Глава двадцать восьмая
Ранним утром двадцать девятого июня немецко-фашистские войска возобновили решительные атаки на всем фронте, направив главный удар вдоль Ялтинского шоссе.
Атаки фашистских войск поддерживались крупнейшими силами танков, беспрерывным артиллерийским огнем и массированными ударами авиации. Несмотря на упорное сопротивление частей 386-й стрелковой дивизии и 8-й бригады морской пехоты, оборонявших позиции, фронт обороны в полосе Ялтинского шоссе был прорван. Во второй половине дня немцы овладели хутором Дергачи и развивали [201] наступление на станцию Инкерман и по направлению к горе Суздальской.
Героически, отчаянно дрались бойцы Приморской армии; их поддерживала группа «илов» и истребителей подполковника Дзюбы и капитана Губрия. Артиллерия, расходуя последний боезапас, вела огонь по пехоте и танкам фашистов. Но к исходу дня многие пушки подвижной артиллерии уже не имели боезапаса, их отвели к Камышовой и Стрелецкой бухтам. Потери в течение дня были большими, и к вечеру двадцать девятого июня в стрелковых дивизиях оставалось по нескольку сот человек, а в бригадах морской пехоты Жидилова, Потапова и Горпищенко еще меньше.
Днем двадцать девятого июня связь нашего КП с флагманским КП командующего Севастопольским оборонительным районом, находившимся в Южной бухте, несколько раз прерывалась. Посланный контр-адмиралом Фадеевым на КП командующего связной, добросовестный и старательный матрос Иван Варавка, не вернулся. Контр-адмирал приказал подготовить второго посыльного, но в это время от командующего прибыл нарочный и передал пакет.
Тотчас же контр-адмирал Фадеев вместе с батальонным комиссаром Тарасовым — он был теперь военкомом соединения — созвали нас. И Фадеев сказал, обращаясь к начальнику штаба Морозову:
— Командующий флотом приказал наше КП подготовить к перебазированию на 35-ю батарею. Со мной останетесь вы, штурман Дзевялтовский и связист Кучумов. Ну и посмотрите, может, еще кого нужно... А остальных офицеров штаба предупредить о возможном переходе из Севастополя на Кавказ!
Уходить на Кавказ? Мы видели и чувствовали на себе всю трагичность положения Севастополя. Было очевидно, что удержать его уже нельзя, и все-таки весть об эвакуации явилась для нас неожиданной. Мы уже свыклись с мыслью о том, что переправы на Большую землю не будет, что Севастополь надо защищать до последнего дыхания. И у всех у нас должна была быть одна с Севастополем участь и судьба.
Утро тридцатого июня началось сильнейшим артиллерийским обстрелом центра города, Камышовой и Казачьей бухт и района 35-й батареи. Артиллерийский обстрел сопровождался ударами авиации по городу, херсонесскому аэродрому и 35-й батарее. Вслед за этим возобновились атаки по всему фронту. В эти последние дни обороны [202] командование обороной распределяло каждый снаряд, гранату, патрон буквально поштучно, на пушку, на батальон. Теперь только подлодки, превратившись в подводные транспорты, прорывали кольцо блокады и доставляли в Севастополь ящики со снарядами, минами и продовольствием. Но это была капля в море.
Днем тридцатого июня ФКП командующего был перенесен из Южной бухты на Херсонесский мыс, в район 35-й батареи. Тяжелая 35-я батарея, расположенная в глубине холма, покрытого корявым низкорослым дубом, представляла образцовое в техническом отношении сооружение с башнями и казематами, с подземными помещениями из железобетона, где была своя электростанция, жилье для личного состава и технически совершенное управление мощными орудиями. Справа, на самой оконечности мыса, стоял полуразрушенный Херсонесский маяк, возле него все изрытое снарядами и авиабомбами летное поле аэродрома. Слева, у крутого обрыва, виднелись недавно построенные новые пристани для приема кораблей, приходивших с Кавказа. В бухтах Камышовой и Казачьей, у полузатопленной плавбатареи, где в последних боях погиб ее командир Мошенский и был тяжело ранен комиссар Середа, стояли теперь наши катера-охотники и катера-тральщики дивизиона охраны рейда под командованием капитан-лейтенанта Пескова.
Сюда же, на 35-ю батарею, перешел штаб нашего соединения во главе с контр-адмиралом Фадеевым. Снова пришлось старшине Белому проводить к пристаням телефонную связь, а капитан-лейтенанту Кучумову устанавливать радиостанцию и организовывать радиосвязь. Штаб соединения продолжал свою работу, отправлял и принимал приходившие с Кавказа корабли в Камышовой и Казачьей бухтах и у новой пристани, у 35-й батареи.
...30 июня вечером на заседании Военного совета флота на 35-й батарее в присутствии командиров соединений командующий Севастопольским оборонительным районом вице-адмирал Октябрьский объявил решение Ставки Верховного Главнокомандования об эвакуации войск из Севастополя.
Для руководства частями прикрытия эвакуации на 35-й батарее оставался генерал-майор Новиков и в помощь ему по морской части капитан 3 ранга Ильичев.
В последние дни обороны, когда шли ожесточенные уличные бои в Севастополе, раненые и выходившие из окружения бойцы отходили на Херсонесский полуостров. [203]
Ночью вся дорога до Казачьей и Камышовой бухт, откуда происходила эвакуация, была заполнена: шли колонны солдат и матросов, тянулись грузовые и легковые машины и артиллерия. Много солдат в одиночку и группами сидели и лежали вдоль дороги, в большинстве это были раненые из подземных госпиталей и санитарных батальонов.
Но все, кто мог передвигаться и держать в руках оружие, оставались и закрепились на линии так называемых старых укреплений на Херсонесском полуострове. Здесь создавался последний рубеж обороны и прикрытия эвакуации.
До последних дней обороны Севастополя работал штаб нашего соединения. Корабли и катера несли дозоры в море на подступах к бухтам Камышовая и Казачья и в районе 35-й батареи. Сюда же приходили подводные лодки, тральщики и катера, на которых переправляли на Кавказ раненых и эвакуированных.
Ночью 1 июля Военный совет СОР — вице-адмирал Октябрьский и Кулаков с группой офицеров на последним самолете, который чудом поднялся с изуродованного бомбами и снарядами аэродрома, вылетели в Краснодар. В ту же ночь на подводной лодке «Щ-209» под командованием В. Иванова ушли на Кавказ и командующий Приморской армией генерал Петров со своим штабом и офицерами. Ушли на последней подводной лодке в Новороссийск контрадмирал Фадеев вместе с начальником штаба Морозовым, Дзевялтовским и Кучумовым.
Днем 2 июля упорные бои продолжали группы наших войск в районе. 35-й батареи, которая, расстреляв весь боезапас, была взорвана. Бои продолжались и в развалинах Севастополя.
Около полуночи 2 июля в район пристаней 35-й батареи подошли из Новороссийска наши тральщики «Защитник» под командованием старшего лейтенанта Михайлова и БТЩ «Взрыв». При помощи катеров и шлюпок они сняли с берега эвакуируемых бойцов и загрузили до отказа свои корабли. В 3 часа 30 минут они ушли из Севастополя и благополучно прибыли в Новороссийск.
В эту же ночь подошли к Херсонесскому маяку катера-охотники под командованием старшего лейтенанта Глухова. Из Новороссийска вышло восемь катеров, но не все они достигли Севастополя.
Днем 1 июля на переходе в море воздушная разведка противника обнаружила катера, и первая девятка «юнкерсов» сбросила бомбы. Осколки посекли борт катера № 071, [204] где находился глухов, несколько матросов верхней команды было ранено.
Через полчаса прилетели снова «юнкерсы» и атаковали катера. Атаки самолетов следовали одна за другой в течение всего светлого времени. В последней атаке перед заходом солнца осколками под ключицу был ранен Глухов. Он попросил боцмана перевязать его и, с трудом надев китель, остался на мостике.
Когда катера подошли к минному полю, наступила ночь. Катера шли в кильватерном строю без огней. Луна еще не взошла, море было спокойным, лишь белые буруны от форштевней кораблей были далеко видны. На гладкой поверхности моря сигнальщики искали подходный буй, от которого надо было ложиться курсом на Херсонесский маяк. Но плавучего буя не было, не включали больше даже затемненный огонь Херсонесского маяка.
Впереди по ходу кораблей на покрасневшем небе показались резные силуэты Крымских гор. От берега по воде доносился глухой гул. И уже через несколько миль стали видны вспышки разрывов снарядов, в небе, словно догоняя друг друга, мелькали трассирующие пули. Теперь уже ясно был виден берег, и Глухов повел катера мимо разрушенного Херсонесского маяка к причалам Стрелецкой бухты. Катера шли средним ходом, по боевой тревоге стояли матросы у пушек и пулеметов, готовые ко всяким неожиданностям.
Глухов уже видел, что это не луна подсвечивала небо и горы: над городом стояло зарево пожаров.
При входе в бухту головной катер, где находился Глухов, был обстрелян с берега из автоматов. Застопорив машины, Глухов прислушался к ночному шуму и выстрелам. Стреляли немцы.
Глухов включил моторы и дал сигнал катерам действовать самостоятельно. Часть катеров пошла в Казачью и Камышовую бухты, а остальные — к новой пристани у 35-й батареи.
В Камышовой бухте Глухов пришвартовал катер у небольшой деревянной пристани. На берегу оказалось множество людей, незаметных с катера в темноте. Лежали на земле раненые, звякало оружие, суетились санитарки. Люди приносили пресную воду, перевязывали друг другу раны, разыскивали земляков и однополчан, делили последнюю щепотку табаку на две тоненькие цигарки. Морской пехотинец в бескозырке и солдатской гимнастерке попросил у Глухова «одолжить табачку». У Глухова табаку не оказалось, [205] ему стало почему-то неловко, и он крикнул на катер вахтенному матросу:
— Скажи ребятам, у кого есть курево, пусть тащат на берег!
В бухте у уреза воды чернел высокий корпус разрушенной плавучей батареи. На открытой палубе ее виднелись темные фигуры матросов.
Глухову казалось, что все по-прежнему на крымской земле, и в то же время он чувствовал, что что-то изменилось. Он видел неторопливые движения и усталое спокойствие одних, и непотушенный огонь ненависти и ярости к врагу у других. Они не просили табачку, а требовательными голосами спрашивали, привезли ли снаряды и патроны и есть ли на кораблях гранаты. Черные и обожженные, они жадно пили холодную воду и, перебросив автоматы на грудь, снова уходили в темную ночь, на последний рубеж обороны Севастополя.
Катер Глухова, как и другие, ушел из бухты перед рассветом. Принятых за ночь тяжелораненых бойцов разместили в кают-компании и восьмиместном кубрике. Легкораненые расположились на верхней палубе и на корме за ходовым мостиком.
В предрассветной мгле в море, уже за минными заграждениями, на катер Глухова налетели четыре «юнкерса». Они разделились попарно и заходили с носа и с кормы катера. Первыми отделились бомбы кормовой группы, и Глухову казалось, что они лягут по корме, и он дал полный ход вперед. И в ту же минуту он увидел, как «юнкерсы», заходившие с носа, сбросили бомбы, и летели эти бомбы прямо на катер. Глухов успел поставить ручку телеграфа правой машины на «полный назад», и машины заработали враздрай. Задрожала палуба катера, белым гребнем поднялась вода по корме, и нос стал уходить вправо. Глухов снова поставил ручки телеграфа «вперед», и катер, присев на корму, рванулся вперед. Уже видно было, что бомбы упадут по левому борту катера. И вдруг бомба шлепнулась об воду, подпрыгнув, перелетела через нос катера и разорвалась у правого борта. Осколки ударили в форпик катера, полетели на мостик. Катер с ходу зарылся в воду, казалось, что ему оторвало нос. Тяжело был ранен в грудь командир катера Осадчий и контужен помощник командира. Сорвалась с фундамента и была повреждена носовая пушка. Но моторы, несмотря на сотрясение, работали, и катер, набрав полный форпик воды и теряя скорость, продолжал уходить в море. Высокие берега Крыма уже начали [206] таять за горизонтом, закрываясь белыми пухлыми облаками, вечно стоящими над вершинами Крымских гор, когда в небе появились «мессершмитты».
С оглушительным ревом два самолета прошли высоко над катером, стреляя из пушек и пулеметов. Но всплески легли в воду по корме. При приближении самолетов Глухов приказал всем раненым укрыться в отсеках и кубриках.
— Комендоры, к пушкам и пулеметам! Остальные вниз, — скомандовал он. — Быстро!
И все раненые бойцы, находившиеся на верхней палубе, как при срочном погружении на подводной лодке, посыпались вниз, задраивая за собой люки. На верхней палубе, кроме Глухова, остались рулевой и сигнальщик на мостике, пулеметчики у ДШК да комендоры у кормовой пушки. Раненый командир катера Осадчий лежал в ходовой рубке; помощника командира, контуженного и потерявшего сознание, снесли вниз, в каюту.
Словно чувствуя, что орудия катера не могут уже вести плотный огонь, «мессершмитты» на втором заходе низко прошли над кораблем. Казалось, самолеты своим бронированным брюхом зацепятся за мачту. В этом заходе был убит пулеметчик правого ДШК и тяжело ранен последний из оставшихся в строю комендоров у левого пулемета. А «мессершмитты» снова, на большой скорости, шли на катер. Рулевой, только что быстро вращавший штурвал, вдруг присел на корточки да так и остался сидеть у штурвала. Глухов нагнулся к нему: на белом лбу рулевого чернела вмятина, и тоненькой струйкой по лицу стекала кровь. Без чувств лежал на палубе раненный в живот сигнальщик, зажав в скрюченной руке бинокль. Глухов, ухватившись за штурвал, уводил катер от огня «мессершмиттов». На этот раз самолеты прошли так низко, что он видел остроносое лицо фашиста в сбитом на затылок шлеме. Фашистский летчик грозил Глухову кулаком.
— Ах, сволочь! — заскрипел зубами Глухов. — Мне бы добраться только до пулемета, я бы тебе показал!
И в это время снаряд самолетной пушки угодил в палубу корабля у машинного отсека. Моторы разом чихнули и заглохли, катер уткнулся носом в воду и остановился. Были убиты оба комендора, и вышла из строя кормовая пушка. Стало очень тихо, только звенели уходившие в небо самолеты.
Откинулась крышка люка, и из машинного отсека выглянул механик. [207]
— Перебита бензиновая магистраль. Старшина Климов убит. Воробьев ранен! — доложил он Глухову и снова скрылся.
Глухов сошел с мостика и, преодолевая боль в спине, стал к пулемету. А «мессершмитты» решили добить катер и, развернувшись, снова пошли в атаку, швыряя огонь из пушек и пулеметов. Глухов дал длинную очередь из ДШК, казалось, в самое брюхо головного «мессершмитта». Но тот, не сбавляя скорости, взмыл вверх.
Теперь на верхней палубе в живых остался один только Глухов.
Но вот приподнялась крышка люка машинного отсека и показалась курчавая голова моториста Воробьева.
— Товарищ старший лейтенант! Разрешите, я вам помогу.
Не дожидаясь ответа, Воробьев выскочил на верхнюю палубу и стал к пулемету, расправляя железную ленту ДШК.
— Ну, вот мы и снова с тобой вдвоем остались, Воробьев! Помнишь, как в море штормовали! — говорил мотористу Глухов, не поворачивая головы и следя за самолетами.
«Как давно это было! Уже год, наверное, прошел», — подумал Глухов, вспоминая, как под баян веселого моториста они пели песни, поднимая людей в поход.
Теперь только один «мессершмитт», стреляя, снова шел на катер. На этот раз снаряд угодил в кормовой срез. Полетели щепки, осколки подожгли дымовую шашку, и сразу верхнюю палубу и мостик катера заволокло дымом.
Воробьев бросился было к дымовой шашке и в это время заметил, как побледнел Глухов и стал опускаться на палубу. Привалившись к тумбе пулемета, он зажимал обеими руками левый бок. Кровь, просочившись между пальцами, стекала на деревянную палубу.
Воробьев стал приподнимать Глухова, оба они задыхались в ядовитом дыму, но Глухов сказал твердо:
— Пойди в машину к механику и попробуйте завести моторы!
В дыму Глухов не видел больше «мессершмитта»; не слышно было и рева его моторов. «Наверное, улетел», — подумал Глухов, сидя на мокрой палубе.
Механик вылез из машинного отсека на палубу, вместе с Воробьевым они раздели Глухова, обмотали рану простыней и помогли ему перебраться на командирский мостик. [208]
Поднявшийся ветер относил дымовую завесу в море, и мостик корабля скоро очистился. Глухов, лежа на спине и испытывая мучительную боль, видел вверху над собой чистое и голубое небо. Легкие белые облачка на нем были прозрачны и не могли умерить жар пылающего солнца. Губы слипались, хотелось пить. Глухов пошарил рукой и нашел в углу мостика медный тяжелый чайник. Вода была теплой, солоноватой и не утоляла жажды. На левом борту, у обвеса, Глухов увидел лежащего навзничь мертвого сигнальщика. Глухов приподнялся, осторожно снял с его груди бинокль и, теперь уже стоя, облокотившись о поручни, стал осматривать горизонт. И небо и море были чистые, лишь далеко на юге еле виднелись белые буруны.
«Наверное, это наши катера, — подумал Глухов. — А что, если немецкие? Будем драться!»
На палубе появился с забинтованной головой помощник командира. Он уже вызвал легкораненых матросов наверх и наводил порядок на палубе. Наконец из моторного отсека механик доложил:
— Завожу моторы!
Словно всхлипнув, зазвенели, застучали, запели моторы, и Глухов, посмотрев на картушку компаса и вращая штурвал, развернул катер курсом к кавказским берегам.
Катер весело побежал под двумя моторами, слегка припадая на нос и поднимая на палубу брызги воды. Легкий ветер обдувал прохладой.
Убитых матросов перенесли на корму, положили у флагштока. Комендоры забортной водой смыли с палубы кровь, поднесли и разложили на маты у пулеметов и поврежденной пушки патроны и снаряды. Боцман с двумя матросами откачивали воду из форпика. Все больше людей появлялось на верхней палубе. Сидеть в неизвестности, закупоренными в кубриках и каютах раненые больше не могли. Нашелся у матросов и табак, открыли банку консервов, раненые закурили, заговорили, задвигались.
И в это время черная точка появилась в небе. Она все увеличивалась, приближаясь к катеру. Не было сомнения: это шел на большой высоте «юнкерс».
Раненые матросы, не сговариваясь, бросились к пулеметам и разбитой пушке, все они сейчас смотрели на Глухова, стоявшего у штурвала, ожидая его приказаний.
Глухов мгновенье думал, затем схватил мегафон и скомандовал:
— Стоять по местам! Приготовиться к отражению атаки самолета! [209]
Стоя у пулеметов, матросы уже ловили в кольцо прицела быстро идущий самолет.
А Глухов в это время поставил телеграф на «стоп». Катер клюнул носом встречную волну, затем его развернуло лагом, и он закачался с борта на борт. Обессилевший от ран и потери крови, временами почти теряя сознание, Глухов, держась побелевшими руками за поручни, следил за самолетом. Первый раз за время войны он не встретил врага огнем — он попробовал схитрить. Приказав матросам не открывать огня, Глухов решил ожидать. Заметит самолет неподвижный катер, лежащий в дрейфе, или не заметит? Если заметит и пойдет в атаку, дадим ему бой!
Медленно вражеский самолет пролетел высоко над катером и, не меняя курса, ушел к берегу. Стало опять тихо, еле дымила еще не выгоревшая до конца дымовая шашка на корме катера.
Помощник командира помог Глухову сесть на раскладной стул, механик принес из кают-компании кружку вина. Глухов выпил холодное терпкое вино, помощник стал за штурвал, и катер снова лег курсом туда, где была родная земля, где уже чуть угадывались в сиреневом свете дня Кавказские горы.
Не все защитники Севастополя были эвакуированы на Большую землю. И те, что остались, не сдавались в плен, а дрались с фашистами до конца за каждый клочок земли уже на самом краю Крымского полуострова. Чуть ли не до середины июля сопротивлялись отдельные группы наших бойцов на Херсонесе. Лишь немногим удалось пробиться в горы к партизанам.
На одном из последних катеров-охотников уходил на Большую землю командующий войсками прикрытия генерал-майор Новиков. Уходил он на катере-охотнике № 0112. С большие трудом туда же вплавь добрался и военком гидрографического отдела СОР Е. А. Звездкин.
Рано утром, когда катер был уже на траверзе Ялты, Звездкин услышал резкие звонки колоколов громкого боя. Тревога! Выбежав на палубу, Звездкан увидел, что над катером кружит немецкий самолет, а со стороны берега виднеются белые буруны, которые быстро приближаются.
Становилось все светлее, и Звездкин рассмотрел четыре немецких торпедных катера, которые строем фронта шли прямо на них. Командир катера старший лейтенант Евдоким Арсентьевич Коргун отдал приказание артиллеристам: приготовиться к бою! [210]
Из носового отсека стали передавать по цепочке ящики со снарядами на корму: носовая пушка была выведена из строя еще при прорыве катера из Новороссийска в Севастополь.
Сближаясь, торпедные катера с большой дистанции открыли огонь. У них были пушки и пулеметы. Катер № 0112 открыл ответный огонь, сосредоточив его на одном из гитлеровских торпедных катеров.
Катера сближались. На катере-охотнике появились первые убитые и раненые. От настильного огня фашистских пиратов особенно доставалось тем, кто находился на мостике. Первыми были убиты командир катера и рулевой. Их сейчас же заменили помощник командира Константин Павлович Булатов и второй рулевой.
Ничего не оставалось, как прорывать фронт вражеских кораблей. Катер № 0112 пошел на таран ближайшего немецкого торпедного катера. Но тот в последнюю минуту не выдержал, отвернул и прекратил огонь.
Теперь катер-охотник, не снижая скорости, уходил к берегам Кавказа. Но торпедные катера гитлеровцев не отставали. По двое с каждого борта, они шли параллельным курсом. Огнем был изрешечен мостик, за рулем убито уже несколько человек. Стоять на открытом мостике было невозможно, и рулевой управлял катером лежа. Убитые и раненые лежали на палубе, их не успевали убирать. Беспрерывно вели огонь кормовая пушка и пулемет, не подпуская близко немецкие торпедные катера.
На корме находился и генерал Новиков, он управлял артиллерийским огнем. И огонь был настолько удачным, что на одном из немецких катеров от прямого попадания вспыхнул пожар. Катер потерял ход и вышел из строя.
Оставалось теперь три торпедных катера против одного, казалось, все-таки можно выиграть бой. Но один за другим, в катер-охотник угодили вражеские снаряды. Сначала в носовой отсек, где был пробит деревянный борт; отсек заполнился водой, и катер уменьшил ход. Экипаж стал заделывать пробоину, но тут второй снаряд попал прямо в моторный отсек.
Катер стал плавучей мишенью. Звездкин бросился к мотористам, в отсек спустился и генерал Новиков. Он был без гимнастерки, с перевязанной рукой. Генерал спросил у оставшихся в живых мотористов: смогут ли они исправить повреждение?
— На одном моторе сможем идти! — отвечали они. Через несколько минут катер дал ход. [211]
Поднявшись на палубу, Звездкин видел, как среди убитых и раненых появился генерал Новиков. Добравшись до кормовой пушки, он показал здоровой рукой на приближавшийся немецкий катер. Краснофлотец развернул пушку, зарядил и выстрелил. Торпедный катер отвернул. И снова раздался треск. Еще один снаряд разворотил борт катера-охотника, туда хлынула вода. Катер медленно заполнялся водой, но он по-прежнему отстреливался.
— Снарядов! Давайте снарядов! — кричали краснофлотцы.
На мачте развевался военно-морской флаг. Он был пробит пулями и изорван осколками. А катер погружался в море. Палуба почти сравнялась с водой, волны смывали за борт тела убитых и раненых. У кормовой пушки кончились снаряды. Стало тихо. Прекратили огонь и немецкие катера. Один из них стал приближаться к катеру-охотнику. «Значит, плен и позор, — подумал Звездкин. — Нет!» — ответил он сам себе и, собрав гаснувшие силы, пополз к пулемету и выпустил последнюю ленту. Немецкий катер ответил залпом из пушек. Звездкин упал: ему раздробило кисть руки. Он зажал рану и потерял сознание.
Очнулся на корме немецкого торпедного катера. Вражеские матросы, цепляя раненых баграми, вытаскивали их на верхнюю палубу. Рядом со Звездкиным лежало уже несколько человек, среди них и генерал Новиков в белой рубахе с пятнами крови, с перевязанной рукой и в брюках с генеральскими лампасами. Сторожевого катера № 0112 не было уже на поверхности воды: от полученных попаданий он затонул. Два часа длился этот неравный бой. Но и немецким катерам досталось. Звездкин видел, как они буксировали один из своих катеров, сильно поврежденный.
Так погиб катер № 0112, сражаясь один против четырех, затонул, но не сдался, не спустил флаг перед врагом...
На рассвете отходил от 35-й батареи и катер-охотник № 021. Командир старший лейтенант Степан Гладышев решил побыстрее оторваться от крымских берегов и лег курсом на юг. На катере шли старший инструктор нашего политотдела Степан Аверчук, офицер Леущенко, всего 90 человек.
И все-таки, когда катер был в открытом море, его настигли 18 «юнкерсов». Завязался жестокий бой, катер маневрировал, отстреливался из пушек и пулеметов. 82 бомбы сбросили фашисты; одна из них разорвалась по носу, под днищем катера, и начисто оторвала носовую часть. От [212] сотрясения сдвинулись и заглохли моторы, вышла из строя рация. Но команда работала самоотверженно, срубили мачту и этим подкрепили переборку. Обрубок катера оставался на плаву. Его несло по волне к крымским берегам.
В это время на бреющем полете появился «Фокке-Вульф-189» и открыл огонь из пушек и пулеметов. Командир Гладышев был убит на мостике, его место занял помощник — лейтенант В. С. Лыскин. А старший политрук С. И. Аверчук организовывал и поддерживал личный состав, говорил, что помощь должна подойти. И действительно, «фокке-вульф» улетел, а на горизонте показались силуэты наших катеров. Их узнали:
— «Полтинники» идут и тральщик! — закричали матросы. «Полтинниками» называли небольшие катера, бортовые номера которых были «52» и «53».
А катер-охотник постепенно заполнялся водой и кренился. Поэтому катера к его борту подойти не смогли, и люди бросались к ним вплавь. И в это время снова налетели два «юнкерса», сбросили бомбы и стали расстреливать из пулеметов плававших в воде. Многие погибли. Катер № 021 затонул, а один из малых катеров был тяжело поврежден.
В этот трагический момент моряков выручил наш самолет «ТБ-3». Откуда он возвращался, неизвестно. Неуклюжий и большой, он снизился и своим огнем разогнал «юнкерсы».
Труден был дальнейший путь. На одном из катеров кончилось горючее, не было воды, продовольствия. Но действовал закон взаимной выручки: катер-тральщик взял на буксир «полусотку» и привел в Туапсе.