От Днепра до Хопра

Отход наших войск на левый берег Днепра сопровождался тяжелыми кровопролитными боями. Пехотинцы, артиллеристы и танкисты упорно защищали каждый населенный пункт, каждую рощу, каждое поле. Поддерживая их, мы били по атакующим фашистским танкам, подавляли губительный огонь батарей, прикрывали как могли войска с воздуха.

Жестокие бои завязались за днепровские острова севернее Черкасс. На ограниченном по фронту участке горела плодородная украинская земля. С той и другой стороны на нее выбрасывались тысячи разнокалиберных снарядов, мин, с воздуха на переправы и скопления войск обрушивались тонны смертоносного металла.

Наши экипажи работали на малых высотах. Сквозь лабиринты зенитного огня пробивались к противнику экипажи истребителей, бомбардировщиков, штурмовиков. В эти дни увеличили счет сбитых гитлеровских самолетов летчики-истребители старший политрук М. В. Бодакин, лейтенанты И. М. Холодов, И. Н. Гуров. На глазах у товарищей младший лейтенант А. А. Безносов на бомбардировщике Су-2 сбил «мессера».

В конце августа особенно отличился экипаж 45-го бомбардировочного авиаполка в составе летчика младшего лейтенанта Д. А. Кравченко, штурмана лейтенанта Л. Д. Крючкова и стрелка-радиста Ф. Ф. Дейнеги. Они за один вылет [41] заработали, как потом шутили авиаторы, «три двойки». Вот как это событие осветил полковой поэт в боевом листке.

В историю нашей 15-й смешанной авиадивизии вошло 28 августа. О том, что произошло в тот день, мы узнали от очевидцев. Бойцы-пехотинцы видели, как бомбардировщик с красными звездами на крыльях, обстреливаемый зенитками, несколько раз заходил на вражеские артпозиции, расположенные на южной окраине Черкасс. Ему удалось подавить несколько орудий. Но в последнем заходе самолет получил повреждение от прямого попадания снаряда. Летчик развернул машину в сторону Днепра, решив, очевидно, дотянуть до левого берега, к своим. Высота полета быстро уменьшалась, самолет вот-вот мог упасть в реку. И тогда все заметили, как машина, управляемая нашим летчиком, решительно развернулась на занятый фашистами остров Днепра и врезалась в скопление мотопехоты. Героем-летчиком, повторившим подвиг Николая Гастелло, был лейтенант Павел Ефимович Борцов.

* * *

А события развивались все стремительней. Севернее Киева вражеские войска прорвались к Конотопу, юго-восточнее Кременчуга захватили крупный плацдарм на левом берегу Днепра. Нашу дивизию тогда срочно перебросили на полевые аэродромы Полтавской области. На этом направлении, стараясь преградить путь противнику, сражались ослабленные в непрерывных кровопролитных боях войска 38-й армии.

Ни дня, ни часа передышки... Прибыв на новое место дислокации, командование и политотдел дивизии обратились к летному и техническому составу с листовкой-призывом, зачитанной в каждой эскадрилье. «Товарищи авиаторы! — звучали слова призыва перед притихшими шеренгами бойцов и командиров. — Наши боевые братья, воины 38-й армии, через несколько часов нанесут удар по фашистским войскам, форсировавшим Днепр. Братья по оружию ждут от нас помощи и поддержки с воздуха. От этого во многом [42] зависит успех контрудара. Группировку врага надо смять и сбросить в реку. Призываем вас обеспечить максимальную интенсивность боевых полетов, высокую точность бомбовых и штурмовых ударов. Действуйте над полем боя с полной отдачей сил, беспощадно громите проклятого врага, посягнувшего на нашу священную Родину. Смерть немецким оккупантам!»

Попытка отбросить врага не увенчалась успехом. Силы были слишком не равны. 12 сентября началось наступление войск 17-й армии и 1-й танковой группы гитлеровцев с занятого накануне кременчугского плацдарма. Наступление развивалось в северном направлении, навстречу 2-й танковой группе врага, которая уж опоясала Киев с севера и прорвалась в направлении на Стародуб.

15 сентября танковые группы, наступающие навстречу друг другу, соединились, окружив войска Юго-Западного фронта восточнее Киева. В кольцо окружения попали 5, 37 и 26-я армии, часть сил 21-й и 38-й армий. В последующие дни окруженные соединения оказались расчлененными, и ожесточенные бои продолжались до 27 сентября. Многим подразделениям, группам удалось вырваться тогда из окружения, но тысячи советских воинов погибли или попали в плен. При выходе из окружения погибли командующий фронтом Герой Советского Союза генерал-полковник М. П. Кирпонос, смертельно раненный в бою, члены Военного совета М. А. Бурмистенко и Е. П. Рыков, начальник штаба фронта генерал В. И Тупиков и многие другие командиры и политработники. 17 сентября в Киев вошли фашистские танки...

В связи с отходом войск фронта нашей дивизии то и дело приходилось менять аэродромы, полевые площадки, нередко отбиваясь от противника в наземных боях. В такой обстановке на подвеску бомб, пополнение боеприпасами затрачивались считанные минуты, так что вместе с техниками, механиками в подготовке машин к вылету участвовали и летчики, и политработники, и штабные специалисты.

Не покладая рук трудились бойцы и командиры батальонов аэродромного обеспечения. Под бомбежками быстро собирали они и обезвреживали разбрасываемые немцами мины «лягушки», тут же заделывали воронки на летном поле, и наши боевые машины уходили на задание.

Помню, как оставляли мы аэродром Хорол. Немцы вот-вот нагрянут на самолетные стоянки. Решаем организовать наземную оборону и к дороге выдвигаем три зенитных орудия [43] для стрельбы прямой наводкой по танкам. По обочинам разместились бойцы батальона аэродромного обеспечения. У них гранаты, бутылки с горючей смесью. Все это очень пригодилось. В критический момент, когда авиаполки стали подниматься в воздух, занявшие оборону бойцы задержали головной отряд гитлеровской колонны. Огнем зениток они подбили тогда три танка, и лишь по приказу командира дивизии оставили рубеж обороны.

Последними покинули аэродром комдив, старший инженер дивизии и я. Уже под сильным обстрелом подошедших к границе летного поля бронемашин и танков втроем мы успели подбежать к нашему У-2, но вдруг над ним взвивается пламя — прямое попадание снаряда. Хорошо, что оставили резервный самолет. Быстро разбросав кусты маскировки, командир дивизии садится в переднюю кабину, я — во вторую, старший инженер проталкивает ко мне в кабину лишь одну ногу, и я крепко обхватываю его руками. Начинаем взлет. Непрогретый мотор чихает, работает неровно — от земли самолет не отрывается. Оборачиваюсь назад и вижу, что на стабилизаторе за нами тянется куст орешника!..

Словом, под огнем противника все-таки оставляем аэродром Хорол и уходим в противоположную от наступающих сторону. На землю ложатся сумерки.

Для перелета на запасный аэродром светлого времени уже не хватало, а ночного оборудования на самолете не было. Решили сесть где-нибудь в поле, рядом с жильем. Не запомнилось мне название полтавской деревни, над которой нас застала непроглядная ночь. Приземлились благополучно. Ночевали в хате колхозного бригадира. Хозяин отсутствовал — занимался эвакуацией тракторов и автомашин. Его жена, несмотря на поздний час, угостила нас топленым молоком, пахучим домашним хлебом. Комдив Демидов и инженер устроились на ночлег на широких скамьях, расставленных вдоль стен, а я предпочел посвободней улечься на полу: по моему росту ни скамейки, ни топчана не нашлось.

На рассвете мы перелетели к своим полкам. Работники штаба и политотдела дивизии прибыли следом. Их перебазированием руководил батальонный комиссар П. Ф. Ивашкевич. Можно сказать, им тоже повезло. При выезде из поселка Еньки на хорольском шоссе попали под обстрел, но все уцелели, маневрируя в опасных местах.

13 сентября 15-я смешанная авиационная дивизия сосредоточилась на одном аэродроме. Трудно даже перечислить все заботы и дела этого дня. К полуночи уставшие, возбужденные, мы расположились во времянках колхозного [44] полевого стана, но заснуть я не мог. Перед глазами стояла вчерашняя полтавская хата, наполненные какой-то безысходной печалью глаза хозяйки, угощавшей нас молоком, растерянность ее мужа Мирона, возвратившегося на рассвете в хату. Он успел привести в порядок трактора, комбайны и машины, но из райкома партии поступила директива: все, что можно, эвакуировать, а ему, бригадиру колхоза, оставаться на месте и ждать дальнейших указаний.

В последние дни, когда стало совершенно ясно, что нам не удержаться ни на Днепре, ни на Хороле, все чаще к сердцу прокрадывалась тревога за семью. Перед самой войной жена с детьми переехала ко мне в Чугуев, на Харьковщину, не видел я их больше года. «Останется ли семья на оккупированной территории или успеет эвакуироваться?..» — на этот вопрос ответить мне никто не мог. Тревога усиливалась и потому, что в течение всех дней войны от жены не пришло ни одного письма. Правда, писем не получали и все остальные товарищи по дивизии. И все же это не успокаивало.

Побывавший в тылу врага политрук эскадрильи 66-го штурмового авиаполка рассказывал мне, как видел в разграбленном селе горящую хату: в ней немцы заперли жену комиссара с ребенком и сожгли их заживо. Я страшился о таком даже подумать...

Связь дивизии со штабом ВВС фронта к середине сентября была полностью прервана. Никаких боевых задач сверху нам больше не ставили, указаний не поступало. Попытки связаться по радио результатов не дали. А у нас на аэродроме сосредоточились пятьдесят самолетов — вся-то дивизия! Посовещавшись, решили тогда действовать самостоятельно: штурмовать вражеские танки, замыкающие кольцо окружения вокруг киевской группировки.

Тем, что вся наша дивизия сосредоточилась на одном аэродроме, мы были весьма обеспокоены. Следовало бы рассредоточить боевую технику, чтобы избежать лишних потерь, но где запасные площадки, куда направить полки?.. Места рассредоточения мог дать лишь штаб ВВС фронта. Туда улетел заместитель командира дивизии подполковник Л. Г. Кулдин, однако никаких вестей от него не поступало да и сам он не возвращался.

— Что предпримем, комиссар? — обратился ко мне генерал Демидов.

— Надо лететь, Александр Афанасьевич. Искать штаб ВВС фронта.

— Кто полетит? — спросил комдив. [45]

— Я.

— Ну что ж, — согласился Демидов, — лети на Су-2. Ни пуха, ни пера! Ищи в Прилуках.

Вылетели мы с заместителем командира 211-го ближнебомбардировочного авиаполка майором А. П. Лесковым. Шли по кратчайшему маршруту — на бреющем пересекли шоссе, забитое немецкими войсками, машинами, и через тридцать минут приземлились. Штаб оказался на месте.

Выслушав мой доклад о положении дел в дивизии, командующий ВВС фронта Ф. А. Астахов распорядился:

— Перелетайте в Полтаву и поступайте в распоряжение генерала Фалалеева.

— Сидите в Петривцах? — спросил дивизионный комиссар И. С. Гальцев.

— Да. Всей дивизией на одном аэродроме.

— Уходите, уходите скорее, а то накроют...

В штабе хорошо знали обстановку. Но знал и я, что в кольцо окружения, которое вот-вот должно было замкнуться, попадет и штаб ВВС, если уже сейчас не начнет перебазироваться на новое место. Однако смелости сказать об этом не хватило, и я только спросил:

— Может быть, у вас есть раненые, больные? Двух-трех человек я смог бы взять с собою.

— Таковых нет, — сухо ответил Гальцев. — Все в строю, и будем сражаться в окружении.

Командующий добавил:

— Передайте генералу Демидову, командирам, военкомам и всему личному составу полков большую благодарность за все, что сделали. Желаем, вам новых боевых успехов!

Слова генерала Ф. А. Астахова, которые он произнес с трогательной теплотой и сердечностью, глубоко взволновали меня. Глядя на Федора Алексеевича и сидящего рядом Гальцева, я невольно подумал: «Как-то сложится их судьба да и всех тех, кто остается в окружении? Вот ведь превратности войны...»

— Вы свободны, можете лететь. В воздухе — максимум внимания, — сказал на прощанье командующий.

С тех пор мне не приходилось встречаться с Ф. А. Астаховым. Как потом стало известно, он с группой других работников штаба, преодолевая большие трудности, испытывая огромные лишения, вышел из окружения. В 1942 году Федора Алексеевича назначили начальником Главного управления Гражданского воздушного флота. В 1944 году ему присваивают звание маршала авиации. Под его руководством [46] летчики ГВФ вписали в летопись Великой Отечественной войны немало героических страниц. Ежедневно только в осажденный Ленинград они доставляли до двухсот тонн продуктов и боеприпасов, а за время блокады города вывезли оттуда свыше двухсот тысяч человек!

...Из Прилук мы взяли курс на Полтаву. Шли, прижимаясь к земле, спешили. Хотелось выяснить обстановку в Полтаве и успеть к вечеру возвратиться в Петривцы. Подлетая к полтавскому аэродрому, я увидел на стоянке один наш пропавший самолет. На нем улетел заместитель комдива Кулдин. Радости моей при встрече боевого друга не было границ. Он, как выяснилось, уже побывал у генерала Ф. Я. Фалалеева, получил указания и собирался вылетать в дивизию. Договорились, что в Петривцы полечу я, а он останется готовить аэродром для приема наших полков.

В дивизии меня ждали, начали уже волноваться, и, накоротке посовещавшись, как лучше организовать завтрашнюю переброску, мы разошлись. Мне до ночи предстояло побывать еще во всех полках. Следовало уточнить состояние подразделений, которые накануне перебазировались в наземном эшелоне, проверить готовность к передислокации летных экипажей, провести в полках короткие политинформации, позаботиться о партийно-политическом обеспечении личного состава на новом месте.

В сентябре 1941 года, именно в тот период, о котором я сейчас веду рассказ, генерал, служивший для особых поручений при главнокомандующем сухопутными войсками вермахта, писал, что военные комиссары Красной Армии являлись «главными организаторами ожесточенного и упорного сопротивления» советских войск. Да, огромную ответственность возложила партия на своих полпредов в армии. В тяжелейших условиях, когда гитлеровцы имели преимущества перед нами в живой силе и технике, в опыте ведения боевых действий, военные комиссары и политруки умели поднять моральный дух, боевую стойкость воинов Красной Армии. Мы проводили в жизнь непреклонную волю партии, которая призывала громить фашистские орды, отстаивать свободу и независимость Отечества. Но, наделенный равной с командиром властью, военный комиссар в условиях Отечественной войны ни в коей мере не являлся «вторым» командиром. Вот равную с ним ответственность за моральное состояние войск, их боеспособность, за выполнение приказов и боевых задач он нес.

Золотыми буквами вписывались в историю нашей дивизии имена ее героев, своим мужеством, высоким патриотизмом [47] показывавших пример верности воинскому долгу, сыновней преданности матери-Родине. Среди них было немало политработников — политруков, парторгов, комсоргов. Не щадя жизни, они громили ненавистного врага — первыми шли на выполнение боевых заданий, первыми погибали.

В этих условиях Центральный Комитет партии принимает новые меры для укрепления партийных рядов. Условия приема значительно упрощаются и облегчаются. Теперь командиров и красноармейцев стали принимать в партию непосредственно на бюро первичных организаций с последующим утверждением партийной комиссией, минуя общее партсобрание. Постановлением ЦК от 19 августа 1941 года особо отличившихся в боях принимали в партию при наличии рекомендаций коммунистов всего лишь с годичным партийным стажем. Причем рекомендующий мог знать вступающего в партию и менее одного года. Другим постановлением — от 9 декабря 1941 года — ЦК ВКП(б) разрешил принимать в партию отличившихся в боях воинов после трехмесячного кандидатского стажа.

Мы в полной мере руководствовались новыми указаниями партии, и в дивизии почти сто процентов личного состава состояли в рядах партии или в комсомоле.

Надо сказать, заявлений с просьбой о приеме в партию в парторганизации полков поступало много. Только за десять последних дней августа в первичные парторганизации дивизии поступило более сорока заявлений. И партийные организации отбирали и принимали в свои ряды лучших из лучших, достойных носить гордое звание большевика-ленинца. В первую очередь ряды коммунистов пополнялись за счет летного состава, тех, кто проявил себя в воздушных боях. Мы зорко оберегали чистоту и авторитет ленинской партии.

* * *

Когда я пишу о том, что комиссары первыми шли на выполнение боевых заданий, первыми погибали, — это не общие слова. С самого начала работы в авиадивизии я поставил вопрос о своем участии в боевых вылетах. Комдив не соглашался, считая это не обязательным для комиссара. Но моя настойчивость взяла верх. После нескольких тренировочных вылетов я стал ходить на боевые задания.

Узнав, что мне вручен диплом летчика-бомбардировщика и что я совершил успешный боевой вылет на бомбардировщике, командующий ВВС Юго-Западного направления генерал Ф. Я. Фалалеев прислал в штаб дивизии на мое имя [48] телеграмму. В ней Федор Яковлевич выражал удовлетворение тем, что я стал «летающим комиссаром», и, в частности, писал: «Не сомневаюсь, что ваш почин поднимет боевую активность политработников дивизии, поднимет партийную работу на более высокий уровень. Сейчас главная задача всех коммунистов — как можно больше, не на словах, а на деле, уничтожать немецких захватчиков. Желаю вам в этом успехов!»

Ветераны 15-й смешанной авиадивизии хорошо помнят и эту телеграмму, и тех крылатых политбойцов, которые последовали ее призыву: политруков П. С. Битюцкого, И. А. Гладышева, А. В. Руденко, старших политруков В. В. Власова, М. В. Володина, И. Т. Носова, капитана М. В. Онищенко, старшего лейтенанта В. А. Соснина.

Я испытывал удовлетворение и радость, узнавая, что один за другим многие военные комиссары и политруки нашей дивизии принялись осваивать боевую технику. Они упорно тренировались и, наконец, получали разрешение на первый боевой вылет. Мы с начальником политотдела дивизии батальонным комиссаром М. А. Лозинцевым всячески содействовали такому почину политработников, не жалели времени и сил, чтобы помочь им освоиться с новыми дополнительными обязанностями.

И вот к концу первого месяца войны на счету политрука А. В. Руденко уже значилось 37 боевых вылетов, четыре сбитых самолета. Капитан М. В. Онищенко за месяц войны совершил 35 боевых вылетов. Старший политрук И. Т. Носов стал «по совместительству» боевым штурманом. Это он со своим экипажем 27 августа разбил заполненную врагами переправу на Днепре, под Черкассами. В горячих схватках в небе чудеса храбрости показывал военком эскадрильи 66-го штурмового авиаполка политрук П. С. Битюцкий. Расскажу несколько эпизодов из боевой жизни политрука.

Запомнилось мне 23 июля 1941 года. В тот день политрук Битюцкий и лейтенант Тихонов вступили в бой с шестью «мессершмиттами». В сложной боевой обстановке, выручая товарища, комиссар пошел в лобовую атаку на самолет противника и сбил его. Немцы ушли за линию фронта — не выдержали. А вскоре Петр Битюцкий повел свою шестерку на колонну врага, двигающуюся к населенному пункту Острая Могила. Разрушив прежде всего мост, к которому рвались немцы, летчики, ведомые Битюцким, начали штурмовать колонну. Бомбы летели в гущу бронемашин, на гитлеровских солдат обрушивался пулеметный [49] огонь, но вот израсходованы боеприпасы — шестерка вернулась на аэродром, заправилась и снова в бой.

На следующий день, 28 июля, политрук четырежды вылетал на штурмовку. В последнем вылете при подходе к цели группу Битюцкого атаковали «мессершмитты». Искусно маневрируя, группа уклонилась от воздушного боя, вышла в заданный район, выполнила штурмовку, а, освободившись от бомбовой нагрузки, отважные воздушные бойцы по команде ведущего набросились на «мессеров». Используя маневренность своей машины, в одной из атак Петр Битюцкий в упор расстрелял фашиста. Однако через несколько минут вспыхнул и его самолет...

В тот день комиссар на аэродром не вернулся. Прошло трое суток — Битюцкий не появлялся, никаких вестей о его судьбе в полк не поступало. И вот вечером, уже на четвертые сутки, на разборе полетов командир полка полковник А. И. Сидоренко предложил почтить память боевого друга минутой молчания. И надо же случиться такому — именно в эту минуту за стоящими в скорбном молчании летчиками раздался бодрый голос политрука: «Я жив, товарищи!..»

Куда девалась печаль! Битюцкого обнимали, качали, тискали в объятиях. А потом слушали его рассказ о том, как политрук пробирался к своим — прятался во ржи, натыкаясь на часовых, уходил от преследований...

Отдыхал комиссар только один день, да и то по строгому приказу командира полка.

А 30 августа на западных подступах к Днепру — между Киевом и Черкассами — Битюцкий повел звено И-153 на прикрытие группы бомбардировщиков. Вылет оказался необычайно тяжелым. На маршруте и при подходе к цели пришлось прорывать не одну завесу заградительного огня, отбиваться от фашистских истребителей. Несмотря ни на что, группа нанесла бомбовый удар по скоплению танков. Задание было выполнено. Но на аэродром вернулось только шесть машин. Седьмая «Чайка» домой не возвратилась.

Летчики видели, как, оторвавшись от группы и приказав боевым друзьям следовать на аэродром, Битюцкий вступил в бой с тремя «мессершмиттами». Неотразимой очередью из пулемета он сбил одного «мессера», развернул машину и устремился в лобовую атаку на другого. Боеприпасы на его «Чайке», видимо, кончились, когда, не сворачивая с курса, пилот бесстрашно ударил врага своей машиной. Взрыв, огонь, черный дым...

Не хотелось верить в гибель комиссара. Много дней, вопреки здравому смыслу, мы жили еще надеждой, представляли, [50] кан он неожиданно откроет дверь и скажет: «А я живой!» Но чуда на этот раз не произошло. Имя политрука Петра Битюцкого навсегда осталось в наших сердцах, вдохновляя на новые подвиги.

Боевая работа с аэродрома под Полтавой продолжалась недолго. Вскоре мы получили распоряжение главнокомандующего Юго-Западным направлением маршала С. К. Тимошенко: «15-ю смешанную авиадивизию в составе 28-го и 45-го истребительных авиаполков, 66-го штурмового и 211-го ближнебомбардировочного авиаполков перебазировать на аэродром под Купянск, юго-восточнее Харькова». Нам предлагалось произвести работы по восстановлению материальной части, сменить моторы, выработавшие моторесурс, на новые. Исправные самолеты (их оказалось только десять) надлежало передать вместе с летным и техническим составом в другую дивизию. 45-й авиаполк, не переводя в Купянск, следовало отправить в тыл на переформирование.

Нелегко было расставаться с боевыми товарищами, а еще тяжелее выключиться из борьбы, оставить фронт. Ходили мы все удрученные этим новым для нас положением «безработных», но готовились к перебазированию.

Учитывая изношенность и ненадежность самолетов, маршрут перелета проложили по ломаной линии — через промежуточные аэродромы, Я вместе с подполковником Кулдиным совершил несколько посадок по маршруту движения наземного эшелона дивизии, с тем чтобы как-то контролировать его передислокацию.

Навсегда запомнилось, как вечером 17 сентября мы приземлились на аэродроме родного мне Чугуевского авиационного училища. С волнением в сердце я спешил в свою квартиру, но оказалось, что она на замке. Ключ от квартиры у меня был, и я открыл дверь. Пусто. Только кубики от детской азбуки на полу, оставленные младшей Светланкой. От соседей узнал, что жена с детьми при содействии моих сослуживцев по училищу выехала к родным в Костромскую область. Это меня несколько успокоило.

С командиром дивизии мы навестили начальника училища комбрига И. Е. Богослова и выразили ему слова признательности за подготовку замечательных летных кадров. Особенно отметили летчиков-инструкторов училища, которые проявили себя с первых же боевых дней. К моему величайшему удовлетворению, они и во фронтовой обстановке действовали наилучшим образом. Обретя опыт в нелегкой педагогической работе, отлично владея самолетом, наши «шкрабы» быстро входили в ритм боевой жизни. Летали [51] без устали, смело и в короткий срок восполняли недостаток личной натренированности по боевому применению истребителей. Следует заметить, что и этого недостатка они могли бы не иметь, если бы в училище инструкторов не лишали возможности летать, так сказать, «на себя» — совершенствовать свое мастерство. Назвали мы начальнику училища фамилии летчиков-инструкторов, которые прилетели в нашу дивизию на своих самолетах И-15: старший лейтенант Баклыгин, лейтенант Радченко, младший лейтенант Алексеев. Они с честью оправдали доверие училища и являли собой пример высокого мастерства, отваги. Комбриг в ответ кивал головой, улыбался, явно довольный оценкой его воспитанников.

А с эвакуацией чугуевцы, как нам показалось, не торопились. Очевидно, еще надеялись, что враг будет остановлен и до их города не дойдет. Они продолжали учебные полеты с курсантами, правда, на всякий случай, держали самолеты в боевой готовности. А мы, зная обстановку на Юго-Западном направлении, испытав натиск противника собственным хребтом, настоятельно советовали И. Е. Богослову не затягивать эвакуацию училища.

А сами, получив новый приказ — лететь дальше на восток, в город Балашов Саратовской области, — признаться, совсем приуныли. Рухнули наши надежды на скорое возвращение к местам боев. Никак не хотелось отрываться от линии фронта, выходить из борьбы, в которой решалась судьба Родины. Но все понимали: надо скорее восстанавливать боеспособность полков. За три месяца, проведенные в непрерывных боях, дивизия ослабла, лишилась большинства самолетов. В тыл мы перегоняли «разношерстную» группу из сорока не пригодных для боевой работы машин.

На фронте летали и не жаловались на свои самолеты, а тут сразу заметили: как же это мы ухитрялись воевать, имея в распоряжении такую латаную-перелатаную технику. Даже наш штабной самолетик — и тот сдал: в моторе вышел из строя цилиндр.

* * *

Осенний Балашов встретил нас многочисленными вечерними огнями — он еще не признавал затемнения. А мы, попав в залитый светом город, сетовали на беспечность горожан; но ведь война от Балашова отстояла на сотни километров, и жизнь здесь текла по инерции — несколько еще мирным ритмом. Деловито, без срывов и проблем работали почта, телеграф, столовые, ресторан, кинотеатр. Хотя дыхание войны, конечно, уже ощущалось и здесь: в город прибыли [52] эвакуированные, больницы заполнялись ранеными, по улицам круглосуточно маршировали красноармейские подразделения — готовились резервные части. В лицах людей мы все же реже замечали радостные улыбки. Местные власти всячески содействовали нашему расквартированию, обеспечению личного состава полков овощами, фруктами. Старший врач дивизии военврач 2-го ранга Я. П. Гудков, как и мы, политотдельцы, заботясь о том, чтобы летчики, техники, инженеры, авиаспециалисты хорошо отдохнули, скорее набрались сил, объявил в полном смысле слова «поход за витаминизацию». Под его редакцией в летных и технических столовых появились красочные плакаты:

Все быстро входили в напряженную рабочую атмосферу. Политотдел дивизии с командным и политическим составом провел совещание, на которое пригласили секретаря райкома партии и председателя исполкома. На этом совместном совещании мы договорились о строгом поддержании в городе и в расположении частей порядка и дисциплины, о развертывании среди населения агитационной и пропагандистской работы. Были предусмотрены взаимный обмен делегациями, выступления наших политработников с докладами, организация встреч и вечеров молодежи в городском Доме культуры.

Надо сказать, на фронте мы регулярно вручали лучшим экипажам, летчикам, техникам и младшим авиационным специалистам подарки, которые присылали нам в дивизию труженики тыла. В ответ воины обычно писали благодарственные письма, клялись еще крепче бить ненавистного врага. Высокий патриотизм авиаторов проявился и в таком мероприятии, как сбор средств в фонд обороны. Только за первые три дня после начала этой кампании поступило 55310 рублей деньгами и более И 000 рублей облигациями.

И вот, оказавшись в тылу, не занятые боевой работой, мы решили помочь сельским труженикам в их праведном крестьянском труде. Связались с ближайшими колхозами да направили туда бойцов. За помощь в ремонте и подготовке техники к полевым работам очень нам были признательны саратовские колхозники. Что ж, это ведь тоже был вклад в нашу грядущую победу. [53]