Глава семнадцатая
Над тоннелем, на поверхности земли, гудело и грохотало. От разрывов бомб и снарядов, как в лихорадке, тряслось все наше железобетонное подземелье. Обваливался кусками потолок, и известковая пыль застилала слабый свет лампочки от аккумуляторов — единственного сейчас освещения КП.
Прямым попаданием бомбы была разрушена пристройка у выхода из нашего убежища, разбиты пирсы, в груду камней превратились береговые постройки.
От сильных взрывов вздрагивали массивные железные ворота, закрывавшие вход в подземелье. Казалось, еще один взрыв — и их так перекосит и заклинит, что сидеть нам в тоннеле, как в мышеловке.
Это было семнадцатого декабря. Утро начиналось свежее, чистое, морозное. Но уже через несколько часов бухта и город покрылись дымом от разрывов снарядов и бомб, от огня пожарищ.
Начался второй штурм Севастополя. Из поступивших к нам оперативных сводок штаба Севастопольского оборонительного района было известно, что фашистские войска тщательно готовились к этому наступлению. Снимали с других фронтов армейские части и дивизии и сосредоточивали их под Севастополем.
После ожесточенной артиллерийской подготовки фашистские войска перешли в наступление. Главный удар наносился в долине Бельбека, Камышлы в направлении к Северной бухте. Гитлер отдал генералу Манштейну приказ взять Севастополь к 22 декабря, к полугодовщине войны. [58]
Этим гитлеровское командование стремилось ослабить впечатление от поражений под Москвой, поднять престиж своей армии.
Казалось, ничто не смущало фашистских генералов: были усилены войсковые соединения авиацией и танками, подвезен боеприпас; все учтено и подсчитано и дальше должно развиваться по плану, утвержденному фон Манштейном. Фашисты настолько были уверены в своей победе, что даже с немецкой педантичностью расписали, какие войсковые части и где будут располагаться в Севастополе, в каких домах разместятся господа офицеры и так далее.
И только одного не учли генералы: Севастополь тоже готовился к отражению этого нападения. С Большой земли была доставлена еще одна стрелковая дивизия, боеприпасы, продовольствие. Части СОР совершенствовали свою оборону, установили еще семь стационарных батарей из орудий крейсера «Червона Украина» и других поврежденных кораблей.
Теперь, во время второго наступления, моряки были уже не одни. Вместе с ними плечом к плечу дралась Приморская армия, которая оправилась и окрепла после тяжелых боев под Ишунью и отхода к Севастополю. Армия была пополнена свежими соединениями и частями.
И перед всеми бойцами стояла задача — отстоять Севастополь любой ценой. Стоять насмерть, но не пропустить врага!
Снова загрохотали пушки наших береговых батарей: капитана Матушенко, Александера, бронепоезда «Железняков» и зенитных орудий.
Удары авиации и артиллерийский обстрел все эти дни не прекращались. Но люди уже приспособились к обстановке. Иногда в паузах между двумя разрывами бомб вдруг откуда-то из угла убежища или из-за перегородки «каюты» доносился чей-нибудь мирный храп. Мы научились спать и под артиллерийским обстрелом и под бомбежкой. У нас выработался своеобразный иммунитет, и, несмотря на грохот снарядов и взрывы бомб над нашим КП, мы продолжали работать, как и наш невозмутимый начальник штаба Морозов.
— Молодчинки, — говорил в этом случае контр-адмирал Фадеев, которому никогда не сиделось под бомбежкой. В самые трудные минуты он обходил подразделения или звонил, спрашивая: — Ну как, держитесь? Ну, хорошо, я вам еще позвоню! [99]
В противоположность контр-адмиралу начальник штаба Морозов целиком был погружен в штабные дела, и до того, что практически никуда не выезжал, почти никогда не покидал КП. Тем не менее Морозова уже хорошо знали на всех батареях береговой обороны. Он организовывал с ними взаимодействие, когда мы принимали корабли, идущие по фарватерам в Севастополь. Морозов мог любезно позвонить на батарею вечерком и задать кодированный вопрос:
— Ну как, хватает еще «огурчиков»? А то мы ожидаем, скоро «рыба» приплывет!
А уж если действительно кораблям и катерам-охотникам, стоявшим в бухте, становилось невмоготу от вражеских артиллерийских снарядов, контр-адмирал обращался к генералу береговой обороны Моргунову, и тогда, грозно ухая, открывали огонь наши двенадцатидюймовые батареи.
Толчки воздуха от выстрелов башенной батареи были настолько сильны, что деревянная дверь каюты адмирала при каждом выстреле вздрагивала и то открывалась, то закрывалась.
У нас на КП все любили мощный огонь батарей береговой обороны. Однажды утром или днем, когда трудно было определить в полутемном подземелье, который час, я проснулся от того, что куски каменного потолка от сотрясения обвалились мне на подушку. Пробуждение было не из приятных, но, открыв глаза, я увидел знакомую обстановку КП. Я теперь жил на КП, так как напряженная работа требовала постоянного моего присутствия здесь.
Какие-то непривычные звуки привлекли мое внимание. Приподнявшись, я рассмотрел, что у противоположной стены тоннеля, весело фыркая и отдуваясь, умывается над тазом крепко сложенный мужчина среднего роста, с наголо бритой головой. Ему поливал наш бессменный телефонист, помощник и вестовой старший матрос Чиликов. И по тому, как незнакомый мужчина вытирал шею и грудь, как размашисто ходил по узкому помещению КП, видно было, что человек и в этой новой для него обстановке чувствует себя спокойно и уверенно. Я смотрел на него, и мне показались, будто я его уже где-то видел. Через минуту понял, что он чем-то похож на комбрига Котовского. Только был он не с шашкой и не в черной, шатром накинутой бурке, а в морском кителе с нашивками полкового комиссара на рукаве. [100]
Иван Иванович, бодрствовавший целую ночь как оперативный дежурный, заметив, что я проснулся, подошел и тихо сказал мне:
— Это новый комиссар!
Сказано это было с той приподнятостью, которая свойственна была Ивану Ивановичу, когда ему что-либо нравилось. Он был натурой непосредственной и увлекающейся, свое мнение высказывал немедленно, часто в резкой форме. Мне сразу стало ясно, что комиссар пришелся ему по душе.
Андрей Савельевич Бойко плавал до прихода к нам на эскадренных миноносцах, любил море и морскую службу, чем несказанно расположил к себе нашего контр-адмирала, признававшего моряком только того, кто был влюблен в море и плавал на кораблях.
...К нам ежедневно с Кавказа приходили корабли, а все подходы к Севастополю с моря были плотно прикрыты минами. Оставались лишь узкие фарватеры, причем прибрежный фарватер с юга от мыса Сарыч простреливался немецкими батареями. Поэтому с наступлением устойчивой зимней погоды тральщики и катера-охотники приступили к тралению, расширению основного фарватера, который вел прямо с моря к Херсонесскому маяку.
Каждое утро тральщики выходили в море. Суровым становится море зимой. Мин и минного поля не видно под зыбкой холодной водой, но оно лежит, заштрихованное квадратами, на карте флагманского штурмана Ивана Ивановича Дзевялтовского. На мостике головного тральщика контр-адмирал Фадеев, командир соединения тральщиков, горячая голова, безрассудно смелый и энергичный капитан-лейтенант Леут и флагманский штурман Дзевялтовский, штурман дивизиона Чугуенко. Вместе с контр-адмиралом первый раз на тральщиках выходит и полковой комиссар Бойко.
Андрей Савельевич Бойко уже обошел отсеки и боевые посты тральщика, познакомился с людьми. Он побывал в машинном отделении и поговорил с дизелистами, присутствовал на юте при приготовлении трала к постановке, наблюдал за работой штурмана, ведущего прокладку.
На ходовой мостик корабля Бойко поднялся веселый и довольный. Улыбаясь, он сказал контр-адмиралу:
— Знакомый народ повстречал на корабле. Я службу на Черном море еще краснофлотцем в 1926 году начинал! Такие знаменитые тральщики были: «Джалита» и «Доротея»! [101]
— Как же, помню, — отвечал Фадеев. — А я на «Коминтерне» вахтенным начальником, а затем штурманом был. «Коминтерн» в те годы флагманом ходил. Значит, и ты. Андрей Савельевич, старый черноморец, — говорит комиссару Фадеев.
— Ну, а как же! — отвечает Бойко, — я на миноносцах потом долго плавал. Траление начинается. Построившись попарно, тральщики выбрасывают с кормы стальной трос с острыми ножами-резаками и начинают движение. Этим тралом они должны захватить, как сетью, поставленные на заданное углубление якорные мины.
На носу кораблей стоят впередсмотрящие матросы. Иногда мины становятся не на заданное углубление, и тогда тральщик может наскочить на якорную мину. Но такова уж работа тральщика. Он первым из кораблей должен пройти по минному полю, разрядить его, прорубить в нем фарватер, обвеховать его, и пойдут потом по нему корабли. И при подходе к побережью, занятому противником, где всегда может быть выставлено минное поле, впереди боевых кораблей идут тральщики, расчищая дорогу эскадре.
Рулевой удерживает корабль на заданном курсе, ритмично работают дизели. Оглянувшись назад, Иван Иванович видит пенистую дорожку от винтов. Красные буи, как дельфины, ныряют за кормой слева и справа, они поддерживают в воде натянутый трал.
На корме у динамометра вахтенный матрос внимательно следит за прибором и каждую минуту докладывает на мостик.
Но вот вздрогнул трал, стальные ножи-резаки захватили трос, соединяющий мину с якорем, и с ходу подсекли его. На корабле слышен легкий, еле заметный толчок, и далеко за кормой всплывает из воды мина. Она отскакивает от минрепа, как отрубленный кочан капусты. Всплеснув на волне, мина на мгновение снова исчезает под водой, потом опять всплывает и медленно покачивается на поверхности воды, неуклюже кланяясь рогами.
— Мина за кормой! — докладывают минер и сигнальщик разом. Но с мостика и так уже все смотрят на мину.
С катера-охотника быстро спускают на воду тузик. Старшина минер Рябец с помощником садятся в тузик. Тральщик продолжает движение вперед; шлюпка и мина остаются далеко позади.
Вот шлюпка подходит к мине, разворачиваясь к ней нормой. [102]
Табань! — слышится команда.
С кормы свешивается мат на случай, если вдруг мину волной подбросит к шлюпке. Мина все ближе. Вытянув руки вперед, словно желая ее обнять, старшина Рябец не сводит с нее глаз. Она заросла водорослями и острыми ракушками, скользкая я верткая на волне.
Старшина Рябец мягко касается ладонями мины и удачно сразу же схватывает рым{2}.
— Патрон! — не оборачиваясь, командует он и протягивает руку назад, продолжая другой рукой удерживать мину.
Помощник подает ему патрон.
— Разжечь фитиль!
— Есть разжечь фитиль! — повторяет подручный минер. А старшина в это время уже ловко подвесил патрон на рым.
— Фитиль! — снова командует старшина и подносит тлеющую вату к срезу шнура.
Шнур, потрескивая, разгорается, и белый дымок поднимается над миной.
Шнур горит меньше десяти минут. Надо быстрее уходить. Старшина отводит двумя руками мину от шлюпки и командует:
— На воду!
Шлюпка быстро отходит. Наметанный глаз старшины безошибочно определяет нужное расстояние, и минеры, бросив грести, ложатся на дно шлюпки.
И вот грохочет взрыв; шлюпку словно толкнуло в воде, над головой запели осколки, и с шумом упал черный водяной столб. Мина уничтожена.
— Одна есть! — удовлетворенно говорит Иван Иванович.
Определив место корабля, штурман наносит его на карту. Тральщики снова идут вперед. Снова натяжение трала, легкий толчок, и вторая мина всплывает на поверхность. Идущий сзади катер-охотник должен или подорвать или расстрелять эту мину из пушки. Делать это надо умеючи, иначе осколки от взрыва мины могут повредить катер. Надо подойти на такое расстояние, чтобы осколки при взрыве прошли высоко над головой. [103]
Траление идет успешно, и корабли все дальше уходят в море. Все хорошо, но к полудню в небе появляется фашистский самолет-разведчик, он проходит как будто стороной, но контр-адмирал говорит:
— Надо ждать налета авиации.
Артиллерийские расчеты вызваны к пушкам, матросы стоят у пулеметов. Через полчаса со стороны берега вырастают черные точки самолетов противника. Тральщики и катера-охотники открывают артиллерийский огонь, ставят огневую завесу, не подпуская самолеты. С севастопольского аэродрома поднимаются истребители и, набрав высоту, набрасываются на вражеские «юнкерсы». Те, сбросив в море бомбы и не принимая боя, уходят в сторону берега.
Тральщики снова продолжают свою работу.
...Уже вечерело, наступала темнота, с моря подул холодный ветер; поднимая волну, когда тральщики на последнем галсе снова подсекли две мины.
Мины плавали почти рядом на поверхности воды. Поднявшиеся темные волны, как бы играя, то сближали их, то отдаляли одну от другой. Катер-охотник резко кренился на волне. Попасть в мину из пушки, да еще в сумерках, трудно. А время шло. С наступлением темноты по этому фарватеру должны были идти с моря от берегов Кавказа в Севастополь корабли и конвои.
— Разрешите уничтожить мины глубинной бомбой! — просит капитан-лейтенант Леут контр-адмирала Фадеева.
Этого еще никто не делал, но контр-адмирал дает добро. Леут пересаживается с тральщика на катер-охотник № 041 к лейтенанту Илье Чулкову, и катер отходит на чистую воду.
— А со шнурами работать морока! — докладывает Леуту разговорчивый Чулков. — Вчера днем затралили мину. Погода свежая. Послал шлюпку. На волне ее бросает, того и гляди ударит о мину — и крышка. Но минеры наловчились, подвесили патрон, шнур, зажгли фитиль. Шлюпка быстро отошла. Ждем. Что за черт! Смотрю по секундомеру: время вышло, а взрыва нет. Матросы на шлюпке тоже поднялись. Даю им сигнал лежать. Жду еще столько же. Наверно, фитиль залило водой, он намок и погас. Попробовали расстрелять мину из пушки, а снарядов мало. Катер валился на волне, то за молоком летит снаряд, то зарывается у борта. Что делать? Решили обрезать часть [104] шнура и зажечь без фитиля. Пошли, запалили шнур, шлюпка быстренько отошла и — порядок.
Ну что же, прибавляй обороты, — говорит Леут.
Включив три мотора и развивая большую скорость, охотник приближается к плавающим минам.
— Бомбы, товсь! — командует Леут.
Минер Быстров и акустик Артем Федотов уже приготовили бомбу на корме. Быстров держит рычаг бомбосбрасывателя и напряженно смотрит на мостик.
Катер поравнялся с плавающими минами.
— Сбросить бомбу! — командует Леут, и черная туша глубинной бомбы с всплеском падает за борт.
На катере настороженное молчание. Капитан-лейтенант Леут смотрит на секундомер: сейчас взрыв. Все глядят за корму катера.
Вдруг поверхность воды там, где была сброшена бомба, вспучивается; зеленый бугор мгновенно набухает и с треском лопается, словно лед на реке во время ледохода. Одновременно раздается сильный грохот, и столб воды и черного дыма поднимается вверх. Потом вода с шумом и звоном рушится вниз, визжат и свистят над головой осколки.
— Пронесло! — весело говорит Чулков.
— Да, пожалуй, второй раз и не разрешит контр-адмирал, — говорит Леут и, достав из кармана портсигар, закуривает.
Над местом взрыва вода опадает, но стоит еще черное облако и сыплются, как град, осколки, поднимая фонтанчики всплесков.
Перед наступлением темноты корабли закончили траление на новом фарватере. К вечеру еще больше похолодало, и надстройки и палубы кораблей покрылись ледяной коркой. Матросы молча выбирали тяжелый трал.
Подойдя к Херсонесскому мысу, корабли легли на входной Инкерманский створ. Только опытный глаз штурманов и рулевых кораблей мог разыскать белые маячные здания на склонах заснеженных гор. Огни на маяках теперь не зажигали, чтобы не привлечь внимание немцев, не дать им возможности сбросить на фарватер мины.
— Оно и лучше, что быстро темнеет, — устало сказал контр-адмирал Фадеев стоящему рядом с ним на мостике комиссару Бойко, — может быть, на этот раз пройдем спокойно!
Каждый корабль, идущий в Севастополь, немцы ожесточенно обстреливали с батарей, установленных на высотах у Бельбекской долины. [105]
...Весь день во время траления контр-адмирал Фадеев, одетый по-зимнему в меховой комбинезон и бурки, провел на ходовом мостике тральщика «Мина». Командир тральщика старший лейтенант Стешенко, общительный, уверенный в себе офицер, заметил, что на этот раз контр-адмирал был неразговорчив и угрюм.
Фадеев подолгу смотрел на студеное море: следил за работой тральщиков. Не изменилось настроение контр-адмирала и к вечеру, когда траление закончили и новый фарватер был готов к приходу кораблей. Фадеев все время упорно думал о положении в Севастополе. Ему было известно, что вчера немцы потеснили на фронте наши части у Бельбека.
В непроглядной темноте ошвартовались тральщики у причальной стенки Стрелецкой бухты. Начальник штаба Морозов встречал корабли.
— Ну, как вы тут живете? — быстро спросил контр-адмирал, спрыгивая со сходни на гранитную набережную.
— Новости есть и хорошие и плохие, товарищ контр-адмирал! — докладывал Морозов. — Немцы жмут на Северную сторону, — вполголоса, чтобы слышал только один контр-адмирал, продолжал Морозов. — Но есть и хорошее сообщение: к нам в Севастополь уже идет отряд боевых кораблей — крейсера и эсминцы. Входить будут завтра рано утром. Корабли идут под флагом командующего флотом вице-адмирала Октябрьского. Нам приказано обеспечить их прием и проводку по фарватеру!
— Добро. Все ясно, — коротко ответил внимательно слушавший контр-адмирал. — Мы с вами еще потолкуем об этом.
И Фадеев быстро направился к ожидавшей его машине.
Ночь на двадцать первое декабря прошла спокойно, изредка вспыхивали прожекторы и шарили в пустынном небе. Где-то у Хрустальной бухты вырвалось зарево пожара, но огонь быстро погас.
Утром мне пришлось сменить оперативного дежурного по штабу соединения флагманского артиллериста Федоренко. Контр-адмирал Фадеев и Федоренко отправились на корабли, которые должны были артиллерийским огнем отражать наступление немцев на Северной стороне.
Ранним серым утром, когда командир тральщика «Мина» Стешенко поднялся по скользким от утреннего инея ступенькам трапа на ходовой мостик, видимость была плохая. Еле угадывались в синеватом воздухе Мекензиевы горы [106] но оттуда уже доносился орудийный гул. Немцы снова шли на штурм Севастополя.
Ветер принес с берега запахи гари и дыма пожарищ. В Севастополе то здесь, то там возникал орудийный гул, один за другим открывали огонь расставленные по бухте корабли, сотрясая воздух, грохотали батареи береговой обороны.
Как только прибыл контр-адмирал Фадеев, на корабле была сыграна боевая тревога. Из штаба СОР артиллерийский офицер привез карту с намеченными для стрельбы целями. Корабли «Мина» и «Трал» стреляли совместно по площади, по тому «языку», что вклинился в расположение наших частей на Северной стороне.
Подойдя к микрофону, командир корабля Стешенко передал по корабельной радиотрансляции: — Немцы наступают на Мекензиевых горах. Хотят прорваться к Северной бухте и штурмом овладеть городом. Если пропустим их на Северную сторону, потеряем Севастополь! Надо разгромить врага во что бы то ни стало!
Над мостиком корабля выли снаряды наших батарей, обстреливающих Мекензиевы горы. С наступлением рассвета в небе появились немецкие самолеты, их было много, и они пикировали по фронту. Корабельные сигнальщики уже насчитали в воздухе более восьмидесяти самолетов.
— Дистанция... прицел... фугасными! Залп!
Корабль вздрогнул от первых выстрелов и затем сотрясался не переставая. Больше всего работы было в этот день пушке, расположенной в носовой части корабля. Это была самая крупнокалиберная новая пушка. На корабле любили ее, и орудийный расчет под командой старшины группы комендоров Коклюхина работал сегодня дружно и слаженно.
В разгар стрельбы с неба на корабль обрушилась первая пятерка вражеских самолетов.
— Левый борт, курсовой тридцать, бомбардировщики! — доложил сигнальщик Корниенко.
— Есть! Вижу, — ответил командир, не снижая темпа орудийной стрельбы. В бой с самолетами вступили зенитные автоматы корабля.
Свистели бомбы, накалялись стволы корабельных пушек.
Первый налет вражеских самолетов был отбит, корабль продолжал стрельбу по берегу.
В полдень, когда корабли прекратили огонь, мне как оперативному дежурному по соединению позвонили из [107] штаба СОР. На сухопутном фронте были довольны стрельбой кораблей. Орудийным огнем тральщики уничтожили противотанковую батарею и пулеметную точку противника, рассеяли скопление пехоты. Я передал эти данные на корабли.
Двадцать первого декабря немцы крупными силами при поддержке танков и авиации произвели ряд ожесточенных атак южнее долины реки Бельбек. Они шли на прорыв в направлении Камышлы — станция Мекензиевы Горы — Северная бухта. Наши части, оборонявшие этот участок, несмотря на их упорное сопротивление и артиллерийскую поддержку, в середине дня начали отходить. Немцы заняли станцию Мекензиевы Горы и нависли над Северной бухтой. Отдельные автоматчики противника просочились уже на Братское кладбище на Северной стороне. Сложилась крайне напряженная обстановка.
Военный совет оборонительного района призвал в эти дни всех защитников города до последней капли крови оборонять Севастополь.
В газете «Красный черноморец» было напечатано обращение народного комиссара Военно-Морского Флота Кузнецова к защитникам города: «За вашей героической борьбой за Севастополь следит не только весь Советский Союз, но и весь мир. Каждый день обороны Севастополя не только наносит врагу громадные потери, но и путает все его планы и разбивает его надежды на господство на Черном море путем захвата главной базы Черноморского флота. Отомстим за убитых товарищей! Бейте врага до полной победы!»
О тяжелом положении под Севастополем было доложено Ставке Верховного Главнокомандования. Ставка приняла решение немедленно направить в Севастополь стрелковую дивизию и бригаду морской пехоты. В готовности находилась 79-я особая бригада морской пехоты под командованием полковника Потапова, и ее решено было на боевых кораблях доставить в первую очередь.
Отряд кораблей возглавлял командующий ЧФ Октябрьский. Он в эти дни находился на Кавказе, где готовилась Керченско-Феодосийская десантная операция. С наступлением темноты 20 декабря отряд кораблей под флагом командующего ЧФ, который шел на крейсере «Красный Кавказ», вышел из Новороссийска в море. В отряд входили крейсеры «Красный Кавказ», «Красный Крым», лидер «Харьков» и эсминцы «Бодрый» и «Незаможник»!
То, что отряд совершил переход скрытно, ночью, было [108] хорошо, но на переходе морем разыгрался сильный шторм. Морякам приходилось бороться с огромными волнами, они заливали палубы кораблей, стремясь сорвать, снести за борт боевую технику морских пехотинцев.
Корабли подошли к главному входному фарватеру в абсолютной темноте, от сильных испарений над водою стоял туман. А идти надо было через минное поле по узкому фарватеру. А где он, фарватер? Корабли штормовали целую ночь; и штурманы не были уверены в точности своего счислимого места.
Более того, посланный из Севастополя для встречи кораблей к подходной точке фарватера тральщик № 27 кораблей не обнаружил, и они его не видели.
Командующий флотом решил маневрировать в этом районе до рассвета. Кроме того, корабли включили ходовые огни, прожекторы и подавали туманные сигналы. Но и это не помогло — встреча с тральщиком не состоялась, и, когда наступил тусклый зимний рассвет, туман по-прежнему плотно стоял над морем. И так плотно, что поднятые с херсонесского аэродрома самолеты не смогли в тумане обнаружить корабли.
Положение становилось трагическим. В Севастополе с нетерпением ждали морскую пехоту, ждали корабли, они были почти у цели, а войти в Севастополь не могли. Идти по минному полю — значило погубить корабли и людей.
Тогда командующий флотом принимает единственно правильное решение: прорваться на глазах у немцев днем, уже в светлое время, другим фарватером, проходящим вдоль берега, занятого немцами. Это было смелое решение, оправданный риск.
Корабли спустились на юг к мысу Сарыч и оттуда, развивая большую скорость, легли прибрежным фарватером на Севастополь. Маневр этот был настолько неожиданным, что фашисты растерялись, они не сумели обстрелять корабли и поднять сразу свою авиацию. Лишь небольшие групы самолетов набросились на концевой эсминец «Незаможник». В это время корабли отряда огибали Херсонесский маяк и ложились на Инкерманский створ. Уже был виден Севастополь, но здесь-то их и поджидали самые трудные испытания. По кораблям открыли ураганный огонь береговые крупнокалиберные батареи фашистов, «юнкерсы» и «мессершмитты» пикировали на корабли. И беда заключалась еще в том, что корабли не могли свободно маневрировать и уклоняться от артиллерийского огня [109] и авиабомб. Они находились по-прежнему в узком фарватере среди минных полей.
А в Севастополе ждали прихода кораблей. По приказанию контр-адмирала Фадеева на Инкерманский створ вышли два катера-дымзавесчика, они стремились прикрыть входившие корабли от огня батарей. В воздух поднялись все севастопольские истребители и штурмовики. В небе шли воздушные бои. А наша береговая и армейская артиллерия вела огонь по батареям противника.
Это было внушительное и грозное зрелище. На Инкерманском створе стоял оглушительный грохот от взрывов бомб, снарядов и огня зенитных батарей. Облака дымовой завесы расстилались над морем.
И корабли сумели прорваться и без потерь вошли в Северную бухту. Только на лидере «Харьков» и эсминце «Бодрый» осколками бомб были пробиты надстройки и потекли нефтяные ямы.
Крейсер «Красный Кавказ», эсминцы «Бодрый» и «Незаможник» по приказанию комфлота швартовались прямо у причалов Сухарной и Клеопальной балки, чтобы как можно ближе к фронту высадить бригаду морской пехоты.
Морские пехотинцы быстро сошли на берег и здесь же на причале получили боевое задание нанести контрудар вдоль шоссейной дороги на Бельбек.
Свежая бригада морской пехоты полковника Потапова была введена в бой. Сбросив на декабрьском морозе черные бушлаты, матросы с ходу пошли в атаку. Под прикрытием огня корабельной артиллерии морская пехота решительным контрударом отбросила противника, и наши войска заняли прежнее положение в долине реки Бельбек.