Прорыв

В наши дни мне часто приходится бывать в Ленинграде. И по служебным делам, и во время очередных отпусков. И каждый раз я не упускаю возможности пройтись пешком по его прямым, как стрела, проспектам, побывать на набережных Невы.

Уходят годы, и позади уже большая часть жизни. Кажется, можно было бы привыкнуть к красивым панорамам Северной Пальмиры (так раньше иногда называли этот город, даже папиросы выпускали с таким названием). Но, удивительное дело, радостное, счастливое чувство от каждого нового свидания с Ленинградом не тускнеет со временем.

Особенно нравятся мне дворцовые ансамбли вдоль Невы, мосты через красавицу реку. Можно часами стоять [49] здесь, наблюдать за величественным ледоходом, а в летнее время — за судами, катерами, яхтами.

Оживленные толпы туристов и экскурсантов отправляются по Неве на морские прогулки. На судах с подводными крыльями за каких-нибудь 30—40 минут можно попасть в Петродворец, в Стрельну, в Ломоносов или в Кронштадт. И хочешь не хочешь, а подумаешь тогда о том, как тяжела, как смертельно опасна была эта самая морская дорога в Кронштадт в годы блокады...

16 сентября 1942 года около 18 часов мы сбросили маскировочную сеть, отдали швартовы и медленно двинулись к мосту Лейтенанта Шмидта. Предварительно Ярошевич приказал притопить лодку, то есть перевести ее в позиционное положение. Сделали это для того, чтобы пройти под мостом, так как он не был разведен.

Не успели приблизиться к Торговому порту и войти в огражденную часть Морского канала, как впереди по курсу появились всплески от разрывов артиллерийских снарядов. Интенсивный огонь велся из района Стрельна, Петергоф. Видимо, была у фашистов в то время агентура, которая информировала о передвижениях советских кораблей.

В огражденной части канала вражеские артиллеристы лодку не видели, а потому огонь они вели не прицельный, а по площадям. Зная примерную скорость лодки и время входа в канал, противник, видимо, вычислял ее местонахождение на каждый данный момент и сосредоточивал огонь по нужному квадрату. Однако на сей счет у нас предусматривались свои контрмеры.

— Катер из Торгового порта. Идет к нам, — доложил сигнальщик, стараясь перекричать грохот разрывов. На катере находился представитель штаба бригады.

— Начальник штаба приказал немедленно прекратить движение, подойти к причалу Торгового порта, — сказал он командиру.

Сначала я подумал, что это приказание можно было передать семафором и не стоило посылать катер. Но после понял, что вражеские агенты могли перехватить и семафор. Вот почему приказание передали устно и неожиданно для нас. Секретность есть секретность.

Как только подводная лодка подошла к стенке Торгового порта и остановилась, мы увидели, что разрывы вражеских снарядов ушли вперед по нашему возможному курсу. Снаряды рвались в районе Канонерского острова. Хитрость удалась. [50]

Минут через тридцать мы средним ходом продолжили движение вперед, туда, где нас поджидали главные испытания.

Как только лодка вышла из огражденной части Морского канала, на берегу, занятом врагом, тотчас вспыхнули прожекторы. Острые жала их лучей сошлись на лодке. На мостике стало светло как днем.

И что тут началось! Фашисты открыли бешеный артиллерийский огонь. Но теперь уже не по площади, а прицельный. Но вступила в действие и наша артиллерия: загрохотали орудия фортов и Кронштадтской крепости. Вступил в бой главный калибр крейсера «Киров», который стоял на Неве. В воздух поднялись наши самолеты.

Чтобы ослепить фашистских артиллеристов, с угла Кронштадтской гавани тоже включили прожекторы. Была поставлена световая завеса. Вступили в действие катера-дымзавесчики. Они шли несколько впереди и слева от нас, а за ними тянулась стена дыма, отгораживавшая будто гигантским занавесом лодку от врага.

— Штурман, следите за поворотом, — крикнул мне Ярошевич. — За поворотом следите!

Поворот — кульминационная точка на дороге в Кронштадт. Разведка флота предупреждала, что еще зимой в темное время суток фашисты на санях подвозили сюда донные мины и сбрасывали их в проруби. Летом они транспортировали мины на шлюпках. У поворотного буя вместе с затопляемой шлюпкой мины уходили на грунт.

Чтобы дезориентировать врага, буй был перенесен вперед по курсу. Фашисты клюнули на эту хитрость и стали устанавливать мины дальше поворотной точки. Однако осложнилась и работа штурманов. Стоило только просчитаться с поворотом, подрыв на мине становился неминуем. Так, например, произошло с подводной лодкой «Щ-323». Штурман ошибся буквально на считанные метры. Но эти метры оказались роковыми: сильнейшим взрывом лодку буквально развалило на две половины. Война не прощала промахов.

Затаив дыхание, я следил за каждым скачком стрелки секундомера, за каждым отсчетом лага. Наконец доложил командиру:

— Через пять минут — поворот на курс 345 градусов.

Между тем грохот боя не утихал. Нарастал огонь с нашей стороны. Фашисты ответили тем же. Время тянулось страшно медленно. В дыму и в огне мы двигались к невидимой глазом поворотной точке. [51]

— Через одну минуту — поворот, — последовал мой очередной доклад.

А противник то ли нащупал наше место, то ли ухитрился разглядеть подводную лодку сквозь дымовую завесу. С левого борта метрах в двадцати от корпуса вдруг разом поднялось несколько всплесков. По палубе покатились мелкие осколки.

— Время поворота! — крикнул я.

Еще несколько томительных минут — и мы на новом курсе.

Действительно, это место было кульминационным на переходе в Кронштадт. Дальнейший курс вдоль северною побережья Невской губы, мимо Лисьего Носа был более спокойным.

Вскоре огонь артиллерии стих, прожекторы погасли, дымовые завесы рассеял слабый ветерок. А затем впереди показался едва заветный синий огонек. Это уже Восточный Кронштадтский рейд. Огонь горел на выступающей носовой оконечности эскадренного миноносца «Стерегущий», который был затоплен во время налетов фашистской авиации на Кронштадт еще в сентябре 1941 года.

Короткая швартовка — и лодка у причала в Кронштадте, где нас встретили командир дивизиона капитан 2 ранга В. А. Червинский, штабные работники и товарищи с других лодок.

— Поздравляю, — сказал Червинский, пожимая руку командиру. — Первый этап вы преодолели благополучно. Надеюсь, что два остальных окажутся столь же успешными для вас. Но не будем терять времени. Берите штурмана, карты и — в штаб!

Мы с Ярошевичом направились в штаб. Уже светало. Можно было заметить, что многое изменилось в Кронштадте. Причалы побиты, некоторые здания разрушены. Но штаб не пострадал. Он располагался в том же здании, что и раньше, только в подвале.

В небольшом помещении, куда мы вошли, кроме комбрига капитана 1 ранга А. М. Стеценко и начальника штаба капитана 1 ранга Л. А. Курникова находились командир подводной лодки «С-12» капитан-лейтенант В. А. Тураев со своим штурманом, командиры быстроходных тральщиков, а также командиры морских охотников.

Как выяснилось, были собраны все участники формируемого конвоя, которому предстояло пройти от Кронштадта до острова Лавенсари. [52]

— В конвой входят три быстроходных тральщика, три малых охотника, подводные лодки «С-12» и «Щ-310», — сказал начальник штаба. — Порядок следования таков. Тральщики — впереди. Вам, — начальник штаба взглянул на командиров морских охотников, — идтв уступом вправо от подводных лодок на дистанции сорок — пятьдесят кабельтовых. Конвой замыкают лодки: впереди — «С-12», за ней — «Щ-310».

Курников определил порядок сигнализации на случай затраливания мин, проверил у штурманов предварительные прокладки.

Все остальные дни перед выходом из Кронштадта прошли в предпоходной суете: дозаправлялись, доукомплектовывались, довооружались. Еще и еще рае проверяли готовность механизмов и приборов к длительному плаванию.

В самом невыгодном положении в тот момент оказался я. Как известно, поправки компаса и лага, диаметр циркуляции, скорость хода корабля на различных режимах работы двигателей проверяются на мерной миле. Но Кронштадт находился практически непрерывно под огнем врага, а потому о выходе на мерную милю нечего было в думать. Пришлось руководствоваться данными, полученными перед войной.

Наступил день выхода в боевой поход. Мы покидали Кронштадт в ночь на 20 сентября. Доложив старпому о готовности штурманской боевой части к бою и походу, я на минуту вышел на причал, чтобы в последний раз пройтись по берегу.

Клубились сумерки. Уже чувствовалось дыхание осени. Могучие деревья Петровского парка стояли в стороне, словно в глубокой задумчивости. Сколько раз бывал я в этом парке, и всегда он поражал меня своей величавостью, как и знаменитый Морской собор.

Тьма густела. На пирс пришли друзья по училищу — лейтенанты Василий Виноградов и Александр Асабен. Вспомнили курсантские годы, товарищей (некоторые из них к тому времени уже погибли), пожелали друг другу ни пуха ни пера.

Виноградов был очень грустный. Умерли от голода его родные, жившие в Ленинграде. Я знал их. Вместе с Василием бывал у них в доме на Кондратьевском проспекте. Это были исключительно радушные, добрые люди. Вспомнил я и своих родных — отца, мать, сестру, ее ребенка. В начале апреля их, как тяжелых дистрофиков, удалось эвакуировать из Ленинграда. [53]

Тепло попрощался с друзьями. Это была последняя наша встреча. Вася Виноградов и Саша Асабен вскоре погибли...

На причал прибыли руководители бригады и дивизиона. Вскоре прибежал рассыльный. Доложил комбригу, что тральщики и катера МО готовы к выходу.

— Ну, вперед! — напутствовал комбриг.

— По местам стоять, со швартовов сниматься! — подал команду помощник.

Все мы побежали по сходне на лодку. Поднялся на ходовой мостик командир корабля. Он в новенькой меховой пушистой шапке.

— Командир дивизиона подарил, — с гордостью сказал Ярошевич. — Хороша шапка!

Дмитрий Климентьевич хвалил шапку, подаренную капитаном 2 ранга В. А. Червинским, словно предвидел, что через несколько дней она спасет ему жизнь.

Отданы швартовы. Медленно развернувшийся корабль вышел из Купеческой гавани и направился к точке встречи с катерами МО и тральщиками. Короткий обмен опознавательными, и вот уже наша лодка в охранении морских охотников двинулась по невидимой морской дороге вслед за тральщиками. На оконечностях тралов слабо мерцали синие огоньки.

То и дело с тральщиков сигналят: «Конус». Это означает: «Застопорить ход и, дав полный назад, удерживаться на месте». В тралах — очередная мина. Ждем на стопе, когда наши верные друзья с «тральцов» расчистят дальнейший путь к Лавенсари.

Подул плотный ветерок. И вдруг справа загремели выстрелы, черное небо исполосовали пулеметные трассы.

— Наши морские охотники вступили в бой с торпедными катерами врага,— доложил радист командиру.

Выстрелы грохотали то справа, то слева. Потом — сзади. Охранение действовало четко, по прошествии часа бой утих. Катера противника так и не смогли прорваться к подводным лодкам.

—К исходу ночи корабли благополучно достигли острова Лавенсари. Здесь нас встретил старший морской начальник базы капитан 2 ранга Владимир Антонович Полищук.

— В базе вам находиться нельзя, — сказал он Ярошевичу. — С рассветом немецкая авиация начнет бомбить корабли у причалов, будет обстреливать их из пулеметов. Отходите на запад от острова, ложитесь на грунт. Дайте отдых личному составу. [54]

Так и поступили.

А теперь хочу сказать о том, как важна на войне предусмотрительность, пусть даже самая незначительная.

Одной из подводных лодок «малюток» — «М-90» командовал капитан-лейтенант П. Гладилин. От других подводников он отличался тем, что постоянно (будь то в базе или в походе) носил армейскую стальную каску.

«В пехоту решил записаться?» — подшучивали над ним моряки.

Видимо, шутки подействовали на Гладилина: он стал реже надевать каску. И вот однажды, когда лодка стояла в одной из бухт острова Лавенсари, Гладилин дежурил на ходовом мостике. На рассвете к бухте внезапно прорвался на малой высоте одиночный «мессершмитт». Он дал очередь из пулемета. Случайной пулей был убит командир «М-90». Пуля попала Гладилину в голову, а он именно тогда был без каски...

Когда лодки у Лавенсари отлеживались в дневное время на грунте, подобные случайности сводились к минимуму. На грунте было всегда спокойнее. После нелегкого перехода и треволнения утомленные моряки разошлись по отсекам. Стихла работа механизмов. Только в центральном посту монотонно жужжал гирокомпас.

Бодрствовала очередная вахтенная смена. Не спали командир и комиссар. Вместе со мной они в последний раз изучали по картам маршрут, ведущий от Лавенсари на выход в Балтийское море. Учитывая минную опасность, дислокацию сил НЛО противника, мы выбрали северный вариант, в центре которого находился остров Готланд, занятый врагом еще в 1941 году. Из точки погружения западнее Лавенсари нам предстояло следовать в подводном положении на предельной глубине, в пяти — десяти метрах от грунта. Иначе говоря, буквально ползти по дну на самом экономичном ходу...

Когда командир и комиссар ушли, я еще раз проверил предварительную прокладку перехода, сверил курсы относительно кромок минных полей, отметил приметные глубины, дабы в подводном положении ориентироваться по ним и вовремя подвсплыть, чтобы не удариться о подводные рифы или камни.

Часам к трем ночи я закончил работу с картами. Не завершил дела, пожалуй, только командир электромеханической боевой части старший техник-лейтенант Михаил Сергеевич Кувшинов. Он проверял плотность аккумуляторных батарей, подсчитывал, насколько снизится их емкость до [55] прихода в район зарядки, прикидывал, как провести форсированную зарядку.

Особая забота у механика — система воздуха высокого давления. Как показывали барометры, происходила некоторая утечка воздуха, вследствие чего в отсеках несколько повышалось давление. Кувшинов вместе со старшиной группы В. Говоровым без устали отыскивал неплотности, потом давал указание подчиненным по их устранению. Еще и еще раз проверял аварийный инструмент: клинья, пробки, струбцины, опоры. Ведь ко всему надо было быть готовым, даже к пробоинам в корпусе лодки.

Я только вздремнул, облокотившись на штурманский стол, как раздалась громкая команда: «По местам стоять, сниматься с грунта».

Через считанные минуты все находились на своих местах. Хочу еще раз отметить, как четко несли моряки службу, какой безупречной была организация, исключительная сплоченность и высокая дисциплина. Ведь от действий каждого человека зависела общая судьба.

В экипаже царил большой подъем. Успехи наших боевых друзей подводников воодушевляли моряков, а ужасы, пережитые в блокаду, вызывали страстное желание отомстить врагу. Надо заметить, что победы советских подводников на Балтике вызвали определенную реакцию как у фашистов, так и у наших союзников. Гитлеровцы стали предпринимать лихорадочные меры по усилению противолодочной обороны. Англичане же, не ожидавшие наших активных действий в Балтийском море, были и удивлены, и восхищены. Подтверждением тому может служить тот факт, что первым из советских моряков был награжден английским орденом командир «Щ-304» капитан 3 ранга Я. П. Афанасьев.

Паше плавание, с учетом рельефа дна, проходило на глубине 40—50 метров. Вскоре приблизились к месту поворота на курс 270 градусов. Этим курсом мы должны были с севера обогнуть остров Гогланд.

Повернули примерно в 16 часов. Но не прошло и десяти минут, как раздался скрежет и грохот. Всем показалось, будто в железной бочке мы катимся по булыжной мостовой.

— Боевая тревога! Осмотреться в отсеках. Самый малый. Подвсплыть на десять метров, — тотчас скомандовал Ярошевич.

Боцман подводной лодки мичман Г. Н. Силаков, стоявший на горизонтальных рулях, слегка переложил их, а механик [56] распорядился откачать балласт из уравнительной цистерны. Грохот прекратился.

Однако через некоторое время лодку вновь затрясло, как на ухабах. Подвсплыли еще на несколько метров. И опять все стихло.

Ярошевич подошел к столу, за которым я вел прокладку, взглянул на карту и тихо сказал:

— Несомненно — это рифы. В чем дело, штурман?

Я еще раз промерил циркулем расстояние, пройденное до поворота. С помощью логарифмической линейки произвел необходимые вычисления.

— Причина может быть одна, — доложил командиру. — Мы проскочили точку поворота и оказались к северу от заданного курса, где имеются рифы. Это моя вина. Я неверно учитывал скорость. Вероятно, она выше расчетной.

Ярошевич промолчал. Другой бы на его месте разнес меня в пух и прах. Но не таким был этот человек. Он знал, что крик и ругань делу не подмога.

— Что же вы предлагаете?

Я нагнулся к карте и провел новую линию:

— Надо менять курс.

На новом курсе нас еще несколько раз тряхнуло о рифы, а затем все прекратилось. Товарищи почувствовали облегчение. А у меня на душе было прескверно: ведь из-за моей ошибки едва не произошла авария.

Когда все улеглось, мы с командиром тщательнейшим образом проверили прокладку, сличили все скорости, все обсервации, все счислимые точки с момента выхода из Ленинграда. И что же выяснилось? Точку поворота мы проскочили, потому что скорость лодки после ремонта возросла на 0,1—0,2 узла. А так как лодка не выходила на мерную милю, то я, естественно, не мог знать этого в первые дни плавания. Казалось бы, мелочь, но при плавании по счислению появилась невязка. Зато впоследствии, когда во время расчетов учитывал поправку на скорость лодки, ошибок в счислимом месте не было.

Удивительны, а порой даже необъяснимы зигзаги судьбы. И не зря, видимо, существует пословица «Не было бы счастья, да несчастье помогло». Позднее выяснилось, что впереди нас с интервалом десять часов шла подводная лодка «С-12». Ей тоже предстояло повернуть на курс 270 градусов. Она сделала это вовремя. И тотчас запуталась в противолодочной сети. В течение многих часов экипаж под ударами катеров выпутывался из ловушки. Командир корабля и его подчиненные, проявив большое мужество, с [57] трудом вырвались из заграждения и вышли на чистую воду...

За Гогландом нам предстояло первое всплытие и зарядка аккумуляторов. Накануне командир, подойдя к прокладочному столу, спросил у меня:

— Как будем заряжаться — на стопе или на ходу?

— На ходу, — ответил я.

Ярошевич взглянул на меня вопросительно.

Я пояснил, что, заряжаясь на ходу, мы всегда довольно точно будем знать свое место. На стопе же место наверняка потеряем. А ветром и течением нас может снести на минное поле.

— Но и на ходу можно напороться на мины, — резонно заметил командир.

Я склонился к карте, отчеркнул на белом поле небольшой треугольник западнее Гогланда:

— Вот это пространство, товарищ командир, по данным разведки, свободно от мин. И если мы будем ходить по этому треугольнику, как по кругу, то, во-первых, в каждый конкретный момент будем знать свое место, а во-вторых, пройдясь по одному и тому же району несколько раз, обезопасим себя от встречи с минами.

Ярошевич одобрительно кивнул:

— Ну что ж, штурман, неплохо. Совсем неплохо...

Наш командир был сдержан на похвалу. И если он говорил «неплохо», то можно было гордиться...

Мы всплывали, когда ночь уже стояла над морем. Продули балластную цистерну. Лодка медленно поднялась на поверхность. Командир стал взбираться по трапу в боевую рубку. Помощник командира Краснопольский, держась за поручни, стоял под рубочным люком. Я находился у штурманского стола.

Сейчас нелегко вспомнить в деталях, как все произошло. Я вдруг почувствовал острую боль в ушах. В посту засвистел сильный поток воздуха, Краснопольский впоследствии говорил, что он успел только заметить, как командир корабля, показавшийся в горле люка, неожиданно исчез.

Наступила тишина, только шипел воздух, прорывавшийся через переборки из соседних отсеков. Мы понимали — произошло что-то непредвиденное. Вахтенный офицер и сигнальщик тоже бросились наверх. И вскоре с мостика поступило приказание:

— Старпому наверх!

А затем в пост спустился командир. Его лицо было залито кровью. Мы стояли потрясенные. Кто-то вызвал нашего [58] медика — фельдшера И. Г. Котова, и тот, обработав рану, сказал с облегчением:

— Ничего страшного. Все будет хорошо...

Что же произошло? Позже механик разобрался в причине, которая чуть не стоила жизни командиру. На каждой подводной лодке имеются баллоны со сжатым воздухом. С его помощью продувают цистерны главного балласта при всплытии лодки, запускают дизеля, выстреливают торпеды. Используется он и как эффективное средство против поступления воды внутрь прочного корпуса.

Вероятно, после ремонта, который велся в сложнейших условиях блокады, были устранены не все протечки в магистралях высокого давления. Мы же находились под водой около 14 часов. Воздух, просачиваясь через уплотнения, создал излишнее давление внутри прочного корпуса. Поэтому, когда командир открыл рубочный люк, его, словно торпеду, выстрелило этим воздухом наружу. Он сильно ударился о кремальеру рубочного люка — большой металлический диск, который своими выступами, как замком, закрывает вход в боевую рубку. И если бы не пушистая меховая шайка, могло случиться непоправимое.

Но все обошлось благополучно. Механики запустили дизеля, и мы стали ходить по точно вымеренному мною треугольнику: час по одной стороне, час по другой и час по третьей.

Кто бывал на подводных лодках, тот знает, что значит заряжать аккумуляторные батареи. Занятие это утомительное, а в военное время опасное. Подводные лодки создаются для того, чтобы находиться под водой. Это их стихия. А на дизельных лодках приходилось довольно часто всплывать на поверхность, чтобы зарядить аккумуляторы. Но именно в надводном положении лодку может легче всего обнаружить и атаковать противник.

Во время зарядки я обычно находился в центральном посту. Здесь за штурманским столом по показаниям репитеров гирокомпаса и лага измерял пройденное расстояние, вея прокладку пути корабля на карте.

Из-за сильного шума работающих дизелей в дизельном отсеке мотористы переговариваются только жестами. Примерно такой же шум стоит и в центральном посту. Ветер свистит, как в аэродинамической трубе, так как забор, наружного воздуха для дизелей идет через открытый рубочный люк.

На ходовом мостике тоже не тихо: сильный шум, палуба под ногами вибрирует. Вот почему я не перестаю удивляться, [59] как старшему матросу Бунину удалось расслышать шум моторов вражеских катеров.

— Срочное погружение! —раздалась команда.

Темноту ночи прошили огненные трассы: катера противника открыли огонь. Но мы уже погружались. Лодка ушла на глубину. И тотчас поступил доклад акустика старшины 2-й статьи Ладягина:

— Правый борт 45. Шум винтов катера. Дал полный ход.

Через некоторое время новый доклад:

— Второй катер правее. Третий — еще правее. Пеленг не меняется.

Ярошевич приказывает дать самый полный ход и круто повернуть вправо. Мы двинулись навстречу катерам. Не опасный ли маневр?

Вскоре уже в лодке и без акустики послышался шум моторов. А затем страшный грохот сотряс корпус. Катера сбросили серию бомб, которые взорвались в непосредствен ной близости от кормы. В кормовых отсеках вдребезги разлетелось все стекло, сорвало с мест некоторые приборы.

А катера вновь и вновь проходили над нами. Корпус подводной лодки трещал от гидравлических ударов. В отсеках стояла гробовая тишина. Малейший шум в такой момент может выдать. Однако все краснофлотцы, старшины и командиры зорко следили за приборами и магистралями, готовые бороться за жизнь корабля.

Судя по тому, что взрывы глубинных бомб сдвинулись в сторону и стали глуше, катера потеряли нас. Ярошевич совершил дерзкий маневр, но именно благодаря ему глубинные бомбы рвались за кормой и существенного вреда ае причинили.

— Будем ложиться на грунт, — вполголоса говорит Ярошевич. — Надо экономить электроэнергию.

Принимаем дополнительный балласт, подводная лодка касается носом грунта и замирает. Теперь можно внимательно осмотреться в отсеках, устранить последствия бомбежки. Этим и занимались остаток ночи.

Отделались мы довольно благополучно. Серьезных повреждений корабль не получил — такое впечатление сложилось при осмотре внутри лодки.

Спустя несколько часов над морем разыгрался сильный шторм. Он был нам на руку. Катера в такую погоду обычно отстаиваются в базах. Мы всплыли и завершили зарядку аккумуляторных батарей.

Через два года, в 1944-м, когда Финляндия вышла из [60] войны, подводная лодка «малютка», которой я в то время командовал, действовала в составе дивизиона, базировавшегося на финский порт Турку. Однажды после возвращения из боевого похода меня вызвал командир дивизиона капитан 1 ранга Орел.

— Возвращается подводная лодка «К-51» капитана 2 ранга Дроздова, — сказал он. — Пойдете на финском катере. На подходах к шхерному району у маяка Утэ встретьте лодку и обеспечьте охрану.

На катере меня приняли с прохладцей. Командир катера, демонстративно носивший финский орден, молча указал на ходовой мостик.

Используя все знания английского, которые получил в училище, я спросил, говорит ли он по-английски.

Офицер отрицательно покачал головой. Удалось установить, что английским владеет один из матросов. Он-то и сыграл роль переводчика.

На мой вопрос, за что офицер получил орден, командир катера (он все же знал английский язык), холодно взглянув на меня, ответил:

— За потопление вашей подводной лодки у острова Гогланд. — И назвал дату.

Я выразительно взглянул на него:

— Награду вы получили зря. Я был штурманом на этой лодке. И вы не потопили ее.

Финский офицер помрачнел и больше не произнес ни слова. Видимо, был очень расстроен моим сообщением.

А задание командира дивизиона было выполнено успешно.