Академия. Служба. Встречи с прошлым
Готовясь к отъезду в академию, я быстро собрал свои пожитки, для которых оказался достаточным совсем небольшой чемодан, распрощался с боевыми соратниками, с кем сроднился за эти годы, как с братьями, и которые стали для меня второй семьей, и, еще не веря в то, что расстаемся надолго, пошел к самолету Ли-2, на котором в тот день в сопровождении истребителей прилетели какие-то иностранцы.
По лесенке поднялся в самолет, теперь уже в качестве пассажира. Дверь захлопнули. Я услышал, как закрутились винты. Потом осмотрелся. Я был в салоне один. Истребители сопровождения тоже запустили моторы. Как только тронулся наш Ли-2 и, набирая скорость, пошел на взлет, вслед за ним в воздух взмыли быстрые «яки».
Прощайте, дорогие боевые друзья! Успехов вам на предстоящем пути!
Под крылом Ли-2 проплывали леса и реки освобожденной многострадальной, столь милой сердцу Белоруссии.
А сколько земли проплыло под крыльями моих боевых самолетов за годы войны! Голубые просторы, зеленые поля, синие горизонты Украины, заснеженные дали Подмосковья, горящая, обожженная земля Сталинграда, необозримые калмыцкие ковыльные степи, равнины Крыма и Таврии, Донбасс, Прибалтика и даже Пруссия.
Как ни грустно было прощаться с фронтовой семьей и привычным фронтовым бытом, я был рад предстоявшей учебе [149] в академии: война кончается, а для защиты Отечества в будущем потребуются образованные офицеры, способные освоить не только новейшую боевую технику; но и оперативное искусство. Об академии раньше я не мог и мечтать. Теперь, чем больше вдумывался в происшедшие в моей жизни перемены, тем ответственнее казалась предстоявшая мне учеба.
Сдали предварительные зачеты по русскому языку, географии, математике. И все, кто прибыл с фронта, были зачислены в Военно-воздушную академию. Здоровые, сильные ребята, каждому из которых не было тридцати, давно отвыкшие от парт и столов, в тесном помещении аудитория даже сами себе казались громоздкими и неповоротливыми: нам не хватало простора аэродромов.
Зима прошла в напряженной учебе. А на фронтах еще шли ожесточенные бои. День наш начинался с осмотра обзорной карты, утыканной красными флажками, которые все тесней окружали логово фашистского зверя.
После сдачи экзаменов по общеобразовательной подготовке нам предоставили короткие каникулы. Это совпало с великим событием: советские войска, овладев столицей фашистской Германии — Берлином, принудили врага к полной и безоговорочной капитуляции. Великий час настал! Война закончилась полной победой советского народа над фашизмом!
С этой радостной вестью мы и разъехались по домам. Я отправился к своей семье. Поездом добрался до Белой Церкви, а оттуда на попутной полуторке — в сторону Володарки. На околице села шофер остановил машину:
— Приехали, слезайте.
Спрыгнув на землю, осмотрелся. Сюда я попал впервые. Невдалеке на зеленой лужайке разговаривали две женщины. Рядом рвала цветы маленькая белоголовая девочка.
Ба! Да это же Надя и ее подруга Тоня. А девчушка — моя дочка Лиля.
Бегу к ним! Мы обнимаемся, что-то говорим друг другу, смеемся и плачем.
Вскоре увидел и отца. Он сильно постарел, но держался молодцом.
Места вокруг были красивы. Западную околицу села омывала тихая Рось, с севера подступал старый сосновый бор, тянувшийся вправо и влево по берегам реки. На востоке лежали обширные степи. [150]
Мы с Надей подолгу гуляли в лесу, собирали ранние грибы. Она показала развалившуюся хату пасечника, где ее ранили каратели во время облавы на партизан. По утрам все вместе ловили с лодки окуней. Отпуск пролетел быстро...
Вернувшись в академию, мы узнали, что в июне в Москве состоится Парад Победы.
Нашей академии, как и другим, предстояло принять участие в этом торжестве. Перед парадом мы много тренировались на аэродроме. А 24 июня отлично прошли по Красной площади торжественным маршем, запомнив этот день на всю жизнь...
Зимой сорок седьмого года, когда мы уже учились на основном курсе академии, меня однажды пригласили к скульптору. Отыскав студию, я представился скромно одетому человеку, невысокого роста, лет сорока пяти, с внимательным задумчивым взглядом.
— Томский, — протянул он небольшую сильную руку и, оглядев меня, добавил: — Николай Васильевич.
Рука у мастера была холодной, да и в самой студии было холодно, сыровато. Во время разговора изо рта шел пар.
— Как же вы работаете при такой температуре? — спросил я, оглядывая длинное помещение, заставленное глиняными фигурами и бюстами.
— Ничего не поделаешь, — мягко улыбнулся Томский. — Топят слабовато, пока еще не хватает топлива... Ну что ж, приступим. Снимите шинель, садитесь вот сюда.
Я сидел в кителе при всех орденах и знаках различия в позе, которую подсказал скульптор, а он потянулся к зеленоватой сырой глине, внимательно рассматривая меня. Работал Томский вдохновенно, глаза его светились страстью творчества.
Спустя два часа Николай Васильевич устало сказал:
— На сегодня хватит! Благодарю за долготерпение. Приходите снова по моему приглашению.
Дней через десять, явившись в студию, я застал скульптора за работой. Перед ним сидел широкоплечий, с энергичным, красивым лицом полковник, с двумя Звездами Героя и при орденах. По характерному прищуру карих глаз, по черным аккуратным усикам и волнистым густым волосам я сразу узнал прославленного истребителя Ленинградского фронта Петра Афанасьевича Покрышева, а он улыбнулся мне, как давнему знакомому. [151]
Через месяц Николай Васильевич сказал:
— Теперь вы свободны...
Той же зимой один из преподавателей уступил мне комнату в своей квартире. Приехала жена с дочерью, и мы зажили всей семьей. Под Новый, 1948 год, когда на улице мела метель и деревья потрескивали от мороза, к нам неожиданно ввалился засыпанный снегом старший лейтенант, командир звена из бывшего нашего полка Борис Сиволдаев.
— Откуда? — обнял я друга.
— Из самого Порт-Артура. Еду в отпуск. Ждите и других гостей. Переучились мы на Ту-2, — рассказывал за новогодним столом Сиволдаев, — и держали рубежи на дальневосточной границе против Квантунской армии японцев. Надо было покончить с милитаристами в Азии и с кровопролитной войной. В составе 12-й воздушной армии маршала авиации Худякова и войск Забайкальского фронта громили укрепленные районы японской обороны. Преодолели перевалы Большого Хингана и заняли долину Мукдена. Японцы капитулировали, но бои продолжали. Наши разведчики летали в глубокий тыл врага с посадкой на его аэродромах.
Так открылась передо мной еще одна славная страница истории нашего 10-го гвардейского Киевского Краснознаменного, ордена Суворова II степени авиационного полка.
Мне выпала честь вместе с другими товарищами получать в Кремле орден Красного Знамени, которым была награждена наша Военно-воздушная академия; Делегацию возглавил генерал А. С. Колесов. Иван Кожедуб и я были при нем ассистентами.
До этого я не бывал в Кремле. Не могу передать, какое радостное волнение испытал в тот день. Сколько приходило сюда прославленных сыновей и дочерей нашей Родины! Сколько имен тех, кто отличился в труде и в боях, прозвучало под сводами этих величественных древних залов! Скольким фронтовикам вручал здесь награды и в дни войны наш Всесоюзный староста М. И. Калинин. И не случайно, наверное, именно он, говоря о защите нашего государства в день празднования двадцатипятилетия ВЛКСМ, подчеркнул: «Военно-Воздушный Флот был создан нами буквально заново. И здесь комсомол сыграл не меньшую, а, пожалуй, еще большую роль, чем в Военно-Морском Флоте. Усилия народа и, в частности, комсомола дали богатые плоды в настоящей войне. Имена воспитанников комсомола — дважды Героев [152] Советского Союза Александра Молодчего, Бориса Сафонова, Дмитрия Глинки, Василия Зайцева, Михаила Бондаренко, Василия Ефремова; Героев Советского Союза Николая Гастелло, Виктора Талалихина, Петра Харитонова, Степана Здоровцева, Михаила Жукова и многих других послужат будущим поколениям летчиков образцом беззаветного служения Родине и высокого летного мастерства»{5}.
В Кремле все было красиво и значительно, все дышало историей и величием нашего времени, нашего народа.
У небольшой трибуны, освещаемой мягким светом, как-то незаметно появился улыбающийся Михаил Иванович Калинин со своими помощниками. Первым был зачитан Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении Академии ВВС орденом Красного Знамени.
Вручив орден, Калинин пожал нам руки. Я глядел на Михаила Ивановича, и мне казалось, что знал его с самого детства. А он смотрел на каждого из нас так ласково, как смотрит отец на любимого сына. Таким и запомнился мне навсегда М. И. Калинин.
Зимой сорок восьмого года я получил официальное приглашение из Сталинграда приехать на торжественное собрание, посвященное пятилетию разгрома немецко-фашистских оккупантов в Сталинградской битве. При этом сообщалось, что на проспекте Ленина, в сквере рядом с площадью Павших борцов, установлен мой бронзовый бюст. Открытие его было приурочено к пятой годовщине нашей победы в великой битве на Волге.
Я не сомневался, что командование отпустит меня на праздник, хотя и шли экзамены.
31 января мы с женой приехали в Сталинград. Город в основном уже залечил страшные раны войны и продолжал строиться.
Мы постояли у памятника героям сталинградского пролетариата на площади Павших борцов, прошли по набережной, повернули к Ворошиловскому поселку.
Три дня в родном городе пролетели быстро — событий было много. Присутствовали на митинге по случаю открытия моего бронзового бюста, на торжественном собрании, где я впервые встретился с генералом Родимцевым, чья 13-я дивизия отличилась в дни Сталинградской битвы; побывали [153] на заводе имени Куйбышева, где в юные годы я работал электриком. На заводе встретился со своими друзьями-электромонтерами, со старыми рабочими, с руководителями предприятия и, к моей большой радости, с моей первой учительницей Таисией Петровной Чаловой.
После торжеств, церемоний, выступлений и встреч собрались у моего отца. В сорок седьмом он вернулся сюда с Украины и, как старый рабочий лесозавода, получил пенсию. Дали ему небольшую квартирку в домике-времянке. Там было тепло и приятно: пахло свежей стружкой, ели душистую картошку с дольками репчатого лука и квашеной капустой. Мне казалось, что снова вернулся в детство, только не хватало мамы...
Во время нашей скромной трапезы в комнату вошел человек в теплом полушубке и валенках.
— Я к вам, Василий Сергеевич.
— Раздевайтесь, прошу к столу.
— Нет-нет. Я от генерала Родимцева. — И протянул записку.
«Если согласны, полетим завтра в Москву. Родимцев», — прочитал я.
Предложение генерала принял с благодарностью, мне ведь тоже надо было торопиться в Москву.
Весной летчики-истребители нашего набора впервые летали, во время летней практики на реактивном самолете. Мой друг Григорий Родионович Павлов после полетов рассказывал:
— Самолет очень хороший, скорость за восемьсот километров, легкий, маневренный, простой на взлете и посадке. Но это переходной самолет. Есть уже серийные боевые машины, намного превосходящие его.
Вскоре все мы собрались на аэродроме посмотреть полеты боевого реактивного самолета. Машина была небольшой, белой, на трехколесном шасси, с короткими крыльями и круглым, как труба, фюзеляжем. Летчик-испытатель, с улыбкой посматривая на нас, обошел вокруг машины, похлопал ладонью по звенящему металлу и поднялся по стремянке в кабину. Раздалось гудение стартера. Когда он в достаточной степени раскрутил ротор турбины, был включен двигатель, и тот выбросил пламя. Постепенно увеличивая обороты, летчик довел их до максимальных. Двигатель взревел со страшной силой. Самолет вибрировал, готовый перепрыгнуть через тормозные колодки, у нас под ногами задрожала [154] земля. Машина одним броском достигла старта и пошла на взлет.
Все происходило быстро, точно и заметно отличалось от действия самолетов винтомоторной группы. Летчик показал самолет на бреющем полете, потом сделал восходящую бочку, переворот... Он носился над аэродромом, как стремительная торпеда, выполняя сложнейшие фигуры. Это производило огромное впечатление. Увидев такое зрелище, любой летчик загорался мечтой летать на реактивном самолете...
Четыре года учебы в академии прошли быстро и с большой пользой для нас. Государственные экзамены наш выпуск выдержал хорошо. Занятия закончились, и времени стало вдруг так много, что, казалось, его некуда девать. Жена с дочкой уехали на Украину, а я, как и другие товарищи, ждал назначения. Часто вспоминал последнее напутствие начальника академии маршала Федора Яковлевича Фалалеева.
— Здесь, в академии, — говорил он, — все вы были на равных правах: и капитаны, и майоры, и полковники. Одним словом — слушатели. Жили дружно, учились прилежно, помогали друг другу. Скоро разъедетесь по своим частям и гарнизонам. Одни будут старшими военачальниками, другие — младшими, иначе говоря, одни будут командовать, другие подчиняться и в то же время командовать нижестоящими офицерами. Но это не должно влиять на ваше товарищество и дружбу. Только в добросовестной работе, в общих наших усилиях, в доброй заботе о товарищах, невзирая на занимаемую должность, залог наших успехов, крепости нашей армии и дисциплины, залог силы и стойкости нашей. Дальнейшая ваша служба будет зависеть от вас самих, энергии, умения и желания преодолевать трудности, работать по-настоящему, как положено коммунистам. Никогда не унывайте, не пасуйте перед трудностями. Жизнь порой складывается по-разному, и сетовать на это не приходится. Главное в том, чтобы каждый из нас достойно трудился на своем месте во имя нашего общего дела...
Это были правильные и мудрые слова. Я и теперь не перестаю удивляться неограниченным возможностям советского человека в процессе его становления и развития. Ему предоставлено все: свобода выбора профессии, весь арсенал науки и техники, повседневная помощь специалистов и руководителей, все богатства страны. И если человек цельный, если он любит работать, отдает все силы и знания любимому делу, не мечется в поисках легкой жизни, не гонится за призраками несбыточной мечты, то такой человек приносит [155] большую пользу нашему обществу, а его заслуги получают признание.
Назначения пока нет, и я просто устал в ожидании. Иду к начальству, прошу временно откомандировать меня переучиваться на реактивные самолеты.
Являюсь по предписанию и встречаю своего старого товарища Виктора Константиновича Покровского. Он заместитель командира полка. Узнаю, что могу полетать на Ту-2. А реактивные бомбардировщики вот-вот должны поступить на вооружение.
Через двенадцать дней, налетав на Ту-2 десять часов, я вернулся в академию. Там меня уже ждало назначение в часть.
С большим удовольствием и с пользой для общего дела мне привелось полетать и на реактивных самолетах, о которых мы когда-то мечтали. Сразу полюбился мне первенец бомбардировочной реактивной авиации маневренный, послушный в опытных руках Ил-28. Оборудованный сложнейшей техникой, он мог действовать днем и ночью, в любых метеорологических условиях.
В просторных кабинах тепло, видимость за стеклами хорошая. Масса приборов — пилотажных, навигационных, контролирующих, вспомогательных заполняют панели, приятно подсвечивая в полумраке мягким фосфоресцирующим светом. В кабинах штурмана и радиста гудят генераторы — проверяют аппаратуру. Но вот двигатели запущены, кабины загерметизированы, все, что положено, сделано, и самолет, плавно покачиваясь, катит на взлет. Пусть за стеклами кабин шумит непогода, нам она не страшна. На старте нас не задерживают, сразу разрешают взлет, хотя идет дождь и слаба видимость. Самолет уверенно бежит по бетонной дорожке, набирая скорость. Вот в последний раз чиркнули о землю колеса, и он в воздухе. Убираются шасси, закрылки. Чувствуется, как круто поднимается нос. Я откидываюсь на спинку сиденья и так, полулежа, наблюдаю за приборами. Все тихо, спокойно, лишь где-то за кабиной ревут могучие двигатели, поднимающие нашу махину все выше и выше. Стрелки высотомера бегут по кругу, отсчитывая сотни и тысячи метров подъема. Вот они показали тысячу, две, три тысячи, и наш Ил-28, как снаряд, выскакивает из облаков вверх.
Вырвавшись из сырого непроглядного мрака, мы с удовольствием щуримся от яркого солнца, оглядывая белоснежные [156] облака, раскинувшиеся на сотни километров, и бесконечный купол голубого неба. Чуть в стороне по поверхности облаков за нами движется радужное кольцо, в центре которого четко вырисовывается черный силуэт самолета. Красочное, непередаваемо красивое зрелище вызвано дифракцией света на каплях воды. Называется такое явление «Глория». Оно часто сопровождает машины за облаками.
Мы идем уже около часа. Земли не видно, но штурман прощупывает землю локатором и по характерным всплескам на экране определяет место самолета.
— Скоро цель, — говорит он.
Я связываюсь с полигоном. «Бомбометание» разрешают. Под нами все те же сплошные облака обширного циклона. Мы сбрасываем «бомбы» с одного захода. С земли передают; цель поражена.
Через час наш Ил-28 уже катит по мокрой бетонке аэродрома. На земле идет дождь, окрестности покрыты мглой. Как будто и не было совсем недавно солнца, голубого небосвода и белых бескрайних полей... Задача выполнена. Ночью тоже наши экипажи в любых условиях погоды «бомбят» цели свободно и точно. Молодые летчики вводятся в строй и успешно летают по сложным программам...
Жаль, что дорога, которая ведет человека по жизни, совсем не похожа на гладкую взлетную полосу аэродрома. Наверное, потому эта дорога время от времени преподносит нам такие огорчения и сюрпризы, которые потрясают все существо человека и выбивают его из привычной колеи.
Я был на аэродроме, готовился к ночным полетам, когда вдруг мне сообщили, что умерла моя жена.
Неожиданная потеря друга жизни ошеломила своей внезапностью. Память невольно вернула меня к прошлому.
Надежда Ивановна родилась на Украине, училась, работала, боролась, как все мы в те годы, с трудностями и уверенно шла по тропе новой жизни. Потом, создав семью; мы зашагали рука об руку, и никакая сила не свернула бы нас со светлой дороги к социализму.
И мне и ей пришлось сражаться с врагом.
Уже после войны жена рассказывала, как, спасаясь от фашистов, бежала с годовалой дочкой из Сталинграда на Украину, как в своем родном краю помогала партизанам бороться с оккупантами.
Однажды она «согласилась навести» карателей на партизан, указав лесную избушку, в которой соберутся на совещание командиры партизанских отрядов, действовавших в округе. [157]
Народные мстители, предупрежденные Надей, встретили карателей и полицаев пулями и гранатами. Но кто-то из врагов, оставшийся в живых после первых залпов, тяжело ранил Надю. Это роковое ранение, наверное, и явилось причиной ее безвременной смерти. Она прожила всего 32 года...
Прошло много лет. Во время очередного ночного полета на учебное бомбометание я почувствовал вдруг резкую боль в глазах и перестал видеть приборы, как когда-то уже случилось со мной в бою под Сталинградом.
— Далеко до полигона? — спросил я штурмана майора Михаила Тырышкина.
— Двадцать минут полета, пожалуй, будет.
— Возьми управление на себя и пока исправляй небольшие отклонения от курса.
— Есть! — весело отозвался штурман.
Минут через пять я снова стал видеть. Зрение постепенно приходило в норму. Полет мы закончили нормально, но я уже больше не летал ночью.
Реактивная авиация с ее исключительно высокими скоростями, огромными перегрузками, высотами уже в тот период требовала от летчика незаурядных физических и духовных качеств. Пришла пора уступить место за штурвалом здоровым, молодым соколам.
В марте 1963 года я нежданно получил приглашение, удивившее и обрадовавшее меня.
«Ефремову Василию Сергеевичу, однополчанину, ветерану Великой Отечественной войны, — было написано в нем. — Искренне просим Вас принять участие во встрече ветеранов 10-го гвардейского Киевского Краснознаменного, ордена Суворова II степени авиационного полка, в боевые дела которого Вы внесли большой вклад».
С благодарностью принял приглашение. Встреча должна была состояться в одной из авиационных частей.
Наш Ил-18 приземлился на широком заснеженном поле.
У командного пункта аэропорта к нам подбежал широкоплечий среднего роста сержант. В его живых глазах светились искорки нескрываемого любопытства, а лицо расплывалось в улыбке. Когда садились в газик, к нам присоединился еще и майор.
Долго ехали по заснеженным полям. Тут-то я и услышал от майора, что в их части служит Иван Андреевич Скляров. [158]
В поселке нас встретил подполковник в унтах и теплом свитере.
— Командир полка Владимир Федорович Курпяков, — представился он. — Отдыхайте. Я провожу вас до гостиницы, и пока расстанемся. Сегодня у меня ночные полеты...
В дверь постучали. На пороге стоял Иван Андреевич Скляров. Мы крепко обнялись, растроганные и обрадованные встречей. Пошли торопливые расспросы о друзьях, о том, кто, где и кого видел, о том, где живут и чем занимаются теперь наши фронтовые товарищи.
— Бочин и Капитонов живут в Ленинграде, — сообщил Иван. — Панченко — в Феодосии, Немцов — в Ростове. В Киеве обосновался штурман Василий Кузьмич Андреев, тот, что получил тяжелое ранение во время вынужденной посадки в Белоруссии. Василий Кузьмич так и не выздоровел окончательно, передвигается в коляске.
Я сказал Склярову, что часто встречаюсь с Андреевым и бываю у него дома. После публикации в газете «Вечерний Киев» моего очерка «Гвардейский Киевский» Василий Кузьмич позвонил одним из первых...
В десять часов утра на следующий день полк, в который мы прибыли, был построен. Мы, ветераны, вместе с командованием части стоим перед строем. С удовольствием оглядываю ровные шеренги молодых ребят. Радостью наполняется сердце.
Перед строем проносят гвардейское Знамя, завоеванное в годы Великой Отечественной.
Чести выступить перед молодой сменой были удостоены и мы со Скляровым. Молодые летчики дали клятву быть верными своему гвардейскому Знамени, умножать замечательные традиции старшего поколения.
Праздник в полку вылился в яркую демонстрацию единства и преемственности поколений нашей славной, закаленной в боях Советской Армии.
После собрания специалисты познакомили меня с современной техникой, которая призвана обеспечивать четкую и безаварийную работу авиации.
На следующий день было решено побывать и в других гарнизонах и встретиться с личным составом. Для этой цели командующий авиацией округа выделил самолет Ил-12.
Я прошел в кабину летчиков. Командир корабля предложил мне попилотировать. Я сел на место правого летчика, надел наушники, взял штурвал, поставил ноги на педали, и самолет, как старый друг, охотно подчинился моей воле. Минут тридцать мы летели на запад на небольшой высоте. [159]
Порадовался тому, что плавно посадил машину, ведь три года руки не держали штурвала.
Выступив в нескольких гарнизонах, мы вернулись в полк...
Возвратившись на Украину, в Киев, я наладил связи со многими однополчанами. Более ста человек писали мне, а я, по возможности, писал им.
Надолго запомнилась встреча ветеранов нашей 6-й гвардейской Таганрогской Краснознаменной, орденов Суворова и Кутузова дивизии, где довелось повидать бывшего ее командира генерал-полковника авиации Г. А. Чучева, а также штурмана полка Героя Советского Союза Митрофана Малущенко, Петра Моисеева, лишившегося обеих ног в бою, и многих других славных воздушных бойцов.
Потом был праздник в честь освобождения города-героя Севастополя. Там я снова встретился со своими друзьями по войне Панченко, Кытаевым, Чучевым, Покровским, Бобровым... Именно тогда бывший командир нашей дивизии сказал мне:
— Напишите о войне, Василий Сергеевич. Как много надо рассказать людям! Сам я уже не успею.
И действительно, вскоре его не стало...
Крепко запомнил я слова Григория Алексеевича Чучева. Да и однополчане просили о том же. Пришлось основательно засесть за рукопись, и дело потихоньку двинулось вперед.
Эта книга — моя скромная дань живым и погибшим боевым товарищам, чья верная дружба навсегда осталась для меня не только частицей жизни, но и примером всего лучшего, что есть в людях.