Важные перемены
У меня в жизни произошло событие, определившее всю дальнейшую судьбу. Однажды, когда после утомительного ночного дежурства по дивизиону подводных лодок я прибыл на плавбазу, меня пригласил к себе Ярошевич. Начал он издалека. «Как настроение, как самочувствие?» Я хорошо изучил своего командира и понял, что все эти вопросы лишь прелюдия к важному разговору.
Так оно и получилось. Вздохнув, Ярошевич сказал:
— Поступил приказ командующего флотом. Вам надлежит сдать дела и отправиться в тыл — на учебу в классы командиров подводных лодок.
Не скажу, что это сообщение явилось для меня неожиданностью. Ранее Ярошевич заговаривал со мной об этой перспективе, но я, поблагодарив, отказался от предложения, сославшись на то, что учиться буду после войны. Тогда командир согласился со мной. И вот приказ. Мое желание остаться на действующем флоте не совпало с мнением командования. Пришлось собираться в дорогу. А как тяжело было расставаться с боевыми друзьями!
На Финляндский вокзал, откуда уходил поезд в Новую Ладогу, меня пришли провожать почти половина членов экипажа нашей «Щ-310», а также друзья—офицеры с других подводных лодок дивизиона. Матросы и старшины не [81] скрывали своего огорчения нашим неожиданным расставанием. На войне у людей, прошедших тяжелые испытания, появлялась большая привязанность друг к другу и, я бы сказал, вера в командиров. Чего греха таить, среди моряков бытовало понятие о везучих и невезучих командирах. В то время, конечно, об этом не говорили вслух. Но эта мысль была высказана много лет спустя, при встрече после войны. А тогда, расставаясь, я успокаивал своих краснофлотцев, обещал им, что скоро вернусь, что к началу кампании 1944 года закончу курсы и снова буду на корабле. Но в горле будто застрял тяжелый ком, и на душе было сумрачно. А когда тронулся поезд, я долго стоял на вагонной ступеньке, не в силах оторвать взгляда от тесной группы товарищей, с которыми был намертво связан морем, боевыми походами, тяжкими испытаниями...
Через Ладожское озеро переправлялся на буксире глубокой ночью. На палубе было тесно и тихо. Пассажиры молча прислушивались, не раздастся ли надсадный гул авиационных моторов. А буксир, бодро стуча двигателем, с потушенными огнями двигался по озеру в абсолютной темноте. Невольно подумалось, как капитан находит верную дорогу? А потом вспомнил, как сам буквально ощупью добирался до Лавенсари. Видно, война выработала у моряков не только необходимые навыки, но и интуицию, те особые качества, которые позволяли успешно водить корабли в самых неподходящих условиях.
От Тихвина кружным путем, в составе группы таких же, как я подводников, направленных на учебу, ехал в Москву. В Главном морском штабе узнали, что далее следует направляться в Махачкалу, где в то время находился Учебный отряд подводного плавания имени С. М. Кирова, эвакуированный из Ленинграда. При нем-то и находились офицерские классы по подготовке командиров подводных лодок и противолодочных кораблей.
В Махачкалу ехали в компании подводников из других соединений подводных лодок флота, многие — были знакомы мне: с капитан-лейтенантом Валентином Петровичем Александровым, старшим лейтенантом Геннадием Трофимовичем Кудряшовым, старшим лейтенантом Львом Петровичем Ефременковым, который после окончания классов участвовал в качестве помощника командира в походах подводной лодки «С-13» под командованием капитана 3 ранга Александра Ивановича Маринеско и с другими товарищами.
Добирались через Курск и Ростов. Только недавно здесь отгремели жестокие бои. Война оставила после себя разруху [82] и пепелища. На всем пути нам не встретилась ни одна целая железнодорожная станция. Вместо них стояли палатки или наспех сколоченные будки. Вдоль дороги — масса разбитых, покореженных танков, автомашин, орудий.
Особо тягостное впечатление на меня произвел Ростов. Этот город дважды переходил из рук в руки и, как показалось, был почти полностью разрушен.
Но железная дорога работала четко, поддерживался образцовый порядок. Сплошным потоком в направлении фронта двигались эшелоны с войсками, военной техникой, танками, артиллерией.
Где-то в районе Невинномысской мы пересекли рубеж, где недавно проходила линия фронта. И сразу все вокруг изменилось. Замелькали неповрежденные станционные постройки и здания, необгоревшие деревья. И что удивительно — работал даже рынок, где продавалась различная снедь. Такое могло привидеться тогда только во сне. Правда, из-за отсутствия средств мы ничего не могли купить: на фронте деньги не требовались, а денежные аттестаты мы отсылали семьям...
И вот Махачкала. Учебный отряд размещался за городом, в здании сельхозинститута. Командовал им контр-адмирал Максим Петрович Скриганов — один из старейших подводников. До войны он возглавлял бригаду подводных лодок на Тихоокеанском флоте. А нашим непосредственным начальником, командиром офицерских классов по подготовке командиров подводных лодок и противолодочных кораблей был капитан 1 ранга Александр Вацлавович Витковский.
Без раскачки принялись за учебу. В состав учебных групп входили подводники и противолодочники — офицеры с трех действующих флотов: Северного, Балтийского и Черноморского. Совместная учеба и в процессе ее обмен боевым опытом принесли всем большую пользу. Время летело незаметно. Науку боевого применения подводных лодок мы постигали уже с учетом опыта Великой Отечественной войны. С .этой целью большинство преподавателей классов побывали на действующих флотах, где собрали и обобщили боевой опыт. Так, капитан 1 ранга А. А. Ждан-Пушкин творчески использовал в своих лекциях практику боевых действий балтийских подводников, капитан 3 ранга К. Д. Доронин не раз к тому времени побывал на Северном флоте, а капитан 3 ранга П. Е. Савицкий — на Черноморском. Некоторые преподаватели сами участвовали в боевых действиях, были награждены орденами и обогатили свои недюжинные знания бесценным практическим опытом. [83]
Особое внимание обращалось на практику выхода в торпедные атаки с применением новых приемов по уклонению от противолодочных сил противника. В самых различных ситуациях мы выполняли сотни атак с использованием приборов торпедной стрельбы.
Большую помощь оказали нам новые учебники, написанные нашими преподавателями: начальником цикла капитаном 3 ранга Константином Дмитриевичем Дорониным, капитаном 3 ранга Леонардом Яковлевичем Лонцихом, капитаном 3 ранга Петром Егоровичем Савицким.
С Константином Дмитриевичем Дорониным я переписываюсь по сей день. Знаю, что он работает над книгой воспоминаний, в которой, насколько мне известно, подробно рассказывает о малоизвестных эпизодах военных будней, а конкретно — о подготовке командиров подводных кораблей, многие из которых после выпуска прославили наш флот на всех театрах боевых действий.
Говоря о Константине Дмитриевиче, не могу не упомянуть его брата, известного киноактера Виталия Доронина, чей талант особенно ярко проявился в замечательном фильме «Свадьба с приданым».
Теорию подводных лодок вел инженер-капитан 2 ранга Константин Флегонтович Игнатьев. Наука эта сложная. Теория определяет физические процессы, проходящие при погружении, всплытии, изменении глубины плавания корабля, а также в период борьбы за его живучесть. Несмотря на сложность этой науки, Игнатьев преподносил ее нам в доступной, хорошо усвояемой форме.
Тактику боевого использования подводных лодок читал А. А. Ждан-Пушкин. О нем я уже рассказывал. Запомнились и другие преподаватели: инженер-капитан 2 ранга Владимир Ильич Ильичев, читавший устройство подводных лодок, и капитан 1 ранга Михаил Михайлович Семенов, который вел материальную часть торпедного оружия.
Учебный процесс был очень насыщенным, а требования — жесткими. Ничего не поделаешь — война. Хотя сам факт организации таких классов, бесперебойно функционировавших в суровые военные годы, являлся наглядным свидетельством мощи нашего государства, непоколебимой уверенности народа в своем будущем, в победе над врагом.
В августе 1944 года состоялись выпускные экзамены. Пришла пора разъезжаться по своим флотам. Я отправился на родную Балтику. Снова Ладожское озеро. Буксир. Ночь. Ровный стук дизелей. После швартовки пассажиры впотьмах выходили на небольшой причальчик, заваленный различными [84] грузами. Спотыкаясь о бочки и ящики, они обсуждали, как лучше найти дорогу среди штабелей. Я громко крикнул:
— Держитесь правее!
И вдруг услышал:
— Товарищ старший лейтенант... Егоров!
Не успел решить, кто бы это мог быть, как попал в чьи-то могучие объятия. Рядом послышались другие голоса. И я оказался в тесном кругу рослых моряков.
Ба! Да это же свои! Товарищи со «Щ-310». Вот радость!
Встреча была волнующей. Оказалось, что наша «Белуха» вместе с другими лодками проходила на Ладожском озере ходовые испытания после ремонта и одновременно отрабатывала задачи боевой подготовки, в том числе и торпедные атаки по кораблям «противника». Целью служил старый миноносец «Сибирский стрелок», ставший к тому времени вспомогательным кораблем Ладожской военной флотилии и получивший новое название — «Конструктор». Боевые товарищи, прослышав, что я должен прийти на буксире, вышли меня встретить.
Командиром нашей «Щ-310» стал капитан 3 ранга С. Н. Богорад: Ярошевича назначили командиром на крейсерскую лодку «К-53».
Всю ночь до самого утра я просидел с товарищами во втором отсеке лодки, где не было запасных торпед и потому все могли разместиться. Вспоминали былые походы, удачи и неудачи, особенно дни блокады и кампанию сорок второго года.
Там же, на Ладожском озере, я был назначен стажером командира своей же подводной лодки «Щ-310». Но пробыл в этом качестве недолго. Вскоре, преодолев сложные Ивановские пороги на Неве, лодка перебазировалась в Кронштадт. Здесь я прибыл к начальнику отдела кадров. Им оказался мой бывший комдив капитан 2 ранга М. В. Федотов.
Встретил он меня почему-то не очень радостно. Долго вертел в руках предписание. Потом, ни о чем не спросив, буркнул: «Ждите приказ». Этот приказ явился для меня полной неожиданностью. Я получил назначение помощником командира на недостроенную подводную лодку «Щ-414». Когда она будет достроена — никто не знал. А ведь шел 1944 год! Наши войска победоносно громили фашистов на всех фронтах. Балтийский флот активно участвовал в наступательных операциях Ленинградского фронта. Но враг занимал еще Прибалтику, предстояли тяжелые [85] бои не только на суше, но и на море. Я не представлял своей жизни вне этих событий.
После долгих раздумий написал рапорт на имя комбрига и отправился к нему на прием в Кронштадт. Капитан 1 ранга С. Б. Верховский несколько раз перечитал рапорт, затем оторвал взгляд от бумаги, внимательно посмотрел на меня:
— Это вы были на «Щ-310» старпомом в сорок третьем?
— Так точно, — подтвердил я.
— Стало быть, на любую лодку, но только плавающую?
— Очень прошу, — не колеблясь ответил я.
— А если командиром на «малютку»? Справитесь?
— Приложу все силы, товарищ капитан первого ранга.
Так я стал командиром подводной лодки «М-90». Корабль маленький. Водоизмещение всего 255 тонн. Личного состава 21 человек, в их числе командир и три офицера. А вооружение, как говорится, раз, два и обчелся. Лодка могла взять с собой всего две торпеды и имела 45-миллиметровую пушку с запасом снарядов.
Но это был подводный боевой корабль, и командир на нем, как и всюду, — командир. Он отвечал за лодку, за людей, за успешность выполнения боевых задач. Причем ответственность командира здесь была даже выше, так как именно «малютки» требовали от экипажа великого мастерства. И вот почему. На лодках среднего и большого водоизмещения всех основных механизмов было по два, а значит, имелся резерв: два дизеля, два гребных электродвигателя и генератора, две линии вала. На «малютках» же их было по одному. Это означало: если из-за плохого обслуживания выйдет из строя, к примеру, дизель — пиши пропало. Корабль застрянет без движения посреди моря, ибо резервных средств на нем не было...
Вручая предписание, командир бригады сказал:
— Изучайте корабль, его организацию, личный состав. Через десять суток проверю.
В то время не практиковались экзамены на допуск к самостоятельному управлению кораблем. Это сейчас в зачетных листах перечислено более десятка различных дисциплин, по которым командование соединением и флагманские специалисты экзаменуют молодых командиров. Однако не скажу, что проверка, которую мне устроил Верховский, была из легких.
В сопровождении дивизионного механика инженер-капитана 2 ранга Николая Ивановича Мамонтова он прибыл на лодку, как и обещал, через 10 суток. И началось! Проверяющие [86] прошли со мной по всем отсекам. Я докладывал устройство и назначение буквально каждого механизма, прибора, клапана, запускал компрессор, снимал показания с различных шкал, включал и выключал электроприборы, обслуживал системы погружения и всплытия, а также аварийного продувания главного балласта.
Экзамены закончились ночью. А на следующий день Верховский вышел со мной в море и там проверил мои навыки по управлению кораблем. Проверкой, видимо, он остался доволен, поскольку уже в ноябре 1944 года мне было приказано отправиться в составе группы других подводных лодок в Ханко.
Финляндия к тому времени вышла из войны и в соответствии с договоренностью советские боевые корабли перебазировались в финские порты Турку, Хельсинки, а также в Ханко. Здесь я вступил в оперативное подчинение бывшего своего начальника, тогда командира дивизиона подводных лодок, капитана 1 ранга А. Е. Орла, штаб которого находился на плавбазе «Смольный». Встретил он меня сердечно. Поздравил с назначением на командирскую должность и приказал готовиться к боевому походу.
Я начал подготовку с тщательного изучения своих подчиненных. Ведь командир, будь он даже семи пядей во лбу, в одиночку не выполнит ни одной задачи. Мой предшественник капитан-лейтенант Юрий Сергеевич Руссин (кстати, он отправился на командирские классы, которые я только что окончил) перед уходом подробно охарактеризовал всех членов экипажа, состояние корабля и вооружение. Однако необходимо было самому хорошо узнать людей, выяснить, кто на что способен.
По моей просьбе командир дивизиона разрешил мне выйти в море в один из районов финских шхер для отработки действий экипажа и проверки механизмов. Сопровождал нас тральщик. В отличие от подводных лодок типа Щ «малютки» погружались стремительно, уходили под воду за 25—30 секунд. В таких условиях и действия экипажа должны быть четкими и стремительными. Так оно и было. В целом подчиненные оставляли хорошее впечатление. Особенно старшины сверхсрочной службы. До сих пор вспоминаю с чувством признательности главного старшину Глазунова. Возглавлял он команду торпедистов, но был отлично подготовлен и к выполнению других обязанностей. Мог быть сигнальщиком, мог замещать старшину команды трюмных [87] машинистов, обеспечивал срочное погружение лодки, обслуживал работающий дизель. Так как количество личного состава на «малютке» ограничено, такой старшина-универсал являлся для нас просто находкой.
До войны Глазунов работал в Ленинграде на Монетном дворе, был ювелиром. И хотя дело это, как известно, тонкое, деликатное, обладал недюжинной силой. Достаточно сказать, что во время перегрузок торпед он переворачивал их с завидной легкостью.
Старшиной команды мотористов был главный старшина Григорьев. С ним я совершил три боевых похода. И во всех трех дизель работал безотказно. Это ли не лучшая аттестация специалисту!
Хорошее впечатление производили и другие моряки: старшина команды электриков главный старшина Славинский, старшина команды трюмных машинистов старшина 1-й статьи Леонов. Отличным специалистом был боцман подводной лодки главный старшина Капалин, моя правая рука во время плаваний как в надводном, так и в подводном положении. На глубине — он рулевой на горизонтальных рулях, а наверху — сигнальщик. В штормовую погоду Капалин трогательно опекал меня. Бывало, чуть заметит крупную волну, кричит: «Держитесь за тумбу!» Его предупреждения были всегда своевременными: волны, накрывавшие нас с головой, могли унести за борт.
Все сверхсрочники были старше меня по возрасту, все прошли серьезную боевую школу. Хорошо проявляли себя краснофлотцы и старшины срочной службы.
Несколько сложнее обстояло дело с командным составом. Штурманом (он же помощник командира) на «М-90» служил опытный, толковый офицер старший лейтенант Михаил Васильевич Березин. Однако перед самым выходом в Ханко он заболел. На смену прислали из резерва лейтенанта Александра Ивановича Ярушникова, ранее служившего в Совторгфлоте. На лодках он никогда не плавал. С прокладкой курса в общем-то справлялся, но самостоятельную вахту нести не мог.
Второй строевой офицер — командир БЧ-2-3 лейтенант Василий Михайлович Кирюшов служил на «малютках» второй год. Дело свое знал. Был неплохим минером и артиллеристом. Однако не выносил качки и потому в надводном положении тоже не мог нести вахту.
Надежной опорой и поддержкой являлся для меня командир электромеханической боевой части инженер-капитан 3 ранга Михаил Иванович Колушенков. Опытный механик, [88] ранее служивший на лодке серии С, он отлично выполнял свои обязанности.
Итак, началась подготовка к боевому походу. По очереди с другой лодкой «М-102» мы должны были вести патрулирование и разведку на подходах к Финскому заливу в северной части Балтики. Дело в том, что накануне гитлеровцы попытались силами нескольких эскадренных миноносцев нанести удар по Ханко. Однако операция провалилась из-за того, что два немецких эсминца подорвались на наших минах и затонули. Поскольку не исключалось, что в дальнейшем противник может повторить подобную попытку, мы должны были вовремя оповестить свое командование и лишь затем атаковать фашистские корабли.
К началу декабря лодка была готова к походу. Я доложил об этом командиру дивизиона. Александр Евстафьевич Орел выслушал меня внимательно, задал кучу вопросов, а потом сказал:
— С вами хочет побеседовать адмирал Виноградов. Он здесь, на «Смольном».
Признаться, я оробел. Во-первых, мне ни разу не доводилось беседовать с адмиралами, а во-вторых, кто из моряков уже тогда не был наслышан о Николае Игнатьевиче Виноградове! В то время он возглавлял Управление подводного плавания при Главном морском штабе. А до этого командовал прославленной бригадой подводных лодок на Северном флоте. В тяжелейших условиях Заполярья его подчиненные добились исключительно высоких результатов. И в этом большая заслуга адмирала.
Сам комбриг участвовал в наиболее ответственных боевых походах. Он не без основания считал, что главная воспитательная работа с командирами кораблей должна проводиться в море. Именно там, в походных условиях, в различных боевых ситуациях, он обучал командиров подводных лодок, а потому хорошо знал, на что способен тот или иной командир и его экипаж.
Там же, в открытом море, в столкновениях с противником Николай Игнатьевич изучал его тактические приемы и свойства его оружия, а приобретенные навыки передавал командирам дивизионов и командирам кораблей, воспитывая у них напористость, высокий боевой дух.
И не случайно о бригаде Виноградова шла громкая слава. А имена его питомцев, таких блестящих подводников, как М. И. Гаджиев, И. А. Колышкин, И. Ф. Кучеренко, Н. А. Лунин, В. Г. Стариков, И. И. Фисанович, Г. И. Щедрин и многие другие, широко известны в. нашей стране. [89]
И вот к такому человеку я должен был прийти на инструктаж перед выходом в боевой поход. Мог ли не волноваться?
Николай Игнатьевич встретил меня просто, даже как-то по-домашнему. Невысокий, но плотный, он производил впечатление добродушного, обаятельного человека.
Более двух часов я провел во флагманской каюте и вышел обогащенный бесценным опытом, добрыми советами. Виноградов детально растолковал мне особенности управления подводной лодкой серии М. Объяснил, каким образом надо всплывать и как погружаться, когда на море волнение. Поделился боевым опытом подводников Северного флота.
Подробно остановился адмирал и на взаимоотношениях командира со своим экипажем. Он внушал мне, что в самых сложных условиях командир должен сохранять спокойствие, не терять здравого смысла. Не раз повторял, что воля и решимость командира прямым образом сказываются на моральном состоянии экипажа. Пожелал счастливого плавания.
И вот первый самостоятельный боевой поход. Базу покинули глубокой ночью. Шли вслед за ледоколом. Зима в тот год стояла суровая, и без ледокола на чистую воду — не пробиться.
Потом ледокол ушел. Лодка погрузилась и направилась в назначенную нам позицию. Началось патрулирование.
Вспоминая сейчас это плавание, я думаю, каким же оно было тяжелым! Непрерывные штормы. Как ни всплывешь — снежная пурга. Не видно ни зги.
Мореходность «малютки» была невелика. В шторм трудно было находиться на поверхности. Волна валила подводную лодку с борта на борт, а порой полностью закрывала ее. На мостике приходилось привязываться, чтобы не смыло за борт.
После всплытия на морозе надстройка ограждения мостика покрывалась ледяной коркой. Одежда быстро промокала, потом замерзала и становилась как панцирь. Особенно тяжело было вести наблюдение: глаза разъедала соленая вода. Сигнальщики из-за сильного напряжения зачастую поднимали ложную тревогу: им мерещились проблески огня или неясные силуэты кораблей. Происходило это потому, что «малютка» то взлетала на гребни волн, то проваливалась между ними.
Обходя однажды отсеки лодки, я остановился в шестом электромоторном. На вахте — краснофлотец Хамид Гибитович Хаснулин. В отсеке стоять невозможно — он слишком [90] мал. Швыряет с борта на борт, вверх и вниз. «Как же стоите?» — спрашиваю краснофлотца. «А я не стою, я лежу!.. Так удобней следить за приборами. Ногами упираюсь в переборку, руками держусь за поручень главного распределительного щита». — «А не уснете? Ведь на вахте надо стоять, а не лежать». — «Нет, товарищ командир, этого не случится». И действительно, ни разу не подводили электрики. При срочном погружении всегда вовремя давался полный ход, чтобы лодка могла стремительно уйти под воду.
Мы пробыли на позиции дольше установленного для «малюток» времени. Но фашистские эскадренные миноносцы в районе так и не появились. Не обнаружила их и сменившая нас на позиции лодка «М-102» под командованием капитан-лейтенанта Николая Степановича Лескового.
Позже выяснилось, что гитлеровцы отказались от своей затеи атаковать базу надводными боевыми кораблями. Все надежды они возложили на подводные лодки.
Было известно, что в то время фашистское военно-морское командование сосредоточило в Балтийском море до 15 подводных лодок. Однако мы не предполагали возможности их прорыва в Финский залив. Первые тревожные признаки появились осенью 1944 года, когда один за другим в районе пролива Бьёркезунд оказались подорванными два наших катера МО, а вскоре и третий. Судя по всему, их атаковала подводная лодка, хотя морские охотники — отнюдь не те цели, на которые стоило расходовать торпеды. То ли командир фашистской лодки спешил обозначить боевые действия, то ли испытывал новое оружие. Как выяснилось впоследствии, лодка была вооружена торпедами нового образца — акустическими, самонаводящимися на шум винтов корабля-цели.
В общем — стало ясно: в Финском заливе действуют неприятельские подводные лодки. Мы с противником как бы поменялись ролями. В кампаниях 1942—1943 годов наши лодки стремились во что бы то ни стало прорваться из Финского залива в Балтику, чтобы топить вражеские суда. Теперь фашистские подводники пытались прорваться из Балтики в Финский залив, чтобы действовать против советских кораблей и транспортов.
Надо сказать, гитлеровцы были в более выгодном положении, чем мы. Расположение своих минных полей они знали точно, а наши мины были в основном выставлены против надводных кораблей.
Как только командование флота установило, что вражеские подводные лодки находятся в Финском заливе, сразу [91] были приняты необходимые меры: усилена противолодочная оборона, удвоена бдительность дозорных кораблей.
Вскоре одна из лодок была обнаружена и потоплена катером «МО-103», которым командовал старший лейтенант А. Коленко. Немецкую лодку подняли и привели в Кронштадт. Она находилась в доке. Перед уходом в Финляндию в ноябре 1944 года мне довелось побывать в доке и осмотреть лодку.
Зрелище было впечатляющим. Коленко добился прямого попадания большой глубинной бомбы. Через огромную пробоину в районе дизельного отсека можно было свободно попасть внутрь прочного корпуса. Из экипажа потопленной лодки спаслось шесть человек, в том числе и командир капитан-лейтенант Вернер Шмидт. Говорили, что он будто бы из летчиков и попал на подводный флот после окончания краткосрочных курсов, так как у гитлеровцев ощущалась острая нехватка подводников. Шмидт и рассказал, что «У-250», которой он командовал, имела задание атаковать наши корабли самонаводящимися акустическими торпедами.
В переписке главы Советского правительства И. В. Сталина с премьер-министром Великобритании У. Черчиллем есть письма, касающиеся именно этого оружия. Черчилль просил прислать одну из этих торпед, дабы английские специалисты попытались найти средства борьбы с ними.
В документах, найденных на подводной лодке «У-250», имелась инструкция по использованию этих торпед. Немцы присвоили им название Т-5 «Цаункениг» и возлагали на них большие надежды в борьбе с противолодочными силами.
Нам, командирам подводных лодок, давали для ознакомления перевод этой инструкции. Там же имелись указания по применению торпед Т-5 в операциях, проводимых по методу «волчьей стаи», при котором группы подводных лодок (до 20 единиц) действовали совместно.
Учитывая обстановку, командование Балтийского флота поставило задачу усилить разведку, выявлять все попытки проникновения неприятельских лодок в залив. Перед боевым походом меня особо проинструктировали на этот счет. В случае появления лодки я должен был атаковать ее, а при невозможности осуществить атаку — немедленно донести об обнаружении лодки в штаб бригады.
И такую лодку с помощью акустики мы обнаружили. Свирепствовал сильнейший шторм. «Малютка» шла на глубине. Казалось, ничто не предвещало особых событий, но вдруг акустик доложил:
— Шум винтов по пеленгу 200 градусов. [92]
По единственному докладу нельзя сделать какие-либо определенные выводы — шум ли это винтов корабля или подводной лодки. Аппаратура, которой была оснащена «малютка», не позволяла классифицировать шумы. Да и не так часто приходилось акустикам слышать шумы лодки в подводном положении. Однако наш акустик старшина 2-й статьи Меша, дав несколько пеленгов, уверенно доложил, что корабль идет в сторону Финского залива.
Осмотр горизонта в перископ подтвердил, что надводных кораблей нет. Значит, акустик обнаружил подводную лодку противника. Но в то время мы не располагали оружием для подводного боя. И мне не оставалось ничего другого, как донести в штаб флота об обнаружении подводной лодки противника.
На разборе боевого похода, проводившемся комбригом на плавбазе «Иртыш», которая тогда находилась в Хельсинки, в присутствии офицеров штаба и политотдела, а также других командиров лодок наше донесение было отмечено особо, действия подводной лодки в боевом походе и выполнение задачи оценены положительно.
Кстати, разборы боевых походов на плавбазе «Иртыш» проводились регулярно и являлись хорошей школой для командиров лодок, особенно для таких молодых, каким в ту пору был я.
Активно и целеустремленно проводилась среди подводников партийно-политическая работа. Она была призвана сплачивать моряков вокруг партии, воспитывать их в духе беспредельной преданности своему народу, готовности отдать все силы, а если потребуется, то и жизнь во имя свободы и независимости любимой Родины.
Эта работа тесно увязывалась с боевыми задачами, стоявшими перед подводниками Краснознаменной Балтики. Подавляющую часть времени политработники находились непосредственно на кораблях и в подразделениях, где доходчиво пропагандировали боевой опыт передовиков, популяризировали наиболее отличившихся моряков и целые экипажи. Политработники воспитывали моряков на традициях флотской дружбы и товарищества, помогали им повышать боевое мастерство.
Именно в те годы усилился приток в партию лучших подводников. Этому во многом способствовал авторитет коммунистов, которые всегда находились в первых рядах, там, где было труднее, и показывали в боях образцы мужества и самоотверженности. [93]
Мощным средством воспитания являлась флотская печать, успешно выполнявшая задачи, возложенные на нее партией. Писатели и журналисты рассказывали в своих статьях, очерках и корреспонденциях о героях подводных глубин, доходчиво популяризировали их боевой опыт.
Все это, вместе взятое, сказывалось на росте политического сознания, на повышении морального духа моряков. И не случайно слава подводников Балтики росла с каждым днем.
Если в начале войны фашисты, надеясь на быстрый захват Балтийского флота, сократили до минимума перевозки морем, то в 1944 году, отступая, они пытались и морем эвакуировать в тыл войска, оружие, технику, стратегическое сырье. Тут уж, как говорится, не до жиру, быть бы живу. Но и на море им пришлось не легче, чем на суше.
Вновь загремели взрывы на балтийских просторах. На разборах походов, в частных беседах все чаще упоминались имена героев. Добрая слава шла о командире родной мне «Щ-310» капитане 3 ранга С. Н. Богораде, потопившем 9 транспортов, о дерзких маневрах командира «К-52» капитана 2 ранга И. В. Травкина, о смелом и решительном командире «С-13» капитане 3 ранга А. И. Маринеско.
Помощником на «С-13» служил мой сокурсник по командирским классам в Махачкале старший лейтенант Лев Петрович Ефременков. Как-то, беседуя с ним, я сказал, имея в виду Маринеско:
— Командир у тебя какой-то молчаливый. Стеснительный, что ли? Может, и показалось. Я ведь впервые увидел Александра Ивановича в финском порту Турку.
— Его надо видеть в море, — ответил Ефременков. — Более мужественного и грамотного моряка трудно найти. Ты ведь знаешь, иные командиры на берегу демонстрируют необыкновенную эрудицию, высокие командирские качества, а выйдут в море — абсолютные нули. У, Маринеско все наоборот.
Эта характеристика, данная моим товарищем, вскоре блестящим образом подтвердилась. В начале сорок пятого года Маринеско потопил один за другим два крупных фашистских корабля — океанский лайнер «Вильгельм Густлов» и вспомогательный крейсер «Генерал фон Штойбен».
Не преувеличивая, скажу, что весть об этой победе облетела весь мир, ведь только на «Вильгельме Густлове» находились экипажи, подготовленные примерно для тридцати [94] подводных лодок. Известно, что, узнав об этой тяжелой катастрофе, Гитлер приказал расстрелять командира конвоя, в составе которого шел лайнер. В Германии был объявлен траур.
В нашей бригаде служили и другие отличные командиры, которые для нас, молодых офицеров, едва становившихся на ноги, служили прекрасным примером. Мы жадно впитывали их боевой опыт и старались применить его на практике...
Кроме первого боевого похода я на своей «малютке» совершил еще два. В начале сорок пятого года — из Хельсинки в район Вентспилс (возвратились мы в Турку). Затем в феврале — в район Лиепаи, где была прижата к берегу так называемая Курляндская группировка.
Оба похода проходили в условиях непрерывных штормов. В одном из них лодка получила ряд повреждений, и ее поставили на непродолжительный ремонт в Турку. Планировалось, что в начале апреля выйдем в море. Однако ремонт несколько затянулся. Получив накануне боевой приказ, я на рассвете 9 мая вышел в свой последний боевой поход из порта Турку.
Развернув лодку на реке Аура-Йоки, вступили в кильватер большому охотнику, которому предписывалось сопровождать нас до точки погружения. Мы двинулись в направлении маяка Утэ.
Около 17 часов, незадолго до погружения, на мостик спешно поднялся помощник командира лейтенант Ярушников, являвшийся одновременно и шифровальщиком.
— Срочная радиограмма из штаба, — доложил он.
— Раскодируйте ее, да побыстрее, — приказал я, размышляя, что могло случиться.
Текст радиограммы гласил: «Война окончена. Возвращайтесь в базу. Повторяю для ясности: возвращайтесь в базу. Верховский».
Трудно передать, какая буря чувств нахлынула на нас. Уже на обратном курсе я обошел отсеки и поздравил членов экипажа с победой. Внутри прочного корпуса подводной лодки гремело мощное «ура».
Мы шли в Турку. Многое я тогда передумал, находясь на ходовом мостике. Но мысли неизменно возвращались к одному: войне конец! Что же сейчас творится там, на берегу, во всей стране. Сколько должно быть ликования, сколько восторга!
Около 21 часа на мостик, испросив разрешения, поднялся взволнованный радист старшина 2-й статьи Кусайло. [95]
— Товарищ командир, Москва салютует победе!
— Свободным от вахты — наверх! — приказал я, доставая ракетницу.
И вскоре небо над пустынными балтийскими просторами расцветилось гирляндами разноцветных огней. Не жалели ракет и на сопровождавшем нас большом охотнике.
Какое же это счастье — мир!