С полигонов и аэродромов
I
Военкор... С этим коротким, но удивительно емким словом я впервые познакомился еще в мальчишескую пору, когда мы, василеостровские подростки, — уж не помню, по какому такому поводу, — забрели однажды с дальних гаванских улочек в настуженные залы Зимнего дворца. И не пожалели об этом: здесь как раз была развернута выставка армейских и флотских стенных газет.
В высокие, с надтреснутыми стеклами окна с заснеженной Невы задувал холоднющий ветер; он громко шуршал листами ватмана, а то и просто кусками оберточной бумаги или обоев, разукрашенных цветными заголовками и незамысловатыми рисунками. Заинтересованные, мы, несмотря на холод, переходили от одной газеты к другой и наперебой прочитывали заметки, далеко не всегда написанные с соблюдением орфографических правил. Их авторы — бойцы, краскомы и комиссары — писали больше всего о том, что особенно волновало тогда красноармейцев и краснофлотцев: как Красная Армия била врагов революции — белогвардейцев и иностранных интервентов, — а сейчас, в мирные дни, помогает рабочим и крестьянам на трудовом фронте, зорко стоит на страже революционных завоеваний народа. Тут были газеты полков и дивизий, еще совсем недавно громивших Юденича и Колчака, Деникина и Врангеля, конармейские, флотские газеты — своеобразная летопись отгремевшей гражданской войны.
Увиденное в Зимнем запечатлелось в памяти, вызвало желание так же броско, выразительно делать и свою стенную газету — орган комсомольского бюро и школьного совета. В нашей 221-й совтрудшколе, на 22-й линии Васильевского острова, учились преимущественно дети судостроителей [4] Балтийского завода, рабочих кожевенной фабрики, портовых мастеровых. Директивой районного наробраза ей был придан так называемый художественно-промышленный уклон — в старших классах часть учебного времени отводилась черчению, рисованию, лепке. Кроме того, на этих занятиях набрасывались и эскизы этикеток для коробок с конфетами и печеньем, обложек книг, образцов расцветок тканей: предполагалось, что 221-я школа своими выпускниками будет пополнять кадры художников — специалистов для полиграфической и текстильной промышленности.
Не знаю, как в другое время, но из нашего выпуска — двадцать шестого года — мало кто оправдал надежды наробраза. Многие из моих школьных друзей, с которыми вместе работал в комсомольской ячейке, заседал в школьном совете, выпускал стенную газету, пошли по жизни совсем иным путем. Вася Рябов, например, стал судостроителем, Толя Королев — моряком, Нюра Сакович — доктором, Петя Васильев — педагогом. А я пошел по военной стезе. Правда, не совсем по той, о которой мечталось с детских лет: вместо военно-морского инженерного училища поступил во 2-ю Ленинградскую артиллерийскую школу — ныне Коломенское высшее артиллерийское командное училище имени Октябрьской революции. Здесь, кстати, и началась моя военкоровская деятельность: курсантская газета вскоре поместила первую заметку насчет дневальства у коновязи.
В ту пору почти вся артиллерия находилась на конной тяге. Вот почему мы, курсанты, много времени отдавали уходу за лошадьми. Трижды на день нам приходилось вышагивать от главного корпуса школы, что широким четырехугольником раскинулся у Литейного моста, к глуховатому Ломанскому переулку, где находились конюшни, манеж, орудийный парк. Всякий раз следовало вывести коней из станков на водопой, почистить их скребницами и щетками, засыпать в кормушки овса, положить сена. Одним словом, школьный распорядок дня строился тогда по испытанному буденновскому принципу — сначала накорми и напои коня, а после подумай о себе.
Зимой в просторном манеже, остро пахнувшем свежими опилками, или на открытом всем ветрам плацу, а летом на площадках за палаточным городком часто проводились занятия по сменной верховой езде, вольтижировке, [5] рубке лозы, барьерным скачкам. Конное дело вырабатывало сноровку, лихость в действиях, окрашивало курсантскую жизнь в романтические тона. А как любили мы воскресные «проминки», когда, в ладно подогнанных шинелях и высоких буденовках, строем, слегка горяча застоявшихся лошадей, повзводно или всей батареей отправлялись по улицам, заполненным праздничным людом, с Выборгской стороны на Острова или проводили конно-лыжные прогулки по замерзшей Неве! А конкур-иппики, джигитовка, гладкие скачки!..
Но, разумеется, все это хотя и было весьма существенным, но отнюдь не самым главным в подготовке будущих командиров артиллерии. Баллистика, внутренняя и внешняя, тактика, топография, метеорология, теоретические обоснования правил стрельбы и другие дисциплины, вкупе с освоением артиллерийских систем составляли основу занятий по специальности. Курсанты изучали также основы марксизма-ленинизма, методику партийно-политической работы, знакомились с клубным делом: школа готовила не только командиров-специалистов, но и воспитателей.
Все это многообразие — напряженные занятия, кипучая комсомольская работа, спортивные состязания, коллективные походы в театры, встречи с шефами — и составляло тематику для регулярно выходившей школьной газеты «Пушка». Мы выпускали ее на литографском камне тиражом в несколько экземпляров — по одному на взвод. Писалась газета специальными, липкими, чернилами на особой бумаге. Затем оригинал под прессом накладывался на зеркально отшлифованный литографский камень, переводился на его поверхность. И лишь потом с этой скрижали печатался тираж.
Что публиковалось в нашей «Пушке» и в другом школьном издании — рукописном журнале «Огонь»? Кроме заметок о повседневной курсантской жизни на их страницах находили место короткие фельетоны, маленькие новеллы, дружеские шаржи. Особенно часто печатались стихи старшекурсника Евгения Евстигнеева. Среднего роста, рыжеватый, подвижный парень, лирик в душе, он слагал довольно звучные строки об учебных стрельбах, лагерной страде. Товарищи шутливо прозвали его менестрелем Бабьих скок — так значились на картах и слыли в обиходе песчаные высоты Струго-Красненского полигона, [6] на гребнях которых нередко оборудовались наблюдательные пункты стреляющих батарей.
Курсантское творчество вскоре заинтересовало нашу окружную газету «Красная звезда», которую тогда, отличая от начавшей выходить в Москве центральной «Красной звезды», мы ласково называли «Звездочкой». Ее коллектив много и трудолюбиво работал с нами, военкорами, обстоятельно разбирая достоинства и недостатки наших статей и заметок. Из редакции присылали письма с практическими советами, тематические планы, так что мы, военкоры, всегда знали, какой вопрос в то или иное время больше всего интересует газету, и старались писать прежде всего именно об этом.
Кроме того, тогда, в конце двадцатых годов, по инициативе редакции окружной газеты, поддержанной политуправлением военного округа, нередко проводились специальные сборы военкоров. Коротко расскажу об одном из них, проходившем в течение нескольких дней в Доме Красной Армии. Им руководил командующий войсками округа командарм 1 ранга М. Н. Тухачевский, впоследствии ставший одним из первых Маршалов Советского Союза. На сбор были вызваны военкоры из многих частей. В нашу курсантскую группу вошли товарищи из пехотной школы, будущие политруки, учившиеся в здании бывшего кадетского корпуса на Васильевском острове, военкоры из братской 1-й артшколы, курсанты-кавалеристы, топографы с Петроградской стороны и саперы из Инженерного замка.
Все мы, естественно, гадали, с чего же начнутся занятия на сборах. Сошлись на общем мнении: конечно же с лекций о журналистском мастерстве, задачах военкоров. И каково же было удивление, когда нам вдруг предложили... решить несколько тактических задач: наступательные и оборонительные действия мелких подразделений. Каждому вручили крупномасштабную карту, усадили возле рельефных макетов местности и ящиков с песком. Затем начался — по группам — проигрыш тактической задачи с постановкой вводных, требовавших быстроты и точности мышления, хорошего знания уставных положений.
— Ваше решение? — обращаясь к тому или другому военкору, то и дело спрашивал руководитель группы.
Словом, поначалу все происходило примерно так, как на привычных занятиях по тактике. Но как только отработка [7] вводных закончилась, всем участникам этого своеобразного «боя» было дано задание в ограниченное время написать о нем заметку, статью или репортаж, излагая события так, словно бы они развертывались на реальной местности, в реальных условиях погоды и времени суток. Причем главное внимание при оценке работы военкора обращалось не только на то, чтобы написанное им выглядело литературно грамотным, но и, в первую очередь, не грешило тактическими и техническими несуразностями.
А на следующий день работники из штаба округа и журналисты из «Звездочки» сделали обстоятельный разбор нашего творчества. Речь шла об умении авторов выделить в избранной теме главное, поучительное, о точности описания обстановки и о стиле изложения. Это был строгий, профессиональный разговор, ведущийся с двух позиций — командира и военного журналиста. Признаться, далеко не все военкоры, приглашенные на тактическую летучку, в полной мере справились с ее довольно сложными заданиями. Но мы, артиллеристы, не подкачали: наши корреспонденции оказались в числе лучших.
Уместно напомнить, что описанный мною сбор проходил в двадцатых годах, в пору завершения военной реформы, проводимой партией в Советских Вооруженных Силах. На базе индустриализации страны возникла возможность их коренного переоснащения совершенной боевой техникой. Именно об этом и говорил тогда в беседе с нами командующий войсками округа М. Н. Тухачевский.
— Наша армия, — подчеркнул командарм, — должна быть сильнее возможного противника по решающим видам вооружения — самолетам, артиллерии, танкам. Поэтому одна из первоочередных задач военной печати — призвать весь личный состав армии и флота активно включиться в соревнование за быстрейшее и качественное овладение новым оружием и боевой техникой. Ваша же задача как военкоров всемерно пропагандировать опыт передовиков, широко освещать ход социалистического соревнования среди бойцов и командиров всех родов войск...
Сфотографировавшись на память вместе с командующим, мы обступили его со всех сторон. Еще бы! Кто знает, когда доведется вновь побыть рядом со столь высоким начальством — командармом 1 ранга! Прощаясь, М. Н. Тухачевский крепко пожал нам руки, сказал теплое напутственное слово. [8]
А через несколько месяцев, после стажировки на терсборах, где нам, двадцатилетним юнцам, зачастую выпадало командовать бойцами, вдвое старшими по возрасту, после горячки экзаменационных стрельб на полигоне, настали радостные предвыпускные дни. Что и говорить, трудно было в такое время поддерживать в жилых отсеках батареи строгий уставной порядок. В настежь раскрытые окна врывался густой августовский воздух, сдобренный прохладой Невы. На кроватях, на тумбочках и даже на подоконниках — чемоданы, свертки с покупками. Тут и там шла примерка командирского обмундирования. То и дело «курсантский вестник» приносил очередную новость о предстоящих назначениях и вакантных местах в гарнизонах, попасть куда желали бы все или, наоборот, оказаться в которых не хотелось никому. Шумно, весело и в то же время грустно. Ведь три года прожито одной дружной семьей. И вот приходится расставаться. Что-то ждет каждого из нас впереди?
И вот наконец наступает торжественный день прощания со школой. Оружие и кони уже переданы младшекурсникам. Получены отпускные документы и денежное содержание. Зачитан приказ о назначениях. Все, кого военная судьба разводит по разным местам, обмениваются адресами. Высказаны слова искренней благодарности командирам и преподавателям, воспитывавшим и обучавшим нас; выслушаны их дружеские пожелания. Мы впервые выходим на улицы Ленинграда в командирских френчах, в защитного цвета фуражках с пятиконечными звездами на околышах. На черных петлицах у каждого — по рубиновому кубику. Чуточку поскрипывают ремни новенького походного снаряжения, мерно позванивают шпоры. Глядите, идут молодые командиры-артиллеристы!
Наш выпуск как раз совпал с празднованием Международного юношеского дня. В полдень мы, молодые краскомы, дружно прошагали по Дворцовой площади в рядах шумной, песенной манифестации. И в эти минуты припомнилось: здесь, возле Зимнего, мы громко произносили слова военной присяги на верность народу, Отчизне; тут, на парадах, печатали шаг в торжественном пешем марше, побатарейно проносились в конном строю. И вот теперь опять с этой же легендарной площади как бы делаем первые шаги в новую, еще не совсем знакомую нам жизнь. Жизнь краскомов... [9]
II
...Перед распределением, толкуя меж собой о вариантах назначений на службу, каждый из выпускников, естественно, прикидывал, в каком бы гарнизоне она подошла ему больше всего. Одних манило очутиться поближе к родным местам — где-либо в Белоруссии или на Украине, других прельщала перспектива остаться в полюбившемся Ленинграде или попасть в столичный, Московский военный округ. Немало было и таких, кого увлекала романтика малообжитого Крайнего Севера, Дальнего Востока или, например, Кушки — самой южной точки страны. Среди последних был и я — всерьез хотелось начать свой творческий путь с преодоления трудностей. И в том числе таких, как жизнь в краях, удаленных от крупных центров. Но вакансий в Кушку для 2 ЛАШ, к сожалению, не было, и нас, «романтиков», распределили по другим гарнизонам. Меня, к примеру, направили под Ленинград, в Детское Село, ныне город Пушкин.
Итак, Детское Село, его тенистые парки, подернутые рябью озерца, пышные дворцы. По соседству с этим великолепием, с многими памятными пушкинскими местами, в Софии — бывших монастырских каменных покоях, перестроенных на армейский лад, — и квартировал тот 101-й артиллерийский полк, в котором мне надлежало вступить в командование огневым взводом 6-й батареи. Вначале все тут показалось знакомым: те же, что и в артшколе, 152-миллиметровые гаубицы с широкими — в две ладони — ободьями кованных железом колес; такая же щедро смазанная и до блеска надраенная кирпичом амуниция орудийных запряжек; кони все в масть — буланые. Прицельные панорамы, буссоль с треногой, набор шанцевого инструмента...
— А теперь сразу и, конечно, поглубже ознакомьтесь с людьми, — посоветовал мне командир батареи в ответ на доклад о том, что материальная часть, имущество и конский состав приняты согласно описи. [10]
По три кубика в петлицах, крупная, сократовская, голова, рыжеватые волосы, несколько сутуловатая фигура, насупленный взгляд — таков был комбатр 6, человек лет тридцати, на первый взгляд показавшийся излишне сухим и официальным. Но это первое и поверхностное впечатление вскоре рассеялось. Комбатр Степан Любавин оказался хотя и требовательным, но весьма душевным командиром; многое удалось перенять у него. И прежде всего правильный подход к каждому бойцу.
Первый его совет — пообстоятельнее узнать подчиненных — был весьма кстати. Ведь именно они — командиры орудий, наводчики, замковые, заряжающие, правильные и другие номера расчетов, входящие во взвод, каждый со своей судьбой, характером, наклонностями, уровнем знаний, степенью опыта, — и были тем новым и малоизведанным, с чем на первых порах пришлось столкнуться мне, начинающему взводному. Да, думаю, и каждому из выпускников нашей артшколы.
Первые занятия по огневой службе и конному делу. Чувствую на себе десятки глаз, внимательно следящих за каждым движением, строго оценивающих, на что же, мол, способен наш молодой командир. Стараюсь делать все так, чтобы, как говорится, комар носа не подточил. И все же иной раз становлюсь в туник от вроде бы простецких, но задаваемых с эдакой солдатской хитринкой вопросов по устройству артиллерийских систем или статьям воинского устава. Их обычно подбрасывал кто-либо из старослужащих, и, честно говоря, немало времени утекло, прежде чем пришло умение шутливо, вызывая довольный смешок, парировать подобные подковырки.
Немало нового не только для меня, но и для всех пришедших в полк молодых взводных принесло и руководство политзанятиями. Без преувеличения скажу, что при подготовке к ним и в их проведении мне все-таки в немалой степени помогла уже начавшая складываться военкоровская привычка как-то по-своему читать газеты и журналы, подмечать в обилии информации наиболее существенное, главное. Кроме того, сказались и навыки, приобретенные в Василеостровской совтрудшколе, когда, готовя к выпуску очередной номер стенгазеты, приходилось выступать как в роли редактора заметок, так и художника. Поэтому мне не составляло особого труда готовить красочные плакаты, схемы, поясняющие излагаемое, [11] — в ту пору с наглядными пособиями было трудновато.
Однажды в казарму нашей батареи заглянул комиссар полка К. К. Пиетаринен — в прошлом латышский стрелок, охранявший в Кремле В. И. Ленина. Присев на краешек солдатской койки — политзанятия шли в одном из уголков жилого помещения, — комиссар стал внимательно вслушиваться в ответы красноармейцев, в разъяснения руководителя. По его спокойному, несколько даже замкнутому лицу трудно было понять, как он относится к происходящему. Удалось лишь уловить заинтересованность прикрепленной к стене географической картой, на которой разноцветной тушью были выполнены схемы — рост безработицы и забастовочного движения в капиталистических странах: и Европу, и Западное полушарие тогда охватил жесточайший экономический кризис.
Политзанятие закончилось, бойцы направились в орудийный парк, а в канцелярии батареи прозвучал такой диалог.
— Карту разрисовали сами? — спросил комиссар.
— Так точно!
— А для других тем?
— Тоже готовлю диаграммы, рисунки. А также монтаж из журнальных фотографий...
— Товарищам показывали?
— Да нет... Порвал...
— А это вовсе не похвально!
Словом, за хорошее проведение политзанятий — поощрение, а за ненужную скромность — порицание. Затем, откуда-то прознав о моем недавнем военкорстве в «Звездочке», К. К. Пиетаринен посоветовал продолжать, как он выразился, «это нужное и благородное дело». Правда, теперь уже на иной — командирской основе.
Комиссар полка был прав — прежняя, довольно тесная связь с редакцией окружной газеты за последние месяцы несколько нарушилась: не хватало времени. Трудовой день у меня начинался в шесть утра. Пока бойцы под наблюдением старшин занимались физзарядкой и туалетом, у командиров взводов и батарей — ежедневная верховая езда в полковом манеже. После завтрака — занятия с орудийными расчетами, с разведчиками и связистами, с ездовыми; затем командирская учеба — лекции, семинары, тактические, летучки, артиллерийско-стрелковая подготовка [12] на миниатюр-полигоне. Вечером — общественно-массовая работа, выполнение комсомольских поручений. К этому еще прибавлялась подготовка к очередным занятиям, караульная служба, дежурства, учебные тревоги, командировки. Тут не только корреспонденцию в газету, но и, образно говоря, письмо любимой девушке написать некогда.
Честно говоря, времени недоставало по одной простой причине — не умел организовать свой повседневный труд. Совет комиссара полка и был как раз тем самым толчком, который заставил критически отнестись к самому себе, четче спланировать время, найти-таки свободный час-другой для военкоровской деятельности. А тут еще подвернулась и командировка на опытный артполигон, во время которой удалось заглянуть в окружную редакцию.
Поднявшись на второй этаж, я прошел в отдел боевой подготовки.
— Глядите-ка, нашлась наконец пропавшая грамота, — радушно пошутили редакционные товарищи. — Скорее выкладывайте новости.
Какие там новости! Неужели, подумалось, нехитрая, монотонная работа, которую приходилось выполнять на полигоне, может заинтересовать газету? Но сотрудники редакции придерживались иного мнения. Они тут же подсказали мне несколько тем. «Звездочка» давно ничего не публиковала с опытного полигона. Попутно договорились и о сроках присылки двух-трех корреспонденций, раскрывающих особенности труда испытателей артиллерийской техники. Было определено задание и на ту пору, когда последует возвращение в полк. Так редакция дала мне еще один предметный урок — если уж взялся за военкоровскую работу, не забывай о ней, находи и в буднях свежие темы для корреспонденции, интересное и полезное для читателей газеты.
А писать действительно было о чем. На полигоне что ни день — то стрельбы. Масса отличившихся, о каждом почти артиллеристе хоть очерк пиши. И писал. Со знанием дела, ибо сам был участником всего происходящего.
Из многих стрельб мне почему-то особенно полюбилась та, что корректировалась с борта самолета. Кстати, наша 6-я батарея эти стрельбы проводила лучше других, не раз получала благодарности от начальства. [13]
Помнится, в стенгазете дивизиона был однажды помещен шутливый рисунок, изображавший меня в кабине самолета-корректировщика. Дружеский шарж оказался пророческим — в конце лета последовал вызов в штаб полка. Там мне сказали:
— Вы направляетесь в Ленинград, на медицинскую комиссию.
Какая комиссия и зачем — уточнять не стал. Приказ есть приказ. Да и кто откажется от нежданно выпавшей перспективы съездить из лагерей в Ленинград? Ну а зачем... Правда, в штабе что-то намекнули насчет набора в авиацию, но в это не верилось. Ведь туда требуются здоровяки, люди плечистые, физически развитые, а я — худощавый, роста среднего и отнюдь не спортсмен. Куда уж с такими данными думать об авиации!
На Петроградской стороне, в здании известной летчикам тех лет «Тёрки» — авиашколы теоретического обучения, строгие доктора покрутили меня на вращающемся стуле, проверили зрение, слух, легкие, сердце. И вынесли неожиданное, круто изменившее всю мою армейскую жизнь заключение: «Годен!»
III
...И вот настал день первого знакомства с небом. Командир звена Сергей Ларюшкин поднял меня на фанерном Р-1, любовно прозванном летчиками «ладьей», к пухлым, кучевым облакам. Чего только не выделывал он в пилотажной зоне! За мелкими виражами и боевыми разворотами шли глубокие виражи, крутые пикирования, горки, мертвые петли и, наконец, штопор. Казалось, наш биплан, искусно собранный из дерева и проволоки, обтянутых перкалем, вот-вот не выдержит напряжения и рассыплется. [14] В иные секунды, признаться, от бешеной круговерти, от бьющих в лицо тугих потоков воздуха, становилось не по себе. Хотелось зажмурить глаза и поскорее ощутить под ногами не зыбкий пол фюзеляжа, а твердую почву аэродрома.
Но Р-1, послушный рукам пилота, взревев мотором, вновь и вновь круто шел вверх или, затихнув и только посвистывая расчалками, ниспадал вниз. Наконец Ларюшкин, выкрикнув что-то озорное, повел машину на посадку. Приземлившись у расстеленного на траве полотняного «Т» и зарулив на стоянку, он помог мне, слегка все-таки оглушенному полетом, выбраться из кабины. Сняв с головы шлем и привычно прилаживая его вместе с летными очками и перчатками к поясному ремню, он одобрительно заметил:
— Годишься...
Итак, воздушное испытание тоже закончено. А вскоре подоспел и приказ: откомандировать взводного 101-го артполка Денисова в город Оренбург, в 3-ю военную школу летчиков и летчиков-наблюдателей.
Уже сбросивший зеленое убранство пышных бульваров и садов, по-осеннему нахохлившийся Оренбург встретил нас, приехавших из многих уголков страны, первыми и довольно сильными заморозками. По утрам крыши приземистых домиков Форштадта — бывшего казачьего предместья, где на частных квартирах, пользуясь своим командирским правом, жили почти все слушатели, — искрились пушистым инеем, а под ногами ломко похрустывал ледок, затянувший лужицы. Внизу, под обрывистым берегом, в холодном воздухе клубился парок от прозрачных вод быстрого Урала. Из окон толстостенного здания бывшего кадетского корпуса, где находились штаб и курсантские общежития, хорошо просматривался один из школьных аэродромов, над которым кружили легкокрылые учебные самолеты. Глядя на них, невольно думалось: «Скорее бы в небо!»
Но до полетов еще далеко. Прежде — теория: основы аэродинамики, материальная часть, метеорология, аэронавигация, воздушно-стрелковое дело, бомбометание, связь, воздушная тактика и другие специальные дисциплины. Нам пояснили: зимой, когда морозно-ветреное Оренбуржье запуржит обильными снегопадами, учеба в воздухе будет не столь уж частой. Но как только придет весна и степные [15] аэродромы подсохнут — налетаетесь: программа обширная, а сроки обучения сокращены до предела.
В школе продолжил и свою военкоровскую деятельность. Лишь только в нашей слушательской группе установился определенный распорядок, а в комнатке, снимаемой на Форштадте, из чемоданов и пары досок возникло некое сооружение, похожее на письменный стол, мне удалось заглянуть в редакцию многотиражной газеты «Контакт» — органа бюро школьной партийной организации. Располагалась она в подвальном помещении массивного трехэтажного учебного корпуса — бывшей духовной семинарии. Набор газеты производился вручную, тираж был невелик, всего 1000 экземпляров. Редактировал ее на общественных началах преподаватель социально-экономического цикла Б. Я. Коссов — человек небольшого роста, с бледным лицом, наполовину прикрытым большими очками в широкой алюминиевой оправе. В петлицах — по две шпалы; на ногах — ярко начищенные сапоги с непомерно высокими каблуками: в руках — гранки и толстенный, вроде плотницкого, карандаш с мягким графитом — таким обычно, спустившись в вечерний час по узенькой лестничке в самый низ учебного корпуса, видели военкоры редактора «Контакта».
Знакомство мое с ним началось с небольшой стычки. В ту пору я помимо всего прочего немного грешил стихосложением. И вот однажды собрался было «осчастливить» газету парой десятков рифмованных строк. Но Б. Я. Коссов, пробежав их глазами, резко черкнул по первой строфе своим огромным карандашом, довольно едко заметив:
— Вирши будто и стоящие, да не в ладах со временем. Пятилетка в разгаре, а тут — «страна молчит, мозоли отдыхают»...
Вспыхнув, я запальчиво возразил, что, мол, в стихах каждому видится свое, и попытался забрать листок обратно. Но в душе все же, пожалуй, согласился с редактором: в первой строфе, живописуя ночной пейзаж, очевидно, несколько увлекся его мнимой тишиной и покоем.
Разгореться спору не дал и оказавшийся тут же ответственный секретарь редакции Николай Бархов — человек спокойный, уравновешенный.
— Лирикам, Борис Яковлевич, — примирительно сказал он, обращаясь к редактору, — свойственны порой подобные [16] просмотры. Но ничего. Если позволите, то мы с автором подработаем начало...
И мы действительно тут же написали новую строфу, внесли исправления и в другие строки; стихи мои пошли в следующем же номере многотиражки. Кстати, редактор заверстал их на первой полосе, колонкой справа. На этом месте потом стали публиковаться стихи и других авторов — курсанта Константина Малахова и врача Леонида Попова. И дело было вовсе не в каких-то особых поэтических достоинствах подобных военкоровских выступлений, а прежде всего в созвучии тому, чем жил весь состав, все подразделения авиашколы. Некоторые строчки из таких немудрящих стишат «Контакт» использовал и при издании плакатов-листовок, которые вывешивались потом на стенах ангаров, в помещениях, где перед полетами собирался летный и технический состав, курсанты, слушатели.
И надо заметить, иные из них запоминались надолго. В этой связи хочется рассказать о таком случае. Жарким августовским днем 1942 года журналистская фронтовая тропа привела меня на полевой аэродром под Сталинград, где базировалась авиагруппа, которой командовал подполковник И. С. Полбин. В разговоре выяснилось, что мы с подполковником в один и тот же год закончили Оренбургскую авиашколу; он учился в первой курсантской бригаде, а я — во второй, слушательской. Как водится в таких случаях, припомнили некоторых преподавателей и летчиков-инструкторов, аэродромы, с которых летали. И «Контакт», разумеется. И вдруг Полбин процитировал:
Технику нашу неЧто и говорить, было несказанно приятно услышать в приволжской степи, грохотавшей ожесточенными боями, эти незамысловатые строки, когда-то, на заре летной юности, коллективно рожденные нами, школьными военкорами. Важно было и то, что «контактовские» строки и по сей день находятся у летчиков на вооружении.
Но вернемся снова к «Контакту». Его редакторский [17] коллектив внимательно работал с авторским активом. «Каждый ударник — военкор; каждый военкор — ударник» — такой девиз был золотыми буквами начертан на первой странице именных — с личными фотографиями — блокнотах, подаренных редакцией многотиражки тем, кто зарекомендовал себя на ее страницах дельными выступлениями, нашедшими живой отклик у читателей. Раз, а то и дважды в месяц Б. Я. Коссов собирал нас, актив газеты, чтобы сообща обсудить уже напечатанное, рассказать. о планах следующих номеров, посоветоваться о новых темах и тех вопросах, которые следовало бы поднять «Контакту». Иногда на подобных летучках разгорались жаркие дебаты, и это, думается, служило лучшим доказательством того, сколь близко к сердцу принимал каждый из военкоров повседневную работу газеты.
Подчас эта работа даже несколько выходила за обычные рамки. Тридцать первый год, как известно, для нашего Воздушного Флота был примечателен тем, что над ним взял шефство Ленинский комсомол. По всей стране прокатился тогда боевой клич: «Комсомолец, на самолет!» И вот, помнится, военкоровский актив «Контакта» предложил провести в первомайский праздник никогда еще раньше не практиковавшийся устный выпуск многотиражки, как бы вынести ее на улицы Оренбурга, к молодежи города. Командование и школьное партийное бюро поддержали нашу инициативу. Для этой цели «Контакту» даже выделили грузовик. Обклеив его борта экземплярами праздничного номера газеты, мы, военкоры, весь день разъезжали по Оренбургу, его бульварам и паркам — там, где собралась молодежь, — и хором провозглашали стихотворные призывы поступать в авиационные школы, любить советский Воздушный Флот.
Вслед за Первомаем пришло лето, и начались те интенсивные — от зари до зари — полеты, о которых нам говорили еще прошлой осенью. Все учебные бригады выехали на аэродромы; в город люди, да и то далеко не все, попадали редко — раз в две-три недели. А как же с «Контактом»? Он по-прежнему выходил регулярно, и даже увеличенным тиражом. Материал для газеты военкоры направляли служебной почтой, оказиями, или же отдавали прямо в руки редактору — Б. Я. Коссов обязательно хоть раз в неделю, но приезжал на полевые аэродромы, встречался с авторами многотиражки. [18]
Наш, слушательский, курс располагался на Четверке — полевой площадке № 4. До города — два десятка километров. Вокруг, куда ни кинь взгляд, — степь. И среди этой голой равнины — самолетная стоянка да несколько продуваемых ветром бараков, навес, где поочередно, в зависимости от плановой таблицы полетов, мы завтракали, обедали и ужинали; палатки обслуживающего подразделения и караула — вот и вся Четверка. Воду для нас привозили в автоцистернах с Донгуза и в бочках из ближайших степных колодцев.
Подъем — в три ноль-ноль. К пяти утра, когда стартовали, солнце уже начинало припекать, да так, что сквозь накинутый на тело легкий комбинезон тебя словно бы прокалывало тысячами раскаленных иголок. Одно спасение — поскорее взлететь. Там, на высоте в две-три тысячи метров, прохладно. Уходили по маршрутам, в зоны воздушных стрельб, на полигон. Примерно с полудня на Четверке все затихало: в самую жару, а она в иной день доходила до 35–40 градусов, не летали. К вечеру же на самолетной стоянке вновь вскипали звуки запускаемых моторов. А когда потухающий диск солнца закатывался за горизонт и на землю по-южному быстро спускалась темнота, звучал сигнал отбоя. И хотя далеко не всегда хватало этих нескольких часов душной ночи для полного отдыха — в три ноль-ноль подъем; у курсантов снова начинался очередной напряжённейший летный день, И так каждый раз.
В августе 1931 года наша авиашкола торжественно отметила свой десятилетний юбилей, ставший праздником для всего города. Он усилил то приподнятое настроение, которое жило в душе каждого из нас — уже близким был выпуск, присвоение летного звания и новые назначения на службу. Пошивочные мастерские Оренбурга едва справлялись с заказами: всем выпускникам — и курсантам, и слушателям — шили новое обмундирование. Скоро, надев белые рубашки с галстуками, синие френчи с голубыми петлицами и «воронами» на левых рукавах, мы, бывшие взводные и ротные командиры — пехотинцы, артиллеристы, саперы, кавалеристы, связисты, — станем летчиками-наблюдателями и разлетимся по авиационным гарнизонам, как разлетятся и наши однополчане — курсанты первой бригады, получившие квалификацию военных летчиков. [19]
IV
В приказе о назначениях по Военно-Воздушным Силам молодых летчиков и летнабов против моей фамилии значилось: «2-й отдельный Красноуральский авиационный отряд». Где он базируется? Ответ напрашивался сам собой: конечно же в Уральском военном округе. А это совсем неплохо: Урал — край хотя и суровый, но в то же время и интересный. Да и будущее у него, судя по всему, большое.
Однако на проверку оказалось, что ехать мне надо под Ленинград, в знакомую уже Гатчину. А Красноуральским отряд назывался потому, что его самолеты построили на свои средства шефы — рабочие только что вступившего в строй неподалеку от знаменитой горы Благодать крупного центра цветной металлургии города Красноуральска.
Главным предназначением 2-го отдельного Красноуральского авиаотряда являлась корректировка артиллерийского огня. А из этого вытекало, что первая моя военная специальность командира-артиллериста получит дальнейшее развитие на новой, уже авиационной основе. Подумалось: «Что ж, кадровики поступили разумно, направив меня именно в этот отряд. Ведь выполнять подобную работу — держать связь с артиллерией — должен прежде всего артиллерист».
По боевому расчету меня включили в экипаж командира звена Федора Хатминского — худощавого, подвижного человека с выразительным лицом, очень похожего на цыгана. Поговаривали, что так оно и есть. К тому же и нрава Хатминский был веселого, озорного. Понадобилось, к примеру, немало времени для того, чтобы привыкнуть хотя бы к его манере привлекать внимание в воздухе пронзительным свистом, перекрывавшим даже рокот мотора. Но при всем том комзвена был исключительно сердечным человеком; вводил в строй молодых авиаторов умело, последовательно, тактично разбирая ошибки, терпеливо разъясняя причины их появления.
В один из пасмурных, нелетных дней комиссар отряда [20] разрешил мне съездить в Ленинград, побывать в «Звездочке». Как потом выяснилось, он тоже нет-нет да и пописывал в окружную или бригадную газету. Поэтому ему было понятно мое желание восстановить в свое время прерванные стечением обстоятельств связи с этой редакцией. К тому времени прошло уже года полтора с момента моего последнего посещения редакции «Звездочки». В ней появилось немало новых сотрудников. Но и прежние отнюдь не сразу признали в бродившем по прокуренным комнаткам авиаторе того курсанта-артиллериста, что приходил сюда в своей длинной шинели, остро пахнувшей конским потом. А узнав, торжественно повели к редактору. Тот, встав из-за стола, пожал руку, поздравил с новой армейской специальностью. Сразу же заметил:
— Авиации в нашем округе становится все больше. Вот почему мы весьма довольны, что с этого дня в таком крупном авиагарнизоне, как Гатчинский, будет служить уже знакомый нам, некогда очень активный наш военкор.
Тут же определились первые задания, были намечены темы, требующие своей разработки. Попутно редактор поделился и новостью: начал выходить литературный журнал «Залп» — орган Ленинградского отделения литературного объединения Красной Армии и Флота. Его весьма интересуют авторы из войск.
— Поэтов там с избытком, — посетовал он, — а вот на прозаиков — голод. Не попробовать ли вам написать для «Залпа» очерк или даже рассказ?
Что ж, попытка не пытка. Взялся за рассказ. Написал за две ночи. Назвал коротко — «Воля». Речь в нем шла о самообладании авиатехника, с честью вышедшего из почти безвыходного трагического положения, создавшегося во время полета. К удивлению, «Залп» напечатал это отнюдь не блиставшее литературными достоинствами произведение. Видимо, просто редакционный портфель его был действительно не богат.
Этот номер журнала читали всем отрядом. В персонажах рассказа некоторые подмечали черточки, присущие многим из тех, кто находился рядом, — командиру отряда Владимиру Аладинскому, человеку требовательному, несколько суховатому, но в то же время и доброму; Филарету Богданову — начальнику штаба, отлично знающему штурманское дело; добродушному, покладистому командиру звена Николаю Оленеву и другим авиаторам. А в главном [21] герое многим виделся Виктор Баюков — техник звена, человек смелый и находчивый.
Разубедить товарищей в том, что это не совсем так, оказалось трудно, ибо действительно рассказ густо населяли люди, которых я писал, что называется, с натуры, правда подчас додумывая: а как бы они поступили, попав в обстановку, схожую с сюжетной канвой рассказа? Это было и хорошо и плохо: с одной стороны, удалось достичь определенной достоверности в написанном, но, с другой, вероятно, следовало бы придать рассказу большие литературные обобщения.
Но как бы там ни было, увидеть эту работу опубликованной на страницах журнала, а затем и в небольшом сборнике «Военлеты» оказалось весьма приятно. Окрепла вера в свои силы и возможности.
Нас, военкоров гатчинской авиабригады, объединяла не только общая влюбленность в нелегкое дело журналистики, но и сплачивала организованная по инициативе редактора бригадной многотиражки старшего политрука В. П. Московского гарнизонным Домом Красной Армии литературная группа. Кстати, попасть в нее было далеко не просто: от каждого вступающего требовалось помимо заметок, корреспонденции, стихов или новелл представить служебную характеристику, где отмечалось, насколько ее владелец успевает в летном деле, как у него обстоит дело с выполнением партийных или комсомольских поручений. Занятия в группе проводились по вечерам, два раза в неделю. Разбирали творчество каждого придирчиво, строго. Но советы — дельные, доброжелательные — помогали. Мы перенимали опыт, учились друг у друга.
Как-то раз на суд группы, собравшейся, как обычно, в комнате на втором этаже возле гарнизонной библиотеки, поступил и мой очерк об одном из авиаторов бригады — Дмитрии Мухине, человеке интересной судьбы. Сын донецкого шахтера, в годы гражданской войны он был воспитанником буденновского полка, в эскадрилье считался передовым воином. В Оренбургской авиашколе мы учились на одном курсе, но в разных отделениях. Вместе приехали в Гатчину, одновременно входили в строй. Очерк группе понравился, хотя в мой адрес и был высказан целый ряд замечаний. Учтя их при переработке, я послал его в редакцию окружной газеты. Через несколько дней очерк появился на ее страницах. [22]
Наряду с публикациями в многотиражной и окружной газетах я в ту пору начал предпринимать робкие попытки наладить связь с центральной военной прессой. Так, когда наш авиаотряд перебазировался с Гатчинского аэродрома под Лугу, мною были направлены несколько материалов в журнал «Вестник Воздушного Флота» и в «Артиллерийский журнал». Тема их — корректировка артиллерийской стрельбы с воздуха. К великой моей радости, они были опубликованы. Осмелев, я обратил свой взор и на столичную «Красную звезду».
Отдел боевой подготовки этого центрального органа, начав получать корреспонденции с полевого аэродрома из-под Луги, быстро установил связь с новым военкором. Тем более что тот давал материалы, публиковавшиеся газетой и по другим отделам: очерки о передовых летчиках, коротенькие рассказы на авиационную тему. Примерно раз в полтора-два месяца из Москвы в нашу сельскую местность начал приходить объемистый пакет: «Красная звезда» присылала мне отпечатанный на ротаторе тематический план с пометками на полях о желании получить такой материал именно от адресата.
В ту пору основное внимание газета уделяла вопросам овладения техникой, углубления военно-технических знаний бойцов и командиров всех родов войск, и в первую очередь бронетанковых и авиации. «Красная звезда» широко информировала своих читателей о новых образцах вооружения, рассказывала о проблемах военного искусства в эпоху современных войн. Широко пропагандировался опыт овладения техникой передовыми воинами. «Считать секунды», «Каждый снаряд — в цель», «Шире и глубже личный показ», «С новой техникой работать по-новому» — таковы были заголовки статей в газете. Лозунг партии: «Кадры, овладевшие техникой, решают все!» — стал в то время ведущим, определяющим деятельность командиров всех степеней, политработников, партийных и комсомольских организаций. «Красная звезда» повседневно раскрывала его сущность, рассказывала, как он претворяется в жизнь. Редакция нацеливала своих военкоров на то, чтобы они центральными фигурами своих корреспонденции выставляли бойцов, командиров и политработников, всесторонне подготовленных, знающих технику и умеющих обращаться с ней в любой обстановке.
Обычно, получив подобное задание от редакции, я, как [23] правило, тут же шел к секретарю партийного бюро Петру Лаврову посоветоваться, как лучше реализовать намеченное, о ком из авиаторов следовало бы написать в газету. И надо сказать, что на протяжении всей своей военкоровской деятельности — а она до перехода на штатную журналистскую работу в общей сложности длилась около полутора десятков лет — я встречал поддержку как со стороны командования и партийных организаций, так и от однополчан. Раскрыв свежий номер газеты и увидев заметку, подписанную знакомой им фамилией, они вместе с автором радовались или, напротив, огорчались, если по каким-либо причинам корреспонденция, посланная в редакцию, оказывалась не напечатанной. Товарищи охотно подсказывали мне новые темы, давали советы, а если что-либо из написанного им не нравилось — говорили о том прямо, без обиняков. Так жизнь учила: военкор всегда на виду, авторитет его выступлений в печати высок лишь тогда, когда сам он во всем является примером.
Припоминая ту пору — тридцатые годы, 2-й Красноуральский авиаотряд, — без ложной скромности хочется отметить, что военкоровские успехи мои самым непосредственным образом сочетались с успехами в летной службе. Да и как можно было писать в газету о том, чего как следует не знаешь; как можно оценивать в печати успехи других, рассказывать об их опыте, не умея добиваться того сам! Вот и приходилось, что называется, работать за двоих. Друзья, бывало, в свободные часы отправлялись на рыбалку — благо неподалеку от аэродрома были прекрасные озера — на охоту или по грибы — лес-то рядышком, — а я садился за письменный стол, чтобы еще раз проштудировать какой-нибудь вопрос по специальности. И так всякий раз, даже в праздники и во время отпуска.
V
...Тридцатые годы для нас, авиаторов, были удивительно интересными — отечественный воздушный флот рос и совершенствовался с каждым днем. В небе становилось все [24] больше невиданных доселе самолетов: двухмоторных ТБ-1 и Р-6, четырехмоторных ТБ-3. Огромные, цельнометаллические, они нередко проплывали и мимо нашего аэродрома, направляясь в свои многочасовые полеты по дальним маршрутам. На летно-тактических учениях мы видели и новые легкие бомбардировщики, штурмовики. А летчики-истребители стали летать на более скоростных и маневренных машинах И-5.
Перевооружился и наш 2-й Красноуральский авиаотряд — нас укомплектовали самолетами Р-5. Первую такую машину с одного из авиазаводов мы привели вместе с новым командиром отряда Михаилом Котельниковым — коренастым, крепко сбитым человеком, с чуточку косящими крупными карими глазами. Дело происходило весной, шли на высоте около трех тысяч метров. Видимость прекрасная — внизу нежно зеленели поля и леса, кое-где прорезаемые извилинами речушек. В открытую, ниже плеч, кабину врывались встречные потоки тугого воздуха, приятно холодившие лицо.
До сих пор на Р-1 мы летали без парашютов. Теперь же их полагалось иметь с собой всегда. И вовсе не потому, что новые самолеты были менее надежными. Обязательное включение парашютов в летное снаряжение являлось одним из наглядных примеров постоянной заботы нашей партии, всего народа о кадрах Воздушного Флота.
Но, признаться, на первых порах, пока к парашютам еще не привыкли, у некоторых авиаторов подчас возникала повышенная настороженность к любой мелочи, случающейся в воздухе. Чихнет, к примеру, в полете раз-другой мотор, а излишне нервный пилот уже начинает думать: не пора ли покидать машину? Попадет самолет в облако — и обманчивые чувства потери пространственной ориентировки вновь приводят его мысли к спасительному парашюту. Но подобная неуверенность — и далеко, разумеется, не у всех — длилась недолго, к парашюту скоро привыкли, а начав выполнять учебные прыжки, и вовсе полюбили его, как друга.
Первые прыжки с парашютом! Мы, красноуральцы, проводили их под руководством Николая Евдокимова — специально прилетевшего на наш аэродром широко известного в ту пору парашютиста-рекордсмена. Высокий, плечистый, со светлыми, словно бы пшеничными волосами, [25] он перед посадкой в самолет тщательно проверял каждого: как застегнул карабины, на месте ли резинки, стягивающие клапаны ранца, правильно ли лежит в своем гнезде вытяжное кольцо. Один за другим поднимались с ним товарищи по отряду и, оставив самолет над аэродромом, плавно опускались с километровой высоты на соседнее поле, поросшее душистым клевером. Приземлившись, возвращались оттуда на санитарной машине возбужденные, счастливые...
И все же холодок волнения пронизал всего меня, когда подошла очередь надеть два ранца с парашютами — основным и запасным — и направиться к самолету. Придирчиво оглядев мое снаряжение, Николай Евдокимов удовлетворенно кивнул — марш в кабину. Забравшись в У-2, вдруг вспомнил, что ведь хотел же спросить, как при прыжке нужно браться за вытяжное кольцо: положив руку под лямку запасного парашюта или, наоборот, держа ее сверху? Однако самолет, застрекотав мотором, уже устремился на взлет. И пока шел набор высоты, в мозгу все время гнездилась одна-единственная мысль: как поступить с лямкой, куда руку — на нее или под нее?
Когда наступил момент прыгать, я по сигналу инструктора осторожно вылез из кабины, встал на крыло. И тут только вспомнил то, чему учили: удобнее, разумеется, держать руку под лямкой. Так и сделал. Взялся за кольцо. Глянул вниз. Батюшки, какая высота! Невольно сделал шаг назад, к кабине. Это не укрылось от инструктора.
— Пошел! — убирая газ, ободряюще дотронулся он до моего плеча.
Разжав левую руку, оттолкнулся от борта машины и навзничь упал в пустоту. Досчитав до трех, сильно дернул за вытяжное кольцо. Проваливаясь все дальше в тугую пустоту, почувствовал страх: почему парашют не раскрывается? Рука непроизвольно стала шарить по ранцу запасного. И тут сильный динамический рывок поставил все на свои места. Свист ветра в ушах прекратился, наступила тишина. И в ней гулко, казалось, слышное повсюду, колотилось сердце, еще не оправившееся от напряжения. Захотелось петь. Покачиваясь в теплом вечернем воздухе под широко надувшимся шелковым куполом и действительно распевая какую-то песенку, я плавно опускался на то же самое клеверное поле. [26]
Многое из подмеченного и перечувствованного на первых прыжках вошло затем в корреспонденции для «Красной звезды» и в очерки, опубликованные «Залпом».
А вскоре меня вызвали в Москву, в политуправление Военно-Воздушных Сил, получать Почетную грамоту за активную военкоровскую работу. Политуправление ВВС размещалось в ту пору на улице Степана Разина. Пришлось долго бродить по его узеньким коридорам и лестничкам, пока не нашел нужную комнату. Там мне вручили фотоаппарат с треногой и отпечатанную в несколько красок грамоту. Что и говорить, приятно было получить все это, да еще в день, совпавший с торжественной встречей участников челюскинской эпопеи.
Сердце взыграло: как же так, быть рядом и не попасть на это торжество, к тому же связанное с авиацией? С грамотой, свернутой в трубочку, и премиальным фотоаппаратом мне всеми правдами и неправдами все-таки удалось пройти через строгие милицейские кордоны на Красную площадь. И еще удача: в момент движения кортежа увитых цветами машин почти рядом со мной проехал открытый автомобиль, в котором находился О. Ю. Шмидт. Слева от него сидел председатель правительственной комиссии по спасению челюскинцев В. В. Куйбышев, а справа — Николай Каманин, армейский летчик с Дальнего Востока, участник спасения экспедиции.
И сколько было расспросов, когда, возвратившись из Москвы, я поведал товарищам о встрече героев-челюскинцев! О митинге на Красной площади, о том, как над Кремлем величественно проплыл восьмимоторный самолет-гигант «Максим Горький» и с его борта донеслась мелодия авиационного марша «Все выше и выше»...
Да, техническая оснащенность авиации росла. Росли и ее люди. Это ощущалось даже в нашем 2-м Красноуральском. Ушли с большим повышением по службе В. Аладинский и М. Котельников, отряд возглавил Н. Науменко. Новые обязанности пришлось исполнять и мне — назначили начальником штаба. Свободного времени становилось меньше, выкраивать из него часы для военкоровской работы было все сложнее. Но оставить любимое увлечение было уже невозможно — оно прочно вошло в плоть и кровь, стало повседневной потребностью, второй жизнью, столь же необходимой, как полеты, как воздух! [27]
VI
...38-я скоростная бомбардировочная авиационная эскадрилья — так называлась часть, куда привело меня новое назначение. Все тут оказалось внове: похожие на лебедей красавцы самолеты СБ; простиравшиеся до горизонта неоглядные донские степи; старый казачий город с золотоглавым кафедральным собором на горе, у подножия которой и раскинулся аэродром. Яркое солнце, по-южному теплая погода, пышная зелень настраивали на благодушный лад — гарнизон отличный, не чета тому, лесисто-болотистому, из которого приехал, Надо поскорее устраиваться с жильем и браться за дело.
— Думаю, начальник штаба, квартирный вопрос пока отложим, — сказал в ответ на мое представление комэск Вячеслав Мамаков, — поживете у меня, а там видно будет...
Внешне командир 38-й напоминал Федора Хатминского из 2-го Красноуральского. Примерно такие же смоляные вьющиеся волосы, смугловатое открытое лицо с живыми глазами. Только ростом комэск пониже Хатминского да в плечах пошире. Он быстро ввел в курс: эскадрилья заканчивает получение на авиационном заводе новых самолетов; через неделю-полторы поэшелонно должен начаться перелет на Дальний Восток, в Приморье. Какой уж тут квартирный вопрос!
Дни заполнились непрерывными хлопотами. С раннего утра — тренировочные полеты перед дальним маршрутом. Ведь придется покрыть расстояние примерно в десять тысяч километров! Поэтому экипажам просто необходимо слетаться в походном строю. С полудня до вечера — работа в штабе, решение десятков вопросов, связанных с перебазированием. А вечерами — комплектование летных эшелонов в зависимости от степени выучки экипажей, состояния материальной части. На отдых, вернее, на чуткий, беспокойный сон — всего пять-шесть часов.
С вполне понятным волнением отправлялся я в первый тренировочный полет на СБ. В то время эти самолеты [28] представляли собой один из лучших образцов отечественной авиационной техники: двухмоторные, цельнометаллические, с тремя кабинами, прикрытыми от потоков воздуха прозрачными «фонарями», — для летчика, штурмана и стрелка-радиста. Окрашенные в светлую — под цвет белокипенных облаков — краску, в полете эти машины с убранным шасси и широко распростертыми крыльями очень походили на лебедей, свободно парящих в синем небе.
Подошло время прокладывать предстоящий маршрут на картах. Каждый авиатор превратился в эдакого портного, выкраивающего из тщательно склеенных десятикилометровок длиннющие полосы. После разметки предстоящего пути — контрольных ориентиров, времени полета, компасных курсов, аэродромов, запасных посадочных площадок — полосы эти, длиной до двух десятков метров, тщательно укладывались. Да так, чтобы пользоваться ими в полете было удобно.
Работу эту экипажи выполняли под наблюдением инспекторов-штурманов Героя Советского Союза Г. М. Прокофьева, недавно удостоенного этого высокого звания за подвиг в испанском небе, и И. П. Селиванова — моего однокашника по Оренбургской авиашколе, тоже вскоре награжденного Золотой Звездой Героя за такие же заслуги. Нужно ли говорить, с каким старанием мы выполняли все их советы и рекомендации!
Весь маршрут с берегов Дона до Приморья разбили на этапы с таким расчетом, чтобы каждый из них преодолевать лишь с одной-двумя посадками для дозаправки горючим. И — в путь.
Летели быстро. Первое приземление — на одном из приволжских аэродромов. Вторая посадка — в Оренбурге, на хорошо знакомом мне школьном летном поле. И до чего же было приятно оглядеться вокруг, пока из крутобоких автозаправщиков в опустевшие самолетные баки перекачивалось горючее!
Хотелось, конечно, проехать в город, повидать прежних знакомых. Но, едва перекусив, экипажи разошлись по машинам — за оставшееся светлое время следовало, обогнув Уральский хребет, достичь заданного района, где намечалась ночевка. Единственно, с чем удалось соприкоснуться за эти короткие часы, и совсем нежданно, — с «Контактом». Да-да, на витрине, в тамбуре летной столовой, [29] висели, правда не свежие, а еще августовские, номера этой дорогой мне многотиражки.
На первой полосе одного из них был напечатан портрет В. П. Чкалова, а рядом, под крупно набранным заголовком: «Учитесь отлично, учите и воспитывайте отличных летчиков», — его письмо-обращение к курсантам и преподавателям Оренбургской авиашколы, написанное им после перелета через Северный полюс в Америку. В другом номере «Контакт» опубликовал подобное же письмо М. М. Громова — командира экипажа еще одного АНТ-25, выполнившего перелет в США через Арктику.
«Контакт» — четырехполоска небольшая; удалось, оставив чуть раньше других обеденный стол, прочитать оба номера, статьи которых рассказывали о повседневной жизни школы. Со страниц многотиражки как бы пахнуло тем, что было пережито в свое время. И невольно подумалось: не будь наш перелет окружен таинственностью — «никому ни слова», как предупреждал комэск, — следовало бы написать в «Контакт» заметку о том, как наша эскадрилья, в которой служат бывшие курсанты школы, осваивает новую технику.
...Итак, вот он, конечный пункт нашего маршрута. Вокруг — густо поросшие лесами вершины горного массива Сихотэ-Алиня. До железнодорожной магистрали на Владивосток по грунтовке, вьющейся среди сопок и распадков, — свыше сотни километров; до Тихоокеанского побережья — полчаса лёта над горным безлюдьем. Гарнизон нашей эскадрильи, как и других частей формируемого авиасоединения, еще продолжал строиться. На первых порах мы разместились в двух больших палатках. Но вот-вот должно было похолодать, поэтому все свободное от полетов время у нас поглощали субботники и воскресники по завершению строительства казармы и жилых домов.
Работая дружно, споро, мы до холодов и снегопадов успели сделать все — оборудовали самолетные стоянки, возвели возле них щитовые домики для летного и технического состава, завершили строительство казармы и нескольких двухэтажных домов для семей авиаторов. Словом, обстроились и приступили к повседневной летной учебе.
И вот тут заскучавшее военкоровское перо потянулось к бумаге. Но возник вопрос; куда писать? В центральную печать? Но ведь пока письмо дойдет до «Красной звезды [30] «, минет чуть ли не две недели. К тому же если твой материал сразу и напечатают, то газету все равно раньше чем опять-таки через две-три недели не увидишь. Какая же это будет военкоровская оперативность? Значит, остается единственное — корреспондировать в Хабаровск, в окружную газету «Тревога». Так и поступил. Правда, авиационная тематика в окружной газете, как и в других органах красноармейской печати той поры, рассчитанных прежде всего на рядовых бойцов и младших командиров, считалась не слишком актуальной. Поэтому мои материалы публиковались не часто, что, с одной стороны, было не так уж и плохо: к тому времени мне поручили исполнять обязанности начальника оперативного отдела бригады, так что свободные часы стали большой редкостью. А тут еще командир бригады, словно наперед зная о скорых событиях на озере Хасан, в которых мы примем самое непосредственное участие, настоятельно требовал поспешать с боевой подготовкой: проводил летно-тактические учения, проверял групповую слаженность, умение бомбить с применением противозенитного маневра. Разработка же этих учений как раз и входила в сферу деятельности оперативного отдела нашего штаба.
В последний день июля 1938 года в гарнизонах Приморья прозвучал сигнал боевой тревоги — наши сухопутные войска и авиачасти, а также Тихоокеанский флот изготовились к отражению вооруженной провокации японских милитаристов в районе озера Хасан.
Неспокойно на границе в общей сложности было около двух недель — грохотала артиллерия, гудели моторы танков и самолетов. Кульминацией боев стало 6 августа, когда во второй половине дня многочисленные эскадрильи бомбардировщиков, предваряя атаку пехоты и танков, прошли над позициями японских войск. В массированном ударе с воздуха эшелоны ТБ-3 играли роль главной ударной силы, сбрасывая на противника крупные бомбы — весом до тонны. Вскоре захватчики были разгромлены и полностью изгнаны с нашей земли.
В период военного конфликта окружная газета «Тревога» изо дня в день публиковала очерки об отличившихся в боях. Две-три зарисовки об авиаторах, летавших на ТБ-3, послал в редакцию и я.
Печатала материалы о героях Хасана и «Красная звезда». Читая их, я понимал: газета имеет в наших краях [31] своих постоянных корреспондентов. Вот бы повидаться с кем-либо из них! Но там, в Приморье, сделать этого не удалось; перезнакомились мы позднее, в Москве, незадолго до начала Великой Отечественной войны.
Накануне двадцать первой годовщины Великого Октября коммунисты штаба бригады приняли меня кандидатом в члены партии. А примерно через месяц — вызов во Владивосток, на заседание партийной комиссии, которая должна была утвердить первичное решение бригадных коммунистов.
Ехал с вполне понятным волнением. Ведь здесь, во Владивостоке, почти три десятка лет назад я появился на свет. И вот теперь родной город как бы давал мне вторую жизнь — в нем я стану коммунистом.
VII
...Сколько полузабытого, а подчас, казалось, и вовсе стершегося из памяти нахлынуло на меня, когда после заседания партийной комиссии, утвердившей решение коммунистов нашей бригады, я из конца в конец прошагал по бывшей Светланской улице, нашел двухэтажный домишко во флотском городке, где жил до отъезда из Владивостока. На рейде Золотого Рога красовались боевые корабли, но уже иных очертаний, нежели запомнившиеся с детства высокотрубный крейсер «Аскольд» или приземистый миноносец «Стерегущий». И вспомнилось: когда на эскадре вызванивали утренние склянки и экипажи выстраивались на палубах к подъему флага российского флота, белое полотнище с нарисованными на нем по диагонали синим карандашом полосами поднимали на крыше угольного сарая и мы, ребятня нашего двора.
Хотелось побыть в родных местах подольше, но служба требовала скорейшего возвращения в часть. Пообещал себе: в очередной отпуск обязательно заеду сюда на недельку-другую. [32] Но, забегая вперед, скажу, что ничего из этой задумки не получилось. Более того, едва вернувшись в штаб, был тут. же вызван к комбригу С. К. Горюнову.
— О переезде в Европу хлопотали? — спросил тот, держа в руках какие-то бумаги.
В Европу? Не сразу дошло, что так на Дальнем Востоке говорили тогда о воинских гарнизонах, расположенных в европейской части Советского Союза. Ответил, по-прежнему ничего не понимая:
— Никак нет, не хлопотал...
— Жаль расставаться, — сказал командир бригады. — Но приказ есть приказ. Нате-ка читайте.
В одной из бумаг, которые он мне протянул, говорилось о зачислении меня слушателем заочного отделения командного факультета Военно-воздушной академии имени Н. Е. Жуковского. Другая предписывала убыть к новому месту службы — на Украину, в Мелитопольское авиационное училище на должность старшего преподавателя тактики...
Итак, Мелитополь, новая работа, новые трудности. Припоминая минувшее, невольно удивляешься, как на все хватало тогда времени: далеко не малая почасовая преподавательская нагрузка, интенсивные полеты, общественные обязанности, заочная учеба в академии, да еще и литературные увлечения. Подмечал: военкоровская работа начинает постепенно занимать в жизни все большее место. А тут еще поездка на учебные сборы в академию позволила восстановить прежние связи с редакцией «Красной звезды», завязать новые — с газетой для младшего командного состава «Боевая подготовка», сотрудники которой — экспансивный Илья Пеккерман и педантичный Михаил Черных — часто присылали мне задания на очередную статью, раскрывающую особенности работы младших командиров различных воинских квалификаций; от меня ждали корреспонденции о воздушных стрелках-бомбардирах, механиках и мотористах.
В повседневных служебных трудах и военкоровских заботах время летело быстро. И наступил день, когда в учебно-летном отделе нашего училища состоялось собрание партийной организации, которая, посчитав кандидатский стаж исчерпанным, приняла меня в члены партии. Получая партийный билет из рук комиссара училища В. Широкова, я дал слово достойно пронести через всю [33] жизнь гордое звание коммуниста, быть, как и положено члену ленинской партии, всегда впереди, там, где труднее.
Подошло лето, а вместе с ним и горячая пора — экзаменационная, сессия в училище. Занят, был с утра до вечера, тут уж не до военкоровской работы. И вдруг именно в эти напряженные дни из «Красной звезды» пришло письмо — меня спрашивали, не возникнет ли желание перейти в газету. Предложение обрадовало несказанно. Но и заставило задуматься. А как же академия, полеты? К этому прибавилась и неуверенность: а справлюсь ли? Ведь одно дело быть военкором, а вот штатным работником... Написал о своих колебаниях в редакцию, попросил: надо бы вначале попробовать, а потом уж и решать. Довод, видимо, убедил: через несколько месяцев последовало распоряжение о моей командировке в «Красную звезду» на стажировку. Так поздней осенью 1940 года в уютном трехэтажном домике по улице Чехова появился новый сотрудник.
Встретили меня дружелюбно, разместили в гостинице, познакомили с коллективом редакции. Стажировку проходил в отделе боевой подготовки, который в ту пору возглавлял полковник П. П. Ризин, в прошлом общевойсковой командир. Кроме него в отделе трудились и специалисты других направлений. Так, Иван Хитров, Викентий Дерман, Борис Король и Борис Глебов занимались стрелковыми войсками; Петр Коломейцев и Павел Слесарев вели танковую тему; Сергей Смирнов и Сергей Сапиго поднимали вопросы артиллерии; на долю же Сергея Рыбакова и мою возложили все, связанное с авиацией, с летным делом.
Что приходилось делать в период стажировки? Да все, что входило в обязанность штатного литературного сотрудника, — писать передовые статьи, организовывать и править авторские материалы, ездить в войска, дежурить в секретариате. Вряд ли нужно говорить о том, что далеко не все шло у меня гладко. Сколько огорчений приносили, к примеру, часы, проведенные за одним письменным столом со Львом Ишем — литературным редактором боевого отдела! Подготовишь, бывало, свою или авторскую корреспонденцию, а Павел Петрович Ризин, пробежав ее глазами, всякий раз направляет материал на правку. И вот Лева Иш, молодой, смешливый, но исключительно толковый, [34] литературно одаренный человек, на глазах начинает кромсать эту твою корреспонденцию. Вскипаешь в душе, но тут же воочию убеждаешься, что все по делу; лишние слова — долой, неудачные — заменить другими, более отвечающими смыслу написанного. Попутно Лева еще и поясняет, почему он делает то или другое исправление. Следует сказать, что эти его наглядные «уроки правки» во многом пригодились мне потом, в дальнейшей корреспондентской работе.
Входить в строй военкору-стажеру помогали не только «боевики», но и все краснозвездовцы. После посещения других отделов яснее представилась вся многообразность задач, решаемых газетой. А типография — наборный цех с мерно жужжащими линотипами и блестящими талерами для верстки полос, стереотипный и ротационный цеха — наглядно показывала, как написанная тобою строка преобразуется в металл и, приумноженная в сотни тысяч раз, уходит к читателям. Беседы и встречи с рабочими-полиграфистами, с сотрудниками разных отделов дали возможность более отчетливо уяснить свое место, свою роль в редакционном коллективе, работавшим напряженно, деловито, увлеченно.
В период стажировки мне вместе с разъездным корреспондентом полковым комиссаром А. Амелиным и фотокорреспондентом М. Бернштейном, веселым, добродушным, никогда не унывавшим человеком, пришлось побывать на учениях в столь хорошо знакомом по прежней службе Ленинградском военном округе. Наша задача заключалась в том, чтобы оперативно — в номер — передавать информационные корреспонденции о ходе учений, а затем — отчет о разборе.
Многое дала мне эта поездка. А главное — показала, что военный журналист, а тем более представляющий такой авторитетный в Вооруженных Силах печатный орган, как «Красная звезда», должен в любых условиях не теряться, правильно выбирать свое рабочее место, иметь зоркий глаз, быстро отделять главное от второстепенного, каждую корреспонденцию пронизывать той мыслью, которую прежде всего следует донести до читателей. А. Амелин — высокий, сухощавый, порывистый, признанный мастер оперативного репортажа — строил работу нашей группы так, чтобы в течение дня мы обязательно побывали в тех подразделениях, где определялся успех, [35] а также и на командном пункте, чтобы, как пояснял полковой комиссар, «держать руку на пульсе», знать, что происходит и на других участках учений.
И еще одно уяснил при изучении методов работы полкового комиссара Амелина — никакой скованности в беседах с командирами, политработниками, бойцами. Он быстро находил общий язык со всеми, кто оказывался рядом, обильно заполнял блокнот фактами, именами, цифрами. Правда, когда к вечеру, набегавшись на лыжах за наступавшей пехотой, наездившись на бронемашинах, померзнув на огневых позициях артиллеристов, мы наконец усаживались за очередную корреспонденцию — многое, занесенное в блокнот, оказывалось ненужным. Но вместе с тем из этого обилия вдруг прояснялся именно тот факт, которым следовало подкреплять свои журналистские рассуждения.
Были и другие командировки — в авиачасти, расположенные под Орлом и Витебском, в Латвию, на выборы депутатов в органы Советской власти. Одним словом, поручение следовало за поручением. И все-таки особую творческую радость доставила неожиданная публикация подвального очерка о В. П. Чкалове. Случилось так, что статья, посвященная второй годовщине со дня его безвременной гибели, заказанная редакцией тогдашнему главкому Военно-Воздушных Сил П. В. Рычагову, своевременно не была получена: намеченный автор ее, как стало известно, за день-два до этого улетел из Москвы. Что делать? И тут кто-то припомнил: пребывающий в редакции стажер-авиатор служил в Гатчине, где в свое время летал и В. П. Чкалов.
— Знали героя? — спросили меня в секретариате.
— Знал, как и все в бригаде. Встречал его несколько раз на Центральном аэродроме. Перелеты изучал, как штурман...
Словом, ночь и завтрашнее утро мне отпустили для того, чтобы написать нужный газете материал. В три часа дня рукопись следовало сдать ответственному секретарю старшему батальонному комиссару А. Я. Карпову. Смущало многое, и в том числе столь резкий диапазон: предполагалось ведь выступление главкома, а тут под статьей о крупнейшем советском летчике вдруг появится подпись никому неизвестного капитана. Но, собравшись, как говорится, в кулак, очерк все же написал. Утром перепечатали [36] его на машинке, поправили вместе с Львом Ишем. Перепечатали еще раз и за час до срока положили материал на стол ответственного секретаря. А через день, когда его напечатали подвалом на второй полосе, в редакции раздался телефонный звонок: вдова героя-летчика Ольга Эразмовна благодарила за очерк.
Иными вечерами в тесноватых комнатках «боевиков», как, впрочем, и в других отделах, бывало особенно людно: приходили командиры и политработники — авторский актив газеты. Преимущественно это были участники минувших боев на Халхин-Голе, на Карельском перешейке — «Красная звезда» печатала тогда немало материалов, анализировавших приобретенный боевой опыт, ставила принципиально важные вопросы о характере современного боя. И уж кому-кому, как не командирам — общевойсковикам, танкистам, авиаторам, Героям Советского Союза, орденоносцам, — и следовало прежде всего выступать в газете на эти актуальные темы.
Стажировка завершалась. Следовало принимать решение: оставаться войсковым военкором или окончательно стать на журналистский путь? Первые, правда еще робкие, шаги сделаны, а сколь успешными они будут потом? Сомнения, сомнения, сомнения...
Их развеял ответственный редактор полковник Б. А. Болтин. Вызвав меня на заключительную беседу, он прямо спросил:
— Ну как, решили остаться в газете?
— А я подхожу редакции? — вопросом на вопрос ответил я.
— Подходите. Вполне!
Сказал и тем самым словно бы подвел черту под всеми колебаниями. В жизни открывались новые горизонты — меня ожидал беспокойный, каждодневный журналистский труд. [37]