Держись, парень!

1

В конце 1942 года в деревнях Старый и Новый Довск фашисты создали лагеря военнопленных. Им нужна была рабочая сила для ремонта шоссейных дорог. Нашей подпольной комсомольской организации командование отряда поручило подготовить перевод военнопленных из Старого Довска в партизаны. Такую же задачу получила подпольная партийная организация в Новом Довске.

Пленные жили в холодном сарае, продуваемом сквозняками. Пища — неочищенная гречиха, мороженые брюква и капуста. Маленький кусочек эрзац-хлеба выдавали раз в неделю. А работали пленные с утра дотемна. Жутко было смотреть на обросших, оборванных людей, еле тащивших тачку. Многие падали. Тогда раздавалась автоматная очередь и пленный оставался недвижимым на мерзлой земле. Многие умирали от холода на гнилой соломе в бараке. Утром их вывозили на дровнях в ближайший ров, присыпали снегом.

Страшная картина страданий военнопленных не давала нам покоя ни днем ни ночью. Как помочь им вырваться из этого ада? Командование отряда не могло пойти на открытый бой. Рядом усиленный гарнизон и бойкий перекресток шоссейных дорог.

Мы решили связаться хотя бы с одним охранником и попытаться через него подготовить людей к побегу из лагеря. Валя Кондратенко как раз жила в соседней деревне, ей и поручил я "завязать знакомство". Нина Левенкова стала связной между Валей и мной.

Вскоре пришла первая весточка от Вали: познакомилась с Митрофаном Мазиным. Он из военнопленных, но немцы поручили ему и еще нескольким охрану. Подбирали по принципу: здоровый, рослый, широкоплечий — тебе и охранять, конечно, рядом с немцем. Мазин хорошо обращался с пленными, заходил кое к кому из местных крестьян, спрашивал, как связаться с партизанами. Валя несколько раз встретилась с ним, из разговоров выяснила, что он ненавидит гитлеровцев, готов хоть сейчас перейти к народным мстителям. Но это лишь слова. А что в действительности думает Митрофан Мазин?

Решили испытать его. Валя будто невзначай показала сводку Совинформбюро, мол, нашла на дороге. Он внимательно прочитал и попросил разрешения передать ребятам. Валя настояла, чтобы Мазин переписал. Дело было как раз у соседки. Митрофан тут же переписал и отправился в лагерь. А Валя ждала час, два, но никто за ней не пришел, не арестовал. Когда же назавтра зашел Мазин и снова попросил, чтобы она узнала, где можно встретиться с партизанами, Валя сказала:

— Собирайтесь, пойдем...

Конечно, перед этим мы обдумали, что предпринять, и решили все-таки встретиться с Мазиным в Серебрянке, основательно прощупать, чем дышит человек, что у него, как говорится, за душой.

Когда я пришел в дом Христины Мельниковой, родной сестры Нины Язиковой, то чуть было не попятился к порогу. Широкоплечий детина в немецкой форме и с автоматом в руках поднялся с лавки, головой чуть не доставая потолок. Худенькая Валя Кондратенко рядом с ним казалась просто ребенком.

Долго мы говорили с Мазиным. Нина Левенкова с подпольщиками в это время наблюдала за улицей и гарнизоном, который был в каких-то двухстах метрах от дома Мельниковой. И место встречи, и время (середина дня) были подобраны специально. Ведь не могли же гитлеровцы даже представить себе, что буквально рядом с ними ведутся переговоры о переходе целого лагеря военнопленных в партизанский отряд.

Мазин рассказал, что все без исключения военнопленные с радостью уйдут в лес. С многими он сам говорил об этом, настроение других выведали его товарищи.

Мы договорились с Митрофаном Мазиным, чтобы в полночь с 21 на 22 февраля все пленные были готовы к уходу. Охрану лагеря в это время должны нести Мазин и его друзья, к пирамиде с оружием поставят тоже своего человека.

Я доложил командованию отряда о результатах встречи с Мазиным. С.М.Белых выделил для операции взвод во главе с комсомольцем Кузьмой Черненко.

Ровно в полночь партизаны подошли к лагерю. Мазин уже ждал их. В считанные минуты места часовых заняли партизаны, двое стали у пирамиды с оружием. Первый этап операции выполнили без единого выстрела. Зато второй без шума не обошелся.

Алексей Барковский с группой автоматчиков широко распахнул дверь жарко натопленного помещения, где подвыпившие немцы все еще играли в карты.

— Хенде хох! Руки вверх! — скомандовали партизаны.

Хотя гитлеровцы были пьяны, один из них все же схватился за пистолет. Длинные автоматные очереди срезали всех, сидевших за длинным столом.

Кузьма Черненко распахнул дверь в холодный сарай.

— Товарищи! Вы свободны! Немецкая охрана уничтожена. Кто желает в партизаны, выходи во двор строиться.

Захватив свои нехитрые пожитки, 49 бывших военнопленных выстроились во дворе лагеря. Многих поддерживали товарищи. Конечно, строем эту извилистую цепочку измученных людей можно было только условно назвать.

— Товарищи, одна к вам просьба, — сказал Черненко, — помогите своим ослабевшим товарищам, не оставляйте их.

— Будет сделано! — за всех ответил Митрофан Мазин.

В этой операции уничтожили 15 немцев и 4 полицейских. Среди партизан потерь не было. Из лагеря унесли станковый и три ручных пулемета, 13 винтовок и 15 тысяч патронов.

Той же ночью и в Новом Довске была проведена подобная операция. Агафья Толкачева и Василий Хилькевич, секретари подпольных партийной и комсомольской организаций, направили на службу в охрану лагеря своих людей, в том числе Ивана Анищенко. Василий Хилькевич сам вызвался идти готовить операцию. Окончательный план разгрома лагеря разрабатывался командованием отряда в Хмеленце, куда прибыли вместе с подпольщиками начальник охраны Иван Орленко и полицейский Василий Арсентьев. Оба они были отобраны на эти должности из числа военнопленных и вместе со всеми рвались в партизаны.

Согласно плану, охрана должна была бесшумно снять часовых и вместе с военнопленными идти в Хмеленец, где их будет ждать Самуил Дивоченко. Он-то и проведет в партизанский лагерь.

В самом начале операции случилась трагическая ошибка. Иван Орленко загнал в канал ствола винтовки патрон и в сопровождении двух надежных охранников подошел к немцу, дал закурить и тут же ударил его прикладом по голове. Затвор винтовки стоял на боевом взводе, и от удара произошел выстрел — Орленко смертельно ранило в живот... Но все же 51 военнопленный вышел из лагеря и благополучно добрался до партизанского отряда.

Накануне Дня Красной Армии и Военно-Морского Флота отряд пополнился 115 бойцами. Кроме военнопленных прибыли 15 местных жителей. Все они хорошо владели оружием, люто ненавидели фашистов.

2

Обеспокоенные активностью партизан оккупанты, в частности полевая жандармерия Нового Довска, которую возглавлял майор Шварц, принимали отчаянные меры, чтобы обезопасить зоны продвижения войск на фронт по шоссе Брест — Москва и перегруппировки частей по дороге Киев — Ленинград. Карательные отряды шныряли по населенным пунктам, прочесывали леса. У шоссейных дорог теперь им удалось восстановить гарнизоны, в свое время разгромленные партизанами, и даже создать несколько новых.

Шварц решил поставить еще один гарнизон в Серебрянке. Молодой немец-лейтенант уже ходил по деревне, заглядывал в дома, прикидывал, где бы расположить гитлеровцев.

Я доложил об этом С.М.Белых. Командование дало задание: найти предлог, чтобы побывать в старом гарнизоне и точно узнать, где расположится новый.

— Да заодно присмотрись, — продолжал Белых, — чем он вооружен и как укреплен.

— Только будь осторожен, — предупредил Антонов. — Чтобы ни в чем не заподозрили.

По дороге из отряда я придумал предлог, чтобы побывать в гарнизоне: заболел дедушка Степан, вот и пойду за таблетками или за микстурой.

Утром шагал к рекотянскому мосту. Правда, "шагал" — не то слово. Шел и напряженно перебирал в памяти все возможные варианты моего провала. Повторял на немецком языке, что скажу, как только войду, как дальше поведу разговор. К этому времени я уже свободно читал и кое-как мог говорить по-немецки.

Меня пропустили к коменданту, и я преподнес ему в подарок полдесятка яиц. Это в феврале-то! Комендант заметно подобрел и внимательно выслушал меня.

— Гут, хорошо, мы посмотрит дедушка, — ответил комендант, вместо того чтобы дать таблетки.

— Вы врач? — искренне удивился я.

— Студент.

"Вот те на: влип по уши! — холодок пробежал у меня меж лопаток. — Приведу немцев в дом, и нас всех расстреляют. Будут опасаться, что у дедушки тиф, — и расстреляют. Ведь бывали же такие случаи..."

Я ругал себя за то, что не мог придумать какой-либо иной повод для посещения гарнизона.

И тут же мелькнула другая мысль: а может, он хочет проверить, правду ли я сказал? Может, для партизан просил таблетки. Ну что ж, пусть проверяет — дедушка действительно болен.

Пока офицер брился, собирался, отдавал какие-то распоряжения, я хорошо рассмотрел казарму. Это был деревянный сруб, разделенный на три части. В одной — жилье офицера, в противоположной — в два яруса нары, а посредине — комната, где находится пирамида с оружием — 8 винтовок и два немецких легких пулемета. "Да еще одна винтовка у немца, который стоит на посту, — мысленно дополнил я, — автомат у офицера под кроватью, кольт, что болтается у него на ремне. Ну а в тех ящиках — патроны или гранаты. Точно, гранаты: такие ящики я уже видел".

В помещении стояла невыносимая жара, пропитанная затхлым казарменным воздухом. А толстый, взопревший старый солдат все подкидывал дрова в раскаленную печку-буржуйку.

Офицер, видимо, идти один побоялся. Взял с собой двух солдат. Когда вошли в наш двор, они остались у крыльца, а мы с офицером — прямо в дом.

Я помог дедушке слезть с печи. Офицер, к немалому моему удивлению, достал термометр, проверил температуру. Потом сказал, что воспаление легких.

Немец дал несколько таблеток, посоветовал поставить банки, натирать спину скипидаром. И при этом все время рассматривал наше жилище. Взгляд его остановился на запечье, откуда выглядывал петух.

— Кур, я, я! — усмехаясь, заговорил он. — Комм цу мир!

Я понял, что он требует плату за осмотр больного. Мало ему яиц, отдай еще и петуха.

Мама достала из запечья петуха. Немец сиял от удовольствия и поглаживал белой рукой с перстнем рябое оперенье и примороженный гребень. К счастью, курица не была в это время в запечье, а сидела под кроватью в корзине, иначе лишилась бы моя бабушка Ульяна всего куриного поголовья.

Но у меня на душе стало легче: все обошлось благополучно. Воспаление легких — не тиф, значит, расстреливать семью немец не станет.

— Ты пойдешь со мной! — Офицер ткнул пальцем мне в грудь. Я, видимо, побледнел, потому что он начал успокаивать: — Не бояться. Один час — и домой.

Он начал объяснять, что надо найти подходящий дом для расположения нового гарнизона на тридцать человек.

Определенно везло мне в тот день: сам офицер назвал цифру, которая меня интересовала.

Я повел немцев к дому Сильвестра Янченко, отца бывшего полицейского, а ныне хорошего партизана, командира роты Якова Янченко. Расположен дом почти на опушке леса по дороге на Свержень. Старик на время может перейти в хату сына. Только на время ли? Если партизаны нападут на гарнизон, дом Янченко-старшего, конечно, сожгут.

И дом, и место понравились офицеру. Он явно начал доверять мне. Стал объяснять, что через три дня мне придется с ним поехать в деревню Шапчицы переводчиком, чтобы отобрать для нового гарнизона лучших полицейских. Оружие надо разделить поровну, сюда можно и чуть больше. Правда, на такое объяснение у нас ушло добрых минут двадцать. Офицер так же плохо изъяснялся на русском, как я на немецком.

— Вам нравится наша деревня? — спросил я.

Лицо офицера побледнело, в глазах вспыхнули недобрые огоньки, холеные руки нервно застегнули шинель.

— Нет, — ответил он резко и махнул рукой в сторону сверженского леса. — Здесь много-много партизан.

— О-о! — посочувствовал я.

Наконец мы разошлись. Мне надо было хоть немного поспать. Ночью снова идти, на этот раз в Свержене ночует отряд.

Белых улыбнулся, когда я окончил рассказ о встрече с комендантом гарнизона:

— Пока идет как по-писаному! Поезжай с ним в Шапчицы.

— Притом толково выполни задание офицера, — заметил Дикан. — Во-первых, в доверие войдешь, а во-вторых, больше оружия привезешь, — и похлопал меня по плечу. — Для нас, конечно, не для офицера.

— В Шапчицах как следует изучи гарнизон — укрепления, смену караула и прочее, — добавил командир отряда. Затем спросил: — Боишься?

— Страшновато, — признался я.

— Ну, знаешь, воевать — это тебе не в куклы играть! — сказал Белых. — Задание придется выполнить, притом усердно.

Друзья-партизаны проводили меня в этот раз, как показалось, теплее обычного. Это навело на тревожное раздумье: "Не прощаются ли, не предчувствуют ли провала?" Но я приказал себе: "Держись, парень!"

3 марта рано утром к нашему дому подъехала подвода с немцем-возницей. На вторых санях сидел офицер. В Довске полчаса ждали, пока тот ходил в полевую комендатуру за письменным отношением к начальнику шапчицкой полиции. Значит, журавичские районные власти подчинены полевой военной комендатуре. Значит, достаточно одного росчерка пера майора Шварца, чтобы перевести половину полицейских из любого гарнизона в Серебрянку.

Когда прибыли в расположение шапчицкого гарнизона, я окончательно утвердился в своих догадках. Полицаи нас встретили недружелюбно.

— Нам нужен начальник гарнизона! — потребовал я.

Двое полицейских с винтовками наперевес, не впуская в укрепление, ответили, что начальника сейчас нет... А в дзоты уже бежали гитлеровцы. Складывалось впечатление, что вот-вот откроют по нас стрельбу. Даже днем боятся партизан... Наконец в глубине обширного двора, расположенного за высоким валом и проволочным заграждением, появился лучше других одетый полицай.

— К вам прибыл начальник серебрянского гарнизона с предписанием коменданта военно-полевой комендатуры майора Шварца, — сказал я. — Доложите офицеру, кто вы.

— Савельичев, заместитель начальника полиции. — Он приложил руку к козырьку. — Начальника вызвали в Журавичи, будет только завтра утром.

— Проводите нас к себе, — приказал офицер.

Мы пошли за Савельичевым. По дороге он спросил, кто я такой.

— Работаю по приказу господина офицера, — уклончиво ответил ему и с достоинством заметил, что лейтенант заберет в Серебрянку половину состава полиции для создания нового гарнизона.

На двор из дзотов и казармы высыпали полицейские, глазели на нас, видимо, силясь понять, зачем мы здесь. Я рассматривал молодых, лет по 17-20, парней. Одного из юнцов узнал, он из Старого Довска, по фамилии Божков.

— Ты как попал сюда? — спрашиваю.

— Мобилизовали, — со вздохом ответил он. — Уже скоро месяц, как здесь.

— А другие?

— И нас тоже мобилизовали, — послышалось со всех сторон.

— Этот офицер из серебрянского гарнизона. Пойдете к нему, коль вас мобилизовали на службу.

— А разве плохо, что мобилизовали? — вдруг спросил Савельичев, и я понял — слишком неосторожно употребил это слово.

— Напротив! — отвечаю. — Советую и вам перейти в Серебрянку. Да отберите с собой самых сильных полицейских. Об оружии подумайте. Лучшее, конечно, захватите с собой. Ну как, согласны? Если не против, то буду рекомендовать вас господину лейтенанту.

Савельичев осклабился, угодливо наклонил голову. Видимо, ему хотелось стать самостоятельным начальником. А когда зашли в помещение и он прочел предписание Шварца, совсем сдался.

— Сегодня же составить списки тех, кто едет в Серебрянку, — приказал офицер, — и познакомить меня с людьми.

Савельичев кликнул своих дружков, долго с ними о чем-то шептался. Наконец ему принесли ручку с пером, чернила и лист бумаги. Он, морща лоб, долго и старательно выводил фамилии, а я читал и думал: "Пиши, пиши, гадина. Может, завтра останутся от вас одни лишь эти списки..."

Вскоре на просторном дворе выстроилась цепочка полицейских.

— Почему тридцать пять? — спросил офицер.

— Ровно половина...

— Постройте вторую, тоже с оружием.

Я шепнул на ухо офицеру, что у второй половины на один пулемет больше. Он приказал перевести пулеметчика в "нашу" шеренгу. Офицеру почему-то понравились двое парней, и он перевел их сюда, а взамен передал двух низкорослых.

Пришлось Савельичеву внести поправки в свои списки.

"Четыре пулемета везут с собой, — прикинул я. — В Шапчицах при трех пулеметах и 28 винтовках остаются 33 полицейских".

Начальник полиции почему-то не задержался в Журавичax до утра, а возвратился перед закатом солнца. Вечером для отъезжающих устроили прощальный ужин. Был спирт, самогон и немецкий шнапс. Пили много и отъезжающие, и те, которые оставались в Шапчицах.

— Почему не пьете? — приставал ко мне полицейский, сидевший справа.

— Не могу, головой слаб...

— А если потеряете свою слабую голову?

— Все может случиться. На фронте каждый час летят тысячи голов и русских, и немецких. А наши, может быть, завтра полетят — кто знает?

Зато немецкому офицеру понравилось, что я пью совсем мало.

На следующее утро предложил ему пройтись по гарнизону, посмотреть, нельзя ли чего-либо еще прихватить с собой. Он обрадовался, видимо, понял меня буквально в прямом смысле. Мне же нужно было посмотреть расположение укреплений.

3

Под вечер на восьми подводах мы прибыли в Серебрянку. Офицер отпустил меня домой, а сам повез гитлеровцев к Сильвестру Янченко. Через час кто-то постучал в окошко. Выскочил в сени и носом к носу столкнулся с Яковом Янченко.

— Так рано? — встревожился я. — Сейчас небезопасно, только что приехали они...

— Приказано доставить тебя в штаб отряда, — хмуро ответил Янченко.

Я возвратился в дом, сказал маме, куда еду, и сунул в карман полушубка свой "ТТ". Выходя, слышал, как на печи бабушка шепчет молитву.

Я бросился в розвальни. Янченко дернул вожжи, и сильный серый конь рванул с места, обдав нас комьями снега из-под копыт.

— Ты на меня не обижайся, Яков Сильвестрович, — начал я, когда выехали за огороды. — Не моя вина, что отца твоего выселили. И дом понравился офицеру, и место.

— Не обижаюсь я, — проворчал Янченко, глубже уходя в большой воротник тулупа.

Конь бежал ходко, и вскоре мы были в Свержене. Штаб располагался в доме Григория Житкевича, нашего связного. Здесь собралось все командование: Белых, Дикан, Антонов, Будников, командиры рот. Многих я увидел впервые. Отряд растет, увеличивается количество подразделений. Хозяйка в маленькой боковушке готовила ужин, а мы толпились в просторной передней.

— Ну докладывай! — сразу же нетерпеливо потребовал Белых, когда я за руку поздоровался почти со всеми. — Только все по порядку, с подробностями.

Рассказ мой занял доброго полчаса. Затем посыпались вопросы. Уже картошка перестала дымиться на столе, а мы так и не притронулись к еде.

— Хорошо, — подвел итог разговору Дикан, и прямая поперечная морщинка на его открытом лбу чуть разгладилась, сверкнули радостью светло-серые глаза. — Пока идет неплохо.

Ужинали все вместе. Только, казалось, одному Белых безразлично было то, что стояло на столе. Время от времени он поднимался, к немалому удивлению хозяйки, и метровыми шажищами мерил большую хату Житкевичей. В это время все замолкали, и мне почему-то вспоминалась книга Д.А.Фурманова и фраза о том, что Чапаев думает.

Через полчаса был готов приказ. В. А. Трубачев с ротой выступает сегодня же ночью и уничтожает остатки шапчицкой полиции, взрывает дзоты, сжигает помещения. Рота М.П.Журавлева оседлает шоссе возле Хмеленца и не пропускает ни одной живой души ни в ту, ни в другую сторону. Если же появятся немцы — уничтожает. Две роты — И.М.Гаврилова и З.П.Самыкина — расправляются в Серебрянке с прибывшими полицейскими нового гарнизона.

— Журавлеву доставить Дмитриева в Серебрянку, немедленно, до начала боя, — приказал Белых. И обратился ко всем: — Вопросы?

Вопросов не было, и мы вышли из штаба.

В одиннадцать часов вечера партизаны Гаврилова и Самыкина атаковали новый гарнизон. Отчаянно отстреливались только часовые. Сосновый дом Сильвестра Янченко, изрешеченный партизанскими пулями, запылал ярким факелом. Из первого гарнизона немцы пускали осветительные ракеты, начали палить из пулеметов и винтовок. Это несколько помешало завершению операция так, как намечалось. Жалко было оружия: оно сгорело. Восемь полицейских оказались убитыми, один ранен. Основная же часть убежала или уползла в кустарник по соседству с домом. Подобрав только один станковый пулемет, партизаны отошли.

Успешно прошла операция и в Шапчицах. Правда, роте Василия Трубачева не сразу удалось захватить гарнизон. Гитлеровцы вовремя успели ускользнуть в дзоты и открыли шквальный огонь. Партизаны пошли на хитрость. Они подожгли все дома местных полицейских, а сами отошли и замаскировались невдалеке от гарнизона.

Когда рассвело, все местные оставили дзоты и ушли в деревню к семьям. В это время уже никто не ожидал партизан, и гарнизон оказался почти пустым. Народные мстители легко ворвались в укрепления, взорвали все дзоты, сожгли помещения.

До конца оккупации фашисты так и не восстановили гарнизон в Шапчицах.

В это же утро начальник серебрянского гарнизона вызвал меня.

— Что это значит? — Он пристально посмотрел на меня.

— Это было ужасно, господин лейтенант! Меня искали партизаны, видимо, хотели расстрелять, Я в овине спрятался...

На лице его, как мне показалось, мелькнула тень недоверия, но все-таки он начал успокаивать:

— Ничего, не надо бояться...

Мы вместе пошли по шоссе к пепелищу. Испуганные, обмороженные и безоружные полицаи, услышав, что и меня искали партизаны, стали спрашивать совета, как быть дальше.

— Что им делать, господин лейтенант?

— Что им делать? — переспросил он и ничего не ответил.

— Мы поедем в Довск, может, там помогут нам, — хмуро бросил Савельичев.

— Пусть едут в Довск, — посоветовал я офицеру.

Теперь все они уместились на трех подводах.