Глава I

Двадцать шестого апреля (1919 г.) вечером (в норвежском порту Варде) мы вступили на борт русского парохода «Купава». Грязный пароход с неряшливо одетой и смотревшей исподлобья командой несомненно большевистской ориентации, видевшей в нас врагов народа, едущих «пить его кровушку», произвел на меня и на моих спутников тяжелое впечатление: мы ожидали другой встречи в Белой России. Только развевавшийся на корме наш русский национальный флаг радовал сердце и напоминал нам, что мы у себя дома. Ночь была бурная, штормовая и причинила нам много неприятностей: мы почти все переболели морской болезнью. Лишь под утро все стихло: мы стали приближаться заливом, составляющим как бы продолжение норвежских фьордов, к незамерзающему [227] русскому порту Мурманску и около 12 часов дня причалили к одной из его грандиозных пристаней. Больно резнула по сердцу проверка наших паспортов союзным военным контролем и английской военной полицией: оказывается, мы еще пока у себя не хозяева...

Мы познакомились с встретившим нас чрезвычайно радушно начальником военного отдела полковником Л. И. Костанди, молодым и способным офицером ген. штаба, который в течение десятидневного пребывания нашего в Мурманске ознакомил нас с историей белого переворота на Мурмане и с положением, которое существовало там к нашему приезду, а также с тем, что ожидало нас в Архангельске.

Самый переворот произошел совершенно безболезненно в порядке соглашения союзников с мурманским совдепом после разрыва его с Москвой ввиду заключения последней Брест-Литовского договора. Председатель мурманского Совета, кочегар Юрьев, сообщил об этом соглашении по прямому проводу Ленину, обозвав его при этом изменником.

Таким образом разрыв произошел лишь на почве разногласия в международной политике, а советская организация была сохранена, что нисколько не смущало союзников, преследовавших свои специальные цели — защиту Мурманска от возможного появления туда оперировавших в то время в Финляндии германцев, для борьбы с которыми были приняты на английскую военную службу бежавшие из Финляндии красные финны, образовавшие отдельный отряд во главе с одним из бывших своих народных комиссаров Токоем. Власть Советов в Мурманске была уничтожена лишь после образования в Архангельске сначала Верховного управления, а затем Временного правительства Северной области, в состав которой вошел и Мурманск. Советская власть пустила на Мурмане, особенно в Мурманске, глубокие корни, так как большинство населения составляло пришлый элемент рабочих вновь выстроенной железной дороги (Мурман — стройка); недаром Мурманск, лишенный [228] оседлых буржуазных элементов, считался центральной советской властью «удобным полем для социалистических опытов», как то и значилось в одном из попавших мне потом в руки большевистских документов. Через несколько дней после нашего приезда мы могли сами воочию убедиться в большевистских симпатиях населения. Согласно приказу командующего войсками Северной области, ген. Марушевского, был разрешен свободный выезд в Совдепию всем желавшим туда ехать, и вот на наших глазах отошел поезд, перегруженный красными, которых дружески, с явным сочувствием провожало почти все остальное население Мурманска. На меня это произвело тогда крайне неприятное впечатление, а из беседы с высшими чинами английского штаба я убедился, что их это сочувствие населения большевикам привело положительно в ярость и, может быть, послужило впоследствии одним из мотивов их нежелания оставаться там для нашей поддержки. Я помню, тогда мы поделились с полковником Б. опасениями, что станет с русской властью в случае ухода союзников, и наши опасения оказались небезосновательными, ибо Мурманск сыграл печальную роль при ликвидации Северной области, так как с него началось восстание на Мурмане, повлекшее за собою падение Мурманского фронта.

В описываемый момент русские вооруженные силы Мурманского фронта состояли из двух полков, причем один из них был добровольческий под английским командованием; борьбу вели партизанского характера. Из союзных войск большую часть составляли англичане, которым и принадлежало высшее командование в лице генерала Мейнарда.

Больших усилий стоило нам устроиться на один из ледоколов, отходящих в Архангельск 7 мая. Отправка судов, распределение на них мест и груза — все это находилось в руках англичан, и нам пришлось неоднократно ходить в штаб генерала Мейнарда, союзный военный контроль (контрразведка) и к старшему морскому транспортному офицеру, чтобы добиться разрешения [229] проехать из одного русского города в другой. Наконец, наряду с английской визой, поставленной мне в Стокгольме на въезд в Архангельск, появилась «виза» союзного военного контроля, разрешающая следовать туда же на ледоколе «Бонавенчур».

7 мая полк. Б., я и еще двое офицеров сели на «Бонавенчур», оказавшийся русским ледоколом «Русановым», зачисленным вместе со всей своей командой на службу по английскому Адмиралтейству. Все лучшие места на пароходе были отведены английским офицерам, а нам были предоставлены места в трюме, где царило зловоние от погруженных туда продуктов и в котором нам предстояло путешествовать в обществе нескольких сумасшедших и моих будущих клиентов — арестантов, которых везли на суд в Архангельск. Нечего и говорить, что нашему возмущению не было предела; оно разделялось даже «красной» русской командой ледокола, задетой вместе с нами в патриотических чувствах. Возмутительное отношение к нам иностранцев, распоряжавшихся на нашем же судне, слило нас в единую русскую семью, причем матросы выражали нам свое сочувствие и старались быть с нами любезными и внимательными. Старый «ледяной» капитан «Бонавенчура-Русанова» Стессель вошел в наше положение и обещал нам, как только ледокол тронется, открыть лазарет, где и устроить всех нас, но попросил нас выждать отхода ледокола, чтобы и лазарет от нас не отняли английские офицеры...

Уже во время самого хода ледокола мы убедились в возможности такого «джентльменского» поступка со стороны последних. Дело в том, что кают-компания ледокола была ими занята под свою столовую, где им сервировали то первый завтрак, то второй завтрак, затем чай, обед и, наконец, ужин. В один из промежутков между их едой ехавший на ледоколе коммерческий капитан решил тоже отобедать в кают-компании вместе со своим помощником и директором отделения Московского банка в Архангельске. Только что они расположились, как появился один из английских офицеров и [230] потребовал, чтобы они удалились вон, так как кают-компания находится в полном и исключительном распоряжении англичан. Пришлось прибегнуть к авторитету капитана, и старик Стессель быстро осадил зарвавшегося иностранца, объяснив ему, что в море он единственный распорядитель на судне и что в случае повторения подобной выходки он закроет кают-компанию для всех английских офицеров. Выступление капитана имело самые благоприятные последствия: виновник происшествия ретировался, принеся предварительно извинение перед коммерческим капитаном, но после этого инцидента мы решили, что общество ехавших с нами английских офицеров — не «наше общество», и столовались отдельно от них в канцелярии, любезно отведенной нам старшим помощником капитана.

(10 мая автор прибыл в Архангельск.) [231]