Глава четырнадцатая

Уже около двух месяцев сражается Одесса. Румыно-фашистские войска стремятся зажать ее в тиски, окружив со стороны суши, но Одесса яростно отбивается. Жители строят в городе баррикады, возводят противотанковые рвы и заграждения, создают отряды народного ополчения.

Командиры тральщиков и катеров-охотников, побывавшие в Одессе, рассказывают, что одесситы по-прежнему энергичны и полны решимости защищать свой город. Они не хотят эвакуироваться и прибывающие с Большой земли [73] воинские части встречают, как и до войны, цветами. По-прежнему зеленеют на улицах каштаны, хотя брусчатка мостовых пошла на укрепление баррикад и витрины магазинов заложены мешками с песком.

Исключительную храбрость и отвагу показывают моряки, морская пехота. На фронте туда, где бывает наиболее трудно, посылают моряков, и они спасают положение. Уже гремит слава о морских пехотинцах полковника Осипова: по пять-шесть раз в день ходят они в атаку, отбрасывая противника.

Огромную роль в обороне Одессы сыграли корабли Черноморского флота. Крейсеры и эсминцы, тральщики и катера-охотники не только непрерывно доставляли снабжение и пополнение гарнизону Одессы, но и вели артиллерийскую поддержку флангов оборонявшихся войск. Наверное, все корабли эскадры, кроме линейного, перебывали в Одессе и всеми калибрами пушек громили врага. Конечно, без активной помощи кораблей флота Одесса не сумела бы так успешно отражать атаки румыно-фашистских войск.

Чтобы сорвать успешные действия наших кораблей, противник применял не только бомбардировочную и торпедоносную авиацию, но и установил береговые орудия, которые обстреливали подходный фарватер и причалы Одесского порта. В сентябре в Одессу на лидере «Харьков» прибыл командующий флотом вице-адмирал Октябрьский. Лидер был обнаружен противником, и тяжелые батареи открыли огонь. Особенно интенсивный огонь был сосредоточен по проходу между Воронцовским маяком и молом, но лидер смело и удачно прорвался в порт.

Во время пребывания вице-адмирала Октябрьского в Одессе было решено высадить десант в районе Григорьевки, чтобы отбросить противника и лишить его возможности обстреливать порт.

Десант у Грпгорьевки был высажен удачно, противник отброшен, а захваченные у Антонеску дальнобойные пушки возили по улицам города. На пушках было написано: «Они стреляли по Одессе. Этого больше не будет».

В то же время Черноморский флот делал все возможное, чтобы помочь войскам 51-й отдельной армии, оборонявшей Крым. Еще в августе флот выделил восемь морских артиллерийских батарей и установил их в районе Перекопского перешейка. Были отправлены морские мины для минирования Сиваша и другое военное снаряжение. Тогда же под Ишунь ушли два батальона, а затем и вся 7-я бригада морской пехоты полковника Жидилова. В нее входили [74] лучшие матросы-добровольцы с кораблей и частей флота. Бригада насчитывала пять тысяч бойцов и очень нужна была для непосредственной обороны Севастополя. Авиация флота была также брошена на Перекоп.

Для поддержки артиллерийским огнем левого фланга обороняющихся войск выходили в Каркинитский залив наши корабли.

26 сентября с наступлением темноты тральщик «Взрыватель» вышел из Стрелецкой бухты. Был штиль, всходила луна, и море блестело таинственным и тихим светом, как на картине Айвазовского «Лунная ночь на море». На берегу уже отцветало, уходило лето, и теплая волна воздуха приносила на мостик корабля запахи осени, желтеющих листьев и тяжелых плодов. Но мир и тишина были обманчивы. Берег казался вымершим, не видно было ни одного огонька, лишь далеко где-то монотонно гудела автомашина и лязгало железо.

Командир корабля Трясцин, находясь на мостике, каждую минуту ждал, что тишину эту может нарушить разрыв авиационной бомбы противника или под килем, набухая, взорвется магнитная мина.

Все сильнее светила луна, поднимаясь на небе, она облегчала штурману работу и в то же время демаскировала корабль. При выходе в море справа открывалась Северная бухта, с высоты мостика она словно горела под луной, и Трясцин подумал, что в такие ночи фашистским летчикам легко ориентироваться под Севастополем; бухта, словно вырезанная из эмали, лежала в высоких черных берегах.

Отлично был виден массивный Константиновский равелин, там чуть мигнул огонек, наверное, приоткрыли дверь, выходящую на балкон, оттуда наблюдают за движением корабля. А затем потянулся высокий и обрывистый западный берег. Всюду было темно, и лишь возле Качи гудели невидимые в ночи самолеты, наверное, летчики прогревали моторы, готовясь в полет.

Трясцин имел задачу огнем своих пушек обстрелять скопление гитлеровских войск в районе селений Чюрим и Хорлы, надо было как можно ближе подойти к Перекопскому перешейку, чтобы с моря поддержать оборонявшиеся войска 51-й армии.

На корабле Трясщша находились и флагарт бригады тральщиков П. М. Мохначев и штурман Марковчин. Инструктировал их перед выходом в море контр-адмирал Фадеев, он надеялся на них: это были боевые, уже обстрелянные офицеры. Они не раз участвовали в огневых налетах [75] на побережье Одессы, занятое противником, конвоировали туда корабли, отражали атаки самолетов.

Эти офицеры хорошо знали друг друга. Трясцину очень нравился Мохначев, предельно открытый, правдивый и душевный человек. К тому же оба они были сдержанными, скромными офицерами и отличными специалистами.

Еще до войны лейтенант Мохначев, окончив училище, пришел на БТЩ «Взрыватель», а командиром тральщика был назначен Трясцин. Весной на одном из учений на евпаторийском рейде Трясцин получил от командира соединения Фадеева семафор по линии кораблей с благодарностью за отличную работу по постановке тралов. Большая заслуга в этом принадлежала Мохначеву, он был и минером и артиллеристом корабля.

В полночь пришли в назначенный район. Далеко на берегу вдоль линии фронта полыхали огненные зарницы. На таком расстоянии они казались безобидными. Мохначев и Марковчин уже рассчитали исходные данные для артиллерийской стрельбы и вскоре загремели первые залпы носовой стомиллиметровой пушки. Противник тотчас с берега включил прожекторы, но они светили попеременно, метались, наводили их неточно. Теперь для стрельбы тральщика была дополнительная ориентировка, только надо умело маневрировать.

Залпы грохотали один за другим, и гильзы со звоном падали на железную палубу, когда над мачтами тральщика внезапно появился фашистский самолет. Он сбросил осветительную ракету. Опускалась ракета удивительно медленно, освещая море вокруг своим мерцающим, мертвенным светом. Стала видна пологая береговая отмель, палуба тральщика и фигуры краснофлотцев у пушек.

Стрельбу пришлось вести ускоренным темпом. И вдруг все смолкло, оборвалось, только слышно стало, как ритмично работают дизели и падают и рвутся с недолетом редкие фашистские снаряды. Мохначев в этот момент был на площадке у корабельного дальномера. Скользя руками по поручням трапа, он пулей слетел вниз, к носовому орудию. Пушка молчала, неожиданно заклинило замок. Возле нее возились командир орудия Дианов и старший краснофлотец Бубырь. Мохначев мгновенно перевел пушку с полуавтоматики на ручное заряжание, и стрельба возобновилась.

До восьмидесяти залпов было сделано в ночи тральщиком «Взрыватель». Обгорела краска на стволах пушек, от форсированного хода вспыхивали голубоватые языки пламени на корабельной трубе. [76]

А на берегу уже пылал пожар.

Корабль возвратился в Стрелецкую бухту к утру без потерь и царапин.

Сухопутное командование, как выяснилось потом, было довольно артиллерийской стрельбой БТЩ «Взрыватель».

Но не всегда так удачно воевали наши корабли. В эти дни мы впервые понесли потери в людях и кораблях нашего соединения.

12 сентября, когда теплая южная ночь окутала берег и море, из феодосийской гавани выходил БТЩ «Минреп». Мерно работали дизели, на море было спокойно, ничто не предвещало несчастья.

Корабль был на расстоянии четырех кабельтовых от Феодосийского маяка, когда неожиданно под килем корабля раздался мощный подводный взрыв. Тральщик приподнялся на взрывной волне и тут же разломился и затонул. Произошло это в 21 час 15 минут. Подорвался тральщик на немецкой магнитной мине.

Силой взрыва почти все, кто находился на верхней палубе, в том числе и командир корабля Лев Николаевич Аверков, были сброшены в воду и уцелели. Лев Аверков был моим однокашником по военно-морскому училищу, вместе с ним мы начинали службу на торпедных катерах. Он был отзывчивым, веселым, жизнерадостным человеком. Хороший спортсмен-пловец, он уверенней всех держался на воде и, когда подошла спасательная шлюпка, стал помогать поднимать из воды ослабевшего раненого краснофлотца; краснофлотца спасли, а Лев Аверков, утонул... Мы все тяжело переживали трагическую гибель Аверкова.

Положение под Одессой оставалось устойчивым, но беда подбиралась с другой стороны. К середине сентября фашисты создали у Перекопа крупную группировку войск, усилили ее танками и авиацией и оттеснили 51-ю армию к Ишуньским позициям. Создалась реальная угроза Севастополю.

30 сентября в Одессу прибыл на эсминце зам. наркома Военно-Морского Флота вице-адмирал Г. И. Левченко. Он привез директиву Ставки, где говорилось, что необходимо в связи с угрозой потери Крымского полуострова немедленно эвакуировать Одесский оборонительный район и за счет его войск усилить оборону Крыма.

Это было неожиданностью для жителей Одессы и для войск, оборонявших город. Но этого требовала обстановка, об этом просил Ставку Военный совет Черноморского флота. [77]

Эвакуация войск из Одессы началась 1 октября. Проводилась она скрытно. Чтобы ввести противника в заблуждение, громко и открыто говорили о подготовке к зиме, заготовке дров и устройстве утепленных землянок.

Командование противника поверило, что Одесса переходит к зимней обороне, и теперь авиация фашистов бомбила наши транспорты, идущие в Одессу порожняком, и не трогала выходившие из Одессы груженые. Эвакуация проходила под видом обычных перевозок. Противник не заметил ее начала.

Так продолжалось до середины октября. В ночь на пятнадцатое в Одесском порту у причалов и пристаней сосредоточились транспорты и суда, ожидая отхода войск с передовых позиций. А на рейде на якорях стояли затемненные, но готовые открыть огонь в любой момент крейсеры и эсминцы.

С наступлением темноты по улицам Одессы стали отходить к порту боевые части главных сил с оружием и техникой. На передовых позициях остались батальоны прикрытия.

В двадцать два часа началась погрузка главных сил на корабли и транспорта, а в полночь оставили позиции и батальоны прикрытия. Вместо них, по договоренности командования, позиции заняли и открыли огонь партизанские отряды, воевавшие в районе Одессы. Эта хитрость удалась. Противник не заметил отхода войск Приморской армии.

В 3 часа ночи закончилась погрузка войск. В ней участвовали наши четыре тральщика и катера-охотники. Возглавлял этот отряд капитан-лейтенант Л. Г. Леут. Действовал он четко и организованно, благодаря чему и посадка была закончена раньше срока.

А обстановка в порту была сложная. Днем наши корабли бомбила авиация противника, ночью фашисты обстреливали причалы зажигательными снарядами. И все же к 5 часам утра из порта вышел последний транспорт. Капитан-лейтенант Леут на тральщике подошел к борту крейсера «Червона Украина» и доложил контр-адмиралу Владимирскому, что в порту транспортов не осталось. Они выходили в темноте на внешний рейд за Воронцовский маяк, и там их встречали корабли охранения. Около шести часов утра, до наступления рассвета, покинули Одессу и крейсеры, прикрывая от нападения противника уже идущий на Севастополь отряд кораблей и транспортов.

Последними отходили из Одесского порта базовый тральщик нашего соединения «Взрыватель» под командованием [78] капитан-лейтенанта Трясцина и катер командира ОВРа Одессы Давыдова.

Тральщик «Взрыватель» имел особое задание: поставить мины у входа в порт и на внешнем рейде Одессы.

Было свежее октябрьское утро, холодные капли росы тускло блестели на медных поручнях, на крашеных стволах пушек, на ворсинках шинели.

Трясцин с тяжелым чувством смотрел на высокий берег, где в редкой предутренней дымке лежал не так давно прекрасный город и порт. А сейчас он видел разбитые дома, мертвые сады, разрушенные памятники. В порту стояли полузатопленные баржи и катера, искалеченные краны.

Порт опустел. Ни одного транспорта, ни одного буксира, у которого мог еще вращаться винт, не осталось.

— Пора сниматься с якоря, — сказал Трясцин поднявшемуся на мостик штурману Марковчину.

Корабли все дальше уходили в море и стали уже скрываться за горизонтом, когда, закончив свою работу, тральщик «Взрыватель» вышел в открытое море и лег курсом на Севастополь. На палубе и в кубриках корабля были солдаты и морские пехотинцы, которых матросы устраивали на своих койках, поили чаем, и кок в белом колпаке уже который раз выглядывал из камбуза, беспокоясь, все ли накормлены.

Наконец он вышел на верхнюю палубу и, увидев сидящего на корточках щуплого бойца в стеганом ватнике и пилотке, с аппетитом опорожнявшего котелок с макаронами по-флотски, спросил:

— Ну как, пехота, морской харч? Годен к употреблению?

— Да ничего... И у нас на бережку неплохо кормят! — ответил тот весело, приподняв голову от котелка и рассматривая внимательно кока. И затем добавил нараспев: — Пе-хо-та! Ты еще, наверное, дружок, на клотик чай пить ходил, когда я на «Парижской коммуне» трюмным машинистом был.

— Ну, извиняйте! Осечка вышла, своих не узнал! — смущенно ответил кок, в свою очередь разглядывая морского пехотинца. — Может, чаю горячего выпьешь, браток?

— Ну что же, чай — не водка. Можно будет, — ответил пехотинец примирительно и направился к камбузу.

Вот и солнце поднялось уже высоко над Одессой, а фашисты так и не решились наступать. Более того, партизаны продолжали вести огонь и лишь днем семнадцатого [79] октября разведывательные части румыно-фашистских войск, преодолевая сопротивление партизан и минные поля, осторожно вошли в город.

Шестнадцатого октября авиация противника обнаружила в море корабли. Они шли на Севастополь.

Фашистское командование во второй половине дня подняло в воздух всю свою бомбардировочную и торпедоносную авиацию. Ведь армада кораблей растянулась на десятки миль. Крейсеры и эсминцы подошли ближе к транспортам и своим зенитным огнем прикрыли их. А при подходе к мысу Тарханкут корабли и транспорты вступили в зону действий нашей истребительной авиации и пушек береговых батарей. Семнадцать фашистских самолетов не возвратились в этот день на свои аэродромы, их сбили советские истребители. Три вражеских самолета были уничтожены зенитной артиллерией кораблей отряда.

...Как ни форсировал скорость тральщик «Взрыватель», он не мог догнать караван кораблей.

Обнаружив в море одинокий тральщик, самолеты противника пошли на него в атаку. «Взрыватель» открыл зенитный заградительный огонь, но, видимо, фашистские летчики были уверены в быстрой и легкой победе. Забыв об осторожности, они продолжали снижаться. И вот уже один из «юнкерсов» ушел с горящим мотором в воду.

Но два самолета успели сбросить бомбы. Со свистом они врезались в воду, осыпая осколками корабль. Одна из бомб разорвалась вблизи корабля. Заскрежетало железо, тральщик вздрогнул и остановился, потеряв ход.

— Что случилось? — спросил по телефону Трясцин. Из машины сообщили, что от сотрясения заглохли дизели и прекратилась подача горючего.

— Сейчас исправим! — доложил механик.

В наступившей тишине слышно было, как стучат железными ручниками в машинном отсеке.

Время тянулось медленно, видневшийся вдали отряд кораблей снова уползал за кромку горизонта, оставляя над водой лишь верхушки тонких мачт.

Наконец гулко застучал дизель, и Трясцин, облегченно вздохнув, поставил ручки телеграфа «вперед».

И тотчас же сигнальщик доложил: «На корабль идут пять самолетов». Но тральщик уже набрал ход и готов был встретить врага.

— Живем, Марковчин! — весело сказал Трясцин штурману.

Самолеты снова пикируют на корабль. Осколками бомб [80] тяжело ранило рулевого Никонова. Командир, осторожно поддерживая рулевого, сам стал за штурвал. На мостик прибежал военфельдшер с санитаром. Матрос Синюков, потушив полгар в артиллерийском погребе, выскочил на палубу отдышаться.

— Синюкова на мостик! — приказал Трясцин. Матрос бегом поднялся по трапу и принял из рук командира штурвал.

Тральщик уклонялся от атак самолетов то вправо, то влево, то увеличивал, то уменьшал скорость.

— Какие ближе? — громко спрашивал Трясцин сигнальщика Ефремова, и тот в полный голос докладывал:

— Слева оторвались!

— Право на борт! — командовал Трясцин рулевому и снова спрашивал сигнальщика:

— А сейчас какие ближе?

— Прямо по носу! Оторвались! — кричал сигнальщик.

— Так держать! — командовал Трясцин рулевому, ставил ручки телеграфа «на самый полный вперед», и бомбы с грохотом ложились за кормой.

Наблюдавшие все это армейские офицеры и солдаты всячески старались помочь экипажу корабля. Они установили на палубе и надстройках тральщика пулеметы, вооружились автоматами и открыли не столько прицельный, сколько энергичный огонь по вражеским самолетам.

Корабль уже имел несколько пробоин в корпусе, в кормовой отсек все больше поступала вода, два раза возникал пожар в кают-компании и на юте, но каждый раз огонь тушили, пробоины заделывали, воду откачивали. О пробоинах и поступлении в отсеки воды матросы старались не говорить армейским товарищам.

Так продолжалось до тех пор, пока на далеком горизонте не открылся Тарханкутский маяк. В какой-то момент самолеты фашистов словно отодвинулись в сторону от корабля, и там завязались воздушные бои.

— «Ястребки» пришли, теперь не пропадем! Да и крымская земля рядом, — говорили матросы.

...К исходу следующего дня, расстреляв весь свой орудийный боезапас, с обгорелой трубой и надстройками, с множеством пробоин в корпусе тральщик «Взрыватель» входил в Севастопольскую бухту.

Отряд транспортов и боевых кораблей Черноморского флота успешно выполнил задание и перевез войска целой армии и военно-морской базы без потерь. Войска из Одессы ушли непобежденными. [81]

История войн не знает примера более четкой а организованной эвакуации морем такой массы людей, вооружения и техники. Исключительную роль в обороне Одессы сыграли корабли Черноморского флота. И это естественно: они защищали свою военно-морскую базу.

К утру находившиеся на кораблях и транспортах воинские части выгрузились и рассредоточились на берегу. Армейских офицеров прибывшего в нашу бухту соединения мы пригласили к себе в кают-компанию.

Сознаюсь, с интересом присматривался, я к этим людям из Одессы. Хоть мы в Севастополе и подвергались почти ежедневным налетам и бомбежке фашистской авиации, но нам еще не приходилось участвовать в непосредственных схватках с фашистами, ходить в штыковую атаку под артиллерийским и минометным огнем.

Наши гости чувствовали то, что должен был чувствовать всякий человек, выйдя живым и невредимым из горячего боя, и сейчас радовались непривычной утренней тишине, ясному солнцу и спокойному морю.

Но каким бы ни было приятным и красивым в это тихое утро Черное море, настоящий пехотинец никогда не променяет матушку-землю на эту зыбкую стихию.

— На земле как-то и воевать сподручней и умирать, если надо, спокойней! — говорят бывалые солдаты. — На земле тебе и бугорок и кустик поможет, и зацепиться и удержаться есть где, да и врага обмануть легче. А вода есть вода!

Бывает, что от одного случайного снаряда или торпеды гибнет корабль, а с ним и беспомощные «пассажиры», в которых превращаются бравые пехотинцы, попадая на корабль. Если шторм захватит в море — моряку хорошо. Он на вахте, у механизмов, занят своим делом, а пехота сидит в трюме и томится в ожидании.

Поэтому-то и весела пехота, сойдя на твердую землю, здесь-то она дома.

— Вот черти, — говорит мне восхищенно Иван Иванович Дзевялтовский, — им хоть бы что! Смеются и шутят как ни в чем не бывало, а через два часа снова отправляться на передовую!

Иван Иванович им остро завидовал, видимо, он еще не распрощался со своей заветной мечтой попасть в морскую пехоту.