Глава двадцать первая

В Новороссийске у командира 2-го дивизиона Генералова в эти дни все светлое время суток до отказа было наполнено заботами. На катерах-охотниках проверяли работу машин, принимали боевой запас и производили еще множество всяческих необходимых дел. [129]

А с наступлением темноты капитан-лейтенант Генералов с потайным фонариком на груди и с секундомером в руке появлялся на длинном железобетонном пирсе новороссийской гавани.

— Начать посадку! — негромко подавал он команду, и откуда-то с берега из темноты доносился приглушенный топот ног, лязг оружия. Морские пехотинцы быстро взбегали на пирс и рассыпались по катерам.

Следовали вполголоса доклады: «Посадка закончена!», и Генералов поднимался на мостик катера лейтенанта Черняка.

— Заводить моторы! — командовал Генералов.

Приказание репетовали сигнальщики, и катера, отдавая швартовы, один за другим отходили от пирса. На рейде, в темноте, катера вытягивались кильватерным строем, следуя за командиром звена.

Затем на большой скорости катера-охотники врывались в укрытую гавань Геленджика. На полном ходу, без огней, швартовались они к еле заметной в темноте пристани. С катеров открывали условный огонь из пушек и пулеметов, а морские пехотинцы уже выскакивали на берег, шли на штурм, дрались за каждый дом и пакгауз в порту, учились вести уличные бои.

— Где будет высадка? Почему мы выбрасываем пехоту на причалы порта? — спрашивали командиры кораблей друг у друга.

Когда лейтенант Черняк осведомился об этом у Генералова, тот сказал:

— Высадка будет там, где нам прикажут! Так отвечал Генералов, но сам он в эти дни очень много думал о предстоящей операции. Только небольшой круг людей был посвящен в замыслы командования.

Генералов понимал, что операция задумана большая и сложная. Поэтому он не удивился, когда узнал, что десантные войска будут высаживаться не на пологий пляж, так рельефно выделявшийся на карте Феодосийского залива, что принято дерзкое решение ворваться в порт и высадить десант прямо на причалы и пристани, чего немцы меньше всего ожидают. Первый эшелон десанта предполагалось перебросить не на тихоходных транспортах, которые долго будут идти морем под бомбежками авиации и атаками подводных лодок и о походе которых немцы узнают заблаговременно, а на боевых кораблях, имеющих большую скорость, которые за одну ночь доставят десант с берегов Кавказа на крымскую землю. [130]

Основная цель операции — овладеть Керченским полуостровом и создать условия для освобождения всего Крыма и Севастополя. На восточное побережье Керченского полуострова высаживались войска 51-й армии на кораблях Азовской флотилии, которой командовал контр-адмирал С. Г. Горшков, и непосредственно в Феодосийский порт войска 44-й армии — командир высадки капитан 1 ранга Н. Е. Басистый.

За несколько дней до начала операции все катера первого эшелона десанта поступили под командование капитан-лейтенанта Генералова, а старшему лейтенанту Глухову, который тоже прибыл в Новороссийск, было дано сложное задание: конвоировать транспорты второго эшелона. Катера-охотники Глухова должны были охранять на переходе морем основную массу войск с танками и артиллерией, идущую на огромных морских транспортах.

В дни подготовки к операции наша подводная лодка долго ходила незамеченной под перископом в Феодосийском заливе и у входа в занятый немцами порт сфотографировала боновые заграждения. Здесь и был найден ключ к решению смелой задачи. Между бочкой, удерживающей боковое заграждение, и оконечностью каменного мола оставалось, судя по снимку, несколько метров чистой воды. Это было игольное ушко, проникнув сквозь которое, катера оказывались в закрытой и укрепленной врагом гавани.

Наконец наступил день выхода в операцию.

Море встретило корабли неприветливо. Дул сильный юго-западный ветер и поднимал крупную волну. С наступлением темноты видимость еще больше ухудшилась: пошел снег.

Катера-охотники вырвались по обыкновению первыми из порта и ожидали, пока не вытянутся из Новороссийска большие корабли. С выходом крейсеров «Красный Кавказ» и «Красный Крым» и эсминцев в море катера-охотники заняли свои места в строю, и отряд лег курсом на крымскую землю. На переходе морем катера-охотники охраняли большие корабли от подводных лодок противника и несли на себе первые штурмовые группы десанта — морскую пехоту.

Катер лейтенанта Черняка зарывался в высокую волну до самой рубки. Это тревожило лейтенанта. Мороз все усиливался, верхняя палуба покрылась, как панцирем, коркой льда, и катер стал клевать носом и терять скорость хода.

На крейсерах следили за катерами-охотниками и сбавили обороты. Стало легче идти, но катер еще больше кренился на волне, и прибавились новые заботы. [131]

Помощник командира пробрался на мостик и доложил лейтенанту Черняку, что хотя десантники — из бывших моряков с боевых кораблей, но и они в тесном кубрике чувствуют себя неважно: верхние люки задраены, чтобы не заливало водой. Пришлось выпускать их поочередно на колючий ветер и мороз хватить на верхней палубе соленого свежачка.

Далеко за полночь, в назначенный час корабли подошли к берегам Крыма, занятым противником, к темной и безмолвной Феодосии.

Пурга стихла, и небо немного прояснилось, но холодные волны по-прежнему не переставая били в борта кораблей и, шипя, заливали до самого мостика палубу охотника. Крейсеры и эсминцы легли на боевой курс, чтобы открыть артиллерийский огонь, а отряд катеров отделился и, следуя вдоль затемненной части берега, незаметно приблизился к боновым воротам порта. Крейсеры и эсминцы открыли огонь, оранжевые вспышки выскочили из дула орудий главного калибра. Грохот потряс береговую тишину, со свистом полетели снаряды по дотам и укреплениям фашистов. Взрывы осветительных снарядов выхватывали из мрака ночи строения порта, разбитые краны и заснеженные причалы.

Наступали решающие минуты. От того, сумеют ли катера-охотники прорваться через боновые заграждения и, высадив штурмовые группы, опрокинуть противника и захватить причалы, во многом зависел успех операции.

Лейтенант Черняк видел, что катера, следуя вдоль берега, не обнаружили себя и были уже у входа в порт. И он направил свой катер в небольшой проход между головой гранитного мола и большой железной бочкой, от которой тянется боновое заграждение. Проход этот — не более десяти метров, но для смелого и умелого и этого достаточно.

По сигналу командира высадки Басистого по радио с крейсера «Красный Кавказ» «катерам следовать в порт» лейтенант Черняк на своем катере-охотнике первым ворвался через эту узкую щель в Феодосийский порт и ударил из пушек и пулеметов по маяку и причалам. Только в последний момент в сознании лейтенанта возникла мысль: а вдруг между стенкой и бочкой натянут стальной трос, тогда катер разобьется о холодный гранит у подножия маяка. По боны уже были позади. Иван Черняк первым пришвартовал катер к стенке вблизи маяка, оттуда с мола били скорострельные пушки; гитлеровские автоматчики, пятясь, продолжали в упор стрелять по катеру.

С криками «Ура! Крым наш!» морские пехотинцы под [132] командованием старшего лейтенанта Айдинова прыгали на обледенелую набережную. Почти у самого борта катера с треском разорвалась граната, ее бросили гитлеровцы с площадки маяка, — и упал лейтенант, командир группы десантников.

Десантники залегли и стали стрелять из автоматов по маяку, где засели фашисты. Черняк видел, как прыгнул в катера старшина минер Туманов. Он только что говорил старшему политруку Соколову:

— Заявление писать некогда, прошу принять меня в ряды родной Коммунистической партии!

Подхватив автомат лейтенанта, с криком «За мной, вперед, за Родину!» Туманов бросился к маяку. За ним поднялись и ринулись десантники. Фашисты, убегая, оставили на молу две заряженные пушки. Бойцы захватили их и, развернув в сторону города, стали бить по врагу.

Старшина Туманов уже бежал по винтовой железной лестнице маяка и с ним еще два бойца. Взрыв гранаты и затем — тишина. За десантниками на маяк поднялись гидрографы. Они зажгли синие огни для ориентировки больших кораблей, подходивших к порту.

Вслед за катером лейтенанта Черняка в гавань ворвался через тот же проход катер № 013 командира отряда высадочных средств капитан-лейтенанта Иванова, а за ним и остальные катера. Ведя огонь из пушек и пулеметов, катер командира отряда «прочесал» артиллерийским огнем причалы Феодосийского порта, подошел к бонам и с ходу сбросил глубинную бомбу. Взрывом разметало боновые заграждения, на воздух взлетели бочки и сети, вход в порт был открыт.

Остановившись у входа, командир отряда дал с катера световой сигнал «боны открыты», и в порт тотчас вошел эскадренный миноносец «Шаумян» и ошвартовался прямо у Широкого мола.

Вспышки ракет и разрывы осветительных снарядов на мгновения вырывали из темноты разбитые бочки на гребнях пенистых волн, обледенелый каменный мол с круглым маяком и темные строения порта на берегу. Высадив десант, «Шаумян», отстреливаясь, вышел в море.

Вслед за эсминцем «Шаумян» на большом ходу устремились в порт и другие корабли: эсминцы «Незаможник» и «Железняков».

«Полный вперед!» — и холодные медные ручки телеграфа легли до отказа вперед и вниз. Сняв перчатку и прикрывая глаза рукой от ярких вспышек ракет, командир [133] тральщика «Щит» старший лейтенант Гернгросс весь подался вперед, всматриваясь в приближающийся берег.

По правому борту с плеском пронеслась бочка с обрывками сетей заграждения.

— Не намотать бы на винт! — обращаясь к помощнику, сказал Гернгросс, и в это время по носу тральщика встали водяные столбы. С берега била фашистская батарея, и ясно видны были оранжевые вспышки.

— Орудия, правый борт! — скомандовал Гернгросс.

— На дальномере! Дистанция!

— Есть дистанция! — доложил дальномерщик Вавилкин.

— Огонь! — захрипели ревуны, от залпа вздрогнул корабль и качнулись стволы пушек. Второй залп, и корабль, проскочив завесу огня, подошел к стенке гавани.

Боцман с двумя матросами выскочил на причал принять концы. Откуда-то сверху со свистом ударила косая очередь автомата, светящаяся трасса шла с фермы портового крана, куда забрался фашист. С визгом разорвалась мина, но солдаты уже спрыгивали с корабля и бежали по скользкой набережной, а команда тральщика выгружала боезапас, выкатывала пушки. Снова засвистела и ударила в правое крыло мостика мина. Дальномерщика Вавилкина взрывной волной сбросило на палубу. Сгоряча он попытался встать на ноги, но не смог. Озираясь по сторонам, он увидел лежавшего на палубе, раскинув руки, убитого сигнальщика Петрова.

А горький дым полз по мостику, и красные языки лизали краску надстроек. Пламя подбиралось к кранцу с сигнальными ракетами.

Пожар! Что может быть страшнее этого слова на корабле, где столько взрывчатых и горючих веществ — снарядов и патронов, сигнальных ракет и соляра и где как будто горит даже выкрашенное масляной краской железо.

— Пожар! — крикнул Вавилкин, с трудом отрывая свое тело от палубы. — Надо встать! Надо тушить! — говорил он себе. Шатаясь, поднялся на ноги. Он знал, что под площадкой дальномера лежит пожарный рукав. Вавилкин пробрался к нему, но в это время загорелась, зашипела ракета. Она, как живая, выпрыгнула из кранца и заметалась, фыркая искрами, по мостику. В кранце загорелась вторая ракета. Уронив на палубу шланг, Вавилкин схватил кранец, освободил его и высыпал шипящие ракеты за борт.

На мостик, громко стуча обледенелыми сапогами, бежали [134] рулевой и сигнальщик. Они выгружали с корабля на набережную боезапас и, увидев огонь, бросились наверх.

Пожар на мостике был потушен, десантные войска и вооружение выгружены. Командир корабля взялся за ручки телеграфа, привычно перевел их до отказа вперед, а затем до отказа назад, давая сигнал запустить двигатель.

Но ответного сигнала не последовало. Оказалось, что осколком мины машинный телеграф перебит. Гернгросс вызвал к телефону механика и сказал ему:

— Исправлять сейчас некогда! Будем немедленно отходить. Приказания буду передавать по переговорной трубе.

И тральщик, несмотря на прижимной ветер, отошел от пристани. На внешнем рейде, на высокой волне тральщик так же удачно пришвартовался к крейсеру «Красный Крым», принял войска и снова пошел к берегу.

При перевозке десанта катер № 051 под командованием Бычкова был обстрелян с вышки элеватора. В машинном отсеке возник пожар. Добровольцы с катера — моторист Иван Николаенко, Яков Сопильняк и Михаил Соколов, — вооружившись, скрытно пробрались к элеватору, ворвались туда и забросали фашистов гранатами. В этом бою погиб Яков Сопильняк.

Внезапное появление катеров в порту, артиллерийский удар кораблей и решительные действия штурмовых групп морской пехоты определили успех операции.

Морские пехотинцы смело бросались на причалы и выбивали врага гранатой и автоматом из укрытий и дотов. Бои шли за каждый пакгауз и склад.

Фашисты зацепились за каменную ограду и выходные железные ворота порта и открыли оттуда сильный огонь из пулеметов и автоматов. Морской пехотинец главный старшина Кузьменко, пробежав полосу огня, оказался подле каменной стены. Продвигаясь вдоль ограды, он обнаружил железную бочку, поставил ее на попа и, взобравшись на нее, бросил гранату по ту сторону стенки на фашистских автоматчиков. За Кузьменко еще два бойца, перекатывая впереди себя железные бочки, подобрались к стенке и забросали фашистов гранатами. Оставшиеся в живых немецкие автоматчики бросились бежать.

Выскочив из ворот порта, преследуя немцев, бежал с гранатами в обеих руках разгоряченный боем матрос Евтушенко. На улице, прилегающей к порту, он с ходу наскочил на трех немецких солдат, те, вскинув автоматы закричали: [135]

— Матроз, сдавайс!

— Есть сдаваться! — крикнул Евтушенко, швырнул в них гранату, а сам прыгнул в проем окна разбитого каменного дома. Сраженные гранатой немцы упали на мостовую, а матрос, не успев осмотреться в полутемном разрушенном доме, тотчас же услышал короткое, как выстрел: «Хальт!»

Евтушенко бросил впереди себя гранату и упал на искореженный пол. От взрыва гранаты посыпались камни, они больно ударили в спину, и наступила тишина. Приподняв с усилием голову, Евтушенко осмотрелся: еще два фашиста лежали убитыми на полу.

Упорные бои продолжались всю ночь на окраинных улицах и в отдельных домах города. Декабрьское морозное утро осветило разрушенные улицы города, разбитые легковые машины, брошенные орудия и трупы уже окоченевших фашистов, а с эсминцев и крейсера «Красный Кавказ», пришвартовавшегося к наружной кромке Широкого мола, все сгружались войска и техника.

Войска высадившейся 44-й армии развивали успех штурмовых групп морской пехоты.

После высадки бойцов первого броска катера-охотники подходили к кораблям, стоявшим на рейде, принимали десантников, доставляли на пристани порта. Волнение на внешнем рейде, где стояли корабли, усилилось.

Но несмотря на шквальный ветер, на артиллерийский огонь, от которого в бухте поднимались высокие всплески воды, лейтенант Черняк на своем охотнике перевозил бойцов на берег.

Труднее всего было швартоваться к стоящим на рейде кораблям. Катер так кренило на волне, что казалось, он помнет себе борт и поломает мачту. Но каждый раз, подойдя с подветренного борта, Черняку удавалось сохранить свой катер в целости. Бессонная и тяжелая ночь штормового перехода, ярость и азарт прорыва в порт и высадки штурмового отряда, беспрерывные рейды под огнем и бомбежкой измотали лейтенанта вконец, но он не сходил с мостика. Ему помогала закалка, полученная за месяцы тяжелой войны, проведенные в боевых походах и конвоях, вся нервная энергия, которая возникает в человеке и захватывает его в период напряженного боя.

Лейтенант Черняк видел, с какой самоотверженностью работали все офицеры и матросы, где бы они ни находились: на верхней палубе под ледяными брызгами штормовой [136] волны и студеным ветром, под огнем разрывов снарядов и бомб или в тесном задраенном моторном отсеке, где особенно тяжело переносилась качка.

С рассветом артиллерия и минометные батареи противника, установленные на прилежащих к городу холмах, стали вести прицельный огонь уже не только по кораблям десантного отряда, но и по входным воротам в порт. И каждый раз, идя из порта на внешний рейд и с внешнего рейда к причалам, катерам приходилось прорываться сквозь сплошную стену боя.

Но основные силы фашистов были уже разгромлены, и десантные войска вышли на окружающие город высоты, выбивая отдельных автоматчиков из развалин зданий, чердаков домов. Судьба города была решена. Фашисты, оборонявшие Керченский полуостров, боясь, что их отрежут, стремительно бежали, бросая оружие и технику.

Наступил день. Холодный, морозный ветер вместе со снежными зарядами проносился над Феодосийским портом и городом, затем небо снова прояснилось. В холодной синей вышине появилось негреющее солнце, и все кругом засверкало, заискрилось, осыпанное чистым белым снегом, но сейчас же на небе отчетливо возникла стая фашистских самолетов. Они шли на передовую, теперь уже далеко отодвинувшуюся от города.

В порту было неспокойно, ветер гнал волну от берега, и катера-охотники льнули к пристаням и пирсам, заводя покрепче швартовы. Старший лейтенант Глухов с полковым комиссаром Моисеевым обходили стоявшие у пристаней и пирсов катера.

Они побывали на катерах, побеседовали с командирами, узнали, что раненный в грудь лейтенант Еременко отправлен в госпиталь. Больших потерь за время высадки десанта не было, но несчастье произошло с катером лейтенанта Черняка.

В то время, когда Глухов, сопровождавший караван транспортов, подходил с моря к Феодосийскому заливу, на порт налетела группа «юпкерсов». Прямым попаданием бомбы катер лейтенанта Черняка, стоявший у стенки, был потоплен. Сам лейтенант находился в это время у старшего морского начальника, а команда работала на берегу. Матросы разбирали в порту заваленный производственный склад.

Глухов, придя с транспортами в порт, запретил командам катеров сходить на берег и при налетах авиации приказал всем кораблям отходить от пирсов и маневрировать в море. [137]

— Самое страшное и обидное для нас, — сказал Глухов, — это провести через море корабли и транспорты, сберечь их от авиации и подводных лодок и потерять здесь, в порту. Вот так и будут печально выглядывать из воды, как кресты на кладбище, их голые мачты и реи.