С учетом обстановки

1

Часов в двенадцать в первый день нового, 1943 года по санной дороге Слобода — Свержень растянулся обоз карателей. Партизаны меньше всего ждали их отсюда, но все же и в этом направлении вели наблюдение Арсен Степанович Бердников и Самуил Павлович Дивоченко.

Каратели спешили в урочище Лески, где раньше был партизанский лагерь. Но не обнаружив там народных мстителей, они свернули в деревню Хвощ, схватили местного жителя Кондрата Тимошенко.

— Ты указать нам партизанен... Как это?.. Стоянка!

— Не знаю я никаких партизан. Может, вы и есть партизаны? Тут никого не было, вы — первые...

— Руссиш швайн! — Офицер наотмашь ударил Кондрата, из носа и разбитой губы потекла кровь.

— Бешеные собаки — вот вы кто! — плюнул Тимошенко в худощавое лицо гитлеровца.

Офицер выхватил пистолет и трижды выстрелил в Кондрата Тимошенко, партизанского связного и разведчика.

Каратели не стали терять времени на расспросы, двинулись к лесу. Ни одна живая душа не попалась им навстречу.

Увидев колонну карателей, Дивоченко побежал доложить командиру отряда.

— Идут, — задыхаясь, промолвил он.

— Кто идет? Да кто идет, голова твоя садовая?! — горячился Белых, а Дивоченко не мог ни слова больше промолвить.

— Немцы... Из Хвоща, — наконец сказал он.

А гитлеровцы уже были совсем близко. Не дойдя до опушки метров двести, они остановились. Офицеры начали совещаться. То ли опасались сунуться в лес, то ли посчитали делом напрасным искать здесь партизан. В это время на просеку выскочил вооруженный всадник — Костя Воробьев, командир разведки. Увидев карателей, он круто повернул назад. Но его заметили. Тут же раздалась команда, немцы развернулись цепью и двинулись к опушке.

Накануне командование партизанского отряда приняло решение: не дать себя обнаружить, выждать момент, чтобы уйти без боя, а на непредвиденный случай подготовить оборону лагеря. Охрану лагеря поручили старшему лейтенанту И.М.Гаврилову. В его распоряжение выделили группу бойцов с пулеметами. Начальник штаба Ф.К.Антонов обязан был найти на всякий случай пути отхода, организовать эвакуацию раненых и больных, вывоз всех продуктов и боеприпасов.

Казалось, все предусмотрели. Однако Костя Воробьев демаскировал лагерь — своим бегством указал карателям путь к отряду.

Белых бросился к Гаврилову на линию обороны. Оценив обстановку, он послал вестового к Антонову с приказом начать эвакуацию лагеря.

В тот момент не все поняли, почему командир отряда приказал срочно готовиться к отходу. А дело было весьма серьезное. Гаврилов с бойцами занял оборону не на опушке, а всего в 150 метрах от лагеря. На опушку опоздали: немцы ворвались в лес. Теперь можно было рассчитывать только на землянки, как на укрытия.

Окинув взглядом оборону, Белых с горечью сказал Гаврилову:

— Ну что ж, Иван Михайлович, свой лагерь мы потеряли. Придется подыскивать новое место.

— Ни за что не отдадим лагерь! — возразил Гаврилов. — До одного фашиста уничтожим здесь.

— Ну а дальше? Что дальше?

Гаврилов понял командира. Да, оборона в лесу, а не на опушке ставила в одинаковые условия карателей и партизан. Пусть даже ценою многих жизней победу одержат партизаны, все равно придется покидать лагерь: он станет известен врагам. Зачем же тогда жертвы, равные по количеству с жертвами противника?

— Прикажете бить прицельным огнем и постепенно отступать к лагерю? — вздохнул Гаврилов.

— И далее к урочищу Воронка, — уточнил Белых. — Ни в коем случае не выходить ни на поляны, ни на луг.

Командир отряда вернулся в лагерь, когда раздались первые выстрелы на линии обороны. Начальник штаба занимался эвакуацией, он приказал грузить на сани даже свиней.

— Нет, Филипп Карпович, — запротестовал Белых. — Живность не брать. Свиньи будут обременять нас и демаскируют.

Тогда Антонов распорядился пристрелить свиней: пусть не достанутся карателям.

А гитлеровцы наседали, хотя и несли потери. Вот уже левый фланг цепи ворвался в лагерь, враг захватил десять лошадей и... пустые землянки, в которых вместо постелей толстым слоем лежало душистое луговое сено. Враги подожгли зимние партизанские жилища, подобрали своих 12 раненых, 8 убитых и вернулись в Хвощ. Там сожгли хату расстрелянного ими Кондрата Тимошенко и уехали в Журавичи.

Подпольщик Горбацевич, который работал по заданию партизан агрономом в районной земельной управе, через Михаила Прохорова передал, что комендант Журавич составил донесение о полном разгроме партизан. Гитлеровец писал, будто он лично принял участие в уничтожении "лесных бандитов" и их пособников, и теперь в районе наконец-то наведен настоящий порядок.

Горбацевич сообщил также, что комендант собирается пригласить на охоту в Сверженскую лесную дачу генерала, которому фюрер за "особые заслуги перед фатерляндом" пожаловал имение. Турское опытное поле — так именовалось оно до августа 1941 года. Помещик-генерал прибыл в Турск, чтобы навести там порядок.

"Такой важный чин не может не оценить моих стараний, — примерно так размышлял комендант. — От него зависит многое".

Прохоров передал сообщение мне. Я должен был довести его до штаба отряда,

2

Между тем партизаны вернулись в свой лагерь, осмотрели землянки и вот уже докладывают командиру:

— Через пять-шесть часов можно восстановить "зимние квартиры"!

— Погодите строить! — распорядился Белых и велел созвать командный состав и коммунистов.

На совещании командир отряда предложил изменить тактику борьбы. Не ждать, пока гитлеровцы нападут, а искать их, громить и быстро уходить. Для этого каждое отделение должно в ближайшую неделю обзавестись не менее чем двумя подводами. Партизанский отряд сядет на лошадей и станет неуловимым. Тогда оккупанты перестанут искать лагерь. А сейчас даже о временной стоянке будет известно гитлеровцам, потому что в районе густая сеть дорог.

Все коммунисты и командиры подразделений согласились со Степаном Митрофановичем. Тут же был отдан приказ роте Трубачева следовать вместе со штабом в авангарде и обеспечить боковое охранение. Замыкать колонну будет Козырев со своей ротой.

Начальник штаба Антонов привел колонну в лес под Федоровку. Я шел вместе со всеми, так как перед этим принес донесение Горбацевича. Партизаны расположились прямо на снегу, подстелив еловые ветви. А чуть в стороне от необычного в такой мороз бивуака под густой елью при тусклых бликах костра шел разбор проведенного боя.

— Да, — говорил Антонов, — среди партизан нет раненых и убитых. Но каратели захватили десять лошадей, две свиньи, центнер сала и бидон меда. Результаты боя могли быть совсем иными, если бы не обнаружили себя или успели своевременно занять линию обороны на опушке леса. Всем надо учиться искусству ведения боя.

— А за мед, сало и свиней мы такую свинью подложим, что будет им горько! — выпалил командир взвода Кузьма Черненко.

Все засмеялись, даже Белых улыбнулся. Он сказал:

— Вот и хорошо, что отозвался Черненко. Останься после совещания, есть разговор.

На совещании решили, что отныне отряд будет дневать в лесах, а на ночь занимать деревни. К связным направили посыльных с наказом, чтобы они не ходили в прежний лагерь, там могут быть засады. Теперь сами партизаны будут навещать подпольщиков в деревнях. Решили также перенести боевые действия поближе к Журавичам, вплотную заняться этим гитлеровским гарнизоном.

К костру подошел Семен Скобелев и доложил, что в отряд из Серебрянки прибыли коммунист Валентин Кильчевский и Василий Зурков, а под утро из Сычмана и Нового Довска придут еще восемь бывших красноармейцев.

На рассвете привел их сюда Самуил Дивоченко. Он рассказал, что в Новом Довске останавливались каратели. Все они угнетены, угрюмы, говорят, что у партизан много пулеметов, мол, только из-за этого не удалось полностью уничтожить их.

На обеспечение транспортом личного состава понадобилось трое суток. Отряд стал мобильным, подвижным.

Местные жители радушно встречали партизан, просили остаться в деревне подольше. И в то же время боялись, чтобы здесь не возник бой. Оккупанты вымещают свои неудачи на женщинах, детях, стариках. Поэтому командование приказало по возможности избегать в населенных пунктах стычек с неприятелем.

Переход на стоянку в деревни позволил усилить разъяснительную работу среди населения. Коммунисты и комсомольцы в непринужденной обстановке проводили беседы, читали сводки Совинформбюро, просто помогали по хозяйству.

Но в одном месте нельзя было долго задерживаться, и Белых вместе с Будниковым и небольшой группой партизан уехал на разведку в Рисково, чтобы следующей ночью там остановиться. Кроме того, у командира там было еще одно дело. Накануне я передал, что севернее Рискова, на опушке леса, Белых сегодня будут ждать двое, которые хотят перейти к партизанам.

Объезжая лесок, Белых наткнулся на вооруженных людей.

— Кто такие? — окликнул Степан Митрофанович.

— Мы — русские, а вы кто? — послышалось в ответ.

— Русские бывают разные. Кто вам нужен?

Молчание. О чем-то перешептываются там, за деревом.

— Мы ищем партизан, — крикнул один. — У нас есть пароль.

— Воронеж.

— Винтовка.

— Выходите сюда!

Двое в полицейской форме показались из-за толстого граба.

— О вас мне рассказывал наш товарищ. — Белых пожал им руки. — Он посоветовал вам идти в полицию и дал этот пароль.

А дело было вот как. В деревне Белев осела группа красноармейцев, вышедших из окружения. Когда я бывал у сестры Анастасии, часто встречался с ними. Они настойчиво просили, чтобы свел их с партизанами. Я присматривался к ним. Наводила справки Анастасия. Ничего предосудительного за ними не замечал, но не имел права вот так сразу сказать им что-то определенное.

Посоветовался с Белых и Диканом, те дали задание — пусть поступят на службу в кормянскую полицию хотя бы на две-три недели, захватят оружие и придут в отряд. Уже через неделю оба красноармейца напросились в засаду на партизан. Улучив момент, убили двух негодяев-полицейских. Вскоре я назначил им встречу с партизанами.

3

После разбора новогоднего боя Белых неспроста оставил у себя Кузьму Черненко.

— Есть дело, Кузьма Федосович, притом непростое.

— Слушаю вас! — Крепыш Черненко выпрямился, заскрипела портупея на кожанке, тонко дзынкнула цепочка трофейного пистолета.

Дело, действительно, было нелегкое. Журавичский комендант отнял у населения 880 тонн сена, гитлеровцы спрессовали его и подготовили для отправки на фронт. Старосты уже получили приказ прислать подводы и возчиков.

— Склад недалеко от Новых Журавич, — заметил Белых, — охраняется круглосуточно, а рядом, сам знаешь, гарнизон, да и не маленький. Так что помозгуй, чтобы вместо склада остался пепел.

— Будет пепел! — козырнул Кузьма, круто повернулся и впотьмах чуть было не налетел на толстую ель.

Черненко взял с собой Алексея Барковского и Николая Шанькова, инициативных, находчивых комсомольцев. В помощники подошел бы Яков Николаевич Никифоров из деревни Задубье. Он ходит по деревням, печки мастерит. Значит, может разведать подходы к сенному складу, узнать про охрану.

Но Якова Николаевича дома не оказалось. Жена неопределенно ответила, что он, может быть, работает в поселке Корчеваха.

— Да, был тут такой, с бородкой, — сказала пожилая женщина, разглядывая вооруженных людей и пытаясь разгадать, партизаны это или полицейские. — Был, а теперь нету-ти, подался куда-то. Мешок за спину и пошел...

Во втором, третьем доме тоже ничего определенного не сказали. Тогда Шаньков решил зайти к своей дальней родственнице. Она сообщила, что Никифоров теперь в Новой Алешне, соседней деревне.

Много обошел крестьянских хат со своим немудреным инструментом Яков Николаевич Никифоров. И везде изучал Людей, ненароком давал советы, как уберечься от немцев, что надо делать.

Из Новой Алешни партизаны увезли его на санях, сказав местным жителям, что журавичскому коменданту нужно сделать печку, чтобы жарко было в любой мороз...

Когда Черненко поведал о своем задании, Яков Николаевич долго теребил рыжую бороду, затем сказал:

— Сделаем! Ведь надо, а коль надо — выход найдется!

Под видом крестьянина-подводчика он взялся разведать точное расположение сеносклада, подходы к нему, охрану.

И вот 5 января 1943 года, накануне дня отгрузки сена, партизаны приехали в овраг недалеко от склада. Верхнюю одежду сняли, положили на подводу. Здесь остался ждать их Никифоров.

Осторожно подползли к складу. Черненко бесшумно снял часового. Скирды сена сложены с немецкой аккуратностью на равном расстоянии одна от другой. Их облили горючей жидкостью.

Когда сено вспыхнуло, в журавичском гарнизоне тотчас же это заметили. Из пулеметов и минометов был немедленно открыт огонь. Началась погоня.

Трое партизан уже не могли вернуться к подводе, где ждал Яков Николаевич: путь к оврагу был отрезан гитлеровцами. Пришлось уйти в лес под Сычман, уйти без верхней одежды.

А Никифорову ничего не оставалось, как ехать под Свержень, где стоял партизанский отряд. Черненко на всякий случай указал ему это место.

На следующее утро Яков Николаевич попал в отряд, но его посадили под арест до выяснения личности. Ведь никто не знал, что это — первый помощник группы Черненко.

Только девятого января группа Черненко возвратилась в лагерь. Якова Николаевича Никифорова освободили из-под ареста. Всем четверым участникам этой операции на партизанской линейке командование объявило благодарность. Вскоре Я.Н.Никифоров стал комиссаром нового отряда.

А журавичский комендант неистовствовал. Пропали все его старания, возможно, и карьера. Как на все это посмотрит генерал, не откажется ли от приглашения на охоту?

Комендант начал готовить новую экспедицию против партизан. А те настойчиво осуществляли свою, тактику: подбирали удобный момент и нападали на оккупантов. Когда, например, в Еленец прибыл карательный отряд и стал грабить население, народные мстители внезапно напали на гитлеровцев. В тот же день в деревне Бычь Кормянского района народные мстители разгромили полицейский участок. Оружие, боеприпасы и продукты попали к партизанам.

После каждой операции отряд пополнялся новыми бойцами из местного населения и осевших в этих деревнях окруженцев. Да и моральный фактор нельзя сбросить со счета. Победные стычки с гитлеровцами вселяли в людей веру в скорое освобождение.

В начале января — еще одна победа, скорее моральная. "Турский пан" — так называли крестьяне гитлеровского генерала-помещика — с охраной выехал-таки на охоту, но не в Журавичский район, а к поселку Цыганы Рогачевского района. Связные немедленно доложили об этом командованию отряда. На вооружении охотников — три пулемета и винтовки, многие почему-то имели сабли.

Белых приказал Журавлеву и Гаврилову зайти со своими партизанами с флангов, а сам вместе с Диканом и Антоновым повел роту навстречу охотникам. Их подпустили совсем близко и ударили из пулеметов и винтовок, да так, что с гнедого коня сразу же свалился генерал, рухнули с лошадей два немецких офицера и два солдата. Еще одного немца убила Нина Богданович. Он летел на кауром жеребце прямо на елочку, под которой замаскировалась Нина. Шесть гитлеровцев сдались в плен. Остальным удалось избежать партизанских пуль, они ускакали по лесу на конях.

Когда журавичскому коменданту позвонили из Рогачева и сказали, что генерал-помещик убит на территории соседнего района, он по телефону пролепетал:

— О, колоссальная потеря...

Комендант тотчас же позвонил в Чериков. Журавичский район находился в административном подчинении окружной военно-полевой комендатуры. Он пожаловался, что в соседнем районе орудуют партизаны, из-за них, мол, погиб генерал и попросил прислать карательный отряд, чтобы прочесать леса.

15 января отряд остановился в деревнях Федоровка, Старая Серебрянка и поселке Кусочек — в трех километрах от шоссе. Штаб расположился в доме лесника Никиты Васильева, партизанского связного.

Рано утром из Нового Довска ко мне в Серебрянку прибыл связной Василий Хилькевич. Он сообщил о появлении карательного отряда. Из Серебрянки в Федоровку эту весть понесла наша комсомолка-подпольщица Мария Потапенко.

Каратели — немцы, итальянцы и полицаи — двигались осторожно. Когда в Серебрянке они свернули на улицу, ведущую в Федоровку, стало ясно, что знают место расположения партизан. От крайнего дома, где жила подпольщица Нина Левенкова, помчался на лошади к Федоровке Афанасий Солодков, новый командир партизанской разведки, прибывший в Серебрянку понаблюдать за действиями карателей.

Арсен Степанович Бердников стал уговаривать командование отряда не завязывать боя в Федоровке. Белых рассердился:

— Что же получится, если из каждой деревни будем давать драпака? — И уже более спокойно пояснил: — Здесь прекрасная позиция, мы их не пустим.

Действительно, северная сторона деревни прикрыта большим колхозным садом, окаймленным глубоким рвом и высокой насыпью. Впереди до самого леса — голое, открытое поле.

Рота Трубачева заняла позицию по окраине сада, во рву. Штаб отправили в лес, подходивший к деревне с юга. Туда же ушла хозяйственная рота с транспортом и ранеными.

Перейдя мост, каратели развернулись в цепь и пошли в полный рост. Молодой редкий ельник чуть доставал им до пояса. Вот и его минули, вышли на голое поле.

— Подпустить на полсотни метров, стрелять по команде! — понеслось по партизанской цепи за земляным валом.

Уже хорошо видны лица карателей, слышны скрипучий шорох шагов по снежному насту, звяканье оружия. Раздалась команда:

— Форвертс шпринген!

И каратели бросились вперед.

— Ого-онь! — звонко скомандовал Василий Трубачев.

Тишина солнечного зимнего дня взорвалась треском винтовок, автоматов и пулеметов. Повалились в снег первые убитые и раненые.

Бой был яростным, но уже через десяток минут стал ясен исход его. Валялись трупы убитых, корчились и вопили раненые.

Каратели бросили пулеметы и минометы и попятились, а затем побежали. Некоторые сбросили полушубки, чтобы легче было уходить.

— Партизаны! — послышался звонкий голос Трубачева. — Вперед!

Гитлеровцев преследовали до самого шоссе. Каратели потеряли 25 убитых, 30 раненых, три обессиленных немца сдались в плен. Хозяйственный взвод нагрузил оружием и боеприпасами пять подвод. Полушубки достались партизанам.

Победа всегда воодушевляет. Спустя неделю взвод Афанасия Гонтарева средь бела дня напал на вражеский гарнизон в деревне Ректа. Шесть немцев было убито, трех взяли в плен, в том числе коменданта. В отряд привезли станковый и ручной пулеметы, три ящика гранат, много патронов.

4

Это случилось 17 января 1943 года. Уже смеркалось. Моя мама, проклиная немцев за то, что не продают керосина, дула на угли, чтобы разжечь смоляки. К нам пришла Броня Прохорова. Поговорила о чем-то с матерью, подмигнула мне и глазами показала на дверь. Я вышел вместе с ней, будто проводить до калитки.

— Миша просил, чтобы срочно заскочил, на одной ноге, — повторила Броня излюбленное выражение брата.

Я поторопился в маленькую баню на окраине ольшаника. Миша брился у небольшого настенного зеркала. "Зачем на ночь глядя бриться?" — подумалось мне, но об этом я и не успел спросить.

— Надо провернуть одно дельце, — Прохоров отложил бритву.

Оказывается, до Михаила Прохорова дошел слух, что в овине, который принадлежит хозяину крайнего двора в Малашковичах, спрятан станковый пулемет. Михаил решил взять его сегодня.

— А что скажут в отряде за такое своевольство? — спросил я.

— Ну и формалист же ты! — Миша повернулся к зеркалу и снова взял в руки бритву. — Спасибо скажут в отряде. Ну и что, ежели не поручали, не давали задания? Разыщем, и все тут. Да я сам и завезу, завтра мне все равно в отряд уходить.

Да, ему повезло: он уже внесен в списки партизан. А меня все еще не берут, говорят, ты в Серебрянке нужнее. И Белых, и Дикан, и Будников твердят одно: "Дисциплина, дисциплина!" Я и сам понимаю, что без строжайшей дисциплины никак нельзя, особенно сейчас. Но нужно же понять и меня...

— Ну так как, Мад, поищем пулеметик?

"Мад" — это такую кличку придумал Миша. Мои, значит, инициалы.

— Знаешь, это будет здорово! Представь: являюсь в отряд с "максимом"! У них же мало станкачей...

Конечно, это замечательно — пойти в партизаны, захватив с собой станковый пулемет! Что ж, надо помочь другу. Только как найти того хозяина? Крайних-то дворов по два с каждого конца Малашкович.

— Пустяки! — уверенно отвечает Прохоров. — Мы сделаем так. В первую хату зайдем, расспросим. Свои же там люди. А ежели не будут знать, во вторую завернем. Кто-либо да подскажет.

Когда стемнело, мы с Мишей отправились в Малашковичи. Лошадь бежала быстро, розвальни весело поскрипывали на укатанной дороге. Серая темнота висела над нами: небо было покрыто сплошными облаками, и луна угадывалась блеклым расплывчатым пятном.

Остановились у овина, метрах в четырехстах от деревни.

— Ты останься с подводой. Я сейчас вернусь, на одной ноге, — распорядился Михаил и зашагал к крайнему дому.

А минут через десять раздались два выстрела. В ночной тишине они громыхнули отчетливо резко.

Я бросился к деревне. Снег был глубокий, но этого не чувствовал. Одна мысль гнала вперед: что-то случилось неожиданно страшное...

Не успел. От крайнего двора отъезжала подвода, еле различимая в темноте. Кто-то стонал там, на санях. Я выхватил пистолет, но не выстрелил: а вдруг это свои, партизаны.

Дверь в хату раскрыта настежь. На столе подслеповато мерцает плошка. А у стола сидит Миша. Голова неестественно свешена на грудь. Я подскочил к нему, схватил за плечо, потряс изо всей силы. Голова безжизненно шевельнулась и еще ниже опустилась к столу.

Я взвалил его на спину и потащил к овину. Теперь снег будто глубже, хоть и шел я по своему же следу. А надо спешить: вдруг поможет ему Нина Левенкова. У нее есть лекарства, бинты.

Миша скончался перед самой Серебрянкой, так и не проронив ни слова.

В следующую ночь я доложил о случившемся Дикану и Белых. После мучительно долгого молчания Дикан проговорил.

— Очень плохо получилось. Потеряли хорошего человека. Впредь ни одного шага без нашего приказа не предпринимать ни тебе, ни твоим подпольщикам. Это категорически.

Я не мог простить себе, что вчера не сдержал Михаила Прохорова, и потерял настоящего друга.

Спустя неделю Белых и Будников рассказали мне, что Михаил Прохоров погиб случайно, столкнувшись с проезжавшей партизанской группой соседнего района.

5

Третьего февраля в Серебрянку прибыл карательный батальон "Днепр", вооруженный 38 станковыми пулеметами, 6 минометами, 56 автоматами, винтовками. К вечеру наши подпольщики выяснили цель приезда карателей. Они должны были найти партизан, втянуть их в бой, окружить, а затем на помощь батальону планировалось прислать еще два, которые стояли в боевой готовности в Бобруйске, и спецотряд из Гомеля. За маскировочные халаты жители сразу же окрестили карателей "белохалатниками".

По заданию нашей подпольной комсомольской организации Мария Потапенко доложила штабу партизанского отряда о численности, вооружении и целях карателей. Командование передало мне: постараться выявить лояльно настроенных в батальоне и склонить их к переходу в партизаны.

Я узнал, что командир батальона Петр Мельников из деревни Зеньковина, находящейся возле самой Кормы, а родной брат его, Михаил, в нашем партизанском отряде. Поэтому дал задание Катюше Савельевой привезти в Серебрянку мать командира батальона.

Переговоры с Мельниковым вели я и Катя Савельева в доме Ксении Архиповны Гороховой. Сначала передали ему записку от Михаила, в которой тот просил брата о встрече. Петр наотрез отказался.

— Родной ты мой сыночек! — запричитала мать. — Ты же можешь убить Мишу или он убьет тебя. Встреться с ним. Вот люди добрые помогут вам. Ты, может быть, не веришь, что он в партизанах? Поверь мне: я ведь двоих вас под одним сердцем носила.

Низенькая, сгорбленная от горя мать все время плакала. А он, тоже низкий, но коренастый, сидел рядом с ней и молчал. Она гладила его волосы, уже изрядно поредевшие, и все уговаривала:

— И люди уважают меня из-за Миши, что он со всеми. А вот как из-за тебя в глаза им смотреть должна?

— Меня не простят, все равно расстреляют, — твердил Петр, и на его бледном лице ярко проступили веснушки.

Я знал его раньше, еще до войны, а с Мишей Мельниковым дружил. Семья была трудолюбивая, уважаемая в деревне. Мать — ударница, участница Всесоюзной сельскохозяйственной выставки, награждена медалями. Отец тоже был хорошим колхозником. Умер перед самой войной.

— Счастлив отец, что не увидел этого позора, счастлив, — плакала мать.

Вдруг Петр вскочил и зашагал по хате.

— А я несчастлив. Советская власть не дала того, что должна была дать. — Он говорил быстро, заплетавшимся языком, сглатывая окончания слов, хотя был вовсе не пьян. — Почему мне в сельсовете тогда не дали справки в рабфак? Почему? Мне жизнь испортили из-за этой справки.

— Не та причина, чтобы объяснить измену, — попробовал возразить я.

— Хорошо тебе рассуждать. А коли бы не приняли тебя в институт, что бы ты запел?

— И без института жить можно.

Он присел, а руки матери, будто маленького ребенка, гладили рыжую голову сына-карателя.

Мельников не согласился на сдачу батальона. Он прямо сказал нам с Катюшей:

— Я буду указывать свой маршрут, а вы сообщайте куда знаете... Дело ваше. — Он резко повернулся, сверкнул офицерскими погонами, пошел к двери, на пороге бросил через плечо: — Передайте, что завтра иду на Федоровку и Дедлово. Но... — Он злобно взглянул на нас. — Но если партизаны навяжут бой, к нам тут же придет подмога.

Резко хлопнула дверь, стало тихо, только на лавке у стола тихонько всхлипывала старенькая мать.

Командование партизанского отряда приняло решение не ввязываться в бой с карателями. Предполагали, что Мельников образумится.

Вечером я снова зашел в хату Ксении Гороховой. Батальон только что вернулся в деревню. Пьяные каратели шныряли по улице.

Теперь был пьян и командир.

— Ну, что не тронули? Боитесь? — Он грохнул кулаком по столу.

В хату ввалился пьяный Иван Селедцов. Не снимая полушубка, на рукаве которого была повязка полицейского, он подсел к столу, жадно опрокинул в рот стакан самогона. Тут же встал с лавки и, дожевывая огурец, вскочил на кровать, присел, загородился подушкой и начал изображать, как будет завтра уничтожать партизан:

— Та-та-та! Тру-тру-тру! Бух-бух-бух! — издавал Селедцов хриплые звуки.

Мельников выпил подряд два стакана сивухи, схватил автомат, дал в потолок четыре короткие очереди.

— Вот так будем! Завтра...

Надо было немедленно уходить: с пьяным шутки плохи. Я взял у порога ведро и вместе с Катюшей вышел на улицу. Пьяными голосами гудела она. Значит, идти прямо к своему дому опасно, надежнее через огороды...

— Катюша, ты уж последи за командиром батальона. Постарайся не отпускать его от матери.

Часа через два Катя пришла ко мне. Никто этому не удивился, ведь все знали, что она моя невеста. Оказывается, Петр Мельников выгнал Селедцова, а Кате снова указал маршрут, по которому завтра пойдут каратели.

Михаил Лукашков по моему заданию ходил по хатам, тайком советовал женщинам уговаривать карателей, чтобы они не завязывали бой с партизанами: все, мол, вы свои, русские, да и деревни могут пострадать.

Каждый день я сообщал командованию о маршрутах карателей, о их настроении. А оно-то было вовсе не боевое. Немцы вскоре отозвали батальон и отправили в Бобруйск на переформирование.

6

На некоторое время партизан оставили в покое, и командование отряда решило провести операцию в Гутище. В этой деревне, расположенной возле самого леса, неподалеку от Довска, не раз останавливались разведчики, подпольщики и другие бойцы. Но оккупанты поставили на мосту через Гутлянку небольшой гарнизон, и теперь у всех проверяли пропуска — "аусвайсы". Гарнизон держал в страхе проезжих и прохожих, грабил население. Тех, у кого не было документов, на месте расстреливали. Даже если и был пропуск, но человек не давал приношения (яиц, кур, масло, самогон), к нему придирались, оставляли "до выяснения личности", и он должен был носить в гарнизон воду, рубить дрова.

В охране находились трое полицейских. С ними завязали связь наши подпольщики. Но местных полицейских вскоре заменили. Здесь оказались чехи и словаки. Хотя они носили немецкую форму, хорошо относились к населению, не отличались рвением в работе. Вскоре в деревне уже знали Теодора Полу и других. Чехов и словаков кормили плохо. А голод, как говорится, не тетка, и они стали чаще навещать Гутище. Рассказывали о Чехословакии, о том, как их насильно мобилизовали, интересовались партизанами.

Особенно участились визиты словаков к местному учителю Ждановичу. Он уже различал их не только в лицо, но и знал, как настроен каждый. Обо всем этом Жданович рассказал нашему подпольщику Михаилу Комарову и партизану Алексею Воробьеву. Командование отряда решило использовать сложившуюся обстановку, чтобы уничтожить вражеское гнездо на шоссе возле Гутища.

С чехами и словаками встретились К.Черненко, А.Воробьев, Н.Шаньков и А.Барковский. В квартире учителя их усадили за приготовленный стол.

— Мы возьмем вас в партизаны, если поможете нам уничтожить охрану, а с нею и мост через речку, — предложил Кузьма Черненко.

Они согласились. Тут же наметили план предстоящей операции.

На мост партизаны въехали на подводе вместе со словаками, поравнялись с часовым. Но тут сдали нервы у Воробьева. Он выхватил пистолет и выстрелил в немца. А предполагалось взять часового живым, чтобы не поднимать шума, затем тихо пробраться к домику, обнесенному до самой крыши земляным валом, там находились еще семь фашистов. Партизаны бросились к казарме. Офицер, выскочивший на порог, был тут же сражен очередью. Но... что это? Под окнами домика стали рваться гранаты, преграждая путь партизанам. Пришлось отступить за глухую стену казармы.

Дождавшись очередного взрыва, Кузьма Черненко бросился к окну, метнул противотанковую гранату. Вместе с глухим взрывом осел домик. Еще две гранаты полетели в перекошенный проем окна. Партизаны ринулись к входу.

И только тут заметили на снегу отпечатки босых ног, затем в кустарнике мелькнула зеленая фигура.

— Одного гада упустили! — крикнул Николай Шаньков и дал длинную очередь по кустам.

Словаки помогли погрузить на сани станковый пулемет, восемь винтовок, восемь ящиков патронов и гранат. Затем партизаны облили деревянный мост горючей жидкостью, а сами скрылись в лесу.

Забегая вперед, нужно сказать, что в отряде полюбили словаков за веселый нрав и бесстрашие в бою. Теодора Полу перекрестили в Дорика. Вскоре он стал командиром отделения. Вырос до командира взвода. Затем в 1944 году был заслан в еще оккупированную немцами Чехословакию а там командовал партизанской бригадой. Пригодился опыт, приобретенный в белорусских лесах...

Живут сейчас словаки — бывшие белорусские партизаны — в социалистической Чехословакии.