Глава XI

Северная область включала в себя неполную Архангельскую губернию, между тем в этих скромных пределах приходилось считаться с нагромождением властей, имевших прямое отношение к внутренней политике, в лице Временного правительства, управляющего отделом внутренних дел, генерал-губернатора и начальника губернии. Если наличие Временного правительства оправдывалось самым процессом восстановления в этой части России государственной власти после изгнания из нее большевиков, а пост начальника губернии, соединенный с управляющим отделом внутренних дел, был также необходим, то несомненно, что генерал-губернаторство было совершенно излишним учреждением и со вступлением ген. Миллера в должность главнокомандующего оно было упразднено. Однако, так как главнокомандующему принадлежали крупные права в области гражданского управления в смысле охранения государственной и общественной [298] безопасности, то гражданская канцелярия генерал-губернатора не была упразднена, а получила наименование гражданской канцелярии главнокомандующего.

Такое нагромождение властей вряд ли способствовало успеху дела, создавая взаимные трения и волокиту, но в этой главе я хочу коснуться не административной техники управления, а общего направления политического курса, так как только это и может составить интерес для широкой публики.

Прежде всего, конечно, придется остановиться на деятельности в этой области Временного правительства. Я ограничусь лишь сообщением кратких сведений о внутренней политической группировке его членов при рассмотрении вопросов принципиального характера.

До земско-городского совещания при разногласиях намечались всегда три течения. Левое было представлено управляющими отделами внутренних дел Игнатьевым и народного просвещения Федоровым (народные социалисты), правое — управляющими отделами торговли и промышленности Мефодиевым (к.-д.) и юстиции Городецким, а центр — Зубовым (Союз Возрождения России) и ген. Миллером. Решающая роль, несомненно, принадлежала центру, в который входил председатель правительства, а также главнокомандующий, имевший исключительное влияние на весь курс правительственной деятельности, тем более что вместе с главнокомандующим голосовал обыкновенно и входивший в состав правительства ген. М-ский.

После реконструкции власти правое крыло в лице Городецкого и Мефодиева отпало, и одно время левое крыло оказывало сильное влияние на правительственный курс благодаря наличию Скоморохова (с.-р.), который, как мы увидим ниже, отличался незаурядным природным умом и энергией. Его партийный товарищ Едовин слепо следовал за ним, плохо разбираясь при этом в государственных делах. Однако при этом составе правительства умеренное течение в лице центра имело несомненный перевес, так как центр в лице Зубова и [299] ген. Миллера усилился Багриновским и Цапенко, да и Федоров был далек от поддержки во всех случаях Ско-морохова и Едовина. Последние, чувствуя после отклонения амнистии и принятия энергичных мер к сохранению порядка в связи с уходом союзников игру свою проигранной, выбыли из состава правительства, если не ошибаюсь, в конце октября, или, как они выражались в своем заявлении по этому поводу, «сложили свои полномочия», считая, что это должно было вызвать уход и других членов, так как все правительство было призвано к власти земско-городским совещанием. Однако правительство не разделило такой точки зрения, считая себя одним из органов всероссийской власти ввиду сохранения преемственности с таковой в лице своего председателя Н. В. Чайковского, а потому полномочия свои не сложило, а Скоморохова и Едовина освободило от дальнейшего участия в составе правительства.

Мотивируя свой уход, Скоморохов заявил, что он считает новый состав правительства более контрреволюционным, чем до реконструкции власти, но никаких данных в обоснование такого своего взгляда не привел, а лишь сослался на отклонение амнистии. Однако этот вопрос потерял к этому времени всякую свою остроту, ибо, за исключением нескольких человек, все осужденные за «большевизм» советские деятели были выпущены правительством в порядке персонального помилования, а в заключении оставались только Бенин, Цейтлин и Клюев, не пожелавшие подать требуемое от них правительством заявление о том, что они «обязуются больше не выступать против правительства Северной области и раскаиваются в учиненных ими преступных деяниях».

Непосредственное руководство внутренней политической деятельностью лежало на управляющем отделом внутренних дел, в руках которого находился весь административный аппарат, так как этот пост был совмещен с должностью начальника губернии. На этом посту я застал В. И. Игнатьева, причем еще до своего личного [300] знакомства с ним мне пришлось со всех сторон слышать, что он претендовал на руководящую роль в правительстве и что претензии его в этом отношении иногда увенчивались успехом. Не было другого такого лица в Архангельске, которое сумело бы всех так объединить в чувстве недоброжелательства к себе, как В. И. Игнатьев. Своей заносчивостью и олимпийским величием, столь негармонировавшими с его прошлым — политического ссыльного в административном порядке и настоящим — демократического деятеля, вышедшего из рядов народно-социалистической партии, — он отталкивал от себя не только рабочих, но и гораздо более умеренные демократические элементы в лице представителей земств и кооперации; те же качества выводили из себя его политических противников справа, считавших его выскочкой, претендующим играть роль прежнего губернатора. К сожалению, он сам подавал повод к подобным обвинениям не только своей манерой держаться, но и некоторыми своими поступками, как, например, арестованием зазевавшегося и не отдавшего ему чести милиционера, о чем им был отдан официальный приказ, окончательно подорвавший его престиж в демократических кругах. Мне скажут, что это мелочь, но она характерна, а самое печальное это то, что в его деятельности не было ничего крупного, что было бы достойно отметить на страницах моих воспоминаний. Ни одного серьезного труда в разнообразных отраслях вверенного ему управления и лишь пышная, но дешевая революционная фразеология в выступлениях, столь не вяжущаяся при этом с натянутым и напыщенным видом снобирующего бюрократа, и газетные фельетоны вместо законопроектов. Появление его у власти было положительно загадкой.

В. И. Игнатьева заместил городской голова архангельской Городской думы И. В. Багриновский, на которого в связи с его энергичной деятельностью в области городского самоуправления возлагались большие надежды. Мне самому приходилось быть свидетелем его [301] общественных выступлений, которые рисовали его человеком искренним, разумно, толково разбирающимся в окружающей сложной обстановке. Такое же впечатление было и от его первых шагов в качестве руководителя внутренней политики, совпавших с тревожными днями созыва земско-городского совещания и уходом союзников, когда он твердо и уверенно поддерживал в правительстве и проводил в жизнь мероприятия, которые дали нам возможность выйти с честью из павшего тогда на нас тяжкого испытания. Но те, кто его хорошо знал, предсказывали, что его ненадолго хватит для планомерной и систематической работы, так как основными чертами его характера являлись порыв и настроение. К сожалению, эти предсказания оправдались, и он, несмотря на вступление наше в полосу критических событий, отдался своим личным делам, которые, конечно, не являются темой для нашего исследования.

Выдвинувшая его городская дума, как мы уже видели по делу ее оправданного секретаря Антушевича, склонна была принимать самое активное участие в политической жизни края не только тогда, когда члены ее привлекались к этому в порядке созыва земско-городского совещания, но и тогда, когда на повестках ее стояли более скромные вопросы городского хозяйства. Поэтому заседания думы временами не носили твердого, делового характера, и каждый поставленный на повестку вопрос вызывал схватку правого и социалистического блоков. После ухода из думы И. В. Багриновского на выборах его заместителя победил правый блок, и пост городского головы занял крупный местный торговец г. Александров. Это вызвало не только длительное противодействие со стороны социалистического блока, но и оппозицию служащих городской управы, большая часть которых принадлежала к демократическим элементам. Однако в своих политических выступлениях городская дума, как в период земско-городского совещания, так и в последний критический момент существования области была носительницей умеренных течений политической [302] мысли и до конца оказывала поддержку правительству и высшему военному командованию.

Земство было в руках эсеров всех трех групп (левых, правых и центра) со Скомороховым в качестве председателя губернской земской управы во главе. Правое, оборонческое, крыло его было незначительно, имея своим лидером редактора «Возрождения Севера» А. Иванова. Душой, вдохновителем, вернее, полновластным руководителем земства был Скоморохов, авторитету которого беспрекословно подчинялись представители левых эсеров и центра. Отличительными чертами этой незаурядной фигуры являлись природный ум и сильная воля. Доктор Борис Соколов отзывался о нем как о надежнейшем и преданнейшем члене эсеровской партии, но если верить в искренность оборончества самого доктора Соколова, то он в Скоморохове ошибся, считая его принадлежавшим к правому эсеровскому крылу. Как большинство самоучек, Скоморохов был самоуверен, а усвоенные им социальные доктрины носили для него непреложное значение символа веры. Все это, вместе с конденсированной классовой злобой, придавало его энергии сатанинский характер, когда он начинал кампанию против своих врагов, причем нелегальная деятельность в период царского режима выработала в нем искусные навыки к подпольной работе. После ухода из правительства он организовал очередной натиск на последнее и в критический момент нанес удар, который оказался роковым не только для правительства, но и для самого существования области.

С деятельностью земства в земельном вопросе мы познакомимся в отдельной главе, а пока отметим некоторые характерные черты его хозяйственной деятельности.

Архангельское земство насчитывало только несколько лет своего существования, оно не имело ни опыта, ни традиций, ни средств, которыми располагали старые земства соседних Вологодской и Вятской губерний. Существуя на правительственные средства, земство [303] настолько неудовлетворительно вело свое хозяйство, что возникал даже вопрос о правительственной ревизии. Наряду с неумением и бестолковостью были допущены и прямые злоупотребления, что можно было усмотреть из расследования, произведенного по поводу поставки земством недоброкачественной рыбы военному ведомству. Расследование это как раз совпало с последним натиском земского собрания на правительство, и материал его послужил прекрасным оружием в руках главнокомандующего для охлаждения пылких демагогов, подвергших беспощадной критике правительственную политику. Очень жалко, что последовавшее через две недели после этого падение области помешало привлечь к законной ответственности тех господ из земской среды, которые проливали крокодиловы слезы о «несчастных солдатах, понуждаемых офицерами к бессмысленной братоубийственной бойне» и одновременно поставляли недоброкачественную рыбу, употребление которой могло вывести из строя не один десяток человек.

Отсутствие разумной и добросовестной хозяйственной деятельности земство компенсировало политическими выступлениями с обвинением Временного правительства в контрреволюционности и посягательстве на народные права, не имея при этом никаких конкретных данных для фактического обоснования своих обвинений. Если в чем и можно было обвинить правительство, так это в том, что оно слишком щепетильно относилось к охранению принципов земского самоуправления и на беспочвенные нападки не ответило ревизией земских учреждений и передачей виновных прокурорскому надзору. Правительство содержало на казенные средства не только законную оппозицию, но, как мы увидим ниже, и прямых предателей, с которыми можно и должно было разговаривать только в порядке военно-полевого суда.

Принимая участие в земско-городском совещании, земство усиливало в нем левое крыло, давая явный перевес социалистическим элементам, что обеспечивало [304] Скоморохову председательское место и исключительное влияние на работу земско-городского совещания. С деятельностью последнего мы уже ознакомились при рассмотрении вопроса о политической амнистии, ничем более реальным эта работа не выразилась, что удостоверено было даже самим земско-городским совещанием в проекте его конституции.

Аграрный вопрос не носил в Северной области характера остроты, так как помещичьих земель там не было, и лишь монастыри были крупными земельными собственниками. Распоряжением Временного правительства Северной области церковные и монастырские земли были конфискованы и обращены в национальный фонд. Кроме постановления о монастырских землях, были опубликованы еще два закона: о расчистках и оброчных статьях. Расчистками назывались участки земли, предоставляемые издавна на Севере на льготных основаниях тем, кто брался их расчищать для заведения на них крестьянского хозяйства. Постановлением Временного правительства в отношении оброчных статей и расчисток устанавливался максимум владений на одного домохозяина в 11 десятин. Лишь в пределах этого максимума владельцу земли предоставлялась возможность спокойно пользоваться его участком, если последний эксплуатировался в сельскохозяйственных целях, так как, согласно общему характеру всех вышеназванных трех земельных законов, земля каждой волости находилась в полном распоряжении волостного земства, которое имело право поступать с нею по своему усмотрению. Так как в каждой волости были свои порядки и воззрения, а между волостями не было определенных границ, то законы, базируясь на усмотрении волостного земства, устанавливали полный хаос в области земельных отношений, создавая массовые споры между волостями о компетенции той или иной волости решать спорное дело. При споре крестьян разных волостей между собой выигрывал тяжбу обыкновенно тот, волость которого принимала участие в разрешении спора. При столкновении [305] интересов отдельного владельца с волостью, которая по закону была не только судьей, но и хозяином земель, поступивших в волостной фонд, конечно, процесс всегда выигрывала волость, которая была заинтересована в том, чтобы отобрать лишний кусок земли и хозяйничать над ним. Путаницу усугубляло еще и то обстоятельство, что с формальной стороны постановления волостной земской управы подлежали обжалованию административного суда, а по существу — волостного земского собрания, которое было в этом отношении последней и окончательной инстанцией, что тоже часто вызывало острые конфликты между судебными учреждениями и земством.

В законе о расчистках ясно была видна тенденция сохранить землю за захватчиками ее в порядке развития революционного процесса, а не за теми, кто действительно в свое время потратил колоссальный труд на ее расчистку. Постоянные недоразумения порождались также между новыми владельцами монастырской земли и бывшими арендаторами ее у монастырей.

Без всяких пояснений понятно, влияние каких партийных течений отразилось на всех этих земельных законах, красной нитью через которые проходит искоренение в области землевладения собственнического начала.

Законы эти прошли во Временном правительстве под сильным личным давлением Чайковского, за несколько дней до его отъезда за границу.

Однако и в этом своем виде они не удовлетворяли губернское земство во главе со Скомороховым, которое особенно настойчиво, сначала в виде ходатайств, а потом и прямых требований настаивало перед правительством на отмене ограничения, установленного в отношении спокойного пользования владельцем землей в пределах законного максимума в одиннадцать десятин, и на предоставлении волостным земствам права отбирать земельные участки у владельцев, не считаясь ни с нормой, ни с характером владения. Так как ограничение это [306] продолжало сохранять свою силу, то земство попыталось отменить его своей инструкцией, которую оно должно было составить в силу закона. Инструкция эта подверглась критике консультации при управляющем отделом юстиции, после чего земство пошло уже походом на Временное правительство, которое, однако, тянуло с разрешением этого вопроса и своего решительного слова по нему не сказало.

Между прочим, в нашу крестьянскую среду проникли сведения о том, что в Сибири к разрешению аграрного вопроса подошли более осторожно, с бережным отношением к принципу частной земельной собственности, что имело у нас своим последствием столкновение в крестьянской среде, часть которой приветствовала сибирские законы и указывала на необходимость применения их у нас, а часть резко протестовала против них, причем не обошлось даже без эксцессов. [307]