Соратники и враги

1

Почти каждую ночь сам или наши связные-подпольщики встречались с партизанами. Мы старались распространить правду о том, что делают народные мстители, если они нам это поручали.

Инициативная группа доставляла немало хлопот оккупационным властям. Полевая комендатура сначала, видимо, считала, что действует группа, временно остановившаяся на территории района. Но с каждым днем росла активность партизан. Оккупанты чувствовали, что вооруженная борьба в районе расширяется, что в нее вовлекается все больше и больше народа. И начали предпринимать меры. Связные донесли, что гитлеровцы посылают своих людей не только в соседние деревни, но даже в лес под видом грибников — как раз настало время опят.

— А не пора ли нам, товарищ комиссар, их наказать, — предложил Трубачев Игнату Максимовичу Дикану.

— Правильно говоришь, командир. Пора!

Группа партизан под командованием Юрия Степановича Лазарева направилась в деревню Борхов. Ночью провели разведку, но неудачно: она наткнулась на вражеский пост. Гитлеровцы, оказывается, усилили охрану. Вторая попытка тоже не принесла успеха партизанам.

Тогда Лазарев приказал бойцам отдыхать, а сам стал на пост. Возвращаться, не выполнив задания, он не мог. Решил ждать утра в надежде встретить кого-либо из местных жителей, обо всем их расспросить.

Солнце поднялось над лесом, туман скатился в ложбины и почти рассеялся, а никто из жителей деревни не появлялся. Командир группы уже решил поднять ребят, посоветоваться, что же делать, но тут заметил на дороге подростка, вышедшего из деревни. Он тащил легкую двухколесную тачку, направляясь к опушке леса.

— Ты что, на самом себе дрова будешь возить?

Малыш вздрогнул, остановился.

— А на ком же? — Он недружелюбно глянул из-под мохнатой шапки, по размеру отцовской. Ни дать ни взять — некрасовский "мужичок с ноготок", только не в тулупе, а в зеленой на вате фуфайке. — А на ком же? — повторил он и с ног до головы оглядел Лазарева. — Немцы коня забрали, вот и приходится на себе.

— А почему отец не поехал по дрова?

Подросток шмыгнул носом и поправил топорик, засунутый за ремень:

— Нету отца...

— В полиции, значит?

— Кабы в полиции, я не таскал бы дрова... Вчера хотел ехать, так не пустили. Сами вот здесь сидели, партизан ловили...

— А сегодня как же разрешили?

— Поехали во-он в тот лес, — подросток махнул рукой в противоположную сторону.

— Так-таки все и уехали? — усомнился Лазарев.

— Да нет, не все: в хате бургомистра четверо осталось... — И, как взрослый, авторитетно добавил: — Глушат самогон который день подряд.

Сказал и покатил свою тачку.

— Погоди, парень! Ты помог бы нам: покажи, где гитлеровцы пьянствуют.

Подросток кивнул головой: мол, коль надо, так надо.

Тачку спрятали в кустарнике, а сами пошли в молодой сосняк, где вповалку прямо на земле спали партизаны. Минут через десять подросток уже вел их в Борхов. Вскоре партизаны оказались возле огородов. Напротив одной усадьбы подросток остановился, сказал:

— Вот в этом доме...

До него было метров сто пятьдесят. На просторном дворе стояло четыре велосипеда, прислоненные к забору.

— Ну, спасибо тебе! Бывай здоров! — Лазарев отпустил подростка.

И только тогда, когда партизаны ринулись через плетень и под ногами запылил мягкий картофельный участок, он вспомнил, что так и не спросил имя этого юного проводника. Но было уже поздно.

На крыльце дома бургомистра вдруг появилась женщина, глянула в огород и, прижав руки к груди, бросилась в дом. До двора оставалось не более полусотни метров, когда на крыльцо выскочил гитлеровец и тут же выстрелил раз, затем — второй. Лазарев схватился за руку и присел.

— Скобелев, Журавлев! Заходите с улицы! — приказал командир группы, опасаясь, что враги могут уйти через окна.

И вот по всем окнам и двери застрочили автоматы, ударили из СВТ.

А когда все смолкло, на полу в доме бургомистра валялось пять трупов: четверо в черной форме и пятый в штатском — сам хозяин.

2

Две недели октября ушло на усиленную разведку и налаживание связей с деревнями и поселками, которые прилегают к шоссе. Дело в том, что какие-то войска остановились во всех населенных пунктах от Довска до Рогачева. Что это за части, с какой целью они вдруг здесь остановились? На отдых ли?

Подбором связных и разведчиков занялись главным образом Дикан, Трубачев, Антонов, Белых и Будников. Им помогали Журавлев, Михунов, Савченко. Не остались в стороне от этого важного дела подпольщики — коммунисты и комсомольцы. Мы то подсказывали кандидатуры, то сами шли на связь с верными людьми, давали им задания, то проверяли с помощью хорошо знакомых тех, кому уже дали поручение партизаны.

Дикан через Скобелева поручил мне уточнить, можно ли доверять Марии Степановне Нестеренко — жительнице деревни Хвощ. Комиссар случайно встретился с ней в лесу, разговорился о житье-бытье. И она рассказала, что гитлеровцы взяли на учет весь скот, даже кур. Подсчитали, сколько молока должна дать корова, сколько снести курица яиц.

— Все это — в их ненасытную глотку: и сало, и яйца, и молоко, и зерно, и грибы, и ягоды. А теперь вот что выдумали: подавай им лекарственные травы, полушубки и валенки сними и положи. Солому, сено, дрова вези и сам иди работай на них, — Мария Степановна всердцах сплюнула. — И все дай, дай, дай. А не то автоматом в грудь тычат, к стенке ставят.

— Ну а если подумать и не дать им ничего, а? Кроме вот этого... — Дикан сложил известным образом пальцы.

— Думали. Как же не думать? Хоть и грозятся, да двум смертям не бывать, одной не миновать... Вот и прячем все в землю. Выроем яму, досками да соломой обставим — и туда. А если что силой заставят, то для вида кое-что даем. Вчера вот вместо сена осоки завезли.

Дикан сказал, что правильно делают в Хвоще: пусть голодают оккупанты, пусть болотную осоку жрут их кони. А вот партизанам надо помогать.

— Да мы рады всей деревней кормить вас, наши родненькие, обмывать, одевать.

— Спасибо, Мария Степановна! Но сейчас нам не пища и одежда нужна, а верные люди, которые могли бы жизнью рисковать. Ну, скажем, сходить в соседнюю деревню, а то и в самые Журавичи, разузнать все, что требуется. На мужчину обратят внимание, а женщина или подросток везде пройдет.

— Да я готова хоть сейчас. Риск? Так сейчас везде рискуешь: война... У меня на фронте братья воюют, вот им и подмога от меня. Вдруг того вы убьете, который на фронте мог бы убить моих... Так что вы не сомневайтесь. Ежели не сама пойду, так найду, кого послать, а что надо — сделаем!

Мария Степановна пошла в Довск разузнать, что за часть остановилась там, какое у нее вооружение, какие машины, в какую форму одеты солдаты и офицеры, что они предпринимают. А я отправился в Хвощ проверить, можно ли полностью доверять ей. Мои хорошие знакомые Серафима и Иван Ковалевы сказали: можно, это честная советская женщина.

Так и стала партизанской связной Мария Степановна Нестеренко. А потом и мужа — Федора Степановича — вовлекла в эту опасную работу.

По рекомендации Сверженской и Серебрянской партийных организаций партизанскими связными стали старая учительница коммунист Феодора Тимофеевна Маркова, беспартийный Онуфрий Федорович Шаройко и его дочери Наталья и Елена, семья Кудрицких — Мария, Иван, их дети, семья Татьяны Федоровны Корниенко, моя и многие другие.

В октябре 1942 года Феодора Маркова выполнила первое задание партизан: организовала встречу бургомистра Бычинского с Диканом, Антоновым и Белых. Бургомистр долго просил партизан учесть то, что никто из населения не казнен, не угнан в Германию.

— Это само собой, — заметил Белых. — Но пойдем дальше. Передайте нам всех полицейских с оружием. Вы останетесь по-прежнему бургомистром и по мере надобности будете снабжать нас продуктами, удостоверениями личности, накладными для провоза продовольствия. Ну и, конечно, мы должны знать все, что намерены предпринимать "новые власти".

Бычинский сначала задумался, но в конце концов согласился работать на партизан. В тот же вечер он выписал документы жене начальника штаба Антонова на ее девичью фамилию и разрешение на право жительства в Серебрянке. Кстати, все члены семьи Антонова стали связными — сама Дарья Кузьминична, сыновья Виталий и Веня, дочь Таня.

Об этой семье и самом Филиппе Антонове нельзя не сказать подробнее. На второй день оккупации в деревне Хотовня, где жили Антоновы, фашисты казнили колхозного бригадира, коммуниста-орденоносца Андрея Клюева вместе с заведующим Домом культуры Данилой Макаренко, затем расстреляли секретаря комсомольской организации Петра Прикотенко и его мать.

Филипп Карпович с истребительным батальоном отступил в другой район, пробыл там несколько дней. Туда должны были прийти руководители будущих партизанских групп. Но они не пришли. Как после выяснилось, одни были убиты во время бомбежки, другие ушли с отступавшими частями Красной Армии.

А фашисты продолжали творить свое черное дело: расстреляли председателей сельских Советов Ивана Дегтярева в Болотне и Анатолия Познякова в Звонце. Значит, нельзя быть в своей деревне ни семье, ни ему, бывшему председателю местного Совета. И Антоновы переезжают в деревню Шмаки Кировского района. Хорошо одно: на руках была справка, что Антонов пробирается из тюремного заключения. А в военном билете он заблаговременно заменил листки, и этим удалось скрыть принадлежность к ВКП(б).

Вскоре Филипп Карпович установил связь с кировским подпольем и стал начальником штаба группы самообороны, которая являлась резервом 537-го партизанского отряда. Командовал им С. И. Свиридов.

Ну а потом Антонов пошел с инициативной группой в Журавичский район. Семья осталась в Шмаках. Дарью Кузьминичну вместе с детьми чуть не схватили каратели в лесу во время блокады. Поймали только меньшенького — Веню, но по дороге ему удалось бежать.

Без теплой одежды, в чем были, когда скрывались от карателей, жену и детей Антонова привели в партизанский лагерь посланные отсюда наши связные. И вот теперь, в осенние холода, Таня в легком платьице жмется к матери, чтобы согреться. Игнат Максимович Дикан отдал девочке свой джемпер.

— Вот вам, Дарья Кузьминична, документы, — передал Дикан бумаги с печатями, написанные бургомистром. — Будете теперь, правда, не Антоновой, а снова Прохоровой, зато законной жительницей Серебрянки.

Виталий, сын Антоновых, вскоре вступил в нашу комсомольскую организацию. Да и вся семья начальника штаба партизанской группы стала для подпольщиков своей, родной.

3

Эх, Серебрянка, Серебрянка! На твоих улицах золотой, а не серебряный народ живет. Цены им нет, твоим людям, трудолюбивым и боевым, терпеливым и настойчивым. Они могут поддержать и наказать, помочь и отказать даже в кружке воды из своей тихой речки Серебрянка. В зависимости от того, что ты за человек.

Единодушие — вот мерило с незапамятных пор, мерило старожилов. Стоило появиться в деревне двоедушному человеку, как люди изгоняли его, словно уничтожали прыщ на здоровом теле. Так было до войны, такой закон остался и в тяжелую годину фашистской оккупации. А они-то, эти прыщи, вдруг повыскакивали наружу — староста Артем Ковалев, полицейский Иван Селедцов. Непонятно, как оказался в полиции считавшийся порядочным человеком Яков Янченко.

Помнится, как только они показали свое поганое нутро, мой дедушка, старый колхозник Степан Кабанов, сказал:

— Вот и еще болячки-прыщи выскочили на свет божий. Остерегайся их, внучек: такие бывают хуже ворога-супостата. Больше, чем немец, знают нас, нутром своим поганым чувствуют: или мы — их, или они — нас.

Он помолчал, прижмуривая выцветшие глаза, будто вглядываясь в что-то далекое.

— Забыли, совсем память отшибло, что Россию-матушку никто не покорил. Запомни мое слово: эти вражьи прихлебатели сами хлебнут горя.

Вспоминаю, как Полина Лукашкова при всем народе чихвостила Якова Янченко, своего родственника:

— Не очень-то старайся! Его, немца, можно и обмануть. Выкручивайся, как вьюн, а людей в обиду не давай. А не то самому придется выкручиваться, как гаду ползучему, перед своим народом. Да не выкрутишься. Дудки!

Нельзя сказать, что слова всегда отрезвляюще действовали на гитлеровских служак. Но все же людские попреки порою сдерживали Якова Янченко: он время от времени проявлял нейтралитет при выполнении приказов оккупантов, иногда помогал людям в беде.

Упорно и долго не поддавался второй прыщ — полицай Иван Селедцов. Этот любил властвовать, демонстрировать свое преимущество. Расстреливать евреев в Свержене — он готов. Ставить людей к стенке, бить ногой в живот, а рукой под грудь, если кто заперечит, — опять он. Но вылечил народ и эту болячку.

Однако не прыщом, а злокачественной опухолью был в Серебрянке Артем Ковалев, сельский староста.

В первую мировую войну он попал в плен к немцам, а затем — на работу к одному помещику. Каторжная это была работа: приходилось гнуть спину от утренней зари до поздней ночи. Привык и к свекловичной похлебке, и к оскорблениям, и даже к побоям. Был у гроссбауэра дом в два этажа под черепицей, были сараи. Все вычищено до блеска, нигде ни соринки, ни паутинки. И коровы, и свиньи лоснились. Даже в курятнике чистота, не говоря уже о дворе.

Правда, все это делал не сам хозяин, а Артем Ковалев с шестью русскими пленными, которые ели и спали в свободном стойле тесной конюшни.

"Вот самому бы так зажить! — все время думал Артем Ковалев. — А что? После войны доберусь на родину и заведу коров, свиней... Да и хозяин что-нибудь пожалует: ведь не напрасно тяну — три года скоро, а платы никакой. Дал бы телушку-пеструшку — пешком повел бы на поводке. Породистые! У нас таких нет. Вот тогда посмотрели бы в Серебрянке, на что гож Артем Ковалев".

Не дал ничего немец-помещик русскому пленному. Даже рабочую одежду приказал снять, почистить и повесить в сарае: дескать, пригодится еще. Выдал он Артему такое барахло, что повесь в огороде как пугало — не то, что воробьи, собаки шарахнутся в сторону.

На обменном пункте военнопленных, когда молоденький комиссар призывал солдат, находившихся в плену, строить новую жизнь и очень красиво рассказывал о ней, думал: "Вот бы на вольной земле и отгрохать такое хозяйство, как у бауэра..."

Неплохо зажил Ковалев только в колхозе: заработки хорошие, детей можно в город посылать учиться, в доме появились швейная машина, велосипед. Плен стал забываться. Только иногда, когда переест на ночь или лишнюю чарку возьмет, снилось ему не само хозяйство, а помещик-бауэр: будто он бьет страшными кулачищами, а у Артема руки и ноги отказали — ни защититься, ни с места сдвинуться...

И вот снова война с ними, с немцами. Теперь-то уж не плен, а только оккупация. Это — ого-о! — не сравнишь. А что, если?..

На стук в дверь немецкий офицер недовольно крикнул что-то.

— Разрешите, господин комендант? — лысоватый русский замер на пороге в полупоклоне.

Коменданта удивила не столько собачья покорность, сколько то, что эти слова были сказаны на его родном языке.

— О-о, да-да! Входите, входите!

Так оказался Артем Ковалев на посту старосты в Серебрянке. Укреплял свою власть кулаком и угрозой, точно выполнял немецкие приказы о заготовке продуктов, поставке рабочей силы и не забывал в то же время единолично распоряжаться оставшимся колхозным добром.

Вскоре особое внимание старосты привлекли комсомольцы и коммунисты. Комсомольцы хотели охладить его пыл: через жену, через сына Артура, в сущности неплохих людей, несколько раз предупреждали. Даже прикалывали на дверях дома записки. Но все это еще больше разжигало ненависть старосты.

По указке Артема Ковалева для "великой армии фюрера" полицейские забирали хлеб, картофель, сало, молоко, яйца, полушубки, валенки. Это он посылал людей в извоз с фуражом под Вязьму, на рытье окопов под Юхнов и Ярцево. Ни просьбы, ни подкупы, ни угрозы — ничто не помогало. Староста признавал только приказы оккупантов.

Осенью 1942 года Ковалев вместе с сестрой Груней открыл в Серебрянке школу. Видимо, прошлогодний урок со Сверженской не пошел впрок. Учителей и учеников взяли на строжайший учет, принуждали идти на занятия. Среди них были серебрянские подпольщики. Партизанское командование решило не дать возможности врагу калечить детские души. Надо было развалить работу и этой школы.