Под гвардейским знаменем

У нас большой праздник. Застывший строй полка, словно высеченный из малахита. Яркие лучи солнца играют на боевых наградах летчиков, воздушных стрелков, техников. Перед строем командир корпуса генерал-лейтенант В. Г. Рязанов проносит гвардейское Знамя. Пламенеет горячий шелк стяга, на котором золотом вышит портрет В. И. Ленина и сияют слова «За нашу Советскую Родину!».

Вручить высокую награду — гвардейское Знамя — приехал командующий фронтом Маршал Советского Союза Иван Степанович Конев. Некоторые из нас впервые увидели маршала: он высок, хорошо сложен и подтянут. На лице, открытом, простом, отражено спокойствие. И лишь резкие волевые складки свидетельствовали о твердом характере.

Командир полка опускается на одно колено, целует уголок Знамени. Вдоль строя катится мощное «ура!». Мы — гвардейцы! Гордое, высокое звание. Теперь наша часть стала именоваться так: 140-й Киевский гвардейский штурмовой авиационный полк, алое знамя которого в будущем украсят ордена Красного Знамени и Богдана Хмельницкого.

После официальной церемонии командующий начал беседовать с летчиками, стрелками, инженерами. Оказывается, он знал многих штурмовиков полка, не раз наблюдал за их действиями над полем боя.

Позже маршал И. С. Конев так напишет о нас в [109] своих воспоминаниях: «Летчики корпуса Рязанова были лучшими штурмовиками, каких я только знал за весь период войны. Сам Рязанов являлся командиром высокой культуры, высокой организованности, добросовестного отношения к выполнению своего воинского долга».

Да, мы всегда гордились своим командиром корпуса. Василий Георгиевич Рязанов прошел за время своей службы как бы два этапа: сначала он был политработником, потом авиационным командиром. Большой опыт помогал ему изучать людей, прислушиваться к их мнению, вселять в подчиненных боевой дух, вызывать на откровенность. Мы живо и охотно делились с Василием Георгиевичем своими мыслями. Его всегда радовали тактическая зрелость, умение трезво оценивать обстановку, широта кругозора летчика. Генерал Рязанов, как правило, сам наводил штурмовики на цель, командуя по радио, отдельными группами или экипажами.

В боях за освобождение Украины все три дивизии, находившиеся в составе штурмового авиакорпуса генерала Рязанова, получили почетное наименование — Красноградская, Полтавская, Знаменская. Корпус стал называться Кировоградским.

Вставало светлое, ласковое утро. И казалось, что нет на свете войны, крови, слез. Только утренний свет и.спокойная тишина. Но ничего этого не замечаешь, когда мысли заняты предстоящим полетом.

Обхожу несколько раз «ильюшин», кулаком постукиваю по обшивке плоскости: «Куда сегодня понесет нас конь-огонь?». Стрелок Аркадий Кирилец облокотился на парашют, лежит, покусывая и сплевывая сочную травку.

Рядом — с набором инструментов — техник Павел Золотов. Внимательно осматривает каждую деталь, каждый болтик, смотрит на нас, тихо напевая: «Жил на свете старый «ил», на разведку он ходил».

— Лейтенант Круглов и младший лейтенант Драченко, к командиру, — передал приказ дежурный.

Заходим в домик к майору Круглову. Все по-походному и просто: на столе телефон, карты, россыпь разноцветных карандашей. Федор Васильевич подводит нас к развернутой карте, делает пометки.

— Нужно пройти до Ясс, затем опуститься к Хуши, [110] сфотографировать дороги, правый берег Серета. Ведущий — младший лейтенант Драченко. Прикрытие — шестерка «яков». Сопровождать будет капитан Луганский. Сведения нужны вот как, — провел рукой по шее майор. — Из дивизии снова звонили: сведения, сведения, сведения...

С Костей Кругловым мне не часто приходилось выполнять подобные задания, хотя и знал, что летчик он смелый, дерзкий в бою, а вот с Сергеем Луганским каши фронтовой пришлось поесть изрядно. Прикрывал он нас еще под Харьковом, Сергей слыл квалифицированным мастером воздушного боя, легко «читал» и знал повадки врага, его манеру драться. Он «опробовал» своим огнем почти все типы вражеских машин. Я хорошо знал и его товарищей по оружию: Ивана Корниенко, Николая Дунаева, Гарри Мерквиладзе, Евгения Меншутина, Василия Шевчука, Николая Шутта.

С Николаем у нас завязалась какая-то особая дружба, да и в наших характерах было много общего...

Попадешь, бывало, в горячую ситуацию, а Шутт тут как тут: словно добрый работник гвоздит гитлеровских асов. Затем: «Горбатые», работайте спокойно. Небо чистое, как слеза ангела. Привет. Риголетто». И поет: «Сердце красавицы склонно к измене» или «Да, я шут, я циркач, так что же?» В общем, с Шуттом для врага были шутки плохи.

Любимым приемом Шутта был вертикальный маневр ведения боя с резкими эволюциями машины. Этот прием всегда ставил немецких летчиков в невыгодное положение. Атаки Николай производил преимущественно сзади, с последующим выходом вверх, что давало ему превосходство в высоте на протяжении всего воздушного боя. А это в известной степени обеспечивало победу.

В ясную погоду Шутт выходил из атаки на солнце, при горизонтальном маневре делал правый вираж, так как вражеским летчикам для правого виража требуется больше времени, да и к тому же правые фигуры они делали хуже, неповоротливее. Тут и открывал прицельный огонь.

Здесь следует сказать, что у штурмовиков, прикрываемых Николаем, никогда не было потерь.

Смелостью он обладал безграничной, шел на самое рискованное дело. Нет, Николай не был сорвиголовой: точный тактический расчет, какая-то, сверхинтуиция помогали Шутту найти самое уязвимое место в строю гитлеровцев и нанести разящий, внезапный удар. [111] Этого симпатичного крепыша знали буквально все в корпусе: от командира до водителя БАО.

Однажды, когда мы освобождали Харьков, части инспектировал заместитель командующего 2-й воздушной армией по политчасти генерал-майор авиации Сергей Николаевич Ромазанов. В то время, когда он был на аэродроме, приземлялась группа истребителей. А один самолет остался в воздухе и проделал такой каскад фигур высшего пилотажа на низкой высоте, что у некоторых гостей, как говорится, дух захватило.

— У него что — задание пилотировать над аэродромом? — со строгими нотками в голосе спросил Ромазанов комдива.

— Наши истребители сегодня сбили много фашистских самолетов, — стушевался комдив, — вот он и дает знать о победе. Да и сам он, наверное, угрохал пару-тройку гитлеровцев. Шутт с пустыми руками никогда не возвращается.

— Ну раз так, пусть салютует, — увидев, с какой гордостью наблюдают за своим товарищем летчики, сказал генерал. — Хотелось бы с вашим Шуттом познакомиться поближе. Вижу, что он пилот высшего класса.

Генерал Ромазанов сам тоже когда-то летал, был летчиком-наблюдателем.

Частые встречи у нас были и с генералом Степаном Акимовичем Красовским. Несмотря на постоянную занятость — не каждый может представить, что такое командование такой сложной махиной, как воздушная армия, — он находил время, чтобы поговорить с рядовыми летчиками, знал многих в лицо, шутил, подбадривал. В разговоре использовал народные поговорки и пословицы — речь его отличалась убедительностью, сочностью, доступностью. Прост и внимателен к людям, к сердцу воспринимающий их радости и беды, он всегда осуждал верхоглядство, показную лихость и бездумный риск. По заслугам кое-кому давал и нагоняй «за беспорадок». Степан Акимович говорил с явно белорусским акцентом и «беспорадок» произносил именно так.

...Идем во вражеский тыл. Внизу проплыли Бельцы. Камышовые и кирпичные крыши. Вокзал. Составы. Платформы с танками, орудиями. Цистерны. Садик с маленькой раковиной открытой сцены. [112] Сверкнула ракета, точно пояс, вышитый стеклярусом. Под нами зеленеют виноградники, тянутся холмы, плывут тонкие извилистые черточки дорог. И дальше вполне мирная картина. Но рядом с этой идиллией замечаем и колонны машин, многочисленные огневые точки, отсечные позиции, плотные проволочные заграждения — «спирали Бруно», «пакеты Фельдта». Все надо положить на пленку, запомнить визуально.

Сфотографировав мощные оборонительные рубежи и дороги в районе Яссы — Хуши — Роман, берем курс на север вдоль западного берега реки Серет с выходом на Тергул-Фрумос. А тишина такая, что просто оглушает. Правильно говорят — затишье перед бурей. Вот тут-то и попали мы в огненный водоворот. Как шальные снизу откуда-то выскочили четыре «фоккера». На хвостах метки свастики, словно пауки. Их я заметил сразу.

— Командир! — истошно кричит в переговорное устройство Кирилец. — Сверху двенадцать «мессеров»!

— Не ошибся? — переспросил Аркадия.

— Если бы, — тяжело выдохнул стрелок.

Да, обстановка складывается тяжелейшая.

«Мессеры» резко вышли на второй «этаж», связали боем Луганского. Ясно: решили отсечь нас от прикрытия. Для дюжины фашистских «мессершмиттов» мы оказались прямо-таки летящими мишенями. «Почему нас Сергей не выручает?» — стиснув зубы, я подавил в себе чувство гнева. Посмотрел вверх: там «мессеры» и «яки» сплелись в один клубок.

«Фоккеры» набросились на нас.

— Переходим в «ножницы»! — приказал Косте Круглову.

Возвращаться назад, не выполнив задания?.. Нет это не в наших правилах. Когда перешли на «ножницы», преследование прекратилось: истребители противника забрались метров на 600 выше, стали наблюдать. Но как только поставил самолет горизонтально к земле и начал фотографировать, они молниеносно навалились на нас, норовя зайти в хвост или под ракурсом три четверти атаковать. В глубь вражеской территории шли с боем, применяя «ножницы», назад, после выполнения задания, будем возвращаться, перейдя на бреющий полет.

Посмотрел на высотомер — 600 метров. Надо уходить, любой ценой. На пленке и в голове данные разведки, [113] по сравнению с которыми «фоккер» стоит грош-копейку. Но «мессершмитты», растянув строй истребителей Луганского, сломя голову бросились нас преследовать. Пулеметная очередь прошлась по левой плоскости.

Кирилец, произнося длинную тираду, волчком крутится в задней кабине, бьет из турельной установки короткими очередями по стервятникам, норовящим подстроиться в хвост. По СПУ слышу радостный голос Аркадия:

— Командир! «Мессу» приделали хвост!

Затем он долго кашляет. У меня в кабине тоже дым — едкий, противный. Да, хвост мы «мессу» приделали отличный: он сначала свалился на крыло и, охваченный пламенем, по отвесной траектории заштопорил вниз.

Мимолетная радость за успех тут же сменилась, щемящей болью: Костю Круглова настигла ядовито-оранжевая трасса «эрликона», когда переходили линию фронта на бреющем. «Ильюшина» лизнули языки пламени, и он, минуту назад сильный и, казалось бы, неприступный, беспомощно начал отсчитывать последние метры падения...

Потрясенный случившимся, сдавил пальцами виски, провел рукой по онемевшей коже лица. Двинул сектор газа до отказа, еще ниже притерся к земле.

...Проплыли над крылом Фалешты, дальше — село Егоровка.

Жизнь машины, да и наша собственная, висела на волоске. Несколько раз поперхнулся мотор, на плоскостях густо кучерявилась разодранная фанера.

Слегка вздохнули: преследовавшие «мессершмитты» отстали. Однако наша радость оказалась преждевременной. Откуда-то взявшиеся «фоккеры», стремительно пикируя, стали заходить в хвост.

Мы прижались к макушкам деревьев — отчетливо были видны крыши домов, стожки сена, белые пятна кур... Брызнувшая с «фокке-вульфа» очередь подняла

пыль на земле, самолеты просвистели над нами и ушли с набором высоты.

Эти так запросто не отстанут, если у них есть боеприпасы!

На возвышенности села я приметил церквушку с колокольней, на куполе которой давно почернела зеленая краска. [114] Туда и направил самолет. Едва успел встать под защиту колокольни, как знакомые ФВ-190 вновь полоснули очередью и метнулись вверх.

Что делать? Положил машину в левый вираж и стал наматывать концентрические круги, держа колокольню в центре. Гитлеровцы значительно сократили время разворота и ринулись в атаку. Чувствовалось, что они теряли терпение. Хитрили, бросая машины в неожиданный переворот, стремительно опускались и взмывали вверх. Но выйти на прямую атаку не могли.

У меня от этой карусели закружилась голова, как спицы в колесе, мелькали переплеты стрельчатых окон, нога, лежащая на левой педали, затекла.

«Когда же вы уйдете, проклятые?»

Очереди «фоккеров» стали жидковаты, экономны. Они чуть сами не напоролись на колокольню и стали уходить на запад.

Может, ловчат? Нет, боеприпасы расстреляны, больше делать нечего.

К Бельцам ползли, словно тяжесть машины повисла на плечах. Ее то мотало из стороны в сторону, то, наоборот, — она задирала нос. Стрелка бензиномера подбиралась к красной черте. Штурвал выскальзывал из рук.

Машина неслась сама по себе, чихая и раскачиваясь с крыла на крыло. Потянулся к рукоятке триммера — вроде бы послушалась.

Не помню, сколько времени летел в разбитом, почти неуправляемом самолете. Казалось, очень и очень долго. И еще удивлялся, как это работает мотор, бензонасосы качают из баков горючее, тянет простреленный винт...

Похожий на ощетинившегося ерша, садился на аэродром, не выпуская шасси. Только перекрыл бак и выключил зажигание — «ильюшин» облегченно ухнул вниз, пропахал землю на животе, чуть развернулся и остановился.

В кабине сидел весь оцепенелый. Мозг работал медленно, находился в каком-то состоянии заторможенности. Еле стащил с педали онемевшие ноги, обжигаемые горячим воздухом мотора. Со всех сторон отдавало смесью масла, глицерина, бензина, эмалита. Посмотрел на «ил» со стороны, ни дать ни взять — дуршлаг, но фотокамеры оказались целыми. [115]

Механик Лыхварь только головой покачал:

— Боже мий, як машину покаличыли.

А по аэродрому уже носился капитан Рыбальченко — начальник оперативного отделения штаба авиаполка. Мы с ним всегда находились в тесном контакте, потому что сведения из первых рук получал он. Педантичный, как и все штабники, Афанасий Дмитриевич буквально выжимал из летчиков все: что видели, где были, каковы результаты фотографирования? Кое-кто даже обижался на Рыбальченко за такую дотошность, чертыхаясь в душе: возьми, мол, сам слетай и увидишь, что «там» делается. Афанасий Дмитриевич понимал, из каких перипетий иногда возвращались экипажи, но продолжал делать свое дело: расспрашивал, дешифровал ленты пленок, снимки клеил на карты и делал фотопланшеты, сравнивал данные, составлял боевые донесения.

— Ваня, одна ты у меня надежда. Если не привез пленки — не знаю, что сделают. Из дивизии беспрерывно звонят — телефон горячий. — Афанасий Дмитриевич стал в позу обреченного человека.

— Фотокамеры целые. Правда, самолет немного поцарапали: Лыхварь никак не может найти четырехсотую пробоину.

Механик из аэрофотослужбы Леонид Задумов даже присвистнул:

— Как же ты в таком решете сидел и не вывалился?

— Дырки маловаты...

Идем с Леонидом по аэродрому, разговариваем. Он интересуется тем, что произошло в воздухе, как выскочил из этой передряги. Любопытство его вполне закономерно: он летал воздушным стрелком, сделал с Виктором Кудрявцевым более пятидесяти вылетов. Но один из них оказался роковым. Произошло это в сентябре 1943 года. В районе Александрии фашистские танки прорвались в тыл к нам, а наши — к ним. Обоюдные «визиты» запутали обстановку, и Анвару Фаткулину вместе с Михаилом Хохлачевым было приказано срочно произвести разведку. На штурмовике Фаткулина находился офицер-танкист, с Хохлачевым стрелком полетел старшина Леонид Задумов.

Небо было затянуто облаками. Истребители прикрытия улетели.

Летчики надеялись, что противник в такую погоду [116] не осмелится поднять в воздух самолеты-перехватчики. Но облака стали постепенно рассеиваться, и внезапно навстречу двум «илам» устремились сразу одиннадцать вражеских машин.

* * *

Разведку провели успешно, и теперь пытались оторваться от «мессеров». А те, поняв свое преимущество, все больше наглели. Майор-танкист не мог сделать из пулемета ни одного выстрела, так как от маневров Фаткулина его укачало. Видя это, Хохлачев пристроился в хвост ведущему, приняв огонь на себя. Один «мессер» все-таки ударил по заднему штурмовику, два осколка попали по ногам Задумова, третий впился около глаза. Ко всему прочему у стрелка заел УБТ. Тот крикнул: «Миша, тряхни машину», пробуя сделать перезарядку пулемета. Длинная очередь — и «сто девятый» отвалил, оставляя дымный след. К земле несло и машину Хохлачена. Прыгать не было никакой возможности, рядом земля. Удар! — и штурмовик пополз «животом». Задумов, несмотря на сильную боль в ногах, выскочил на плоскость, открыл фонарь летчика. Хохлачев сидел в кабине, опустив голову, весь в масле, залило и всю приборную доску. А огонь уже подбирался к моторной части. Леонид вытащил Хохлачена из машины, отстегнул парашют и начал толкать впереди себя товарища. Тот еле шел — видимо, сильно угорел. Через несколько минут штурмовик взорвался. За этот вылет старшина Л. Задумов получил орден Красной Звезды. Но, к сожалению, был отстранен от полетов по зрению.

* * *

...Доложил командиру полка о выполнении задания. Майор Круглов, довольный результатами разведки, по-отечески обнял меня и пожал руку Аркадию Кирильцу. Сзади ребята не удержались: сегодня, мол, тебе положена двойная чарка. По пути к расположению рассказал о том, как сбили Костю Круглова. Если попал к гитлеровцам — пропал, замордуют. Нет, уж лучше похоронить себя вместе с машиной в огненном смерче, зарыться в землю, раствориться.

Не могу не вспомнить курьезный случай, который произошел за несколько дней до этого.

Девятка «илов» на рассвете вышла на задание подавить огневые позиции противника на высотах, прикрывающих подступы к Яссам. [117] К цели дошли нормально, правда, кое-где тявкали зенитки.

Начали работу. Возле района действий на наблюдательном пункте с общевойсковиками находился генерал Василий Георгиевич Рязанов. Он сразу поставил нам двойки: неуклюже обработали высотки, которые фашисты буквально нашпиговали пулеметными гнездами, дзотами, орудиями.

— Лапотники вы, а не штурмовики. Пройдитесь по пулеметам, пушкам как следует, а землю без нас перепашут.

Как на грех, и второй, и третий заходы оказались малоэффективными. Бомбы поднимали столбы дыма, а когда наша пехота поднялась в атаку, ее встретил плотный огонь.

* * *

Приземлившись, мы с трепетом ждали телефонного звонка. Разноса не миновать. Но генерал не звонил. Уже в сумерках на аэродроме сел По-2, и В. Г. Рязанов, хмурый, в запыленном реглане, даже не приняв рапорта, приказал построить весь личный состав.

— Сколько воюете, и такая работа. Птенцы — и те лучше вас летают. А еще гвардейцы. Бе-зо-бра-зие...

Генерал Рязанов, широко вышагивая перед строем, так, что полы реглана разлетались в стороны, строго спросил:

— На кого вы только надеетесь? А-а?

И, повернувшись к майору Круглову, продолжал;

— Вы думаете, что Пушкин будет за вас работать?

Такая уж привычка у Василия Георгиевича — если не ладится что-либо, обязательно предупреждает: «На Пушкина не рассчитывайте».

Дав нам капитальную взбучку, командир корпуса улетел. Все тяжело переживали эту встречу с генералом: на другой день майор Круглов произвел перестановку в эскадрильях, провел несколько тренировочных полетов.

Задание было первоначальным — опять обработать злополучные высоты.

— От цели не уходить, пока не раздолбаете в щепки все, до последнего пулемета. Пехота должна взять высоты без потерь. Понятно?

И на этот раз генерал Рязанов был на командном пункте. «Только бы не опростоволоситься», — думали все [118] в группе штурмовиков, начиная от ведущего и кончая замыкающим пилотом.

С первого захода краснозвездные «ильюшины» накрыли вражеские точки огненным грузом. Туча пыли вперемешку с гарью и дымом стояла над гитлеровскими позициями.

— Молодцы! — передал по микрофону генерал Рязанов. — А ну, еще раз пройдите над высотками. Винтами прижмите фрицев к земле, чтобы и голов паршивых не смогли поднять. Ку-ро-еды!..

Со страшным ревом ринулись штурмовики на врага: внизу все кипело, клокотало, гудело, сверкало...

Василий Георгиевич, провожая две шестерки «ильюшиных» домой, запросил:

— Кто возглавляет группу?

— Пушкин, товарищ генерал.

— Прекратите шутить! — Голос Рязанова стал сухой и грозный. — Немедленно отвечайте, кто ведет группу?

— Пушкин, товарищ генерал.

— Придется разобраться, — оборвал разговор командир корпуса. И Николай, наверное, решил: над его головой сгущаются тучи. Но что же случилось? Ума не мог приложить. Неужели попали в своих? Тут пощады не жди.

Примерно через час на аэродроме приземлился генерал Рязанов. Опять построили личный состав полка. Генерал заговорил сразу:

— С заданием справились отлично, молодцы! Но зачем же давать неуместные ответы на мои вопросы? Кто вел две шестерки? Выйти из строя!..

Николай сделал три шага и доложил. Голос у Николая был совсем одеревеневший. Генерал еще раз переспросил фамилию. Тот повторил.

— М-да, — протянул Василий Георгиевич, улыбнулся и сбил фуражку на макушку. — А я-то думал, что меня решили разыграть! Уже приготовился дать перцу новоявленному остряку. Так вот, товарищ Пушкин. Сегодня вы фашистов били по-гвардейски, со знанием дела. Действуйте так и впредь, орлы. От лица службы вам, лейтенант Пушкин, и всей группе объявляю благодарность,

Николай воспрянул духом, подтянулся и звонко отчеканил:

— Служу Советскому Союзу! [119]

Обстановка с каждым днем накалялась. Это было и понятно: до вражеского логова теперь куда ближе, чем год или два назад. Вот и остервенели гитлеровцы, а их поражения заставляли кое о чем задумываться их ненадежных союзников — румын.

Фашисты предпринимали массированные контратаки, однако линия фронта оставалась без изменений. Здесь особенно требовалась помощь авиации наземным войскам, перешедшим к обороне. А надо идти вперед. Только вперед...

* * *

Штаб срочно формирует группы, которые должны вводиться в бой последовательно.

Первую ведет комэск майор А. Девятьяров. Воздушный стрелок у него — начальник связи полка Н. Макеев. В группе Бати — летчики А. Кобзев, П. Харченко, А. Сатарев, Н. Стерликов, П. Баранов, В. Жигунов...

У каждого из них за плечами был уже большой опыт наземных штурмовок, воздушных боев.

Когда мы стояли в Канатово под Кировоградом, в полк пришли два закадычных друга Саша Сатарев и Коля Стерликов. Как говорят, они сразу пришлись ко двору. Обаятельные, с юношеским задором, эти парни готовы были идти к самому черту на рога. Саша — воспитанник челябинского комсомола — в армию пришел добровольцем. Мечтал стать истребителем, однако посадили на По-2. Со временем разочарование прошло. Машина полюбилась — этот труженик войны — простая, нетребовательная к аэродромам, заправлявшаяся несколькими ведрами горючего. А какой ущерб она наносила врагу! Называя ее с презрительной иронией «рус-фанер», гитлеровцы вскоре поняли, что шутки с По-2 плохи, а командование за каждый сбитый самолет представляло своих летчиков или зенитчиков к Железному кресту.

Более пятидесяти боевых вылетов сделал на По-2 младший лейтенант Сатарев, наносил меткие удары по точечным, особо важным целям противника, несколько раз забрасывал во вражеский тыл разведчиков, различные грузы. Все это было сопряжено с большим риском. Заметив недюжинные способности молодого пилота, полковник Щундриков, будучи тогда заместителем командира дивизии, предложил Александру переучиться на штурмовика... [120]

«Илы» в плотном боевом строю неудержимо и грозно приближались к цели. Девятьяров. умело провел группу через основной зенитный пояс, сосредоточил огонь на танках и артиллерийских батареях. Серия сброшенных «фугасок» ошеломила гитлеровцев на какое-то время. Отрезвев от внезапного удара, фашисты начали яростно огрызаться. Снаряд разорвался рядом со штурмовиком Девятьярова, и его машина начала переваливаться с крыла на крыло.

Пламя взрыва полыхнуло и за стабилизатором «ильюшина» Сатарева. С трудом выравнивая машину, Сатарев запросил воздушного стрелка Гринева:

— Что там, Петя?

— Малость поцарапало, да хвоста кусок потеряли.

— Держись, друг... Мне тоже попало.

Покончив с батареями и разогнав по укрытиям танки, штурмовики начали прочесывать вглубь оборону немцев, расстреливая до последнего патрона боекомплекты.

Возвращались домой с победой, которая далась довольно нелегко. Уже над своей территорией младшему лейтенанту Стерликову пришлось покинуть машину. А Сатарев сел. Но надо было посмотреть на его «ильюшина»: представлял он собой макет-мишень, по которой упражнялись в стрельбе. Машину пришлось списать: ее подцепил «фома» (так техники окрестили трофейный тягач) и отправил на свалку.

В этом бою серьезное ранение получил начальник связи полка Макеев — осколок попал ему в берцовую кость. Из кабины воздушного стрелка его еле вытащил механик Саша Бродский и с помощью санитаров уложил на носилки. Николая Васильевича срочно пришлось отправить в госпиталь, где он пролежал почти шесть месяцев.

Встретил я его потом в Куйбышеве, куда прибыл за новой техникой. Со мной он и прилетел в полк под Ченстохов.

В мае у нас почти не было «незанятых» дней. «Старики» постоянно отправлялись на свободную «охоту»: порой ведущий и ведомый проходили на большой высоте линию фронта и на бреющем летали над вражескими тылами. Их добычей были железнодорожные составы, паромы, автомашины с грузом, штабы, [121] пункты управления, узлы связи. В любую минуту свободные охотники могли напороться на истребителей врага. Тут без опыта, хитрости, смекалки, высокой техники пилотирования в любых метеоусловиях — никуда.

* * *

Мой любимый маневр на «охоте» — летать под низкой облачностью, откуда все видно, а тебя могут только слышать. Из-за кромки облаков смотришь, что делается в тылу и на передовой, выбираешь цель, на которую наваливаешься коршуном. Другой маневр — это полеты на бреющем, когда летишь по балкам, оврагам, прикрываясь складками местности. Затем — атака с последующей горкой и разворотом от 45° до 90°. Здесь все рассчитано на внезапность и дерзость, скоротечность и неотразимость. Этот прием получил у нас образное название «партизанский заход».

* * *

Как-то мы с Аркадием сделали два вылета. Правда, улов был небогатым — по дороге подбили пару машин, погоняли солдатню за обеденным кофе и все. Но вот зенитки потрепали нам нервы изрядно.

Короткая передышка, наспех проглоченная тарелка борща без ощущения вкуса и запаха и — вылет.

У машины Кирилец, пошатываясь, запрокинул голову, надрывно кашляя. На лице стрелка выступили розовые пятна, черты лица заострились.

— Что с тобой, Аркадий?

— Командир, убей меня на месте, лететь не могу. Дай отдохнуть... Ну хоть чуть-чуть...

«Пропадет парень, — подумал я. — Ему ведь лечиться нужно. Тут и здоровому трудно выдержать, а ему каково...»

— В госпиталь тебе следует ехать, Аркадий. Подлечиться надо...

— Что ты, командир, — испугался стрелок. — Просто чуток устал. Завтра буду как новорожденный.

— Иди. Возьму другого стрелка. Вот Савин ходит без дела.

Меня и самого трепала нервная дрожь, холодило спину. В теле — тяжесть, от озноба стучат зубы. Только на высоте как-то пришел в себя, ощутил прилив сил, сбрасывая с плеч свинцовую усталость. Сзади справа следовал Павел Баранов. В районе Ясс засекли новые цели, взяли курс на свой аэродром. [122] В воздухе царило относительное спокойствие. Но вот из-за облаков вынырнули четыре самолета.

— Наши «лавочкины», — невозмутимо пробасил в переговорное устройство Савин.

Нелегко было научиться отличать «Фокке-Вульф-190» от нашего истребителя Ла-5. На первый взгляд оба самолета казались похожими. Только у немецкого истребителя часть фонаря состояла как бы из одной прямой с фюзеляжем, а у «лавочкина» фонарь заметно возвышался. К сожалению, Савин ошибся. Это были «фоккеры», которые плеснули на нас огнем.

— Вот тебе и «лавочкины», только с крестами. Смотри в оба, — приказал стрелку.

— Слева две пары «фоккеров». Пристраивайся ко мне, — передал я Баранову.

Не успев вскочить в облака, перешли с Павлом в стремительное пикирование. Истребители кинулись следом. Сзади что-то сверкнуло, на пол кабины посыпалась стеклянная крошка. Самолет основательно тряхнуло. Сразу же переключил рацию на стрелка.

— Савин, как ты там?

В ответ молчание.

— Саша, ранен?

Только треск в наушниках...

Посадив машину, содрал с потных рук перчатки; отстегнул привязные ремни, спрыгнул на левую часть центроплана. Посмотрел в кабину стрелка, и меня будто изо всех сил ударили сзади увесистой дубинкой. Савин сидел ссутулившись, оплетенный парашютными лямками и... без головы. Его руки застыли на гашетках.

Горький колючий ком подкатил к горлу. Хотелось разорвать на груди комбинезон — не хватало воздуха. Сжав в крепкий узел нервы, стал вытаскивать окровавленное тело стрелка из кабины. Однако сам ничего не смог сделать. Кое-как с механиками вытащили Савина, уложили на чехлы. Девушки — укладчицы парашютов, прибористки — в страхе закрыли лица, бросились от машины в сторону. Я плелся по летному полю, спотыкаясь на ровном месте, уткнувшись в шлемофон.

Смерть — жестокая и неумолимая! Почему ты так нещадно косишь нашу юность? Парню бы радоваться восходу солнца и вечерней зорьке, работать, учиться, целовать девушек, а он лежит, обезглавленный, скрючившись на промасленных чехлах. [123] С нами уже нет летчиков Буракова, Колисняка, стрелков Дораева, Гришечкина, Баранникова, на счету которого было пять сбитых истребителей противника. Неизвестна и судьба Кости Круглова.

Вечером в столовой опрокинул свои наркомовские сто граммов, но легче от того на душе не стало. Сцепился с Сергеем Луганским, вспыхнул берестой. Выговаривал ему за тот случай, когда нас атаковала дюжина гитлеровцев, а его истребители, увлекшись боем, бросили нас на произвол судьбы. А ведь генерал Рязанов не раз напоминал истребителям: за тех штурмовиков, кого собьют с земли, он спрашивать не будет. Если же потери у штурмовиков появятся от фашистских истребителей, он будет рассматривать это как невыполнение приказа. Сергей доказывал, что ситуация сложилась настолько трудная, что сам, мол, еле-еле дотянул до аэродрома. Крепко поругались. Так и разошлись, надолго затаив друг на друга обиду.

В этом вылете наши истребители прикрытия сбили шесть Ме-109, но и потеряли пять «яков». Урок тогда нам дали поучительный: нет взаимодействия — нет победы.

Вскоре я узнал, что командование представило меня к ордену Славы III степени за уничтожение двух железнодорожных составов и доставку ценных разведданных о дислокации противника в районах Ясс, Тергул-Фрумос, а также за сбитый Ме-109.

* * *

Скоротечны последние майские ночи: не успеешь забыться в глубоком сне, а уже румянеет восход, утренняя прохлада врывается с аэродромным гулом в открытые окна. Ребята вскакивают размяться, возвращаются, бодро покрякивают. Завтракаем — и к машинам. Для меня уже стало привычкой ходить на разведку во вражеский тыл в любую погоду, быть готовым ко всякого рода неожиданностям.

...Прозрачный круг трехлопастного винта яростно сечет воздух. В сторону разбегаются механики, придерживая руками пилотки. «Ильюшин» мягко подпрыгивает на мелкой кочке, поднимает клубы пыли. Взлетаем с Алехновичем. Считанные минуты — и мы уже на высоте, подбираемся к облакам. [124]

В молочных разрывах зеленеют поля, плывут линии дорог, кудрявятся перелески. Ни одного выстрела, ни одного вражеского самолета. Тишь и благодать. Только истребители прикрытия старшего лейтенанта Николая Быкасова из 156-го гвардейского полка идут двумя группами чуть выше, спереди и сзади.

На всякий случай с противозенитным маневром набираем скорость и теряем высоту, меняем курс полета. Пересекаем линию боевого соприкосновения. Все время держим связь со своим командным пунктом. Фотографирую правый берег Серета, около Роман засекли аэродром подскока с целым скопищем авиационной техники без всякой маскировки. На многих машинах работали двигатели.

Около Хуши такая же картина: десятки бомбардировщиков Ю-87 готовились к вылету. Командование сразу среагировало на доклад. В это время в воздухе находилась группа «ильюшиных», ведомая Иваном Голчиным.

Накрыть гитлеровцев на аэродроме не удалось, и многие фашистские машины поднялись в воздух. Черными коршунами летели «Юнкерсы-87», хищно прочерчивали воздух сзади и по бокам Ме-109.

По команде генерала: «Гвардейцы, атака!» — завязался ожесточенный поединок. Мне впервые пришлось видеть такую картину.

Первым ударил по врагу Голчин. За ним все остальные.

В эфире разноязычные команды на разных тонах перекрикивали друг друга.

Две группы гудящих, воющих, стреляющих самолетов сошлись, как говорят, стенка на стенку. Меткие очереди штурмовиков и истребителей пронзали фюзеляжи, окантованные крестами, крылья, хвосты, кабины. То один, то другой «юнкерс», напоровшись на сфокусированные жгуты трасс, вздыбившись свечами, волокли за собой рыжее пламя. Почувствовав, что пахнет жареным, «юнкерсы» освобождались от бомб, старались вырваться из смертельного круговорота. На фоне грязноватых облаков виднелись купола парашютов, под которыми покачивались гитлеровские летчики, успевшие выброситься из горящих машин.

3 июня 1944 года газета «Сталинский сокол» так писала об этом бое: «Пятерка «ильюшиных» [125] во главе с гвардии старшим лейтенантом Голчиным штурмовала живую, силу и технику на переднем крае обороны противника, В момент выхода из атаки наши летчики обнаружили большую группу бомбардировщиков противника, прикрываемых истребителями.

Приняв с земли команду высшего авиационного начальника: «Группе тов. Голчина атаковать самолеты противника, разогнать их, сорвать бомбежку наших войск», гвардии старший лейтенант Голчин всей пятеркой врезался в самую гущу противника и умелой атакой расстроил их боевой порядок.

Немцы беспорядочно сбросили бомбовый груз и поспешно ушли с поля боя, потеряв два самолета.

Делая второй заход на цель, Голчин обнаружил еще одну группу самолетов противника, по количеству примерно, равную первой, и атаковал ее. И эта группа потерпела поражение. В бою были сбиты 6 Ю-87, и немцы вынуждены были сбросить бомбы на свои войска.

Отлично выполнив боевое задание, штурмовики-гвардейцы уничтожили 4 автомашины, зажгли 3 танка и сбили 8 самолетов противника. Гвардии старший лейтенант Голчин сбил 1 Ме-109 и 1 Ю-87, гвардии лейтенант Павлов сбил 2 Ю-87, гвардии младшие лейтенанты Черный, Кострикин и Михайлов уничтожили по 1 Ю-87. Один «мессершмитт» был сбит воздушным стрелком гвардии сержантом Чудановым. При этом штурмовики не потеряли ни одной своей машины...

Кроме того, наши истребители прикрытия под командованием гвардии лейтенанта Попова сбили 6 самолетов противника.

Таков итог боевого подвига гвардейцев».

Схватывая отдельные кадры, я, только позже смонтировал в памяти общую картину этого редкого зрелища. Ведь со стороны противника участвовало 115 самолетов.

...Среди нашего брата бытовали разные поверья: будешь прощаться с товарищами перед вылетом — не вернешься. Фотографий на борт не брать. На машину, которая была подбита, не садись. Не брейся. Тринадцатое число роковое. Если придерживаться этих примет, то, выходит, и летать некогда. Я не очень верил во всякие заповеди и «предчувствия», даже доказал, что тринадцатое число — счастливое.

Два штурмовика. — Евгения Алехновича и мой — стремительно набирали высоту. [126] Курс на юго-запад, задание — разведать переправы на реке Серет. Как и предполагали, «клиенты», которых предстояло сфотографировать, оказались беспокойными. С берега на нас посыпался град термитных снарядов. «Эрликоны» хлопали внизу, трассы ярким фейерверком неслись рядом с самолетами — вертикальные, наклонные, пересекающиеся...

Сотни разрывов в одну секунду. Наткнись на такого «ежа», не поможет никакая броня. Активность зенитчиков раскусили сразу — где-то рядом переправа. И действительно, через реку севернее города Роман тянулась темная лента, а по ней шли грузовики, утыканные ветками. Около поста регулирования бегали солдаты. Пригляделись — чистейшая бутафория. Чуть дальше заметили вторую переправу. Хитер фриц! Ее-то, основную, он притопил в воду, думал — не обнаружим.

— Дураков нашли, — процедил Евгений.

Бомбы легли как по заказу, и остатки переправы, покачиваясь на желтой пенистой воде, стали расползаться в разные стороны.

Но что это? Прямо по фарватеру идут два бронекатера. И не какие-то замызганные, обеспечивающие понтонеров, а элегантные, вроде бы прогулочные. Они шли быстро, распустив сзади белые усы.

— Неужели фрицы решили покатать своих фрау? — с нотками издевки произнес Алехнович.

— Сомневаюсь. Давай проверим. Атакуем, аллюр три креста!

Обе машины ринулись в пике, с направляющих сорвались реактивные снаряды. Мимо... Точечную цель бить довольно трудно эрэсами, да еще когда она движется.

Мы развернулись за изгибом реки и сделали второй заход. Опять промах. Катера выскальзывают, умело маневрируют, уходя под защиту береговых батарей, которые ожили, выдавая себя густой щетиной огня.

Озлобились до предела: козявки плавающие, а вон какие штуки выкидывают. Взъерошили зеркальную гладь пушечно-пулеметными очередями. Фонтаны воды взметнулись над катерами. Снова в перекрестии прицела и в центре сделанной на капоте выемки для наводки на цель показался борт первого катера.

Огонь! Есть! Евгений атаковал второй катер, [127] сперва выполнил горку, затем чуть подвернул влево и с виража влепил в него пушечную очередь. Посудина перевернулась и медленно, нехотя, стала тонуть. Сфотографировав оба катера в момент затопления набрали высоту и нырнули в облака.

Прошло три дня. Доложив о потопленных катерах, я уже о них и забыл, тем более, что было неудобно распространяться о шести заходах. И тут нас с Евгением вызвали к командиру полка.

Вездесущий начальник штаба майор Спащанский, встретив нас, схватился за голову, только и сказал:

— Ой, что же вы, хлопцы, натворили!

Зашли к майору Круглову в полном недоумении. Ступив на порог командирского «салона», увидели его сияющее лицо.

— Евгений Антонович, Иван Григорьевич, — торжественно по имени-отчеству обратился к нам Федор Васильевич. — Вы пустили на дно штабные катера. Вот это улов! По данным нашей разведки, на этих утюгах находились гитлеровские генералы. Выползли на берег немногие. Один из фашистов заявил, что если бы хоть одного из тех русских пилотов сбили, он отдал бы свой «рыцарский крест». Так пусть сам с ним плавает, а кое-кому, ей-богу, на противоположной стороне обязательно сдернут погоны вместе с головой. Алехновича приказано представить к ордену Красной Звезды, а тебя — к ордену Славы II степени, поздравляю.

На ужине я во всеуслышание объявил:

— Число тринадцать — счастливое число. А вылетая на такое рандеву с генералами, надо было обязательно побриться.

Давно опустилась на землю теплая июньская ночь, а мы предавались воспоминаниям, шутили, дурачились, как будто завтра нас ждала обыденная работа: учеба, заводская проходная, стройка, полевой стан. Молодость, такова уж ее особенность. Но наша молодость ходила рядом со смертью.

Утром посыльный вызвал Николая Киртока к командиру полка.

Майор Круглое поднялся с табуретки, ладонью провел по карте, как бы ее разглаживая.

— Вот здесь, — он обвел остро отточенным карандашом зеленое пятно, — враг вклинился в оборону наших войск и потеснил их. Туго сейчас там родной пехотушке. [128] Нужно, Кирток, ей подсобить. Возьми «стариков» и вправь мозги офицерам...

По сигналу с командного пункта быстро заняли места и пошли выруливать. Первым — ведущий группы Николай Кирток, за ним Николай Пушкин, Евгений Алехнович, Юрий Маркушин, Сергей Черный...

В районе цели, как и ожидали, заработали зенитки. Теперь летели по ломаной прямой, то с набором высоты, то с потерей ее.

А орудия стали бить сильнее, снаряды рваться гуще.

Танки действительно взломали нашу оборону, легко, преодолевают слабое сопротивление пехоты.

— Атаковать поодиночке с разных курсов! — приказал Кирток. — Сбор в квадрате двадцать...

И заметались внизу вспышки взрывов, танки сразу снизили темп движения, стали расползаться, тыкаться тупыми носами в поисках укрытия.

Выходим из последней атаки, поворачиваюсь в сторону, и через форточку вижу, что «ильюшин» Сережи Черного то проваливается, то набирает высоту.

Учуяли лакомую добычу и несколько «мессеров», которые ускользнули от истребителей группы прикрытия, начали настойчиво прорываться к подбитому «илу». К нему подстроился Юрий Маркушин и стал отсекать «худых» от товарища, попавшего в беду. Мы сопровождали Сергея на свой аэродром и по эволюциям самолета чувствовали, с какими неимоверно трудными усилиями ему приходится вести машину домой.

Маркушин умолял и приободрял Сергея:

— Тяни! Тяни! Еще немножко...

Над аэродромом штурмовик Черного стал медленно и нехотя падать, но в последние секунды выровнялся и покатил по пыльному полотну полосы.

Когда открыли кабину, забрызганную кровью, увидели, что Сергей был мертв. Голова склонилась на ручку управления, губы обметало серым налетом...

Печальные, сгорбившиеся, стояли летчики у покореженной машины, стянув с себя шлемы. Мы безмолвно прощались с боевым другом.

Санитары, отстегнув парашюты, положили тело лейтенанта на носилки и отнесли его в машину.

На похороны собрался весь полк, пришло много местных жителей из Лунги с живыми цветами. На женщинах была черная одежда. Плакали. Когда отгремели

прощальные салюты, [129] над нашими головами пронеслись три краснозвездных штурмовика, салютуя погибшему с воздуха. Вел их капитан Н. А. Евсюков.

* * *

В июле 1944 года наш 1-й гвардейский штурмовой корпус из Молдавии перебазировался на львовское направление. К нам перелетали и летчики из истребительной дивизии А. И. Покрышкина. Войскам фронта противостояла мощная группировка противника «Северная Украина». Используя выгодные условия местности, гитлеровцы создали глубоко эшелонированную оборону, укрепив такие города, как Львов, Перемышль, Рава-Русская, Сокаль, Горохов и другие.

В ходе подготовки к оборонительному сражению немецко-фашистское командование широко рекламировало личное обращение Гитлера, в котором он требовал, чтобы фронт группы армий «Северная Украина» стоял непоколебимо, как скала».

Некоторое время о нашем участке фронта Совинформбюро лаконично сообщало: «Без перемен», «Без изменений». В то же время изменения происходили, и довольно существенные. Фронт пополнялся людскими резервами, день и ночь скрытно подходила техника. Наша 2-я воздушная армия, усиленная Ставкой чуть ли не вдвое, насчитывала свыше 3 тысяч самолетов.

Львовско-Сандомирская наступательная операция началась 13 июля 1944 года — утром во всех частях, в том числе и в нашей, прошли митинги.

Замер строй. Перед ним развевалось гвардейское Знамя, как будто стремилось туда, ввысь, куда улетят эскадрильи.

Перед святыней части гвардейцы поклялись сломать хребет фашистскому зверю, загнать в собственное логово, уничтожить его, освободить народы Европы от коричневой чумы.

На митинге со страстными призывами выступил заместитель командира полка по политчасти майор Константинов.

В эти дни наша армейская газета «Крылья победы» писала:

«Воздушный воин! Ты помнишь Курскую дугу, пылающий Белгород, дымное небо над Прохоровкой... Теперь, ты далеко от тех героических мест. Теперь под твоим самолетом старинный Львов, Станислав, Перемышль. [130] Теперь ты гораздо сильнее, чем год назад. Теперь твой враг, не раз уже отступавший под силой твоих ударов, с ужасом ждет грядущего возмездия за совершенные им преступления. Пусть же не знает враг пощады. Он пришел сюда, чтобы грабить твою страну. Пусть же найдет здесь свою смерть».

В бой мы вступали с новым командиром полка Героем Советского Союза майором Д. А. Нестеренко. Дмитрий Акимович имел завидную внешность, обладал большим опытом. Бывший инструктор, командир звена Одесской военной школы летчиков, он любил летать, и небо для него было роднее родного дома. На фронтах Нестеренко быстро овладел тактикой воздушного боя и штурмовых ударов. Потери в его группе, как правило, были минимальными. Он всегда тщательно и глубоко продумывал организацию и выполнение любого боевого задания, удачно подбирал маршрут полета к цели и обратно с учетом местности, расположения населенных пунктов, стремился осуществить полет на наиболее выгодной высоте, над лесными массивами, болотами, озерцами, избегая мест, где могла быть артиллерия противника.

Тщательно проводил он предполетную подготовку. Обычно она начиналась словами: «Группу веду я». После этого следовал тщательный инструктаж по каждому элементу действия, по особенности полета на каждом отрезке маршрута.

Нам рассказывали, как осенью 1943 года, группа «илов», возглавляемая капитаном Д. Нестеренко, смело атаковала фашистские бомбардировщики Ю-88, устремившиеся на нашу переправу через Днепр. Сложилась довольно трудная ситуация в воздухе из-за отсутствия истребителей прикрытия.

Вот тогда-то ведущий Нестеренко решил на Ил-2 пойти в лобовую атаку. С ходу было сбито несколько вражеских самолетов. Остальные растерявшиеся фашистские пилоты сбросили бомбы на свои войска. И таких примеров можно было привести множество.

...Аэродром тонул в сплошном гуле. Взлетали группы штурмовиков и брали курс туда, где наземные войска стальным клином вонзились в оборону противника. Затем обстановка обострилась, фашисты резервом с юга нанесли контрудар в районе Золочена.

Подхожу к штурмовику. Около машины стоит механик Лыхварь, [131] вытирает руки ветошью. В своей промасленной куртке он чем-то напоминает плюшевого медвежонка.

— Как аппарат? — спрашиваю механика.

— Робэ, як звир!

— Ну и хорошо. К Золочеву схожу, посмотрю, что там делается...

Привычно прижался к монолиту бронеспинки, открыл кран «Воздух». Винт дернулся с места, мотор взял разгон.

Развел руками — Лыхварь резко выдернул из-под колес колодки. Считанные секунды — и земля уже провалилась вниз. Огляделся по сторонам — к нашей паре пристраивается звено «яков».

Внимательно осматриваем местность. Точно, гитлеровцы стягивают танки. Одни находятся в рассредоточенном строю, другие вытянулись в колонны. Рядом с ними — автомашины, желто-черные заправщики, кухни... Так руки и чешутся полоснуть эту мерзость. Но нельзя! Приказ — только разведка. На удивление, вражеские зенитки молчат. Такая молчанка всегда настораживает.

Высота — тысяча пятьсот метров. И здесь с юго-запада показались точки. Они на глазах разрастались, и мы отчетливо увидели, что это «сто девятые».

— Иван, иди на снижение. Разворачивайся домой, — слышу в наушниках голос ведущего первой пары «яков» Алексея Павлова.

А восьмерка «мессершмиттов» уже раскололась на две группы, явно преследуя цель оторвать истребителей от прикрываемых штурмовиков, а после атаковать нас.

Применив маневр «ножницы», истребители начали вести заградительный огонь трассирующими очередями из пушек и пулеметов по преследователям.

Фашисты зажали «яков» в клещи, действуя растянутыми по дистанции четверками с обеих сторон.

* * *

Команда ведомой паре, возглавляемой Андреем Синенко, — и они пошли в лоб четверке «худых». Справа ринулся на гитлеровцев Алексей Павлов. Пока крутилась эта карусель, мы оторвались от «мессеров» и потянули на свою территорию. Оглянулся, а там еще плотнее прижали наших истребителей. Вижу, худо «маленьким». Поняв, что не удается полакомиться штурмовиками, немцы обрушились скопом на «яки». [132] Но мы уже находились над своей территорией. Фашисты как-то сникли, их атаки стали беспорядочными.

Звено Павлова перешло от оборонительных маневров к контратакам. Была не была: развернулся назад и решил помочь своим. Прямо перед носом штурмовика показался «месс» — поджарый, хищный, стремительный.

Палец — на гашетку. Машину слегка тряхнуло, пушечная очередь потянулась к «сто девятому». Тот, как бы нехотя, повалился на крыло и задымил.

Уж после, встретившись с Алексеем Павловым, мы горячо обсуждали перипетии прошедшего боя. Тот дружески похлопал по плечу:

— Ты и здесь свое не упустил, Иван. Такого зверя завалил. Ну и наглые фрицы попались. Надо же, такую бузу подняли.

— Да, жарковато было. Ты, Леша, только не говори, что я влез в драку... Влетит по первое число. У меня инструкция — разведка, и никаких гвоздей. Сам знаешь.

— Ладно...

А в район Золочева уже шли «петляковы», «яковлевы», «ильюшины». Небо наполнилось сплошным гулом.

Шестеркой «илов», ведомых Героем Советского Союза капитаном Николаем Евсюковым — он первым в полку получил это высокое звание, — преодолев густой заслон зенитного огня с бреющего, набросились на танки и штурмовые орудия противника. Высыпав из бомболюков всю начинку, начали расстреливать технику, косить пушками ошалевших от внезапного удара фашистов. Танки, словно контуженные, расползались по полю, искали укрытия за складками местности. Цели выбирали на свое усмотрение, били крестатые коробки наверняка. Над землей, окутанной сплошным огнем, плыл густой смрадный дым...

Участник этих событий гитлеровский генерал Меллентин писал впоследствии: «На марше 8-я танковая дивизия, двигавшаяся длинными колоннами, была атакована русской авиацией и понесла огромные потери. Много танков и грузовиков сгорело; все надежды на контратаку рухнули».

Оборону врага наши все-таки «разгрызли», но, как оказалось, на довольно узком участке — шириной в четыре-шесть километров. В любой момент фашисты могли закрыть образовавшуюся брешь, перерезать так называемый «колтовский коридор». [133] Но в узкую горловину по размытой грозовым ливнем единственной дороге стремительно ринулись основные силы танковой армии генерала П. С. Рыбалко.

Мы сверху отчетливо видели всю картину этого беспримерного рейда: справа и слева неистовствовали фашисты, а танки двигались и двигались по дороге, которая простреливалась буквально насквозь.

В самом узком месте «коридора», у деревни Нуще, разместился с оперативной группой и рациями командир корпуса генерал Рязанов. Отсюда он указывал цели, и мы помогали танкистам преодолевать дефиле и выходить на оперативный простор.

Расчищая дорогу, штурмовики оставляли за собой груды брони, развороченные муравейники дотов и дзотов, захлебнувшиеся зенитки, разбросанные серо-зеленые трупы врагов. Летали в эти дни как ошалелые: садились, заправлялись горючим, подвешивали эрэсы, заряжали пушки — и снова на штурмовку.

Четыре-пять вылетов в день. И каждый — предельное напряжение нервов. Порой казалось, что упадешь от усталости и не встанешь. Однако, прислушиваясь к сплошной канонаде на западе, смотрели на заревное небо — и в машины. На помощь танкистам, пехоте... Ну, а где пехота, там и штурмовики.

* * *

Позже, разбирая проигранные сражения, уцелевшие немецкие генералы не раз вспоминали в своих пухлых мемуарах «черную смерть», как гитлеровцы называли наши «ильюшины».

На несколько дней погода поломала все намеченные планы. Июль. Казалось бы, духоте быть, зною, а на дворе — дождь. Нудный и холодный. Льет как из ведра с утра до ночи. Даже птицы притаились, спрятавшись в своих гнездах. Хмурится небо, хмуримся и мы. Это и понятно: где-то ухают пушки, земля ходуном ходит, а здесь сидим на мертвом якоре. Ох, трудно где-то матушке-пехоте!

Обхожу стоянку. В такие моменты застоя работу всегда находил: шел к техникам, механикам, помогал готовить машину к вылету. А сейчас все в полной боевой — самолет, вооружение...

Не часто выпадает свободная минута для «технарей», а тут собрались под навесом, отвести душу, побалагурить. Саша Бродский, механик эскадрильи по

спецоборудованию, подбрасывает сухую стружку в костер, обращается к Золотову:

— Павел Иванович, слышал я, что вы когда-то видели черта.

Тот загадочно улыбается, крутит цигарку!

— Ну не совсем настоящего, но видел. Базировались около Великих Лук, зима тогда, помните, была лютая. Морозяка — плюнешь, льдышка летит. Иду я по стоянке, вдруг ноги подкосились, чуть заикой не стал. Прямо на меня лезет что-то черное, голова взъерошенная, глаза словно яйца облупленные. Верите, чуть не перекрестился. Протер очи рукавицей: это же Щербаков, моторист. Спрашиваю: ты случайно в цистерне с маслом не побывал? А наш сержант только мычит. После разобрались в чем дело. Чтобы не разрывало соты масло-радиатора, мы не полностью отвинчивали сливную пробку. А наш Щербаков перестарался. Крутил ее до тех пор, пока она не упала в снег. А мотор работает, масло прет из радиатора. Вот пока он шарил в снегу в поисках пробки, его и облило с ног до головы...

Все смеются. В улыбке расплылось лицо моего механика Лыхваря.

Золотов с прищуром посмотрел на него, затянулся крепким «вырви глазом».

— Это было, кажется, в Старой Торопе, помнишь, Лыхварь?

— Шо було? — тот сразу насторожился.

— Ну, бомбил нас тогда фашист здорово. Всех как ветром сдуло. Позабивалось доблестное воинство во всякие щели. А в кабине «ила» сидел Лыхварь. Рядом как ухнет, как грохнет. Смотрю, был Лыхварь и нету его. Я туда, я сюда — не вижу красу и гордость авиации. Уже отхожу от самолета, слышу жалобный голосок. Напряг слух. Боже мой, так это же Лыхварь. Вижу, висит. А на чем? На выхлопном патрубке. Ремнем зацепился и только ногами болтает...

Снова взрыв смеха. Сержант Лыхварь занялся густым румянцем:

— Чого ржете, як жеребци? Вас бы так.

А Павел Иванович уже подбирается к следующему объекту:

— Сколько можно быть техником, сказал как-то Миша Безродный, буду переучиваться на летчика. Технику пилотирования начал осваивать с руления. [135] Прилетел как-то Фаткулин, машину оставил и на доклад к командиру. Безродный сел в кабину, развернул «ильюшина» и взлетел... на козелки. Сшиб их с первого захода. После разбор «полета» сделал старший инженер полка Котелевский. На этом и закончилась Мишина летная карьера.

А около своего штурмовика на ящике от авиабомб сидел Евгений Алехнович. Обычно спокойный, он ворчит, нервничает. Рядом примостился Анвар Фаткулин. Пытается шутить Евгений, обращаясь к механикам: «Собрались бы вместе и разогнали тучи пилотками». Недовольный ходит по стоянке Батя, меряя широкими шагами мокрую землю.

— Кончай скуку разводить, — говорит он, круто разворачиваясь. — Пойдем делом займемся.

Собираемся в землянке. Расстегиваем планшеты, достаем полетные карты. Склонились над импровизированным макетом, изображающим передний край.

А Батя уже собрал молодых пилотов, рассказывает, жестикулируя: «Чтобы сохранить необходимый боевой порядок, заданные интервалы и дистанции между самолетами, никогда не следует большой группе штурмовиков производить заход на цель с разворота от 110 до 180 градусов. Почему? Сделав такой разворот, группа рассыпается как горох. Это отражается на силе массированного удара, в то же время дает возможность зенитчикам ловить отставшие от строя самолеты. Дальше, при действии в глубине обороны и по прикрытым с земли объектам — железнодорожные узлы, аэродромы, места скопления войск, — заход на цель лучше осуществлять с ходу или с доворота до 90 градусов, причем нужно постоянно стремиться для маскировки использовать рельеф местности.

А вот маршрут полета группы прокладывается так, чтобы атака цели по отношению к линии фронта строилась параллельно или с некоторым углом к линии боевого соприкосновения. Лучше всего и наиболее выгодно атаковать цель перпендикулярно линии фронта, так как в этом случае после атаки группе не придется делать разворот в зоне зенитного огня. А каждый разворот затрудняет противозенитный маневр...»

Мы подходим к окну, смотрим на плачущие стекла. Никакого просвета.

Но вот чуть распогодилось. [136] Ветер понес седые пухлые тучи на восток. Ласточки, прижавшиеся к крышам, восходящими кругами потянулись ввысь. Аэродром оживал. «Илы» цепочкой начали рулить на линию предварительного старта. Курс — к Белому Камню, где сходились тугие клещи окружения гитлеровцев.

После нас на разведку вылетели в паре Аквар Фаткулин и Михаил Хохлачев. Линию фронта прошли на бреющем и начали углубляться в тыл противника. Перед глазами разведчиков открылась впечатляющая панорама: догорали танки, на дорогах валялся всякий обозный хлам, связные броневики лежали вверх колесами, пушки уткнулись стволами в землю.

Старший лейтенант Фаткулин цепко осматривал все подозрительные места, притирал штурмовик к земле.

У вытянувшейся редкой рощицы и он, и Михаил сразу же заметили танки, а чуть левее по проселочной дороге — моторизованную колонну.

— Снять предохранители. Маневр! — приказал ведущий и бросил машину в пике.

Гитлеровцы, не ожидая такой дерзости, сразу не смогли опомниться. А на земле посреди колонны лопались «фугаски», строй ее был нарушен. Затем в ход пустили эрэсы. Заход, еще и еще...

Выходя из атаки, Фаткулин услышал предостерегающий голос Михаила Хохлачена:

— «Мессеры», командир. Штук...

Сколько их — Анвар не расслышал. Один, снизившись, зашел Фаткулину в хвост. Стрелок то короткими, то длинными очередями пытался отогнать ретивого преследователя, но фашист, умело маневрируя, сближался с «илом». Шанс у гитлеровца стопроцентный, но в считанные доли Хохлачев рванул машину вверх и прикрыл собой ведущего. Очередь, предназначенная Анвару, вонзилась в штурмовик Хохлачева.

Завидную собранность, четкость в данной ситуации проявил стрелок ведущего Ненашкин. Он длинной очередью встретил «мессера», полоснув его по мотору. Гитлеровец осекся и стал терять высоту. Переваливаясь с крыла на крыло, фашистский самолет пошел в отвесное падение.

Теперь бы дотянуть до своих. Штурмовик ведомого, прикрывавший Фаткулина, уже еле-еле проявлял признаки жизни и наконец окончательно сдал.

— Иди на посадку, внизу наши, — сказал Анвар напарнику, и тот, убрав шасси, осторожно стал сажать машину на выбранную площадку. [137]

После приземления Анвара мы сразу окружили его, засыпали вопросами: что, как, где? Облегченно вздохнули — жив. Это — главное, а самолет техники отремонтируют.

— Если бы не он, — Анвар Фаткулин, еще возбужденный прошедшим боем, нервно мял шлемофон, — гибель. Неотвратимая...

Чем дальше крутился вихрь войны, тем крепче становилась наша дружба, испытанная в суровом фронтовом небе. Нам не хотелось думать о смерти, но она ходила рядом, слепо хватала костлявой рукой боевых побратимов. Так она вырвала из наших рядов белокурого весельчака, мастера воздушных атак лейтенанта Хохлачева. Остались недостроенными те города, которые он возводил в своем воображении.

...Михаил вел разведку вражеских резервов. Пройдя над густым лесным массивом, увидел скопление танков с крестами на пятнистых боках.

Забесновались зенитки. Но Хохлачев шел между черно-серыми шапками разрывов, фиксируя все увиденное в памяти, делал пометки на карте и планшете. Впереди брызнуло ослепительное пламя. «Ил» будто натолкнулся на стенку. Обливаясь кровью и теряя последние силы, Хохлачев понял: сбить пламя скольжением не удастся. Осталось единственное... И горящая машина свалилась в гущу гитлеровских танков, автомашин, орудий. Метнувшееся вверх пламя и сильный взрыв возвестили, что летчик Михаил Хохлачев нанес свой последний, сокрушительный удар по врагу.

Произошло это возле села Деревляны, на восточном берегу Западного Буга, где замкнулось кольцо вокруг крупной группировки врага, численностью до восьми дивизий, куда угодила и пехотная дивизия СС «Галичина». Военный совет нашего фронта немедленно передал во все части: «В районе Броды противник окружен. Задача — быстрее ликвидировать окруженную группировку».

Кроме бомб, которые мы обрушивали на головы гитлеровцев, нам приходилось бросать и листовки. Только в районе бродского «котла» летчики 2-й воздушной армии в ночь на 19 июля отправили немецким солдатам около 100 тысяч листовок. [138]

«Бумажные бомбы» сохранили жизнь многим солдатам противника, внявшим голосу разума.

Сокрушительными ударами бродская группировка немцев была расчленена на части и планомерно уничтожалась. Предприняв решительную, но неудачную попытку вырваться из «котла», гитлеровцы начали повально сдаваться в плен.

Оценивая роль авиации фронта в операции, Маршал Советского Союза И. С. Конев в своей книге «Записки командующего фронтом» написал: «Наша 2-я воздушная армия под командованием опытного боевого командарма генерал-полковника авиации С. А. Красовского, член Военного совета генерал С. Н. Ромазанов, действовала отлично. Нелегко командарму было управлять этой массой авиации, насчитывавшей более 3 тысяч самолетов, да еще в условиях, когда фронт наносил одновременно два удара. И надо сказать, что генерал С. А. Красовский и его штаб успешно справились со своими задачами. Только за 17 дней, с 14 по 31 июля, авиация фронта произвела 30 тысяч самолето-вылетов. Наличие большого самолетного парка в составе фронта предопределило способ действия авиационных соединений. Авиация использовалась, как правило, массированно. Мощные и сосредоточенные удары авиации по всей глубине расположения противника способствовали тому, что войска фронта в кратчайшее время прорвали немецкую оборону. Удары по узлам сопротивления группировки врага в значительной степени ограничивали их боеспособность...

Летчики действовали с полным напряжением сил, особенно во время прорыва на львовском направлении, при форсировании Вислы и закреплении на Сандомирском плацдарме».