На белорусской земле

Наши новые товарищи рассказали нам много интересного и радостного о партизанском движении в Белоруссии. Здесь оно приняло поистине всенародный размах. Из местных жителей и бойцов, попавших в окружение, образовывались все новые группы, которые формировались в отряды по сто и более человек. Партизанские отряды не давали покоя врагу ни днем, ни ночью.

К тому времени, когда мы попали в Белоруссию, там уже целые районы контролировались партизанами. Фактически была восстановлена Советская власть в Октябрьском районе, изгнаны немцы из многих деревень Глусского, Старобинского, Стародорожского, Слуцкого, Осиповичского районов. Все действия партизанских отрядов координировались и направлялись Минским подпольным обкомом партии, который в свою очередь имел прочную связь с Большой землей.

Руководители белорусского партизанского движения приняли самое теплое участие в нашей судьбе. 20 августа вся наша группа прибыла в штаб соединения, а вечером того же дня нас приняли Василий Иванович Козлов и Михаил Петрович Константинов. Эта памятная встреча хорошо запомнилась, потому что оказалась поворотной в моей судьбе.

Состоялась она в одной из хат деревни Альбинск Октябрьского района, где в то время базировался штаб соединения. Когда мы, все девять, вошли в хату, там нас уже ждали. В просторной горнице за большим столом кроме Козлова и Константинова сидели Роман Наумович Мачульский и Иосиф Александрович Бельский. Все были одеты в полувоенную форму — защитного цвета кителя с отложными воротниками без знаков различия, галифе.

Сразу обратил на себя внимание своим внешним видом Василий Иванович Козлов. Подтянутый, лицо открытое, глаза строгие. У Михаила Петровича Константинова были большие "буденновские" усы. Смотрел он на нас веселыми глазами. Роман Наумович Мачульский выделялся высоким ростом, светлыми волосами. Иосиф Александрович Бельский казался рассудительным, уравновешенным.

Партизанские руководители поздоровались с нами, познакомились с каждым в отдельности, пригласили поближе к столу.

— Ну, дорогие друзья-украинцы, рассказывайте, с чем вы к нам пришли? — обратился Василий Иванович к Софиеву.

Завязалась неторопливая беседа. Мы рассказали о славутском подполье, его руководителе докторе Михайлове, о нашем небольшом отряде, первых боевых операциях, о том, с какой целью послана наша группа на связь с белорусскими партизанами.

Слушали нас внимательно, не перебивали, лишь изредка задавали уточняющие вопросы: когда вышли в путь, куда решили податься Казбек и Гоголь, какие потери понесли в бою под Берездовом, с нами ли "чудо-пулемет"? Слушая, Василий Иванович потирал ладонью свой высокий лоб, Константинов что-то записывал, Бельский и Мачульский время от времени выходили из хаты, потом возвращались.

За окнами тем временем стемнело, хозяйка внесла в горницу две коптилки, сделанные из снарядных гильз.

— Думаю, дальше вам идти незачем, — обращаясь ко всем, сказал Козлов. — Связь с Большой землей у нас хорошая, сегодня же доложим о вашей группе. Ну, а там... Будем думать, что дальше делать. Верно?

Он посмотрел на Константинова, тот, соглашаясь, кивнул. Мачульский встал из-за стола, подошел к Шантару, спросил:

— Вы сказали, ваша фамилия Шантар? У нас в одном отряде командиром Шантар. Случайно, не родственник ваш?

— Как его зовут? — насторожился Вася.

— Владимир.

— Владимир?! — Вася вскочил. — У меня брат Владимир!

— Что ж, — вмешался в разговор Василий Иванович Козлов. — Устроим вам встречу. Может быть, действительно брат.

Встреча эта состоялась через несколько дней. Владимир оказался на самом деле братом нашего Васи. Радости обоих не было границ. По просьбе Владимира Вася Шантар был зачислен в отряд к своему брату рядовым бойцом.

Мы же ожидали решения с Большой земли. Оно по каким-то причинам задерживалось, и мы пока жили в соединении Козлова. Несли внутреннюю охрану, участвовали в боевых операциях. Разместили нас по хатам. Хозяева отнеслись к нам радушно. Они уже знали, кто мы и откуда. Все это были наши, советские люди, у которых родные — глава семьи, сын, брат — или служили в Красной Армии, или сражались с врагом в партизанах.

Мне, как врачу, с первых же дней поручили санитарную службу. Контролировал санитарное состояние пищеблоков, партизанских бань, занимался лечением больных и раненых партизан.

В середине сентября 1942 года немцы активизировали действия против партизан. Тревожные сообщения о том, что фашисты накапливают силы для большого наступления, стали поступать все чаще. Командование соединения решило дать врагу бой.

Бой этот произошел 16 сентября. В этот день рано утром наши передовые посты доложили, что на село Альбинск наступают два гитлеровских батальона. Враги вооружены автоматами, пулеметами, минометами. Наши отряды к тому времени еще не имели достаточно автоматического оружия. Вот почему, несмотря на то что сражались все мужественно — бой длился несколько часов, врагу удалось вытеснить нас из деревни.

Однако дальше противник не пошел.

В альбинском бою погиб мой друг Симон Кадакидзе.

Руководил обороной генерал Константинов. Эмоциональный, подвижный, он успевал бывать повсюду и везде вовремя. В одном подразделении он появлялся, чтобы поднять боевой дух партизан, в другом — чтобы предложить командиру удачный обходный маневр, в третьем — чтобы лично повести в атаку. Человек большой храбрости, он, казалось, совсем не остерегался пуль. И был словно заколдован от них. Всегда впереди, всегда на виду у партизан... "С таким командиром не пропадешь!" — говорили о нем бойцы. Все мы были прямо-таки влюблены в. этого мужественного человека.

В нашем подразделении он появился, когда уже была получена команда отходить в лес. Ловко перепрыгнул через плетень, кубарем скатился в ложбинку к командиру, сдвинул на затылок фуражку, сказал:

— Вот что, Пущин... Остаешься прикрывать отход. Держись, пока не отойдем в лес. Продержишься?

— Постараюсь, — ответил Казимир Францевич. — Как, ребята, продержимся?! — повернулся Пущин к нам. — Генерал приказывает.

— Продержимся! — дружно ответили партизаны.

— Великолепно! — весело похвалил Константинов. — Ну, я пошел. До встречи в лесу.

Пригибаясь, он отбежал на несколько шагов, повернулся, крикнул:

— Следи за огородами! Сдается мне, они думают тебе в спину зайти...

Действительно, в конце огородов на грядках с почерневшими кустами картошки появились фигуры врагов. Они пока не стреляли, накапливали силы для решающего броска.

— Кадакидзе, Голиков! — скомандовал Пущин. — Надо подползти поближе к ним по меже. Как только поднимутся в атаку, открывайте фланговый огонь!

Я видел, как Кадакидзе и Голиков ползли по меже, потом скрылись в лебеде. Враг между тем пошел в атаку. Мы открыли огонь. Гитлеровцы залегли, метнули несколько гранат. Взрывы справа, слева. На несколько мгновений все исчезло в клубах дыма. А когда он рассеялся, я увидел, как по меже торопливо ползет один Голиков.

— Друян! — тревожно позвал он. — Симон ранен...

Я бросился к нему.

Когда мы подползли к Симону, он был уже мертв. Осколки гранаты угодили в голову и в живот. Струйка крови запеклась на лбу, затерялась в густых седых волосах Симона. Глаза его были открыты, на лице застыло выражение какого-то трогательного детского удивления. Мы уже ничем не могли ему помочь. Я закрыл глаза товарища. Прощай, друг...

Сидненко тронул меня за плечо, тихо сказал:

— Идем, Друян. Наши отходят...

Мы прикрыли Симона лебедой, вернулись к своим.

Когда снова отбили деревню у врага, на ее окраине, на холме, который виден издали, вырыли братскую могилу. Со всеми почестями перенесли сюда останки наших боевых товарищей. Вперед вышел Константинов, снял фуражку. Стало тихо, так тихо, что слышно было, как в лесу за деревней поют птицы.

— Прощайте, дорогие наши боевые товарищи! — проговорил Константинов. Умолк, долго молчал. — Спите спокойно... Мы отомстим за вас... Клянемся!

Раздался прощальный залп.

* * *

Через несколько дней Александра Софиева вызвали в штаб. Боец, который пришел за ним, сообщил, что получена радиограмма с Большой земли, касающаяся нашей группы. Подробностей он не знал. Мы поняли, что сейчас решится наша судьба, и с нетерпением стали ожидать возвращения Софиева.

Вернулся он довольно скоро.

— Поздравляю! — радостно произнес Софиев, оглядывая нас веселыми глазами. — С Большой земли получено указание выделить нашей группе необходимое количество боеприпасов и вооружения. Нам приказано возвращаться в отряд на Украину. — Задержался взглядом на мне, на Тенгизе, добавил:

— А с вами будет особый разговор. Пошли в хату!

Когда мы втроем вошли в дом, он усадил нас за стол, сам сел напротив, произнес:

— Командование соединения предлагает вам остаться здесь. Сами понимаете, чем это вызвано... У них при штабе соединения нет ни одного врача.

— Но я-то не врач! — воскликнул Тенгиз. — Мне-то можно с вами...

В голосе его звучала обида. Признаться, мне тоже не хотелось расставаться с товарищами, с которыми столько вместе пережито.

— Тебя они решили оставить как специалиста-подрывника. Слава богу, успел показать себя...

Софиев встал, давая понять, что разговор окончен.

— Сами понимаете, это приказ, а приказ, как известно... — не закончил он, первым направился к выходу.

— Не понимаю, чем я им так показался! — Тенгиз с удивлением развел руками.

— Что же здесь не понимать, — ответил я. — Все ясно.

Инженер-железнодорожник по образованию, Тенгиз Шавгулидзе действительно оказался талантливым изобретателем различных подрывных устройств. Изготовленные по его чертежам специальные клинья срабатывали безотказно, пускали под откос вражеские эшелоны не хуже толовых шашек, а гранаты и гранатометы, сделанные под его руководством, наводили страх на неприятеля. Нередко именно они в значительной мере помогали нам одерживать победу над противником, который во много раз превосходил нас и по численности, и по вооружению. Естественно, командование соединения решило оставить Тенгиза при штабе.

Что касается меня, то после некоторого раздумья я решил, что и здесь командование поступило весьма логично. Во время возвращения на Украину наша группа больших боевых операций предпринимать не будет, следовательно, сможет обойтись без врача. В случае же надобности первую помощь окажет товарищам любой из группы, все они в медицинском отношении подготовлены на уровне санинструктора. Когда же придут на место, там уж Одуха сумеет позаботиться, чтобы при необходимости переправить в отряд нужных врачей из Славутской больницы.

Здесь же, в Белоруссии, в условиях широко развернувшейся партизанской войны с врагом, моя помощь необходима уже сегодня. Вот почему, когда меня вызвали в штаб, как я догадывался, чтобы получить личное согласие, решение уже было мной принято.

Штаб к тому времени размещался в большом болотистом лесу неподалеку от деревни Альбинск, на острове Зыслов. Партизаны из охраны провели меня в просторную землянку, где за столом сидели В.И.Козлов, Р.Н.Мачульский, М.П.Константинов и другие члены подпольного обкома партии. Я поздоровался, Василий Иванович предложил сесть.

— Ну, говорил тебе Софиев о нашем решении? — спросил он.

— Говорил, — ответил я. Внутренне я волновался, но старался держаться как можно спокойнее.

— Каково твое мнение? Согласен?

— Я комсомолец. Решение обкома партии и командования для меня закон.

— Это понятно, — как-то очень мягко возразил Василий Иванович. — Но ведь ты, собственно, не в нашем подчинении. Поэтому, если просто по-человечески... Сам знаешь, как нам тяжело без медиков.

— Думаю, товарищи мои возражать не будут, — сказал я.

— Вот и хорошо! — обрадовался Козлов.

Итак, мы с Тенгизом оставались у белорусских партизан. Остальные члены нашей группы стали готовиться в обратный путь. По приказу командования соединения группу усилили саперами Михаилом Петровым, Александром Перепелицыным и Иваном Долгополовым. Наши товарищи получили от белорусских друзей пять автоматов, две бесшумные винтовки, взрывчатку и взрыватели, пистолеты, много других боеприпасов.

Грустно было расставаться, но ничего не поделаешь. Мы тепло попрощались с товарищами, пожелали им счастливого пути.

Хорошо вооруженная группа 10 октября двинулась в обратный путь. Проделала она его без особых затруднений и уже 28 октября была "дома", в лагере под Хоровицей. В дальнейшем многие члены этой группы были выдвинуты на командные посты. Все они награждены боевыми орденами и медалями.

Что греха таить, мы с Тенгизом долго еще скучали по ушедшим товарищам, жалели, что не с ними. Частенько вспоминали, думали: как там они?

Уже после войны, когда со многими товарищами из славутского подполья удалось встретиться или списаться, узнали, что немало славных дел совершили они во имя Родины. Это и ряд смелых диверсий на железных дорогах под Шепетовкой и Славутой, и организация побега большой группы военнопленных из славутского лагеря, и уничтожение большого военного склада врага. А к концу 1943 года отряд был преобразован в соединение, которое стало носить имя доктора Михайлова. В соединении уже насчитывалось 1200 человек, провело оно триста двадцать пять боевых операций. К тому времени соединение имело свою типографию, в которой кроме листовок печаталась партизанская газета "Удар с тыла".

* * *

Мы с Тенгизом быстро обжились на новом месте, сразу окунулись в работу. А работы обоим хватало.

Тенгиз стал "главным изобретателем" в соединении и этим сумел быстро прославиться. Первым удачным его изобретением был так называемый "партизанский клин", о котором я мельком упоминал. Он предназначался для спуска вражеских эшелонов под откос. В то время мы еще остро нуждались во взрывчатке, и клин Шавгулидзе оказался очень кстати. Он был небольшим по величине, легко укреплялся на рельсах и мало бросался в глаза обходчикам. Правда, первый спущенный под откос с его помощью эшелон оказался порожняком, но нас радовал сам факт: изобретение Тенгиза действует!

Работа закипела. Специально выделенные в помощь Тенгизу партизаны начали "массовое производство" таких клиньев, и вскоре первые эшелоны с боеприпасами и живой силой врага полетели под откос.

А творческая мысль изобретателя не стояла на месте. Тенгиз решил сконструировать гранату, которая при малом количестве взрывчатки обладала бы большой взрывной силой и в то же время собиралась из недефицитных в наших партизанских условиях материалов.

Мудрил он над этой гранатой, наверное, с месяц. Наконец чертежи были готовы, и он показал их секретарю Минского подпольного обкома партии Иосифу Александровичу Бельскому. Тот ухватился за эту идею, но, будучи человеком технически грамотным, долго и придирчиво рассматривал чертеж, забрасывал Тенгиза вопросами. Его интересовало все: и радиус поражающего действия гранаты, и материал, из которого она будет изготавливаться, и вес, и принцип работы...

— Дело очень и очень нужное, — вынес он приговор. — Что ж, благословляю. Торопитесь, все мы будем с нетерпением ожидать первый образец.

Вскоре первая, пока единственная, граната была готова. Тенгиз показал ее начальнику штаба соединения Григорию Васильевичу Гнусову. Тот взял в руки несколько обрезков водопроводных труб, соединенных вместе, внимательно осмотрел, произнес:

— Сделай еще несколько штук. Мы назначим комиссию, проведем испытания... Чтобы все, как положено.

Я держал эту первую гранату Шавгулидзе в руках. Внешне она была неуклюжей: несколько кусков водопроводных труб соединены воедино и начинены взрывчаткой, кусочками железа и проволоки. В качестве запала использовался бикфордов шнур и капсюль-детонатор.

Первые пять гранат испытывались в присутствии командира соединения Василия Ивановича Козлова. К этим испытаниям Тенгиз готовился как к празднику, гладко выбрился, выстирал рубаху. Утро выдалось туманным, уже в нескольких шагах ничего не было видно. Пришлось ждать, пока туман поднимется. Василий Иванович нетерпеливо расхаживал по лесной поляне, где решили провести испытания, то и дело посматривал на часы. Здесь же собрались члены комиссии, командиры партизанских отрядов. Мы с Тенгизом стояли поодаль, молчали. Я очень волновался за своего товарища, от всей души желал ему успеха.

Тенгиз был, как всегда, очень спокоен. Среднего роста, плотный, черноволосый, один из тех, о которых говорят: широк в кости. С непроницаемым лицом он осматривал испытательную площадку, лишь блеск в черных глазах выдавал волнение.

Наконец туман стал медленно таять, сквозь его пелену пробилось солнышко. Можно было начинать испытания.

— Все в укрытие! — скомандовал Гнусов.

— Ну, ни пуха... — сказал я Тенгизу.

— Уходи, дорогой! — ответил он и спрыгнул в свой, вырытый отдельно от других окоп.

Несколько секунд напряженной тишины — и над окопом Тенгиза взвился в воздух темный предмет. Описав большую дугу, он упал за кустом, и снова стало тихо. Мгновение, еще мгновение... И вот огромной силы взрыв потряс воздух. Вздрогнули вершины сосен, над головой засвистели, густо пронеслись осколки.

Одну за другой Тенгиз метнул все пять гранат, и ни одна не подвела.

Тенгиз вылез из окопа. Все бросились его обнимать. А он стоял бледный, серьезный и казался немного удивленным: он сам не ожидал таких великолепных результатов. Василий Иванович вместе с руководителями штаба и командирами отрядов подошел к нему, улыбаясь, протянул руку:

— Поздравляю! Слушай, инженер, это же не гранаты, это бомбы!

Комиссия пришла к единому мнению: граната Шавгулидзе обладает отличными боевыми качествами. Здесь же на полигоне ее окрестили "Партизанской ручной гранатой Шавгулидзе", а сокращенно — ПРГШ-1. Название это вскоре стало фигурировать в наших боевых документах. Тут же Василий Иванович дал указание выделить необходимое количество людей и помещение для "серийного" изготовления гранат.

Мастерскую устроили на бывшей усадьбе МТС. Под руководством Шавгулидзе партизаны быстро освоили дело и стали изготовлять по 10-15 гранат в день. Филиалы мастерской были организованы в отрядах имени Пономаренко и Александра Невского. Дело приняло широкий размах.

В одном из складов, отбитых у фашистов, оказалось много бикфордова шнура и капсюлей-детонаторов. Все это было передано Тенгизу. Подбирая различные по величине трубы, он наладил производство гранат, различных по силе взрыва. Правда, первое время были затруднения со взрывчаткой, но вот после очередной операции к нам в руки попало несколько авиабомб. Со всеми необходимыми предосторожностями они были перевезены в лес, и проблема взрывчатки тоже была решена.

Вскоре гранаты Шавгулидзе были уже на вооружении всех отрядов соединения. Забегая вперед, скажу, что в июне 1943 года была даже проведена специальная гранатная операция против фашистов. Это был период, когда немцы готовили наступление на курском направлении, перебрасывали на фронт большое количество войск и техники. Вот тогда-то командование соединением и организовало массированный гранатный удар по эшелонам врага на станциях Фаличи и Самой.

Операция прошла успешно. Ночью партизаны буквально забросали гранатами несколько эшелонов врага с живой силой и техникой, подорвали два железнодорожных моста, разрушили пристанционные пути.

А у Тенгиза после создания гранаты ПРГШ-1 возникла новая идея. Он решил сконструировать гранатомет, который по своим боевым качествам будет не хуже немецкого миномета и в то же время прост в обращении, удобен в пользовании. Короче, он хотел создать наш, партизанский, гранатомет.

И такой гранатомет Тенгиз сконструировал. Принцип его действия был такой. К обычной винтовке прикрепляли "мортиру" — пустую гильзу от 45-миллиметрового снаряда. Выбрасывание гранаты из "мортиры" происходило от выстрела холостого патрона.

Испытания гранатомета проводили 5 сентября 1943 года. Снова приехали руководители соединения и члены подпольного обкома партии. К этому времени Тенгизу уже настолько доверяли, что в окопах никто не прятался, он сам находился лишь несколько поодаль от членов комиссии.

Вот Тенгиз зарядил винтовку, приложился... Негромкий выстрел — и черный предмет полетел в дальний конец поляны. Едва коснувшись земли, он с ужасным грохотом взорвался. А когда дым рассеялся, вместо песчаного бугра на месте взрыва темнела довольно глубокая воронка.

Комиссия была в восторге! Все поздравили Тенгиза с новой творческой удачей, а он, как всегда, оставался серьезен и несколько удивлен.

Гранатометы Шавгулидзе не однажды наводили на врага панику.

...Шестеро партизан, вооруженные гранатометами, сидят в засаде на дороге Любань — Уречье. Разведка донесла, что по этой дороге вот-вот должны пройти враги. И действительно, из-за поворота вышла рота карателей. Вот они уже совсем близко. Партизаны поднимают к плечам гранатометы.

Один за другим раздаются негромкие выстрелы — и у ног фашистов рвутся гранаты. Враг в панике! Немцы разбегаются кто куда, а на дороге остается лежать несколько десятков солдат...

Таких примеров можно было бы привести немало. За короткое время гранатомет Шавгулидзе стал любимым оружием партизан, они прозвали его "партизанской Катюшей".

В заключение рассказа о Шавгулидзе приведу несколько выдержек из архивных документов. Вот что писал в одном из приказов в 1945 году Главный маршал артиллерии Н.Н.Воронов:

"...Автор (имеется в виду Т.Е. Шавгулидзе. — И.Д.) разработал и применил в тылу врага несколько типов партизанских боевых средств. Указанные средства применялись партизанами Белоруссии и дали хороший боевой эффект. В условиях тыла противника стало возможным в партизанских мастерских изготовлять эти средства и обеспечивать боевые задания...".

А вот строки из характеристики Тенгиза Шавгулидзе, которую Василий Иванович Козлов написал ему для представления во Всесоюзный научно-исследовательский институт железнодорожного транспорта в июле 1945 года:

"Все изобретения тов. Шавгулидзе являлись простыми по устройству, доступными по изготовлению в партизанских условиях и удобными в боевом применении...".

Приведу также выдержку из боевой характеристики, подписанной секретарем Минского подпольного обкома партии Бельским и начальником штаба соединения Гнусовым:

"...6 января 1943 года Шавгулидзе работал в соединении партизанских отрядов Минской области инструктором подрывного дела, и как инструктор подрывного дела тов. Шавгулидзе изобрел ручную гранату трех типов: ПГШ-1, ПГШ-2, ПГШ-3, которые изготовляются в массовом количестве в организованных тов. Шавгулидзе партизанских мастерских. Всего в партизанских отрядах Минской области изготовлено этих гранат более 7000 штук.

В сентябре 1943 года тов. Шавгулидзе изобрел гранатомет ПРГШ. Эти гранатометы штабом руководства партизанскими отрядами Минской области приняты на вооружение и изготавливаются в партизанских мастерских в массовом количестве. По состоянию на 1/I-43 г. изготовлено 120 гранатометов и более 3000 гранат.

За работу в партизанских отрядах и боевые действия тов. Шавгулидзе представлен к правительственной награде орденом Красного Знамени".

Эта высокая и вполне заслуженная награда была ему вскоре вручена.

И последняя выдержка — из письма мне:

"...Живу там же, откуда уходил в армию, в Москве, на Новой Басманной улице. Имею 55 авторских свидетельств, 11 из них внедрены в серийное производство.

Являюсь членом нашей славной Коммунистической партии".

В Москве, в Центральном музее Советской Армии хранится портрет Тенгиза Евгеньевича кисти художника Модорова. Под ним надпись: "Партизан-изобретатель карманной артиллерии и ручного гранатомета Т.Е.Шавгулидзе",

* * *

Пока Тенгиз довольно успешно занимался своими изобретениями, я решал не менее сложные вопросы организации санитарной службы. Нужно было наладить лечебную работу не только в самом штабе соединения, но и объединить усилия всех наших медиков для коренного улучшения медицинской службы в отрядах и бригадах. Трудности на каждом шагу: нет медикаментов и даже самого необходимого инструментария, очень тяжело достать перевязочный материал, в соединении совсем мало медицинских работников, поэтому срочно надо было решать вопрос с подготовкой кадров.

Предстояли большие бои с врагом, следовательно, в каждом подразделении должен быть медик: врач, медицинская сестра, санинструктор.

С чего начинать?

Первым делом я решил побывать во всех партизанских отрядах и бригадах, чтобы лично познакомиться с медработниками, определить возможности каждого. Врачей было немного: И.К.Крюк, А.Н.Дудинская, Л.Зубченок, С.М.Швец, В.Хлыстов, В.П.Лаптейко. Несколько больше было работников из среднего медицинского персонала. Это медицинские сестры М.Л.Вежновец, М.Костюкович, Дубовик, А.Котова, Д.Шпаковская, О.Ф.Булацкая, Ф.П.Чирун и некоторые другие.

С большинством из этих медиков я встретился лично. Люди были хорошие, добросовестные, в медицинском отношении подготовлены неплохо, а некоторые — Лаптейко, Хлыстов, Швец — имели довольно большой практический опыт. Но у всех была та же беда, что и у меня: крайняя нехватка медикаментов и перевязочных материалов, не говоря уже о медицинских инструментах.

Некоторым исключением был доктор Крюк со своей супругой Дудинской, которые работали в участковой больнице в деревне Заболотье. Они располагали небольшим количеством медикаментов, перевязочным материалом, скудным набором хирургических инструментов, но поделиться с нами не могли. Им самим этих запасов хватило не надолго.

В организации медицинской службы была и еще одна большая трудность — все наши работники оказались разбросанными по партизанским отрядам и боевым группам. Учитывая специфику партизанской деятельности, это было правильно, но плохо то, что контакт между медиками почти не поддерживался. Каждый в отдельности надеялся только на себя, в силу своих способностей проявлял инициативу, находчивость, смекалку. Наладить связь между нашими врачами, координировать их действия — эта задача тоже требовала неотложного решения.

В приобретении перевязочных материалов, некоторых медикаментов все врачи, как правило, обращались за помощью к местному населению. Жители деревень помогали нам, как могли, зачастую отдавали последнее, но их возможности также были очень ограничены.

А ведь мы знали, что боевые операции, которые проводятся отрядами соединения против фашистов, — только начало, что впереди большие и тяжелые бои. И о том, как спасти раненых, как снова вернуть их в строй, мы должны думать уже сейчас.

В связи с этим первоочередной задачей мы считали организацию партизанских госпиталей. Конечно, мы и мечтать не могли о лечебных учреждениях типа военных госпиталей, но иметь какое-то помещение, пусть землянку, пусть палатку, где можно было бы сделать операцию, перевязку, разместить какое-то количество раненых и больных, мы обязаны были. И в то же время такой госпиталь надо создать с полным учетом условий партизанской жизни. Он должен быть мобильным, удобным для быстрой перевозки раненых, имущества, оснащения, чтобы можно было развернуть его вне населенных пунктов, быстро свернуть.

Когда мы, врачи, со всеми этими вопросами обратились к командованию соединением, встретили у него полное понимание и поддержку. Оно дало указание строить в лесах землянки специально для партизанских госпиталей, размещать санчасти и в деревнях, конечно, там, где была возможность. С согласия хозяев для этого отводились отдельные дома.

В тех бригадах, где были врачи, мы получили возможность делать операции средней сложности. Но все равно из-за нехватки инструментария, соответствующих медикаментов и условий к проведению сложных полостных операций мы были не подготовлены. И обидно было до слез, до боли в сердце, когда из-за этого мы теряли многих боевых товарищей.

В конце ноября сорок второго года командование соединением разработало план разгрома крупного немецкого гарнизона, который дислоцировался в деревне Ломовичи. Успешному проведению этой операции придавалось большое значение, так как гарнизон фашистов связывал действия партизан в этом районе. Он находился всего в 12 километрах от столицы партизанского края — райцентра Октябрьского. Враги могли в любую минуту совершать отсюда вылазки против партизан. Этот гарнизон был прямо-таки у нас бельмом на глазу.

Операция была назначена на утро 24 ноября. Ее проведение было поручено отрядам Бумажкова, Далидовича, Розова, Шваякова. Их поддерживала группа московских комсомольцев. В числе этих шестидесяти бойцов-комсомольцев, в июне 1942 года переброшенных в тыл врага, находилась и семнадцатилетняя Римма Шершнева.

К тому времени наши отряды уже располагали несколькими пушками, отбитыми у немцев. Вначале произвели огневой артиллерийский налет, потом перешли в атаку. С дружным "ура!" партизаны бросились в деревню.

Неожиданно на перекрестке дорог заговорил вражеский дзот с круговым обстрелом. Он был хорошо замаскирован, и партизанская разведка его не обнаружила. Под шквальным пулеметным огнем партизаны залегли, отдельные группы начали отходить.

Атака захлебнулась. Артиллерию уже нельзя было пустить в дело: бой развернулся на улицах, мы рисковали поразить своих.

В этот критический момент к дзоту бросился один из московских комсомольцев — Саша Бондарчук. Но он пробежал всего несколько метров. Вражеская пуля сразила его. Тогда поднялась Римма Шершнева. Она пробежала метров пятнадцать, упала в снег, быстро поползла к дзоту. Когда до него оставалось несколько шагов, она поднялась и метнула гранату.

Громовое "ура!" разнеслось над заснеженным полем. Партизаны снова рванулись в атаку. Через несколько минут вражеский дзот перестал существовать. В нем было уничтожено 24 фашиста, захвачены большие трофеи. Фашистский гарнизон в деревне был разгромлен наголову.

Отважная комсомолка была еще жива, когда к ней подбежали партизаны. Подруги Риммы Галина Кирова и Нина Макарова сделали все, что могли: перевязали раны, занесли в ближайший дом, потом перевезли в деревню Старосеки.

Приказание срочно выехать в Старосеки я получил во второй половине дня. Подробностей мне не сообщили, сказали лишь, что тяжело ранена семнадцатилетняя девушка Римма Шершнева. Собрав все, что можно, из небольшого моего арсенала перевязочных средств, медикаментов и инструментария, мы с санинструктором Жоржем сели на лошадей и через час были уже на месте. У постели раненой был врач Семен Миронович Швец.

— Что?! — бросился я к нему.

— Агония, — развел он руками.

Римма моталась в бреду. Лишь на несколько мгновений она очнулась, прошептала: "Вот и повоевала я... Маме не пишите...". И снова потеряла сознание.

Я осмотрел ее. Тяжелое ранение органов брюшной полости вызвало перитонит (воспаление брюшины), с которым даже в условиях первоклассной клиники трудно справиться. Конечно, если бы сразу после ранения мы имели возможность оперировать Римму, возможно, удалось бы спасти ей жизнь. Но сейчас, в наших условиях... Мы были абсолютно беспомощны.

Через несколько минут после моего приезда Римма скончалась.

Оплакивали ее все партизаны, мы потеряли смелую комсомолку, преданную нашему делу до последней капли крови.

Родилась Римма в Добруше Гомельской области. Вскоре после ее рождения семья переехала в Минск. В июне 1941 года отец ушел на фронт, семья эвакуировалась в Оренбургскую область. Римма, тогда еще ученица 10-го класса, тоже решила идти воевать и написала об этом в ЦК комсомола. Ее вызвали в Москву, зачислили в комсомольский отряд.

25 июня 1942 года шестьдесят бойцов-комсомольцев отправились из Москвы в Торопец, где приняли присягу, а потом сорок пять дней и ночей шли по тылам врага. Каждый нес оружие, боеприпасы, вещевой мешок с НЗ. Тут и парням трудно, не то что девушке. Но Римма стойко переносила все тяготы перехода. Комсомольцы тогда отмерили по тылам более тысячи километров.

В Старобинском районе Римма заболела. В отряде доктора Алексея Ивановича Шубы ей оказали лечебную помощь. Она быстро поправилась, снова продолжила путь с отрядом.

Вместе с Риммой все трудности похода перенесли и другие девушки-комсомолки отряда — Татьяна Алябьева, Нина Макарова, Галина Кирова.

В первых же боях Римма отличилась смелостью, отвагой, но оставалась скромной, незаметной. За короткое время овладела минноподрывным делом. И вот бой в Ломовичах. Последний подвиг комсомолки...

Римму похоронили со всеми почестями. У могилы выступила заместитель комсорга отряда Татьяна Алябьева. Она говорила о том, что отомстит врагу за смерть подруги, что каждый комсомолец-партизан будет воевать так, чтобы быть достойным Риммы.

А мы, медики, не смотрели друг другу в глаза. Нам казалось, что мы виноваты в ее смерти.

* * *

Трудности в организации полноценной и методической помощи раненым и больным были большие. Они были обусловлены многими факторами. Соединение в первый период состояло из небольших партизанских групп и отрядов. Мы были не в силах в каждом таком отряде, в каждой группе иметь врача или хотя бы среднего медицинского работника. Кроме того, мы не могли забывать и о местном населении. И в этом отношении делали все, что могли.

Пока небольшие партизанские группы не вели крупных боев с превосходящими силами противника, они, следовательно, не несли и больших потерь. По теперь соединение готовилось к затяжным боям, и нам, медикам, нужно было подумать об этом заранее.

Я начал понемногу разворачивать наш госпиталь. Вначале он находился в Сосновке, а затем в деревне Репин, где нам отвели две небольшие хаты. Время шло, количество раненых возрастало, кровоточащие сосуды надо было немедленно перевязывать, оторванные конечности ампутировать, на вспоротых осколками участках тела накладывать швы. А у меня не было даже элементарных хирургических инструментов: зажимов, щипцов и т.д.

Вот с этого, кажется, мне и надо начинать. И помочь в этом деле в первую очередь может Шавгулидзе. Пользуясь правами старого товарища, я как-то подошел к нему и сказал:

— Слушай, Тенгиз! Ты, конечно, делаешь очень важное и нужное дело. Но ты совсем забыл про меня.

— Что такое, дорогой? — насторожился он.

— Вот посмотри, какими зажимами мне приходится работать, — я показал ему самодельный зажим, изготовленный из ножниц. — Неужели тебе не стыдно!

— Почему мне? — удивился Тенгиз.

— А кому же еще! — в свою очередь воскликнул я. — Глядя на этот зажим, разве кто-нибудь поверит, что у нас в отряде есть первоклассный инженер-изобретатель, первоклассный механик, имя которого гремит по всему соединению...

Я не жалел красок, зная, как занят Тенгиз, но только он мог помочь.

— Вот ты к чему! — наконец догадался он и улыбнулся. Подумал немного, отложил в сторону свои трубки, из которых пилил корпуса для новых гранат, и предложил: — Знаешь, Ибрагим, ты напиши, какие нужны тебе инструменты...

— Контора пишет! — перебил я.

— Хорошо, дорогой! — он снова улыбнулся. — Тогда нарисуй все эти инструменты, и я тебе их сделаю.

Уж коли Тенгиз сказал "сделаю", значит сделает. Я показал ему на листке бумаги, как должны выглядеть самые необходимые для нас хирургические инструменты. В тот же день Тенгиз принялся за дело.

За короткое время он изготовил несколько весьма ценных инструментов общего пользования — ножи, ножницы, пилы, долота хирургические, пинцеты, крючки для раздвигания краев раны и многое другое. Несколько позже он изготовил кое-какие инструменты специального назначения: пулевые щипцы, зеркала, расширители Гегара и так далее. Я чувствовал себя богачом.

Но само собой понятно, что все эти инструменты мы не могли изготавливать в большом количестве: один-два экземпляра. И врачам в партизанских отрядах по-прежнему приходилось обходиться самым примитивным: обрабатывать раны обычным ножом или бритвой, без обезболивающих средств, вместо наркоза при операциях применять алкоголь, а точнее — самогонное оглушение. Перевязку сосудов делали обычными, предварительно прокипяченными нитками, а ампутации — обыкновенной садовой пилкой.

И все же исход операций, как правило, был благополучным. Здесь сыграли свою роль не только мастерство и изобретательность врачей, но и чрезвычайное напряжение всей нервной системы раненых, то самое напряжение, которое заставляет организм мобилизовать все силы, все внутренние резервы на борьбу с любой раной, с любой болезнью.

Таким образом, одновременно с началом организационных мероприятий мы, так сказать, малыми силами делали все возможное, чтобы как можно быстрее возвращать в строй больных и раненых.

Вместе с тем продолжали совершенствовать медицинскую службу во всех звеньях. И здесь порой, казалось бы, рядовой случай толкал на большую организационную идею.

В конце сорок второго года ко мне как-то пришел пулеметчик Алексой из партизанской роты, где командиром был Даниил Абакумович Скляр. Пулеметчик как пулеметчик: небольшого роста, веснушчатый, с пышной огненной шевелюрой. Жизнерадостный, веселый, полный юмора. Был он очень подвижен, по глазам угадывался очень деятельный человек.

Алексей пожаловался на сильное боли в ногах. Я внимательно осмотрел его и установил тяжелое заболевание периферических сосудов, которое у нас, врачей, носит название облитерирующий эндартериит. Человек с таким заболеванием уже не боец, он не может участвовать в тяжелых походах, тем более связанных с длительным пребыванием в болотах, в холодной воде. Болезнь требовала долгого и эффективного лечения. Самый лучший выход был — отправить Алексея на Большую землю. Но в то время с Большой землей мы были связаны преимущественно по радио, самолеты к нам прилетали редко.

Что же делать с Алексеем? Он сам даже мысли не допускал, что его могут отчислить из партизанского отряда.

— Белье буду стирать, кашеварить буду, а из партизан не уйду! — заявил он.

Эти слова натолкнули меня на одну хорошую мысль. А что, если попросить у командира разрешения оставить Алексея у себя! Я смог бы его понемногу подлечивать, а он в свою очередь выполнял бы обязанности санитара. Обратился к Даниилу Абакумовичу. Он дал свое "добро", и Алексей остался при нашей медчасти.

Стал обучать бывшего пулеметчика основам новой профессии. Показал, как накладывать жгут для остановки кровотечения, шипы для иммобилизации (состояния покоя) при костных переломах, познакомил с простейшими способами борьбы с инфекциями. Алексей был отличным учеником. Он схватывал все на лету, вскоре уже мог сам, без моего вмешательства, оказывать неотложную медицинскую помощь. А это приходилось делать все чаще.

...Обычно утром меня вызывали в какой-либо отдаленный партизанский отряд к больному. И я уезжал, оставляя за себя в медчасти Алексея и мою первую помощницу Иру, фельдшера по образованию. Однажды отряд под командованием Даниила Абакумовича ушел на боевое задание. От разведки были получены сведения, что в деревне Загалье немцы собрали большое стадо скота для отправки в Германию. Нужно его отбить у врага и перегнать поглубже в партизанскую зону.

Боевая операция прошла успешно, отряд возвращался домой. Но по дороге в Сосновку он неожиданно попал в засаду. Произошел короткий, но жаркий бой. Гитлеровцы бежали. Однако радость победы была омрачена: Даниила Абакумовича ранило в ногу.

Бойцы из отряда сделали импровизированные носилки из плащ-палатки, донесли своего командира до партизанской зоны. Здесь достали повозку, привезли в Сосновку. Иры же на месте не оказалось. Ее вызвали в соседнюю деревню, где обнаружили сыпняк. Алексей был один. И ему волей-неволей пришлось оказывать первую помощь. По дороге командир потерял много крови, его внесли в хату бледного, осунувшегося. Алексей осмотрел рану, установил, что у командира сквозное пулевое ранение левой голени с повреждением большеберцовой кости. Он, как и учил я его поступать в таких случаях, обработал пулевые отверстия йодом, наложил на ногу деревянные лангеты, забинтовал ее.

Когда я возвратился и осмотрел раненого, убедился, что доврачебную помощь Алексей оказал квалифицированно, со знанием дела. Придраться было не к чему...

Вот тогда-то и родилась у меня идея организовать при нашей медчасти краткосрочные курсы санинструкторов. Обучить самым необходимым приемам помощи раненым можно любого, а если при каждом отряде будет по пять-шесть санинструкторов, это даст возможность оказывать всем своевременную доврачебную помощь.

Этими соображениями я поделился с командованием соединения. Роман Наумович Мачульский и Иосиф Александрович Бельский горячо поддержали меня.

— Необходимость в таких курсах давно назрела, — решили они. — Тем более, что начинается период создания определенной структуры медицинских служб во всех партизанских бригадах и отрядах.

Действительно, вскоре медицинская служба у нас была в корне реорганизована. Учредили должности начальников медицинских служб бригад, в задачу которых входило укомплектование отрядов, рот и даже взводов медработниками, а также организация бригадных госпиталей. Предстояло наладить дело таким образом, чтобы любая боевая операция была обеспечена медработниками, медикаментами и перевязочными материалами. Одновременно в нашу задачу входило наладить постоянное медицинское обслуживание мирного населения партизанских зон.

Решение всех этих весьма важных вопросов должно было осуществляться по двум направлениям. Первое — создание необходимого запаса инструментария в каждом отряде, в каждой бригаде, а также медикаментов, перевязочных материалов. Второе — подготовка кадров.

Вот почему, выслушав мое предложение, Роман Наумович посоветовал наладить дело несколько шире.

— Вот что, Ибрагим Леонидович, — сказал он. — Ты сперва в других бригадах побывай. Может, там у врачей тоже что-нибудь интересное появилось.

Он оказался прав. Когда я начал объезды, убедился, что идея, подобная моей, появилась и у других врачей. Некоторые даже начали ее осуществлять. Я поинтересовался, как готовятся санитарные инструкторы на местах, кое-что интересное взял на заметку для себя.

— Вот видишь, — сказал Роман Наумович, когда я доложил ему о результатах поездки, — выходит, дело нужное. Приступай и ты.

В скором времени занятия по подготовке санинструкторов были организованы во всех бригадах. Так, в бригаде имени Чкалова, где руководство санслужбой осуществлял Иосиф Климентьевич Крюк, и в бригаде Далидовича, где начальником санслужбы был Семен Миронович Швец, подготовили 30 санитарных инструкторов. В партизанской бригаде "Смерть фашизму!" обучили санитарному делу 11 человек, в отряде имени Суворова врач Назаров подготовил 10 санинструкторов. Я обучил десять человек.

Для проведения занятий выбрали одну из хат в деревне Сосновка. Занятия шли между боевыми операциями по плану, который разрабатывался предварительно. Составляя план, я старался учесть такие важные вопросы, как первая помощь при пулевых и осколочных ранениях, наложение жгутов и шин, помощь при переломах костей. Несколько занятий посвятили вопросам обращения с медикаментами, использования растений как лекарственных средств.

При каждом удобном случае я давал возможность моим слушателям применять полученные знания на практике. Они присутствовали на операциях, при перевязках. Сами под моим наблюдением делали перевязки.

Дело начали хорошее. Санинструкторы спасли многих раненых на поле боя, оказав им своевременную и квалифицированную медицинскую помощь.

Контингент слушателей был самый разнообразный. В основном это были женщины-партизанки. Но обучали мы санитарному делу и мужчин, и даже кое-кого из местных жителей.

В середине сорок третьего года мы уже могли смело заявить, что у нас теперь любая боевая операция обеспечивалась медицинскими работниками. А это значит, что, идя на задание, боец знал: рядом с ним находится человек, который в случае ранения всегда окажет ему первую медицинскую помощь. Помимо всего прочего, это создавало и определенный психологический эффект, что в свою очередь повышало боеспособность партизан.

Одновременно с подготовкой медицинских кадров занимались мы и вопросами обеспечения партизан медикаментами и перевязочным материалом. Здесь большую роль сыграла помощь с Большой земли.

В сентябре сорок второго года сообщили по радио, что в конце месяца к нам должен прилететь самолет из-за линии фронта. Я срочно подготовил подробное письмо на имя начальника санитарной службы Белорусского штаба партизанского движения Ивана Анисимовича Инсарова. В письме поведал о положении дел с медицинским обслуживанием в партизанской зоне, изложил наши первоочередные нужды, поделился своими соображениями по поводу улучшения медицинского обслуживания партизан и местных жителей. С этим письмом я ознакомил командование соединения, оно одобрило его.

Теперь оставалось ждать.

Вскоре нам передали, чтобы мы готовили посадочную площадку.

Забегая вперед, хочется рассказать о самом Иване Анисимовиче Инсарове. Этот незаурядный человек очень много сделал для нас, партизанских медиков, вообще для партизанской медицинской службы.

Лично я познакомился с Инсаровым гораздо позже, только в 1945 году. Но быстрая реакция на мое письмо, те практические шаги, которые вскоре за ним последовали, позволили уже тогда создать о нем мнение, как о человеке деятельном, быстро и правильно оценивающем ситуацию, умеющем выбирать самый оптимальный вариант решения любой задачи.

Когда была налажена регулярная связь с Большой землей и самолеты стали прилетать к нам довольно часто, не было случая, чтобы они не привозили хотя бы одного мешка с медикаментами. Распаковывая его, мы всегда удивлялись и радовались тому, с каким знанием дела, наших нужд и запросов комплектовалась каждая такая медицинская посылка.

Кроме того, прилеты самолетов с Большой земли играли и ту важную, порой неоценимую роль, что мы могли своевременно эвакуировать в тыл тяжелораненых и тех, кто нуждался в срочной хирургической помощи. Сотни и сотни партизан были таким образом спасены от смерти.

Приведу несколько цифр, которые, на мой взгляд, очень ярко характеризуют объем работ, проделанный санитарным отделом Белорусского штаба партизанского движения. Только, например, с декабря 1943 по февраль 1944 года санотделом отправлена нам 181 тысяча кубических сантиметров различных вакцин, которыми было проведено около 35 тысяч прививок против сыпного тифа и около 45 тысяч прививок против других инфекционных заболеваний. За этот же период эвакуировано на Большую землю 6617 раненых.

Встретился я с Иваном Анисимовичем Инсаровым летом 1945 года в Белорусском штабе партизанского движения. Штаб этот продолжал еще существовать, хотя функции его несколько изменились. Теперь он решал вопросы, связанные с судьбами членов партизанских отрядов, медиков, с оформлением и выдачей различных документов, с трудоустройством вчерашних народных мстителей и т.д.

Помещение штаба находилось по Червенскому тракту, санитарный отдел располагался на втором этаже. Когда я поднялся туда, кто-то, узнав меня, крикнул: "А вот и Друян!". Иван Анисимович сидел в это время в кругу партизанских врачей, о чем-то оживленно с ними беседовал. Услышав мою фамилию, он быстро встал, направился ко мне.

— Так вот ты какой, Друян! — воскликнул он.

Я сам с нескрываемым удивлением рассматривал этого человека, о котором был очень высокого мнения. Передо мной стоял небольшого роста, плотный сорокалетний мужчина, несколько полноватый, круглолицый. Мягкий взгляд умных глаз, добродушная улыбка говорили, что человек этот отзывчивый, добрый по характеру.

Иван Анисимович тепло обнял меня, завел к себе в кабинет, и мы долго беседовали там. Его интересовало все: и то, как и где живу, каково состояние здравоохранения в районе, где работаю. Работал я тогда в одном из районов Брестской области — Каменецком, возглавлял там райздравотдел. Подробно, с живым интересом расспрашивал он о том, как сложилась послевоенная судьба многих других медиков соединения.

Он дал мне немало дельных советов, связанных с восстановлением здравоохранения в районе, подробно расспросил о наших нуждах, обещал помочь. И слово свое сдержал.

В 1948 году я узнал, что Иван Анисимович Инсаров назначен министром здравоохранения нашей республики. Я подумал тогда: "Кандидатура на этот высокий пост подобрана очень удачно".

Это было потом. А теперь? Невозможно описать то нетерпение, с каким мы ожидали самолет с Большой земли.

В глубоком лесу на острове Зыслов, в нескольких километрах от деревни Альбинск, партизаны оборудовали великолепную посадочную площадку. Выровняли ее, по углам наложили несколько куч хвороста для костров. Мы, медики, привезли сюда для отправки в тыл раненых, которые нуждались в сложной медицинской помощи.

И вот наступила эта долгожданная ночь! Уже с вечера возле посадочной площадки собралось немало партизан. Едва стемнело, все мы начали прислушиваться: не летит ли? Но долго небо было безмолвным. Около полуночи наконец услышали далекий рокот мотора. Мы стали жечь костры. Рокот быстро приближался, и вот самолет уже над головой. Он сделал круг над кострами, стал быстро снижаться, пошел на посадку.

Вот самолет уже на земле. Из кабины вылез летчик. К нему со всех сторон с радостными криками бегут партизаны. Люди плотным кольцом быстро окружили его, жмут руки, обнимают, все вместе забрасывают вопросами, а он смущенно улыбается, просит:

— Товарищи, товарищи... Надо разгружаться. Мне ведь до рассвета необходимо линию фронта пересечь.

Но чувствуется, что он тоже рад встрече, доволен, что прилетел, благополучно приземлился.

Стали выгружать багаж из самолета. Медики жадно прощупывали взглядами каждый груз. Ящики с оружием, взрывчаткой, патроны, газеты... И вот уже самолет пуст, надо вносить в него раненых.

— А где же медикаменты? — заволновались мы. — Неужели не прислали?

Летчик виновато развел руками:

— Нет. Разговора даже не было...

Потом выяснилось, что груз предназначался в другой адрес, где медикаменты не требовались. Летчику приказали буквально в последний перед взлетом момент изменить курс.

Очень разочарованные, мы наказали ему в следующий раз обязательно привезти медикаменты.

— Это уж точно! — твердо пообещал он. — Не я, так другой, но уж привезем обязательно.

В самолет внесли раненых. Он вырулил на взлетную полосу, благополучно оторвался от земли, взял курс на восток. Партизаны долго еще махали вслед шапками. Потом принялись сортировать груз.

Для нас, врачей, снова наступили дни ожидания.

Недели через две по радио сообщили, что к нам вылетает второй самолет. Снова собираем хворост для костров...

В полночь знакомый гул раздался над лесом. Вспыхнули костры, самолет сделал над ними круг, но, к нашему удивлению, на посадку не пошел. Он лишь немного снизился, и вскоре над лесом один за другим раскрылись белые купола парашютов.

В ту ночь нам было сброшено 12 мешков груза. Полдня прошло, пока мы нашли их все, доставили в штаб соединения. На этот раз весь груз был специально для нас, медиков. Это — медикаменты, в которых мы так нуждались, перевязочный материал, немного хирургического инструмента. Всему этому мы были несказанно рады.

По распоряжению командования соединения все медикаменты, перевязочный материал, а также парашюты, которые с успехом можно было использовать вместо бинтов, распределили между партизанскими бригадами и отрядами.

Конечно, медикаменты, присланные с Большой земли, не могли полностью покрыть наши нужды, но все же оказались значительным подспорьем. Основным же источником для получения медикаментов служили полесские леса, целебные травы, которые в них росли, — наша партизанская аптека.

Еще одним источником были медицинские учреждения, где работали советские медики, которые по разным причинам не могли эвакуироваться и остались на временно оккупированной врагом территории. Как правило, это были патриоты, помогавшие нам чем только могли. Через связных и других подпольщиков они переправляли медикаменты в партизанские отряды. Зачастую при первой же возможности сами уходили в партизаны, прихватив с собой что-нибудь из медикаментов и инструментария.

Так оказался в партизанах, например, Михаил Дмитриевич Михейчик. До войны он практиковал в деревне Потичево Смолевичского района. Когда враг захватил родную деревню, сумел быстро наладить связь с партизанами, стал регулярно снабжать их медикаментами, перевязочными материалами. Немцы и полицаи стали подозревать его в этих связях. Над смелым доктором сгустились тучи, и он, прихватив с собой что мог из медикаментов, ушел в партизаны. Вскоре он стал одним из самых популярных партизанских врачей.

Примерно таким же образом оказались у нас в бригаде медицинская сестра Мария Даниловна Соколовская, врач Федор Михайлович Казакевич и многие другие.

О некоторых из них хотелось бы рассказать подробнее.

* * *

Федора Михайловича Казакевича война застала в Ленинграде, где он получал специальность стоматолога в военном зубоврачебном училище имени Н.А.Щорса. В первый же день воины молодой медик подает заявление в военкомат и уходит добровольцем на фронт. В октябре сорок первого в одном из тяжелых боев под Вязьмой его ранило осколком в голову. Когда пришел в себя, оказался уже в плену. Начались мытарства, через которые прошли многие из нас: несколько пересыльных лагерей, где чудом оставался жив, потом стационарный лагерь для военнопленных в Бобруйске.

Бобруйск — родина Казакевича. Отсюда он уезжал в Ленинград, здесь оставалась мать-старушка. Ему удалось каким-то образом подать ей весточку. И вот однажды утром мать оказалась у колючей проволоки. Тяжелой была эта встреча. В страшно худом, обросшем человеке, одетом в тряпье, с забинтованной головой мать едва узнала своего сына. А когда узнала, закричала: "Федя!" — и бросилась на проволоку. Тотчас же прикладом автомата была отброшена прочь.

Матери и сыну удалось сказать друг другу несколько слов. Федя попросил помочь ему вырваться из лагеря. Матери были известны случаи, когда комендант лагеря отпускал пленных по ходатайству родственников. Она пошла к нему. Но комендант в тот день был не в духе. Несмотря на то, что мать показала ему документы, свидетельствовавшие, что Федор Михайлович Казакевич — ее сын, он отказался отпустить пленного. Много пришлось ей походить к коменданту, много пролить слез! Наконец Федор пришел домой.

Вскоре Казакевич устроился зубным врачом в городской поликлинике и сразу же настойчиво стал искать связи с партизанами. Он знал, что в лесах под Бобруйском они есть. Не раз они давали о себе знать смелыми диверсиями и налетами на врага. Но как к ним попасть?

Помог случай. Однажды на прием к зубному врачу пришел подвыпивший полицейский Роман Макеев. Пока Казакевич осматривал больного, готовил инструмент, чтобы выдернуть зуб, болтливый полицейский успел похвалиться, что партизанам вот-вот наступит конец. В Бобруйске, мол, формируется большой карательный отряд эсэсовцев, который готовит крупную вылазку против партизан.

— В этой карательной операции, — сообщил Макеев, — будут участвовать даже танки.

Полицейский ушел, а Казакевич в тот день больше уже не принимал больных. Дома он сказал матери, что уходит к партизанам. Он торопился, нужно было до наступления комендантского часа выбраться из города.

Казакевич шел к партизанам не с пустыми руками. Весть, которую он нес, помогла бы им своевременно принять контрмеры. Но в тот раз к партизанам он не попал. Когда подходил к деревне Киселевичи, вдруг из кустов услышал резкий окрик:

— Хальт! Хенде хох!

На дорогу выбежали немцы с автоматами. Казакевич напоролся на засаду.

Его привели в Бобруйск, бросили в тюремную камеру. Два дня арестованного никуда не вызывали, а на третий повели на допрос. Допрашивали в помещении СД, которое обосновалось в бывшем здании кинотеатра. Следователь долго допытывался, куда шел Казакевич, зачем. И неизменно получал один и тот же ответ:

— Выпимши был, господин обер-лейтенант... А пьяного человека, сами знаете, водка ведет. Вот и заблудился...

Улик против Казакевича не было никаких, его снова вернули в камеру.

Через несколько дней всех арестованных, а их было 18 человек, отвезли на станцию Березина, погрузили в вагон и отправили. Ночью Казакевич на ходу поезда выпрыгнул из вагона. До утра шел по лесу, а когда рассвело, решил день отсидеться в копне сена. Залез поглубже и уснул. Проснулся под вечер. Вылез из сена и увидел на лугу четырех в гражданском, но с винтовками. Это была диверсионная группа Николая Семенчука из отряда имени Ворошилова нашего соединения. Подрывники возвращались с задания. Казакевич вышел им навстречу...

Так мы заполучили первого в бригаде зубного врача. Теперь партизанам можно было оказывать квалифицированную стоматологическую помощь.

Нелегок был путь к партизанам и медицинской сестры Ирины Гордеевны Калиновской, моей первой помощницы. Родилась она в местечке Старосельцы Белостокской области. Каторжной была жизнь белорусов под гнетом помещичье-буржуазной Польши. Тяжело было белорусским детям получить образование, еще труднее — найти работу. Родители Ирины решили наперекор всем трудностям вывести дочь "в люди". Способная девочка окончила Старосельскую среднюю школу, поступила в фельдшерское училище в Вильно. За учебу надо было платить, а денег родители не имели. Ирина пошла работать санитаркой в городскую больницу.

Несмотря на все трудности, Ирина успешно окончила фельдшерское училище, поступила работать в Белостокскую городскую больницу, а перед самой войной перешла в военный госпиталь. Самым большим событием в жизни молодого фельдшера было установление Советской власти в районах бывшей Западной Белоруссии. Теперь она наконец смогла забрать к себе родителей, зажить счастливо. Но счастье это было недолгим. Началась война. В первый же день в госпиталь стали поступать раненые, а 26 июня был получен приказ эвакуироваться.

Ирина сопровождала машину с ранеными в Минск. Были уже недалеко от города, когда узнали страшную весть: в столице враг, дорога перерезана немецкими танками. Те, кто мог самостоятельно передвигаться, ушли через леса и болота на восток. Но в машине были и тяжелораненые. Ирина решила остаться с ними, разделить их участь.

Захватив машину, немцы направили ее в Слуцк, в лагерь для военнопленных. Впереди и сзади шли машины врага. Двигались в темноте. Немцы тщательно соблюдали светомаскировку. Воспользовавшись темнотой, на одном из поворотов, когда машины фашистов потерялись из виду, Ирина приказала шоферу свернуть на проселок и остановиться в лесу. Побег оказался удачным. Фашисты не заметили исчезновения машины.

Так они очутились в селе Шищицы. Здесь добрые люди накормили раненых и их смелую проводницу, переодели всех в гражданскую одежду и посоветовали Ирине везти людей в Гресскую больницу. Сказали, что главврач больницы Юрий Георгиевич Войчик в беде не оставит.

Ирина послушалась совета. Юрий Георгиевич действительно тепло принял раненых, разместил их по палатам вместе с больными местными жителями. Предложил Ирине работать в больнице санитаркой. Жить она стала у медсестры Фени Тарасевич, матери троих детей. Работала самоотверженно, делала все, чтобы поскорее поставить своих раненых на ноги. Но позже стала выполнять и другие обязанности.

Юрий Георгиевич Войчик создал подпольную группу, куда кроме Ирины вошли и другие медработники: Лида Ковалева, Аня Соболевская, Феня Тарасевич, Мария Паткевич, Галина Жук, Иван Клебанович со своей семьей. Подпольщики начали понемногу активизировать свои действия.

В обязанности Ирины входило держать связь с людьми, которые доставали оружие для бойцов, направляемых после выздоровления к партизанам. Винтовки и боеприпасы она получала в деревне Поликарповка у подпольщиков Виктора Тишкевича и Василия Матусевича. Оружие приносила домой в разобранном виде. А ночью приходили выздоравливающие, собирали его и уносили в больницу. Ирине не раз приходилось спать на койке, где под матрацем лежало оружие.

В сентябре сорок первого бывшие раненые организовали под Греском партизанский отряд. Командиром стал Виктор Курганов. В армии он был политруком. Комиссаром — Алексей Тишкевич. С этим небольшим отрядом Ирина держала постоянную связь, информировала его о всех намерениях и делах фашистов в гресском гарнизоне.

В начале октября немцы привезли в больницу тяжелораненого лейтенанта Михаила Михайловича Лебенкова. Прикрывая отход партизан, он был ранен в грудь и руку, потерял сознание и был схвачен фашистами. Положение раненого казалось безнадежным. Несколько суток он не приходил в сознание, но каждый день немцы справлялись о состоянии лейтенанта. Они надеялись получить от него сведения о расположении партизанского отряда и его численности. Весь персонал больницы ухаживал за Лебенковым, делал все, чтобы спасти ему жизнь. И он выжил, стал поправляться. А в своих докладах немецкому офицеру главврач сообщал, что раненый в плохом состоянии, вот-вот умрет.

Когда лейтенант пришел в себя, Юрий Георгиевич рассказал ему о подпольной группе, попросил помочь установить связь с партизанским отрядом. Лебенков дал пароль для явки, указал местонахождение отряда. На встречу с комиссаром была направлена Ирина. Встретились они в деревне Гацуки. Ирина рассказала комиссару о том, что Лебенков у них в больнице, поправляется, но не сегодня завтра немцы могут взять его на допрос.

Тут же был разработан план возвращения Лебенкова в отряд. Ирина должна была переправить его из больницы в деревню Камень. Лебенков благополучно вернулся к своим.

На следующий день главврач доложил немцам, что больной убежал. Гитлеровцы заподозрили неладное. Они установили слежку за Ириной. Чтобы отвести подозрение от остальных членов группы, Юрий Георгиевич разрешил ей уйти в партизаны. Решение оказалось своевременным. Только Ирина вместе с последней группой выздоравливающих покинула больницу, явились немцы. Ничего не подозревавшая Ирина отвела своих людей к партизанам и вернулась в больницу, чтобы взять немного медикаментов и бинтов. Едва ступила на порог, как медсестра Лида Ковалева, дежурившая в ту ночь, тревожным шепотом сообщила:

— На твоей квартире засада... Беги!

Ирина вернулась в отряд.

Своим путем пришел к партизанам и немецкий батальонный врач Ганс Виер. Мобилизованный в фашистскую армию в первые дни войны, он долго и настойчиво искал удобного случая, чтобы оказаться в стане борцов с фашизмом. Наконец такой случай представился. В тимковичский гарнизонный госпиталь немцы положили захваченного в плен тяжелораненого партизана. Они надеялись заполучить от него необходимые сведения об отряде, в котором он сражался.

Виер выходил раненого, а когда тот смог уже самостоятельно передвигаться, признался, что готов сам перейти к партизанам. Они бежали вдвоем, захватив с собой батальонную аптеку. Виер стал работать врачом в отряде имени Щорса.

К середине 1943 года наше соединение значительно пополнилось медицинскими работниками. Теперь уже можно было вплотную Заняться вопросами усовершенствования структуры санитарной службы в бригадах и отрядах.

* * *

Структуру санитарной службы в нашем Минском соединении установили следующим образом. Во главе стоял начальник санслужбы соединения, которому подчинялись начальники санитарных служб бригад. В каждом отряде также был начальник санитарной службы, имевший в своем подчинении фельдшера или медицинскую сестру и несколько санинструкторов.

В 1942 году, когда минские и полесские партизаны были объединены в одно Минско-Полесское соединение, главврачом у нас был заслуженный врач БССР Василий Парфенович Лаптейко. Я исполнял обязанности его заместителя. После разделения В.П.Лаптейко стал начальником санитарной службы Полесского партизанского соединения, я же остался в Минском. В мае 1943 года в связи с формированием комсомольско-молодежной бригады, которую намечалось послать еще глубже в тыл противника, меня перевели в бригаду имени Гуляева, где в то время командиром был Андрей Тихонович Чайковский. Этой же бригаде подчинили отряд имени Ворошилова под командованием Владимира Кирилловича Яковенки.

После моего перевода в бригаду имени Гуляева санитарную службу в Минском соединении возглавил начальник санслужбы партизанской бригады имени Пономаренко С.М.Швец. Семен Миронович был наиболее опытным из нас. Небольшого роста, курносый, с пышной шапкой каштановых волос, он немного прихрамывал. Хромота — результат перенесенного перелома, полученного во время спортивных занятий в военной школе, где он готовился стать кадровым командиром. Несмотря на это, был он очень деятелен, подвижен, за день успевал сделать так много, что мы удивлялись, когда он отдыхает!

Сын бедного сапожника, он с детства мечтал стать военным. Казалось бы, мечта его осуществляется — поступил в военную школу, успешно ее заканчивал.

Идея посвятить себя медицине появилась у Семена Мироновича во время болезни, связанной с переломом ноги. После выздоровления в 1931 году он поступил в Минский медицинский институт, а в 1936 году успешно его окончил.

Врачебную деятельность начал в Холопеничской районной больнице. Потом был переведен главврачом в Логойскую районную. Здесь и застала его война.

С первых же дней — в рядах Красной Армии. 5 июля 1941 года полк, в котором служил Швец, попал в окружение в районе Бобруйска. С большим трудом Семену Мироновичу удалось избежать плена. Переодевшись в гражданскую одежду, он подался в Глуск, по по дороге несколько раз наткнулся на фашистов и решил уйти в славковичские леса. Здесь и встретился с партизанами отряда А. И. Далидовича. Вскоре отряд вырос в бригаду, где Швецу поручили возглавить санитарную службу.

Много сделал этот опытный врач для улучшения лечения и профилактики в отрядах бригады. И оперировал он, так же как и мы, очень часто, и изыскивал средства для консервативной терапии ряда заболеваний, и готовил санитарных инструкторов для взводов и отделений. И все это не в ущерб своей деятельности на посту начальника санитарной службы бригады.

В мае 1943 года мы с ним расстались, а снова встретились лишь спустя 25 лет. За эти годы Семен Миронович очень постарел, однако своего служения медицине не оставил. Он продолжает лечить больных в одной из клиник Минска.

Долго сидели мы с ним за чашкой чаю, вспоминали те суровые годы, боевых друзей, коллег-медиков. В тот вечер рассказал мне Семен Миронович случай, о котором раньше никогда не упоминал. Хочется кратко пересказать его.

Это произошло осенью 1943 года. Я в то время со своей бригадой был в районе пинских лесов, Швец оставался в деревне Репин при штабе Минского соединения. Немцам каким-то образом стало известно, что в деревне располагается штаб соединения. Они решили одним ударом его уничтожить. И вот однажды ясным осенним утром на деревню налетели самолеты врага, стали безжалостно ее бомбить. Много в тот день было жертв среди партизан, особенно среди мирных жителей — женщин, стариков, детей.

Всю ночь, ни на минуту не прерываясь, врач оказывал помощь пострадавшим. К утру все раненые партизаны и местные жители были рассредоточены по отрядам. Такая мера предосторожности оказалась своевременной. Когда Швец со своими помощниками последним покидал деревню, с другого конца в нее ворвались фашисты. Но они нашли лишь пустые хаты.

Начальники санитарных служб бригад, как правило, были хирургами и, естественно, помимо своих служебных обязанностей, продолжали оказывать раненым, местным жителям медицинскую, а при необходимости и хирургическую помощь. Кроме того, они были в ответе за состояние противоэпидемической работы, объем которой также неуклонно возрастал.

Конечно, наиболее сложные виды операционной помощи оказывались в бригадном госпитале. Но если уровень подготовки бригадных врачей не позволял сделать нужную операцию, то приглашался более опытный хирург из штаба соединения соседней бригады. Наконец, если все же своими силами мы не могли оказать должной помощи раненому, он отправлялся на Большую землю самолетом.

Все неотложные операционные вмешательства бригадные врачи осуществляли непосредственно в отрядах, где были свои санчасти. Там же мы обеспечивали и различную консультативную помощь раненым и больным партизанам. Но в любом случае для всех наших медико-санитарных подразделений характерной была большая маневренность, при которой обязательно обеспечивались правильный метод лечения и сохранность медикаментов, инструментария.

Немало было случаев, когда при сложных ситуациях нам приходилось прятать в лесных тайниках медикаменты и инструментарий, а потом, после разрядки обстановки, доставать их. Довольно часто раненых и тяжелобольных переносили на труднодоступные островки в болотах, оставляли при них медицинского работника, а потом возвращались за ними.

* * *

10 мая 1943 года я прибыл в расположение 99-й партизанской бригады имени Гуляева, которая дислоцировалась в Славковичском сельсовете Глусского района. Штаб бригады размещался в лесу, в урочище, которое партизаны назвали гуляевскими лагерями. Приехал я туда на повозке, привез с собой немного медикаментов, небогатый свой хирургический инструментарий, пару парашютов. Вместе со мной прибыла медсестра Мария Леонтьевна Вежновец, с которой мы незадолго перед этим поженились.

Командир бригады Андрей Тихонович Чайковский и начальник штаба Василий Максимович Середин встретили нас очень радушно. Знакомиться нам не нужно было, до этого мы не однажды встречались в штабе соединения, поэтому разговор сразу принял деловой характер. Андрей Тихонович рассказал о задании, полученном в связи с рейдом бригады по тылам противника, сообщил о задачах, которые встают перед санитарной службой. В частности, он известил, что положение мое несколько облегчается тем, что местных партизан, которые связаны с семьями, и бойцов более пожилого возраста решено не брать в этот трудный переход, бригада обновляется более молодыми народными мстителями.

— А в остальном, — продолжал он, — ничего утешительного сказать не могу. Бои предстоят тяжелые, а у нас на четыре отряда до тебя не было ни одного врача и всего два средних медработника — Вера Мартинович и Юлия Пантелеенко. Не могли они справиться вдвоем, обходились частенько самопомощью. Так что работы тебе хватит. Ну, отдыхай, а завтра за дело!

Разместили нас в отдельной землянке. Весь вечер Мария устраивалась на новом месте, потом, усталая, уснула, а ко мне сон долго не шел. Все размышлял о том, с чего же начинать работу в бригаде, как организовать дело, чтобы от каждого медработника добиться наибольшей отдачи. Ведь, собственно, начинать нужно было на пустом месте.

Утром явился к комбригу, попросил разрешения приступить к знакомству с отрядами.

— Хорошо, — ответил Андрей Тихонович. Потом подозвал к себе молодого паренька.

— Вот тебе в помощь Ванюшка. Парень шустрый, смекалистый, исполнительный. Подучи его вашему делу, будет он тебе хорошим помощником.

Андрей Тихонович не ошибся, Ванюшка действительно оказался исполнительным и добросовестным хлопцем. Стал он хорошим санинструктором, прекрасным эвакуатором, то есть человеком, который при боевых операциях сопровождал раненых с поля боя к медпункту.

С Иваном мы побывали во всех четырех отрядах бригады, познакомились с медсестрами Верой и Юлией. Из рассказов девушек узнал, что они делали все: и на поле боя перевязывали раненых, и на своих плечах выносили их к медпункту, и лечили как могли. А при необходимости звали на помощь доктора Швеца. Они искренне были рады тому, что в бригаде появился свой врач, обещали оказывать мне всяческую помощь и поддержку.

Познакомился я и с командирами отрядов — Цикунковым, Грабко, Хорохуриным и Крюком. Поговорил с каждым. Все они также обещали мне содействие и поддержку.

Возвратившись в штаб бригады, изложил Андрею Тихоновичу свои соображения по поводу мероприятий, которые предстояло осуществить прежде всего. Во-первых, необходимо создать бригадный госпиталь. Для этой цели надо выделить три землянки. Одна — для операций и перевязок, вторая — для размещения раненых и больных...

— Не много ли? — усомнился Чайковский.

— А третья, — продолжал я, — будет предназначена для инфекционных больных. Таким образом, мы получим возможность госпитализировать всех раненых и тяжелобольных. Часть землянки, где живем мы с Марией, отведем под аптеку. При каждом отряде будет своя санчасть, а в каждой роте по меньшей мере должен быть один санинструктор.

— Вот слушаю я тебя, доктор, — вмешался в разговор начальник штаба Середин, — и думаю: наверное, у Друяна в лесу где-то медицинский институт запрятан. Госпиталь... В каждом отряде своя санчасть... Санинструкторы в ротах... Где же ты людей возьмешь?

— Вот об этом я и хотел с вами поговорить, — подхватил я. — Для начала надо правильно распределить те кадры, которые у нас есть. Не обязательно Вере и Юлии работать вместе, это лишь усложняет дело. Пусть одна пойдет к Хорохурину, а вторая — к Крюку. Мария пусть будет медсестрой у Цикункова, а что касается Грабко, то у него есть две подрывницы... Немного их подучить — вот вам и два санинструктора. А вообще, подготовка санинструкторов — наша первейшая задача, — закончил я.

— Что же, все резонно, — развел руками Чайковский. — Возразить ничего не могу.

Далее попросил, чтобы мне выделили одного человека для организации питания больных и раненых и повозку. И, наконец, напомнил командованию, что необходимо серьезнейшим образом подумать об организации медицинской помощи местному населению.

Вопрос о медицинском обслуживании населения на временно оккупированной территории был у нас одним из самых важных. Ведь немецкие оккупационные власти не заботились о людях, которые оказались у них в тылу. Наоборот, многие официальные документы, теперь нам известные, убеждают, что постепенное истребление белорусского народа было запланировано гитлеровцами. Поэтому о сохранении здоровья мирных жителей нужно было в первую очередь думать нам, партизанским медикам. И помимо всего прочего, любой случай вспышки инфекционных болезней среди мирных жителей мог грозить и нам, партизанам, потому что контакты с населением у нас всегда были очень и очень тесными.

Не удивительно, что медицинская помощь населению у нас предписывалась соответствующими приказами. Вот что, например, говорилось в приказе No 21 от 21 июля 1943 года: "...Медперсоналу бригады два раза в педелю по средам и субботам организовывать в деревнях дислокации отрядов амбулаторный прием гражданского населения с 12.00 до 15.00...".

В соответствии с этим во время остановки отрядов в деревнях мы размещали нашу медчасть по хатам таким образом, чтобы можно было организовать нормальное лечение не только раненых и больных партизан, но и гражданского населения.

План мой был полностью одобрен командованием бригады, в помощь выделено необходимое количество людей, для операционной и перевязочной начали строить землянку. К концу мая она была построена, получилась просторной и светлой. Потолок и стены мы обили парашютной тканью, в центре поставили операционный стол, который одновременно служил и перевязочным. Кроме того, партизаны соорудили мне небольшой столик для инструментов и шкаф для медикаментов. Не раз посещал эту землянку Андрей Тихонович Чайковский и всегда оставался доволен.

Вообще, надо отметить, что в становлении санитарной службы бригады Андрей Тихонович принимал самое деятельное участие. В решении любого вопроса он всегда шел мне навстречу, помогал как только мог. Отвага и решительность сочетались в этом человеке с безграничной добротой к людям. Сибиряк, попавший в окружение на белорусской земле и оставшийся здесь воевать, он пользовался огромным уважением среди партизан.

Параллельно с решением вопросов, связанных с лечением больных и раненых, я приступил к подготовке группы санинструкторов. Для этой цели в отрядах было отобрано несколько женщин и молодых парней. В июне состоялся первый выпуск. Мы подготовили 19 санинструкторов, научив их быстро и правильно накладывать асептическую (стерильную) повязку, жгут, шину или лубок при переломах, вообще на поле боя оказывать первую неотложную помощь раненому. Таким образом, теперь уже не только роты, но и большинство взводов имели своего санинструктора.

Постепенно в бригаде сложилась следующая схема ее санитарной службы. При штабе бригады был начальник санитарной службы, которому подчинялись начальники санитарных частей всех четырех отрядов. Санчасть отряда объединяла ротных медсестер или санинструкторов. Начальник санслужбы бригады являлся одновременно и начальником госпиталя. В бригадном госпитале имелись операционное, терапевтическое и отдельно инфекционное отделения. Была у нас также небольшая аптека, которой заведовала Мария Вежновец.

Санитарная служба бригады значительно окрепла после того, как в нее влился отряд имени Ворошилова. Произошло это в сентябре 1943 года. Возвратившись как-то из очередной поездки в отряд имени Жукова, я застал возле штаба необычное оживление. В чем дело? Оказывается, в бригаду прибыл отряд имени Ворошилова. Я соскочил с коня, передал санитарную сумку Ивану, заторопился в штаб. Здесь тоже было многолюдно. Среди наших командиров много незнакомых мне людей. За столом Андрей Тихонович Чайковский и человек, которого я где-то видел. Но где? Вот человек со знакомым лицом поднял на меня глаза, обрадованно заулыбался, воскликнул:

— А-а, доктор! Вот и снова встретились!

Я наконец вспомнил. Яковенко! Владимир Кириллович, командир отряда имени Ворошилова. Помнится, мы несколько раз встречались, когда я работал при штабе соединения. Он заходил ко мне попросить немного медикаментов, перевязочного материала. Но теперь Яковенко оказался моим непосредственным начальником. По приказу командования соединением Владимир Кириллович назначался командиром бригады, Андрей Тихонович Чайковский стал комиссаром, Василий Максимович Середин оставался в должности начальника штаба.

С приходом к нам отряда имени Ворошилова значительно укрепился и состав медработников бригады. К нам пришли два опытных врача — Дементьева и Казакевич, медицинские сестры — Сергейчик, Шудро, Соколовская. Теперь уже три отряда имели своих врачей, в каждом было по две медсестры.

* * *

На следующий день новый комбриг объездил отряды, познакомился и с нашей медслужбой. Он положительно отозвался о работе медиков, одобрил структуру санслужбы бригады. Побеседовал с медицинскими сестрами, с больными и ранеными, дал нам несколько советов. Потом обратился ко мне:

— Вот что, доктор! Со своими заботами приходи ко мне в любое время дня и ночи. Здоровье наших людей — на первом месте!

Слова эти мне понравились. И как я позже убедился, Владимир Кириллович всегда был хозяином своего слова.

Помню, первое знакомство с Яковенко состоялось в октябре 1942 года. Однажды рано утром, вскоре поели получения с Большой земли партии медикаментов, в медчасть соединения, прихрамывая, вошел молодой человек в белом полушубке, при полном вооружении. Приятной наружности, подвижный, умные с хитринкой глаза. Присел на табурет, стал рассказывать:

— Бой был жаркий, гитлеровцам всыпали как следует. Но сам понимаешь, доктор, и у нас много раненых...

Беседа свелась к тому, с чем в то время приходили все командиры отрядов: как получить побольше медикаментов, перевязочных материалов.

Я выделил ему, что мог. Яковенко ушел довольный. Мне тогда он понравился своей хитринкой, за которой угадывалась большая доброта к людям, обаятельной улыбкой, логичностью и убедительностью доводов. Еще подумал тогда, что хорошо было бы работать в одном коллективе с этим человеком.

И вот новая встреча. Я рад был ей, потому что знал — и в роли начальника Владимир Кириллович будет таким же принципиально требовательным, заботливым и внимательным. О том, что командир он незаурядный, я слышал давно.

Действительно, с его приходом бригада значительно усилила боевую активность. Все чаще отряды стали уходить на выполнение боевых заданий. Конечно, увеличилось количество раненых, но к тому времени санслужба бригады значительно окрепла и каждому раненому мы могли уделить максимум внимания.

Выходец из простой крестьянской семьи, Владимир Кириллович до войны окончил деревообрабатывающий техникум, активно посещал аэроклуб. Его влекло к себе небо, и когда на нашу страну напали фашисты, он уже был авиатором. В одном из боев с гитлеровскими стервятниками самолет, на котором Яковенко был воздушным стрелком-радистом, сбили, сам он получил тяжелое ранение. Его подобрали местные жители, выходили, помогли связаться с подпольной группой Химичева в Бобруйске.

Так началась патриотическая деятельность Владимира Кирилловича в тылу врага. Когда руководство подпольем послало его в партизаны, он быстро вырос от рядового бойца до командира отряда.

О раненых заботились все, особенно комбриг.

Однажды взрывом гранаты было ранено десять партизан. Их доставили сначала в деревню Стрижи, где оказали первую помощь, затем переправили в деревню Зорька, где мне с медсестрами Вежновец и Огур пришлось провести у коек раненых более двух суток.

Мы сделали все, что смогли, но нескольким раненым требовалась более квалифицированная медицинская помощь, которую можно было оказать только на Большой земле. Владимир Кириллович быстро организовал транспорт для переправки раненых в деревню Зорька, затем по его инициативе собрали необходимый перевязочный материал у местного населения. А когда было окончательно установлено, что некоторые раненые нуждаются в срочной транспортировке на Большую землю, немедленно выехал в штаб соединения. И все тяжелораненые были своевременно эвакуированы в советский тыл. Как мы потом узнали, все они выздоровели. Лишь один человек умер в самолете в результате внезапного легочного кровотечения.

Выполняя различные боевые задания, бригада много и часто перемещалась. И каждый раз приходилось оборудовать новый пункт санитарной службы: то ли строить землянку, то ли приспосабливать хату в деревне, то ли сарай. Но всегда к началу боевых действий госпиталь наш был готов к приему раненых. И в нем обязательно была операционно-перевязочная комната.

Даже при относительно спокойной обстановке мы всегда строили в лесу, неподалеку от деревни, запасную санчасть. Это гарантировало нас от любых неожиданностей.

Например, когда мы располагались в Славковичском сельсовете, санчасть была развернута в деревне Зорька. Местные жители уступили нам большую двухкомнатную хату. В одной комнате по традиции разместилась операционно-перевязочная, во второй — аптека и приемная. Всех раненых и больных мы разместили по хатам. Казалось бы, условия неплохие, но все равно в лесу, в нескольких километрах от деревни, в лагере бригады одну землянку мы отполи под санчасть. Эта землянка потом нас здорово выручила.

Вскоре в большинстве бригад Минского соединения были оборудованы госпитали, которые располагались на их основных базах. А там, где позволяли условия, небольшие госпитали были организованы в отрядах. Например, в отряде "Гвардеец" был развернут стационар на 8 коек, во 2-м отряде "Большевик" — небольшой стационар для общих больных и изолятор на 12 коек для инфекционных больных. В 1-м отряде "Большевик" было два отделения — для общего профиля и инфекционных больных, на 8-12 коек каждое. А в бригаде "Железняк" кроме двух стационарных отделений для больных общего профиля устроили изолятор на 5 коек для инфекционных больных.

* * *

В декабре 1943 года весь командный состав вызвали в штаб бригады на совещание. Накануне Яковенко, Чайковский и Середин побывали в штабе соединения. Следовательно, решили мы, предстояло новое боевое задание. Так оно и оказалось. Когда все собрались, комбриг сообщил, что штаб Минского соединения на основании указаний ЦК Компартии Белоруссии перемещает ряд партизанских бригад из восточных районов в западные. Это вызвано приближением фронта. Наша бригада уходит в Брестскую область. На месте остается лишь отряд имени Жукова, где командиром Алексей Крюк.

Путь предстоял нелегкий. Рейд мы должны совершить через районы с частыми вражескими гарнизонами. Бросок предполагался километров на пятьсот, в зимнюю стужу, местами по бездорожью Поэтому нужно подготовить санитарный обоз, вооружение, продукты питания и т.п.

— Тебе, доктор, тоже есть над чем подумать, — обратился ко мне Яковенко. — Чтобы в дороге никаких ЧП...

Я это хорошо понимал и, возвратившись к себе, стал тщательно обдумывать, как лучше подготовиться к предстоящему рейду. Нужно было в первую очередь предпринять ряд мероприятий для предупреждения отморожений, с учетом этого укомплектовать санитарные сумки всем необходимым. Предстояло идти по незнакомой местности, переходить через активно действующие железные и шоссейные дороги, по льду через реки с сотнями тяжело нагруженных саней. И каждый такой рубеж таил в себе любые неожиданности. Ко всем им мы должны быть готовы...

Назавтра я собрал всех медиков бригады. Снова обсудили вопросы, связанные с предстоящим походом. Договорились, что в каждом подразделении проведем беседы с бойцами, где основной упор сделаем на профилактику отморожений. Главное для всех — больше двигаться, меньше ехать, у тех, кто недостаточно тепло обут, ноги должны быть смазаны говяжьим жиром или специальной жидкостью, которую мы начали готовить. Медики обязаны проследить, чтобы к началу похода было заготовлено как можно больше унт из говяжьих кож, которые можно было бы надевать прямо на основную обувь.

Особое внимание уделили раненым. Для тех, кто не сможет самостоятельно передвигаться, начали заготавливать различные одеяла, ряднушки, зипуны. Проследили также, чтобы в каждые сани положили достаточно соломы.

На случай предстоящих боев каждый начальник санслужбы отряда создал определенный запас медикаментов, перевязочных материалов, шин для иммобилизации при переломах конечностей. Типовых проволочных шин у нас не было, заготавливали импровизированные — лубки из обрезков фанеры, дубовой коры и т.д.

Объем работ оказался большим, а сроки были ограничены. Но помогали нам все партизаны. Особенно отличились наши славные разведчики — Саша Четверяков, Николай Дешевой, Николай Семенчук и другие. Они постарались достать побольше перевязочного материала, медикаментов, инструментария. Таким образом, к началу похода мы располагали вполне удовлетворительным запасом необходимых медикаментов.

Так, набор каждой санитарной сумки состоял из 15-20 индивидуальных пакетов, 8-10 штук шин-лубков, 2 жгутов из парашютных тросов, 100 граммов ваты, флакона йода и валерианы, настоенной на самогоне, 50 граммов специальной мази для профилактики отморожений. Кроме того, начальники санслужб отрядов имели дополнительно кое-какой инструментарий, а я вез набор инструментов, сделанных Тенгизом, приобретенных разведчиками или присланных с Большой земли.

Для обслуживающего персонала нашей медчасти командование бригадой выделило десять саней.

Через несколько дней пути мы вошли в леса Стародорожского района, где вскоре встретились с партизанами бригады имени Александра Невского. Этой бригадой до своей героической смерти командовал Дмитрий Гуляев, имя которого носила наша бригада.

Товарищи по оружию встретили нас радушно, разместили на отдых в деревне Долгое. Пока рейд проходил благополучно. Никаких ЧП не произошло, все были здоровы. Хорошая подготовка к походу оправдывала себя. Мы осмотрели каждого бойца и убедились, что наставления наши выполняются строго.

Отдохнув, двинулись дальше. Ночью тихо, без боя перешли железнодорожное полотно и вскоре были у районного центра Телеханы Пинской области. Разведчики сообщили, что там располагается крупный немецкий гарнизон. Но городок как раз на нашем пути, обходных дорог мы не знали, и командование бригады приняло решение разгромить гарнизон.

Первой на штурм двинулась ударная группа во главе с начальником бригадной разведки Сашей Четверяковым. Без выстрела она заняла мост, броском ворвалась в городок. Здесь завязался бой. Но немцы не выдержали натиска, отстреливаясь, стали отходить в сторону Пинска.

У нас появились раненые. Им мы оказывали первую помощь на медпункте, который развернули в полукилометре от Огинского канала.

К полуночи райцентр освободили от врага. На улицы хлынул народ. До этого партизан здесь никто не видел, лишь слышали о них. И вот наконец перед местным населением настоящие партизаны. Вначале жители отнеслись к нам довольно настороженно, ведь немцы долгое время вдалбливали им, что партизаны — бандиты и насильники. Но когда мы стали раздавать продукты из запасов, отбитых у врага, недоверие растаяло.

За счет немецкой аптеки мы пополнили свои запасы медикаментов и перевязочного материала.

Бригада пробыла в Телеханах несколько дней и провела это время не напрасно. Командиры, политработники встречались с местным населением, рассказывали об успехах партизанского движения на временно оккупированной территории, о положении на фронте. Медики организовали прием больных, которых, кстати, было здесь немало. Это еще больше укрепило наш авторитет среди жителей. Когда оставляли районный центр, провожать нас вышло почти все население. Нам жали руки, желали успехов в боях с фашистами.

Через двое суток мы достигли Мотоля и остановились в деревне Тышковичи. Руководство бригадой посетило штаб Брестского соединения. Возвратившись, сообщило, что на ближайшее время Тышковичи становятся нашей основной базой. Нам поставили задачу — проводить диверсии на железнодорожных коммуникациях Брест — Лунинец, Барановичи — Лунинец, Брест — Барановичи. Именно по этим дорогам шло снабжение вражеских войск, находящихся на фронте.

В соответствии с полученным заданием было организовано и медицинское обслуживание. С каждой уходящей на задание группой посылался один медработник. В деревне Тышковичи в одной из хат мы оборудовали перевязочную и аптеку, несколько домов отвели для размещения раненых и больных. Кроме того, на одном из островов в болотистых лесах неподалеку от фольварка Миничи построили два помещения, где планировали разместить инфекционных больных. В случае острой нужды эти помещения можно было использовать и для размещения раненых.

Остров был неприметным со стороны, в случае временного ухода из зоны раненых и больных можно было оставить на нем до нашего возвращения. Завезли необходимый запас медикаментов и продуктов.

Вскоре в связи с вражеской блокадой мы покинули Тышковичи. Основным местом дислокации стал район Телехан. В большом лесу недалеко от Святой Воли оборудовали новую базу. Приступили к строительству госпиталя. Землянку сделали просторной, светлой, изнутри обили парашютной тканью. Партизанские умельцы смастерили стол для перевязок и операций, сделали топчан, столик для инструментария.

Рядом с операционной соорудили еще две землянки для общих больных, немного в сторонке — землянку для инфекционных, в основном тифозных больных, которые с весны 1944 года стали у нас появляться.

Таким образом, под Телеханами мы имели целый больничный городок. Медицинское обслуживание партизан снова было организовано на должном уровне.

* * *

В конце 1943 и начале 1944 года основной заботой медицинских работников бригады стало поддержание строгого санитарно-эпидемического режима партизанами. Угроза заноса паразитарных тифов, других инфекционных заболеваний была очень значительной. Местное население находилось в очень тяжелом положении. Скученность в жилых помещениях, отсутствие даже самого необходимого минимума моющих и дезинфицирующих средств — все это способствовало возникновению таких грозных эпидемических заболеваний, как сыпной тиф и другие.

Фашисты между тем сознательно способствовали распространению этих болезней среди населения.

Огромный объем работ провели партизанские медики, чтобы не допустить распространения инфекционных болезней. А ведь нам пришлось труднее, чем медикам регулярной армии. Там обязательно функционировали специальные подразделения, такие, как банно-прачечные дезинфекционные поезда, дезинфекционные отряды и бани, обмывочно-дезинфекционные роты. Мы, естественно, всего этого были лишены. И приходилось эту задачу решать исходя из наших возможностей.

В каждом отряде, где бы он ни останавливался, первым делом оборудовали обычную русскую баньку, с камушками, большим котлом. Вместо котла зачастую применяли обычные металлические бочки. Выделяли специальных истопников, и весь личный состав бригады получал возможность не реже одного раза в декаду побывать в баньке с парком. За регулярностью банных дней следили медики.

Кроме того, для бойцов, которые возвращались с задания, обязательными были следующие профилактические мероприятия: каждый тщательно вымывался в бане, все белье отдавал в стирку и утюжку, одежду пропаривал в той же бане или в обычной русской печи. Делалось это так. Печь хорошо протапливалась, потом из нее выгребался жар, на пол клали металлические бруски, на них — белье. Таким образом в два приема пропаривали одежду для 8-10 человек.

Белье перед стиркой всегда проваривалось. В деревнях с этим было проще. В лесу же приспосабливали бочки, чаны.

Если боец, возвратившись с задания, чувствовал недомогание или у него повышалась температура, он немедленно помещался в изолятор, а на лиц, которые были с ним в контакте, накладывался 10-12-дневный карантин. Обязательный двухнедельный карантин проходили и все новички.

Конечно, единичные случаи заболевания тифом были, но тотчас же принимались экстренные меры, чтобы не допустить распространения болезни. Всего за весь период нашей партизанской деятельности тифом у нас переболело не более 30 человек, и лишь один случай был со смертельным исходом. Всех остальных мы вылечили, вернули в строй.

Много неприятностей причинило нам такое инфекционное заболевание, как чесотка. Занесена к нам в отряды она была также посредством контакта с жителями, но внутриотрядных заражений мы не допустили. После первых же тревожных случаев все возвращающиеся с задания бойцы осматривались медиками, подозрительные на это заболевание изолировались.

В ликвидации чесоточных заболеваний большую роль сыграла санитарно-разъяснительная работа. Мы рассказывали партизанам о путях распространения заразы. Это происходит чаще всего через рукопожатие. Объясняли, что чесотку, как и любую болезнь, легче вылечить, если она обнаружена в начальной стадии. Поэтому обращали внимание партизан на первые признаки ее: кожный зуд, усиливающийся по вечерам и ночью, мелкие высыпания на изгибах верхних и нижних конечностей и так далее.

Лечили чесотку специальной мазью, которую приготавливали сами.

Особенно тщательно контролировали питьевую воду, пищу. В санитарном отношении наши пищеблоки всегда были в хорошем состоянии. Водой мы пользовались, как правило, только из проверенных источников.

В борьбе с народными мстителями враг использовал любую подлость, и об этом мы помнили всегда. Конечно, мы не располагали специальными лабораториями для того, чтобы делать всесторонний анализ воды. Но определение органолептических качеств ее — цвета, запаха, вкуса — проводилось всегда. Пользоваться водой из случайных источников запрещалось.

Анализы на отравление делали простым способом. Если вода вызывала какое-либо подозрение, мы поили сначала кошку или собаку. При благополучном исходе "эксперимента" водой начинали пользоваться люди.

В комплекс профилактических мероприятий обязательно входила санитарно-просветительная работа. Среди партизан мы регулярно организовывали беседы на медицинские темы: самопомощь в боевой обстановке, соблюдение личной гигиены, профилактика различных инфекционных заболеваний, отморожений и потертостей.

Вот такая противоэпидемическая работа помогла нам избежать различных опасных заболеваний в массовом порядке.