С фронтов Великой Отечественной...
I
Как прекрасно было воскресное утро 22 июня 1941 года! Солнце щедро заливало чистые, широкие московские улицы. Несмотря на ранний час, везде полно людей. Слышны шутки, веселый смех. Оно и понятно: выходной день.
И вдруг из репродукторов зазвучало тревожное сообщение: на рассвете коварно, без объявления войны на нашу Родину напала фашистская Германия. Пограничники и передовые части уже ведут с гитлеровскими захватчиками тяжелые бои.
Опустели столичные улицы. Люди, не сговариваясь, направились по своим рабочим местам — на фабрики и заводы, в учреждения. Я тоже поспешил в редакцию. Там уже собрались почти все сотрудники. Сбившись в группки, хмуро делились новостями.
А в это время в кабинете ответственного редактора корпусного комиссара В. Н. Богаткина — он недавно пришел в редакцию, заменив полковника Е. А. Болтина, — шло распределение по фронтам. Добрая половина сотрудников направлялась в войска. На мою долю выпало Южное направление.
Вечером мы, трое специальных корреспондентов «Красной звезды» — Борис Глебов, Александр Бейлинсон и я, уже были на Киевском вокзале. Погрузились в эшелон, который шел в Одессу. Сутки спустя прибыли к месту назначения, В штабе округа нас коротко ввели в обстановку, выделили легковую машину для поездки на передовую.
Тронулись в путь на рассвете. Тирасполь, Бендеры, Кишинев — утопающие в зелени южные города — проезжали, почти не останавливаясь, торопясь на Прут, в войска [38] 9-й армии генерала Я. Т. Черевиченко. Поздней ночью член Военного совета армии А. Н. Тевченков, человек высокорослый, бритоголовый, ознакомил с обстановкой: наметились два основных очага боев — в районе прибрежного села Скуляны, неподалеку от небольшого городка Бельцы, и несколько южнее, под Карпештами. Туда на помощь пограничникам уже спешили танковые и кавалерийские части, выдвигались стрелковые соединения. Мы тоже двинулись в указанные районы.
По прибытии начали работу в частях 2-го кавкорпуса. Пока обстоятельно беседовали с бойцами, командирами и политработниками, в политотдел привезли свежие газеты. Только начали их просматривать, прибежал посыльный из штаба: командир корпуса просит к себе военных корреспондентов.
Генерал П. А. Белов был чем-то явно раздосадован.
— Полюбуйтесь, — сердито сказал он, показывая на одну из развернутых газет.
Под кричащим заголовком газета эта напечатала солидный по размерам материал о лихих буденновских атаках советских кавалеристов на берегах Прута, о сабельных рубках, действиях в конном строю. Назывались и имена отличившихся, в том числе и имя командира эскадрона Степана Нестерова. Это была вполне заслуженная похвала. Мы сами стали свидетелями его умелого руководства подразделением в бою. Одним словом, в материале говорилось о том, что было, но вовсе не так, как было.
— Размахались перьями! — язвительно заметил тем временем П. А. Белов. — Гусары, казаки-разбойники...
Признаться, в тот момент нам было страшно неловко за столь оплошавших авторов публикации. Действительно, вместо того чтобы порадовать и командира корпуса, и всех конников, материал этот вызвал справедливое недовольство, даже насмешки. Ведь никаких атак конной лавой, никакой сабельной рубки на Пруте не было и быть не могло — бои велись в пеших порядках. Видимо, журналисты той газеты, узнав из оперативных сводок об успехах кавалеристов, просто «домыслили» детали и, живописуя бой в эдаких романтических тонах, несколько, мягко говоря, отошли от истины. А нам, начинающим фронтовым корреспондентам, это тоже было добрым уроком: не пиши о том, чего не знаешь, а только о том, что видел своими глазами. Урок этот помнился всю войну. [39]
Конников на нашем участке фронта вскоре сменили стрелковые части. Предстоял фланговый марш. Задача усложнялась: прошли проливные дожди, дороги — сплошная жидкая грязь. Через километр или два машина наша забуксовала — она явно не годилась для размытых дождем полевых дорог. Пришлось впрячь в «эмку» четверку обозных волов. Но и такой темп движения нас устроить не мог. Ведь в блокнотах — масса материала, редакция ждет телеграмм с южного участка фронта, а их везут на волах. Поэтому, кое-как дотянув машину до железнодорожного полустанка, мы погрузили ее на платформу, а сами двинулись дальше пешком.
Корреспонденцию о боях конников мы везли на волах, несли пешком и наконец доставили на узел связи грузовиком. Разумеется, газетной оперативностью тут и не пахло. Следовало, очевидно, как-то перестроить стиль своей работы, не топтаться втроем на одном месте, всерьез подумать о поддержании непрерывной связи с редакцией. Решили: пока двое работают в войсках, одному из нас — естественно, посменно — надо находиться при штабе или политотделе армии. Это даст возможность все время быть в курсе событий, кроме того, пользуясь близостью узла связи, ежедневно передавать в редакцию боевые информации.
Но кому же ехать в части и кому оставаться? Кинули на первый раз жребий. Он выпал Саше Бейлинсону; мы же с Глебычем направились в авиацию — пора оправдать мои голубые петлицы, развернуто напасать о летчиках, так же мужественно сражавшихся с врагом в небе, как отважно сражались на земле пограничники, конники, танкисты, артиллеристы, стрелки, саперы...
В те первые недели Великой Отечественной войны фашистские самолеты вылетали бомбить железнодорожные станции, города и аэродромы большими группами. Авиация как бы находилась на острие вражеских бронированных клиньев, все глубже врезавшихся в оперативное построение наших обороняющихся войск. Именно эти внезапные, массированные удары по приграничным аэродромам и привели к тому, что иным советским летчикам пришлось начинать войну не с воздушного боя, а поездкой на авиационный завод за новой машиной. Но, несмотря на все трудности, число побед, одержанных нашими авиаторами, с каждым днем возрастало. В «Правде», в [40] «Красной звезде» уже появились очерки, рассказывающие о первых в Великую Отечественную войну Героях Советского Союза — Михаиле Жукове, Петре Харитонове и Степане Здоровцеве — ленинградских летчиках, таранивших гитлеровские самолеты. На всю страну прогремел подвиг экипажа Николая Гастелло, направившего свой объятый пламенем бомбардировщик в скопище врага. У нас на юге в те дни особенно прославились истребители дивизии полковника Д. П. Галунова. За две недели они сбили более сотни гитлеровских машин. Мы с Глебовым побывали в полках этой дивизии, написали обширную корреспонденцию, которая была сразу же опубликована нашей газетой.
...Бельцы, Кишинев, Бендеры были оставлены. Отход этот войска 9-й армии вынудила сделать сложная обстановка, создавшаяся на правом крыле Южного фронта. Здесь гитлеровцы, продолжая развивать успех, могли окружить наши части, действовавшие в междуречье Прута и Днестра. Враг продвигался вперед, хотя и ценою больших потерь. Как на многих других участках фронта, так и на Южном направлении, наши войска, стойко вынося тяжесть оборонительных боев, не раз наголову разбивали крупные группировки противника.
Материалов в газету мы передавали много. Но вот «Красную звезду» видел далеко не каждый день — тогда деятельность полевой почты еще как следует не наладилась. И все же, получив газеты сразу за несколько дней, искренне радовались, находя на ее страницах свои фронтовые корреспонденции, помещенные подчас без подписей, с указанием лишь нашего участка фронта. Кроме того, материалы, переданные нами, включались в сводки Совинформбюро.
Вчитываясь в газеты, мы с удовлетворением отмечали: она с каждым днем становится все более содержательной. В те дни одной из главных задач всей нашей прессы являлась широкая пропаганда правоты борьбы советского народа, руководимого Коммунистической партией, за свободу и независимость Родины, показ героизма и самоотверженности советских людей, грудью вставших на защиту социалистического государства. Не выходило ни одного номера «Правды», «Красной звезды», «Известий» или «Комсомольской правды» без корреспонденции с фронтов, рассказывающих о подвигах пехотинцев, артиллеристов, [41] летчиков, танкистов, моряков. А «Красная звезда», помещая на первой полосе фотографии передовых воинов, завела даже специальную рубрику — «Герои Великой Отечественной войны».
Фронтовые корреспонденты часто писали в редакцию о том, что отличившиеся в боях бойцы и командиры горят желанием стать коммунистами. Суммируя их сообщения, «Красная звезда» в передовой статье «В партию идут испытанные в боях советские воины» как-то привела впечатляющие факты: лишь в одном из соединений Северо-Западного фронта за несколько дней было подано около двух тысяч заявлений о приеме в партию; в батальоне, действовавшем на Юго-Западном направлении, за день поступило сто заявлений о приеме в ряды Ленинского комсомола.
Другой важной темой газет тех дней было разоблачение мифа о непобедимости гитлеровских полчищ, звериной сущности фашизма. Мы, фронтовые корреспонденты «Красной звезды», организовывали выступления командиров подразделений и частей, добивавшихся существенных успехов в борьбе с врагом. Газета помещала и письма гитлеровских солдат и офицеров, протоколы допроса пленных и другие документы, раскрывающие моральный облик фашистов.
А обстановка на фронтах тем временем продолжала усугубляться. Части нашего Южного фронта, которым командовал генерал И. В. Тюленев, постепенно отходили к Днепру.
Итак, бои пришли на Днепр. Редакция торопила Глебова и меня — Саша Бейлинсон улетел в Иран — с переездом в район Запорожья, где назревали серьезные события. Но гитлеровцы вдруг усилили свой нажим под Днепропетровском. Мы с Глебычем вскоре оказались там. В предместьях города шли бои, на переправах через Днепр весь поток машин двигался только в одну сторону — на восток. На этот раз несколько корреспонденции о боях, которые вела армия генерала Р. Я. Малиновского, пришлось написать, к сожалению, не по личным впечатлениям, а по рассказам офицеров, выходящих со своими подразделениями на левый берег. Нам поведали о командире ополченческого полка, который несколько суток сдерживал врага на высотах западнее города, о группе танкистов, отважно сражавшихся в пешем строю. В небе над [42] Днепропетровском отличился уже хорошо знакомый нам по боям на Пруте и Днестре капитан Самсон Андреев. Статьей, в которой говорилось о том, как он таранил вражеский бомбардировщик, «Красная звезда» открыла полосу, посвященную традиционному Дню Воздушного Флота, который впервые отмечался в военной обстановке.
В конце августа нашим войскам пришлось оставить и Днепропетровск. Горько было сознавать, что всего лишь за два месяца гитлеровским полчищам удалось продвинуться на 600 километров от западных границ. Но твердо верилось: настанет день и зарвавшийся враг будет остановлен, обескровлен и вышвырнут за пределы нашей Родины. Да и только ли за пределы! Но это было вопросом будущего. Пока же из редакции поступил приказ: Борису Глебову — оставаться на Южном фронте, а мне — немедленно вылететь в Москву.
II
На попутке добравшись с Внуковского аэродрома в город, я далеко не сразу нашел свою редакцию. Оказалось, что теперь она располагается не на улице Чехова, 16, а в здании Центрального театра Красной Армии.
Главный редактор — тогда он назывался ответственным — дивизионный комиссар Д. И. Ортенберг-Вадимов принял меня уже поздней ночью. Выслушав доклад, удовлетворенно кивнул, сказал:
— Поработали вы неплохо. Теперь недельки две побудете здесь. Надо всерьез заняться авиацией. Ну а потом... Потом видно будет. Не исключено, что придется поехать в район Киева.
В начале второй половины сентября он действительно вызвал меня:
— Собирайтесь. Как уже говорилось, курс — на Киев. Подготовите два-три материала и вернетесь обратно. С вами полетит Петр Олендер... [43]
Однако в Киев попасть не удалось. Утром вылет задержался из-за густого тумана. Целый день просидели на Внуковском аэродроме, ожидая погоду. Но метеорологи так и не дали ее. Мы на все лады ругали их в душе за задержку, не зная еще, что именно в этот день Киев оказался отрезанным — оборонявшую его группировку наших войск обошли крупные гитлеровские соединения, создавшие угрозу оперативного окружения. К тому же серией парашютных десантов противник густо усыпал коммуникации, идущие к городу с востока. Поэтому редактор отменил первоначальное решение: на следующий день вместо Киева пришлось лететь в Харьков, поблизости от которого расположился штаб Юго-Западного направления. Сюда же подтянулся со своего участка фронта и Борис Глебов. Он приехал с Ваней Никоновичем, шофером все той же одесской «эмки». Кстати, нашлась и приписанная к штабу машина Олендера с водителем Григорием Галигузовым. Вот это здорово! У нас оказалось сразу два «коня»!
То на одной, то на другой машине мы ежедневно выскакивали поближе к передовой, на новую линию обороны возле реки Псел. Туда выходили из мешка, образовавшегося восточнее Киева, группы бойцов и командиров, пробившиеся сквозь вражеские заслоны. Так что в материалах недостатка не было.
...Сотый день войны застал нас в Харькове. Из окна холодного номера Центральной гостиницы видно, как на площади бойцы поста воздушного наблюдения разворачивают стрелу из фанеры, показывающую нашим истребителям, в каком направлении находятся вражеские бомбардировщики. Стреляют зенитки, тяжело ухают рвущиеся неподалеку бомбы.
Весь день прошел в обычных корреспондентских хлопотах. А вечером, в абсолютной темноте, добрались до рощи, где располагался фронтовой узел связи. Москва вызывала нас к прямому проводу.
По случайному совпадению получилось так, что рядом с аппаратом, по которому мы вели свои переговоры с редакцией, стоял другой. По нему в то же самое время с командиром одной из стрелковых дивизий, находившихся в районе Богодухова, разговаривал Маршал Советского Союза С. К. Тимошенко, командующий Юго-Западным направлением. Признаться, мы больше внимания уделяли [44] не разговору с редактором, а тому, что происходило возле аппарата, где были маршал и несколько офицеров его штаба. Ведь по случайной улыбке, скользнувшей по лицу, по нахмуренным бровям или какому-либо другому жесту можно было догадаться о положении на фронте. Но сделать этого не удалось. Завершив разговор и сложив карту, С. К. Тимошенко встал и, взяв с собой телеграфную ленту, направился к выходу из аппаратной. Ничего нельзя было прочитать на его лице — оно оставалось спокойным.
Пока маршал шел к выходу, у нас с Олендером появилась мысль: а, что, если, воспользовавшись случаем, мы подойдем к командующему и представившись, доложим о только что полученном из редакции необычном задании? А необычность его заключалась в том, что газета требовала от нас срочной присылки очерка об отличившемся командире крупного войскового соединения — дивизии или даже корпуса. Что и говорить, задание труднейшее. Без авторитетной консультации на самом высшем фронтовом уровне решить его, прямо скажем, невозможно. Тем более в условиях Юго-Западного фронта, только что пережившего киевскую трагедию.
Готовые уже было шагнуть к маршалу, мы с П. Олендером еще раз переглянулись. И видимо, одинаково сообразили: делать этого здесь, на узле связи, и именно сейчас, не следует. Командующему не до заданий, переданных «Красной звездой» своим корреспондентам, — мысли маршала сейчас наверняка заняты другими, более неотложными делами и заботами. Да и вот так, накоротке, исчерпывающе ответить на вопрос, кого же из военачальников, находившихся на Юго-Западном направлении, взять в качестве героя очерка, он, пожалуй, и не сможет. Значит, нужно искать другие пути. Но какие?
А между тем на телеграфной ленте появилось еще несколько слов: нам предлагалось приступить к выполнению задания незамедлительно и любой ценой передать очерк через несколько дней.
«Повторяю, любой ценой!» — еще раз бесстрастно отстукал аппарат.
Переговоры с редакцией на том и закончились.
Следуя негласному журналистскому правилу — чем сложнее задание, тем большую оперативность следует проявлять, — мы, не откладывая дело на завтра, тут же стали пробиваться к начальнику политуправления бригадному [45] комиссару С. Ф. Галаджеву. И все-таки повидаться с ним удалось лишь под утро: он тоже был загружен работой.
Как всегда, очень внимательно выслушав нас, Сергей Федорович посоветовал несколько повременить с выездом в войска — вот-вот должно было поступить донесение о результатах смелой операции, предпринимаемой на правом крыле фронта мотострелковыми и кавалерийскими частями.
— И тогда, — сказал он, сняв фуражку и задумчиво поглаживая коротко остриженные волосы, — задание газеты можно будет выполнить быстро, и, главное, безошибочно...
Так оно и получилось. Буквально через несколько часов мы уже спешили в кавкорпус генерала П. А. Белова. Пополненный после боев в Молдавии, он действовал теперь на Юго-Западном фронте. Генерал встретил нас радушно, расспросил о товарищах-краснозвездовцах, с которыми познакомился еще на берегах Прута. В хатенке, содрогавшейся от близких орудийных выстрелов, он коротко рассказал об операции под Штеповкой, только что проведенной его корпусом совместно с 1-й гвардейской Московской мотострелковой дивизией полковника А. И. Лизюкова и танкистами полковника А. М. Хасина. В результате нашего контрудара были разгромлены две дивизии врага, он оставил на поле боя около тысячи автомашин, больше сотни орудий. Почти весь захваченный транспорт в исправности.
— Можем поделиться трофеями, — предложил генерал, — некому эвакуировать их в тыл. А там, кстати, есть и легковые машины.
По рассказам командира корпуса, в этой операции особенно отличилась 9-я кавдивизия, которой командовал генерал А. Ф. Бычковский. По утверждению комкора, он и мыслил, и действовал решительно, боем руководил искусно, уверенно. А в нужную минуту даже лично возглавил стремительную сабельную атаку.
— Вот уж тут действительно все происходило по-буденновски, — хитро улыбаясь, заметил П. А. Белов и этим как бы дал понять, что тот корреспондентский промах, о котором шла речь на Пруте, в корпусе еще не забыт.
Мы познакомились с комдивом 9, побывали в полках, побеседовали с командирами и бойцами. И через день передали [46] в редакцию материал о 9-й кавдивизии и ее командире. Его напечатали на второй полосе под крупным заголовком «Генерал». Задание особой сложности было выполнено.
Тем временем, несмотря на некоторые успехи наших войск, подобные операции под Штеповкой, фронт все ближе подступал к Харькову. Мы с П. Олендером покинули город в те часы, когда бои уже шли в районе Холодной горы. Уезжали из Харькова по приказу редакции: нам предписывалось прибыть на Северский Донец и в Оскол — на рубежи, где вражеское наступление сорок первого года было наконец остановлено. В эти дни вновь увиделись с Сашей Бейлинсоном. Он уже вернулся из Ирана, побывал в Москве и сейчас делился с нами последними новостями.
— Многие заводы и учреждения выехали, — рассказывал он, — часть редакции перебазировалась в Куйбышев...
Мы уже кое-что слышали об этом, и все же сообщение из первых уст подействовало особенно удручающе. Да, Москве сейчас очень тяжело, на столицу нашей Родины гитлеровцы ведут свое первое генеральное наступление. От сознания этого хотелось бросить все и, сменив перо на винтовку, вместе с тысячами москвичей-добровольцев стать на ее защиту. Кроме того, ведь я же и артиллерист, и авиатор. А эти армейские специальности ой как нужны сейчас фронту!
Но на эту тему ведь был уже обстоятельный разговор с неожиданно повстречавшимся мне еще до отъезда из Москвы бригадным комиссаром Н. С. Шимановым, бывшим политработником Гатчинской авиабригады. За минувшие десять лет мы с ним почти не виделись, поэтому, естественно, первым делом начали вспоминать наших общих знакомых, в том числе и В. П. Московского, редактора бригадной многотиражки. Н. С. Шиманов, как выяснилось, работал в одном из отделов Центрального Комитета партии. Узнав об этом, я, втайне рассчитывая на его помощь, посетовал на свое нынешнее положение, высказал мысль, что в этот трудный для Родины час благоразумнее было бы вновь переквалифицироваться — уйти на командную или штабную должность. Выслушав меня, бригадный комиссар сказал с усмешкой: [47]
— И поскорее. Не то фашистов без тебя разгромить не сумеют...
Но тут же, перейдя на серьезный тон, Николай Сергеевич довольно убедительно начал разъяснять мне, что в развернувшейся тяжелой войне с таким сильным, технически оснащенным врагом, как гитлеровская армия, нашей военной прессе тоже придется решать немало важных вопросов, стать еще более деятельным помощником партии в воспитании преданных Родине, умелых, отлично владеющих оружием, тактически грамотных воинов. И кому, как не специалистам военного дела, да к тому же еще и владеющим пером, можно поручить выполнение этой почетной задачи? Неужели мне не ясно, что фронтовые материалы «Красной звезды» должны быть тактически грамотными, образно рассказывать о боевом опыте, учить тому, что нужно на войне, как достичь победы?
— Не тягость, а ответственность за порученное партией дело — вот что следует ощущать прежде всего, — завершая разговор, сказал на прощание Н. С. Шиманов.
Это тогда убедило. И вот опять сомнения, сомнения...
В канун 24-й годовщины Великого Октября мы с Петром Олендером прилетели в Воронеж, куда к тому времени перебазировался штаб фронта. Город был затемнен, на улицах — патрули.
На узле связи вместе с телеграммами из редакции мы получили и пригласительные билеты на военный парад. Искренне удивились: военный парад в прифронтовой зоне?
Добрых полночи проговорили с Петром Олендером о предстоящем волнующем событии. А ранним утром направились в центр города. Было холодно и на редкость туманно. Войска выстраивались на площади и прилегающих к ней улицах. Погода была явно не летная, и это радовало собравшихся: гитлеровская авиация не сможет омрачить праздник, сама природа за нас.
Ровно в 11.00 на площадь въехал командующий Юго-Западным направлением Маршал Советского Союза С. К. Тимошенко. Поздоровавшись с войсками, он поднялся на трибуну, где уже находились руководители областных партийных и советских организаций. Командующий обратился к воинам с краткой речью, призывая их свято выполнить свой долг в боях с врагом. Затем началось торжественное прохождение войск. Его открыла стрелковая [48] дивизия полковника И. М. Антюфеева. Солдаты шли в новеньких полушубках, подтянутые, рослые. Вслед за пехотой на площадь вступила артиллерия. Затем появились отряды мотоциклистов и броневые машины; на большой скорости площадь пересекли танки.
После военного парада началась демонстрация трудящихся города, в которой приняло участие около ста тысяч человек. Словом, 7 ноября Воронеж провел торжественно, празднично.
По радио мы узнали, что в этот день военные парады и демонстрации состоялись и в других крупнейших городах Советского Союза. В Москве на параде с речью выступил И. В. Сталин.
— Пусть осенит вас победоносное знамя великого Ленина! — так напутствовали партия, весь советский народ своих защитников, прямо с Красной площади уходивших на подмосковные боевые рубежи.
III
Было уже изрядно холодно, а мы с Петром Олендером продолжали щеголять в подбитых ветром кожанках. Наконец из редакции поступило распоряжение: П. Олендеру оставаться на фронте, мне — вылететь за зимним обмундированием в Куйбышев. Для двоих.
Сразу же несказанно повезло: туда как раз летел трехмоторный АНТ-9. И вот я уже на его борту. Воодушевленный первой удачей, прикидывал: к обеду буду в Куйбышеве, быстренько получу все необходимое, а утром — обратно. Однако путешествие мое неожиданно затянулось. Примерно на полпути, когда шли в сплошном тумане, послышалось какое-то постукивание по гофрированной обшивке самолета. Как оказалось, обледенение. А постукивали кусочки льда, которые, быстро наращиваясь на плоскостях [49] и шасси, срывались затем потоками воздуха и ударяли по фюзеляжу. Вскоре машину и вовсе начало трясти. Создавалось такое впечатление, будто самолет не летел, а лишь только делал разбег по булыжной мостовой. Пришлось идти на вынужденную посадку.
В селе, поблизости от которого приземлился наш АНТ-9, располагался запасный стрелковый полк. Майор, командир полка, по просьбе пилотов тотчас же выставил к самолету караул, нам отвели избу, снабдили продуктами. Бортмеханик разыскал колхозный трактор, чтобы утром вытащить машину на удобное для взлета место. И все-таки нам пришлось прожить в этом селе несколько дней — мешала нелетная погода.
Наконец мы в Куйбышеве. В ноябре сорок первого года сюда эвакуировалось немало центральных учреждений. Из Москвы переехала значительная часть дипломатического корпуса, многие наркоматы. Здесь же, как уже говорилось, находилась и часть нашей редакции.
Куйбышевский филиал «Красной звезды» размещался в нескольких номерах Центральной гостиницы. Возглавлял его заместитель ответственного редактора полковник Г. Шифрин. И хотя непосредственно здесь газета не выпускалась, уклад жизни сотрудников ничем не отличался от обычного редакционного: стрекотали пишущие машинки, люди правили материалы, готовили их к отправке в Москву.
Зимнее обмундирование получил быстро. На вещевом складе Приволжского военного округа, к которому, как оказалось, были приписаны все офицеры редакции, мне вручили овчинные полушубки, телогрейки, теплые брюки, валенки, шапки-ушанки, шерстяные перчатки. Теперь нам с Олендером мороз не страшен.
Упаковав полученное, позвонил на аэродром насчет попутного рейса. Но их на Юго-Западное направление не предвиделось. Связался с Москвой. Оттуда тоже ответили неопределенно: «Ждите».
Через несколько дней редакция вняла наконец моим настойчивым просьбам и дала согласие на приезд в Москву. Оставив пакет с обмундированием для П. Олендера в Куйбышеве — его обещали переслать ему с первой же оказией, — я сел в поезд, следовавший в столицу.
...С непередаваемым волнением вновь шагаю по знакомым улицам. На перекрестках — редкие пешеходы, у [50] светофоров — полупустые троллейбусы. По Садовому кольцу идет батальон народного ополчения. На многих улицах — ежи и рогатки, брустверы из мешков с землей.
В метро, на эскалаторе, — группа девушек в высоких резиновых сапогах и брезентовых комбинезонах. Ведут оживленный разговор о шахтах, стволах, плывуне. Догадываюсь: они из бригады строителей третьей очереди метро. На душе потеплело. Еще бы! В небе — воздушные бои, совсем рядом гремит орудийная стрельба, а москвичи спокойно спускаются вниз, роют тоннели для будущих линий метро. Нет, такой народ победить нельзя!
Оперативная группа редакции нашей газеты перебазировалась с площади Коммуны на пятый этаж здания «Правды». Кроме редактора и ответственного секретаря А. Я. Карпова в ней трудилось всего несколько человек, в том числе молодой, но уже с обильной сединой Михаил Зотов; уравновешенный, чуточку пригибающий лобастую голову, словно собираясь боднуть собеседника, танкист Петр Коломейцев; суховатый, подтянутый общевойсковик Иван Хитров; подвижный, шумливый Дмитрий Медведовский; исключительно работящий, неразговорчивый Алексей Рубцов; неистощимый шутник Герман Копылев; трудолюбивый Борис Король; бессменный литературный правщик Михаил Головин и еще несколько товарищей. Они не только готовили к печати материалы, присылаемые с фронтов и из Куйбышевского филиала редакции, но и почти ежедневно выезжали в войска. Возвращаясь оттуда, холодные и заиндевевшие, сразу же садились за столы и под грохот зенитных орудий писали передовые статьи и корреспонденции, правили гранки, с тем чтобы назавтра снова уехать на передовую.
Примерно так же работали и наши хозяева — правдисты. В большом, почти неотапливаемом здании редакции их в ту пору тоже было немного. Коллектив возглавляли ответственный редактор П. Н. Поспелов, член редколлегии Е. М. Ярославский и ответственный секретарь Л. Ф. Ильичев. Так же как и краснозвездовцы, сотрудники «Правды» ежедневно выезжали на фронт, на предприятия оборонной промышленности. С некоторыми из них мне уже доводилось встречаться на Юго-Западном направлении, с другими познакомился только сейчас. [51]
Особенно запомнился мне Петр Лидов — неутомимый корреспондент «Правды» по Западному фронту, опубликовавший вскоре свой знаменитый очерк «Таня» — о подвиге Зои Космодемьянской; здесь же мы близко сошлись и с Михаилом Калашниковым — человеком могучего сложения и чистейшей души, фотокорреспондентом высокого класса.
А опасность все еще продолжала нависать над столицей. На севере фашистские войска вышли к каналу Москва — Волга. На юге, остановленные под Тулой, они по-прежнему не оставляли попыток проникнуть, на оперативную глубину.
Однако гитлеровцам так и не удалось достичь главного: хотя нашим частям и пришлось несколько отойти назад, фронт не распался. Более того, северная группировка врага вскоре оказалась в оперативном мешке, а на юге бронетанковый кулак противника фактически разжался. В центре нашим войскам удалось отразить все удары фашистских пехотных группировок. Это говорило о том, что мы уже способны не только остановить врага, но и нанести ему ряд сильных контрударов. В битве под Москвой назревал кризис. По многим признакам угадывалось: вот-вот наступит момент, когда оборонительные бои перерастут в наступательные.
И наконец такой момент настал. Мы поняли это, когда ответственный редактор коротко, не вдаваясь в подробности, распорядился о немедленном выезде на фронт почти всех сотрудников редакции.
Вместе с фотокорреспондентом Олегом Кноррингом мы приехали под Подольск, в авиадивизию, которой командовал Герой Советского Союза И. Д. Антошкин. Прибыли туда ночью, как раз в тот момент, когда летчикам ставилась задача на следующий боевой день. Метеоролог доложил: прогноз неважный. С утра район предстоящих боевых действий займет циклон: низкая облачность, снегопады, туманы.
— И все же стоит пойти на риск, — сказал на это командир. — Используем каждую лазейку. Ну а если все-таки не удастся пройти к цели — выждите, потом снова пробивайтесь...
С первыми проблесками рассвета в набухшее тучами небо взмыли штурмовики. Перед этим мы видели, как готовился [52] к боевому заданию капитан Леонтий Драмарецкий. Заняв могучей фигурой добрую треть землянки, он, склонившись над картой, прикидывал, как лучше в создавшейся обстановке пройти к цели. Все делал неторопливо, вдумчиво. Закончив расчеты, поправил шлем и очки, натянул на руки меховые перчатки и, слегка сутулясь, вышел. Через несколько минут послышался нарастающий гул — «Ильюшин-2» пронесся над землянкой. Мы вышли. Уже шел густой снег. Подумалось: «Драмарецкому все же вряд ли удастся выполнить задание». Но командир-эскадрильи майор Борис Кобрин заверил: капитан, несмотря ни на что, пройдет к цели и накроет ее огнем. Ему это не впервой. Добрую половину своих боевых вылетов Леонтий совершил именно в такую вот погоду. И ни разу — впустую!
Действительно, спустя некоторое время капитан Драмарецкий вошел в землянку, отряхнул снег с унтов и как ни в чем не бывало доложил:
— Задание выполнено.
Именно об этом авиаторе и была наша первая корреспонденция из-под Подольска.
Вскоре мы получили из редакции очередное задание: побывать в одной из стрелковых дивизий. Вылетели туда на связном самолете. Прорезав слой тумана, машина вошла в район хорошей погоды. С высоты отчетливо просматривались дороги, населенные пункты, станции. На шоссе — вереницы окрашенных в белый цвет машин: двигались наши войска. В нескольких местах самолет прошел над колоннами танков. Все двигалось на запад.
Вот и Волоколамское шоссе. За тем рубежом, где совсем недавно проходила линия фронта, шоссе забито вражескими грузовыми машинами, подбитыми танками. Видны огневые позиции тяжелых орудий. Из них фашисты собирались подвергнуть Москву методическому обстрелу. Рядом — аккуратно выложены штабеля ящиков со снарядами. Все было готово к тому, чтобы открыть огонь...
Подобные же картины разгрома гитлеровцев можно было видеть тогда и под Дмитровом, Яхромой, Крюковом и Истрой, Дороховом и Наро-Фоминском; и далее к югу — под Серпуховом, Тарусой, Тулой, Ефремовом, — всюду, где шло контрнаступление войск Западного фронта и его соседей: справа — Калининского, а слева — правого крыла [53] Юго-Западного фронта. Об их успехах было объявлено официально. «Правда», «Известия», «Красная звезда» и другие центральные газеты опубликовали портреты командующего войсками Западного фронта генерала Г. К. Жукова, генералов Д. Д. Лелюшенко, В. И. Кузнецова, К. К. Рокоссовского, Л. А. Говорова, И. В. Болдина, П. А. Белова, Ф. И. Голикова, под руководством которых была одержана блестящая победа под Москвой. Сводки Совинформбюро кратко регистрировали цифры потерь, понесенных врагом. Мне хорошо помнится, с каким волнением мы вчитывались в принесенные из типографии мокрые, остро пахнущие типографский краской оттиски первой полосы «Красной звезды», где были заверстаны эти материалы, какой радостью горели глаза каждого из нас при сообщении о новых и новых подвигах советских воинов.
Сражение под Москвой, где был развеян миф о непобедимости гитлеровской армии, продолжалось. Редакция, идя навстречу моему настойчивому желанию быть в самой гуще боевых действий, разрешила мне на некоторое время соединить корреспондентские обязанности со службой офицера связи при штабе Военно-Воздушных Сил Западного фронта. В студеный зимний день со специальным командировочным предписанием в кармане прибываю в этот штаб. Встретили радушно, хотя и с некоторой настороженностью. Такого еще не было: специальный корреспондент «Красной звезды» и офицер связи — в едином лице.
Вскоре получил первое задание: облет прифронтовых аэродромов, выяснение оперативной обстановки. За ним последовали другие, более сложные. Прежний опыт летной службы, некоторые навыки командирской и штабной работы позволили, как говорится, не ударить в грязь лицом. Окружающие стали смотреть на меня уважительно. Это и понятно. Они воочию убеждались, что военный журналист может не только писать об увиденном, но и выполнять то, что делают герои его корреспонденции. Надо сказать, что служба офицера связи многое дала мне и для повседневной журналистской работы, позволила заполнить блокнот наблюдениями, записями интересных встреч; одним словом, послужила источником целого ряда выступлений в газете. [54]
IV
Чем сильнее разгорались бои на фронтах, тем заметнее менялся характер материалов, публикуемых «Красной звездой». Читатель теперь чаще находил в ней схемы и карты, которыми иллюстрировались оперативные корреспонденции. Редакция уделяла самое серьезное внимание передаче опыта передовых командиров и политработников, разбору хода отдельных боевых операций. Новая линия газеты — активный обмен боевым опытом, рассказ обо всем свежем, рожденном творческой военной мыслью, — разумеется, сказывалась и в передовых статьях. Уже сами их заголовки говорили об этом. «Правильно использовать танки в наступлении», «Задачи авиации в наступлении», «Политрук роты в наступательном бою» — вот далеко не полный их перечень. Несомненно; подготовка таких статей и других подобных материалов требовала немалых усилий, постоянного общения с командирами и политработниками. Кроме того, редакция настоятельно требовала от всех сотрудников поддержания самой тесной связи с командующими, главными управлениями, штабами. Считалось — и не без основания, — что редакция тем самым всегда будет достаточно ориентированной в том, что в данное время является наиболее важным, главным. В итоге газета не только получит возможность идти в ногу с жизнью, но и подчас даже заглядывать вперед.
Именно при активном содействии работников Главного штаба Военно-Воздушных Сил мне удалось подкрепить одну передовую статью, которая была озаглавлена несколько необычно — «Весна в воздухе», — весьма показательной статистикой. Вот как это происходило. По просьбе редакции и работников штаба ВВС командующие авиасоединениями всех фронтов — от Карельского до Южного — передали по военному проводу итоговые данные о наиболее отличившихся летчиках-истребителях. Телеграммы, сохранившиеся и по сей день, свидетельствовали, что к трехсотому дню войны даже эта сравнительно небольшая [55] группа советских асов уничтожила свыше 500 вражеских самолетов. На каждом фронте были свои мастера воздушного боя. На счету, скажем, командира звена 609-го авиаполка В. П. Миронова, сражавшегося на Карельском фронте, числилось 27 сбитых им лично и в групповых боях машин врага; капитан А. В. Чирков, защищавший небо Ленинграда, сжег лично и вместе с товарищами 19 самолетов противника; у заместителя командира 41-го авиаполка С. Н. Смушнякова с Волховского фронта — 23 победы; у летчиков Калининского фронта лейтенанта А. Н. Барабанова — 25, у майора И. И. Клещева — 39. Из телеграмм, кроме того, следовало, что многие из авиаторов, такие, как комэск 428-го авиаполка Северо-Западного фронта Н. К. Макаров или комэски П. С. Середа и В. А. Фигичев, сражавшиеся на юге, совершив за минувшие месяцы войны по 250–300 боевых вылетов, показали себя неуязвимыми воздушными асами, умелыми организаторами боев.
Словом, и присланные с фронтов сведения, и итоги ряда операций, проведенных нашими авиасоединениями в битве под Москвой, наглядно говорили, что советские соколы, к тому времени уже получившие на вооружение современные боевые машины, постепенно перехватывают инициативу в воздухе, наращивают свое превосходство над гитлеровскими летчиками. Поэтому необходимость в такой передовой была бесспорной.
Написана она была в кабинете ответственного редактора. Усадив меня за свой рабочий стол, он, расхаживая из конца в конец по кабинету, диктовал несколько слов, тут же брался за телефон, либо, взяв остро отточенный карандаш, пристраивался к конторке с газетной полосой и, что-то поправив там, снова возвращался к передовой — на чем, мол, мы остановились? Это была его обычная манера — сразу заниматься несколькими одинаково важными и срочными делами. Пока мы писали — через час по фразе, — в кабинет заходили работники секретариата или сотрудники отделов, а то и кто-либо из только что приехавших с фронта или убывавших в командировку. Все это, естественно, отнюдь не убыстряло темпов труда над «Весной в воздухе», К вечеру стало ясно — в номер она не попадет.
— Дописывайте сами, — решил редактор, — а ночью посмотрим вместе еще раз. [56]
И действительно, как только полосы очередного номера газеты были подписаны к печати, меня срочно потребовал редактор. Секретарь Таня Боброва принесла нам по стакану горячего чая. В наброшенной на плечи меховой безрукавке, редактор, чуть ли не засыпая, слушал мое чтение, одновременно пробегая еще раз глазами уже прочитанные страницы, и, изменив или вычеркнув в них слово-другое, ставил в уголке свою визу — «ДО», заканчивавшуюся характерной закорючкой. Так родилась памятная и до сих пор передовая.
После празднования Дня печати мне приказали отправиться на юг, где, как стало известно, случились неприятности. Самолет, на котором летели, был почти полностью загружен ящиками с автоматическим оружием.
От Москвы до Краснодара лету чуть больше пяти часов. Весна в столице стояла тогда поздняя — холодно, слякотно, изредка даже выпадал снежок. Поэтому оделись потеплее. Но чем ближе самолет продвигался к югу, тем становилось теплее — мы сняли кожанки и свитеры. Вскоре внизу показались просторные кубанские поля, покрытые зеленью озимых. Станицы словно в белой пене — всюду уже цветут фруктовые деревья. А вот и дымящий трубами Краснодар под крылом.
На следующий же день выехали на Таманский полуостров. Машина быстро бежала по направлению к морю — в воздухе уже чувствовалось его свежее дыхание. Навстречу двигались воинские колонны, тарахтели повозки, проходили продырявленные осколками машины. И хотя во всем соблюдался строгий порядок, нетрудно было понять: это отход. В Темрюке, небольшом, пропахшем рыбой городке, окончательно убедились: на Керченском полуострове произошло нечто серьезное.
Из бесед с переправившимися через пролив солдатами и офицерами удалось узнать о случившемся. Оказалось, что гитлеровцы, пользуясь безлунной ночью, высадили десант в тылу одной из наших левофланговых дивизий. Здесь сразу же создалась напряженная обстановка. А утром враг поднял в воздух сотни самолетов. Эскадры его бомбардировщиков и истребителей заполнили небо над узким, всего в два десятка километров, перешейком. Они наносили удары по штабам, аэродромам и боевым порядкам наших войск. Заблокированы были и находившиеся на полуострове аэродромы наших истребителей. А те самолеты, [57] что взлетали с Таманского полуострова, не могли вести продолжительных воздушных боев — мало было бензина. Таким образом, фашистам удалось достичь превосходства не только на земле, но и в воздухе. Мне показали карту командира гитлеровской бомбардировочной группы, чья машина была сбита зенитным огнем. Весь Керченский полуостров на ней расчерчен на квадраты, каждый обрабатывался целым отрядом бомбардировщиков. А несколько групп «юнкерсов» и «хейнкелей» наносили удары по нашим плавсредствам, минировали пролив.
На душе стало неспокойно. Неужели начинается еще одно тяжелое военное лето? Ведь на него, лето 1942 года, было столько надежд! А тут еще и с харьковского направления начали поступать тревожные вести.
Едва успев вернуться в редакцию с Тамани, сразу же получил задание вылететь на тот участок фронта. По заведенному обычаю, отправляясь из Москвы, захватил с собой целую пачку свежих номеров «Правды» и «Красной звезды». В нашей газете, кстати, в числе других материалов был напечатан и мой трехколонник о новых тактических приемах гитлеровской авиации — результат наблюдений, сделанных, в частности, и на юге.
Добравшись под Купянск, до штаба истребительной авиадивизии, отдал газеты работникам политотдела. Наутро, пробираясь леском к самолетным стоянкам, случайно подслушал, как командир одного из полков — А. И. Грисенко, завершая дачу указаний комэскам на боевой день, сказал:
— Вчера привезли газету «Красную звезду». Пусть летчики в свободное время прочитают в ней статью о воздушной тактике. Это пригодится...
Что и говорить, приятно было услышать такой отзыв о своей работе: он еще раз дал понять — труд военного журналиста очень ответствен, ему надо постоянно стремиться к тому, чтобы все им написанное как можно лучше отвечало интересам фронтовиков.
В этой связи в памяти всплыл один из случаев, происшедший со мной. Как-то, узнав, что редактор снял с полосы мою корреспонденцию об авиаторах, я, насколько это позволяла воинская субординация, запротестовал. Сгоряча даже выпалил:
— Если мои материалы не подходят для публикации, то лучше откомандируйте меня в войска, на фронт. [58]
— Бескрылый вы человек, — едко возразил на это редактор, — если при первой же неудаче опускаете руки. Корреспонденцию напечатать можно, но погоды она не сделает. Надо стараться писать так, чтобы авиаторы искали газеты с вашими статьями...
Замечание подстегнуло, заставило более самокритично относиться к дальнейшей журналистской работе. И вот один из результатов — совет командира полка летчикам прочитать мою статью. Значит, кое-чему уже научился.
Когда комэски разошлись, мы познакомились с А. И. Грисенко. Небольшого роста, подвижный, с гладко выбритой головой и мечтательными, умными глазами, полковник вступил в разговор охотно, рассказал о летчиках полка. Поведал и о себе. Он — уроженец Ростова-на-Дону, бывший рабочий. В гражданскую войну добровольцем сражался против Врангеля, в авиации с тридцать третьего года. В тридцать восьмом — снова добровольцем — воевал с японскими милитаристами в небе Китая. Память о том — вышедшая незадолго до Великой Отечественной войны небольшая книга в серии «Красная звезда»: «Записки военного летчика», автор — капитан Ван-Си (читай: Александр Грисенко). В работе над ними ему помогал сотрудник «Комсомольской правды» Юрий Жуков. На фронте полковник с первых часов войны. В сентябре сорок первого наша газета напечатала о 2-м истребительном заметку: «Летчики части Грисенко громят вражеские колонны» — это о боях за Киев.
Наша встреча с командиром 2-го истребительного полка оказалась не последней. Правда, в конце лета 1942 года я узнал, что в одном из воздушных боев под Сталинградом самолет полковника сбили, сам он, тяжело раненный, выпрыгнул с парашютом. В госпитале ему ампутировали ногу.
— Больше летать не сможет, — говорили о нем знакомые авиаторы.
Но... Весной сорок четвертого, приземлившись на полевом аэродроме возле Прута — нашей государственной границы, куда через тысячу дней после начала войны вернулись советские войска, — мы, краснозвездовцы, залюбовались виртуозным полетом какого-то истребителя. Машина приземлилась, подрулила к капониру. Выключив мотор и расстегнув карабины парашютных лямок, из кабины, осторожно перенеся ногу через борт, выбрался летчик. [59] Встав на крыло, он снял шлем. Я узнал А. И. Грисенко.
Весь вечер прошел за беседой. Полковник рассказал, как еще в госпитале вынимал из-под ампутированной ноги специальную подушку и, преодолевая боль, держал ее так, чтобы мускулы и сухожилия растягивались, как потом учился ходить на протезе. Это был упорный труд, преследовавший одну цель — летать, драться с врагом. Выписавшись, он уже за воротами госпиталя выбросил трость, которой его снабдили врачи, и, стараясь держаться на протезе как можно прямее, явился в штаб Военно-Воздушных Сил к генералу Ф. Я. Фалалееву, под командованием которого воевал еще на Юго-Западном направлении. Просьба была одна — стать в строй. Вместе они пошли к главкому. После обстоятельного разговора тот согласился со всеми их доводами и назначил А. И. Грисенко командиром истребительной дивизии.
— Молодые летчики зовут меня «деревянной ногой», — шутливо заметил тогда полковник.
Но вернемся снова к 1942 году. Весной, примерно в те дни, когда на Юго-Западном направлении шли ожесточенные бои, в Лондоне был подписан договор между СССР и Великобританией о союзе в борьбе против фашистской Германии. А чуть позже радио и газеты сообщили о совещании в Вашингтоне представителей Советского Союза с президентом США. В итоге было выработано соглашение о принципах взаимной помощи в ведении войны против агрессора. 14 июня 1942 года объявили Днем Объединенных Наций.
Мне посчастливилось некоторым образом стать причастным к этим знаменательным событиям. Дело в том, что представители Советского Союза летали в Англию и Америку на четырехмоторном самолете ТБ-7 конструкции В. М. Петлякова. Маршрут воздушного корабля пролегал над Германией, где несли патрульную службу гитлеровские самолеты. В нашей редакции решили опубликовать рассказ экипажа об одном из этих дальних полетов.
На аэродром бомбардировочной дивизии, входившей в состав только что созданной АДД — авиации дальнего действия, которой в то время командовал А. Е. Голованов, ставший впоследствии главным маршалом авиации, — мы отправились втроем: Константин Симонов, фотокорреспондент Виктор Темин и я. Прибыли туда в то время, [60] когда бомбардировщик № 42066 еще только готовился к очередному полету. Машина, прикрытая маскировочной сеткой, стояла на опушке леса. Возле самолета — фугасные бомбы; техники и механики еще и еще раз проверяют все системы огромного ТБ-7. Познакомились с экипажем. Их тринадцать человек. Костяк составляли командир корабля Э. К. Пусеп и два штурмана — А. П. Штепенко и С. М. Романов.
Э. К. Пусеп родом из Сибири. Вскоре оказалось, что он всего лишь на год раньше меня окончил Оренбургскую авиашколу. В свое время, летая в северных широтах, участвовал в поисках экипажа Сигизмунда Леваневского, без вести пропавшего при полете через Северный полюс. Воевать начал в июле сорок первого, на счету около сорока боевых вылетов, в том числе бомбардировки военных объектов в Берлине, Данциге, Кенигсберге.
Обязанности главного штурмана корабля исполнял А. П. Штепенко, уроженец Днепропетровщины. В мирное время летал штурманом на самолетах полярной авиации, принимал участие в рейдах ледоколов «Садко» и «Красин». Начало войны застало его в воздухе. В тот день завершался двадцатипятичасовой полет на ледовую разведку, а спустя два месяца А. П. Штепенко был уже ведущим штурманом группы бомбардировщиков, державшей курс на Берлин.
Второй штурман — С. М. Романов — москвич, бывший «фабзаяц» и слесарь мытищинского завода. У меня с ним быстро нашелся общий язык: службу в армии Романов начинал, как и я, артиллеристом; завершив на год позже меня учебу в Оренбурге, стал летнабом-корректировщиком, потом перешел в бомбардировочную авиацию. Затем — учеба в академии на штурманском факультете. На счету — двадцать пять боевых вылетов.
Виктор Темин, сняв на пленку экипаж, самолет и все, что было надо, умчался в редакцию, а мы, журналисты, принялись беседовать с остальными членами экипажа.
Статью написали быстро, скрепили подписями командира корабля и штурманов, показали руководству авиацией дальнего действия. Там внесли несколько мелких поправок, и статья под названием «СССР — Англия — США — СССР» — о дальнем перелете на советском бомбардировщике — была заверстана. Однако по не зависящим от редакции причинам она так и не увидела свет. [61]
Пришлось утешиться тем; что мы все-таки познакомились с интересными людьми, скромно делающими сверхопасное государственной важности дело.
Документы, подписанные во время рейсов ТБ-7 № 42066 представителями СССР, США и Англии о совместной борьбе с гитлеровцами, радовали. Но, продолжая ожесточенно сражаться с врагом, советские люди с нетерпением ждали того часа, когда англичане и американцы приступят к военным действиям на Западе. До этого, как показала жизнь, было еще далеко. Нашим войскам долго еще пришлось в одиночестве выносить всю тяжесть боев с врагом. И пока что в самое ближайшее время нас ждали ожесточенные бои под Воронежем, сражение на Северном Кавказе, легендарная Сталинградская битва...
V
...Жаркий день. Мы идем бреющим. Под крылом проплывают берега Волги. Возникают и остаются сзади пароходы, буксиры, плоты. Фронт близок. За это говорят бесконечные колонны машин и другой боевой техники, идущие на юг, к Сталинграду.
В знойном мареве впереди возникают дымы заводских труб. Сталинград! Это к нему движется военная беда на меченных крестами панцирных чудовищах, летит на самолетах со свастикой, приближается в грохоте рвущихся бомб и россыпях автоматных очередей...
Здесь, на берегу Волги, снова встречаюсь с Петром Олендером. Вытирая платком пот, он тихо произносит: — Дальше, кажется, некуда...
Молча смотрим на спокойную могучую Волгу. Да, это край отступления. Дальше уходить нельзя. Коротко делимся последними впечатлениями: Петр Олендер — о боях в излучине Дона, я — о сражении за Воронеж. Рассказываю, что на той площади, где в ноябре прошлого года проходил военный парад, теперь зияют бомбовые воронки. [62]
Олендер достает из полевой сумки небольшой листок — приказ Наркома обороны СССР № 227. «...Пора кончить отступление, — говорится в нем. — Ни шагу назад! Надо упорно, до последней капли крови защищать каждую позицию, каждый метр советской территории, цепляться за каждый клочок советской земли и отстаивать его до последней возможности».
Вылетая из Москвы в Сталинград, я прихватил номер нашей газеты с передовой статьей «Стойко защищать родную землю». Она как раз написана в ключе этого приказа. «Победа или смерть!» — вот боевой девиз всех воинов, — говорилось в газетной передовой. — Как бы ни велики были трудности нашей борьбы, дело, за которое мы боремся, еще более велико. Как бы ни тяжелы были жертвы, которые может потребовать от нас победа, спасение Родины, спасение народа искупит все. Вот почему высший закон защитников Родины в час смертельной опасности, угрожающей Отчизне, — не страшиться опасностей, а смело идти им навстречу, презирая смерть; не избегать схваток с врагом, а искать их, навязывать их врагу... Ни шагу назад! — таково повеление Родины».
Гитлеровцы были еще сравнительно далеко от города. Мы поехали туда, где гремели бои. Машина, вырвавшись из потока городского транспорта, помчалась по пыльной дороге. Обгоняя женщин и подростков, шагающих с лопатами на плечах, завернули на ближайший аэродром. Здесь, в земляных бастиончиках, — «Яковлевы». Коки их винтов и хвостовое оперение тронуты киноварью.
Спустившись в землянку, здороваемся с командиром полка.
— Иван Клещев, — прищурив глаза, называет себя приземистый летчик.
Ему двадцать три года, на счету — сорок восемь побед, одержанных лично и в групповых воздушных боях. На гимнастерке Звезда Героя Советского Союза и три ордена. Сразу припоминаю: имя майора значилось в списке лучших летчиков Калининского фронта, присланном в апреле по просьбе редакции командующим авиацией этого фронта. Теперь И. И. Клещев — командир 434-го авиаполка, входящего во вновь созданную 8-ю воздушную армию молодого, тридцатидвухлетнего, генерала Т. Т. Хрюкина.
434-й полк ежедневно производит по пять — семь боевых [63] вылетов. «Красноносые» за последние дни сбили 36 вражеских машин, не потеряв при этом ни одного своего летчика. Все это тщательно заносим в свои корреспондентские блокноты.
Снова едем по сухой степи. Мысленно прикидываем: местность трудная для организации обороны, но в то же время удобная для танков.
Тысячи женщин роют широкий ров. Желтый песок, перемешанный с глиной, лопатить тяжело. Мокрые от пота лица, загорелые руки. Никто не смотрит по сторонам, все торопятся: сделано еще мало. Дон недалеко, а за ним гитлеровцы.
Навстречу идут колонны автомашин: бензовозы, грузовики, санитарные. Спешат за горючим, боеприпасами, медикаментами.
На закате подъехали к Дону. За противоположный высокий берег уплывало багряное солнце. В прибрежное село доносились глухие раскаты орудийной стрельбы. На центральную улицу вытягивались наши танки Т-34. Сбрасывая с себя маскировку, они выползали из самых неожиданных мест. Как потом выяснилось, весь день танковый полк простоял здесь, укрываясь от воздушных разведчиков. И вот теперь, пройдя за ночь несколько десятков километров, он ударит гитлеровцам во фланг.
Ночью восточная часть неба покрылась красноватыми вспышками. И хотя стрельбы отсюда не было слышно, всем ясно — это зенитчики ставят у Сталинграда заградительный огонь.
Завывая моторами, над нами прошли «юнкерсы». Издалека дохнуло взрывами. Битва на Волге разворачивалась все шире и шире. И никто тогда не знал, даже не мог и предполагать, что она продлится ни много ни мало — двести дней и ночей. Что победа, одержанная нами на Волге, явится огромным вкладом в достижение коренного перелома в Великой Отечественной войне, а стратегическая инициатива после этого прочно и окончательно перейдет в руки Красной Армии.
Все основные события ожесточенного сражения на Волге в нашей газете освещала большая группа журналистов, обладавших определенным фронтовым опытом. Одни — как, скажем, Василий Коротеев, коренной сталинградец, бывший секретарь здешнего обкома комсомола, и Петр Олендер — безотлучно находились в войсках Сталинградского [64] и Донского фронтов; другие, в том числе Леонид Высокоостровский, Петр Коломейцев, Сергей Смирнов и автор этих строк, периодически наезжали на оба фронта, пробирались через Волгу в пылавший боями город, встречались с его защитниками на передовой. Ежедневно редакция получала оперативный материал из частей, сражавшихся на улицах Сталинграда. А однажды с переднего края по прямому проводу была передана передовая статья: «Отстоять Сталинград!» Когда «Красная звезда» с этой статьей прибыла в войска, Военный совет фронта принял решение отпечатать ее отдельной листовкой и разослать во все части и подразделения.
Одну из осенних поездок на сталинградское направление с фотокорреспондентом Федором Левшиным мы начали с Донского фронта. Прибыли в штаб 16-й воздушной армии, к ее командующему генералу С. И. Руденко. В разговоре с нами он высоко оценил только что опубликованную «Красной звездой» передовую статью «Воспитывать советских асов». В ней заострялось внимание на актуальных для того времени вопросах борьбы за господство в воздухе, говорилось о целесообразности создания из летчиков-истребителей, мастеров воздушного боя, специальных ударных групп, появление которых в воздухе в критические моменты могло кардинально менять в нашу пользу неблагоприятно сложившуюся обстановку. Кстати, такие группы на иных фронтах уже создавались. Так, в соседней 8-й воздушной армии из мастеров воздушного боя сформировали целый истребительный авиационный полк, практиковавший перехват вражеских самолетов вылетами из засад и методом «свободной охоты» — то есть полетов, не ограниченных зонами барражирования над линией фронта.
А в 16-й воздушной армии такая роль отводилась тому самому 434-му авиаполку, в котором довелось побывать в самом начале Сталинградского сражения. Только теперь вместо выбывшего по ранению майора И. И. Клещева им командовал Герой Советского Союза подполковник А. Ф. Семенов — участник боев в Испании и войны с белофиннами. По совету командарма-16 мы вновь побывали в этом полку, написали оттуда ряд корреспонденции, отсняли отличившихся в воздушных боях летчиков.
...С донского участка фронта в сражающийся Сталинград добирались кружным путем. Вначале переправлялись [65] на паромчике на левый берег Волги, затем долго спускались на юг. Уже под вечер на юркой моторной лодчонке, готовой ежеминутно перевернуться, переплыли часть реки и оказались на небольшой песчаной отмели. От нее до противоположного берега на поплавках проложен штурмовой мостик. По нему — только бегом. Вокруг свистят пули, рвутся снаряды и мины. Наконец ступаем на изрытый воронками правый берег. Отдышавшись в какой-то нише, отправляемся дальше. Федор Левшин — снимать, а я — беседовать с командирами, политработниками, бойцами.
Часа через два попал в батальон, который вел уличный бой. Здесь стал свидетелем беспримерного мужества бойцов и командиров, дравшихся с врагом за каждый этаж, каждую пядь сталинградской земли. Вглядываясь в их серые, покрытые пороховой гарью лица, на которых застыла твердая решимость, невольно подумал: «Да, такие за Волгу не уйдут, у них одна лишь только смерть сможет выбить из рук оружие».
VI
«Будет и на нашей улице праздник!» — эта крылатая фраза, произнесенная во время празднования 25-й годовщины Великого Октября Верховным Главнокомандующим И. В. Сталиным, внушала непоколебимую веру — да, будет! И он действительно наступил, этот праздник, когда ноябрьским вечером 1942 года в редакции, перебравшейся к тому времени опять в старое помещение на улице Чехова, стало известно — под Сталинградом началось контрнаступление наших войск. А в самом начале 1943 года, одновременно с боями по ликвидации окруженных там дивизий противника, развернулось наступление и на Кавказе. Мне, находящемуся в то время в Москве, было приказано срочно вылететь на южное крыло советско-германского фронта. [66]
Прибыл в Сухуми. Здесь ко мне присоединился наш фотокорреспондент Виктор Темин. В черной флотской шинели, в фуражке с «крабом» он больше походил на заправского моряка-черноморца, нежели на сотрудника «Красной звезды», И лишь перекинутая через плечо кожаная сумка с запасными кассетами да видавшая виды «лейка», висевшая на груди, указывали на его принадлежность к армейской печати.
Как не похож был на себя курортный Сухуми в зиму 1943-го! Гостиницы, все многоэтажные дома — в пепельно-сером камуфляже. На рейде, за сеткой проливного дождя, угадываются силуэты танкеров, пароходов, тральщиков. Под широколистыми пальмами — ящики с крупнокалиберными бомбами.
В Сухуми долго не задержались. Уже на следующее утро на попутной санитарной машине двинулись дальше. Дорога неблизкая, наш конечный пункт — Новороссийск...
От Туапсе до Кабардинского перевала вьется горное шоссе. На иных его участках по три десятка поворотов на каждом километре. Местами шоссе обледенело. Машины здесь идут осторожно, то и дело соскальзывая к краям крутых обрывов.
Кабардинский перевал — левое крыло всего советско-германского фронта. Дует хлесткий, сваливающий с ног норд-ост. Выйдя из машины, идем по замерзшей земле, сопротивляясь ветру. Рядом, осторожно ступая по каменистой тропе, медленно передвигаются низкорослые лошаденки. На каждой — вьюки с патронами, сухарями, медикаментами.
На вершине Кабардинской горы неожиданно встретились с Иваном Ефимовичем Петровым — командующим Черноморской группой войск. Он стоял, широко расставив ноги, наблюдая в бинокль Новороссийск, бухту, горные дороги.
Присев на камни, немного побеседовали о положении на фронте. Генерал рассказал, что утром наша авиация штурмовала вражеские укрепления, расположенные на подступах к Новороссийску. Там идут тяжелые бои. Постепенно развивается наступление и на других участках фронта, в том числе и на краснодарском направлении.
— Советую побывать там, — сказал на прощание командующий, — повидаете много интересного...
Решили при первой же возможности последовать его [67] совету. Ну а пока... Пока побывали в только что освобожденных от врага селах, где впервые увидели своими глазами то, что кроется за пресловутым «новым порядком», насаждавшимся гитлеровцами. Все это нашло свое отражение в наших очередных корреспонденциях с фронта.
С берегов Волги сюда, на Кавказ, вскоре пришла радостная весть — в Сталинграде пушки больше не стреляют, вражеская группировка, оказавшаяся в кольце, разгромлена, пленены многие тысячи вражеских солдат и офицеров, в том числе немало генералов во главе с фельдмаршалом Паулюсом. Мы узнаем эту новость в одной из только что освобожденных станиц под Краснодаром. Вокруг оживленно: возле каждого дома — казачки, зовут зайти в хату перекусить. На здании станичного Совета — красный флаг. Как-то не верится, что еще утром тут были гитлеровцы. Но об этом свидетельствует все: пленные, которых проводят по улице; расклеенные на заборах приказы бывшего коменданта; полусожженные автомашины и даже парное мясо — на рассвете убегающие на запад фашисты ходили по дворам и убивали скот. В каждой хате — коровьи туши. Казачки варят борщ, жарят котлеты, кормят проходящих бойцов, снабжают съестным про запас.
Через несколько дней вместе с нашими войсками входим в Краснодар. Все окраинные улицы в дыму. Он стелется желтыми волнами, окутывая остовы поваленных трамваев. Горят дома. Саперы ставят дощечки, предупреждающие о минах.
Направляемся в центр города. На главной улице — Красной — полно народу. У всех взволнованные, радостные лица — наши пришли!
Здесь, на Красной улице, встречаемся с Константином Симоновым и Павлом Трояновским, прибывшими в Краснодар из-под Ростова-на-Дону. Вместе заходим в местную типографию. Возле наборных касс проводим «корреспондентский совет». Выносится решение: репортаж об освобождении Краснодара писать Константину Симонову, его подкрепят фотоснимки Виктора Темина и приехавшего сюда другого нашего фотокорреспондента — Якова Халипа.
У меня персональное задание: написать несколько очерков об отличившихся в боях летчиках. Еду на один [68] из авиационных командных пунктов. Там встречаюсь с генералом Н. Ф. Науменко, с которым знаком еще по мирному времени — вместе служили во 2-м Красноуральском авиаотряде.
— Все дерутся отменно, — сказал он, отвечая на вопрос, в какой, по его мнению, части следовало бы прежде всего встретиться с летчиками. И тут же посоветовал: — Сначала, пожалуй, поезжайте в 16-й истребительный, в эскадрилью Александра Покрышкина...
...Итак, капитан Александр Покрышкин. Плечистый, с несколько, как оказалось, замкнутым характером, он к тому времени был уже достаточно зрелым командиром, имевшим за плечами свыше 350 боевых вылетов и почти два десятка сбитых самолетов врага, счет которым открыл еще в июне сорок первого на Пруте. Человек высокой культуры, новатор и экспериментатор, он слыл ярым противником всякого шаблона. Еще в Качинском училище летчиков, куда его, авиатехника, закончившего Краснодарский аэроклуб, направили после настойчивых просьб, Александр Покрышкин завел записную книжку, в которую заносил высказывания выдающихся авиаторов, зарисовывал схемы фигур высшего пилотажа. Позднее, уже на берегах Вислы, я видел эту записную книжку. С пожелтевших листков дохнуло своеобразной историей летного дела. Многое в ней могло показаться наивным — ведь воздушная тактика поры первой мировой и гражданской войн находилась в младенческом состоянии. Но как бы то ни было, она тоже наложила определенный отпечаток на всю последующую летную службу Александра Покрышкина. Его книжка со временем превратилась в своеобразный альбом полетов, который велся им изо дня в день.
В ней, между прочим, можно было найти интересные записи, касавшиеся проведенных на фронте испытаний в воздухе трофейного «мессершмитта». Пилотируя его в зоне, Александр Покрышкин действовал как бы за двоих: за себя, советского летчика, и за вражеского пилота. К любой фигуре пилотажа он относился с предельным вниманием. Его интересовала не только чистота их выполнения «мессером», но и его боевые возможности. Переводя самолет из виража в вираж, испытывая его в вертикальном маневре, летчик мысленно представлял рядом с трофейной машиной советский истребитель. Вечерами, [69] положив рядом летные характеристики нашей и вражеской машин, он внимательно сличал графики их поведения на различных режимах полета. После всестороннего изучения этого истребителя ему стало легче строить новые тактические приемы, лучше использовать коллективно выработанную советскими авиаторами своеобразную формулу воздушного боя: высота — скорость — маневр — огонь.
Мне довелось увидеть один из воздушных боев, проведенный эскадрильей Покрышкина. К линии фронта он привел свою группу на значительной высоте. Чтобы при длительном барражировании скорость у наших истребителей не падала, командир применил форму волнообразного полета. Это сводилось к следующему. Придерживаясь определенной высоты, летчики эскадрильи все время набирали необходимый запас скорости небольшими последовательными снижениями. Со стороны их полет напоминал качание маятника.
Барражируя подобным образом, Александр Покрышкин увидел десяток «мессершмиттов», идущих в нашу сторону. Советский воздушный патруль имел преимущество в высоте. Это дало возможность включить в действие третий элемент формулы — маневр.
— В атаку! — подал команду Покрышкин.
Краснозвездные истребители, круто пикируя, свалились на вражеские самолеты. Их удар сопровождался точным огнем с близкой дистанции. Задымил один «мессер», второй, третий... Остальные трусливо повернули назад.
Александр Покрышкин на личном примере показал и преимущества другого, ступенчатого, эшелонированного по высоте и достаточно широкого по фронту боевого порядка групп истребителей. Каждая ступенька «кубанской этажерки» — так летчики называли этот боевой порядок — выполняла свою, строго определенную роль. Идя в подобном построении, наши истребители как бы выметали противника с поля боя.
— Если вражеским самолетам и удавалось уйти из-под удара одной ступеньки «этажерки», — делился со мной в разговоре Александр Покрышкин, — они немедленно попадали под убийственный огонь другой, затем третьей.
Новаторство в организации воздушного боя способствовало росту мастерства этого летчика, его боевым успехам. Весной 1943 года там, в небе Кубани, счет одержанных [70] им побед возрос более чем на двадцать сбитых самолетов врага; комэску Александру Покрышкину было присвоено звание Героя Советского Союза. В августе этого же года он вторично удостоился высшей награды Родины, стал дважды Героем. А в 1944 году в польскую деревушку Мокшишув, что под Тарнобжегом, в которой располагался штаб 9-й гвардейской авиадивизии, военным проводом от командующего 2-й воздушной армией генерала С. А. Красовского поступила поздравительная телеграмма: бывший комэск, а к тому времени уже командир дивизии А. И. Покрышкин Указом Президиума Верховного Совета СССР награжден третьей медалью «Золотая Звезда». Когда через несколько дней по заданию нового ответственного редактора «Красной звезды» генерала Н. А. Таленского мы с Борисом Галиным прикатили сюда, на Вислу, чтобы помочь первому в стране трижды Герою Советского Союза подготовить к публикации серию подвальных статей «Крылья истребителя», он, вспоминая о кубанских воздушных схватках, заметил:
— Для меня, сибиряка, Кубань — вторая родина. Там я начал летать, там страна назвала меня своим героем...
Да, те места, где обретаешь крылья, не забываются.
VII
Весна 1943-го, не в пример минувшему году, действительно была для нашей авиации весной в воздухе. Бои в небе Кубани, успешная борьба с массированными налетами врага на Курск, удары по его аэродромной сети, во время которых в общей сложности было уничтожено более тысячи фашистских самолетов, и, наконец, интенсивные операции наших дальних бомбардировщиков по глубокому тылу гитлеровцев наглядно говорили о значительно возросшей мощи наших Военно-Воздушных Сил, заметном повышении их активности.
Но если всю весну в воздухе было весьма оживленно, то наземная обстановка преимущественно характеризовалась [71] довольно сухой фразой сводок Совинформбюро: «На фронтах существенных изменений не произошло». Но каждый чувствовал — это ненадолго, вот-вот начнутся крупные события.
И наше предчувствие оправдалось: в один из июльских дней Совинформбюро сообщило о крупных боях, разыгравшихся на белгородско-курском и орловско-курском направлениях. Мы, группа краснозвездовцев из трех человек, сразу же вылетели в район боев — на Курскую дугу.
Здесь мне снова пришлось оправдывать цвет своих петлиц — писать в основном о летчиках, отличившихся в воздушных боях. А они над Курской дугой были массовыми, напряженными. С рассвета до глубоких сумерек небо над линией фронта рассекалось трассами пулеметных и пушечных очередей. Свистели бомбы. То там, то тут вспыхивало голубоватое пламя, и сбитый самолет огненным клубком падал на землю. За первую неделю сражения летчики только 16-й и 2-й воздушных армий сбили более 800 вражеских машин. В небе над Курской дугой начал блистательный счет своих воздушных побед будущий трижды Герой Советского Союза Иван Кожедуб. Здесь летчик-истребитель Александр Горовец в одном бою сбил девять фашистских бомбардировщиков. Тут продолжил свой легендарный подвиг Алексей Маресьев, отличился будущий Космонавт-Двенадцать летчик-штурмовик Георгий Береговой и многие другие авиаторы. Одним словом, недостатка в героях для своих очерков я не испытывал.
Были и другие встречи, не менее приятные. Помнится, уже под вечер мы прибыли на один из наших аэродромов. Как оказалось, здесь базировался полк воздушных разведчиков. Прошли к командиру. И вдруг приятная неожиданность: в коренастом, смуглом, черноволосом подполковнике узнаю Виктора Татулова, сослуживца еще по Дальнему Востоку. Надо ли говорить, как мы обрадовались этой нечаянной встрече! Просидели чуть ли не до утра, вспоминая и перелет с берегов Дона, и бывших однополчан.
С рассветом — снова в путь, в часть, которой командовал кавалер ордена Александра Невского майор Д. Л. Ломовцев. Прибыли на полевой аэродром штурмовиков как раз в то время, когда летчики только что вернулись с очередного задания. По их разгоряченным лицам было нетрудно [72] догадаться — полет прошел удачно. «Ильюшины» уже третий раз обрушивали удары на фашистские танки. Они били по ним из пушек, забрасывали бомбами необычайной силы. Нам показали одну из них. Кумулятивного действия, небольшая — ее боевая часть свободно умещалась на ладони, — она тем не менее прожигала танковую броню, даже такую, как у «тигра».
Блокноты у каждого из членов нашей оперативной группы буквально распухли от многочисленных записей. Пора было уже возвращаться в редакцию, чтобы с предельной оперативностью описать все увиденное и услышанное. На легкомоторном, но довольно вместительном Як-6 вылетели в Москву. Очень хотелось вновь вернуться сюда. Но редакционные дела задержали. К тому же вскоре стало известно, что на Курской дуге наши войска перешли в наступление и в течение нескольких дней по всему фронту — на северном и южном фасах Курского выступа — восстановили прежнее положение.
Тем временем на орловском направлении войска Брянского и левого крыла Западного фронтов приступили к операции «Кутузов», в которую вскоре включились и соединения Центрального фронта. И совершенно естественно, что именно туда, под Орел, и направила редакция очередную группу своих сотрудников, включив в нее кроме автора этих строк писателя Бориса Галина и фотокорреспондента Сергея Лоскутова.
Кстати, именно с тех дней и началась наша довольно длительная совместная работа с Галиным. Втроем — иногда, правда, менялись фотокорреспонденты — мы совершили немало поездок на основные участки наступления наших войск. Случалось, что, утром вылетев из Москвы, мы в тот же день были в одном из освобожденных городов, собирали материал, тут же снова садились в самолет и к вечеру возвращались в редакцию. Написав корреспонденцию, с рассветом опять поднимались в воздух, направляясь туда, где происходили наиболее важные события.
Борис Галин, невысокий, хрупкий на вид, оказался весьма выносливым человеком. Его работоспособности можно было позавидовать. Сойдя с самолета и поговорив с людьми, он мог тут же сесть за очерк и сдать его через несколько часов в набор. Писал на небольших, величиной с ладонь, листочках бумаги, объясняя это тем, что так, [73] дескать, удобнее вычеркивать лишнее. А вычеркивал он немало, пока не останавливался на наиболее яркой фразе. И еще один штрих: задумав корреспонденцию, Борис Галин тщательно подбирал материал, стремился непременно побывать в тех местах, где действовали герои его будущего очерка.
...Итак, наша группа прибыла на аэродром под Орел. Он находился сравнительно далеко от города. Раздобыв полуторку, ночью, ориентируясь только по придорожным табличкам, добрались до передовой.
Воздух был полон дыма от пожарищ в Орле, вплотную к которому еще сутки назад подошли части 5, 129, 380-й стрелковых дивизий и 17-я гвардейская танковая бригада. Сейчас они завершали уличные бои, а к городу подтягивались вторые эшелоны наступающих соединений.
От раненых и от одного из армейских политработников узнали некоторые подробности битвы за город. Первым в него ворвался батальон майора В. Д. Денисова из 190-го стрелкового полка. Записывая это в блокнот, подумал: «Неплохо бы найти своего однофамильца, порасспросить с точки зрения непосредственного очевидца». Но где его найдешь в такой круговерти? К тому же и время поджимало — следовало еще до вечера возвратиться в Москву, да не с пустыми руками, а с материалами, нужными газете.
Пока Сергей Лоскутов запечатлевал на пленку все увиденное, мы беседовали с бойцами и командирами, записывали подробности сорокачасового боя на улицах Орла, имена особенно отличившихся. Один из героев дня — майор П. М. Плотников, командир 1260-го стрелкового полка, водрузивший красный флаг на самом высоком из сохранившихся зданий города. О нем я собрал материал на целый очерк. Теперь можно и возвращаться в редакцию. С превеликим трудом добираемся до знакомого уже аэродрома. Взлетаем.
Уже в редакции, сдав материалы в номер: Борис Галин — оперативную корреспонденцию об увиденном в Орле, Сергей Лоскутов — снимки, а я — статью о действиях летчиков в боях за этот город, — мы узнали о приказе Верховного Главнокомандующего о том, что, в ознаменование одержанной победы дивизиям, первыми ворвавшимся в Орел и Белгород, присваиваются наименования Орловских и Белгородских. [74]
А ровно в полночь в столице загремели пушки. Десятки тысяч москвичей, выйдя на улицы, радостно приветствовали каждый залп этого первого победного салюта, вошедшего в героическую летопись Советского Союза как рождение традиции всенародного признания доблести наших славных Вооруженных Сил.
А на следующее утро после салюта я уже снова был в воздухе. На сей раз приданный редакции Як-6 взял курс на Белгород, освобожденный, как и Орел, 5 августа 1943 года.
Город в сплошных развалинах. С деревьев, искромсанных снарядами, свисают листы кровельного железа, какие-то тряпки, обрывки проводов. Белгород словно бы онемел, превратился в пустыню. Угнетающую тишину еще больше подчеркивал гул далекой артиллерийской канонады. Где же все-таки жители? Как удалось узнать от случайно повстречавшегося старика, гитлеровцы угнали оставшихся в живых после расстрелов белгородчан по Харьковскому шоссе на запад.
Далеко не сразу нашли мы штаб 89-й гвардейской стрелковой дивизии полковника М. П. Серюгина, которая первой ворвалась в Белгород. Он расположился в обгоревшем домике в центре города. Комдив, высокий плечистый офицер, душевно поблагодарил нас за подарок — за свежие номера «Правды» и «Красной звезды», в которых опубликован приказ Верховного Главнокомандующего о присвоении 89-й гвардейской и взаимодействовавшей с нею 305-й стрелковой дивизиям почетного наименования Белгородских.
В полдень наступил волнующий момент. Комдив громким голосом зачитал выстроившимся частям соединения приказ Верховного Главнокомандующего. Затем гвардейцы поклялись оправдать высокое доверие Родины новыми победами над врагом. Фотокорреспондент запечатлел на пленку эту торжественную церемонию. Репортаж о ней был помещен в ближайшем номере «Красной звезды».
Помнится, прощаясь с М. П. Серюгиным, мы высказали пожелание когда-нибудь вновь встретиться с ним.
— А почему бы и нет, — ответил комдив. — Обязательно встретимся! И надеюсь, в скором будущем.
— Где же?
— Конечно в Харькове.
Его слова оказались пророческими. В следующий раз [75] мы действительно повстречались в только что освобожденном Харькове, на Холодной горе. Кстати, за боевые успехи, достигнутые в этих боях, дивизия стала уже именоваться Белгородско-Харьковской.
Но и эта встреча не была последней. Когда началось сражение за Берлин, дивизия одной из первых ворвалась в фашистскую столицу. На объятых огнем берлинских улицах мы и увидели в третий раз рослую фигуру комдива, теперь уже генерала, М. П. Серюгина, командовавшего гвардейцами. Они, герои первого салюта, стали затем героями и тысячеорудийного салюта Победы.
VIII
...Трудно передать то волнующее чувство, с которым ранним январским утром 1944 года ступил я на ленинградскую землю. Ведь здесь прошла едва ли не половина моей жизни! Кроме того, за два с лишним года войны как-то уж так получалось, что ни одна командировка не приводила в Ленинград. Был в Харькове и Киеве, в Новороссийске и Тамани, на Кубани и Днепре, А вот здесь...
Прямо с вокзала — ехал поездом по ветке, проложенной по лесам и болотам, широкопутная Октябрьская дорога еще не действовала, — направился к знакомому с курсантской поры дому № 2 по Невскому проспекту. Здесь располагалась редакция бывшей окружной «Звездочки», а ныне газеты Ленинградского фронта «На страже Родины». Поднявшись на второй этаж, быстро нашел корпункт «Красной звезды». Меня встретил Иван Гаглов — здешний фронтовой собкор нашей газеты. Приземистый, круглолицый, подвижный, он чуть ли не с порога начал вводить в курс событий: дела на всех участках фронта идут отлично, мы наступаем; и это очень хорошо, что нас теперь двое: легче будет корреспондировать в газету [76] — редакция каждый день требует оперативный материал. Это и понятно: начавшаяся операция войск Ленинградского, Волховского и 2-го Прибалтийского фронтов с участием моряков Балтики, авиаторов и партизан требует своего всестороннего освещения. Одному тут действительно не успеть за ходом событий. Наскоро устроившись в просторном, но весьма холодном номере «Астории» — когда-то одной из самых фешенебельных ленинградских гостиниц, — мы с Гагловым сразу же поспешили туда, где гремело сражение, — за Пулковские высоты: вечером надо передать в редакцию корреспонденцию в двести — двести пятьдесят строк.
Справа и слева от шоссе, по которому едем, на железнодорожных ветках, подведенных к бывшему переднему краю, — бронепоезда. Они ведут беглый огонь, вплетая гром своих орудий в канонаду полевой артиллерии. Ее позиции везде — возле разрушенного поселка, в открытом всем ветрам поле, в кустарнике. Всюду вспыхивают огоньки выстрелов, проносятся красноватые молнии — залпы гвардейских минометов.
Некоторые батареи спешно меняют позиции и, обгоняя пехоту, уходят вперед. Там, окутываясь голубоватой дымовой завесой, расчеты снова устанавливают орудия, как правило, на прямую наводку, связисты тянут провода, и снова точный огонь обрушивается на врага. Тут и там движется по полю царица полей — пехота. Бойцы волочат За собой лодчонки с пулеметами и боеприпасами и, обходя минные поля, просачиваются в глубину вражеской обороны, расчленяют, окружают части противника.
Здесь наступает 42-я армия генерала И. И. Масленникова, а правее, с ораниенбаумского пятачка, — 2-я ударная генерала И. И. Федюнинского. Левее, под Мгой, действуют соединения 67-й армии генерала В. П. Свиридова. Мы постарались побывать в частях всех этих армий, в меру сил рассказать на страницах газеты о наиболее отличившихся офицерах и солдатах.
Вскоре узнаем: смелым заходом с фланга, перерезав дороги, ведущие в тыл из Пушкина и Павловска, превращенных гитлеровцами в настоящие крепости, наши войска разгромили пушкинско-павловскую группировку врага. А ведь его оборона здесь состояла из сложной системы траншей, дотов и дзотов. И это не считая проволочных заграждений в несколько рядов кольев, дополняющих [77] минные поля, спотыкачей, спиралей Бруно. Кроме того, подступы к Пушкину опоясывали противотанковые рвы, а перекрестки улиц в самом городе были перегорожены бревенчатыми щитами, дерево-земляными валами. Вот почему разгром находящихся тут пехотных дивизий и артиллерийской группировки противника явился одним из наиболее значительных событий второго этапа ликвидации блокады Ленинграда. Он как бы венчал все предыдущие усилия наших войск.
Еще слышна совсем близкая россыпь автоматных очередей, а мы — Иван Гаглов, правдист Михаил Сиволобов и я — уже входим в Пушкин. Узнаю среди развалин дом на улице Красной Звезды, в котором когда-то жил, Софийский монастырь, где квартировал 101-й артполк. В нем начиналась моя командирская служба.
Дорога на Гатчину. Лязгая гусеницами, по ней движутся танки, идут колонны пехоты, артиллерия. Низко над землей проносятся самолеты. Вскоре все это обрушится на врага там, в Гатчине.
Бой за нее начался глубокой ночью. У гитлеровцев осталась одна отдушина — дорога на юг. Закрыть ее было поручено 543-му стрелковому полку под командованием Ф. И. Галиева — участника трех войн. Совершив стремительный марш, эта часть с честью выполнила свою задачу. Гитлеровцы заметались в кольце окружения. Наши подразделения тем временем вышли к дворцу, овладели кладбищем возле Варшавского вокзала и завязали бой в развалинах депо. Вскоре они очистили от врага Пролетарскую слободу, аэродром, на котором в свое время базировался родной мне 2-й Красноуральский авиаотряд.
С рассветом все было закончено. Я поспешил в Ленинград, чтобы передать очередную корреспонденцию в Москву об освобождении Гатчины. Здесь узнал: завтра на берегах Невы прогремит салют в честь побед, одержанных войсками Ленинградского фронта.
Надо было заранее подготовиться к передаче корреспонденции — теперь уже о салюте, — набросать хотя бы черновик, сговориться с редакцией, чтобы вечером не я, а они вызвали меня по телефону. Ведь в Ленинграде кроме нас, краснозвездовцев, есть корреспонденты и из других газет. Они тоже будут непременно передавать в свои редакции этот поистине сенсационный материал: вражеская блокада города на Неве окончательно разбита! А это [78] значит, что все каналы связи отсюда окажутся перегруженными.
Одним словом, до вечера была сделана своеобразная заготовка. В ней упоминалось, что более двухсот лет назад в северной столице России на месте Петропавловской крепости был дан первый салют — в ознаменование победы под Полтавой. На следующий год он повторился, теперь уже по поводу овладения Выборгом. А спустя еще несколько лет в устье Невы вошли корабли, одержавшие победу у Гангута. Под гром пушечного салюта они вели за собой плененные суда. И вот теперь Ленинград салютует в честь войск, одержавших у его стен замечательную победу.
Ровно в 20.00 27 января раздались первые залпы. Небо затемненного по-фронтовому Ленинграда озарилось цветастыми огнями, лучами прожекторов. Улицы заполнили толпы счастливых ленинградцев. Слышны здравицы в честь нашей партии, славных Вооруженных Сил, люди обнимают друг друга, целуются. У многих на глазах слезы радости.
Полный впечатлений от увиденного, перепрыгивая сразу через две ступеньки, взлетел я по широкой лестнице «Астории» в свой настуженный номер. И в ту же минуту требовательно зазвонил телефон — вызывала Москва. Тут же, что называется, с голоса взволнованно продиктовал несколько абзацев обо всем, только что происшедшем на ленинградских улицах и площадях. Затем, чуточку успокоившись, прочитал редакционной стенографистке сделанную еще днем заготовку — как начало репортажа. Слышимость была неважная, и иные слова приходилось повторять несколько раз.
— Все, — наконец сказал я Москве, — постарайтесь побыстрее расшифровать, материал ведь в номер.
— Знаем, — ответили мне, и тут же предупредили: — Завтра встречайте Бориса Галина. Он едет с Волховского фронта...
Мой боевой напарник действительно прибыл утром. Вместе с ним и Иваном Гагловым, остановившись возле уличного репродуктора на Невском, мы прослушали трансляцию из Москвы. Передавался как раз опубликованный нашей газетой репортаж «Ленинград салютует!».
Мы объездили многие места недавних сражений. Побывали на ораниенбаумском пятачке и Пулковских высотах, [79] в Красном Селе и на Вороньей горе, под Ропшей и в Гатчине. А потом, забравшись в кузов «пикапа», устремились по занесенным снегом проселкам к частям, двигавшимся туда, куда на оперативных картах простерлись стрелы дальнейшего наступлений, — к Луге и Чудскому озеру, под Кингисепп, на Нарву.
Словом, изъездили немало, В Москву вернулись с массой впечатлений. Едва отписавшись, получил новое задание — вылетать в район Правобережной Украины. Там, под Корсунь-Шевченковским, гитлеровцам был устроен второй Сталинград. Затем там же, на Украине, последовали новые удары — под Уманью, на Южном Буге и Днестре. Мне в те дни пришлось побывать во всех районах этих боев, в том числе и в тех, между Днепром и Бугом, где была вторично разгромлена 6-я армия врага, которую он пытался воссоздать после ее уничтожения на берегах Волги.
Наши войска продолжали развивать стремительное наступление. В тысячу девятый день войны части 2-го Украинского фронта Маршала Советского Союза И. С. Конева вышли на реку Прут. Советские войска вернулись на государственную границу. Они вернулись сюда через 1009 дней и ночей. Теперь отчетливо представлялся окончательный разгром гитлеровских полчищ. Именно об этом писал в нашей газете Иван Агибалов — первый из краснозвездовцев, вместе с войсками перешагнувший государственную границу. На его глазах советские пограничники, которые мужественно оборонялись в этих местах в тяжелом 1941 году, установили на берегу Прута новые пограничные столбы с далеко видными крупными буквами: «СССР».
А через несколько дней довелось вернуться туда, где я услышал первые выстрелы Великой Отечественной войны, увидел первый вражеский самолет, — в Одессу, освобожденную войсками генерала Р. Я. Малиновского. Это случилось в солнечное утро 10 апреля.
Вместе с Сашей Боровским, нашим фотокорреспондентом, идем к знаменитому Одесскому оперному театру. На его здании — красный флаг, Его водрузили бойцы из 248-й стрелковой дивизии. Выходим на бульвар, останавливаемся возле известной всему миру по кинофильму «Броненосец Потемкин» одесской лестницы. Внизу продолжают гореть портовые сооружения. Словоохотливые [80] одесситы жадно расспрашивают о Москве и Ленинграде. Делятся горестями, наперебой рассказывают о подлостях гитлеровцев, ведут на Ямскую улицу, в дом № 84, где помещалась префектура.
Страшная картина! Из подвального этажа выбивается дым. По залитым кровью ступеням спускаемся вниз. Саша Боровский карманным фонариком освещает груды трупов — не меньше двухсот. Люди выносят казненных из подвала. Раздается пронзительный крик: одна из женщин узнает своего мужа — слесаря Николая Мазуркевича. Другая — брата, Михаила Георгиева. И снова горестный возглас — опознан плотник Петр Вивчаренко...
Весь день, проведенный в Одессе, был полон встречами. Наплывают сумерки. Добравшись до самолета, взлетаем. На улицах толпятся жители, наблюдая, как в город вливаются новые колонны войск. На юго-западе вспыхивают зарницы выстрелов: наши части подходят к Днестровскому лиману.
А нам не повезло: уже пролетев добрых три четверти маршрута, между Орлом и Тулой попали в сильный снегопад. Видимость — нулевая. Израсходовав горючее, кое-как приземлились на косогоре возле какой-то деревушки. Правда, при этом скапотировали и сломали самолетный винт. Пришлось добираться до редакции на перекладных: материал, собранный в Одессе, опоздал, газета уже жила новыми событиями — боями в Крыму, на Перекопе, Сиваше и Керченском полуострове. Снимки Саши Боровского, правда, были напечатаны, а моя корреспонденция увидела свет позднее, и не в «Красной звезде», а на страницах журнала «Знамя». Ничего не поделаешь, газетный закон неумолим: оперативный материал должен идти в номер. Но если ты опоздал — по любой причине, — пеняй на себя!
Пока мы добирались до Москвы, войска 4-го Украинского фронта генерала Ф. И. Толбухина и Отдельной Приморской армии генерала А. И. Еременко вместе с моряками-черноморцами и азовцами развернули операцию по освобождению Крыма. Через несколько дней мы, краснозвездовцы, оказались там, где наносился так называемый третий удар 1944 года.
Главный удар генерал Ф. И. Толбухин наносил вовсе не там, где ожидали гитлеровцы, — не на перекопском, а на сивашском направлении. И лишь потом повернул [81] часть сил на Перекоп. Это-то и ввело фашистское командование в заблуждение, позволило нашим войскам уже на первом этапе сражения добиться значительного успеха.
Прорыв на Сиваше и успех на Перекопе ускорили события. В прорубленные артиллерией и пехотой ворота лавиной двинулись подразделения 19-го танкового корпуса. Мы догнали танкистов уже на подступах к Севастополю, возле Сапун-горы. Вокруг рвались бризантные снаряды. Базальтовые осколки, повизгивая, ударяли в борта танков, укрытых в кустарнике.
Наш собеседник — начштаба 19-го танкового корпуса полковник И. А. Поцелуев. Коренастый, с обгоревшим на солнце лицом, он, разговаривая с нами, цветными карандашами размечал на карте пройденный путь:
— Вот Сиваш, Тут мы и начали. Потом Джанкой, Симферополь, Бахчисарай, Кача...
Неудержимый рейд! За несколько дней танки, пройдя сотни километров, раскололи надвое крымскую группировку врага.
Энергично развивала успех и Приморская армия, наступавшая на Керченском полуострове. Овладев Керчью, ее соединения взломали несколько промежуточных оборонительных рубежей гитлеровцев, освободили Феодосию и Судак, изгнали фашистов из Алушты, Ялты, Алупки.
В течение нескольких дней противник был изгнан почти со всей территории Крыма. Гитлеровцы оборонялись лишь в обводах Севастопольского укрепленного района. И вот пришло время решительного штурма. Эскадрильи бомбардировщиков и штурмовиков обрушили на него тысячи бомб. Белая пыль, смешанная с дымом, встала над высотами, закрывавшими Севастополь. В грохот рвущихся бомб вплетались залпы сотен орудий. 9 мая, за год до победы, наши войска с нескольких сторон ворвались на улицы Севастополя...
IX
Первый день четвертого года Великой Отечественной войны начался громом орудий — войска четырех фронтов, [82] осуществляя операцию «Багратион», развернули наступление на полях Белоруссии. В журналистской поездке по полям этого сражения я оказался спутником специального корреспондента нашей газеты писателя Ильи Эренбурга. Несколько недель мы провели вместе, почти не вылезая из «виллиса». Подчас садились в машину на рассвете и выходили из нее лишь только в глубоких сумерках. Нередко случались и ночные поездки. События тогда развивались стремительно, тратить время на отдых было попросту жалко.
В первый же день, выехав из Москвы, мы преодолели не менее полутысячи километров Минской автострады. Сумерки застигли нас около опустошенного гитлеровцами Борисова. Город дымился. Всюду виднелись следы недавнего боя. Саперы торопливо стучали топорами, наводя переправу через Березину.
Перебравшись на тот берег, помчались дальше. Хотелось поскорее найти штаб любого крупного соединения, чтобы сориентироваться в обстановке. Встречные офицеры называли нам то один, то другой пункт. Но, добравшись туда, мы узнавали, что несколько часов назад этот штаб перекочевал «на новую квартиру», А там заставали ту же картину — связисты сматывали провода, грузили на машину аппаратуру. Весь 3-й Белорусский фронт, которым командовал генерал И. Д. Черняховский, находился в движении.
Лишь глубокой ночью наткнулись на аэродром. Здесь узнали, что нашими войсками освобождена столица Белоруссии — город Минск.
— Быстрее туда!
Но быстро попасть в Минск оказалось делом весьма трудным. Автостраду заполнял густой поток машин. Придерживаясь края дороги, ежеминутно рискуя съехать в кювет, наш «виллис» медленно обгонял машины, груженные боеприпасами, продовольствием, автоцистерны.
Наконец потянуло гарью, и вот уже с холма открылся вид на Минск — многострадальный город, переживший тысячу сто дней гитлеровской оккупации.
Каких только встреч не было в окутанном дымом, горящем Минске! Мы подолгу беседовали с местными жителями, рассказывавшими о зверствах гитлеровцев; с нашими солдатами и командирами, первыми ворвавшимися в город; с партизанами, пришедшими из ближайших лесов, [83] и даже с пленными из местного гарнизона. Наши блокноты вскоре оказались исписанными полностью. А нам все рассказывали, рассказывали...
В Минске еще слышались взрывы, саперы продолжали обезвреживать фашистские мины, а первые эшелоны наших войск уже ушли далеко на запад. Они стремительно продвигались вперед, подчас не обращая внимания на гитлеровцев, оставшихся сзади. А довольно крупные их группировки, пытаясь вырваться из окружения, действовали дерзко, и частям, находившимся во вторых и третьих эшелонах, приходилось затрачивать немало труда, чтобы ликвидировать угрозу с тыла. Нам неоднократно доводилось быть свидетелями подобных, неожиданно возникавших боев.
Помнится, в конце одного из наших рабочих дней, после поездки на приемный пункт военнопленных, мы прибыли на командный пункт дивизии, находившийся в лесочке юго-восточнее Минска. Там встретили нас радушно: накормили, предложили остаться переночевать. Мы охотно согласились. И вдруг среди ночи в лесу вспыхнула ожесточенная стрельба. Тревога! Заурчали моторы штабных машин. Поступил приказ командующего 31-й армией генерала В. В. Глаголева: немедленно оставить лесок, так как именно через него пытается прорваться крупная группа гитлеровцев.
Под пулями штабные машины выскакивали прямо на ржаное поле, устремляясь к находившемуся неподалеку аэродрому. Там недавно прилетевшие истребители организовывали оборону: техники и мотористы с винтовками и ручными пулеметами бежали к краю летного поля, где вот-вот должны были появиться цепи атакующего противника. А на другом конце аэродрома летчики срочно приподнимали на козелки хвосты своих самолетов, чтобы можно было вести огонь из бортового оружия.
Нас, корреспондентов, комдив попросил уехать, дорога на Минск была еще свободна. Мы так и поступили.
В темноте долго разыскивали комендатуру. Она оказалась в одном из полуразрушенных домов почти в центре Минска. Здесь узнали, что на юго-восточных подступах к городу создалось довольно-таки серьезное положение. Хотя знакомые уже нам авиаторы с помощью подоспевшего стрелкового полка и остановили гитлеровцев, их крупная группировка, обойдя аэродром стороной, не оставляет [84] попыток ворваться в город, стремясь во что бы то ни стало овладеть складами с боеприпасами и продовольствием.
Положение усугублялось еще и тем, что у этой группировки, видимо, была какая-то связь со своим вышестоящим командованием. Ибо как иначе было объяснить то обстоятельство, что одновременно с попыткой их прорыва над Минском появились фашистские ночные бомбардировщики. Развесив гирлянды осветительных ракет, они принялись ожесточенно бомбить город. Всю ночь на окраинах гремел бой. Но гитлеровской группировке все же не удалось прорваться — она была частью уничтожена, частью рассеяна. Было взято много пленных. Мы подробно описали этот бой в одной из своих очередных корреспонденции.
А потом у нас состоялась встреча с командующим 3-м Белорусским фронтом генералом И. Д. Черняховским. Оказалось, что с Ильей Эренбургом они давно уже знакомы, еще по Брянщине, где Черняховский командовал дивизией. Илья Григорьевич бывал там, писал о воинах этого соединения, и в частности о комдиве, человеке смелых решений, активных действий. И. Д. Черняховский подробно ввел нас в обстановку на фронте, подсказал, куда необходимо было бы съездить в первую очередь. При этом предупредил: отыскать названные части не так-то просто, на 3-м Белорусском, как, впрочем, и на соседних фронтах, сейчас все устремлено вперед, только вперед!
...Белоруссию справедливо называли партизанской республикой. В дни ее освобождения народные мстители активно помогали нашим регулярным войскам громить врага. На улицах Минска мы как-то разговорились с командиром одного из партизанских отрядов, вошедшим в город вместе с танкистами. Коренастый, крепко сбитый человек, он, стоя на исковерканном снарядами тротуаре, следил за тем, как его отряд втягивался на центральную улицу. Рота за ротой проходили люди в штатском, вооруженные трофейными автоматами и пулеметами.
— Взяли в боях, — пояснил командир.
В ротах немало женщин. У многих партизан на груди ордена и медали. Отряд замыкает артиллерийская батарея. А за следовавшим в хвосте колонны трофейным танком, с прикрепленным к башне красным флажком, понуро шагает сотня пленных гитлеровцев. Командир рассказывает: [85] последний бой отряд вел в районе Червени. Там-то, не выдержав яростной рукопашной схватки, эти «завоеватели мира» и сдались в плен. Среди них оказался и генерал — командир разбитой фашистской дивизии. Партизаны схватили его возле полевой радиостанции.
Через несколько дней после освобождения Минска мы уже спешили к Вильнюсу. Там, сосредоточив довольно крупные силы, гитлеровцы пытались организовать серьезное сопротивление нашим войскам. На командном пункте одной из дивизий ее командир полковник А. А. Донец показал нам захваченный у врага план круговой обороны города, построенный по всем правилам инженерного дела. Гитлеровцы укрепили и Вильнюс: пробили амбразуры в стенах его старинных зданий, установили на площадях артиллерию.
Под Вильнюсом мы заночевали на полевом аэродроме, с которого наши истребители вылетали на штурмовку приграничных городков Германии. До сих пор над ней появлялись только бомбардировщики. А вот теперь настала пора и «Яковлевых». Надо было видеть возбужденные лица пилотов, возвращавшихся из таких полетов: они были над Восточной Пруссией! Они били гитлеровцев на их же земле!
А тем временем наши войска, прорвав внешний оборонительный обвод, уже ворвались в город. Советские воины выбивали фашистов с улиц и площадей Вильнюса, из его крепости. Наконец дождливым утром вражеский гарнизон капитулировал. Мы направились по городу к его западной окраине. Здесь еще шел бой. Наши бойцы добивали последние группки гитлеровцев, не пожелавших сдаться в плен.
Во время бесед с героями боев за Вильнюс мы услышали не совсем обычную фамилию — Закаблук.
— Повторите-ка ее еще раз, — попросил Илья Эренбург нашего собеседника, что-то помечая на папиросной коробке. Ему, видимо, чем-то понравилась фамилия.
Не знаю, отнести ли это за счет интуиции писателя, но фамилия Закаблук приглянулась ему, как оказалось позднее, не случайно. Уже вернувшись в Москву, мы вновь встретили ее в одной из корреспонденции, переданных нашими товарищами с 3-го Белорусского фронта. А затем новая встреча — уже на страницах «Правды». Там был опубликован большой снимок: группа воинов, [86] сфотографированных при развернутом Знамени полка. Они первыми вышли на государственную границу с фашистской Германией. На правом фланге группы — опять тот же Виктор Закаблук, командир отделения 4-й роты 2-го батальона 297-го стрелкового полка 184-й стрелковой дивизии 5-й армии. Помнится, показав этот снимок Илье Григорьевичу, я добавил некоторые подробности, почерпнутые из корреспонденции наших товарищей: Виктор Закаблук за день до того боя получил письмо от отца — Михаила Никифоровича, сражавшегося на 2-м Украинском фронте. В нем Закаблук-старший описывая, как еще весной преодолевал приграничную реку Прут.
— Выходит, они оба, отец и сын, шагнули за наши пограничные рубежи, — как бы уточняя, задумчиво сказал писатель. — И теперь направились освобождать Европу...
X
Новый, 1945-й — последний год Великой Отечественной войны — нам очень хотелось встретить дома, в кругу своих родных и близких. Еще за трое суток до новогодней ночи мы, трое краснозвездовцев, закончив работу в войсках 2-го Украинского фронта, вылетели из Бухареста — первой увиденной нами столицы освобожденного Советской Армией зарубежного государства — в Москву. Поначалу все на том же, уже знакомом читателю Як-6, с которым все никак не могли расстаться. Но снежные бури, бушевавшие в Трансильванских Альпах почти всю вторую половину декабря, заставили нас изменить маршрут. Пришлось приземляться в Констанце, затем — в Одессе. Там пересели на Ли-2, более приспособленный к непогодным условиям. Но и он, дойдя до Киева, из-за обнаружившихся неполадок в моторе лететь дальше не смог. Начали снова, как уже случалось не раз, искать перекладные. [87]
Словом, приземлились на Внуковском аэродроме 31 декабря, когда, совсем стемнело. Правда, успели добраться до своих квартир еще до того, как пробили Кремлевские куранты, известившие о том, что пришел 1945 год. А с ним, естественно, появились и новые заботы, фронтовые поездки, новые корреспонденции.
Первая такая поездка с моим частым спутником Борисом Галиным состоялась на 1-й Украинский фронт. Там как раз начались события, положившие начало великому зимнему наступлению наших войск, которые в считанные дни освободили Польшу, вступили на территорию гитлеровской Германии и стали неотвратимо приближаться к Берлину.
Командующего 1-м Украинским фронтом Маршала Советского Союза И. С. Конева мы застали в небольшой деревушке под Крайцбургом. Накинув на плечи синюю кавалерийскую венгерку, припушенную серым каракулем, он прохаживался во дворе крестьянского дома, прислушиваясь к звукам недалекой канонады. Войска фронта рвались к Одеру.
— Идемте, — коротко сказал маршал, выслушав доклад о цели нашего приезда. Провел в свою рабочую комнату.
Все здесь продолжало дышать прежним благополучием. Полотенца с нравоучительными надписями, пуховые подушки на дубовой кровати, коврик. Но, как видно, командующий всем этим не пользуется. У окна — походная раскладушка, на столе, свисая краями на пол, — оперативная карта. Никаких излишеств.
Вместо обещанных для беседы десяти — пятнадцати минут И. С. Конев уделил нам около двух часов. Увлекшись, энергичными штрихами он набросал несколько схем, поясняющих последний маневр соединений. Суть его сводилась к следующему: прорубить окно в Верхнюю Силезию, нанести удар там, откуда гитлеровцы меньше всего его ожидают.
Что представлял собой Верхне-Силезский промышленный район? Лабиринты его городов и предприятий составляли естественную крепость, раскинувшуюся на десятки километров. После Рура это была важнейшая военно-экономическая база гитлеровцев, которую они прикрыли поясом оборонительных сооружений. Окруженный лесами, заполненный большим количеством войск — в общей сложности [88] здесь находилось более десяти дивизий, — Верхне-Силезский промышленный район был крепким орешком. Чтобы расколоть его, было решено глубоким обходом танковыми соединениями — во взаимодействии с общевойсковыми армиями, наступавшими на Силезию, — принудить фашистскую группировку под угрозой окружения выйти в открытое поле. И там разгромить ее.
С этой целью 3-я гвардейская танковая армия и некоторые другие танковые соединения, действовавшие севернее, были круто повернуты на юго-восток, вдоль Одера. От Оппельна они устремились на Глейвиц, Гинденбург и Баутен — центральные города промышленного района. Командующий беспрестанно требовал: темп, темп, темп! Танкисты развивали его, не опасаясь за фланги и тылы. А чтобы сделать удар решающим, И. С. Конев подкрепил его маневром общевойсковых соединений.
24 января одновременно пали Глейвиц и Хжанув, отстоящие друг от друга более чем на пятьдесят километров. Стремительное движение наших танков помешало гитлеровским саперам взорвать предприятия Верхне-Силезского бассейна. Города этого района начали один за другим вывешивать белые флаги.
Итак, за Одером первыми в нашем зимнем наступлении оказались войска 1-го Украинского фронта, и в частности 4-я танковая армия дважды Героя Советского Союза Д. Д. Лелюшенко. Танки были душой наступления и на 1-м Белорусском фронте. Мы побывали в 1-й и 2-й гвардейских танковых армиях этого фронта, стальными клиньями врезавшихся в оперативное построение вражеских войск. В каждой из них были свои герои, свои острые моменты.
На пути 1-й гвардейской оказался, например, так называемый «одерский четырехугольник» — стратегический укрепленный район. Возле города Мезеритца мы осмотрели один из участков этих укреплений, прикрывавших берлинское направление. Первое, что сразу бросилось в глаза, — это восемь рядов бетонных надолб, протянувшихся вправо и влево на многие километры. Перед ними — глубокий противотанковый ров, бруствер которого маскировал эти «зубы дракона», установленные на металлических основаниях. Ближайший холм опутан колючей проволокой, на вершине — бронированные колпаки; толщина их — тридцать-сорок сантиметров. [89]
Спустившись по западному склону холма, подошли к двери, ведущей в подземелье. Справа и слева — пулеметные амбразуры. За бронированной дверью — узкий коридорчик и снова амбразуры. В верхнем этаже подземелья — жилые казематы. Они оборудованы системой сигнализации, вентиляторами, электричеством, телефонами.
По крутой железобетонной лестнице спускаемся вниз. Через три пролета она упиралась в площадку — пятнадцать метров от поверхности земли. Отсюда проложены коридоры в служебные помещения, в склад боеприпасов, в подсобные мастерские. Еще ниже — подземная галерея с узкоколейной железной дорогой. Через каждые триста метров — разъезды. На стенах — стрелы и цифры, показывающие, к какому доту ведет ветка. Полоса подобных сложных сооружений прикрывалась к тому же еще и водными препятствиями. Используя систему озер, мелких рек и каналов, гитлеровцы в короткий срок могли затопить большую территорию.
Почти все фортификационные сооружения «одерского четырехугольника» были целы. Почему так случилось? Успешному овладению укрепленным районом способствовали смелые действия танкистов генерала М. Е. Катукова. Мы застали его ночью в Циленциге.
Командующий 1-й гвардейской танковой армией отдыхал, на нем были свитер и мягкие туфли. За чаем он рассказал нам о боях за «одерский четырехугольник».
...Головной шла 44-я гвардейская танковая бригада под командованием ныне дважды Героя Советского Союза И. И. Гусаковского. Она опережала главные силы на два ходовых часа. Когда в смотровых щелях показались «зубы дракона», командир отдал приказ:
— Идти вперед!
В этом решении еще раз сказалось то главное, что пронизывало мысли каждого танкиста: не давать гитлеровцам опомниться.
Бронированные машины под огнем врага, выискивая не закрытые еще проходы, сдвигая надолбы, пошли вперед. Справа и слева, куда ни кинь взгляд, — доты, замаскированные под охотничьи домики, сараи и стога сена. Гитлеровцы, видимо, торжествовали: добыча сама шла к ним в руки.
Едва замыкающие машины оказались за «зубами дракона», враг взорвал мосты, заминировал пройденный танкистами [90] путь. Русские в ловушке! И в какой — из железобетона и стали!
Вскоре к проходам, уже закрытым гитлеровцами, приблизилась еще одна группа советских танков. Казалось, все идет так, как мыслилось фашистскому командованию: русские, чтобы выручить свой попавший в окружение головной отряд, постараются пробить путь именно здесь. Поэтому гитлеровцы и сосредоточили на данном участке все свое внимание. Но в это время огонь нашей артиллерии прорубил новые проходы гораздо южнее. В эту брешь и устремились главные силы.
И. И. Гусаковский шел дальше. Его танки встречали фашистов, спешивших из-за Одера, поливали их огнем, давили гусеницами. И на вторые сутки в Циленциге, в том самом городке, где теперь мы пили чай, главные силы соединились с его передовым отрядом. «Одерский четырехугольник» как единая система стратегического прикрытия берлинского направления перестал существовать.
К концу нашей беседы раздался телефонный звонок. М. Е. Катуков взял трубку. Его подвижное лицо стало сосредоточенным.
— Да, — сказал он, — понимаю. Будет выполнено! — Быстро накинув на плечи китель, он приказал адъютанту: — Командиров частей ко мне! Маршал Жуков требует идти вперед.
Это происходило в те дни, когда гитлеровское командование начало перебрасывать навстречу войскам 1-го Белорусского фронта свежие силы. Для прикрытия берлинского направления враг выставил дивизии с такими громкими наименованиями, как «Гросс-адмирал Дениц», «Дебериц», «Берлин». С Западного фронта сюда же спешили танковые и моторизованные части. Все усилия гитлеровского генерального штаба были направлены на то, чтобы фланговым контрударом с севера, из Померании, остановить натиск наших войск. Вот почему для успеха последующих сражений нам было крайне важно быстрее достичь нижнего течения Одера, захватить плацдармы на его левобережье.
Утром наши танкисты увидели Одер. Над рекой клубился туман. Машины шли с открытыми люками, ведя огонь с ходу. Командир бригады И. И. Гусаковский доложил по рации:
— Ведем бой на Одере, вблизи Берлина! [91]
XI
И вот наступили дни завершающего сражения в Великой Отечественной войне — Берлинского. Накануне редакция значительно усилила корреспондентские группы на фронтах, принимавших участие в этой грандиозной операции. И особенно на 1-м Белорусском, непосредственно нацеленном на столицу фашистской Германии.
Мы выехали туда из Москвы с Евгением Габриловичем на генштабовском «виллисе». Приподнятое настроение не покидало нас всю дорогу. В Смоленске, Минске и других опаленных войной городах, через которые мы проезжали по дороге на фронт, уже видны были леса новостроек. Первые глубокие вздохи делала и истерзанная фашистами Варшава, оживали Лодзь и Познань. Весна, все настойчивее вступавшая в свои права, радовала сознанием того, что долгожданная, выстраданная нашим народом победа близка.
В районе боевых действий, куда мы добрались после многосуточной изнурительной езды, было уже немало краснозвездовцев. Здесь же и корреспонденты «Правды», «Известий», «Комсомольской правды», Совинформбюро, ТАСС.
Некоторым из наших коллег, прибывшим раньше, уже посчастливилось стать свидетелями самого начала операции; мы же несколько запоздали, приехали сюда в то время, когда первые линии вражеской обороны были прорваны и бои приближались непосредственно к Берлину.
Кюстрин. Мюнхеберг. Штраусберг... Всюду следы жестоких боев: орудия, укрытые за толстыми стенами острокрыших домов, извилистые траншеи, сотни окопчиков для фаустников. Каждый клочок земли основательно обработан артиллерией и авиацией, разрыт гусеницами танков, пройден пехотой. Всюду — в почерневших от дыма лесах, на улицах городков, на асфальтированных дорогах и даже на загородных виллах — гитлеровцы сопротивлялись упорно, с отчаянием смертников. И все же несколько поясов берлинской обороны уже пройдено нашими войсками. [92]
К столице фашистского рейха, а точнее, к ее пригороду мы подъехали в сумерках. Вначале нам попадались отдельные дома. Это — окраина Берлина!
В темноте виден освещенный проем двери небольшого коттеджа. Подъезжаем к нему. Тут разместились артиллеристы.
— Какая армия?
— Пятая ударная, генерала Берзарина...
— А дивизия?
— Восемьдесят девятая, гвардейская...
— Белгородско-Харьковская?
— Она самая!
Один из офицеров ведет нас на чердак соседнего дома — на наблюдательный пункт полка. Отсюда хотя и неясно, но все же видны очертания города: из темноты проступают силуэты башен и шпилей. Но вот в небе вспыхивают сотни багровых звезд. Это наши бомбардировщики сбрасывают над Берлином осветительные бомбы. Теперь среди гигантских теней отчетливо видно море крыш. Глухо рвутся бомбы, часто стреляют зенитки.
В штабе артполка непрерывно зуммерят телефоны, снуют связные. Над картой Берлина склонились офицеры. Сейчас бой идет за полотно окружной железной дороги. В донесениях пестрят названия берлинских улиц.
С каждым часом кольцо окружения вокруг Берлина, образованное войсками 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов, сжимается все сильнее. Наши танки уже подошли к Потсдаму. Но берлинский гарнизон продолжает упорно сопротивляться. Бои идут, что называется, на «трех этажах»: в метро, на улицах, на чердаках полуразрушенных домов.
На окраинах — поток берлинцев, покидающих город. Многие из них толкают перед собой ручные повозки с домашним скарбом. Над каждой группой — белый флаг. Наши автоматчики конвоируют пленных. А вот движется группа берлинских чиновников — почтовых, железнодорожных, государственных. Они — в зеленой, черной и синей форме, на головах — фуражки с высокими тульями.
А мы, краснозвездовцы, пробираемся к Шпрее. Здесь многие здания уже заняты нашими подразделениями.
На верхнем этаже одного из полусохранившихся домов расположились авианаводчики 16-й воздушной армии. Поднимаемся к ним. Отсюда хорошо видна центральная [93] часть города. Сверяясь с картой, Евгений Габрилович показывает: вон императорский замок, вон главный берлинский собор — у него снесен снарядами купол, а там район Альткельна, остроконечный шпиль Петеркирхе...
Примостившись в сторонке, беседуем со знакомыми офицерами из штаба 16-й воздушной армии. Они рассказывают о том, как осуществлялось взаимодействие с наземными войсками в первые дни операции. Записываю такую любопытную деталь: в разгар боев по прорыву вражеской обороны авиаторы сбросили на парашютах в боевые порядки 8-й гвардейской армии четыре больших ключа, к каждому из которых была прикреплена дощечка с надписью: «Гвардейцы, друзья, вперед к победе! Шлем вам ключи от берлинских ворот!» Записываю имена отличившихся летчиков. Среди них называют и Ивана Кожедуба, одержавшего над Берлином свою 62-ю воздушную победу.
Долго разговаривать с журналистами у авианаводчиков нет времени — вылет наших самолетов следует один за другим. Поэтому, поблагодарив их за интересную информацию, едем из восточной части Берлина в северную. Здесь наступают дивизии 3-й ударной армии генерала В. И. Кузнецова. Положение на этом участке осложнилось близостью метро. Пользуясь тоннелями и замаскированными выходами из них, гитлеровцы непрерывно контратакуют наши части. Ходить даже по уже занятым кварталам небезопасно. До сих пор специальные патрули, прочесывая улицы, вылавливают фашистских солдат, переодетых в штатскую одежду.
Вместе с артиллерийским наблюдателем поднимаемся на аэростате. Темнеет. Сумерки разрывают вспышки орудийных выстрелов, отблески пожаров. Видим: разрывы снарядов ложатся все ближе и ближе к центру — там, где рейхстаг, где имперская канцелярия. Гитлеровское логово уже плотно обложено нашими войсками.
Нас, краснозвездовцев, в охваченном боями Берлине собралось сразу человек пятнадцать. И все мы, разумеется, хотели передать в редакцию как можно больше оперативных материалов. Но такое обилие корреспонденции фронтовой узел связи, естественно, своевременно обрабатывать был не в силах. Да к тому же в таком количестве они редакции просто и не нужны. Поэтому решили: оперативные корреспонденции будут передавать в основном [94] П. Трояновский и Л. Высокоостровский. А к ним по мере надобности подключатся специалисты родов войск — общевойсковики, артиллеристы, танкисты, авиаторы. Пока же их задача — накапливать впечатления, находясь в готовности номер один для написания развернутых публицистических и очерковых выступлений по первому требованию редакции. Но если кто-нибудь из нас в своих поисках находил что-либо особенно важное, нужное газете, оно тут же — помимо ежедневных оперативных телеграмм тех двоих наших товарищей — немедленно передавалось в редакцию.
Непрерывным потоком шли туда и фотографии, сделанные на улицах и площадях Берлина. Кассеты с отснятыми пленками наши фотокорреспонденты отвозили на посадочную площадку, где их ожидал безотказный авиатор М. Степченко. В любую погоду он поднимал в небо свой По-2 и брал курс на базовый аэродром, откуда регулярно уходили на Москву скоростные самолеты.
В ночь на 1-е мая над рейхстагом взвилось Знамя Победы. Его водрузили воины 150-й стрелковой дивизии Героя Советского Союза генерала В. М. Шатилова. Но бои тем не менее продолжались: наши войска отбивали последние попытки остатков берлинского гарнизона вырваться из кольца.
Утро 1-го мая выдалось ясное, солнечное. Во все подразделения был доставлен напечатанный во фронтовой и армейских газетах первомайский приказ Верховного Главнокомандующего И. В. Сталина. Его читали автоматчики в развалинах домов, артиллеристы — возле пушек на площадях, танкисты, готовящиеся к атаке. В приказе говорилось о Знамени Победы, водруженном над Берлином.
Красное полотнище, взметнувшееся над куполом рейхстага было видно отовсюду. Возле моста кольцевой железной дороги — огромная толпа. Передвижная радиоустановка транслирует московский парад. Сюда, в Берлин, доносятся звуки оркестров, играющих на Красной площади, перезвон Кремлевских курантов — привет Родины бойцам, прошедшим тысячи фронтовых километров...
Уже под вечер мы приехали на командный пункт 5-й ударной армии. Вместе с генералом Н. Э. Берзариным долго прислушивались к шуму все еще не затихающих боев. [95]
— Они, — сказал генерал, — предлагают перемирие. Мы говорим: полная капитуляция!
Бои продолжались всю ночь. Но к утру сопротивление врага почти прекратилось. Тысячи гитлеровцев стали сдаваться в плен. Берлин вывесил белые флаги. Понурые, подавленные, шли бесконечные колонны «завоевателей мира» под охраной наших конвоиров. Их сопровождал насмешливый свист освобожденных советскими войсками иностранных рабочих — французов, итальянцев, испанцев...
Никогда не забыть мне той ночи в Берлине, когда была подписана капитуляция фашистской Германии. Я, как впрочем и многие другие корреспонденты, к сожалению, не попал тогда в двухэтажное здание столовой военно-инженерного училища в Карлсхорсте, где происходило это историческое событие; из краснозвездовцев там находились лишь Леонид Высокоостровский, Павел Трояновский, Константин Симонов и Александр Кривицкий. Мы же, проведя весь вечер в городе, уже за полночь возвращались в Штраусберг, где продолжали квартировать. И вдруг в погруженном в ночную темноту Берлине начало твориться что-то невообразимое. В небо взметнулись тысячи осветительных и сигнальных ракет, раздавались автоматные очереди, заговорили даже зенитные пушки. Что случилось? Неужели вылазка недобитых гитлеровцев?
На всякий случай расстегнули кобуры, поставили пистолеты на боевой взвод. Настороженно озираясь по сторонам — ехали-то на открытом «виллисе», — подкатили к двум регулировщикам, стоявшим возле мостика над какой-то железнодорожной веткой.
— В чем дело? — спросили мы.
— Победа, товарищи, победа! — буквально захлебываясь, прокричал нам один из них.
— Конец!!! Войне конец! — добавил другой.
...Июньское утро 1945 года, Москва, Красная площадь. Парад Победы. На трибуне Мавзолея В. И. Ленина — Верховный Главнокомандующий И. В. Сталин, члены Политбюро Центрального Комитета партии, руководители Советского правительства. [96]
Мимо торжественным маршем идут войска. Во главе сводных полков десяти фронтов — командующие, начальники штабов, политработники.
Вот на мокрую, блестящую от дождя брусчатку Красной площади после сводного полка Военно-Морского Флота выходит так называемый особый батальон — двести солдат. Все они в касках, на мундирах — ордена и медали. В руках у каждого — опущенные вниз, к земле, трофейные знамена и штандарты частей гитлеровского вермахта. Повернувшись направо, строй — десять шеренг, по двадцать человек в каждой, — вплотную приближается к Мавзолею, и солдаты швыряют на камни площади эти символы разгромленной фашистской армии, словно повергая их к ногам народа-победителя. [97]