Содержание
«Военная Литература»
Мемуары

Глава 4.

В дивизии легендарного А. И. Покрышкина

Прибыв в 9-ю гвардейскую истребительную авиадивизию, как и положено, я представилась начальнику политотдела дивизии полковнику Д. К. Мачневу. Он выглядел подтянутым, с портупеей через плечо, спокойным, строгим и деловым человеком. Когда он говорил, то слегка подкашливал, как бы подкрепляя сказанное им. У него не было привычки кричать и вообще повышать голос. Во всем его виде чувствовалась военная выправка старого служаки, несгибаемого комиссара времен Гражданской войны. Когда он делал доклады на собраниях или митингах, то в его речах чувствовалась глубина и фундаментальность. Многим хотелось его слушать и учиться так же логически строить свои выступления.

Он прошелся по комнате, потом сказал мне тоном Каренина из романа «Анна Каренина»: «Согласно вашим должностным обязанностям вам часто придется бывать в боевых полках, где много молодых ребят. За вами будут ухаживать. Если вы разрешите себе отвечать на эти ухаживания, то работать в политотделе дивизии не будете. Вы должны помнить о своей должности и звании. Перейдем к делу...» Мачнев стал перечислять мои обязанности, затем подчеркнул, что я буду информировать его о жизни и работе полка, в котором побываю. [148]

В мои обязанности входило: осуществлять руководство комсоргами в полках, организовывать работу стенной печати (боевых листков), вечера молодежи и танцевальные, читку поступающей в дивизию периодической печати. А также быть в курсе боевой работы полков, помогать осуществлять связь наших воинов с тылом, организовывать информацию для многотиражной газеты о героях нашей дивизии.

Дмитрий Константинович Мачнев был сухим, строгим начальником и, казалось, никогда не отступал от этих правил. Так, например, к нам в дивизию приехало корпусное начальство — помощник начальника политотдела корпуса по комсомольской работе майор Малов. Где-то надо было устроить его, я попросила комсорга 16-го полка Юрия Храповицкого взять майора к себе в комнату, на два-три дня. Майор Малов побыл несколько дней у Храповицкого и поступил крайне неэтично. Он нашел под матрасом дневник Храповицкого, в котором Юрий описывал свои отношения с девушками, и принес этот дневник Мачневу. Полковник тут же написал письмо в корпус о возвращении наградного дела Храповицкого за его «аморальное поведение».

Д. К. Мачнев не очень-то ценил и поощрял работу своих помощников. Так было и со мной. Начальник отдела кадров Г. Кашуба пришел к нему с предложением, что меня следует уже представить к новому званию майора, так как и должность моя выше капитанской, но Мачнев сказал: «Нет, нет. Я пока дослужился до звания майора, ох сколько времени прошло! А она еще слишком молода для звания майора». Так я и осталась до конца войны в звании гвардии капитана, полученном мной еще в 46-м гвардейском авиаполку.

Мачнев мог спокойно «сдать» своего работника на что угодно, лишь бы ему была хотя бы какая-то маленькая выгода. Так, к нам в дивизию был назначен заместителем командира дивизии полковник Л. И. Горегляд. [149] Офицеры решили в узком кругу отметить назначение. Горегляд говорит: «Надо бы позвать кого-нибудь из девочек. Полковник Мачнев! У вас там есть капитан, давайте ее сюда к нам пригласим». Мачнев тут же послал своего шофера Василия. Был уже поздний час, и я сказала, что никуда не пойду. Это для меня не приказ! Мачнев был недоволен, но взыскания наложить не посмел.

Совсем у меня изменилось мнение о Мачневе как о командире строгом, педанте, «сухаре», когда уже в конце войны он решил провести у себя дома вечеринку, на которую пригласил всех нас — работников политотдела дивизии. Мы пришли и увидели — стол готовит его молодая хозяйка, девушка из БАО. Он представил ее нам как свою подругу, а мы месяц назад видели его жену и даже выполняли какие-то мелкие поручения Александры Герасимовны Мачневой. Ну, тут я и осмелела. Мы в наши полки добирались на попутных машинах, а подружка Мачнева куда-то ездила на его машине.

Как раз пришла телеграмма из корпуса — «прислать на совещание капитана Дрягину». Я сказала полковнику: «Давайте машину, и я готова ехать!» Он ответил: «Поезжайте на попутной, машины нет». Я ответила, что в условиях пребывания нашей дивизии во вражеской Германии ехать на попутных машинах не могу. Он покашлял, покашлял и сказал: «Хорошо, пусть еще едут другие работники политотдела по своим делам. Я даю вам всем свою машину». Было мне ясно, что соблюдение строгой дисциплины он относил к своим подчиненным, а не к себе самому. Он никогда нас, своих работников политотдела, не защищал и не отстаивал.

Уже совсем перед концом войны меня решили забрать из дивизии на повышение — на должность помощника начальника политотдела корпуса по комсомолу. Мачнев спокойно дал согласие на этот перевод. [150]

Я стала бороться за то, чтобы остаться в родной уже 9-й гвардейской истребительной авиадивизии, где меня все хорошо знали и уважали. Решила пойти к комдиву А. И. Покрышкину, попросила не отдавать меня из дивизии. Он сказал: «Хорошо, все будет в порядке, работай спокойно в нашей дивизии». Совсем, совсем другим человеком был командир дивизии.

Когда я прибыла в 9-ю гвардейскую истребительную авиадивизию, ее командиром был полковник И. М. Дзусов. Я сразу же обратила внимание, что все летчики с большой любовью относились к нему и называли между собой Батей. Они действительно испытывали к нему сыновние чувства. Он очень трепетно и внимательно относился к ребятам своего полка и всей, теперь уже своей дивизии, командиром которой был только что назначен.

Когда он увидел новых молодых летчиков с сержантскими треугольничками в петлицах, то немедленно дал указание начальнику штаба дивизии полковнику Б. А. Абрамовичу: «Летчиков надо переаттестовать, ведь еще в мае был приказ о присвоении всем летчикам, выпущенным из летных школ сержантами, звания младшего лейтенанта»

Пользуясь затишьем в небе Кубани, он обратил внимание командиров полков на организацию учебы молодого пополнения, на тренировки в технике пилотирования. Он отметил, что летчики дивизии на Кубани внесли много нового и нужно все это изучить, взять на вооружение научно обоснованную новаторскую тактику воздушного боя Покрышкина, прежде чем идти в бой.

И. М. Дзусов постоянно был среди летчиков. Его советы, личное участие в боевых вылетах и руководство боем вдохновляли летчиков. Несмотря на огромное напряжение и усталость, ребята рвались в бой, а шутки командира хорошо снимали стресс.

Так, например, во время боев на Кубани Дзусов поднялся в воздух и ввязался в бой. Хотя и сбил «худого» [151] (так летчики называли «Мессершмитт»), но и сам был сбит. Все с ужасом увидели, как машина командира падает и сам он летит камнем вниз. Наконец увидели его под парашютом. Наши истребители отогнали «мессеров», пытавшихся расстрелять спускающегося на парашюте, стали охранять Батю до приземления. Приехавшей к месту приземления группе встревоженных ребят Дзусов улыбнулся и участливо спросил: «Что вы, дорогие мои, волновались за меня, да? Извините, пожалуйста! Не успел предупредить вас. Понимаете, давно с парашютом не прыгал, решил попробовать». Ему никогда не изменяло чувство юмора. Глянет из-под орлиных бровей с прищуренными смеющимися глазами, скажет что-то, чего не заметили другие, со своим характерным кавказским акцентом, и сразу всем становится легко, исчезает чувство тревоги. Так, например, когда Иван Бабак слишком близко подошел к противнику и куски развалившегося «месса» попали на его самолет, Дзусов, обращаясь к летчикам при докладе Бабака, сказал: «Смотрите, как надо бить фашистов, чтобы их остатки привозить на своем самолете!» Осматривая дальше самолет, Ибрагим Магометович воскликнул: «Смотрите, какой красивый цветок, настоящая лилия!» Тут все увидели на лопасти винта большую дыру с расходящимися в стороны краями разрыва, напоминавшего лепестки цветка.

Инженер полка Тамара Богдановна Кожевникова вспоминала:

«Во время формирования 45-го авиаполка командир полка майор Дзусов выстраивал весь полк и, недовольный, уводил всех в пустой тир для серьезных разговоров. Подходил ко мне и говорил: «Товарищ инженер, вы хотели осмотреть самолеты. Можете выйти из строя». Все знали, что дело не в необходимости срочного осмотра самолетов, а в том, что командир полка не хотел, чтобы женщина присутствовала при откровенных [152] мужских разговорах. Однажды, при запуске самолета, вышел из строя двигатель. Я доложила о случившемся командиру эскадрильи. Молча пошла на стоянку, переживаю. Издали увидела могучую фигуру командира полка майора Дзусова и с горечью подумала: «Он так надеялся на меня!»
— Почему винишь себя? — спросил командир полка.
— Но я отвечаю за все, что делают мои подчиненные. Значит, недостаточно научила их, если произошло такое.
Позже, когда разобрались в причине случившегося (был заводской брак), майор Дзусов, обращаясь ко мне, сказал: «Будешь брать на себя все — жизни не хватит! Да и людей так ничему не научишь. Будут надеяться, что собой прикроешь».
Работать с ним было легко: он был очень требователен, но справедлив и предельно честен».

Пребывание девушек-механиков, прибористов в полку Ибрагим Магометович воспринимал спокойно и всегда хотел помочь девчатам в их сложной «неженской» работе. Очень ценил труд девушек — укладчиц парашютов, доверял им и был уверен, что парашют раскроется вовремя и спасет жизнь летчику.

Удивительно сложилась судьба у нашего командира дивизии! Он родился в очень бедной семье в ауле Заманкул в Осетии. В 19 лет ушел добровольцем в Красную армию. Он хотел стать джигитом и, закончив в 1927 году кавалерийское училище, стал не только джигитом, но и командиром взвода. Все было хорошо. Проводились тактические занятия на берегу Дона, которые заканчивались купанием лошадей и курсантов, пелись любимые песни. И вдруг над молодыми кавалеристами в небе появился самолет. После этого случая Ибрагим Дзусов решил сменить коня на самолет, как более грозное оружие. В апреле 1928 года он поступил в Оренбургскую школу летнабов (штурманов), но вскоре понял, что это не совсем то, что он хотел. Однако [153] штурманская подготовка очень ему пригодилась в будущем. В 1933 году он окончил Борисоглебскую школу летчиков — командиров звеньев по классу «истребитель». В Бакинском гарнизоне летчиков, куда он был направлен после окончания школы, его назначили штурманом эскадрильи. Он получил персональный самолет и задание — самому летать и учить летному делу других на новых самолетах: И-5, И-15, И-16 с убирающимся ручным способом шасси.

В августе 1937 года штабом бригады ему было поручено сформировать истребительный авиационный полк, под номером 45, практически на голом месте, так как летчики, мотористы, оружейники еще учились в школах.

В первых числах мая 1938 года полк Дзусова размещался на аэродроме в Аджикабуле, позволяющем осуществлять полеты с двумя стартами. Поскольку 45-й полк входил в состав Противовоздушной обороны (ПВО), комполка Дзусов большое внимание уделял ночной подготовке летчиков.

С марта 1939 по октябрь 1940 года комполка учился в Военно-воздушной академии имени Н. Е. Жуковского. И. М. Дзусов пишет: «10 ноября 1940 года состоялся выпускной вечер курсантов академии. На нем выступил авиаконструктор А. С. Яковлев, поздравил нас с окончанием академии и сказал, что летчикам страны преподносит самолет И-26 (Як-1). Скоро истребитель поступит в строевые части, и он уверен, что нам понравится... В перерыве я набрался смелости, подошел к Яковлеву, представился и сказал, что хотел бы ознакомиться с этим самолетом и провести испытания в нашем полку. Яковлев согласился, утром прислал за мной машину и поручил полковнику Федрови основательно познакомить меня с этим самолетом и по возможности показать его в деле. Мы побывали в сборочном цеху и затем подошли к новенькому самолету. Полковник Федрови произвел на нем ряд [154] взлетов и посадок и спросил: «Ну как? Нравится тебе наш истребитель?» Я ответил: «Вот когда полетаю на И-26, смогу дать оценку!» Федрови заставил меня надеть парашют, сесть в кабину, привязаться ремнями. Заставил два-три раза запустить и выключить мотор. Затем спросил:

— Если сейчас я тебя выпущу в воздух, справишься? Только честно!

— Совершенно честно, уверен, справлюсь! Самолет будет цел, а голова — тем более!

Когда я сел в самолет, вырулил на исполнительный старт и попросил разрешения на взлет, думал, что Федрови покажет мне руками крест — выключай мотор! Но он показал рукой на взлет, и я взлетел. Сделал три круга над аэродромом и произвел нормальную посадку. П. Федрови подошел к самолету, похлопал меня по плечу в знак одобрения.

После обеда мы зашли в кабинет А. С. Яковлева и доложили ему обо всем, даже о полетах. Самолету И-26 (Як-1) я дал высокую оценку. Сказал, что «это — мечта летчика», и попросил, чтобы войсковые испытания были проведены в нашем 45-м полку».

Долго добивался майор Дзусов, чтобы его полку дали самолеты Як-1 на войсковое испытание.

Началась Великая Отечественная война, полк Дзусова прибыл на Крымский фронт (30 декабря 1941 года), и первый вражеский самолет Хе-111 был сбит командиром полка Дзусовым на самолете Як-1.

И. М. Дзусов вполне серьезно уверял, что между кавалеристом и летчиком много общего, поэтому друзья называли его «крылатым джигитом». В воздухе он был таким же смелым и отважным, как и верхом на коне. Как не вспомнить его поступок, когда он, уже назначенный командиром авиакорпуса, обнаружил, что летчики боятся летать на американском самолете «Аэрокобра» из-за частого срыва их в штопор. Тогда командир авиакорпуса генерал-майор авиации И. М. Дзусов решил [155] выполнить специальный показательный полет на «Аэрокобре», с намеренным вводом самолета в штопор, и по радио стал рассказывать и показывать порядок действий летчика при выводе самолета из штопора.

Самым замечательным качеством Ибрагима Магометовича была забота о подчиненных, стремление выручить в беде друга и боевого товарища. Поэтому ему было понятно стремление летчиков пойти даже на большое нарушение — пилотирование самолета с механиком в фюзеляже. Так, в тяжелое время отступления наших войск в 1942 году за Дон многие летчики полка перелетели на новый аэродром вместе со своими механиками в фюзеляже. Техник-лейтенант Хабаров докладывал прилетевшему Дзусову: «Без вашего разрешения прилетел на самолете с командиром экипажа. На других самолетах прилетели еще пять механиков. Готовы получить взыскания!» На что последовал ответ: «Я, техник-лейтенант, за проявленную сообразительность и инициативу взысканий не накладываю. Соберите всех прилетевших механиков!»

Они построились, и Дзусов сказал: «Молодцы, механики! Вижу, что вы настоящие авиаторы!»

Летчикам И. М. Дзусов часто повторял, что «настоящий летчик должен свободно летать на всем, что только может летать, и с некоторым усилием на том, что, вообще-то говоря, летать не может».

Всегда, какие бы самолеты ни поступали в полк, первым на них вылетал командир полка Дзусов. Кроме Яков, 45-й полк получал американские «Аэрокобры», «Киттихауки», английские «Харрикейны», «Спитфайры». Он терпеливо обучал прибывших молодых летчиков, строго экзаменовал их, прежде чем ввести в строй.

Оберегал и защищал своих ребят. Так было, например, с Иваном Бабаком, когда он, изнуренный приступами малярии, свирепствовавшей в Закавказье, был [156] отстранен от полетов. Командир полка Дзусов вмешался в работу санчасти, собрал всех врачей и заявил им: «Примите все меры, иначе отправлю всех в штрафной батальон! Кто вам позволил лишать летчика права на полеты? Летчик без полетов что птица без крыльев!» Через месяц Бабак поправился и стал летать на боевые задания.

Командир дивизии И. М. Дзусов — плотный, коренастый, подвижный. Казалось, что в нем бездна сил и внутренних возможностей. А это чувствовали все, кем он командовал и кого водил в бой. За внешней суровостью командира скрывалось горячее сердце истинного летчика-истребителя, преданного небу.

Александр Иванович Покрышкин

Следующим нашим комдивом стал знаменитый Александр Иванович Покрышкин. Я впервые увидела его в августе 1943 года на Кубани. Уже тогда все летчики и штурманы фронта знали о Покрышкине, о его смелости, умении настигать и уничтожать врага.

Когда я прибыла в дивизию, то услышала, что Покрышкин не терпит присутствия женщин на аэродроме и вообще на фронте. С некоторой настороженностью я поехала в полк, которым он командовал. Встретил меня Покрышкин жестким вопросом: «Почему ходите в брюках?», категорически добавив, чтобы больше в его полку в брюках не появлялась. Я ответила, что ему придется смириться с тем, что я хожу в брюках. Он был непреклонен: «Я не привык ни с чем смиряться. В брюках больше не ходить».

Я ответила, что для меня, работника дивизии, его требования — не приказ.

Как будто бы произошло столкновение, ссора, и, когда в мае 1944 года Александр Иванович был назначен командиром дивизии, я подумала: «Ну, припомнит [157] мне командир мое дерзкое поведение в его полку». Мне пришлось «смириться»: расстаться с удобной полевой фронтовой формой — брюками и перейти на парадную — юбку.

Александр Иванович Покрышкин, как и все летчики, верил в приметы. Так, он дал указание не разрешать приходить на аэродром перед полетами девушкам-оружейницам, мотористам и другим авиаспециалистам полка. Только после полетов можно было привести в порядок вооружение, технику, парашюты. Только мне, работнику дивизии, можно было присутствовать на аэродроме при возвращении летчиков с боевого вылета и их докладах о ведении боя.

Однажды, во время боев под Яссами, ко мне подходит мой комсорг эскадрильи Слава Березкин и спрашивает: «Почему тебя так не любит Покрышкин? Ведь ты так много делаешь, чтобы наши боевые вылеты были успешными. Александр Иванович вчера, когда обсуждали вопрос о приметах, сказал: «А я верю в приметы. Вот когда приходит на старт Дрягина, несу лишние потери!»

Мне было очень обидно это слышать. Теперь, когда я уже не могла сама летать на боевые задания, я думала о том, как сделать успешнее боевую работу.

На следующий день я пришла в политотдел дивизии и увидела газету, где была опубликована большая статья о приметах, в которые верили летчики. В статье рассказывалось, почему это происходит, о совпадениях, которые укрепляли веру в приметы, и о том, как одному летчику удалось преодолеть эти предрассудки. Я не стала долго раздумывать, вырезала эту статью из газеты, запечатала в конверт и напечатала на нем: «А. И. Покрышкину». Опустила в наш полевой почтовый ящик и уехала в 16-й полк. Через час в полк приехал Покрышкин и спросил, почему я послала ему письмо? Я ответила, что письмо я не посылала, а если речь идет о вырезке из газеты, то я это сделала для [158] того, чтобы он обратил внимание на такую важную статью, как «Приметы».

В политотделе все были перепуганы моим поступком и думали, что теперь мне основательно попадет, но этого не случилось. И даже когда через два дня встал вопрос, кого можно послать временно замполитом в 16-й гвардейский истребительный авиаполк вместо выбывшего на учебу М. А. Погребного, полковник Д. К. Мачнев со смущением сказал:

— Как быть? Лучшей кандидатурой была бы капитан Дрягина, но вы же против девушек на фронте, а тут еще речь идет о том, чтобы назначить ее на серьезную командную должность.

— Раз она больше всего подходит для этой работы, пошлем в 16-й полк Дрягину, — ответил Покрышкин.

На следующий день он сам взял меня в свою машину, и мы поехали в полк. Только отъехали от штаба дивизии, как заглох мотор. Александр Иванович рассмеялся и сказал:

— Ну вот, видишь, капитан, а ты говорила, что в приметы не надо верить?!

— Это случайность! — заметила я.

— Вот такие случайности и создают веру в приметы, — резюмировал он.

* * *

Я прибыла в 16-й гвардейский полк в разгар горячих воздушных боев за Яссы, в которых особенно отличился будущий дважды Герой Советского Союза Саша Клубов. Он сбил за два дня воздушных боев шесть фашистских самолетов. Тут в полк прибыли писатели — братья Тур. Они решили сфотографировать Героя перед вылетом на боевое задание.

Летчики прибежали ко мне на КП, требуя, чтобы я запретила фотографировать Клубова, так как он считает, что это плохая примета. Я запретила фотографировать Клубова, и он спокойно полетел на боевое задание. [159] С писателями у меня возник серьезный конфликт, и они поехали жаловаться на меня А. И. Покрышкину.

Сначала он соглашался с ними и сожалел, что «девчонку» пришлось поставить комиссаром в такой боевой полк, хотя и временно. Однако когда услышал, что писатели возмущены тем, что комиссар якобы поддержала суеверие летчика, его веру в приметы, то дал другую оценку моим действиям. Он сказал:

— Я не ожидал, что такая молодая девчонка поняла суть дела и отдала правильный приказ. Ведь если бы она поддержала вас, писателей, не верящих в приметы, и летчика сфотографировали перед боем, то он бы воевал с позиции обреченного и не смог выйти победителем.

Боевой вылет пары А. Клубова оказался сложным: десять Ме-109 и два «Фокке-Вульфа-190» дрались с двумя нашими истребителями. Саша Клубов сбил в этом бою еще два самолета противника.

А. И. Покрышкин очень чутко и внимательно относился к молодежи (себя в 30 лет он уже считал «стариком»). Он никогда не жалел своего времени, чтобы обучать ребят, передавать им свой опыт, делиться всем нужным, что знал сам. Он не только учил мастерству боя, но и тому, как быть достойным гражданином своей Родины.

В сентябре 1944 года мы решили провести комсомольский актив дивизии «О задачах комсомольцев в предстоящих решающих боях на Сандомирском плацдарме», и я обратилась к Покрышкину за советом, кто бы мог сделать такой доклад. Я знала, что Александр Иванович очень занят — он участвовал в разработке предстоящих наступательных операций. Однако втайне я мечтала, чтобы эти задачи перед молодежью поставил сам командир дивизии — признанный ас. И он сказал, что перед молодыми летчиками, техниками и всей молодежью дивизии выступит сам. [160]

Комсомольский актив удался. Выступление любимого командира зажгло молодые сердца. Летчики дрались храбро и отважно. В боях за Сандомирский плацдарм только комсомольцы дивизии сбили 35 самолетов противника и 60 — помогли сбить своим ведущим. Об этом комсомольском активе писал известный журналист Ю. А. Жуков в «Комсомольской правде» в октябре 1944 года.

Необыкновенным качеством А. И. Покрышкина был государственный подход к любой стороне жизни. Так, еще будучи старшим лейтенантом и капитаном, он разработал формулу победы: «Высота — скорость — маневр — огонь!» При этом он думал обо всех советских летчиках, о том, как нам одержать победу над очень сильным, опытным и умелым врагом — фашистской Германией.

Он говорил — девушкам на войне не место, потому что считал, что женщины созданы не для такого страшного дела, как убийство людей на войне, а для мира и сохранения жизни на земле.

Замечательные черты характера А. И. Покрышкина — любовь к Родине, принципиальность и требовательность, упорство и настойчивость, скромность и честность, доброта и нежность к людям — для всех нас, хорошо его знавших, являются примером, которому мы стараемся следовать в своей жизни.

Александр Иванович очень любил цветы, и мы всегда этому удивлялись. У него в землянке, в хате, где он размещал необходимые для совершенствования летного мастерства макеты самолетов, секстанты, мишени, всегда стояли цветы. Чаще всего это были полевые ромашки, васильки, а на Кубани — пионы, ирисы. После войны, когда Александр Иванович узнал, что я работаю по выведению новых сортов цветочных культур и мне удалось создать свои сорта, он выразил мне свое восхищение и благодарность за то, что имена наших героев войны — Вадима Фадеева, Михаила Девятаева, [161] Евгении Рудневой, Марины Расковой — носят ирисы и гладиолусы. В день моего 60-летия он писал в приветственной телеграмме: «...Продолжай дальше своими цветами рассказывать о героях, защищавших нашу Родину».

...Александр Иванович, несмотря на серьезность и суровый вид, любил и пошутить. Как-то я в 1976 году была в гостях у Покрышкиных на даче в поселке Черное, и мы гуляли по лесу. Я сказала Александру Ивановичу: «Как же так, там, на фронте, вы не разрешали мне ходить в брюках, когда в этом была необходимость, а сейчас Мария Кузьминична (жена Покрышкина. — И. Д.) и дочка Светочка ходят в брюках?» Он ответил, смеясь: «Тебе я мог приказать, а что я могу сделать с ними?»

Александр Иванович Покрышкин очень чутко и внимательно относился к окружающим его людям, особенно к подчиненным, и этому учил и других. К нему в дом запросто мог прийти любой ветеран дивизии. Очень, очень многим он помог улучшить жилищные условия, и делал это не только в форме письма на своем депутатском бланке. Так, например, мы жили втроем в маленькой однокомнатной квартире (12,3 квадратных метра). И из-за этих «лишних» 0,3 квадратного метра чиновники Ленинского района Москвы не ставили мою семью (двух фронтовиков) на учет. Дескать, у вас более 4 квадратных метров на человека. Александр Иванович выкроил время и посетил председателя райисполкома по моему делу, вопрос о поставке на учет был вскоре решен.

Когда я защитила докторскую диссертацию в 1972 году, то мне очень хотелось, чтобы на моем торжестве были фронтовые подруги и друзья-покрышкинцы. Александр Иванович в тот вечер был занят на другом мероприятии, но все-таки выделил время и для меня. Ощущение торжества во много раз увеличилось от присутствия его и Марии Кузьминичны на этом вечере. [162]

Александр Иванович, поздравляя меня с успехом, произнес мудрые слова: «Ирина! Ты теперь стала большим начальником, но не забывай о своих подчиненных. Никогда не унижай их, не делай обидных замечаний, не бойся похвалить, будь всегда справедлива и добра. Не бойся услышать в свой адрес замечания, думай об этих замечаниях и учитывай их в дальнейшем».

* * *

Моей опорой и основными помощниками при работе с комсомольцами дивизии были комсорги полков. Комсорг авиаполка — должность, которая входит в штатное расписание. Когда я пришла в 16-й гвардейский истребительный полк, мне представили невысокого, круглолицего старшего сержанта с объемистым портфелем в руках — комсорга полка Ивана Кабанова. На другой день я опять увидела его, ходящего по аэродрому с портфелем. Я спросила, что у него в портфеле. Он ответил, что «там ведомости по сбору членских взносов и списки комсомольцев по эскадрильям». Я посоветовала ему с портфелем по аэродрому не ходить, чтобы не вызывать насмешек со стороны техников, которым он сам был недавно, а лучше помочь кому-нибудь из них, если есть свободное время.

Вообще И. Кабанов показался мне очень вялым, безынициативным и не подходящим для работы комсомольского организатора. Об этом я доложила начальнику политотдела дивизии Мачневу. К тому же оказалось, что среди комсоргов эскадрилий совсем нет летчиков, нет авторитетных и уважаемых ребят среди комсомольского актива. Чуть позже я обратила внимание на комсорга эскадрильи — механика самолета, прибывшего из училища, — Юрия Храповицкого. В то время мы были на переучивании в селе Черниговка, и надо было активизировать комсомольскую работу. Решили, [163] что для прославленного покрышкинского полка было бы хорошо назначить комсоргом Юрия Храповицкого. Переговорили с ним, но он стал на себя всякие нелепости наговаривать, чтобы его не переводили из механиков в комсорги полка. Он был отличным специалистом, быстро устранял повреждения самолета, и летчики его ценили. Но вскоре политотделу удалось перевести Юрия Храповицкого в комсорги полка, и комсомольская работа в полку оживилась, стала примером для других.

Комсоргом 100-го гвардейского истребительного полка был Алексей Игольников. С ним считались летчики и техники. Он активно участвовал в мероприятиях полка по переоборудованию кабин в самолетах для перелета техников на другие аэродромы вместе с летчиками, за спинкой сиденья (во время отступления в 1942 году и в другие годы).

В 104-м гвардейском авиаполку комсоргом был Евгений Найговзин — признанный поэт-песенник полка и дивизии. Этому полку было на Кубани придано командованием фронта 15 девушек, призванных в армию в 1942 году, в качестве мотористов, мастеров по приборам, вооруженцев. Командир дивизии Дзусов поручил комсоргу Найговзину взять над ними шефство и обеспечить их обучение. Энергичный и рассудительный Евгений был основным организатором вечеров самодеятельности, викторин.

Это он написал гимн самолету, на котором летали наши летчики:

«Аэрокобра» — змей воздушный,
Просторов неба властелин.
Ты — истребитель, мне послушный!
«Аэрокобра — БЭЛЛ-1».
* * *

В августе 1944 года меня с Евгением Найговзиным вызвали в ЦК ВЛКСМ и в редакцию «Комсомольской правды», где заслушивался наш рапорт о комсомольской [164] работе в боевых условиях. На приеме у секретаря ЦК комсомола A. M. Мишаковой мы договорились о посылке нам в дивизию художественной литературы, побывали в Театре Ленинского комсомола, познакомились со многими комсомольскими работниками столицы. Нашей работой в условиях фронта заинтересовались, позже присылали теплые письма и приезжали к нам в дивизию.

Мы возвращались в часть на попутных машинах. Наша дивизия базировалась недалеко от Львова, где бесчинствовали бандеровцы. Местность пересеченная, то подъем, то крутой спуск. Мы сидели в кузове, вдруг в кабине шофера раздался взрыв, и машина полетела под откос. Нас отбросило взрывной волной в сторону. Среди ехавших на этом «Студебеккере» взрывом были серьезно ранены солдаты и офицер. Мы с Евгением отделались легкими царапинами. Нашли свои рюкзаки с подарками комсомольцам дивизии, перебрались на другую машину и приехали в свою часть благополучно.

Однако бандеровцы не ограничивались взрывами отдельных машин. Они нападали также на единичные, незащищенные объекты. Именно в то время бандеровцы схватили и сожгли заживо у подбитого самолета летчика Михаила Лиховида.

* * *

Работу наших комсомольцев высоко ценили все однополчане-покрышкинцы. Вот как вспоминал об этом Герой Советского Союза Георгий Гордеевич Голубев:

«Большую роль в боевой работе оказывала нам комсомольская организация, которую возглавляла Ирина Дрягина — помощник начальника политотдела дивизии по комсомолу. Прибыла она к нам летом 1943 года из 46-го женского авиаполка ночных бомбардировщиков, после ликвидации должностей зам. командиров эскадрильи по политической части. [165]
К тому времени она имела на своем счету 105 боевых вылетов и была награждена орденом Красного Знамени. Опыт боевой работы позволял ей быстро находить общий язык с летным и техническим составом, так как она на практике знала, что чувствует человек, находящийся под огнем противника. Она также хорошо понимала, какое большое значение имеет учеба и передача боевого опыта авторитетных летчиков молодежи.
Сразу же, как только она прибыла к нам в дивизию, еще на Кубани, и особенно в боях за Донбасс, в самую горячую пору она стала организовывать комсомольские собрания, на которых выступали лучшие боевые летчики — воспитанники комсомола: Дмитрий Глинка, Аркадий Федоров, Иван Бабак, Михаил Петров, Сергей Лукьянов и другие. Иногда эти собрания проводились в перерывах между боевыми вылетами.
Сама Ирина неустанно обходила стоянки самолетов и рассказывала молодежи о новостях по Советскому Союзу, положении на фронтах Отечественной войны, об успешных воздушных боях, проведенных летчиками нашей дивизии.
В 1944 году наша дивизия была отведена на переформирование. Село Черниговка в Таврии недавно было освобождено от фашистских захватчиков. Все разорено, разграблено. Не только не на чем пахать, но и нечего сеять.
Комсомольцы нашей дивизии Ю. Храповицкий, А. Игольников под руководством своего боевого вожака оказали большую помощь в восстановлении колхозов и налаживании нормальной жизни. Наши комсомольцы были организаторами митингов в колхозах по сбору зерна и стопроцентному засеву площадей, лично участвовали в ремонте и переоборудовании сельхозинвентаря, в семи колхозах были созданы показательные комсомольские звенья. Много сил и энергии было потрачено на организацию художественной самодеятельности [166] в селах и проведению вечеров отдыха наших воинов с местным населением.
В этот же период комсомольские организации оказывали большую помощь командованию по введению в боевой строй молодых летчиков, прибывших в дивизию, знакомили с боевыми традициями части. Ирина Дрягина в этих делах была настоящим молодежным вожаком — неутомимым и везде успевающим.
Вспоминается и другая деятельность Ирины во время боевых операций в Крыму и Молдавии, когда наша дивизия приступила к выполнению боевых заданий, осуществляемых в том числе и молодым пополнением. В этот период участились случаи небоевых поломок самолетов. То забудут при взлете включить электробензопомпу, то вовремя не переключат бензокраны, спутают тумблеры щитков и шасси и из-за этого сажают самолеты на «живот». Ирина Дрягина со своими комсоргами нарисовала и развесила памятки-плакаты. Они были буквально везде: на КП, в столовой, на стоянках самолетов и в других местах. На картоне были броско и красочно написаны призывы: «Летчик! Не забудь при взлете включить электробензопомпу», «Не спутай тумблер выпуска щитков с тумблером шасси!», «Тщательно изучай район боевых действий!», «Механик! Перед пробой мотора подставь колодки под шасси» и другие. Хотя мы и посмеивались над комсомольцами, но потом признали, что такие плакатики приносят пользу. Летишь, бывало, с боевого задания взволнованный, еще с большим напряжением после боя, и уже надо заходить на посадку, ну и вспомнишь эти дрягинские плакатики, и сразу же — повышенное внимание к приборам. «Ну, нет уж, дорогой наш «комсомольский бог», — так мы называли нашу Ирину, — никак не спутаю тумблеры». А ведь молодец дивчина, хорошо придумала!
Вспоминаются комсомольские боевые листки-молнии, полевые цветы и красивые платочки на тумбочках [167] у летчиков, отличившихся за день. Эти цветы собирали и расставляли девушки — оружейницы, прибористы, наши комсомолки — под руководством Ирины. Такая забота и внимание нас очень трогали и вдохновляли на новые подвиги. Ирина Дрягина, несмотря на молодость, была настоящим политработником и прекрасным психологом.
За все эти замечательные качества, которыми обладала Ирина Дрягина, сотни сердец открывались ей и подарили свою любовь и уважение на всю жизнь».

Майданек — лагерь смерти

В фашистской Германии почти около каждого большого города были созданы концентрационные лагеря. Наиболее страшным был лагерь смерти Дахау — основной лагерь находился в 17 километрах от Мюнхена, в нем были узники из 24 стран, численностью до 250 тысяч человек. Ежегодно здесь проводились «медицинские опыты». Дахау имел 125 лагерных отделений (на юге Германии, в Польше, Австрии, в Прибалтике — Саласпилс и других местах). Около Варшавы были концентрационный лагерь Освенцим, Радомский лагерь, около Лодзи — Лизманштат (для пленных авиаторов), у Люблина — Майданек и другие. Еще выделялись особые лагеря смерти (Заксенхаузен, Кюстринский, лагерь «ЗЦ», Равенсбрук и другие), штрафной лагерь — Швайдек. Было известно о концлагерях Губен, Кюце, Розенберг, Шпандау, Ландсберг, Реус, Остпройзен, Графенберг, Пилау, а сколько еще было штрафных лагерей при больших фабриках, куда сгоняли пленных для работы!

Август 1944 года. Небольшая передышка после Львовско-Сандомирской операции. Мы в Польше. Полки нашей дивизии разместились в деревушке Мокшишув. [168]

Это недалеко от города Люблина. Мы едем в пригород Люблина, в Майданек, где гитлеровцы разместили лагерь смерти для военнопленных и для своих немцев, нелояльных к фашистскому режиму. Территория обнесена проволочными заграждениями в несколько рядов и вышками для охраны. В проволочном заграждении были оголенные провода с током высокого напряжения. Охрана велась круглосуточно, освещение осуществлялось мощными прожекторами. Кроме того, на ночь выпускались сторожевые собаки. Этот лагерь был разбит на секторы, тоже обнесенные проволочными заграждениями. Стояли бараки, где жили в ожидании своей участи узники. Рядом с печами был кирпичный домик, в котором проводили медицинские опыты с людьми (испытывали яды, делали различные операции).

Каждая партия узников, поступивших в лагерь, тщательно осматривалась. Узники должны были сдать все ценное (часы, кольца, серьги и т. д.). Затем людей отправляли в баню. За моечным отделением находилась газовая камера, где якобы они должны были пройти «дезобработку». Двери камеры герметически закрывались, и пускался отравляющий газ. Трупы далее сортировались: у кого-то состригали волосы, у кого-то удалялись золотые зубы и протезы, затем тела отправляли в печи крематориев для получения пепла — удобрения. Пепел просеивался на предмет обнаружения еще сохранившихся у узников ценностей.

Особо гнетущее впечатление оставили у нас всех большие бараки с одеждой и обувью, с этикетками разных стран. Все это тщательно сортировалось. Волосы отправлялись на фабрики для использования в различных целях. Детская обувь больших размеров, даже поношенная, раскраивалась на меньшие размеры и отправлялась на перешивку. В соседнем бараке были аккуратными рядами уложены мешки с волосами, с удобрением из человеческих костей, с различной [169] одеждой, приготовленной на распродажу, с другими отобранными у узников вещами, например детскими игрушками.

Когда я осматривала эти ужасные картины человеческих страданий, я еще не знала, что мой брат — летчик-штурмовик, в бессознательном состоянии, раненный и обожженный, попал в фашистский плен, испытал ужасы и унижения пленения.

Все увиденное в Майданеке вызвало у нас тяжелейшее чувство обиды за человечество, допустившее это. Помимо прямого уничтожения пленных, гитлеровцы подвергали унижению и издевательствам миллионы людей. В лагере любой охранник был судья!

Вот что писал мне В. Евсеев — узник Дахау, когда я пыталась разузнать о судьбе брата Виктора:

«В Дахау я пробыл всего около одного месяца в конце 1944 года, затем меня отправили в Судеты — в концентрационный лагерь Людвигсбург. Там нас долго держали в бывшей конюшне и не разрешали выходить в общий лагерь. Немцы боялись нашего влияния на других военнопленных. Хочу отметить, что летный состав вел себя достойно! Вот один пример: немецкий солдат приходит к нам с буханкой хлеба. Ставит ногу на перекладину и говорит одному из наших ребят: «Почисти сапоги — дам буханку». Летчик отвечает: «Русский офицер чистить немецкому солдату сапоги не будет», хотя ему очень хотелось есть. Солдат обратился к другим военнопленным, но никто из нас не согласился выполнить его прихоть. Все отвернулись и отошли от солдата.
Одно скажу, что русские (в подавляющем большинстве) в лагерях военнопленных и концлагерях вели себя достойно, были патриотами до конца, умирали от голода, холода и побоев, но не бывали сломлены морально. И мы, попадавшие в плен в 1943, 1944 годах, вселяли уверенность в нашей победе тем, кто был пленен в 1941–1942 годах. Офицерам немцы не доверяли. [170]
Питание было очень плохое, в конце концов такое питание приводило к дистрофии и гибели. Я бы погиб, если бы еще 3–4 месяца пробыл в лагере. Все надеялись, что нас спасут наши войска. И когда мы увидели над лагерем штурмовиков (Ил-2), мы воспрянули духом. Очень мало военнопленных ушло в другие страны. Летный состав, за исключением, может быть, единиц, вернулся в СССР. Я здесь, на Большой земле, как мы говорили, быстро прошел госпроверку и демобилизовался в декабре 1945 года».

Сердце Кутузова

Германия. Начало февраля 1945 года. Мы уже на вражеской земле. Летчики прикрывают наши переправы через Одер. Летать мешает погода. Начались оттепели. Аэродром наш грунтовый раскис. Наши войска уже на подступах к Берлину. Сидим и ждем мороза, а его все нет и нет. Да уж мороза и не будет — весна! Мы отстаем от наземных войск.

Тут приказ комдива А. И. Покрышкина: «Лететь всем на Аслау. Садиться на автостраду. Опробовал сам с Голубевым посадку на автостраду, ширина достаточная; каждая полоса по девять метров... Старайтесь на желтую дорожку не выкатываться. Роспуск! Посадка! По одному!!!»

Пока А. И. Покрышкин принимал самолеты всех полков на такой «аэродром», политотдел дивизии организовал экскурсии в город Бунцлау, где находится музей и у дороги памятник Михаилу Илларионовичу Кутузову.

В апреле 1813 года здесь, в Бунцлау, окончил свой жизненный путь фельдмаршал Кутузов и, как нам сообщили, завещал похоронить его сердце там, где оно остановится.

Тело Кутузова забальзамировали и отправили в Петербург. А на возвышении, у дороги, по которой победно [171] шла русская армия дальше на Запад, на Берлин, преследуя врага, было захоронено его сердце. В этом месте установлен монументальный памятник русскому полководцу.

По этой исторической дороге прошли на Запад в 1945 году, преследуя врага, советские воины — наследники и продолжатели ратной славы своих великих предков.

Отдавая дань уважения памяти М. И. Кутузова и всего русского воинства, командующий 1-м Украинским фронтом Маршал Советского Союза И. С. Конев издал приказ по войскам, обязав при этом военного коменданта города Бунцлау назначить почетный караул у памятника. Всем войсковым частям и отдельным военнослужащим при прохождении мимо памятника предписывалось отдавать воинские почести.

В таком карауле стояло командование дивизии и наши воины-авиаторы, а в воздухе летчики салютовали из пулеметов. Многие наши воины посетили квартиру-музей, где жил и скончался великий русский полководец. Комсомольцы дивизии в книге отзывов музея сделали такую запись: «Образ великого полководца вдохновляет нас на еще большие подвиги».

В квартире-музее побывали А. И. Покрышкин и его заместители, командиры полков. Пришли все наши летчики и другие авиаспециалисты. Как раз во время посещения воинами 9-й гвардейской истребительной авиадивизии памятного обелиска в воздухе разгорелся бой четверки Константина Сухова с «рамой» ФВ-189 и «мессами», прикрывавшими корректировщика — «раму». Станция наведения открытым текстом извещает: «Два «месса» падают. Оставшиеся удирают. Спасибо вам от пехоты и от нас!»

В войсках, видевших бой, ликование! Все, задрав голову, стали бросать вверх шапки и каски. Над дорогой, близ которой стоит священной памяти обелиск, на смену Сухову плотным строем проносится [172] четверка Виктора Никитина. Идут по дороге войска, торопятся на запад и, переходя на строевой шаг у обелиска, отдают воинские почести великому сыну русского народа — Михаилу Кутузову.

Из писем И. В. Дрягиной фронтовому корреспонденту «Комсомольской правды» Ю. А. Жукову

Приезжавший в нашу дивизию журналист Юрий Жуков позднее писал:

«Вот вырванный из тетради листок, исписанный беглым торопливым женским почерком, — это пишет помощник начальника политотдела дивизии по комсомолу Ирина Дрягина, вечно озабоченная, вечно в хлопотах, вечно на бегу, такой я запомнил ее по встречам в польской деревушке Мокшишув, где стоял осенью 1944 года штаб дивизии. Дата ее письма — 2 февраля 1945 года.
«Не ругайтесь, пожалуйста, что так долго не писали Вам. В условиях перебазировки на запад и воздушных боев не так легко было заниматься делами, связанными с литературой. Все же Ваши главы читали. Труд, Голубев, Табаченко говорят, что все отмечено правильно и в общем неплохо.
Работаем мы сейчас — Вам известно где. Народ работает хорошо. Вот, например, вчера вылетала группа известного вам Трофимова — восемь самолетов, встретили шесть «Фокке-Вульфов». Трофимов подал команду: «Идем в лобовую атаку». Самолеты противника боя не приняли, развернулись и наутек. Наши начали их преследовать. Навязали фашистам бой. Вернувшись, Трофимов доложил: сбили три самолета. Но вечером в штаб дивизии прибыл из пехотной части пакет — пехота донесла, что сбито пять самолетов. Значит, только один стервятник удрал. Трофимов у нас такой: пока [173] не увидит, что самолет противника врезался в землю, не доложит, что он сбит. Трех он на земле увидел, а про двух подумал, что они ушли на бреющем. Но пехота его поправила. В этом бою отличились коммунисты Трофимов, Чертов и комсомолец Кириллов.
В этот же день вылетела на боевое задание четверка под командованием гвардии лейтенанта Дольникова. Тоже встретили шестерку «Фокке-Вульфов». Вступили с ними в неравный бой. На этот раз «фоккеры» попались сильные, вели бой очень активно. Все же победили наши. Дольников сбил двух, и еще один был сбит группой.
Погода у нас сейчас плохая, снегопад и дымка. Но все же наши летчики летают, и, как видите, с пользой. Молодцы, большие молодцы! Всего за январь дивизия сбила тридцать один самолет противника, и на все получены подтверждения от наземных войск. Отличились Трофимов, Бабак, Гучек, молодой летчик — комсомолец Брюханов, комэск Вильямсон, Закалюк, Комельков и другие — всех не перечислишь.
Очень горюем мы, что в первый же день наступления погиб от фашистской зенитки известный вам Виктор Жердев, его отвезли и похоронили в Тарнобжеге. А дело было так. Стояла очень низкая облачность — до облаков всего 75–100 метров, но началось наступление. У нас задача — прикрывать пехоту, и вот наши ребята вылетели, глядя в глаза смерти, шли над самой землей. Жердева тут зенитка и сбила.
Комсомольцы в наступлении работали очень хорошо — сбили десять самолетов и помогли ведущим сбить еще двенадцать. В общем, сейчас некогда, людей нет, приходится и мне нести караульную службу. Поэтому пишу мало...»

Вот еще одно, последнее письмо — самое объемистое, как бы подводящее итог всему. Оно написано уже после окончания войны. Старательная Ирина Дрягина сочла своим долгом подробно рассказать [174] в нем о том, как гвардейцы завершили свой ратный труд.

«Здравствуйте, тов. Жуков! Прежде всего, извините, что до сих пор ни о чем не писала вам. Я понимаю, что это нехорошо. Много больших событий в нашей жизни произошло за это время, о многом уж давно бы я обязана была рассказать вам, но повседневные дела все не давали возможности описать подробности нашей жизни.
Воевал наш народ в этих решающих операциях войны с большим энтузиазмом, с большой храбростью, не жалея своих сил и жизни. За это время мы потеряли хороших ребят. Вы, возможно, знали Иосифа Графина — очень простой, славный был паренек, рыжий-рыжий такой, русский парень. Очень храбрый и дерзкий в бою. Прибыл он к нам из пехоты, куда попал из авиашколы в тяжелые для Родины дни, когда самолетов не хватало и летчикам приходилось становиться в строй наземных войск.
Пришел Графин в полк загорелым, наголо остриженным сержантом. Сначала некоторые смотрели на этого паренька как на птенца, но он быстро превратился в настоящего сокола. Это ведь про него и его приятеля пели в полку:
Фрицы в небе закружились,
Жмут домой на всех газах, —
Это в небе появились
Пара асов: Румм и Граф.
Он был бесстрашным разведчиком, приносил много ценнейших сведений.
И вот 28 апреля полку было присвоено наименование Краковский. С утра был митинг. На митинге выступил Графин. Сказал горячую речь, призвал больше уничтожать фашистских гадов в воздухе. А через час сверху был дан приказ — выслать пару на разведку. Графин попросил поручить это задание ему и полетел. Внезапно встретил шестерку «фоккеров». Вступил в [175] бой, сбил двух, но и сам был сбит. Это были восемнадцатый и девятнадцатый сбитые им самолеты.
Самолет с тяжело раненным Иосифом Графиным упал у передовой. Через час он умер... На траурном митинге даже закаленные летчики, привыкшие к потерям товарищей своих, плакали. Уж слишком жалко было Иосифа Графина, такого молодого, мало еще взявшего у жизни! Ведь он был 1922 года рождения. Похоронили его в городе Волау...
Командиром эскадрильи был и Веня Цветков, Вы его помните, он из 16-го гвардейского полка. Налетели на наш аэродром «фоккеры» и стали штурмовать, при этой штурмовке был убит и Цветков. А я только накануне написала ему рекомендацию в партию. Принесли мне ее обратно. Похоронили его в городе Лигнице.
Был еще у нас один скромный, но храбрый комсомолец Николай Климов. Со шрамом на левой щеке — след ранения. Очень смело он воевал. Никогда не кичился тем, что он хороший летчик. По вечерам любил собрать ребят в кружок и петь с ними русские песни. Так и накануне его последнего полета было. Я пришла к ним в тот вечер в общежитие; пели песни, шутили... Николай Климов ради шутки оделся во фрак, штиблеты, цилиндр — раздобыл их невесть где. А песни пели русские, народные.
Потом разговор зашел о том, что фашисты сейчас уже не ведут массированных налетов, — уже мало осталось у них самолетов, но летчики у них еще есть, и сильные; действуют они теперь по-другому, норовят перехватить нашего летчика исподтишка, нанести ему удар в спину, так сказать из-за угла. Пользуются тем, что некоторые наши ребята, не встречая в воздухе вражеских самолетов, расхолодились, летают неосторожно, и вот кое-кто попадается. Климов сказал по этому поводу, что, когда летаешь в разведку, нельзя расходовать все боеприпасы, надо немного, на всякий [176] случай, оставлять на обратный путь: вдруг налетит разбойник? Кто-то сказал, что если и не будет боеприпасов, то все равно сейчас легко удрать от немецкого «охотника» — самолеты у нас скоростные, моторы надежные.
Николай стал возражать. Он с возмущением даже сказал: «Сейчас удирать от фашистов — это позор. Нет, я не буду уходить, а если придется схватиться и снарядов не останется — пойду даже на таран». Ребята стали спорить, доказывать ему, что теперь уже нет смысла идти на таран, — из-за одного фашиста губить машину и самому погибать. Какая сейчас выгода — вести счет один на один? Лучше сохранить себя да потом больше фашистских самолетов сбить.
Но Климов упорно стоял на своем, говорил, что готов идти на таран. Кто-то сказал ему: «А Любочка, а будущий сын?» Он не задумываясь ответил: «Что ж, они не помешают быть мне честным до конца». Его опять стали отговаривать, как будто он сию минуту собрался таранить. Потом посмеялись и разошлись.
А утром вылетел Климов с нашей четверкой самолетов на «охоту», и встретили ребята восьмерку «Фокке-Вульфов-190». Стали драться. Николай сбил одного, затем стал атаковать второго. А это был командир группы — опытный волк.
Атаки Климова были очень смелы — мы все наблюдали этот воздушный бой со своего аэродрома. Но немец увертывался, пытаясь уйти. Вдруг смотрим — Климов пошел в лобовую атаку, но немец не сворачивает, только в последнюю минуту свернул. Николай не стрелял, значит, у него не было боеприпасов, а бой продолжал. В следующую атаку он протаранил вражеский самолет и сам погиб при этом.
Упали оба самолета около речки, но по разные ее стороны. Похоронили мы Николая в городе Волау, рядом с могилой Графина.
А Любочке написали о героической смерти ее друга. [177]
Я хочу послать на выставку «Комсомол в Отечественной войне» комсомольский билет Николая Климова, помятый обломками самолета, вдавившимися в его грудь...
Я вам пишу все о потерях наших — уж очень они горьки, ведь это были самые последние дни войны, и в это время было особенно больно терять людей. Поэтому хочется рассказать о каждом, может быть, Вы всех их помянете в своей книге.
Но Вы не подумайте, что мы только жертвы несли в этих боях. Нет, мы хорошо воевали в это время, и у нас были просто замечательные примеры воздушных боев.
Так, например, 19 апреля в последнюю решающую операцию вылетела группа Сухова в составе восьми самолетов, там были знакомые Вам Березкин, Голубев, Бондаренко, Руденко и другие. Они встретили группу в восемнадцать самолетов «Фокке-Вульф-190». Благодаря тому, что перед вылетом Сухов тщательно разбирал предыдущие вылеты, говорил, как надо себя вести во всех случаях при встрече с противником, и о взаимной выручке, — этот неравный бой был проведен блестяще. Наши ребята сбили девять самолетов противника, никого при этом не потеряв, никто даже не был подбит! Сухов сбил два самолета, Голубев — два, Бондаренко — два, Березкин — один, и другие тоже сбили.
В этот же день опять отличился наш дважды Герой Дмитрий Глинка. Он вылетал с четверкой, за один вылет участвовал в двух воздушных боях. Сбил лично за этот вылет три самолета, да еще два сбила его группа.
Хорошо в эти дни воевал Вася Бондаренко, который работает в эскадрилье у Сухова. У него даже был такой замечательный, необычный случай. 22 апреля он с четверкой вылетал на прикрытие наших войск, которые уже подходили к Берлину. Идя домой, увидел двух «Фокке-Вульфов-190»; Василий атаковал их, но они, [178] не приняв боя и перейдя на бреющий полет, ушли на свою территорию. Идя дальше, Бондаренко встретил еще одного «Фокке-Вульфа» и опять атаковал его. Этот гитлеровец тоже хотел уйти. Василий очень рассердился и решил посадить его на землю. Приказал ему: «Садись!» Немец удирал, но наша четверка наседала на него, не стреляя. Ну, в общем, поставили его в такие условия, что фашисту пришлось сесть на автостраду, и наши пехотинцы взяли его в плен.
Интересный случай был еще, когда так же на глазах у нас капитан Луканцев и Гольберг проводили воздушный бой с четырьмя «Фокке-Вульфами-190». Одного сбили и одного подбили. Летчик со сбитого «фоккера» выпрыгнул с парашютом и через двадцать минут был приведен военными регулировщиками к нам на аэродром.
Как раз в это время у нас работал знакомый Вам кинооператор, который вместе с Вами сопровождал Покрышкина, когда он летал к матери и жене в Новосибирск. Вот уж он был рад такому случаю, но страшно жалел, что не смог заснять воздушный бой, у него не было телеобъектива.
А в самых последних боях за Берлин погиб наш лучший комсомолец Петя Гучек. Может быть, Вы помните, когда мы в Мокшишуве проводили собрание комсомольского актива, где Покрышкин рассказывал о своих впечатлениях от поездки в Москву и Новосибирск, Петя читал проект постановления собрания. Славный был такой парень... Так вот, он был подбит гитлеровской зениткой и не хотел прыгать с горящего самолета — хотел дотянуть до нашей территории. Но не дотянул. Все же тело его не досталось фашистам на поругание: наши пехотные части быстро перешли в наступление и заняли тот участок, где упал сержант Гучек.
Похоронили мы его. У гроба его тоже ребята плакали. Да и не стыдно, товарищ Жуков, заплакать у [179] гроба такого человека, каким был Петр Гучек. Скромный белорус. А ведь на него только что послали представление к званию Героя Советского Союза. Ведь к этому моменту он имел на своем счету двадцать лично им сбитых самолетов.
Не осуществил он свою мечту быть архитектором — все говорил, бывало: «Кончится война, пойду учиться, стану строить хорошие дома, чтобы людям было в них удобно, приятно и весело жить...»
Какой он был замечательный человек, если бы Вы знали, товарищ Жуков! Такие все-таки мало встречаются, хотя много хороших людей у нас.
После Речкалова 16-м гвардейским полком стал командовать Иван Бабак — это наш комсомольский активист, которого вы тоже, наверное, помните. Хорошо он взялся за дело, и народ сразу полюбил его, хоть он еще очень молод. Но человек он горячий, пыл у него молодой, задор комсомольский. Когда объяснял, как надо драться, то не на чужой опыт опирался, а на свой собственный. И все сам летал, сам группы в бой водил.
И вот как-то в один из почти «нерабочих» дней все-таки пришла на полк задача — выслать пару на свободную «охоту». Так что же Вы думаете? Он сам полетел, а ведомым взял совсем неопытного летчика Козлова.
Отштурмовали они один перехваченный ими эшелон очень отчаянно, пошли домой. И вдруг у Бабака загорелся мотор, а высота была совсем маленькая. Ну и сел он с горящим мотором у немцев, а Козлов еле прилетел домой. Рассказал обо всем. Полетели наши искать, но ничего не нашли. Жалко было Бабака!
А теперь вот, как кончилась война, привез Александр Иванович Покрышкин нам Бабака... Ох, как он похудел, весь черный прямо! Ребята, как бабы, плакали от радости при встрече с Бабаком. Тяжело ему пришлось в плену. Власовцы пытались его завербовать, но Бабак дерзко себя вел, бил в морду. Его пытали, [180] избивали, а он объявлял голодовки. Сейчас хотим его отправить на курорт, но он ни за что не соглашается...
Труда тоже сбили в начале операции, но он спрыгнул с парашютом удачно, хоть ранен был немного, и к вечеру привезли его к нам танкисты.
Сбивали и Торбеева Саню, он с парашютом приземлился на вражеской территории в лесу, через три дня перешел линию фронта и тоже был дома.
А помните, был такой в 16-м гвардейском блондин Пищальников, что самолет посадил на «живот» на аэродроме, когда у нас комсомольский актив проходил? Так он тоже погиб как герой во время воздушного боя с неравной группой противника (наших было четверо, а их до двенадцати самолетов)...
Березкин Славик — молодец! В начале Берлинской операции он в первый же день сбил три самолета противника. Теперь он ушел из кадров комсомольского актива, но приятно для меня — стал парторгом эскадрильи.
Голубев теперь у нас работает инспектором дивизии по технике пилотирования, живет так же, и характер не изменился.
Пал Палыч командует 23-й дивизией, как-то видела его — приезжал к нам по случаю награждения нашей части орденом Красного Знамени, а теперь ведь нас наградили еще и орденом Ленина. А сандомирцев наградили орденом Александра Невского за Берлин. За Берлин!..
Борис Глинка еще не прибыл, пока командует 16-м полком Федоров.
Сейчас все учимся, учитывая опыт боев минувшей войны.
Хотелось бы поскорее вернуться на Родину, но пока приказ — быть тут. Поэтому если выберете время, то насчет литературы дайте кому-нибудь команду — прислать нам. Пишите, что вам надо конкретно для книги. Да, еще Мачневу напишите, а то он часто дает мне [181] тысячу самых ненужных заданий по политотделу, чтобы, как он говорит, занять мое время, а комсомольской работой заниматься совершенно некогда.
Все же не так давно мы провели собрание актива, посвященное итогам боевой работы комсомольцев за Отечественную войну. Александр Иванович Покрышкин хотел сам сделать доклад, но был вызван в Москву на Парад Победы. Актив был солидно подготовлен и прошел интересно».

Иван Бабак

Иван Бабак из 100-го гвардейского истребительного авиаполка мне понравился не столько за красивое лицо с темными, слегка кудрявившимися волосами, с голубыми блестящими глазами, а за его открытую душу, стремление к правде, за огромную любовь к нашей Родине, своей семье, к профессии педагога. Он ко всем окружающим был добр и внимателен. Меня до слез восхищала его, храбрейшего летчика полка, любовь к животным, особенно к кошечкам. Было приятно смотреть, как он гладил и ласкал и даже брал с собой в самолет котенка, а тот и не сопротивлялся, сам к нему бежал — чувствовал его доброту.

Вполне понятны его действия, когда он с Дмитрием Глинкой, Григорием Дольниковым обнаружил железнодорожные составы, готовые к отправке в Германию с юношами и девушками из Мариуполя. Наши летчики приняли решение, не дожидаясь приказа, расстрелять паровозы этих составов и тем самым оставить молодежь в городе. Ребята посадили свои самолеты прямо на поле, рядом с вагонами, где были узники. Велико же было счастье спасенных от угона в рабство молодых людей!

Трудящиеся Мариуполя, поддерживая тесную дружбу и связь с летчиками-освободителями, начали движение [182] по сбору средств на приобретение самолетов. Самолет, построенный на средства школьников, был передан Ивану Бабаку, он летал на нем в небе Украины, Молдавии, Румынии, Польши, Германии.

Когда в начале 1945 года Бабака назначили командиром 16-го полка, подарок мариупольских школьников принял Григорий Дольников.

Иван Бабак всегда очень живо откликался на даваемые ему комсоргом, парторгом полка поручения — выступить перед комсомольцами или на митинге в полку, в эскадрилье, и делал это от души.

Таким вот зажигательным и памятным было его выступление на известном комсомольском активе дивизии, о котором писалось в «Комсомольской правде», посвященном предстоящему наступлению на Сандомирском плацдарме. Иван Бабак говорил горячо, от всего сердца. Говорил о том, что «летать нужно смело и честно, советский летчик не может покидать поле боя, пока не расстреляет все до единого патроны».

Призывая в своих выступлениях бить фашистов, не жалея сил и даже жизни, он сам был примером во всем.

Когда при отступлении в 1942 году возникла необходимость как-то перебазировать механиков самолетов на новый аэродром, то он горячо откликнулся на предложение посадить механика за бронеспинку своего самолета.

А вот как описывает один из своих боевых вылетов Иван Бабак, при этом обращая внимание на то, что случается, когда летчик отрывается от своей группы:

«Увлекшись атаками вражеских колонн, я не смог своевременно подстроиться в боевой порядок, оторвался из-за этого от группы. В это время на меня ринулось шесть «Мессершмиттов». Мой самолет был в конце концов подбит: машина частично потеряла управляемость и начала гореть. На выручку мне бросились все летчики группы. Они оттеснили «Мессершмиттов», сбив при этом двух из них. Едкий дым [183] врывался в кабину, отчего становилось тяжело дышать, слезились глаза. Пошел на вынужденную посадку. Приземлился прямо на улице села Эльхотова, расположенного на берегу Терека, в том месте, где он вырывается из гор. Ко мне сразу же подбежало несколько подростков: «Давайте мы поможем погасить пожар на самолете. Покажите, где горит».
Я только смог показать им люк, где были инструменты. Смекалистые ребята быстро выбросили куски горевшей защитной ткани из самолета. Огонь удалось погасить. Появилась санитарная машина. Врачи приказали: «Раздевайтесь, вам надо оказать первую медицинскую помощь!»
Я вначале запротестовал. Хотя кровь продолжала струиться из-под рукава рубашки (осколки снаряда впились в правое плечо и в ногу), боли я не ощущал, но пришлось подчиниться. Меня основательно забинтовали. Я улетел на свой аэродром. Только приземлился и вылез из самолета, как тут появился Дзусов.
— Товарищ командир...
— Отставить! Все знаю. Кровью истекает, а еще козыряет. Немедленно в санчасть.
— Товарищ командир! Пусть механики заменят подбитые детали, и я снова полечу на задание...
— Какие могут быть задания? Ишь ты, уговаривать меня еще будет... Отправляйтесь в санчасть!
Там у меня вынули несколько торчащих осколков и забинтовали. А командир сказал: «Залечи раны, наберись сил. Воевать нам придется еще долго. А еще — это мой приказ! Кушать не меньше двух порций!»

Закончилась передышка, дивизия пополнилась новыми молодыми летчиками и самолетами и должна была приступить к боевой работе. Иван Бабак с большим вниманием и дотошностью объяснял молодым летчикам особенности полетов на «Аэрокобре», как должен вести себя летчик-ведомый в воздушном бою, учил точно выполнять команды, предостерегал от излишнего азарта. [184]

Когда полк собирался перелетать с аэродрома Черниговка на другой аэродром для тренировок к боевым вылетам, командир полка С. И. Лукьянов предложил Ивану Бабаку выбрать себе ведомого из новичков. Бабак выбрал Григория Патрушева, который недавно окончил среднюю школу и прошел ускоренный курс в авиационном училище. Командир полка не согласился с этой кандидатурой и сказал Ивану Бабаку, что младший лейтенант Патрушев еще «зеленый», его многому надо учить, есть более подходящие летчики, да и возиться с ними придется меньше... «Нет, товарищ командир, я уж лучше повожусь!»

В первом же тренировочном полете при посадке во время руления самолет Патрушева скатился с рабочей полосы, попал в небольшую выбоину правым колесом, которое отломилось. Самолет лег на плоскость и завертелся вокруг нее. В это время подъехал на машине комдив Дзусов:

— Как же ты мог? Здесь, в мирной и спокойной обстановке, ломаешь самолет?

Патрушев, вытянувшись в струнку, молчал. Как только Дзусов отошел в сторону, Бабак приблизился к Григорию и прошептал ему:

— Проси у Бати прощения! Обещай, что кровью искупишь свою вину в бою!

Когда Дзусов вернулся к Патрушеву, тот шагнул к комдиву и уверенно, хотя и дрожащим голосом сказал:

— Товарищ полковник! Свою вину я кровью искуплю в будущих боях. Поверьте мне!

— Ну что же, посмотрим. А вину прощу, только когда собьешь первого фашиста.

Дзусов — этот темпераментный кавказец — знал и верил, что если настоящий летчик обещает — обязательно сдержит слово. Так было и с Григорием Патрушевым — учеником и напарником Ивана Бабака. Успел он до конца войны сбить до десятка фашистов [185] и многократно искупил свою вину за допущенную оплошность в начале своей боевой работы.

Бабаку совершенно чуждо было чувство зависти. Он всегда радовался и рассказывал другим об успехах своих товарищей и учеников. Так, во время жарких воздушных боев под Яссами, когда он шел на смену Александру Клубову, окончившему бой, услышал голос генерала Утина со станции наведения: «Ай да Клубов, ай да молодец! Поздравляю всех! Всех представляю к награде! Молод-цы, молод-цы!!!» Иван восхищался и рассказывал другим, как увидел семь или восемь костров на земле от догорающих «Мессершмиттов», сбитых группой Клубова.

Он всегда старался помочь товарищу достигнуть высоких результатов. Так, например, в полк прибыл новый летчик Василий Бондаренко со строптивым, своеобразным характером. Многие летчики не хотели идти с ним вместе на задание. Ему стали поручать воздушную разведку, осуществлять связь с нашими наступающими наземными войсками, а ему хотелось участвовать в воздушных боях. Бабак решил помочь ему. Он сказал Василию Бондаренко: «Товарищ лейтенант, я вас возьму к себе, но при одном обязательном условии: будьте в бою высокодисциплинированным. Запомните, малейшей оплошности, неточного или несвоевременного выполнения команды я вам не прощу». Многие летчики открыто не одобряли решения Бабака и предупреждали его о возможных нежелательных последствиях.

Но Василий выдержал экзамен на доверие. Иван Бабак назначил его во время Львовско-Сандомирской операции своим помощником. За мужество и отвагу Василий Бондаренко был удостоен звания Героя Советского Союза.

Дивизия вышла на Берлинское направление. Старшего лейтенанта Ивана Бабака назначают командиром 16-го гвардейского истребительного авиаполка [186] — полка, которым командовал сам А. И. Покрышкин.

Пришло в полк ответственное задание. Бабак берет себе в ведомые младшего лейтенанта Козлова, только накануне прибывшего в полк из авиаучилища. Они провели штурмовку эшелона с орудиями, машинами, солдатами противника, и вдруг самолет Бабака загорелся. Козлов в ужасе восклицает: «Что делать? Я не знаю, куда мне лететь!»

Бабак объяснил Козлову, как прилететь в полк, сообщил ему курс, скорость и время полета. А сам попытался перетянуть через линию фронта и потерял сознание. Очнулся, когда его уже окружили фашисты с овчарками. Плен. Пытался организовать побег, но был так слаб, что его несли на себе товарищи, чтобы ослабевшего узника не расстреляли конвоиры. Бабак пробыл в плену месяц. Тем временем закончилась война, и Бабак с другими пленными оказался в расположении союзников, освободивших их из концлагеря. Один из пленных летчиков крикнул: «Передайте Покрышкину, что Бабак жив!» На четвертые сутки Бабака вызвали в штаб союзников, и он увидел Покрышкина, Трофимова и Сухова. От счастья не мог слова вымолвить.

В 1949 году Бабака все же уволили из армии и он вернулся к своей педагогической деятельности. Верный себе, он выбрал самую трудную, недисциплинированную школу. Он считал, что нет почетнее труда педагога, потому что он формирует человека — самое главное богатство на земле!

Рыцарь добра — Григорий Дольников

В августе 1943 года в 9-ю гвардейскую авиадивизию я прибыла почти одновременно с пополнением, молодыми летчиками. Я сразу включилась в работу и стала вместе с комсоргами посещать полки, знакомиться с [187] работой технического состава и летчиками. В это время все три полка дивизии размещались на одном аэродроме в станице Поповической. Мы с комсоргом Алексеем Игольниковым стали свидетелями того, как с боевого задания вернулся молодой, стройный, красивый парень. Это был Григорий Дольников. Он растерянно и смущенно слушал, как его хвалят за то, что во время боя с превосходящими силами противника стойко «держался» хвоста самолета своего ведущего Дмитрия Глинки, который отличался тем, что без всякого предупреждения во время боя совершал необыкновенные маневры. Еще ни один летчик — новичок ведомый не мог удержаться за таким ведущим пары. Григорий был смущен и тем, что во время этого вылета он многого не заметил, даже удивился, когда ему механик показал пробоины в фюзеляже от пушек противника. Более двадцати пробоин насчитали тогда в его самолете.

Мне было приятно отметить, что все летчики-истребители и сам Григорий Дольников довольно спокойно отнеслись к тому, что при разборах их боевых вылетов находится девушка — комсомольский работник. По-видимому, благодаря тому, что у Григория первым инструктором в аэроклубе была девушка — Анна Чекунова.

Наблюдая за боевой работой молодых ребят из трех полков нашей дивизии, я сделала вывод, что Григорий Дольников — наиболее перспективный летчик.

Хотя Григорий был уже кандидатом в члены партии, выглядел он очень молодо, совсем как мальчишка, любил шутки, острые замечания. Ребята-летчики любили брать его ведомым, как надежного товарища, который всегда поможет в трудную минуту. О своих первых победах в воздухе Григорий говорил так: «Счастье первых победных атак сродни чувству первой любви!»

К концу сентября 1943 года им уже было сбито 5 самолетов противника. Определились его учителя, на которых надо было равняться. Это Герой Советского [188] Союза Николай Лавицкий, друг и первый учитель — Иван Ильич Бабак, замечательные летчики — братья Борис и Дмитрий Глинки, суховатый и ироничный Михаил Георгиевич Петров, да и все остальные опытные летчики полка.

Когда 30 сентября 1943 года Григорий Дольников был подбит и ветер отнес его на территорию противника, то для всех это было настоящее горе. Много лишений и страданий перенес Дольников в фашистском плену, но не сломался и вместе с другими пленными летчиками все время думал о том, как вырваться из заточения. После побега он думал и о тех людях, которые под угрозой смерти укрывали его с товарищами. Именно он предложил план, как скрыться, чтобы не подвести семью спасителей. На полустанке, в доме семьи Чернобаевых, во дворе, где был полуразрушенный сарай, удалось вырыть глубокую яму с крышкой. Тут они скрывались более месяца, затем троих летчиков из этой ямы переправили в Веселиновский партизанский отряд «За Родину» в окрестностях города Николаева.

В конце апреля 1944 года летчики 100-го гвардейского авиаполка встретили Григория Дольникова, вернувшегося из фашистского плена. У него был вид какого-то бродяги. Даже его большой друг Василий Сапьян узнал Григория только по голосу. Все, от механика до комдива, были очень рады видеть Дольникова живым. Когда его увидел Ибрагим Магометович Дзусов, то сказал командиру полка С. И. Лукьянову: «Берите сокола, оденьте, обхарчуйте и в дело!» Петя Гучек обнял Григория и тихо произнес: «Отомстим, браток! Дерево сильно корнями, летчик — друзьями!»

Снова Григорий Дольников храбро стал летать и мстить за дорогих друзей (Николая Лавицкого, Василия Шаренко, Петю Гучека и других). Всего за Великую Отечественную войну Григорий Устинович Дольников сбил лично 15 самолетов и 1 в группе, совершил 160 боевых вылетов и участвовал в 42 воздушных боях. [189]

Мне очень обидно за тех, кто побывал в фашистском плену и навлек на себя после освобождения массу подозрений и бед. Так и Григорий Устинович — патриот своей Родины — после войны подвергался бесконечным проверкам в особых отделах полка, фронта и выше. Даже выехать на родину после окончания Великой Отечественной войны из своего полка по-человечески его семье не дали. Потребовали собраться в течение суток и убыть с женой и больной дочерью в распоряжение Управления кадров, в Москву. Для этого им предоставили места в товарном составе в теплушке...

Затем, после бесконечных проверок и допросов, его, гвардии майора, отправили служить в далекое Забайкалье, снова командиром эскадрильи. Лишь после 1953 года он поступил в Академию ВВС и переехал в Москву. В то время он с женой Валентиной Михайловной навестил в госпитале своего однокашника по Батайской авиашколе Ивана Шамова, который после неудачной посадки на истребителе Ла-7 сломал позвоночник и более трех лет был прикован к постели. Иван Шамов стал писать стихи, печататься. Его посетил композитор-песенник Б. А. Мокроусов, они подружились, и появилась песня «На лавочке» («Костры горят далекие...»).

Григорий Устинович затем служил в Одесском военном округе, а я побывала у него в гостях в 1975 году, когда он был уже генералом, командующим ВВС Закавказского военного округа в Тбилиси.

Всю жизнь ему хотелось кому-то помочь, сделать что-то приятное, красивое, незабываемое. Так произошло и со мной. Меня пригласил Тбилисский институт плодоводства прочитать несколько лекций по использованию ионизирующей радиации в селекции яблони и груши. Сообщили, что встретят меня на машине и обеспечат гостиницей. Я решила позвонить Григорию Устиновичу, узнать, будут ли они с Валюшей в Тбилиси, так как мне хотелось привезти им [190] корневища моих сортов ириса, посвященных боевым товарищам («Маршал Покрышкин», «Гвардейский», «Марина Раскова», «Штурман Рябова», «Вадим Фадеев» и другие). Дольников спросил меня, каким я вылетаю рейсом и когда? Я ему ответила, что меня встретит представитель института плодоводства. Он сказал: «Хорошо, хорошо, ждем тебя к нам в гости!»

Лечу, еще далеко до Тбилиси. Вдруг слышу по радио: «Гражданка Ирина Дрягина! Пройдите в кабину летчиков!» Я даже заволновалась. Что такое? Вещей я никаких не имела. Прихожу к летчикам. Они говорят: «Командующий поручил показать вам наш прекрасный город Тбилиси с воздуха. Садитесь на место второго пилота и любуйтесь Грузией и Тбилиси, а когда сядем, то около самолета вас будет ждать «Волга». Я была просто потрясена таким вниманием Григория Устиновича ко мне. Вышли мы с мужем Львом Михайловичем Лобачевым из самолета, полковник — адъютант Г. У. Дольникова — позвал нас к машине и сказал, что мы поедем сейчас к командующему на КП. Я заикнулась было, что меня должны встречать из института и не хотелось бы их обижать. Полковник спросил: «Покажите, где ваш встречающий?» Я быстро за воротами аэродрома нашла Шардена Николаевича Ахвледиани, и его пропустили к нам. Адъютант попросил, чтобы он следовал со своей машиной за нами. Когда приехали на КП, то Дольников был уже там и сказал, что мы должны с ним, сейчас же, составить график «боевого расчета» на мое пребывание у них в Грузии.

Григорий Устинович обладал неисчерпаемым запасом доброты и веры в людей. Еще тогда, на фронте, к нему ведомым попросился один летчик, которого не брали в пару. Дольников решил взять его с собой в ответственный боевой вылет. К сожалению, этот «эксперимент» не оправдал себя, но веры в людей он не потерял и продолжал быть «рыцарем добра», раздавал это добро не задумываясь... [191]

Так, я обратилась к нему (он ведал тогда учебными заведениями ВВС страны) с просьбой моей коллеги Т. А. Зиминой — разобраться в деле ее сына, обвиненного в нарушении воинской дисциплины. Он принял нас с ней в своем кабинете, пошутил над моей коллегой, что она для доктора наук слишком мала ростом и неупитанна. Дело Ильи Зимина было быстро разобрано, и парень с отличием окончил Иркутское авиационно-инженерное училище.

Работая в Грузии, Дольников постоянно вспоминал наши военные годы и думал о том, как увековечить память о наших героях. У себя в военном городке Вазиани Дольников создал Аллею Героев Великой Отечественной войны 9-й гвардейской истребительной дивизии, были установлены бюсты трижды Героя Советского Союза А. И. Покрышкина, дважды Героя Советского Союза Д. Б. Глинки, Героев Советского Союза Б. Б. Глинки, И. И. Бабака, Н. Е. Лавицкого, В. Д. Шаренко, П. И. Гучека, М. Г. Петрова и других. Хотя в то время Михаил Георгиевич Петров еще не был Героем Советского Союза, но был награжден четырьмя орденами Красного Знамени. Позже М. Г. Петров получил Звезду Героя России.

Григорий Устинович пригласил меня выступить перед летчиками части, чтобы я рассказала, как воевали девчата 46-го гвардейского женского полка ночных бомбардировщиков. После моего выступления я вручила ему значок нашего полка, выполненный в финифти, и поцеловала Григория Устиновича. Он не преминул ответить шуткой: «Если бы ты, Ирина, поцеловала меня тогда, в сорок третьем году! А то сейчас!»

Дольников принимал у себя и других гостей — школьников с Украины вместе с их учителем Иваном Ильичом Бабаком, боевым другом Григория Устиновича. Он не просто принимал их у себя на аэродроме, а организовал посылку самолета за школьниками. [192]

Сколько интересного увидели ребята: посидели в кабинах новейших боевых самолетов, поговорили с молодыми летчиками-истребителями, возложили цветы к бюстам покрышкинцев в Аллее Героев!

Как нам, старшему поколению, хочется, чтобы наши дети были такими же, как мы, и даже лучше (добрыми, смелыми, отзывчивыми). Григорий Устинович был вправе гордиться своими дочерьми. Мне хочется рассказать об Ирочке Дольниковой-Горбуновой. Она окончила медицинский институт и стала врачом-дерматологом, работала в детской поликлинике Москвы. Решила я к ней обратиться с просьбой о консультации по поводу одной из моих подруг, у которой на левой щеке появилось черное пятно. Оно разрасталось и разрасталось. К врачам подруга обращаться боялась. Я попросила Ирочку ее осмотреть и дать совет, как ей быть? Ирина Григорьевна в своей детской поликлинике осмотрела мою подругу, для верности сделанного ею диагноза позвала онколога, и было принято решение — срочно удалить эту поверхностную базелому. Уже прошло более пятнадцати лет, у подруги чистенькое лицо, без всяких темных пятен.

Здесь также подтвердилось прозвище «Горачий», данное на фронте Григорию Устиновичу, которое было связано с белорусским акцентом и с тем, что он быстро реагировал на любой приказ ведущего летчика. Так и Ирина Григорьевна быстро решила и провела операцию по удалению опухоли. Еще несколько раз я обращалась к дочери Григория Устиновича и всегда получала быструю помощь.

Совсем не быстро, а через долгие годы пришло признание героических дел, свершенных Г. У. Дольниковым. Последовал Указ Президиума Верховного Совета СССР: «За личное мужество и отвагу, проявленные в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками в годы Великой Отечественной войны, высокие результаты в боевой подготовке войск, освоении сложной боевой [193] техники и в связи с 60-летием Советской Армии и Военно-Морского Флота присвоить звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда»: генерал-лейтенанту авиации Дольникову Григорию Устиновичу. Москва, Кремль, 21 февраля 1978 года».

О личной жизни

До конца войны у меня не было никакого желания подружиться с каким-нибудь парнем из дивизии. Во-первых, я все еще помнила погибшего Женю Силкина, а во-вторых, я считала, что моя должность не позволяет мне увлекаться танцами и отдавать кому-либо из ребят предпочтение. Когда я замечала, что кто-то ко мне начинает проявлять интерес, я сразу уговаривала его быть комсоргом, помогать мне организовывать вечера или викторины, чтение книг и др. Я организовывала вечера танцев, а сама танцевать не любила. Но все-таки в конце войны (уже в Германии) я обратила внимание на одного храброго летчика В. Как-то вечерком мы с ним говорили о послевоенной жизни. Хотя в полку даже сочинили частушку:

В. молча любит, молча кушает и пьет.
В. в небе молча фрицам жизни не дает!

Но как-то приехала в полк и услышала, что мой избранник «гулял» с девушкой полка. Я остановила попутную машину и уехала к себе — в штаб дивизии. Мой избранник, узнав о том, что я уехала, сел в самолет и стал на аэродроме летать на низкой высоте и показывать свой «высокий» пилотаж. Командир полка В. И. Бобров стал винить меня в недисциплинированности летчика. Больше у меня бесед с В. не было. Я не простила ему «гулянье»...

Была еще одна попытка (в самом конце войны, под Берлином) поверить в дружбу с мужчиной. Тоже приятные [194] беседы вечером, он даже решился поцеловать меня. Я расплакалась, но поверила в его чувства. Потом опять узнаю, что Л. был с кем-то в интимных отношениях. Я возмутилась его поведением. Мы поссорились. И тут меня направили на подготовку нового аэродрома. Уже моя сумка в «Виллисе», и тут я узнаю, что он тоже едет вместе со мной. Я быстро схватила свою сумку и как-то объяснила полковнику Мачневу, что я не могу сейчас ехать на это задание. Машина уехала, а утром мы узнали, что они попали в засаду и все погибли. Я осталась в живых...

Но твердо решила, что мое счастье — это учеба, окончание института, надо наверстать время, упущенное на войне. Внести какой-то вклад в восстановление хозяйства страны. Может быть, это и высокопарные помыслы, но это было так. [195]

Дальше