Глава IX

Кризис, вызванный уходом союзников, совпал с земско-городским совещанием, идея созыва которого принадлежала управляющему отделом внутренних дел В. Игнатьеву, который к этому моменту уже покинул Северную область, уехав с морской экспедицией в Сибирь. Совещание это должно было собраться гораздо раньше, но оно откладывалось со дня на день, и созыв его пришелся на такой момент, когда больше всего нужно было избегать нарушения единства антибольшевистского фронта, между тем предстоявшая неизбежно в связи с совещанием политическая борьба не сулила в этом отношении ничего хорошего. Положение осложнилось еще тем, что правительство, не сочувствовавшее созыву совещания, не подготовилось к тому, чтобы предстать перед ним с подробно разработанной деловой программой, ознакомление с которой расхолодило бы политические страсти и придало бы работе деловой характер. [279]

Совещание открылось речью избранного в председатели председателя губернской земской управы П. П. Скоморохова (с.-р.), подвергшего самой резкой критике деятельность правительства во всех областях управления. К сожалению, деятельность некоторых членов правительства действительно давала основательные поводы к неудовольствию, что и вызвало отставку управляющего отделом торг, и пром. Мефодиева и управл. отделом юстиции Городецкого, но несомненно также, что во многих отношениях, как, например, в вопросе о произвольных массовых арестах, правительство явилось козлом отпущения за действия высшего английского командования.

Заместитель председателя правительства Зубов не сумел в твердой и определенной форме дать исчерпывающие объяснения на предъявленные правительству обвинения, а своим заявлением, что правительство не держится за власть и согласно уступить ее каждому, кто считает себя более способным к руководительству областью, создал представление о слабости власти и признании ею своей вины.

Хорошо еще, что выступивший вслед затем ген. Миллер создал на некоторое время трезвое настроение, обратившись с приветственной речью, в которой он обрисовал всю серьезность создавшегося положения, благодаря уходу союзников, и предложил совещанию не только на словах, но и на деле оказать поддержку военному командованию, так как иначе он должен будет принять предложение союзников об эвакуации всех, кто пожелает продолжать борьбу на других фронтах.

Заявление это произвело чрезвычайно сильное впечатление на совещание, членам которого, конечно, не могла улыбаться мысль быть переданными в руки большевиков накануне ожидаемого в то время падения советской власти, и оно вынесло единогласное решение оказать со своей стороны поддержку военному командованию.

Нажим со стороны совещания на правительство и сознание последним своей несостоятельности в некоторых [280] отраслях управления привели к реконструкции власти, произведенной правительством по соглашению с членами совещания, в результате чего в правительство, кроме оставшихся в его составе заместителя председателя П. Ю. Зубова, соединившего в своих руках управление отделами юстиции и земледелия, ген. Миллера (военно-морские и иностранные дела) и Федорова (нар. проев.), вошли городской голова Багриновский (внутр. дела), инженер Цапенко (отдел труда) и, без портфелей, председатель губернской земской управы Скоморохов и член той же управы Едовин. Все перечисленные члены правительства обладали правом решающего голоса, причем принадлежность большинства из них к социалистическим партиям (Скоморохов с.-р., Едовин с.-р. и Федоров нар. соц.) или демократическим элементам нашей общественности (Зубов, Цапенко и Багриновский) вызывала значительный сдвиг правительства влево.

Вслед за образованием нового состава правительства земско-городское совещание обратилось с воззванием к населению и с грамотой к войскам, в которых оно оповещало, что после всестороннего обсуждения создавшегося положения оно пришло к твердому заключению, что область должна обороняться. Выразив убеждение, что противник еще никогда не был так слаб и что советская власть находится накануне полного поражения, совещание призывало всех сплотиться вокруг армии для борьбы за охрану края и за всероссийское Учредительное собрание. Оповещая о том же войска, земско-городское совещание просило их «держать крепко винтовку в своих руках, не поддаваться слухам и большевистской лжи, верить своим начальникам и исполнять их боевые приказы, так как армия без дисциплины не существует».

Нельзя не признать, что эти воззвания сыграли громадную роль, подняв дух и настроение в войсках, но ими и ограничилась вся положительная сторона деятельности земско-городского совещания, которое, вместо [281] того чтобы выполнить данное в грамоте войскам обещание «быть в решительные минуты в их рядах» или заняться деловой работой, в которую его хотело вовлечь новое правительство, вступило на путь самого энергичного вмешательства в правительственную деятельность с нескрываемой тенденцией захвата власти для проведения мероприятий, которые тяжко бы отозвались на безопасности тыла.

Провозгласив в своих воззваниях к населению и армии о дальнейшей борьбе с большевиками, земско-городское совещание выступило с требованием политической амнистии для лиц, осужденных за большевизм. Во всех газетах появился поразительный по своей безграмотности проект земско-городского совещания об амнистии, в котором указывалось, что большевизм есть столь неопределенное и неуловимое для юридической квалификации явление, что подведение его под те или другие статьи уголовного закона представляется совершенно невозможным. Исходя из этих соображений, совещание считало, что ответственность по действующим законам могут нести только члены коммунистической партии, а лица, не входившие в ее состав и осужденные за «большевизм», подлежат полной амнистии. Наряду с требованиями последней тем же проектом устанавливалось упразднение Особой следственной комиссии и вводился 24-часовой срок для предъявления обвинения каждому арестованному, при отсутствии чего он по истечении указанного срока освобождался из-под стражи. Необходимо прежде всего отметить, что последние два пункта никакого отношения к амнистии не имели, и если упразднение следственной комиссии, которая действительно страшно затягивала дела, вызывая этим общее неудовольствие, и имело известное основание, то претворение в жизнь упомянутого правила об арестах являлось совершенно неосуществимым как по техническим соображениям, так и в видах охранения государственной безопасности и порядка, ибо во время войны, национальной или гражданской, установление [282] такой гарантии парализовало всякую борьбу власти с подозрительными и преступными элементами и особенно с провокаторами и шпионами из неприятельского лагеря.

Обеспокоенный принятой совещанием линией поведения председатель правительства Зубов вызвал меня к себе и попросил отправиться в комиссию земско-город-ского совещания по амнистии, где своими разъяснениями постараться направить возбужденный об амнистии вопрос в законное русло. (Объяснения автора, однако, не удовлетворили комиссию.) На следующий день я был опять вызван Зубовым, у которого я застал бывшего управляющего отделом юстиции председателя Архангельского окружного суда Городецкого и прокурора того же суда. Д. Зубов объявил нам, что так как земско-городское совещание, выслушав после нашего посещения комиссию по амнистии, продолжает настаивать на ней, то правительство решило дать ему исчерпывающие объяснения о невозможности ее, причем попросил меня принять эту обязанность на себя, ибо он в этом вопросе не компетентен, а С. П. Городецкому нельзя было выступать, так как имя его, по словам Зубова, носило для левых кругов «одиозный» характер, и именно его деятельность больше всего подверглась нападкам земско-городского совещания.

На следующий день утром я узнал, что земско-городское совещание решило во что бы то ни стало настаивать на амнистии, постановив не расходиться до объявления ее правительством. Ввиду этого я решил, что мое выступление при таком положении не только не могло принести пользы, но, наоборот, могло создать такую обстановку, при которой неизбежна была открытая борьба между правительством и земско-городским совещанием, чего никак нельзя было допустить по условиям переживаемого момента. Поэтому я немедленно отправился к ген. Миллеру и, вызвав его с происходившего в это время заседания правительства, изложил ему свою точку зрения, настаивая на том, чтобы правительство [283] само отклонило как политическую амнистию, так и массовое помилование, поставив земско-городское совещание перед свершившимся фактом.

Правительство согласилось с основными положениями моего доклада и постановило ходатайство земско-городского совещания об общей политической амнистии отклонить и признать лишь возможным персональное помилование некоторых осужденных, выбор которых произвести особо назначенной для этого комиссией, под моим председательством, из представителей военного и гражданского судебных ведомств, при участии членов земско-городского совещания.

Решение это на следующий день было объявлено земско-городскому совещанию вместе с актом о роспуске его, причем постановление последнего «не расходиться, пока не будет дана общая амнистия», представляло собой чистейший блеф, так как хотя и меньшая, но все-таки значительная часть совещания была против такого решения, и члены его мирно разъехались по домам, оставив лишь функционировать несколько образованных совещанием комиссий.

Но если земско-городское совещание, руководимое интеллигенцией и сдерживаемое оппозицией своего правого крыла, не претворило в действие своей угрозы «не расходиться» после отказа правительства в общей амнистии, то рабочие не склонны были к таким половинчатым решениям, и 1 сентября в Архангельске вспыхнула политическая забастовка. Руководителем ее оказался специально организованный стачечный комитет, в состав которого вошли председатель Совета профессиональных союзов Капустин и другие члены того же Совета.

Прокламации стачечного комитета начинались лозунгами: «Долой гражданскую войну», «Долой военно-полевые суды», «Долой смертную казнь» и содержали в себе требования политической амнистии. Так как в ночь с 30 августа на 1 сентября началось общее наступление наших войск, что было прекрасно известно членам [284] стачечного комитета, то несомненно, что эти действия носили чисто изменнический характер, вызвав сразу же забастовку портовых рабочих, вследствие чего на фронт не могли быть отправлены баржи с артиллерийскими снарядами, нагрузка которых была прекращена принудительным снятием рабочих забастовщиками. Главнокомандующий в это время был на фронте, и я отправился к начальнику штаба ген. К. для того, чтобы настоять на предании стачечного комитета и главарей забастовки за измену военно-полевому суду, с чем ген. К. вполне согласился, а прибывший вскоре ген. Миллер тоже одобрил принятие этой меры. Однако последняя не была осуществлена, и виновные были только арестованы и высланы на Печору.

Вместе с тем за подписью ген. Миллера появилось сообщение, в котором, между прочим, объявлялось, что хотя правительству было заранее известно, что именно в рабочей среде ведется злонамеренная пропаганда о необходимости сближения и соглашения с большевиками, толкающая рабочих на такие действия и выступления, которые, разрушая нарождающиеся силы области и вновь предавая ее во власть советских комиссаров, не могут быть названы иначе как изменой делу освобождения страны, но что правительство не принимало каких-либо репрессивных мер в этом направлении, твердо веря, что здравый смысл и сознание долга подскажет каждому гражданину сознание недопустимости нарушений спокойного хода общественной жизни в настоящее время. Захватив экземпляр этого воззвания, я отправился к генералу Миллеру и доложил ему, что воззвание это напоминает мне заявление Керенского, неоднократно возвещавшего в своих выступлениях о том, что хотя Временное правительство и осведомлено относительно готовящихся посягательств на его власть, но «что оно столь авторитетно, что не нуждается в защите своего авторитета». Указав, что вряд ли правительство Северной области имеет основание позволить себе по условиям переживаемого момента и реального [285] соотношения сил такую роскошь, чтобы игнорировать заранее известное ему посягательство на самое его существование, я совершенно откровенно заявил, что считаю, что в этом обращении к населению заключаются указания на попустительство высших властей к государственной измене или на бездействие власти, уже имевшее свои важные последствия в виде политической забастовки.

К этому же моменту у меня в руках были интересные данные о вдохновителях и подстрекателях к политической амнистии с целью выпуска на свободу своих единомышленников, а также к натиску на правительство для захвата власти. Данные эти получены были мною от начальника военно-регистрационной службы, бывшего судебного следователя Архангельского окружного суда Р., ныне уже расстрелянного большевиками, в руках которого была сосредоточена розыскная служба в пределах Северной области.

Оказалось, что в указанный период члены правительства Скоморохов (с.-р.) и Едовин (с.-р.), председатель Совета профессиональных союзов Капустин (с.-р.) и защитник Бечина Гуковский (с.-р.) имели постоянные секретные совещания с прибывшим из-за границы видным эсером, членом Учредительного собрания и бывшим секретарем Керенского, доктором Борисом Соколовым, прибывшим в нашу область по поручению группы Керенского, Минора, Зензинова и др. для связи с местными эсерами и руководства их деятельностью. Прибытие его сразу же отразилось на местной печати, так как стоявшая до сих пор за поддержку правительства газета «Возрождение Севера» (орган социалистической мысли) взяла резко оппозиционный тон и в ней появился целый ряд статей доктора Соколова за подписью Бориса Чужого, в которых он резко порицал адмирала Колчака, указывая, что «теперь всякий проходимец пытается захватить власть путем обещания доставить голодному народу хлеб», и призывал демократию в лице рабочих и крестьян сплотиться, так [286], а не офицерам, которые «позволили себе в пьяном виде свергнуть директорию». Из того же источника мне стало известно, что в описанный момент от группы Керенского были получены директивы приступить немедленно, ввиду того что дни советской власти сочтены, к захвату власти в царстве белых генералов, не останавливаясь перед мерами террора, так как иначе власть останется в руках буржуазии, кадетов и белогвардейского офицерства. Эти сведения давали возможность разобраться во всех наших разнообразных событиях и связывали последние единой целью, которую опять наметил, как и в мартовском выступлении Бечина, партийный центр, находившийся за границей. Становилась ясной и позиция социалистического блока земско-городского совещания в вопросе о политической амнистии и реконструкции власти с вдохновителем в лице «эксперта» г. Гуковского, поведение г. Скоморохова в правительстве при отклонении амнистии и забастовка рабочих, которые под влиянием использовавших нашу внутреннюю борьбу большевиков, как всегда, пошли дальше своих подстрекателей, провозгласив конец гражданской войне.

Между тем правительство, не ограничиваясь помилованием и смягчением участи только тех лиц, за которых высказалась комиссия, под влиянием сыпавшихся со всех сторон просьб осужденных и их родственников, поднятых на ноги слухами об общей амнистии, продолжало выпускать одного за другим на свободу видных советских деятелей, сводя этим на нет всю деятельность судебных властей и создавая в населении впечатление о чрезмерной строгости и явной неправосудности их приговоров.

Не решившись отклонить совсем поступившее к нему ходатайство членов земско-городского совещания о помиловании Бечина, Наволочного, Цейтлина и Клюева, правительство постановило освободить их «в случае представления ими достаточных гарантий, что, будучи освобождены, они явятся не противниками, а [287] пособниками в деле борьбы с большевиками», то есть стало в плоскость заключения недопустимых и не имевших никогда места договорных соглашений между преступниками, с одной стороны, и той верховной властью, которая их минует, — с другой. Сношения с названными осужденными для получения от них заявлений «с раскаянием и обещанием не выступать более против правительства Северной области» было возложено на управляющего отделом внутренних дел Багриновского, который, по остроумному выражению прокурора Архангельского окружного суда г. Д., вошел в «оживленную переписку с клиентами последнего». [288]