Глава пятая

Налеты вражеских самолетов-миноносцев на Севастополь продолжались. Фашисты не отказались от идеи закупорить фарватер, чтобы эскадра ЧФ не могла выйти из Севастополя и активно действовать на море, не могла поддерживать фланги наших сухопутных войск Южного фронта.

Особенно частыми были налеты вражеской авиации в период с 22 июня по 7 июля. Наши посты зарегистрировали 44 сброшенных неконтактных мины. Половина их упала на подходах к Северной бухте.

Несмотря на это фашистам так и не удалось заблокировать Черноморский флот. Уже на второй день войны, 23 июня, в море для постановки минных заграждений у Севастополя выходили наш минный заградитель «Н. Островский», крейсеры «Червона Украина», «Коминтерн» и эсминцы. А в ночь на 26 июня из Севастополя вышел отряд легких сил в составе ударной группы: лидеры «Харьков» и «Москва» и группы кораблей поддержки: крейсер «Ворошилов» и эсминцы «Смышленый» и «Сообразительный». Лидеры «Харьков» и «Москва» на рассвете 26 июня должны были совместно с дальней авиацией произвести огневой налет на нефтяные баки Констанцы и разведать боем оборону главной базы фашистов на Черном море: предполагалось, что у Констанцы немцы выставили минные заграждения. На самом же деле еще за несколько дней до начала войны поставили минные заграждения у Констанцы и Сулины румынские эсминцы и минный заградитель. Позднее уже немцы продолжили этот пояс заграждений до Босфора и пышно назвали его «западный вал». [25]

Корабли выполнили боевое задание: подожгли нефтехранилища в Констанце, обстреляли железнодорожную станцию, где находились вагоны с боезапасом, но на курсе отхода подорвался на вражеской мине и затонул лидер «Москва», а на лидере «Харьков» были повреждены котлы. Машинисты Гребенников и Каиров, идя на риск, пробирались в асбестовых костюмах в раскаленные топки и работали там по 7–8 минут при температуре 80°. Им удалось заглушить лопнувшие водогрейные трубки, и корабль смог развить скорость более 20 узлов. Это был настоящий подвиг, о котором стало известно всему Черноморскому флоту. Матросы-комсомольцы Гребенников и Каиров первыми на флоте были награждены орденами Красного Знамени.

Днем отряд легких сил возвращался в Севастополь по основному фарватеру. Для встречи кораблей в море вышли катера-охотники под командованием Гайко-Белана и группа торпедных катеров. Катера должны были перед проходом кораблей сбросить глубинные бомбы. Делалось это с целью отогнать вражеские подводные лодки, появление которых в районе главной базы считалось возможным.

Контр-адмирал Фадеев вызвал меня и приказал отправиться на торпедные катера и в море определить им район бомбометания совместно с катерами-охотниками.

Нужно сказать, что мы еще не знали о трагедии, постигшей «Москву», но все почувствовали какую-то исключительную напряженность обстановки. Я, в частности, заметил взволнованность и торопливость Фадеева в разговоре со мной: он уже знал о том, что случилось с лидером.

И вот на всем пути от Херсонесского маяка до боковых заграждений полетели в воду глубинные бомбы. В этих местах море как бы набухало, закипала вода, становилась белой, как кипяток, затем бугор лопался, вздымался стеклянный столб воды и медленно рушился с глухим и угрюмым гулом.

Сбрасывая бомбы, на катере № 011, где находились Гайко-Белан и командир звена Глухов, заметили, что вместо трех произошло четыре взрыва, причем последний был необычной силы.

Гайко-Белан спросил у Глухова:

— Сколько вы сбросили сейчас бомб?

— Три. Точно три! — подтвердил Глухов.

— А взрывов было четыре! Видишь, вешка плавает, ведь она обозначала место, где лежала магнитная мина.

По возвращении в базу Гайко-Белан доложил о происшествии [26] контр-адмиралу, а Глухов отправился вместе с ним в штаб соединения, чтобы обозначить на карте место четвертого взрыва.

Когда Глухов направлялся в штаб соединения, он еще не предполагал, какую ответственную и рискованную работу с этого дня будет выполнять.

Лейтенант Дмитрий Андреевич Глухов начал плавать на катерах-охотниках со дня их появления на флоте.

Правда, Глухов был не новичком, не «салагой», как называют старые моряки только начинающих служить на флоте, до этого он уже прошел большую школу морской выучки: плавал рулевым на крейсере «Коминтерн», боцманом на сторожевом корабле «Альбатрос». Он хорошо знал на практике морское дело, ходил на общефлотских соревнованиях на шестерке под парусами, брал призы. Незадолго до войны Глухов окончил курсы командиров флота, и ему было присвоено звание лейтенанта.

В первый год войны ему исполнилось тридцать пять лет. Северянин, уроженец вологодских краев, лейтенант Глухов был среднего роста, худощавый, с хорошей выправкой офицер. Светлые волосы и белесые редкие брови его казались выцветшими под горячим южным солнцем, обветренное загорелое лицо свидетельствовало о том, что он часто и подолгу бывает в море, в знойный полдень и стужу не покидает открытого мостика корабля.

Придя на катера с больших боевых кораблей, где весь распорядок жизни строго регламентирован Корабельным уставом, Глухов стремился и на катер-охотник перенести лучшие традиции большого флота. Прежде всего он досконально изучил свой корабль. Это было не ново, но Глухов подошел к делу несколько иначе, чем другие. Он в совершенстве знал свою катерную артиллерию и лично руководил стрельбами.

Изучив еще на крейсере основы штурманского и рулевого дела, он продолжал и на катере совершенствоваться: «ловил солнышко» секстаном, сам вел прокладку корабля, быстрее корабельного сигнальщика разбирал флажные сигналы и принимал семафор. Но более всего удивились командиры, когда Глухов однажды, удалив мотористов на верхнюю палубу, сам запустил двигатель и отрегулировал его обороты.

Глухов никогда не отказывался ни от каких больших или малых дел, он как будто сам их искал и всегда делал все, что от него требовалось, быстро и хорошо. [27]

Контр-адмирал Фадеев, зоркий и наблюдательный человек, как-то сказал:

— Берите пример с Глухова. Он всегда первым на работе и последним на отдыхе.

Контр-адмирал помнил Глухова по совместной службе на крейсере «Коминтерн» с тех времен, когда сам был еще младшим штурманом крейсера, а Глухов учеником рулевого.

Когда лейтенант Глухов торопливо вошел в комнату флагманских специалистов, там за широким дубовым столом трудился флагманский артиллерист Федоренко, а за другим высоким столом с чертежной доской, у открытого окна, стоя работал флагманский штурман Дзевялтовский; здесь же временно находилось и мое рабочее место. Пустовал один только стол — флагманского минера капитан-лейтенанта Щепаченко. Все светлое и темное время суток он проводил теперь на тралении или выходил на минном заградителе «Н. Островский» на постановку обширных минных заграждений, прикрывавших Севастополь с моря.

Глухов рассказал Ивану Ивановичу Дзевялтовскому о том, что произошло на море при сбрасывании глубинных бомб. Тот, отложив рейсфедер, достал из ящика стола коробку флотского табака и, набивая трубку, внимательно слушал лейтенанта.

— Любопытно, любопытно, — быстро сказал он, когда Глухов закончил. А есть ли у тебя место этого взрыва? — Иван Иванович открыл сейф и достал оттуда «голубую папку».

Глухов показал ему свою карту.

— Чудесно, просто чудесно, — сказал Иван Иванович, отыскав циркулем указанную точку у себя на карте. — Это место мины номер три, сброшенной еще двадцать второго июня. Здорово получилось.

Щеки Ивана Ивановича вспыхнули румянцем, как всегда в минуты большого волнения, и он сказал Глухову:

— Слушай. Дмитрий Андреевич, так это же замечательная идея! Можно пробить фарватер глубинными бомбами!

— Главное, надо посчитать, Иван Иванович, на какой скорости можно сбрасывать глубинные бомбы, чтобы катер не угробить, — сказал Глухов.

И Иван Иванович вместе с Глуховым принялись за подсчеты. Морякам-минерам давно было известно, что если мины поставить близко одна от другой, то взрыв одной мины вызовет детонацию другой. [28]

— А начальство об этом знает, Дмитрий Андреевич? — нетерпеливо спросил Дзевялтовский, заканчивая расчеты.

— А как же, командир дивизиона Гайко-Белац сам видел взрыв и сейчас докладывает об этом контр-адмиралу!