Глава II

Прежде чем перейти к описанию того, что мне пришлось самому пережить в Северной области, я считаю необходимым хотя бы вкратце остановиться на том, что имело место до моего приезда, так как иначе не получится полной картины той борьбы, которая разыгралась с большевиками на Севере.

Еще задолго до прибытия союзников стали стекаться в Архангельск представители белых организаций, проникавшие туда или при содействии английской контрразведки в Петрограде, или в порядке частной инициативы путем вступления на службу в советские войска и учреждения. Часть их группировалась около капитана 2 ранга Ч.{1}, действовавшего под видом [232] офицера Томсона, а главное ядро находилось в Беломорском конном отряде, сформированном из конно-горцев ротмистром N., который еще в Петрограде навербовал в него много офицеров для организации выступления в Архангельске. Ротмистр N. находился в сношениях с французами в лице полк. Д., с которым они часто встречались для переговоров на набережной Северной Двины. Местные советские власти в лице комиссаров вели в то время осторожную политику в отношении иностранных представителей, находившихся в Архангельске, боясь открытого разрыва и прибытия морских вооруженных сил, которым они не могли ничего противопоставить, а командовавшие сухопутными силами полковник Потапов и красным флотом адмирал В., как то было установлено впоследствии произведенным о их деятельности предварительным следствием, находились в сношениях с союзниками и к моменту прибытия последних приложили все усилия к тому, чтобы парализовать все те меры, которые были приняты Советом обороны во главе с комиссаром Кедровым для отражения союзного десанта. Потапов к моменту прихода союзников так сгруппировал красные войска, что большая часть их очутилась вне Архангельска за Северной Двиной, чем и обеспечил свободу действий конно-горскому отряду ротмистра N., а адмирал В. применил саботаж, проявив полное бездействие власти, в принятии мер к заграждению фарватера для воспрепятствования прохода союзного флота к Архангельску. Когда слухи о приближении союзников распространились с молниеносной быстротой по городу, вызвав ликование всего населения, комиссаров охватила паника и они начали стремительную эвакуацию на юг по железной дороге и вверх по Северной Двине. Отправленные для затопления фарватера ледоколы «Святогор» и «Ми-кула Селянинович» были затоплены вне его, оставив союзникам свободный проход, а огонь Мудюгских батарей оказался недействительным, и стрелявшая там батарея была приведена к молчанию союзным флотом. [233]

Самый переворот и захват власти был произведен до высадки союзников конно-горским отрядом ротмистра N., который быстро разоружил и арестовал растерявшихся и брошенных своим начальством и комиссарами красноармейцев, а огнем своего единственного орудия понудил к сдаче посыльное судно «Гориславу», пытавшуюся обстреливать берега Северной Двины. Большинство комиссаров, к сожалению, бежало, и в руки белых попались лишь несколько видных коммунистов. Высадившиеся войска были ничтожны, но большевики были в такой панике, что очищение Архангельской губернии произошло под давлением небольших отрядов смешанного характера, в которые наряду с союзными войсками входили русские партизаны-крестьяне, офицеры и польские добровольцы.

Слава, выпавшая на конно-горский отряд за его смелое выступление, которое могло стоить участникам его головы, если бы большевики не так растерялись, была омрачена эпизодом, отразившимся впоследствии в приговоре военно-окружного суда Северной области. Во время занятия в Архангельске штаба красных войск чинами отряда был захвачен казенный денежный ящик с четырьмя миллионами рублей, которые ротмистр N., по соглашению с некоторыми офицерами отряда, поделил между собой и горцами, причем каждому участнику дележа было выдано: офицеру 150–400 тысяч рублей, а простому всаднику 10–20 тысяч. Этот поступок вызвал резкое осуждение в широких кругах общества, справедливо указывавших, что авторы его ничем не отличаются от большевиков, против грабежей и насилий которых и было поднято восстание, а офицерская среда считала, что дележ поставил участников его на один уровень с той деморализованной солдатской массой, которая во время падения национального фронта делила между собой казенное имущество. Нельзя не признать, что подобный поступок сильно подрывал моральный авторитет белых, давая большевикам отличный повод для агитаций на тему о деморализации «белогвардейских [234] банд». Приговором военно-окружного суда был положен конец этой печальной истории: виновные были присуждены к тюрьме на разные сроки с законными праволишениями, часть из них своими подвигами на фронте заслужила полное прощение и восстановила свое доброе имя. Сразу же после захвата власти ротмистр N. провозгласил себя главнокомандующим, но «операция» с денежным ящиком и резкое заявление его председателю только что образовавшегося Верховного управления Северной области Чайковскому, что он не желает признавать последнего, вызвали его отставку и назначение командующим войсками, несомненно не без английского влияния, капитана 2 ранга Ч[аплина].

Мне неизвестно, при каких условиях произошло образование Верховного управления Северной области и захват им в свои руки власти, вырванной от большевиков. Судя по той поддержке, которая потом, оказывалась Верховному управлению очутившимися в Архангельске послами великих держав — Нулансом (Франция), Френсисом (Америка) и Де-Ла-Торетта (Италия), тут тоже не обошлось без вмешательства иностранцев.

В состав Верховного управления вошли члены Учредительного собрания Архангельской и других северных губерний: Н. В. Чайковский (н. соц.), Лихач (с.-р.), Маслов (с.-р.), Иванов (с.-р.) и Гуковский (с.-р.), все, за исключением Чайковского, принадлежавшие к нашим крайним эсеровским течениям, а некоторые, как, например, Лихач, приложившие свою руку к делу развала нашей прежней армии.

Первыми же актами Верховного управления, немного страдавшими революционной фразеологией и начинавшимися каждый словами: «Во имя спасения родины и революции», было объявлено восстановление упраздненных большевиками судов, органов земского и городского самоуправления и администрации, что, конечно, нельзя было не приветствовать, но вся дальнейшая деятельность Верховного управления показала, [235] что члены его далеки от понимания жестокой реальной действительности, не изжили еще своих утопических теорий и склонны продолжать ту линию поведения, которая была взята в Учредительном собрании конкурирующим с большевиками в демагогии Черновым, заслужившим за это меткое название «большевика второго сорта». Дело управления областью совершенно не спорилось в их неопытных руках. «Своего» административного персонала они не имели, а к назначенным из прежних кадров относились с недобрением, заподозривая их в контрреволюционности.

Для вновь образовавшейся области возникла опасность — безболезненного слияния с Совдепией, если бы не последовало военного переворота, хотя и легкомысленного и достаточно нелепого по целям и характеру своего выступления, но имевшего положительные результаты в смысле повода для реконструкции власти на более разумных началах.

6 сентября (1918 г.) группа офицеров во главе с командующим войсками капитаном 2 ранга Ч[аплиным] арестовала членов Верховного управления и свезла их в Соловецкий монастырь, причем Северная область осталась без всякого правительства, так как легкомысленные «переворотчики», как их шутя называли впоследствии, даже не подготовили заместителей на место арестованных. Событие это привело в действие целый ряд самых разнообразных сил. Члены Верховного управления Лихач и А. Иванов успели выпустить обращение к населению с описанием учиненного над Верховным управлением насилия и с воззванием против офицеров, которые «желают восстановить царя и с этой целью скрывают в Архангельске великого князя Михаила Александровича». Воззвание это вызвало движение на Архангельск вооруженных крестьян во главе с местным агрономом эсером Капустиным, причем крестьянская депутация во главе с ним была принята и выслушана американским посланником Френсисом. С другой стороны, английское командование немедленно выставило рогатки на улицах, [236] выслало патрули, и город принял вид вооруженного лагеря. Начальник союзной контрразведки, английский полковник Т., арестовал целый ряд лиц, распускавших слухи о Михаиле Александровиче, и, вызвав крестьян, прибывших с Капустиным, требовал в целях изобличения лжи, чтобы арестованные лица указали крестьянам адрес квартиры, в которой офицеры скрывают великого князя.

В это же время происходило совещание послов великих держав с английским главнокомандующим генералом Пулем, носившее чрезвычайно бурный характер, так как послы настаивали на возвращении к власти членов Верховного управления и арестовании офицеров, учинивших над ними насилие. В конце концов было принято компромиссное решение: арестовать совершивших переворот офицеров якобы для защиты их от пришедших в город крестьян, а членов Верховного управления возвратить из Соловков, предложив Чайковскому сформировать новое правительство из более умеренных элементов. В результате такого решения было сформировано новое правительство с Чайковским в качестве председателя, в которое вошли: бывший управляющий делами Верховного управления П. Ю. Зубов, член Союза Возрождения России (земледелие), бывший попечитель учебного округа князь Куракин (финансы), бывший член Государственной Думы доктор Мефодиев, к.-д. (торговля и промышленность), председатель суда С. Н. Городецкий (юстиция) и М. М. Федоров, нар. соц. (нар. просвещение).

Для выяснения виновников переворота и степени их участия была организована следственная комиссия; формальному обследованию было также подвергнуто и вооруженное выступление крестьян, но распоряжением правительства от 1 октября все участники того и другого выступления были амнистированы.

Взамен скомпрометировавшего себя выступлением кап. 2 ранга Ч[аплина], командующим войсками и генерал-губернатором был назначен вызванный из Лондона [237] полковник ген. штаба Д., а начальником управления командующего войсками ген. штаба генерал С. Штаб командующего войсками капитана 2 ранга Ч[аплина], в котором благодаря его неопытности в сухопутных делах царил полный беспорядок, был упразднен, причем и на этот раз не обошлось без новой печальной истории: начальник его штаба полк. N. был изобличен в присвоении и растрате на сумму около 50 000 р. и приговором военно-окружного суда Сев. области, уже состоявшимся при мне, был присужден к отдаче в исправительные арестантские отделения сроком на полтора года. Отправленный в порядке смягчения наказания на фронт рядовым, N. заслужил там своей работой полное прощение и был восстановлен в своих правах.

С деятельностью полк. Д. и его ближайшего сотрудника по военной части ген. С. я имел возможность познакомиться не только по рассказам других лиц, но и по побывавшему в моих руках следственному производству по поводу беспорядков, имевших место в Ар-хангелогородском пехотном полку, расположенном в Архангельске, произведенному комиссией под председательством ген. С — ча. Из этого следствия было видно, что, хотя войск к этому времени было очень мало, так как фронт защищался союзниками, а в Архангельске были расположены лишь пехотный полк, батарея артиллерии и автомобильный дивизион, — высшая военная власть в лице полк. Д. и ген. С. не обнаруживала никакой заботливости как о размещении и питании этих частей, так и о поддержании в них воинской дисциплины. До разыгравшихся в полку беспорядков они ни разу даже не побывали в нем, а между тем это была первая попытка создания мобилизованных частей, то есть пополнения их людьми, которые были участниками или свидетелями развала нашей старой армии, с неуравновешенной еще революционной психологией, и которым нужно было постепенно, но твердо и настойчиво, упорным трудом, внушить правильные понятия о военной службе и ее требованиях. Ничего этого сделано не [238] было, части были предоставлены самим себе, а все распоряжения, приказы и уставы полковника Д. носили на себе отпечаток того, что получило в армии меткое название «керенщины» и что характеризует собою отсутствие твердости, демагогическую болтовню и бессилие лишенного дисциплинарной власти командного состава. Нет никакого сомнения, что никакая армия в таких условиях существовать не может, какой бы политический режим в стране ни был — республиканский или монархический. И даже Советская республика, как только большевики захотели создать у себя прочную Красную армию, ввела в ней воинскую дисциплину, заставив солдатские массы навсегда бросить мечты о всяком самоуправлении и тех комитетах, при посредстве которых большевики сами разложили нашу старую армию. Увы, в глазах лиц категории полк. Д. и ген. С. всякое мероприятие, направленное к поднятию воинской дисциплины, вызывало опасение, как бы не прослыть контрреволюционером, и парализовало их волю, толкая их на компромиссное решение в духе уговаривания офицеров «помириться с оскорбившими их солдатами и простить их» и митингования с последними в целях их увещевания.

Такое поведение полковника Д. объясняли тем, что Февральская революция застала его за границей, и он, не пережив всего революционного процесса разложения армии, при возникновении беспорядков терялся и следовал советам «демократического» генерала С., бывшего в период Февральской революции одним из ближайших сотрудников А. Ф. Керенского.

Отсутствие твердой власти и организационной деятельности выводило из себя англичан, неоднократно предупреждавших, что они пришли не на вечные времена, а поэтому русским надо спешить самим организоваться, и многие мероприятия, как, например, учреждение военных судов, прошло под непосредственным нажимом ген. Пуля, угрожавшего в противном случае судить виновных в английском военном суде. [239]

Такое направление деятельности полк. Д. и ген. С. побудило многих строевых офицеров отказаться от службы в русских войсках и вступить в сформированные союзниками славяно-британские и французские легионы, несмотря на то что им там было тоже нелегко, так как они должны были начать службу в легионах простыми рядовыми.

К этому же времени англичанами была открыта в Архангельске артиллерийская школа для русских офицеров, где последние были тоже на положении солдат, причем отношение к ним английских офицеров оставляло желать много лучшего. Английские сержанты также обращались грубо, и был даже случай, когда один из них позволил себе ударить нашего офицера, не понеся за это никакого взыскания.

Общее недовольство полк. Д. и ген. С. и их неспособность создать русские вооруженные силы побудили Временное правительство, по соглашению с союзным командованием, вызвать на Север генерала Миллера и генерала М-ского{2}. Первым прибыл ген. М[арушев]-ский, известный союзникам по своей службе во Франции, где он в последнюю войну командовал на фронте особой бригадой. Приблизительно в это же время совершилась перемена и в высшем союзном командовании: ген. Пуль покинул свой пост и был замещен генералом Айронсайдом.

По своем прибытии генерал М[арушев]ский реорганизовал управление командующего войсками в штаб, назначив начальником штаба молодого полковника ген. штаба Ж., из местных старожилов. Первые шаги деятельности ген. М-ского отличались энергией и распорядительностью и увенчались полным успехом по подавлению мятежного духа в мобилизованных войсках. Попытка мятежа в Архангелогородском пехотном полку была им энергично подавлена, что обеспечило ему доверие правительства, войск и населения и привело в [240] русские войска тех лучших наших офицеров, которые до сих пор уклонялись от этого при полковнике Д.

Одновременно с ген. М-ским был вызван и ген. Миллер. Насколько мне удалось выяснить, причиной вызова ген. Миллера послужило желание создать в лице его «буфер» между Временным правительством и высшим английским командованием, которое относилось с явным недоверием к внутренней политике Чайковского. Пока еще не скрылись с архангельского горизонта послы великих держав, Чайковский, как представитель демократии, находил в них поддержку, но после их отъезда английское военное командование, не считавшееся с заменившими послов поверенными в делах, усилило нажим на правительство, и позиция последнего оказалась совсем слабою. Для отражения этого натиска и противопоставления англичанам авторитета образованного русского генерала и был вызван ген. Миллер, которого Чайковский лично не знал, но он показался ему подходящим для намеченной роли по рекомендации бывшего министра иностранных дел кабинета Керенского — Терещенко, с которым ген. Миллер виделся, впрочем, всего лишь один раз.

По прибытии 13 января 1919 года в Архангельск ген. Миллер от Чайковского узнал, что он был вызван для принятия должности командующего войсками и генерал-губернатора, но оказалось, что во главе войск уже находился ген. М-ский, завоевавший благодаря первым удачным шагам своей деятельности доверие со стороны правительства, что же касается должности генерал-губернатора, которая могла быть предоставлена генералу Миллеру, то она сводилась к заведованию морскими силами и путями сообщения, так как всеми делами гражданско-административного управления ведал губернский комиссар (начальник губернии) В. И. Игнатьев (нар. социалист). Последний подчинялся исполнявшему должность генерал-губернатора ген. М-скому, но на второй день приезда ген. Миллера Игнатьев, личным указом председателя Врем, правительства Чайковского, [241] в силу его верховных прав, как он разъяснил это потом в правительстве, был назначен управляющим Отделом внутренних дел без подчинения его ген. Миллеру, как генерал-губернатору. Такое оригинальное понимание функции генерал-губернатора не встретило сочувствия среди других членов Временного правительства, и после длинных и горячих дебатов по этому поводу в присутствии самого же генерала Миллера, при явном недовольстве В. И. Игнатьева, было решено, что последний будет подчинен генералу Миллеру как начальник губернии, но не как управляющий Отделом внутренних дел.

Трудно понять смысл этого не удовлетворившего никого компромиссного решения, но для меня несомненно, что оно было принято в целях охранения демократических принципов путем оставления руководства по делам внутренней политики, в руках н. соц. Игнатьева, и с возложением делового, чисто технического руководства на обладавшего большим военно-административным опытом ген. Миллера, который, кроме того, своим участием в этих делах как бы страховал политику правительства в глазах английского военного командования.

Генерал Миллер застал правительство в том же составе, который был указан выше, включая еще В. И. Игнатьева и председателя финансово-экономического совета Л., пользовавшегося лишь правом совещательного голоса. 24 января (1919 г.) Н. В. Чайковский уехал в Париж, где вошел в состав всероссийской дипломатической делегации (Сазонов, Маклаков, кн. Львов, Чайковский и Савинков), оставив своим заместителем П. Ю. Зубова, а в апреле для установления связи с правительством адм. Колчака в Сибирь отбыл кн. Куракин, передав отдел финансов П. Ю. Зубову.

Важнейшими актами правительства за этот период были принадлежащие перу ген. Миллера: «Ответ союзникам на предложение ехать на Принцевы острова» (в конце января) и «Соображения о необходимости признать [242] адмирала Колчака Верховным правителем и подчиниться ему» (в конце марта), вскоре после чего было получено предложение упомянутого выше дипломатического совещания признать верховенство правительства адмирала Колчака.

30 апреля это решение было единогласно принято Временным правительством Северной области, о чем адмиралу Колчаку в Омск была дана телеграмма, объявленная населению области в официальном сообщении. [243]