Борисе Михайловиче Малинине...

Свою жизнь он связал с морем и с кораблями еще в 1907 году, когда поступил на кораблестроительное отделение Политехнического института в Петербурге. Сильно бедствовал, потеряв родителей. Чтобы добыть средства для жизни, [154] работал во время каникул на Путиловском заводе, плавал кочегаром на торговых судах, на них же совершил длительный поход из Одессы на Дальний Восток.

В 1926 году Совет труда и обороны утвердил программу строительства новых боевых кораблей, в том числе и подводных лодок. Создается конструкторское бюро, возглавлять которое по праву доверено Малинину. В крайне сжатые сроки бюро решило ряд сложнейших теоретических и технологических задач. И вот в марте 1927 года закладываются первые три лодки серии Д — по имени головной, которую назвали «Декабристом». Затем,бюро стало разрабатывать лодки серии Л («Ленинец»), по тому времени уникальные корабли. Они имели не только артиллерийское и торпедное оружие, но и были способны производить минные постановки. Кстати, на Балтике и на Севере на минах, поставленных с «ленинцев», подорвался не один вражеский корабль. Третья серия и была серией знаменитых «щук», которые по праву считались одними из наиболее удачных лодок времен второй мировой войны.

Малинин в числе первых пришел к выводу, что с появлением радиолокации время дизельных подводных лодок фактически прошло. Предсказав конец эпохи дизельных подводных лодок времен войны и по их техническим возможностям, Малинин сделал вывод о возможности создания атомного подводного флота.

Как известно, первые атомные подводные лодки появились в середине пятидесятых годов. Но еще в 1947 году Борис Михайлович Малинин писал: «Если считать, что в недалеком будущем возможно появление сверхмощных двигателей, питаемых внутриядерной (атомной) энергией, то... основным условием успеха подводной лодки является правильный выбор направления, в котором должна идти ее эволюция». И время показало, насколько пророческими оказались эти слова...

После ошвартовки к заводскому причалу экипажи были построены на берегу. Я обошел строй, сердечно поблагодарил матросов, старшин, мичманов и офицеров за службу, пожал всем руку. А когда направился с территории завода на выход, на всех лодках вдруг загудели тифоны. «Щуки» как бы прощались со мной. И было от чего сжаться сердцу...

Вскоре приказом главнокомандующего ВМФ я был назначен командиром части подводных лодок, находившейся в одной из удаленных баз.

С тех пор прошло 30 лет, но я и сегодня с удовольствием вспоминаю это замечательное время. Все было интересным [155] и новым, начиная с самих лодок, отличавшихся от знакомой мне «малютки» военного времени и водоизмещением и вооружением. Это были замечательные корабли, с большой скоростью хода и исключительно маневренные. Единственное, чего не хватало на них, так это радиолокации, что затрудняло плавание в тумане.

Техническое состояние кораблей, по докладам моего однофамильца начальника штаба капитана 2 ранга С. Г. Егорова, начальника политотдела капитана 3 ранга К. И. Швецова, а также флагманских специалистов, оказалось превосходным. Но командный состав отличался молодостью. Офицеры даже не были допущены к самостоятельному управлению лодками. Поэтому предстояла еще большая работа.

Международная обстановка в то время была сложной. Накал «холодной войны» не снижался. А в отдельных районах земного шара вовсю полыхал пожар горячей войны. Шли жестокие бои в Корее, в Индокитае. Агрессивные устремления империалистов США становились все масштабнее.

Вполне естественно, что в этих условиях наша партия и правительство проявили особую заботу об укреплении обороноспособности государства. В строю советского Военно-Морского Флота становились новые корабли, в том числе и подводные лодки, предназначенные для действий на морских и океанских театрах. Готовить командиров и экипажи для таких лодок и было поручено нашей части.

Первым, с кем мне предстояло работать рука об руку, был капитан 3 ранга Константин Иванович Швецов, образованный политработник и скромный, уравновешенный человек. Политработу он знал хорошо и пользовался большим авторитетом у личного состава. Особое внимание он уделял молодежи. Константин Иванович любил повторять вычитанную где-то фразу: «Искусство старения заключается в том, чтобы быть для молодых опорой, а не препятствием, все понимающим учителем, а не соперником». Этот принцип мы с замполитом применяли и в воспитательной работе с офицерами.

В те дни выдвигалась задача совершенствовать использование подводных лодок не одиночно, а в составе групп. Страстным пропагандистом групповых боевых действий подводных лодок на Тихоокеанском флоте был контр-адмирал Лев Петрович Хияйнен, командующий подводными силами ТОФ, а впоследствии начальник кафедры в Военно-морской академии. [156]

Некоторые его идеи не были осуществлены (они опережали свое время), однако все то, что соответствовало тогдашнему уровню техники и вооружения, мы с успехом использовали в боевой подготовке. При отработке действий командиров подводных лодок основное внимание уделялось их практическому обучению в море, в условиях, максимально приближенных к боевым. С этой целью был создан противолодочный рубеж по типу балтийских, которые нам приходилось преодолевать в войну. Здесь находились противолодочные сети и мины. Мины были учебными, без взрывчатки, но сам факт их присутствия оказывал определенное психологическое воздействие на экипаж, и в первую очередь на командиров кораблей, которым в процессе, выполнения многочисленных вводных о полученных боевых повреждениях предписывалось форсировать эти рубежи.

Кое-кто из офицеров не справлялся с подобной нагрузкой, не выносил скрежета минрепов и противолодочных стальных сетей, в которых запутывались лодки. Люди терялись и, естественно, не могли преодолеть противолодочный рубеж. Короче говоря, не выдерживали проверки на волевые качества. Таким офицерам мы были вынуждены отказывать в продвижении на (должность командира корабля.

Зато те, кто выдержал проверки, в большинстве своем стали впоследствии крупными флотскими военачальниками, в том числе Н. И. Беляков, Я. И. Криворучко, В. Я. Корбан, В. Г. Белышев.

В те годы моя жизнь протекала в основном в море, и большей частью на глубине. Каждый месяц я и большинство офицеров штаба и политотдела находились по 25—28 ходовых суток в отрыве от берега.

Особой заботы требовали молодые командиры подводных лодок. Их надо было научить управлять кораблем, использовать оружие, торпеды, артиллерию, действовать решительно и расчетливо, не теряться в сложной ситуации, особенно в период борьбы за живучесть и непотопляемость лодки в подводном положении. В общем, шла интенсивная морская выучка с выходом всех кораблей на рейды в маневренные районы. Этим ответственным делом занимались мы с начальником штаба Сергеем Григорьевичем Егоровым, в связи с чем штаб части был разбит на две группы. В мою группу входили замечательные специалисты: флагманский штурман старший лейтенант Степаненко, флагманский механик инженер-капитан 3 ранга П. К. Майсая и флагманский специалист радиотехнической службы капитан-лейтенант Бернадинер. [157]

Подводное маневрирование, срочные погружения, атаки надводных кораблей, прорыв рубежей проводились днем и ночью. Как правило, после дневной учебы часть подводных лодок становилась на якоря, а часть посылалась в ночь в районы, предусмотренные для производства ночных торпедных атак. Особенно интенсивно велась подготовка командиров к торпедным стрельбам по скоростным маневрирующим целям при стрельбе полным залпом торпед.

В рейдовых сборах и морской учебе части неоднократно участвовал командир нашего соединения контр-адмирал Евгений Георгиевич Шулаков, в прошлом участник боевых действий, командир соединения на Балтийском море. Особую заботу проявлял он о совершенствовании тактики использования торпедного оружия. Мы, в те годы молодые командиры, многому научились у этого мудрого, опытного моряка, неизменно спокойного и уравновешенного человека. Евгении Георгиевич .пользовался огромным авторитетом у всего личного состава, а командиры с любовью величали его батей...

Мои помощники, находившиеся на берегу, не жалели сил, чтобы организовать досуг моряков. Большую популярность приобрели состязания футбольных команд. Каждый экипаж выставлял команду, капитаном которой был, как правило, командир корабля.

Схватки велись горячие, ведь в числе болельщиков находились члены наших семей и родственники. Особенно «болели» за своих отцов ребятишки. И папы старались проявить себя самым лучшим образом.

Занятия спортом приносили огромную пользу, особенно подводникам, чья подвижность в период плавания очень ограничена.

Что и говорить, много забот было у командира и политработника. Я упомяну еще об одной, о которой пока не говорил, — о подсобном хозяйстве. Многое делал для его успешной работы энергичный и инициативный офицер-хозяйственник Г. Н. Боярский. Вспоминаю, с каким счастливым выражением лица он сам развозил по кораблям созревшие овощи, доставляя их прямо на рейды.

Имел Боярский и связь с рыболовецкими колхозами. Наши моряки помогали ловить рыбу, и нам в благодарность давали часть улова, что было очень кстати...

Осенью 1954 года впервые за четырехлетнюю службу на Дальнем Востоке мне предоставили отпуск с выездом в европейскую часть страны (в те времена офицер имел право на такой отпуск раз в три года). Я отлично провел его [158] с семьей. Вылетели в Москву самолетом Ил-12. Это был тяжелый полет, что-то около 37 часов в воздухе и более 10 посадок! (Как изменилось все сейчас. Лайнер Ил-62 доставляет пассажиров на Дальний Восток за 8—9 часов.) После Москвы наш путь лежал на юг, в солнечный Крым. Правда, уже стоял ноябрь, но там еще было солнечно.