Вперед на Вислу!
В решающую стадию вступили бои за освобождение Львова. Для немцев этот город был одним из основных стратегических опорных пунктов обороны, прикрывавшим пути к Южной Польше, к промышленным районам
Силезии, поэтому его удержанию гитлеровское командование придавало большое значение. Фашистские войска, особенно танковые, предпринимали отчаянные усилия, чтобы удержать этот город. Авиация сразу была нацелена на помощь танкистам 4-й танковой армии генерала Д. Д. Лелюшенко. В воздухе творилось что-то невообразимое. Этажами шли «ильюшины», Пе-2, «яки», «лавочкины». Ночью летали, не давая покоя немцам, на У-2 наши славные девушки. И все штурмовало, бомбило, стреляло... Фашистские танки мы буквально засыпали ПТАБами. В такой ситуации вполне возможно было получить бомбу и в свой самолет.
Несмотря на всю предосторожность, так и получилось: «малютка» попала в плоскость «ила» А. Кобзева, застряла в ней, но, к счастью, не взорвалась. Анатолий сразу же отошел от нас на безопасное расстояние, но все внимательно следили за товарищем.
— «Сокол-четыре», я «Сокол-один», — волнуясь, запросил по радио капитан Николай Евсюков борт Кобзева. — Как дела?
— Засела, проклятая, прочно, но ведет себя пока мирно.
Комэск дал указание летчику, как посадить машину, [140] и тот мастерски притер ее к травяному покрову, отрулив подальше от стоянки. Спрыгнув с плоскости, Анатолий показал авиаспециалистам место, где торчал стабилизатор бомбы. Те только прищелкнули языками. Оружейники осторожно, словно врачи, изъяли смертоносную «малютку» и обезвредили ее.
Особо запомнился нам день 29 июля. Штурмовики полка получили задачу обработать вражеские позиции на западном берегу Вислы. Несколько раз в воздухе появлялись немецкие самолеты, но старались в драку не лезть. Прикрытие со стороны истребителей было исключительно надежным. На втором вылете мы уже обеспечивали переправу наших наземных войск на западный берег реки. Следует сказать, что форсирование Вислы началось с такого стремительного броска, что по реке одновременно шли паромы, лодки, плоты и наступающих наших войск и отступающих гитлеровцев.
В начале августа мы перелетели на аэродром в район города Жешува. Среди мелких польских хуторков, зажатых узкими полосками земли, Жешув, взобравшись на возвышенность, чем-то походил на декорацию из карточных домиков.
Гитлеровцы за него держались. Важность этого города определялась прежде всего тем, что он расположен на отличном шоссе и на самой короткой железной дороге, ведущей на Краков.
С востока и юга Жешув надежно прикрывала водная преграда — Вислок. Немцы опоясали город мощными фортификационными сооружениями, держали сильный гарнизон, рассчитывая на долгие оборонительные бои. Но не тут-то было! От сооружений остались лишь руины, многие фашисты были уничтожены, а кто уцелел — драпанул в сторону фатерлянда.
Позже, проходя улицами Жешува, мы видели, что и здесь геббельсовская пропаганда успела напакостить. Кое-где встречались плакаты с надписью: «Польша! Тебе угрожает восток!..» Но простые люди — рабочие и крестьяне — знали, сколько бед и страданий принес Гитлер польскому народу. Жители встречали нас с цветами, угощали яблоками, медом и даже вином. Часто возникали стихийные митинги, где дружно скандировалось:
— Нех жие Червона Армия! [141]
— Нех жие Посполита Польска! Наскоро обжив новый аэродром, летный состав готовился к боевым действиям.
Однажды командир полка поставил на карте крупную точку.
— Вот здесь, на окраине города Дукля, на границе между Польшей и Чехословакией, разместился штаб танкового корпуса. Разведка ночью определила его местонахождение. Приказ сверху: уничтожить любой ценой. Любой... Понятно?!
Мы понимали всю сложность задания и чувствовали: прорваться туда будет нелегко.
— Тебе, Драченко, придется гореть, — обратился ко мне командир.
Я недоуменно пожал плечами: этого еще не хватало.
— Так вот, — заговорщически он улыбнулся. — В лоб взять штаб трудно, пойдем на маленькую хитрость.
Свернув карты, мы встали из-за нетесаного стола, разошлись, но все находились во власти предстоящего задания.
Группу «илов» поднял штурман полка майор Николай Миронович Горобинский, человек, как уже выше было сказано, обладавший способностью умело ориентироваться в воздухе, исключительно грамотный в вождении больших групп штурмовиков.
К цели шли правым пеленгом. Слева от командира следовал я. Прикрывала нас шестерка Як-3, ведомая Алексеем Павловым.
— Удвоить бдительность, соколики. Поработайте шейными шарнирами, — передал по радио ведущий группы.
Поработали — и вдруг шквал зенитного огня. Небо сразу расцвело гирляндами рвущихся снарядов. Ощущение такое, будто ступаешь по полю, усеянному минами. Истребители прикрытия поднялись выше, чтобы избежать разрывов.
А внизу уже виднелся массивный дом с колоннами — не иначе принадлежавший ранее какому-то магнату или барону — метлы антенн, черные жуки легковушек, мотоциклисты...
По задумке я должен «гореть и падать». Тут и без задумки можно было сгореть: зенитки прямо-таки взбесились. Привожу в действие дымовую шашку, спрятанную в бомболюке, и плавно валюсь к земле. [142] Представляю себе, как злорадствуют зенитчики, увидев краснозвездный самолет с хвостом дыма!
Действительно, снизу огонь перенесли на другие машины, считая меня сбитым. Для зенитчиков я уже отлетался. Ну, нет! Отвлекающий маневр удался. Сейчас я испорчу вам настроение! Перевожу машину в стремительное пикирование, набираю скорость и бью эрэсами и пушками по штабному зданию. Только пылъ столбом! Крушат все и другие штурмовики.
— Молодцы, соколики! — журчит довольный голос майора Горобинского в наушниках. — Давайте еще раз их проутюжим для страховки.
Снова заход.
Дым, пыль. Грохот среди гор...
Не упустили своего момента здесь и истребители.
На аэродром пришли на последних каплях горючего.
«На Сандомирском плацдарме идут бои местного значения», — сообщалось тогда в печати. Но с точки зрения рядовых летчиков это были жестокие, кровопролитные бои.
Противник, откатываясь, повсеместно бросался в контратаки, пытаясь столкнуть наши войска в Вислу, ощутимо активизировал противовоздушную оборону. Штурмовики от зари до зари барражировали над полем боя, оказывали неоценимую помощь тем, кто гнал гитлеровцев теми дорогами, которыми они когда-то наступали.
Поставив перед собой цель ликвидировать наши плацдармы, немецкое командование впервые в районе Вислы применило новые тяжелые танки — «королевские тигры».
Из опыта войны мы знали: любое появление новой техники, да еще с таким шумом разрекламированной, в какой-то мере действовало на человеческую психику, порождало нервозность.
Мы в определенной степени доказали пехоте и танкистам — новинка горит не хуже, чем те, прежние, нетитулованные.
«Королевский тигр», как и другие образцы вооружения гитлеровцев, также вскоре попал на выставку трофейного оружия в Москву, где его на видное место поставили в Центральном парке культуры и отдыха имени А. М. Горького. [143]
Бои изматывали всех: летчиков, воздушных стрелков, техсостав. Усталость буквально косила людей. Евгений Алехнович однажды признался, что в полете заснул в кабине, но проклятый «эрликон», к счастью, разбудил его.
И все-таки неимоверные нагрузки не отупляли, не делали из нас механических роботов. Урывали время и попеть, и помечтать о будущем, и почитать газету. С особым нетерпением ждали свою армейскую газету «Крылья победы», страницы которой всегда пахли порохом. Зарулив на стоянку, я подошел к механикам эскадрильи. Те в один голос:
— А с вас, товарищ младший лейтенант, того, — причитается.
Разобрался, что к чему. Протянули газету, Смотрю на заголовок: «Два разведчика». Прошу прочитать вслух, а то в глазу рябит от взрывов. Присели. В статье рассказывалось: «Мы приехали на аэродром, когда Иван Драченко отправлялся в разведку. Уверенной походкой шел он к самолету. Во всех его движениях ощущалось то неподдельное спокойствие, которое люди обычно проявляют, когда делают привычное и хорошо знакомое дело. И мы поняли, почему этот еще молодой годами летчик, преследуемый однажды двенадцатью «фокке-вульфами», сумел все же разведать порученный ему участок и почему в других полетах он выходил победителем из поединка с «мессершмиттом» и «рамой».
Драченко забрался на плоскость «ильюшина», деловито заглянул в кабину, привычным движением приладил парашют, надел шлем и скрылся за горбатым колпаком кабины.
— Пошел в район, где «мессеры» шныряют, — заметил рядом офицер. — Сегодня уже второй раз туда летает.
В голосе офицера, товарища Драченко по работе, прозвучала та же уверенность, которая слышалась в словах командира части, когда он приказал выслать разведчика на ответственное задание. Младший лейтенант вернулся через час. Коротко доложил об обнаруженной им колонне танков и автомашин, о расположении артпозиций, о погоде и воздушной обстановке. Он не уходил из землянки до тех пор, пока командир не снарядил группу штурмовиков по следам разведчика...»
Дальше говорилось, как мы соревнуемся с Борисом Мельниковым, летчиком из соседнего полка, одним из лучших разведчиков соединения, каковы наши обоюдные успехи.
У Бориса за плечами был солидный опыт — в штурмовую часть он пришел в 1942 году, отважно сражался на Курской дуге, в небе Украины, десятки раз ходил на разведку.
Вот один из эпизодов.
Лейтенанту Борису Мельникову и воздушному стрелку Федору Бобкову поставили задачу выяснить резервы гитлеровцев в глубине оккупированной ими территории и любыми путями доставить сведения наземным войскам.
Экипаж пересек линию фронта, удачно сфотографировал нужный объект и взял обратный курс. Вот здесь и встретился со звеном «Фокке-Вульфов-190», идущими со значительным превышением.
— Вижу «фоккеры», — доложил стрелок командиру.
«Ильюшин» шел прежним курсом. Самолеты противника быстро начали снижаться, разворачиваться навстречу разведчику. Немцы пронеслись рядом со штурмовиком. Одна пара ушла вперед, другая бросилась наперерез «илу». Вскоре один «фоккер» круто спикировал, проскочил метрах в двухстах за хвостом нашего самолета.
Стрелок в задней кабине понял замысел истребителя — тот хотел подстроиться снизу и атаковать разведчика.
— Фашист снизу!
— Идите на бреющем, — передал Бобков командиру , по СПУ.
Лейтенант Мельников снизился, у самой земли выровнял машину, идя теперь ломаной линией.
Вражеский истребитель пытался атаковать «ильюшина», но так у него ничего не получилось. А когда стрелок Федор Бобков подловил момент и нос ФВ-190 налез на край большого кольца прицела, стеганул его длинной очередью. На этом и окончилась биография незадачливого преследователя.
Второй «фоккер» ринулся в атаку, но Мельников так виражил, что немец никак не мог подойти к «илу» с «мертвых» конусов. Когда гитлеровец сближался с целью, Бобков отсекал его короткими очередями из пулемета.
Однажды группа летчиков выехала на передний край, что-бы получше изучить район боевых действий. Ребят танкисты встретили как своих лучших друзей. Делились впечатлениями от совместных действий, вспоминали случаи взаимной выручки. . . .
Один танкист-офицер спросил тогда:
— Нету среди вас случайно Мельникова?
— Я... А что?? — поинтересовался Борис.
— Неужто? Мы думали ты-богатырь, в самолет еле влазишь...
Борис улыбнулся.
А танкист с еще большим восхищением посмотрел на Мельникова:
— Твою работу видели. На станции немцы несколько суток пожар тушили.
....А мы снова понесли невосполнимую потерю: когда возвращались, с боевого задания, на наших глазах погиб младший лейтенант Юрий Маркушин. Самолет вошел в отвесное пике и, не выровнявшись, глухо ударил о землю, закрутив себя петлями ржавого дыма.
— Даже не верится. Вернуться домой и... Ну, в бою — понятно! А тут... — Анвар Фаткулин еле выдавливал фразы, скорбно опустив глаза.
Вот и отзвенела твоя гитара, Юрий, лопнула еще одна жизнь-струна, печально резанула по сердцам всех.
Сердце сжимается безысходной болью, когда прилетишь, а твоего друга уже нет.
Лежишь ночью, смотришь на топчан, на котором еще вчера отдыхал твой боевой побратим, а он пуст... И на душе так тошно, пусто. Но горечь утрат не сутулила наши плечи, а еще сильнее звала к справедливому возмездию.
...Лопасти винтов рассекают пелену утреннего тумана. Под крыльями — вмятины балок, на краях которых, словно уснувшие, стоят неказистые хатенки. Наши уже вышли к Висле, прочно удерживают плацдарм на ее левом берегу. Шла усиленная подготовка форсирования реки южнее Сандомира, в районе Тарнобжега. Пытаясь сорвать планы наступающих, противник подбросил в этот район свежие авиационные части.
В небе начали встречаться «мессеры», на бортах которых нарисованы стрелки из лука. Эти машины принадлежали авиаотряду фашистского аса Буша. На него возлагались гитлероееким командованием особые надежды. [146] Авиационные подразделения противника комплектовались из опытных, отборных летчиков, у которых на счету было не менее пяти побед в воздушных боях.
Шестеркой «илов» идем в район Кобеляны, где сосредоточились танки гитлеровцев, готовые для контрудара. Над нами вверху и чуть впереди размашисто плавали с переменным креном четыре «яка» из эскадрильи Героя Советского Союза капитана Н. Буряка.
Здесь мне бы хотелось сделать небольшое отступление и рассказать два небольших эпизода из жизни Николая — удивительно смелого и добродушного парня. Как и многие ребята того времени, он по комсомольской путевке пришел в один из филиалов Донецкого (Сталинского) аэроклуба г. Красногоровки, затем учился в школе пилотов, стал военным летчиком.
...На Керченский полуостров пришла весна. Яркими красками оживала земля, море — недавно мрачное, со свинцовым отливом, — набирало голубизну. Природа несла покой и тишину, а незваные пришельцы ее взрывали.
В небе зловеще гудели тяжело груженные немецкие бомбардировщики, которых редким огнем встречали зенитчики.
Перехватить самолеты противника не успели и наши летчики: они заметили их тогда, когда те отбомбились и на малых высотах, не соблюдая строя, шли в сторону моря.
Встреча Николая с одним из «юнкерсов» произошла прямо над морем, на высоте метров двадцати.
Подойдя слева, он с ходу открыл огонь. Безрезультатно. Но так как скорость «яка» была больше Ю-88, Буряк повторно атаковал гитлеровца справа. Бортовой стрелок «юнкерса» на этот раз чуть зазевался. Николай нажал на гашетки и длинной очередью полоснул по фюзеляжу бомбера. Он нехотя накренился, выпустил оранжевый язык пламени и пошел вниз.
На водной глади появилось белое пятно, поднялось облако пара, и над вражеской машиной сомкнулись волны. Вот она — первая победа!
Но до деталей он помнил и это...
Группа, которой командовал подполковник Кутихин, взлетела с херсонесского аэродрома. Бомбардировщиков догнали, но встретились и с двенадцатью «мессерами». [147]
Сразу завязался бой. Через определенное время Николай увидел, как два Ме-109 зашли сзади пары командира и стали сокращать дистанцию для атаки. Нужно немедленно предупредить об опасности! Но как? Радиостанции на машине не было, пришлось изменить направление полета своего самолета и параллельно своей паре дать пулеметную очередь, может, заметят трассу. Так и сделал. Но в это время увидел себя, можно сказать, в кольце прицела вражеского истребителя. Получил несколько очередей в правое крыло, пары бензина воспламенились, и огонь перекинулся на кабину, ослепил летчика. Николай расстегнул привязные ремни и резко отжал ручку управления от себя. Из кабины будто выбросили. Через несколько секунд взорвались бензобаки.
Надо приводняться. Ртом при помощи шланга надул резиновый пояс, расстегнул карабины грудной перемычки и ножных обхватов, освободился от подвесной системы и плюхнул метров с пяти в воду.
А вокруг волновалось море. Греб, пока не посинели руки, которые все тяжелели и тяжелели. Едкая соленая вода, как наждачная бумага, терла лицо. Голова тяжелела, одеревеневшие руки стали не чувствовать холода. Но что это? Вдали послышался будто гул мотора. Галлюцинация? Нет, действительно к нему шел катер. Сколько же он пробыл в воде? Посмотрел на циферблат — ровно два часа со времени приводнения.
Катер, маневрируя, осторожно подходил к Николаю, чтобы того не ударило о борт. Бросили веревку, но летчик никак не мог ее схватить — скользкая, да и пальцы плохо слушались. Затем привязали к верёвке какое-то бревно. Наконец-то прижал его к телу. Потом подцепили багром.
По счету у Николая это был четырнадцатый боевой вылет... Четырнадцать, а сколько было потом?!
...И вот крыло Николая рядом. Поворачивает улыбчивое, круглое лицо. С ним всегда как за гранитной стеной!
Двадцать пять минут лету — и перед нами серо-голубым лезвием выгнулась Висла. А дальше — сплошное месиво дыма. Обстановка резко изменилась: ведущему группы Николаю Киртоку приказано перенацелить удар. Флагман решил сделать круг у линии фронта и определить местонахождение колонны.
Плавно вошли в левый круг. Слева от Николая иду я. На. борту моего «ильюшина» нарисован механиком Сашей Бродским сокол, держащий в клюве бомбу. Сверху и снизу надписи: «За Родину!» и «Смерть немецким оккупантам!».
Неожиданно к группе пристраивается седьмой штурмовик — кок винта красный. Николай запросил незнакомца:
— «Горбатый» с красным носом, ты чей?
Молчок. Ну что ж, молчит — нас будет больше.
Линию фронта пересекаем с потерей высоты. Вот уже и зенитки зашевелились — жгуты трасс вьются, клокочут у самого виска. Жутковато! К этому привыкнуть почти невозможно, когда дышит в затылок смерть.
— «Горбатые»! Работать будем в боевом порядке — левый круг. Подготовьтесь, к перестроению.
С разворотом в девяносто градусов с высоты восемьсот метров вводим свои «летающие танки» в пикирование и освобождаемся от бомб. Три танка уже отползали: над ними пляшут жаркие фитили. Как смерчь носился над полем «красноносый» штурмовик. Он словно макеты на полигоне, один за другим поджигал фашистские машины. Очередной заход — и «красноносый» врезался в скопление танков, и бронетранспортеров, похоронив вместе с собой в огромном, шумном огне несколько из них.
Доложив командиру корпуса по радио о выполнении задания и гибели незнакомого штурмовика, ведущий группы Кирток получил разрешение возвратиться домой.
— Эх, Фетисов, Фетисов, — Николай услышал в наушниках взволнованный голос генерала Рязанова. И тут же последовал щелчок выключаемого микрофона.
Отрулив самолеты на стоянку, мы узнали от дежурного по полетам, что «ил» с красным носом принадлежал, новому командиру 8-й гвардейской штурмовой дивизии подполковнику А. С. Фетисову. Тот хотел лично уточнить обстановку на поле боя и незаметно проконтролировать действия штурмовиков. И вот таков трагический финал. С новым комдивом погиб и воздушный стрелок Саленко, который ранее летал с Девятьяровым и сделал с ним пятьдесят боевых вылетов.
После этого случая Рязанов сразу же собрал командиров дивизий и полков, сказал: [149]
— Я далек от мысли запрещать вам лично участвовать в боях, но учтите — риск должен быть оправданным и разумным.
А бои не прекращаются. В полдень 18 августа поднял группу штурмовиков и с курсом 270 градусов повел их в район Кихары. Там немцы создали мощный танковый кулак и хотели смять обороняющихся пехотинцев.
Не успели подойти к цели, как навстречу на бреющем полете вырвались несколько «фокке-вульфов» и «мессершмиттов» и, обладая явным преимуществом, сразу ринулись в атаку на нас.
И вот в наушниках слышу срывающийся девичий. голос:
— «Маленькие», помогите Драченко. Помогите...
Это работала какая-то станция наведения. Но кто поможет? В небе штурмовики и противник. О каких «маленьких» идет речь?
— Не голоси, девочка, поможем, — вдруг слышу в наушниках.
Неужели немцы настроились на нашу волну, «подбадривают»?
И здесь сомнения развеял твердый голос с хрипотцой:
— Сухов, атакуй «фоккероз», отсеки их от «илов»!
Так это же в радиообмен включился комдив истребителей Покрышкин и дает команду Косте Сухову!
Гитлеровцы так увлеклись атаками на «ильюшиных», что не заметили наши «кобры».
Здесь-то на выходе вверх из атак «фоккеры» и «мессеры» угодили в ловушку. Густая россыпь светящихся трасс потянулась от наших истребителей: в считанные секунды задымили два «фоккера», окутался пламенем Ме-109...
Остальные, поняв, что их дело проигранное, разлетелись и поодиночке устремились на северо-запад.
— Молодцы! Кто сработал? — подбадривая, спросил Покрышкин.
— Вахненко, Турченко, Руденко...
И снова в эфире девичий голос:
— Спасибо, спасибо, ребята!..
— Тебя-то как, красавица, величают?
Это Иван Руденко в своем амплуа.
— Лиля.
— Ждем, вас, Лилечка, на танцы.
— А где ваш клуб?
— Там, где и ваш...
— Кончай болтовню, кавалеры! — это вмешался Покрышкин. — Сухов, видишь разрывы? Пройдись по высоткам...
— По-нял!
«Кобры» скрылись за серой стеной дымов и туманной пыли.
Август месяц был для меня особенно памятен и тем, что боевые товарищи коммунисты оказали мне высокое доверие — приняли в члены партии. Как коммунист я понимал: оправдать высокое звание можно только в новых жестоких схватках с ненавистным врагом.
Вскоре пришлось проститься с воздушным стрелком Аркадием Кирильцом, который был списан с летной работы по болезни и получил направление служить в 76-й батальон аэродромного обслуживания. Коммунист Кирилец сделал около пятидесяти боевых вылетов, в основном со мной, и я был очень благодарен этому мужественному человеку, который делил со мной все — радости и горе — пополам.
Осенью 1944 года войска Советской Армии на широком фронте достигли предгорий Карпат и подошли к границе Чехословакии. После непродолжительной подготовки начали Восточно-Карпатскую операцию. Наступление осуществлялось в исключительно тяжелых условиях.
Хмурые, извилистые ущелья с вечным рокотом неистовых рек, крутые обрывы скал, сумрачные дубовые, буковые и хвойные дебри, буйные ветры, срывающиеся с главного хребта, — вот что такое Карпаты!
По скатам высот тянулись ряды траншей, окопов. На противоположной стороне скатов — позиции гитлеровцев. Враг буквально вгрызался в землю, построил множество дзотов, опоясал высоты проволочными заграждениями, заложил тысячи мин и фугасов в балках, ущельях, на тропах.
Для нас же самым капризным препятствием была погода — изменчивая, неустойчивая, которая ломала планы, приводила в бешенство летчиков, а синоптиков тем более.
Жажду к боевым действиям диктовало и то обстоятельство, что в начале сентября разрослось и приняло [151] общенародный характер антифашистское восстание в Словакии.
Столетия Словакия мечтала о свободе. Вся ее история — жестокая борьба с завоевателями разных мастей, с чужими и собственными эксплуататорами. Сколько орд и сколько армий топтало ее поля, под корень опустошало города и села! Хан Батый, Наполеон и вот теперь Гитлер...
Военный совет и политуправление фронта обратились к войскам с призывом: «Вперед, на помощь братьям-словакам!».
Только с 5 по 18 сентября летчики нашей воздушной армии доставили словацким повстанцам на аэродром «Три дуба» 1,5 миллиона патронов, 580 автоматов, 250 ручных и 34 станковых пулемета, противотанковые пушки и много продовольствия.
Экипажи транспортных самолетов, а также и штурмовики, работали с предельной нагрузкой, обеспечивая всем необходимым повстанцев. Не раз и не два такие задания выполнял Александр Овчинников с товарищами, доставляя грузы в самые опасные места.
В своей книге «Свидетельство о Словацком национальном восстании» Густав Гусак вспоминает:
«Когда восстание началось, советская помощь была оказана немедленно, и она являлась единственным и решающим фактором того, что в течение двух месяцев выдерживалась открытая вооруженная борьба против нацистских дивизий. Нужно высоко оценить советскую помощь оружием, переправлявшимся по воздуху... Эти воздушные поставки продолжались, если позволяла погода, почти каждую ночь».
Начались жестокие кровопролитные сражения. Резко пересеченная местность, бездорожье, лесные массивы и горы мешали продвижению танковых войск, затрудняли ведение артиллерийского огня. В «пещере дракона», как называли фашисты одно из труднодоступных ущелий, сосредоточились новые танки гитлеровцев. Не подступишься ни с земли, ни с воздуха. Только артиллерия царапает могучие скалы. Уже несколько раз вылетали бомбардировщики Пе-2 с целью выколупать «ежа», и все безрезультатно. А наземное командование настойчиво требовало поддержку с воздуха.
Ночь окутала все вокруг, еще чернее стали балки и овраги. На небе ни звездочки. [152] Только изредка из-за мохнатых туч покажется месяц, бросит на землю; бледный свет и снова исчезнет.
Над Карпатами гулял ветер, срывал с горных вершин клочья тумана. И тогда как бы раздетые и еще больше обнаженные среди ночи вершины угрюмо упирались в небо своими лысыми, безлесными вершинами.
Не спалось. Где-то рядом жужжали электродрели, мелькали под тентами «переноски», слышался глуховатый разговор. Техники «штопали» поврежденные машины, готовили их к предстоящему вылету.
Вышел во двор и Николай Пушкин: вытянул «беломорину», закурил.
— А помнишь наш разговор, Иван? Когда ты возвратился с госпиталя... Тогда я, грешным делом, подумал: отлетался сокол. — Он гулко стукнул меня по спине. — Молодец, даже генералов искупал в реке. Хлебнули тогда водички, побарахтались.
— Брось, Терентьевич, воспоминания, давай лучше обмозгуем, как завтра фрицев выкуривать из ущелья. Пехота истрепала себе все нервы: как кость в горле сидят те танки у нее. Жалко ребят — столько прошли и гибнут.
В составе шестерки Ил-2 пошел на задание с ведущим группы Николаем Пушкиным. Пошли я, Кобзев, Харченко, Полукаров, Сатарев... Темно-зеленые тела штурмовиков плыли среди мглистых облаков и, словно горные орлы, стремились к желанной цели.
.. Как к ней дойти? Облака, острые вершины, огонь... В глаза глядят три смерти.
При переходе линии фронта вражеские зенитки прямо-таки взбесились. «Эрликоны» сплетали огненную паутину вокруг машин, сыпали снаряды.
Здесь следует сказать, что лейтенант Н. Пушкин, много раз водивший группы, никогда не нес потери от огня зенитной артиллерии.
Примерная схема его маневра строилась так: при подходе к зоне огня он начинал плавные довороты в пределах десяти — пятнадцати градусов с одновременным изменением высоты и скорости. В это время группа размыкалась на интервалы в пятьдесят — семьдесят метров, сохраняя дистанции. Огонь зенитной артиллерии среднего калибра, встречавший самолеты еще на подступах, к цели, оказывался совершенно неэффективным. Сближаясь с целью, штурмовики выполняли индивидуальный маневр, вместе с тем не нарушая боевого порядка. Экипажи подавления переходили в атаку на обнаруженные батареи, после чего вся группа начинала штурмовку. При отходе от цели маневр повторялся в обратном порядке.
В горах же действия значительно усложнились трудностью маневра: часто исключалась возможность повторных атак, а заход на цель и выход из атак приходилось производить только в одном направлении — вдоль долины, где самолеты подвергались боковому обстрелу зениток гитлеровцев, расположенных на скатах и вершинах хребтов.
Вражеских зенитчиков мы благополучно обошли. Моторы ревут все глуше и сильнее. Все звуки в горах, казалось, сникли, пропали, бушует только бешеная сила двигателей.
Заходим в каменную горловину.
Узковато.
Небо снова покрылось шапками зенитных разрывов, серыми головками дымных одуванчиков. Несмотря на безупречную маскировку, танки в ущелье мы заметили.
В то время было известно, что танк «тигр» оснащен мощной пушкой. Идти «тигру» в лоб — означало погибнуть. Надо обвести фашистов, перехитрить.
Пришли на цель на высоте 1800 метров и начали за ведущим поодиночке делать заходы с левым разворотом, с последующим пикированием и одновременным скольжением самолета в одну сторону. Делалось это, чтобы исключить попадание снарядов противника в машины атакующих. Вражеские наводчики орудий не могли быстро установить угол опережения, или, как у нас называется, снос. Термитный снаряд при выстреле обходил наш самолет сбоку и, не причинив вреда, улетал в пространство.
Таким путем мы подвели штурмовики к цели и с дистанции 600 метров открыли пушечный и пулеметный огонь, бросали бомбы, дабы завалить входы в ущелье.
Нажимаю на кнопку бомбосбрасывателя. Черные чушки посыпались на танки, заполнив грохотом ущелье. Чтобы не врезаться в скалы, надо было бросать машины почти вертикально вниз и вверх. Словно клопы, ошпаренные кипятком, начали вылезать из своих убежищ стальные коробки.
Тридцать минут непрерывной штурмовки, и в узкой горловине заполыхали черно-багровые костры. Смрад чувствовался даже в кабине. Над поверженным металлическим зверьем взвивались десятки огненных штопоров, а по крутым каменистым стенкам в разные стороны карабкались обгорелые гитлеровские танкисты. Мы их поливали пулеметным огнем, не давая выскочить из ловушки.
Исполнен страшный, но справедливый по своему смыслу приказ «Убей врага!».
На аэродроме вышли из машин пошатываясь...
Лейтенант Пушкин доложил командиру полка, а тот лишь махнул рукой и молча обнял. Потом пришло личное поздравление от генерала Кирилла Семеновича Москаленко. Он от души благодарил за чистую работу штурмовиков, а командование представило меня к награде — ордену Славы I степени, которая нашла меня лишь в конце 1958 года.
Сложную задачу в районе Кросно пришлось решать и нашему Бате — майору А. Девятьярову. Увлекшись наступлением, оказались отрезанными от своих частей конники из корпуса генерала В. К. Баранова. Выручить кавалеристов, подбросить им подкрепление можно было только по одной дороге. Ее же оседлали немецкие артиллеристы и прицельным огнем сдерживали тех, кто пытался прорваться к кавалеристам.
Генерал Рязанов приказал штурмовикам полка ослепить фашистов, закрыв участок дороги дымами.
Шестерку «илов» повел А. Девятьяров. При подходе к цели комэска взяли сомнения, что это именно она, и он развернул группу в свою сторону.
Командир корпуса, не поняв маневр Девятьярова, сразу же спросил:
— Куда стал разворачиваться, шел-то правильно?..
— Не уверен в точности захода на цель. Попробую снова...
— Действуй!
Сориентировавшись по шоссейной дороге и реке, старший группы приказал штурмовикам следовать за ним. А чтобы привлечь внимание генерала Рязанова, энергично начал качать крыльями.
— Понял. Идешь правильно, — ответил тот. — Внизу горит земля, видишь? [155]
Действительно, внизу желтыми мазками на серых каменистых волнах виднелось несколько очагов пожара.
— Доверни влево...
— Есть!
— А теперь ставь дымы.
Девятьяров сбросил зажигательные бомбы — сигнал для остальных летчиков, — и шестерка «ильюшиных» смерчем ворвалась в ущелье, закрыв его дымной пробкой.
— Молодцы, сработали хорошо. Теперь домой...
Полеты и боевая работа над Дуклей были сопряжены с большими трудностями и риском, и это красноречиво подтверждает один из эпизодов, рассказанный моим однополчанином Героем Советского Союза Николаем Тихоновичем Полукаровым.
«...На командный пункт прибыл метеоролог полка старший техник-лейтенант Г. Илларионов.
— Есть ли перспективы на улучшение погоды? — спросил майор Д. Нестеренко, пристально вглядываясь в схемы, где отражены барические системы.
— Вот этот циклон, — показывал карандашом метеоролог, — разрушается, правда, медленно и отходит в северо-западном направлении, облачность поднимается.
— Значит, в районе Дукли погода хорошая, — ответил на замечание метеоролога командир полка. — Но ведь на ваши прогнозы надеяться рискованно.
Протяжный звонок телефона прервал разговор.
— Начальник штаба, послушайте, — сказал командир.
Майор Спащанский взял трубку:
— Так... — Начштаба отыскал пункт на карте. — Понял. Высылаем. — Доложил командиру: — Срочно требует выслать шестерку.
— Куда?
— Туда же, за перевал, — и красным карандашом округлил цель на карте.
— Погода неустойчивая, обстановка сложная. Кого послать? — решал командир полка.
— Александр Андреевич, — обратился он к майору Девятьярову, — придется вам возглавить группу. Полукаров пойдет заместителем.
Взлетели. Высота облачности несколько увеличилась, видимость хорошая. Впереди показался перевал. Вершина его, казалось, была прикрыта сплошным пластом облаков. [156] На карте в прямоугольничке стояла цифра «502». Это — максимальная высота.
— «Сокол», я «Грач-три», сообщите погоду в районе цели! — запрашивал Девятьяров.
— Погода хорошая, — отвечала станция наведения.
Вот и перевал. Приземистые хвойные деревья прижались на его пиках. За их верхушки цеплялись рваные клочья облаков.
«Вот так хорошая погода! — недовольно подумал я. — Влезли в омут. При такой облачности и не заметишь, как в гору врежешься...»
Самолеты летели на высоте десяти — пятнадцати метров, чуть-чуть не цепляя за верхушки деревьев. Тело как будто налилось свинцом. Руки и ноги стали терять чувствительность — напряжение приближалось к критической точке. Положение опасное: то овальные, то острые глыбы, мелькая, убегали под самолет. Зрение и нервы на пределе. Наконец, почувствовал, как облака становятся все выше и выше. Лучше стали освещены предметы. Впереди расстилалась долина с небольшой рекой. Через несколько минут — цель. Высота облаков позволила наносить бомбово-штурмовой удар с пикирования.
Заговорили зенитки, черные клочья дыма от разрывов снарядов преграждали путь самолетам. Но штурмовики, окутанные со всех сторон «шапками», маневрируя, приближались к точке ввода в пикирование.
— Атака! Бей заклятых врагов! — раздалась команда ведущего.
Сорвались с балок реактивные снаряды, на головы фашистов полетели бомбы. Выйдя из пикирования, самолеты друг за другом стремительно взмыли вверх, набирая высоту для следующей атаки с индивидуальным прицеливанием.
Зенитки ахают часто-часто, торопятся, снаряд за снарядом посылают по штурмовикам.
Маневрирую энергично, казалось бы, ни одной секунды не выдерживаю установившегося режима полета. И вдруг раздался резкий хлопок, самолет подбросило вверх и повалило на левое крыло, в котором зияла большая пробоина.
— Вот это рвануло, какую дыру выхватил, — со вздохом вырвалось у стрелка. — Тяжело, командир?..
— Очень, сильно валит.
— Домой пойдем?
— Домой! А куда же больше?
Ввел самолет в разворот, чтобы установить обратный курс. Но здесь произошло совершенно непредвиденное: внезапно надвинувшаяся волна низких, почти до самой земли сплошных облаков преградила путь. Мутная пелена окутала самолет со всех сторон.
«Что делать? — тревожно билась мысль. — Снижаться, чтобы пробить облачность? Нельзя: местность гористая, можно столкнуться с землей»
Выхода другого нет, как взять курс на свой аэродром. Надо выдерживать безопасную высоту — не меньше тысячи метров и, по расчетному времени, миновав перевал, с небольшой вертикальной скоростью снижения пробивать облака в районе аэродрома. Только так! — другого решения и не могло быть.
Курс полета на аэродром составлял тридцать градусов, и некоторое время надо было идти почти вдоль линии фронта.
«Главное — спокойствие», — подбадривал себя.
Плавными движениями руля поворота установил нужный курс, набрал высоту. Посмотрел на другие пилотажно-навигационные приборы и приборы контроля, винтомоторной группы. Снова бросил взгляд на. компас. Диву дался: он показывал курс двести семьдесят градусов, прямо в сторону немцев!
«Дыра в плоскости дает о себе знать, — забеспокоился я. — Самолет кренит и разворачивает влево».
Несколько раз устанавливал необходимый курс на свою территорию и, увлекшись, поздно заметил, как самолет перешел на резкое снижение. Мгновенно ручку управления взял на себя. Перед глазами в мутной мгле мелькнули горы, покрытые хвойным лесом. Самолет задел за верхушки деревьев и вновь устремился вверх. Будто кипятком ошпарило тело. Оно пылало огнем. Крупные капли пота потекли за воротник гимнастерки. В открытой кабине запахло хвоей. Темно-зеленые иголки блестели на левом рукаве, на коленях. Вопрос жизни или смерти решался долями секунды. .
«Вот это карпатский сюрприз, — мелькнула мысль, — как бы он еще не повторился...»
Стрелка бензочасов с каждой минутой показывала, что всё меньше оставалось горючего. [158] Прикинул, приблизительное свое местонахождение — более ста километров от линии фронта, на территории, занятой гитлеровцами.
Снова и снова сверлит вопрос: «Что же делать? Как найти выход?»
Выход только один: тянуть к аэродрому. А для этого надо пробивать облака.
Придав самолету скорость снижения (три — пять метров в секунду), надеюсь вовремя заметить землю и избежать столкновения с ней. Нервы — как струна. И ничего в мире больше не существует, кроме самолета и земли.
Проходят секунды, доли секунд... Теряется высота, а земли все нет. Время как бы остановилось. Но надо обнаружить землю. Надо! Надо!.. Вот если бы можно было остановить самолет, отдышаться, осмотреться повнимательнее. А сердце колотится — никогда раньше не слышал его стука...
Но что это? В кабине стало светлее. Напрягаю последние силы.
— Леша, смотри в оба! — кричу стрелку.
— Понял.
Как на утренней заре, постепенно рассеивалась призрачная темнота в кабине.
— Командир, вода просматривается! — закричал стрелок и запрыгал от радости на своем качающемся сиденье.
— Вижу, — ответил я.
Самолет вывалился из облаков на высоте примерно ста метров от поверхности небольшой горной речушки, протекающей по ущелью. Образующие его горы были окутаны облаками, просматривались только их подножия. Стоило буквально чуть-чуть уклониться вправо или влево, и катастрофа неминуема. Я провел кожаной шершавой перчаткой по мокрому лбу. Сердце запрыгало от радости. Какое счастье! Самолет под облаками в узком ущелье!
«Такое может произойти, вероятно, один раз в жизни», — думал я.
Полет проходил вдоль ущелья по руслу речонки, которая игриво текла с юга на север. В этом районе подобных речушек много. Все они тянутся в северном направлении и впадают в реку, несущую свои воды на северо-восток. Определить название не представлялось [159] возможным: при полете в узком извилистом ущелье на малой высоте даже бросить взгляд на карту было рискованно. Да и особой необходимости не было — сохранялась общая ориентировка.
«По ущелью выйти в долину реки Вислока, — созрел план дальнейших действий, — и, сделав затем резкий разворот вправо, следовать кратчайшим путем, чтобы пересечь линию фронта в районе города Кросно, который находится в руках советских войск».
Томительные минуты. Казалось, что облетел половину земного шара.
«Неужели ошибся? — вкралась тревожная мысль. — Не может быть». Наконец-то заблестела ожидаемая речка. Высота облаков не превышала восьмидесяти — ста метров, воздух необычно прозрачен, видимость превосходная. Делаю разворот вправо и следую в северовосточном направлении по притоку Вислока, в район Кросно.
«Избежать бы обстрела зениток», — соображал я, обходя стороной крупные населенные пункты.
Впереди по курсу показался небольшой городок.
— Командир, где мы находимся? — взволнованно спросил стрелок.
— Сейчас зайду на город, уточню.
Все отчетливее вырисовывались кварталы, сплетения дорог. Крыло наплывало на окраину города. И тут по самолету был открыт ураганный огонь зениток. Стреляли сзади, спереди и с боков. Установки «эрликонов» создали разноцветный фейерверк. Орудийные снаряды рвались рядом, окутав самолет сплошным дымом. От прямого попадания снаряда машина резко клюнула носом вниз, едва не врезавшись в землю. На высоте десяти-пятнадцати метров мне все же удалось вывести ее в горизонтальный полет.
— Снаряд попал по хвостовому оперению, отрубил третью часть стабилизатора, — с дрожью в голосе доложил стрелок и, обнаружив огневые точки противника, запустил в них несколько длинных очередей.
...Город остался позади. Не стало слышно зениток. Кажется, прорвались. Но многочисленные повреждения осложняли управление самолетом. Кроме большой дыры, в крыле прибавилось несколько пробоин снарядами «эрликонов». Часть стабилизатора была отрублена. Машину сильно кренило влево, она лезла вверх. [160] Удержать ее в горизонтальном положении стоило больших усилий. Снять же нагрузку оказалось невозможным: специальное устройство было разбито.
Лишь мотор не имел повреждений, жужжал, как пчела, и усердно тянул сильно израненную машину. И который раз я с благодарностью подумал о тех людях, которые создали эту замечательную машину. Не всякая выдержит такие испытания.
«Жешув», — без сомнения определил показавшийся впереди крупный город, на окраине которого находился хороший аэродром.
— Командир, садиться будем? — спросил воздушный стрелок, понимая, что я сильно измучился.
— Нет, потянем домой, осталось тридцать .километров, всего пять-шесть минут полета.
Мысленно мне виделось, как переживает и ждет возвращения самолета механик. И я представил, как бы он прыгал, увидев самолет № 01 над аэродромом. А предстоящая посадка беспокоила: и самолет поврежден, и облачность низкая.
Зашел один, другой раз. Никак не удавалось выйти в створ посадочной полосы.. Бензин кончался — стрелка приближалась к нулю.
Наконец заход удался, на душе отлегло. Выйдя из кабины, я выкурил одну за другой, две папиросы и поздравил стрелка.
— Алексей Петрович, со вторым рождением вас!
— И вас также, — ответил он. — Да-а, полетик был — жуть, одна...
На пути к командному пункту встретил Сашу. Овчинникова.
— Доплелся? — с сочувствием спросил он.
Я рассказал, в каких условиях пришлось лететь и как свирепо обстреливали нас гитлеровские зенитки. Такой шквал огня над этим городом был для меня неожиданным. Непонятно, почему там ад такой?
Саша объяснил: в Ясно действует нефтеперерабатывающий завод. Противник охраняет его от удара с воздуха, прикрывая двенадцатью или даже шестнадцатью батареями зенитных орудий.
— Вот они все и били по тебе, — сказал Саша.
У командного пункта я встретился с Девятьяровым. Он обрадовался. [161]
— Доложили, что ты не вернулся. Тридцать минут прошло, как мы сели.
— А вы-то как добрались? — спросил я.
— Заметил низко надвигающуюся облачность. И по долине одной из речушек удачно вышел за перевал.
— Все пришли?
— Зайцева нет, оторвался где-то...
Забегая вперед, скажу, что, погоревав, мы стали считать «Зайчика» погибшим. Но спустя два месяца он вернулся в полк с забинтованной головой.
— Где пропадал? — поинтересовались мы.
— В Венгрии, в госпитале меня отхаживали.
— Каким ветром туда занесло?
— Вот так и занесло. Увлекся стрельбой и не заметил, как самолеты исчезли, будто сквозь землю провалились. В облака лезть не решился. Посмотрел на
юг — погода сносная. Пересек Чехословакию и сел в поле. К счастью, территория оказалась занятой нашими войсками.
...Но дорого обошлась нам Дукля. Некоторые летчики оказались на госпитальных койках, погиб замполит полка майор В. А. Константинов. В районе Теодорувки зенитный снаряд попал прямо в бомбоотсек «ильюшина». Не успев покинуть самолет, Константинов врезался в гору. Вместе с ним погиб и воздушный стрелок младший сержант Д. Шелопугин. Я особенно тяжело переживал гибель Константинова, мужественного коммуниста, исключительно душевного и обаятельного политработника, который дал мне рекомендацию в партию. За два дня до окончания Восточно-Карпатской операции, то есть 26 октября 1944 года, меня прямо на КП полка генерал В. Г. Рязанов поздравил с высокой наградой — присвоением звания Героя Советского Союза.
Я на всю жизнь запомнил товарищеский ужин, на который собрались боевые побратимы, крыло которых я всегда ощущал рядом.
Запомнил трогательные, проникновенные слова заместителя командира полка по политчасти полковника Е. И. Лапина, большого любителя поэзии. Свою речь он закончил так:
— Иван правильно решил, что «лучше с бурей силы мерить, последний миг борьбе отдать, чем выбраться на тихий берег и раны горестно считать». Оваций не надо. Стихи не мои, а Адама Мицкевича. [162]
Волнующие, неповторимые минуты пережил тогда. Как на фотопленке, проявилось все пережитое, выстраданное: плен, госпиталь, перелет из Полтавы, бои, когда мы не знали, когда день и когда ночь, смерть друзей, гибель отца-коммуниста, письма родных из непокоренного Ленинграда... Моя награда была и наградой всем нам, ибо все делалось сообща, во имя одного великого — победы. Украдкой смахивал слезы и не стыдился своей слабости: со слезой, говорят, из человека выходит горе.
Теперь с жешувского аэродрома мы «натаскивали» прибывших молодых летчиков, одновременно вели разведку, ходили на свободную «охоту».
Во время тренировочных полетов четверка «мессершмиттов» атаковала самолет-разведчик Пе-2 прямо над аэродромом. Руководитель полетов, увидев, как «мессеры» клюют «пешку», отрадировал нашим истребителям, находившимся в воздухе.
— Безобразие! На глазах бьют «пешку», а вы прохлаждаетесь. Да развернитесь влево, всыпьте как следует нахалам.
«Яки» моментально разогнали любителей атаковать одиночек, а одного зажали и привели на аэродром. Ас попался матерый — на груди набор крестов. На вопросы отвечать не пожелал, но потом, поломавшись, дал любопытные ответы. Во-первых, гитлеровское командование делает ставку на ФАУ и реактивные самолеты, во-вторых, население панически реагирует на приближение советских войск к границам фатерлянда, в-третьих, летный состав фашистов значительно поредел, а молодежь, прибывшая в часть, необстрелянная, сырая...
Да, это были уже не те «бриллиантовые мальчики» Геринга, которые пели бравурные песни и расстреливали на дорогах беззащитных женщин и детей, пускали под откосы санитарные поезда, картинно несли на своих боках удавов, черных кошек, пиковых дам... Летчика отправили по назначению, а пистолет «вальтер» и компас командир дивизии вручил Бате — майору Девятьярову, который уезжал лечиться.
Вскоре уехал и я получать для полка новые машины. По возвращении узнал страшную весть: при разведке в районе Кракова погиб мой боевой друг Евгений Алехнович, наткнувшись, на бреющем полете на танковый термитный снаряд. Указом Президиума Верхновного Совета ему посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза. [163]
Путь наших войск лежал все дальше и дальше на запад. Гитлеровские заправилы полагали, что Висла станет тем рубежом, дальше которого наступающие пройти не смогут. Вражеская система укреплений включала в себя полосы долговременных инженерных сооружений, траншей, с многочисленными дотами, минными полями, чередовавшимися с противотанковыми рвами и надолбами.
Готовясь к прорыву мощного оборонительного пояса, мы вели особо тщательную разведку с воздуха: карты буквально пестрели от выявленных целей. Все это передавалось артиллеристам, саперам. И когда по точно разработанному графику загремели залпы прорыва, все эти огневые точки были стерты с лица земли.
Начались ненастные дни: туман, низкая облачность и снегопады приковали авиацию к аэродромам. Отважные экипажи все же бросали свои машины в эту слепящую мглу, находили и громили противника.
Одно из сложнейших заданий здесь пришлось выполнить командиру второй эскадрильи капитану А. Овчинникову. Поступил личный приказ генерала Рязанова любой ценой уничтожить штаб фашистской танковой армии, который находился в шестидесяти километрах от переднего края наших войск в деревне Бжеги. Дело в том, что к штабу несколько раз пытались проникнуть диверсионные группы, однако безуспешно. Из деревни немцы выселили всех жителей, а штабные помещения обнесли несколькими рядами колючей проволоки, ощетинились пушечными и пулеметными стволами.
Окрестности охранялись усиленными нарядами эсэсовцев с собаками. В воздухе патрулировали истребители противника.
Вот на выполнение этого задания и решили послать «химиков». На штурмовики были подвешены по два выливных прибора, заряженных керосином с гранулами фосфора. При соединении с кислородом воздуха керосина и фосфора происходит самовоспламенение смеси.
Надо иметь железную волю, чтобы под обстрелом сидеть на этой «адской бочке». Стоит осколку или пуле попасть в 250-килограммовый резервуар, и сгоришь без промедления. [164]
Капитан Овчинников в группу включил только «стариков» — опытных пилотов, мастеров штурмовых ударов.
К цели шли, прижимаясь к лесным массивам. Ведущий заметил патрулировавших истребителей и дал команду усилить бдительность. Те, ничего не обнаружив, повернули в сторону Енджеюва.
Теперь задача — проскочить мимо зенитчиков. Они, конечно, спохватились, но уже было поздно. Беспорядочный огонь не нанес урона штурмовикам. Довольно малая высота, угловое перемещение самолетов настолько велико, что зенитчики не успевали вносить поправки в прицеливание. «Причесав» по ходу зенитные установки, «илы» бросились на штабные постройки, со всех сторон обливая их горючей смесью.
Внизу сразу все заполыхало, задымило, как в аду. Огонь беспощадно пожирал дома, во дворах метались темные фигуры гитлеровцев. Штаб армии был полностью уничтожен...
На свой аэродром группа возвратилась без осложнений. Всем участникам полета — Александру Овчинникову, Николаю Полукарову, Владимиру Жигунову, Георгию Мушникову, Алексею Смирнову и Николаю Бойченко — командующий фронтом И. С. Конев объявил, благодарность.
Постепенно погода начала улучшаться. Теперь летчики стали действовать солидными группами, поддерживая вырвавшиеся вперед танковые части. Штурмовики, истребители и бомбардировщики налетали на отходящие колонны фашистов, наносили по ним чувствительные бомбовые удары, расстреливали из пушек, пулеметов, эрэсами.
Перелетели всем хозяйством на аэродром под Ченстоховом. Город находился на северной границе Домбровского угольного бассейна, с многочисленными фабриками, заводами. На горе взгромоздился внушительный древний Ясногорский монастырь, видавший у своих стен захватчиков разных мастей: и татар, и венгров, и шведов, теперь — немцев. По старинному преданию, над этой горой всегда сияет солнце, откуда и получила она название — Ясная гора. Командир эскадрильи Николай Евсюков, рассматривая новое расположение полка, устремил взгляд в небо. Самолетов в воздухе не было.Что же его заинтересовала? Спросили. [165]
— Монастырь, вот, думаю нам кстати. Шпиль высоченный, прямо тебе приводная радиостанция.
Здесь сложилась довольно интересная ситуация. Наши танкисты сделали такой бросок вперед, что некоторые подразделения гитлеровцев остались в нашем тылу. Вооруженные до зубов, они сосредоточились в близлежащих лесах. По данным разведки, над ними появлялись транспортные самолеты и по сигналам с земли сбрасывали какие-то грузы.
Наконец одно из обстоятельств особо насторожило: возле колодца был снят наш часовой. И вот подана команда «В ружье!». Завыла сирена. Что случилось? Сплошное недоумение. Ясность внес прибежавший с командного пункта дежурный: из лесу фашисты лезут на аэродром. Обычно на нас нападали с воздуха, здесь атакуют с земли. По тревоге были подняты все, вплоть до поваров, санбатовцев, сапожников... Подключился личный состав и 156-го истребительного полка.
Летчики развернули «ильюшины» хвостами к лесу, стрелки заняли места в кабинах. То там, то здесь завязывалась перестрелка.
Несколько машин успели подняться в воздух и начали поливать фашистов из пушек и пулеметов. По всей вероятности, нам бы пришлось туговато, не подоспей на помощь артиллеристы и танкисты на трцдцатьчетверках. Общими усилиями смяли и разогнали незваных гостей, попытавшихся отбить у нас горючее для техники.
Наравне с мужчинами отличились здесь и оружейницы — Эмма Узилевская, впоследствии жена Овчинникова, и Катя Кубышкина. Когда на аэродром полезли гитлеровцы, они наводили порядок в бараке. Эмме и Кате приказали закрыть барак и поднести ящики с патронами к лесу, где шла перестрелка.
Ящики с боеприпасами были довольно тяжелые и девушки еле волокли их на веревке, держа в руках винтовки. Как только выбрались на поляну, прямо на них выскочил огромный немец с автоматом в руках. Он, наверное, не ожидал такой встречи. Эмма бросила веревку, вскинула винтовку и направила ее на гитлеровца. Тот от неожиданности так оторопел, что выронил автомат и, повинуясь окрику «Хенде Хох!», поднял рукийй: Эмма, внимательно следя за немцем, подняла автомат, [166] уперла ствол винтовки в спину пленного. Так и вела его по аэродрому, сдав потом командованию БАО. В стычке принимал участие и замполит полка Е. И. Лапин.
— Хоть и в обороне оказался, — весело говорил потом полковник, — но все же двух мерзавцев пленил. Один — зелень-зеленью, все плачет, трясется, показывает фотографию «муттер», «швестер». Думал, пустим его в расход. А другой орет во все горло: «Хайль Гитлер!», Покричал и перестал, понял, что его патриотические эмоции нам до лампочки.
А вскоре механики привели трех немцев. Бродили вокруг аэродрома: ободранные, зуб на зуб от холода не попадает: словно волки, ищут места погреться, поживиться. Летчики окружили «гостей». При помощи младшего лейтенанта Жени Белкова, который немного понимал по-немецки, узнали: пробираются домой. Воевали под Сталинградом, в Крыму. Сами удивляются, что уцелели.
А «костлявая» продолжает стоять за нашими плечами. И чем ближе победа над заклятым врагом, тем она все чаще и чаще стала появляться в полковой семье.
Приняв неравный бой с крестоносцами-стервятниками, на израненной машине тянул на свой аэродром лейтенант Кудрявцев.
— Самолет не слушается рулей, — передал по радио. — Прошу... — не успел досказать Виктор.
Несколько секунд — и «ильюшин» стал неуправляем, вошел в отвесное пикирование...
Мы долго хранили старенький баян Виктора и не могли представить, что хозяина уже нет в живых. Казалось, распахнется дверь, влетит хозяин, отогреет пальцы и пробежится ими по стертым пуговкам. И душу растревожит песня:
Улетел штурмовик на задание,Но песня оборвалась.
В книге «Советские Вооруженные Силы в Великой Отечественной войне 1941 — 1945 гг.» описывается один, из боевых вылетов девятки штурмовиков нашего полка, совершенный в последних числах января 1945 года при [169] освобождении Верхне-Силезского промышленного района Польши. На странице 382 можно прочесть следующее:
«...Затем наши штурмовики встретились с немецкими бомбардировщиками, атаковали их. При этом майор А. А. Яковицкий, старший лейтенант Н. Т. Пушкин и сержант Н. С. Нестеров уничтожили по одному бомбардировщику, а старшина А. П. Наумов — один истребитель. Младший лейтенант П. И. Иванников, израсходовав все боеприпасы, таранил бомбардировщик противника».
Да, это в районе железнодорожной станции Вассовка принял свой последний бой П. Иванников. Мы знали, что Петра мучил жестокий ревматизм ног. Он имел полное право не летать, однако находил дипломатический язык с врачами, каждый раз ковылял к машине со своей неразлучной палочкой. Петр и в воздух поднимался с ней, даже шутил: если собьют — палка пригодится, чтобы продолжать драку с фашистами на земле.
После каждого полета болезнь прогрессировала, и полковой врач капитан Ларцев настоятельно требовал, чтобы Иванников лечился. Но тот упорствовал, отнекивался. Мол, раздавим гитлеровскую гадину, тогда можно и на курорте подлечиться.
Над станцией завязался воздушный бой. Группа «Ильюшиных», врезавшись в боевой порядок «юнкерсов», начала их расстреливать с коротких дистанций. Те вошли в пикирование, пытаясь оторваться от штурмовиков, и кое-кто улизнул. Боеприпасы кончались. И тогда Петр бросил свою машину на Ю-87. Таранный удар был настолько сильным, что оба самолета, столкнувшись, рассыпались в воздухе.
Потеряли мы и своего боевого командира эскадрильи Н. А. Евсюкова. На мемориальном кладбище среди надгробных плит можно найти и такую, где золотом высечено: «Герой Советского Союза гвардии капитан Евсюков Николай Андреевич».
Долгое время не мог примириться с тем, что рядом нет человека, с которым учился науке побеждать, чье крепкое крыло чувствовал рядом в неистовых атаках.
Нелепая смерть подстерегла и Аню Сорокину, прибористку, к которой все относились с братской любовью, [168] окружали ее теплом и заботой. Её проворные, маленькие руки никогда не знали усталости.
Любое дело, самое трудное, она исполняла всегда добросовестно, ни в чем не уступала мужчинам. Дадут задание — умрет, но сделает.
Помню, мы стояли в молдавском селе Пражела. На аэродром приходилось добираться через реку Реут. Была она сравнительно не широкой, а вот весной разливалась, показывала свой норов.
Аня порой допоздна задерживалась на аэродроме, и ночью одна на утлом плотике переплывала реку. Возвращалась озябшая, мокрая, и механики сразу находили ей теплое обмундирование, отогревали чаем, укрывали своими шинелями.
При перебазировании на новый аэродром инженерно-технический состав погрузился на Ли-2, кое-кто переезжал на автомашинах. И здесь Аня обратилась к адъютанту эскадрильи капитану Николенко с просьбой перелететь на аэродром на «иле». Мол, война идет к концу, а она ни разу не летала на штурмовике. После долгих уговоров Николенко включил ее в расчет экипажа.
Утро выдалось погожим и солнечным. И надо же такому случиться: штурмовик, на котором была Сорокина, на взлете, столкнулся с «петляковым», который садился после разведки на наш аэродром. Экипаж «ила» погиб.
Вступала в свои права весна. С деревьев, мокрых, кажущихся очень усталыми, срывались крупные капли. В пробуждении природы было что-то символическое. Мы шли уверенно к своей цели — победе. Но какие-это были трудные шаги!
И снова вылет. Батя размашисто шагает по аэродромному полю, на ходу что-то уточняет, поворачивается, жестикулирует.
— К чехам идем в гости. Им нужно помочь вышвырнуть фашистов со своей земли!
Воздух ревет и клокочет, восемнадцать штурмовиков и истребители прикрытия берут старт и отрываются от земли. Цель искать не пришлось: как на ладони — бронетранспортеры. Танков становится все меньше — беднеют битые вояки. Пехота забилась по овражкам, в [169] кустарники. Первыми спохватились зенитчики, — скороговоркой заработали пушки, запятнали небо разрывами. Майор Девятьяров круто спикировал вниз и ударил по зениткам. При выходе из пикирования по тряске «ила», по работе мотора, он определил — подбили. Передав командование Николаю Бойченко, Девятьяров пошел на вынужденную посадку. Не успел развернуться в сторону, своих — прямо перед штурмовиком выросла крутая насыпь железнодорожного полотна. Сел благополучно, перетянув через насыпь. Осмотрел машину и присвистнул — лопасти винта оборвало. Один снаряд подал в левую часть бронестекла, но не пробил. Через штаб стрелкового полка майор связался с КП генерала Рязанова и благополучно был доставлен в полк.
Александр Андреевич Девятьяров за время боевых действий девяносто один раз водил в атаку различные по численности группы штурмовиков и истребителей, и удары их были безупречны, разящие. Еще в октябре 1944 года Совинформбюро сообщало:
«На 1-м Украинском фронте группа наших штурмовиков под командованием капитана Девятьярова подвергла ожесточенной штурмовке позиции противника. Бомбовым и пушечным огнем наши летчики уничтожили несколько танков, взорвали склад боеприпасов и подавили огонь пяти артиллерийских батарей противника».
Надо добавить, что группа, ведомая Героем Советского Союза А. А. Девятьяровым, насчитывала в своем составе тридцать «илов» и двадцать «яков». Такое доверялось лишь большим мастерам вождения. самолетов в самых сложных условиях погоды, противодействия зенитной артиллерии и истребителей противника.
Чем сильнее сжимался обруч обороны противника, тем в более непосредственной близости от наступающих войск приходилось действовать.
Было еще темно, рассвет только занимался. Издали доносился гул канонады — где-то впереди шла подготовка к форсированию Нейсе.
Заместитель командира эскадрильи Герой Советского Союза старший лейтенант Н. Яковлев доложил командиру полка, что летчики прибыли, и майор Д. Нестеренко, без всяких вступлений приказал приготовить карты. [170]
— Задание весьма ответственное. Вам следует выйти к восточной окраине города Мускау и поставить дымовую завесу. Форсирование реки и овладение важным узлом сопротивления гитлеровцев будет всецело зависеть от точных действий и умения...
По команде разбежались летчики к самолетам, сели в кабины и стали ждать сигнала к запуску. Мигание фонарика с КП заметили все сразу. Аэродром взревел моторами, язычки фиолетово-желтого пламени выстреливались из выхлопных патрубков. Выруливали с аэронавигационными огнями, осторожно, соблюдая установленные интервалы.
И вот шестерка «ильюшиных», собравшись вместе, легла на курс к Нейсе. Видимость — хуже не придумаешь — вокруг сплошная серятина. И только чуть позже начала высвечиваться земля, в лощинах плавали клочья тумана. «Илы», приближаясь к линии фронта, чуть снизились, и стало отчетливо видно, что делается на земле: передний край прямо-таки полыхал. Казалось, какая-то сверхъестественная сила чиркала по земле огромным огнивом и высекала искры разных цветов и оттенков. Небо над Мускау содрогалось от артвыстрелов, вспарывалось огненными лезвиями «катюш».
— Приготовиться к постановке завесы! — уверенно подал команду ведущий группы, и самолеты, снизившись до высоты десяти метров, приступили к работе. Из-под плоскостей самолетов потянулись шлейфы черного дыма. Опорожняют выливные приборы В. Жигунов, М. Петров, А. Смирнов.
И вдруг Смирнов, идущий замыкающим, увидел в сплошной стене дыма образовавшийся разрыв. Видимо, у кого-то сработал прибор дымовой завесы с опозданием. Не колеблясь, Алексей направил машину к бреши в завесе и «затянул» прогал.
В это время под брюхом «ильюшина» разорвался артиллерийский снаряд, и машину швырнуло вверх и перевернуло на крыло. Она на мгновение зависла, ручка безо всяких усилий свободно ходила в разные стороны. Самолет, казалось, попал в какой-то вакуум.
«Сектор газа вперед», — моментально решил Алексей. Взревел мотор, разрываясь от натуги, и вынес экипаж из западни в плотные воздушные массы...
Начало всходить солнце. «Илы» повернули назад. И здесь не избежали случайностей: в момент разворота [177] самолет Михаила Петрова напоролся на трос немецкого аэростата, с которого наблюдатели корректировали огонь своих артиллеристов. Корректировщики, как горох, посыпались из корзины. Трос ударил по плоскости, дернул самолет, но, к счастью, обошлось благополучно.
— Что случилось? — сразу не сообразил Петров.
— На крючок попали, командир, — ответил воздушный стрелок Лиманский. — Да, вроде бы, сошли... Редкий случай!
Таким был для младшего лейтенанта Михаила Петрова сто одиннадцатый боевой вылет.
Вслед за группой Н. Яковлева в бой повел восемнадцать «илов» старший лейтенант А. Фаткулин. Они добивали уцелевших гитлеровцев в дотах, блиндажах, траншеях после обработки нашими артиллеристами. Затем в небо поднялись штурмовики, ведомые лейтенантом И. Филатовым. С Иваном на выполнение боевого задания в качестве воздушного стрелка вылетел парторг полка капитан Ольшанский. Штурмовики дали возможность наземным войскам без потерь еще глубже вклиниться в оборону противника.
Во второй половине дня ощутимый удар по врагу нанесла группа старшего лейтенанта Н. Пушкина. Она была атакована «сто девятыми», но ни одна атака не принесла успеха гитлеровцам. Более того, в бою они потеряли самолет. Стервятника сбил воздушный стрелок сержант Кузин.
Вскоре я узнал о гибели Николая Пушкина. Не видел, как это случилось, но мне рассказали ребята.
...Николай летал на точку, куда предстояло перебазироваться полку, с заданием оценить условия захода на посадку. С ним отправился на рекогносцировку старший техник-лейтенант А. Русин. На обратном пути при подходе к своему аэродрому все увидели: за машиной тянулся черный хвост дыма.
Поступила команда — немедленно покинуть машину.
— Я-то могу, но Русин без парашюта, — доложил Николай и стал плавно сажать горящий штурмовик.
Огонь все больше и больше охватывал самолет. Все бросились спасать экипаж. Русин, откинув фонарь, выскочил сам. Пушкина вытянули. На летчике горело обмундирование, а лицо, шея, руки покрылись волдырями. Его перенесли в дом, где Николай и умер.