Глава четвертая.

Враг штурмует Севастополь

Ранним утром 1 ноября, уставшие и голодные, мы добрались до аэродрома Нижний Чоргунь. На вопросы об обстановке на фронте и здесь долго не мог получить вразумительных ответов. Неопределенность, сковывающая инициативу, мешающая принять решение на дальнейшие действия, настораживала, внушала тревогу.

Еще будучи в пути, я задавал себе вопрос: куда девались наши войска? Развертывания их на рубежах для боя нигде по пути не наблюдалось, как, впрочем, и движения подразделений или частей по дорогам от Симферополя на Севастополь. А ведь мощная танковая группировка врага, которую накануне обнаружил Стефан Войтенко, вероятно, рвалась от Сак на юг, скоро могла занять Альму, Бахчисарай, а там и... Тяжело было думать!..

Как удалось все же выяснить, 51-я армия отступала к Керчи, а Приморская армия была вынуждена повернуть от Симферополя влево и через горные хребты Яйлы продвигалась к Алуште и Ялте. Тем временем соединения и части морской пехоты и береговой обороны Черноморского флота, взаимодействовавшие с 184-й стрелковой дивизией НКВД, уже были развернуты на заранее подготовленных рубежах. Они-то и встретили огнем передовые подвижные группы противника.

Начались тяжелые бои по отражению первого и, как тогда думалось, последнего штурма Севастополя.

* * *

Аэродром Нижний Чоргунь, расположенный в долине небольшой речушки Черная в 15 — 20 километрах от Севастополя, не имел укрытий для самолетов, не было здесь и естественных условий для их маскировки. Базировалось тут около 30 штурмовиков и истребителей из различных частей и подразделений, а также несколько учебно-тренировочных самолетов. И все они были видны сверху как на ладони. [67]

Старшим здесь был командир 8-го истребительного авиационного полка подполковник К. И. Юмашев. А на полевом аэродроме Байдары обосновался 11-й авиаполк, возглавляемый майором И. М. Рассудковым. В его полку насчитывалось больше 20 самолетов И-5.

Из доклада моего заместителя старшего лейтенанта В. Ф. Пьянова следовало, что весь личный состав авиаэскадрильи прибыл и сейчас почти все люди устанавливают для жилья палатки в одном километре от аэродрома. Остались только летчики и техники трех И-16, готовившихся к боевому вылету, и трех И-15, намеченных к перелету на Кавказ.

— Как на Кавказ? Разве здесь война уже кончилась? — с недоумением задал я вопрос.

Но ответа на него получить не успел — в разговор вмешался подоспевший адъютант эскадрильи капитан Д. Я. Лихацкий:

— Товарищ командир! Вас срочно вызывает начальник штаба полка майор Колосов. Командный пункт полка временно разместился в крайнем доме поселка. Комиссар Пятницкий уже там.

Опять «срочно»! Кажется, это слово совсем перестало выходить из обихода. Но, раз надо... Отдав на ходу необходимые распоряжения, на автостартере, еще не разгруженном после дороги, отправился на командный пункт.

Алексей Михайлович Колосов, тоже переутомленный наверняка бессонной ночью, был предельно конкретен. Проинформировав нас о том, что командир полка находится сейчас на КП ВВС флота в Севастополе, он заслушал каждого командира эскадрильи о состоянии личного состава, самолетов и тут же поставил задачу:

— Так как наземной обороны аэродрома нет, будем до подхода наших войск держать ее своими силами. Днем — только наблюдение, а к ночи технический состав, не занятый обслуживанием самолетов, и младшие специалисты будут занимать позиции, расположение которых передам сегодня вечером через адъютантов эскадрилий.

Далее майор распорядился о том, чтобы все младшие специалисты получили винтовки и гранаты, сообщил, что на каждую эскадрилью выделяется по одному ручному пулемету.

О боевой работе летчиков не сказал ничего, видимо, ждал прибытия командира части с указаниями, полученными в Севастополе. Ограничился лишь общим замечанием: [68]

— Самолетов мало, а летать, вне всякого сомнения, придется с предельным напряжением. Так что готовьте их как можно тщательнее. Потом будет поздно и некогда исправлять недоделки.

— Товарищ майор! Самолетов действительно мало, а мне приказано восемь Ил-2 отправить на Кавказ, как это понимать? — вмешался исполняющий обязанности командира только что сформированного 18-го штурмового авиаполка капитан А. А. Губрий.

— И у меня готовятся к перелету туда же три И-15, — присоединился я.

— Это приказ командующего ВВС флота. Полагаю, что перебазирование связано с тяжелой обстановкой на Керченском полуострове. Но какой бы ни была причина, а все назначенные самолеты 3 ноября должны быть в Анапе, — закончил разговор А. М. Колосов.

Солнце клонилось уже к закату, когда на аэродром прибыл новый командующий ВВС Черноморского флота генерал-майор авиации Н. А. Остряков. До этого Николай Алексеевич служил на Тихоокеанском флоте и назначение на новую должность получил только в конце октября. Многие из нас его ранее лично не знали, но доходили слухи, что он героически сражался в небе Испании, за что имеет государственные награды, обладает ровным характером, выдержкой, внимателен к подчиненным. Теперь нам в этом предстояло убедиться самим.

Командующий объехал стоянки самолетов, побеседовал с летчиками и техниками. А командный состав — от командира эскадрильи и выше — прибыл тем временем на КП 8-го авиаполка на совещание. Собралось больше 20 человек. Вошел генерал Остряков и поздоровался с нами с приветливой улыбкой. Впрочем, улыбка сразу сошла с лица, как только генерал приступил к делу.

— Товарищи, обстановка сложилась очень напряженная, — начал он. — Враг выдвигает из глубины свои танковые и моторизованные части и со дня на день может перейти в наступление, чтобы овладеть Севастополем. Наступают суровые дни испытания как для наших сухопутных войск, так и для авиации.

Он остановился на основных задачах авиации: воздушной разведке, ударах по наземным целям, прикрытии с воздуха Главной базы флота и города Севастополя, кораблей в море. Подчеркнул, что в создавшейся обстановке имеет особое значение воздушная разведка.

— Поэтому, — говорил генерал, — она будет вестись два-три раза в сутки в трех секторах на глубину Алушта — Симферополь — Саки.

Как потом показал весь ход боевых действий, воздушная разведка сыграет немаловажную роль не только при отражении первого штурма врага, но и в обороне Севастополя в целом.

— Сегодня мы имеем 44 истребителя, половина из которых И-5, 18 штурмовиков и 31 лодочный самолет, — вслух подсчитывал генерал наличную технику. — Улетят для действий на керченском направлении 11 самолетов. Значит, останется у нас 82 машины. Прямо скажем, негусто. Да, — задумчиво продолжал он, — номеров полков много, а самолетов мало. Считаю целесообразным укомплектовать самолетами и летчиками в каждом полку по одной-две эскадрильи до полного состава и, оставив необходимый резерв, всех остальных летчиков и техников вместе с управлениями полков эвакуировать на Кавказ. Эскадрильи объединить в две группы: колесных и лодочных самолетов. Прошу присутствующих продумать этот вопрос и потом высказать мнения. У нас возникло немало сложностей, — продолжал генерал, — с базированием колесной авиации. Вероятно, в ближайшие 2 — 3 дня оно не улучшится, хотя на оборудование аэродромов мобилизовано местное население, выделены тыловые подразделения, а работами руководит лично начальник аэродромной службы военинженер 3 ранга Казанский. На Куликовом Поле уже заканчивается разбор трамвайной линии, идущей на Балаклаву. Сложнее на Херсонесе — сплошной камень, а техники мало.

Выступившие поддержали идею объединения наличной авиации в две группы, считая, что в этом случае улучшится управление ими и использование авиации в целом.

В заключение генерал Остряков дал указания о закреплении за каждым самолетом двух-трех летчиков, чтобы напряжение на каждый самолет в сутки составляло 12 — 15 боевых вылетов. Это требовало наладить двух-трехсменное техническое обслуживание самолетов. Кроме того, надо было дооборудовать все И-16 и И-153 специальными устройствами для подвески на каждом из них четырех РС-82, предназначенных для поражения воздушных и наземных целей...

Действительно, напряжение боевых действий нашей авиации с первых дней ноября непрерывно нарастало. [70]

Над аэродромом Нижний Чоргунь постоянно висела пелена пыли от часто взлетавших и садившихся самолетов.

После получения из мастерских одного И-16 в эскадрилье стало две пары «ишачков». Они чаще всего летали на разведку и на сопровождение штурмовиков. Менялись только летчики, самолеты же «отдыхали» лишь в минуты заправки их горючим, пополнения боезапаса.

Героев тех дней — не счесть. Подвиг совершил и мой друг по Ейской школе морских летчиков старший лейтенант Михаил Михайлович Талалаев. В 1934 году мы по спецнабору одновременно поступили в летную школу, вместе проходили курс младшего командира и, сидя в классе за одним столом, зубрили теорию полета. Вместе ходили в увольнение и робко начинали знакомиться с девушками. Тогда каждому из нас стукнуло по 19.

С окончанием школы расстались, я поехал служить на Тихоокеанский флот, а он — на Балтику.

И вот встретились на аэродроме Нижний Чоргунь. Михаил Талалаев летал на Ил-2, и мне хотелось узнать, как ему удалось с летающей лодки МБР-2 пересесть в кабину штурмовика. Хотелось вспомнить и молодость, но напряженная боевая работа долго не оставляла нам свободного времени для разговоров. Вскоре, однако, помог случай.

В один из дней начала ноября 1941 года воздушная разведка обнаружила крупную колонну войск и техники противника, двигавшуюся по дороге от Симферополя на юг. С аэродрома Нижний Чоргунь в воздух поднялись восемь Ил-2. Возглавил их командир эскадрильи капитан И. Ф. Кичигин.

Удар восьмерки «ильюшиных» был внезапным и точным. Но на выходе из пикирования после второй атаки загорелся самолет младшего лейтенанта Н. И. Николаева. Летчик повел машину на посадку и вскоре уже стоял у горящего самолета совсем недалеко от атакованной колонны. Увидев это и понимая, что гитлеровцы вот-вот навалятся на боевого друга, Талалаев принял смелое, весьма рискованное решение: садиться!

Самолет катился по земле, из-за неровностей почвы его бросало из стороны в сторону, но вот машина остановилась. Какими же медленными показались те секунды, вспоминал потом Талалаев. А Николаев прыгнул на плоскость Ил-2, ударом ноги, а затем ножом вскрыл верхний люк фюзеляжа и втиснулся в самолет. Какое совпадение: именно на этом месте, когда штурмовики последующих [71] серий стали двухместными, стали оборудовать кабину стрелка.

Длинный разбег, отрыв самолета от земли, уборка шасси. Прямо над головами бежавших к догоравшему «илу» фашистов Михаил сделал разворот и взял курс на юго-запад. Группу Кичигина он уже не увидел: отработав свое, она ушла.

Неожиданно справа появились два Ме-109. Выполнив маневр, они вышли в заднюю полусферу штурмовика и начали с ним сближаться. Пришлось буквально притереть машину к земле и на максимальном режиме уходить от преследования.

Но вот показался Севастополь.

— «Ястребы», я «Шарик»! — услышали в наушниках тревожный голос штурмовика летчики-истребители, барражирующие над Главной базой. — Прошу помощи. На хвосте висят два «мессера»!

— Идем, «Шарик», идем, держись, браток! — было ответом.

Два «яка» ринулись в атаку, и «мессеров» словно ветром сдуло.

Только после этого Михаил почувствовал, что он весь мокрый от пота, а когда взглянул на плоскости своего «ильюшина», то увидел в них множество пробоин. Надо же! Напряжение было так велико, что не воспринял вражеской атаки, не почувствовал попаданий в самолет вражеских очередей!

«Да, но жив ли Николаев? Ведь он ничем не защищен»,— мелькнула тревожная мысль.

Штурмовик сделал над аэродромом круг, затем второй — все работало нормально. Можно садиться. Когда Талалаев зарулил самолет на стоянку, его окружила большая группа летчиков и техников, до которых дошел слух, что самолет Талалаева сбит. Но каково же было их удивление, когда из фюзеляжа показался Николаев. Растроганный самоотверженностью своего спасителя, он крепко его расцеловал. Талалаева поздравил весь полк, а вскоре весть о его благородном поступке облетела не только Севастопольский гарнизон, но и другие части военно-воздушных сил флота.

Вечером мы встретились в столовой, и я не замедлил поздравить обоих героев дня с успехом. В ответ же на просьбу рассказать подробно, как все происходило, смущенный Талалаев пожал плечами: [72]

— Даже и сам не пойму. Все как-то решилось мигом. Ну не мог же я оставить товарища в беде. Думаю, что в подобной ситуации каждый из нас поступил так же. Просто на этот раз я первым заметил, что Николаеву грозит беда.

А воспоминания о прошлом отложили до следующей встречи...

Начиная с вечера 2 ноября и все четыре следующих дня по приморской дороге со стороны Байдар, мимо Нижнего Чоргуня, на Севастополь малыми и большими группами двигались войска Приморской армии. Ее командующий генерал-майор И. Е. Петров вскоре выделил несколько подразделений на оборону нашего аэродрома.

Севернее Севастополя, в полосе Дуванкойского оборонительного района, враг усиливал натиск — полукольцо восточнее и севернее города неумолимо сжималось. Встречая упорное сопротивление наших войск, противник наращивал свою авиационную группировку. Еще 1 ноября, в день захвата Симферополя немцами, отмечалась посадка «мессершмиттов» и транспортных самолетов Ю-52 на аэродром Сарабуз. А к 4 ноября на аэродроме Завадское, что близ Симферополя, скопилось 45 самолетов различных типов. Надо сказать, что, овладев почти всем Крымом, враг получил в свое распоряжение большое количество аэродромов... Это дало ему возможность широко применять авиацию не только под Севастополем, но и на Кавказе.

Медлить с ударом было нельзя. В 11.20 с аэродрома Нижний Чоргунь взлетели 6 Ил-2, около 10 «чаек» эскадрильи И. Г. Чеснокова, несколько «яков» и наши 4 «ишачка».

В интересах скрытности полета выход к цели предусматривался со стороны гор. Однако внезапности по каким-то причинам добиться не удалось: противник заранее поднял в воздух 6 Ме-109, а затем и еще примерно столько же — считать в круговерти воздушного боя было некогда. Тем не менее, вступив в схватку с нашей группой прикрытия, враг просмотрел, как вихрем прорвались к аэродрому «летающие танки». Они и вместе с ними несколько «чаек» сделали два захода и уничтожили 10 вражеских самолетов. Но и сами потеряли 3 машины{8}. [73]

Несколько драматично в этом налете сложилось положение командира звена старшего лейтенанта И. С. Басова. Он на своей «чайке» был атакован тремя Ме-109, оторвался от группы и возвращался в одиночку, причем не установленным маршрутом, а через Саки и морем. «Мессеры» его преследовали, но все же он дотянул до аэродрома. А когда сел, инженеры и техники осмотрели его самолет и единодушно пришли к выводу: ремонту не подлежит.

Вот уж поистине невелика наша земля! Ведь и Басова, как многих нынешних «крымчан», я знал еще по службе на Дальнем Востоке. Помнилось, что и там этот жизнелюб отличался особой невозмутимостью. И теперь, когда его спросили, как он долетел на своем «решете», Иван ответил:

— А мне свою «ласточку» разглядывать некогда было, видел только желтые носы «худых» и прикидывал, как на остатках бензина дотянуть до своего аэродрома.

Поскольку я уже несколько раз упоминал о самолетах И-5, нужно сказать о них несколько слов. Этот полутораплан ведет свою биографию с 1930 года и в то время считался одним из лучших истребителей в мире. Однако понятно, что к началу Великой Отечественной войны он уже основательно устарел, не отвечал требованиям ведения воздушного боя ни с истребителями, ни с бомбардировщиками противника. И поскольку каждый из них был вооружен двумя пулеметами и мог брать небольшую бомбовую нагруаку, И-5 стали использовать в качестве штурмовиков, тем более что сразу завоевавших признание бронированных Ил-2 было еще очень мало. Пилоты 11-го авиаполка майора И. М. Рассудкова на самолетах И-5 воевали на севере Крыма в составе Фрайдорфской авиагруппы, и вот теперь им предстояло выполнять бомбоштурмовые удары под Севастополем.

Бельбекская долина — один из красивейших уголков Крыма. Защищенная горами от северных ветров, она в пору цветения садов радует глаз великолепием красок, благоухает дивными ароматами, принося радость людям. Но то было еще так недавно. А сейчас именно в садах и в лесу воздушная разведка рано утром 5 ноября обнаружила скопления войск и техники противника. Значит, налет на эту красоту...

С аэродрома Байдары в воздух поднялись две группы И-5, ведомые капитаном Николаем Хрусталевым и старшим лейтенантом Алексеем Покалюхиным. Над Нижней [74] Чоргунью к ним пристроились шесть истребителей прикрытия, возглавляемые мною. Вот и цель. С высоты 600 — 800 метров самолеты ударной группы перешли в пикирование, сбросили бомбы, а на втором заходе начали поливать фашистов пулеметным огнем. Сверху хорошо были видны вспыхнувшие пожары, в панике разбегавшиеся немцы. Пока все шло по плану.

Но вот в воздухе появилась восьмерка Ме-109. Мы тут же связали их боем, не давая прорваться к ударной группе. И тут враг применил тактическую хитрость: два «мессера» подкрались незамеченными на малой высоте и внезапно атаковали штурмовик ведущего группы. Самолет капитана Н. Т. Хрусталева загорелся. Машина летела на малой высоте, пилот мог ее посадить и спасти свою жизнь. Но кругом были враги, и Николай Титович Хрусталев предпочел геройскую смерть фашистскому плену. Он довернул свой И-5 немного вправо и на наших глазах врезался в скопление вражеской техники. Это был первый в ВВС Черноморского флота «огненный таран»{9}.

Позже именем Н. Т. Хрусталева будет названа одна из улиц Севастополя, а на месте гибели героя в селе Мало-Садовом установят гранитный обелиск.

Нужно сказать, что воздушных таранов к этому времени летчики-черноморцы совершили уже несколько. Открыл им счет Евграф Рыжов, а продолжили Б. Г. Черевко, И. С. Беришвили, С. Е. Карасев, Н. И. Савва, Я. М. Иванов... Всего же за войну воздушных таранов на флоте станет 19{10}.

Таран — оружие смелых, и применялся лишь в крайних ситуациях, когда у летчика не оставалось иной возможности уничтожить врага, не допустить его к охраняемому объекту. Признаюсь, сам в войне не один десяток раз был в положении, когда жизнь висела, что называется, на волоске, но всегда преклонялся перед мужественными летчиками, которые шли на почти верную гибель. Что вело их к этому, чем объяснить их самопожертвование? Эти вопросы постоянно интересовали нас. Лично я усматривал две причины. Первая это та, что все таранщики были коммунистами или комсомольцами, беспредельно преданными своей Родине и ненавидящими [75] врага; вторая — чисто профессиональная, но связанная c первой, основной.

Отдельные летчики иногда открывали огонь с больших дистанций, а когда сближались с противником на расстояния большей вероятности поражения, то боезапас оказывался уже израсходованным. Нередко случались и отказы оружия. Эти обстоятельства и вынуждали идти на таранные удары винтом или плоскостью.

Мне хотелось бы рассказать о первом воздушном таране, совершенном моим будущим подчиненным летчиком Евграфом Михайловичем Рыжовым. Ведь о том, чем все мы в свое время гордились, чему многие летчики стремились подражать, сейчас уже помнят лишь немногие, оставшиеся в живых однополчане. Память же о таких подвигах достойна лучшей судьбы.

Итак, 25 июля 1941 года с аэродрома Кача по тревоге поднялись в воздух два МиГ-3 на перехват самолета-разведчика, шедшего на Главную базу флота со стороны моря на большой высоте. Пилотировали «мигов» командир звена лейтенант Е. М. Рыжов и лейтенант Петр Телегин. Эти самолеты на больших высотах были хороши, поэтому пара без труда на 7500 метрах перехватила «Хейнкелъ-111», шедший курсом на Севастополь. Рыжов ринулся в атаку, вслед за ним открыл огонь и его ведомый. Фашист развернулся и со снижением на большой скорости стал уходить в сторону моря.

Рыжов не отставал, продолжал вести огонь по противнику длинными очередями. Задымил левый мотор «хейнкеля», его стрелок прекратил ответный огонь — видимо, был убит. Но бомбардировщик уже резко снизился, прижался к поверхности моря, чтобы не допустить наиболее опасных атак истребителей снизу.

Противник уходил безнаказанным — у обоих наших летчиков кончился боезапас. А тут еще увлекшийся погоней Рыжов понял вдруг, что остатка горючего на его трехбачечном самолете уже не хватит для возвращения на свой аэродром{11}.

И тогда Евграф Рыжов принял решение. «Иду на таран», — услышал его голос в наушниках Телегин...

Сильный толчок, удар головой о приборную доску, на какое-то мгновение потеря сознания. И тут же охватившая [76] все тело прохлада привела летчика в себя. Правда, пилот не сразу понял, что фашистский бомбардировщик сразу пошел ко дну, а самого его выбросило из кабины в море. Автоматически надувшийся спасательный жилет позволил Рыжову остаться на плаву. Но... одному в бескрайнем море! Евграф сбросил с себя кожаный реглан, ботинки, по солнцу определил примерное направление на берег и поплыл.

А тем временем по докладу лейтенанта Телегина было решено организовать поиск героического летчика. Но как чуть ли не на середине Черного моря обнаружить среди волн плавающую точку? Помог случай. Когда силы уже окончательно покидали Евграфа, экипаж одного корабля из каравана судов, шедшего в Одессу, увидел человека за бортом, и его немедленно подняли на палубу.

Наши пути с Евграфом Михайловичем сойдутся не раз. Так, в 1942 — 1943 годах он будет служить командиром эскадрильи в 7-м истребительном авиаполку, которым в тот период доведется командовать мне. По характеру Евграф — человек особенный: говорил он очень мало, а подчиненные понимали его с полуслова. Некоторые шутили, что совсем не трудно подсчитать слова, сказанные Рыжовым за сутки. А вот в делах он преображался — становился горячим и напористым. Он совершил около 300 боевых вылетов, сбил 11 фашистских самолетов лично и 6 в группе. 23 октября 1942 года командиру авиаэскадрильи 7-го истребительного авиаполка капитану Е. М. Рыжову будет присвоено высокое звание Героя Советского Союза.

Аэродром Нижний Чоргунь имел ограниченные размеры и плохие подходы. Ночью летать с него было нельзя, поэтому, как только к исходу 2 ноября была готова взлетно-посадочная полоса на Херсонесе, там сразу организовали дежурство ночных экипажей. Мне с В. Ф. Пьяновым на «ишачках», пилотам четырех «яков» и одной «чайки» из других эскадрилий довелось первыми приземлиться на новом аэродроме.

Днем и ночью царило здесь оживление — готовились принимать самолеты и на постоянное базирование. Мы же, отработав ночью над Главной базой, утром возвращались на прежний аэродром и передавали свои самолеты в другие руки. Вскоре аэродром Нижний Чоргунь [77] заметно опустел: все Як-1 перебазировались на Херсонес, а И-153 эскадрильи капитана И. Г. Чеснокова — на Куликово Поле.

Наступило 6 ноября — канун 24-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции. Во всех эскадрильях, несмотря на напряженную боевую работу, прошли торжественные собрания. В нашей после доклада старшего политрука Г. И. Пятницкого выступили летчики И. Ф. Сысоев, В. А. Семенов, В. Я. Свирлов и другие, а также техники звеньев И. Г. Бородуля и И. Т. Юдин. Все как один мы поклялись нещадно бить ненавистного врага. Это было нашим общим долгом, общей задачей. И каждый решал ее, выполняя самые разнообразные боевые задания...

В один из тех дней воздушные разведчики обнаружили скопление самолетов противника на аэродроме Сарабуз. А по опыту боев на севере Крыма мы уже знали, что немцы без активной поддержки авиации, как правило, не наступают. Напрашивался вывод: враг готовился к прорыву обороны наших войск и штурму Севастополя.

В воздух поднялись самолеты Ил-2, возглавляемые капитаном А. А. Губрием. Их прикрывали «яки» и «лаги». Четыре «ишачка» нашей эскадрильи, ведомые недавним моим напарником В. А. Семеновым — теперь уже лейтенантом и командиром звена, — имели задачей подавление зенитной артиллерии в районе цели.

В результате удара, нанесенного 24 самолетами, на аэродроме вспыхнуло пять крупных очагов пожара. Да еще и в воздушном бою сержант К. Д. Шелякин сбил Ме-109{12}. Неплохой подарок к празднику. Но, конечно же, 24-я годовщина Великого Октября больше всего запомнилась тем, что, отрезанные от материка и постоянно теснимые врагом, тяжело переживавшие сообщения о том, что гитлеровские полчища стоят у стен столицы нашей Родины, мы вдруг услышали по радио о торжественном собрании в Москве и о параде советских войск на Красной площади. Эти события укрепили веру в нашу победу над врагом, удесятерили силы. Обращение к бойцам армии и флота: «Пусть осенит вас победоносное знамя великого Ленина!» — глубоко запало в души защитников крымского неба.

Во второй половине праздничного дня на КП 8-го авиаполка были приглашены командиры и комиссары [78] полков и авиаэскадрилий. Открывший совещание подполковник К. И. Юмашев объявил о создании Севастопольского оборонительного района, возглавляемого генерал-майором Д. Е. Петровым, после чего на карте крупного масштаба показал положение наших войск, войск противника и секторы обороны.

— Я довожу все эти подробности до вашего сведения для того, чтобы в сложной обстановке ненароком не ударить по своим войскам.

К. И. Юмашев довел до нашего сведения приказ командующего ВВС флота о формировании на базе авиации оборонительного района двух групп: колесных самолетов и гидроавиационной.

— Основу первой группы, — продолжил он, — составляют 8-й истребительный и 18-й штурмовой полки. Но полками воевать при нехватке авиатехники и имея всего лишь два аэродрома небольшой емкости, здесь не рационально. Поэтому основной боевой единицей станет эскадрилья. Командующий ВВС флота определит количество эскадрилий и будет добиваться их полного укомплектования летчиками и самолетами. Командовать этой группой приказано мне. В гидроавиационную группу входят эскадрильи летающих лодок, вооруженные главным образом морскими ближними разведчиками МБР-2. Эту группу возглавляет майор Нехаев.

В заключение подполковник сказал:

— Основные усилия всей авиации приказано сосредоточить на поддержке обороняющихся войск. Всемерно ослаблять и изматывать врага, не давая ему покоя ни днем ни ночью, — вот главная и в какой-то мере реальная задача. Мы будем действовать днем, а МБР-2 — ночью. Нас поддержат и бомбардировщики, базирующиеся на аэродромах Кавказа.

Ивана Григорьевича Нехаева я не знал, так как никогда в гидроавиации не служил и еще с летного училища меня не тянуло в нее. А под начальствованием Константина Иосифовича Юмашева работал уже около года и знал его хорошо. Он относился к летчикам-истребителям старшего поколения, зарекомендовал себя прекрасным организатором и грамотным, вдумчивым командиром, что было особенно важно в тяжелейших условиях начавшейся обороны Севастополя, когда требовалось руководить действиями эскадрилий из разных полков, эксплуатирующих различные типы самолетов. [79]

Рано утром 8 ноября на аэродроме Нижний Чоргунь разорвались первые шестидюймовые артиллерийские снаряды. Рвались снаряды и на аэродроме Байдары. Обстрел продолжался около часа, пока наша зенитная батарея не подавила артиллерийские батареи противника в районах Шули и Черкез-Кермена. Но после этого поступил приказ: всем самолетам с аэродрома Нижний Чоргунь перелететь на Херсонес, а семи И-5 из полка Рассудкова с аэродрома Байдары — на Куликово Поле. Спустя 10 — 15 минут все самолеты, в том числе и нашей эскадрильи, были в воздухе.

На аэродроме остались я и В. Г. Попковский. На стоянке одиноко притулился наш незаменимый У-2.

— Товарищ командир! Техники уехали и увезли инструмент, а монтаж нового мотора на У-2, на котором мы должны лететь, не закончили, — сделал неожиданное открытие Попковский.

— Ну и сюрприз преподнесли! Как же теперь нам быть? Ладно, пойдемте к самолету и решим, что делать.

Переговариваясь, быстро отправились к У-2, и тут снова начался обстрел. На счастье, вражеские снаряды рвались на южной стороне аэродрома, а не на северной, где стоял самолет.

Я сел в кабину, инженер, провернув винт на несколько оборотов, сорвал его с компрессии и крикнул: «Контакт!»

Я включил зажигание, крутанул ручку пускового магнето. Мотор, словно нехотя, но все же заработал, от него потянулись струйки дыма — это выгорала в цилиндрах консервирующая смазка. Да бог с ним, с дымом. Хуже другое: даже после прогрева двигатель обороты не набирал. В чем же дело? Как на грех, выяснилось, что данный мотор — М-11 — инженер в академии не изучал, а мои былые знания частично уже улетучились. Так что сразу определить причину неисправности ни он, ни я не могли.

Почесали, как говорится, затылки. И ведь дошли-таки, докопались: отсутствуют выхлопные патрубки, а именно на нижних патрубках монтируется система подогрева воздуха, поступающего в карбюратор.

.Патрубки без труда были обнаружены в задней кабине. Но вот незадача: чем их приворачивать, если нет инструмента? И тогда под аккомпанемент снарядных разрывов, пальцами, а затем с помощью камня и какой-то подвернувшейся металлической детали кое-как закрепили [80] патрубки. Мотор запустился, обороты набрал нормально. Не раздумывая, взлетели и взяли курс на аэродром Херсонес.

Аэродром — не аэродром, а по всем параметрам обычная посадочная площадка, да еще и всего в 25 — 30 километрах от линии фронта. На границе летного поля у самого обрыва сиротливо стояли неукрытые три моих «ишачка», справа от них — несколько «мигов», а левее — в беспорядке рассредоточенные штурмовики и «яки». Зато в направлении Казачьей бухты удобно «устроились» 15 «чаек». Здесь и в северной части аэродрома с помощью краснофлотцев и жителей Севастополя вовсю шли работы по его расширению, созданию укрытий для самолетов и личного состава, бытовых помещений.

Но скажу совершенно честно, что не так волновали нас вопросы размещения и питания, как нехватка техники. На чем воевать, когда счет самолетов в эскадрильях велся уже не на десятки, а поштучно. Сказать, что каждая машина — на вес золота, значит ничего не сказать. Они просто не имели цены! А тут, как назло, потеряли накануне еще один И-16 — не вернулся с задания сержант С. П. Сабуров.

Но об этом я узнал несколько позже. А одним из первых встретился на аэродроме командир 5-й эскадрильи, уже широко известный своей отвагой летчик-истребитель старший лейтенант М. В. Авдеев.

— Здорово, дружище! — воскликнул Михаил Васильевич, увидев меня. — Наконец-то мы встретились с тобой на земле. А где же твоя воздушная рать, верные стальные кони?

— А твои? — вопросом на вопрос откликнулся я.

— У меня целых два «яка».

— А у меня, бери выше, целых три «ишачка», видишь, красуются у обрыва? Того и гляди опустят «ноги» в море. Во всяком случае, лично я от такого забытого удовольствия не отказался бы.

Вразвалку подошел Герой Советского Союза капитан Алексей Антонович Губрий. Высокого звания Героя он был удостоен еще за отличия в советско-финляндской войне, а сейчас еще больше умножил свою ратную славу. Надо прямо сказать, что на все более или менее ответственные задания водил штурмовиков он сам. За добродушие, веселый характер и безмерную храбрость Алексея уважали не только в его штурмовом полку, но и в наших — истребительных. [81]

— Ну так что же будем делать, отцы-командиры? — обратился Алексей Антонович ко мне и Авдееву. — Ведь без вас нашему брату ох как трудно, а вы, считай, почти «безлошадные».

— Наскребем чего-нибудь, — ответили мы Губрию неопределенно.

И ведь наскребли! Даже там, где не ожидали. Так, Авдеев получил приказание генерал-майора Острякова подобрать лучших летчиков и лететь на Ли-2 в Саратов за «яками», а в нашу эскадрилью передали из только что расформированных 96-й и 101-й авиаэскадрилий все И-16. Их у нас стало 12 — для подразделения вполне прилично! К тому же на нескольких машинах под плоскостями были установлены по четыре балки для реактивных снарядов РС-82, а вскоре такими устройствами оборудовали и остальные машины. Это позволило не только более надежно сопровождать и прикрывать «ильюшиных», но и вместе с ними или самостоятельно наносить эффективные штурмовые удары по войскам и технике противника. И наконец, впервые с начала войны на всех самолетах установили радиоаппаратуру.

Одновременно с самолетами в эскадрилью прибыли на пополнение летчики и техники из эскадрильи капитана Ф. И. Демченко, знакомые мне по совместному базированию в Евпатории. Среди прибывших был заместитель комэска старший лейтенант Георгий Иванович Матвеев. Все летчики уже имели боевой опыт, приобретенный в боях под Одессой.

Собрав всех прибывших, я обратился к ним со словами:

— Вот видите, как сложилось? Могли ли мы когда-нибудь думать, что встретимся здесь и будем защищать Севастополь с другого, южного направления?

— Печально, конечно, что так получилось. Мы часто вспоминали поездку с вами на экскурсию в Севастополь, она оставила очень много приятных впечатлений, — вдруг заговорил лейтенант Павел Левченко.

— А сейчас впечатления другие. В Севастополе рвутся вражеские бомбы и снаряды, уничтожаются исторические памятники, гибнут мирные люди. Имейте в виду, напряжение от всех нас потребуется огромное — отступать некуда.

Это конечно же все понимали.

Летный состав и часть технического жили на Херсонесе в различных постройках, находившихся на самом [82] краю мыса, а младшие специалисты и некоторые техники — в землянках, вырытых вблизи самолетных стоянок. В дальнейшем, благоустраивая жилье, многие прокопали ходы к землянкам от капониров, что сократило наши потери на земле, когда начались артобстрелы и интенсивные бомбежки аэродрома.

Четверо из руководящего состава эскадрильи разместились в маяке. В нижней его части почти впритирку поставили две двухъярусные койки, между которыми протискивались только боком. А из домашней утвари имелась единственная литровая самодельная кружка из луженой меди, которую любезно одолжил нам смотритель маяка.

В условиях нового базирования, где еще далеко не все было готово для ведения напряженной боевой работы, потребовались огромные усилия частей обеспечения. Особенно досталось личному составу 12-й и 20-й авиабаз, возглавляемых майорами В. И. Пустыльником и И. Н. Губкиным, 10-го отдельного автотранспортного батальона и 202-го батальона связи. Дни и ночи работали стационарные мастерские, восстанавливая самолеты, поврежденные в воздушных боях и при бомбежках на аэродромах.

Обстановка осложнилась еще и тем, что с перелетом «чаек» с Херсонеса на Куликово Поле начался артобстрел и этого аэродрома. Вновь 2-ю эскадрилью, возглавляемую теперь капитаном П. С. Пономаревым, пришлось возвращать на Херсонес.

На Куликовом Поле спешно строились капониры с выходами из них в противоположные от направлений артобстрелов стороны. Сами выходы закрывали сетями с навешенными на них для маскировки тряпками и мочалой, окрашенными в зеленый цвет. Техники в свою очередь придумали устройства на амортизаторах, которые обеспечивали быстрое смещение сетей в сторону перед выруливанием из капониров самолетов. Словом, подготовка к предстоящим боям шла на всех уровнях, в большом и малом. Было очевидным, что любой просчет в период передышки, какие-то неиспользованные возможности в грозный час могут обернуться бедой.

Конечно, чтобы все это ясно представить, надо пережить то, что пережили мы за 250 дней непрерывной боевой работы с двух аэродромов, систематически подвергавшихся бомбовым ударам и артобстрелу. И помимо всего прочего мы выстояли потому, что жили и воевали одной семьей, в тесном контакте, постоянно делились опытом и [83] понимали друг друга с полуслова. Поэтому, говоря о боевых делах родной эскадрильи, не могу не рассказать о том, что знал тогда о героических свершениях воинов соседних, или «братских», как их тогда называли, частей и подразделений. [84]

Десятидневные ноябрьские упорные бои не позволили противнику прорваться к Севастополю. На подступах к городу он был остановлен, и этот бесспорный успех всех нас окрылил. Черноморцы, защитники Севастополя, несмотря на потери, обрели уверенность в своих силах, окрепла их готовность к новым, пусть даже и к более тяжким, боям. Все понимали справедливость требования Ставки:

«...Севастополь не сдавать ни в коем случае и оборонять его всеми силами...» {13}

В обращении Военного совета Черноморского флота к защитникам Севастополя говорилось:

«... каждый боец, командир, политработник должен драться с врагом до последней капли крови, до последнего вздоха...»

Эти документы доводились до каждого летчика, техника, младшего специалиста. Наши политработники полковой комиссар А. С. Мирошниченко, батальонные комиссары И. Г. Шевченко и В. В. Леонов, старшие политруки Г. И. Пятницкий, И. К. Ныч, С. С. Изотов, В. С. Политыченко, А. П. Дорохов и другие трудились в полную силу.

Особенно выделялись Пятницкий, Ныч и Изотов. Их постоянно можно было видеть в среде летно-технического состава. Перебираясь от капонира к капониру, они вели индивидуальную работу с каждым членом экипажа, вместе с командирами и активом вселяли в личный состав веру в нашу победу, ненависть и презрение к гитлеровским захватчикам, воспитывали в летчиках мужество и бесстрашие, готовность ценой жизни защищать Родину.

В листовках и многотиражной газете «Атака» пропагандировался опыт воинов-авиаторов, показавших образцы мужества, героизма, боевого мастерства. Особенно много рассказывалось о подвигах М. М. Талалаева, Н. Т. Хрусталева, о таране 12 ноября «Хейнкеля-111» младшим лейтенантом Я. М. Ивановым. А когда 17 ноября Иванов вновь таранил вражеский бомбардировщик и при этом погиб сам, в газетах «Красный черноморец» и «Атака» были помещены особенно волнующие материалы о бесстрашном летчике.

В это же время вошло в практику фотографирование у развернутого Знамени наиболее отличившихся в боях авиаторов. Этой чести был удостоен и летчик нашей эскадрильи младший лейтенант [85] В. М. Клюков.

Одновременно был ужесточен контроль за качеством выполнения боевых заданий. Пресекались любые проявления малодушия. Вспоминается случай, когда недавно прибывший в эскадрилью молодой пилот младший лейтенант Н. (фамилию не называю по причине, указанной ниже) прекратил взлет и зарулил на стоянку. Вернувшись с боевого задания, я вызвал летчика и потребовал объяснения.

— Мотор барахлит, товарищ командир, — доложил он. — Не набирает оборотов.

Работу мотора проверили инженер Попковский на земле, а я в воздухе. Мотор работал нормально на всех режимах. Мы с комиссаром Пятницким провели с Н. серьезную беседу и предупредили о суровой ответственности за уклонение от выполнения боевых заданий. Это возымело свое действие, и, к чести молодого пилота, в дальнейшем он подобных случаев не допускал.

10 ноября командующий ВВС флота генерал-майор авиации Н. А. Остряков собрал на Херсонесе совещание, на котором присутствовали все командиры эскадрилий, и объявил, что в командование Севастопольским оборонительным районом вступил командующий Черноморским флотом вице-адмирал Ф. С. Октябрьский, а генерал-майор И. Е. Петров назначен его заместителем по сухопутным войскам. Далее он по карте уточнил границы четырех секторов обороны и линию фронта.

— В настоящее время в войсках происходит некоторая реорганизация и перегруппировка сил. В стрелковые полки, действующие на главных направлениях, включены батальоны морской пехоты, — продолжал генерал. — Командование 11-й немецкой армии, убедившись в том, что с ходу Севастополь захватить не удастся, направило основные усилия против правого фланга нашей обороны. Атаки на участках Шули, Верхнего Чоргуня, Варнутки следуют одна за другой. Активно действует здесь и вражеская авиация.

Генерал-майор сказал, что на аэродроме Сарабуз обнаружено 45 самолетов различных типов, по которым утром нужно нанести удар. В состав ударной группы он выделил 6 Ил-2, 9 И-16 нашей эскадрильи должны были прикрывать штурмовиков, а 8 Як-1 — обеспечивать общее прикрытие.

— Товарищ Денисов! — обратился ко мне командующий. — Если над целью не будет сильного противодействия [86] истребителей, эрэсами и пулеметным огнем атаковать самолеты противника и вам.

После уточнения ряда вопросов, связанных с планируемым ударом по вражескому аэродрому, Николай Алексеевич дал строгое указание: все самолеты У-2 в ближайшие день-два оборудовать устройствами для транспортировки и сбрасывания мелких осколочных бомб, а каждый УТ-1—двумя балками для пуска РС-82 и пулеметом ШКАС, после чего передать эти самолеты в 11-й авиаполк для действий по войскам противника ночью.

В предрассветных сумерках поднялись в воздух все самолеты, выделенные для удара по аэродрому Сарабуз. Собирались в группы на маршруте. Между Качей и Саками над озером Соленое повернули вправо и на высоте 200 — 300 метров взяли курс на Сарабуз. Цель атаковали с ходу, причем штурмовики сделали два захода, а ведомые мною И-16 — один.

Удар был до того внезапным, что противник не успел оказать противодействие. На аэродроме было уничтожено девять самолетов и один в воздухе. У нас потерь не было{14}.

Если учесть и поврежденные самолеты, то, вероятно, с этого аэродрома противник уже не мог поддерживать с воздуха с прежним напряжением свои наступающие войска.

* * *

Шли дни, а положение наших сухопутных войск не только не улучшалось, а становилось все более тяжелым. В воздухе тоже шли упорные бои. Противник сосредоточил на севастопольском направлении до 350 самолетов различных типов, у нас же их было в 4 — 5 раз меньше. Враг бросал на город одну за другой группы бомбардировщиков, обрушивавших свой смертельный груз на жилые кварталы и промышленные предприятия легендарного Севастополя. Наносились удары по кораблям в базе и по позициям войск, оборонявшихся на суше. Севастопольцы стояли насмерть. «Все за одного, один за всех» — таков был девиз воинов гарнизона.

Исключительное мужество проявил командир звена лейтенант Александр Катров. Его Як-1 стоял у самого обрыва на левом фланге нашей эскадрильи. Мы даже [87] шутили: меняем твоего «яка» на два наших И-16. И вдруг, придя утром на стоянку самолетов, обнаружили, что «яка» на месте нет. Не удалось разыскать и его пилота. Выяснилось: несколькими часами раньше в ночном бою под Севастополем его самолет был подбит, мотор остановился. А поскольку высота была небольшой и воспользоваться парашютом не было возможности, то, включив фару, летчик пошел на посадку на неизвестную ему площадку. Только утром нашли его, изуродованного, среди обломков самолета. Но сердце билось. Скорая медицинская помощь, а затем полугодовое лечение в госпитале на Кавказе сделали свое. Бесстрашному летчику вернули не только жизнь, он получил разрешение летать.

Находясь в госпитале, Катров знал о тяжелом положении Севастополя, догадывался, что предстоят еще более крупные события. Поэтому стал настойчиво просить об отправке его в Севастополь.

Мужественный боец-коммунист, совершивший в небе юга Украины и Севастополя уже 54 боевых вылета и имевший на счету несколько сбитых самолетов противника, оказался вновь среди нас. Мы не сразу его узнали — так сильно изменили его лицо глубокие шрамы.

С улыбкой, полной оптимизма, Александр Катров вернулся в строй воздушных бойцов. Количество самолетов, сбитых им, перевалило за десяток. Но настал роковой день 6 июня 1942 года. В бою с превосходящими силами противника самолет Александра был сбит, он падал и горел. Многие, наблюдавшие за боем с земли, видели, как от горящей машины отделилась точка, то падал летчик. Но почему же он не распускает парашют? Так и упал он на землю с нераскрывшимся парашютом. Причина? Оказался перебитым вытяжной трос...

13 ноября 1941 года фашистские войска вновь перешли в наступление по всему фронту 1-го и 2-го секторов обороны, имея основной задачей овладеть Балаклавой. Завязались ожесточенные бои на подступах к Нижнему Чоргуню, особенно за господствующие над местностью высоты. Одновременно в районе хутора Мекензия наши войска, перейдя в контрнаступление, стали теснить противника.

В такой обстановке штурмовикам и пилотам нашей эскадрильи пришлось действовать, по существу, на всем фронте обороны.

Иногда нас усиливали «чайками» из эскадрильи Петра Пономарева. В таких случаях они действовали с применением [88] бомб и РС-82, приберегая боезапас пулеметов для ведения воздушного боя. К сожалению, снизила активность лодочная авиация, которая действовала на фронте ночью. В тот день противник начал артобстрел северной части Севастопольской гавани, где она базировалась.

Отлично действовали штурмовики. Только 13 ноября они уничтожили в районе Байдары, Варнутка до 30 автомашин с пехотой. Как и раньше, они обычно становились над целью в круг и последовательно ее атаковали, делая два-три захода. И-16 атаковали цель с одного захода при условии, если не было угрозы нападения истребителей противника.

Вспоминается, как «ишачки» своим огнем обрабатывали высоты в районах Варнутки, Камар, Чоргуня, Шули и Итальянского кладбища, которые нередко в течение дня по нескольку раз переходили из рук в руки. Видели экипажи, как после их налетов советские бойцы бросались в атаки и овладевали высотами.

Изо дня в день по пять-шесть, а то и восемь вылетов совершал каждый из нас. Мы сильно уставали и к вечеру просто валились о ног. Многие лишались аппетита, а кое-кто, даже не раздеваясь, ложился в постель. Признаюсь, в их числе бывал и я. Ведь командир эскадрильи кроме участия в дневных полетах нередко заступал еще и на ночное дежурство...

Ночь на 16 октября выдалась пасмурной, накрапывал мелкий дождь. В душе я досадовал, что приходится дежурить в такую погоду: ведь если даже и появится немецкий самолет, то как его перехватить и атаковать? Не утешало и то, что часы такого вынужденного безделья я использовал для размышлений о сделанном и о том, что еще предстоит сделать для повышения эффективности ударов по врагу, прикидывал различные варианты атак тех или иных целей, новые маневры... Словом, думал, искал, анализировал, как и положено командиру, отвечающему за свои решения и действия.

Но в ту ночь невеселые думы владели мною. Накануне погиб заместитель старший лейтенант Василий Федорович Пьянов. Вне всяких сомнений, он получил тяжелое ранение во время штурмовки, но, собрав силы, привел группу самолетов на аэродром, сделал два круга, и видимо, больших усилий стоил ему выпуск шасси. Он сумел еще вывести машину на посадочную прямую, но тут, не долетев до берега 300 — 500 метров, самолет опустил нос и рухнул в море. Машина и летчик тут же скрылись [89] под водой. Значит, опять завтра подписываться под казенным: «Пал смертью храбрых...» Сколько уже поставил подписей под такими скорбными документами, несущими семьям погибших слезы и горе!

Разорвав ночную тишину, ударила наша 35-я четырнадцатидюймовая дальнобойная батарея, расположенная всего в одном километре от аэродрома. На ее басовитый голос эхом откликнулись выстрелы со стороны моря — били боевые корабли, пришедшие с Кавказа на помощь героическому гарнизону. Представляю, как, выстроившись в кильватер в 5 — 10 милях от берега на траверзе Балаклавы и развернувшись бортами к противнику, они посылали к целям многопудовые снаряды своих главных калибров.

Мощные выстрелы дальнобоек освещали аэродром, а на горизонте занялось мерцающее багровое зарево. Слышать такую канонаду и видеть необыкновенный световой эффект мне, признаться, пришлось впервые...

Вот прогрохотал очередной выстрел, и во вспышке света я разглядел бегущего ко мне посыльного с КП. Неужели вылет? Так и есть. Запустил двигатель, вырулил на восточную границу аэродрома. Взлет в направлении на такой ориентир, как проблесковый маяк, дает возможность избежать потери пространственной ориентировки — ведь горизонт не виден.

В наборе высоты развернулся в сторону Севастополя, где еще смутно попыхивали очаги пожаров, возникших после дневного налета вражеской авиации. Веду машину под нижней кромкой облаков на высоте 50 — 70 метров. Дождь. Какой уж там противник! Где его искать?..

При очередном развороте увидел включенный на аэродроме посадочный прожектор. По радио приказ: «Немедленно идите на посадку!»

Приземляю машину с прямой. Досадую, что напрасно жег бензин, ведь все это легко было предвидеть начальнику штаба группы колесных самолетов майору А. М. Колосову, который, недооценив сложность метеоусловий, принял абсолютно необоснованное решение.

Потом мы с ним, конечно, разобрались без излишних экивоков. Майор извинился, ну и ладно. Главное ведь, чтобы уроки шли впрок. Как положительные, так и отрицательные...

Наша эскадрилья, получившая на пополнение четыре И-16, постепенно вновь превратилась фактически в штурмовую. [90] Она теперь действовала как бы внакладку с «ильюшиными», развивала их успех. Но небронированные И-16 на малых высотах были гораздо уязвимее от зенитного огня, не говоря уже об огне из ручного стрелкового оружия, который для «илов» был, как говорится, что слону дробина. А в реальной жизни эти теоретические выкладки выглядели так. 16 ноября был сбит младший лейтенант Сергей Моисеенко, а 18 ноября осколком снаряда серьезно ранен младший лейтенант Петр Никаноров, которого пришлось отправить в госпиталь. Летчики Василий Бородин, Василий Семенов и Филипп Герасимов нередко приводили свои самолеты со множеством пробоин. На машине Георгия Матвеева, ставшего уже капитаном, 19 ноября оказался поврежденным механизм управления уборкой и выпуском шасси, в результате чего он посадил самолет на фюзеляж. А боевая страда продолжалась, и смысл ее был все же не в подсчете пробоин...

— На восточной окраине поселка Камары обнаружено 35 вражеских танков в готовности поддержать атаку своих войск, — услышал я в телефонной трубке голос Алексея Колосова. — Сколько самолетов можете поднять?

Ответил, что у меня одиннадцать машин готовы к вылету, а две — в текущем ремонте.

— Понятно. Командир группы приказал: во взаимодействии с восемью Ил-2 всем составом эскадрильи нанести удар по скоплению вражеских танков. Взлет — через 15 минут.

Взлетели «ильюшины», за ними наши «ишачки», а потом и четыре «яка», усиливавшие прикрытие.

Через 17 минут мы над целью. Атакуют «илы», мы пока выше их на 300 метров — я во главе тройки, а остальные парами — ходим по кругу. «Илы» — основная ударная сила, мы как бы второй эшелон, обязанный в первую очередь прикрыть штурмовиков с воздуха.

На окраине поселка Камары уже занялись несколько пожаров. «Илы» отработали, пора нам добавлять горячего. Нажав кнопку включения передатчика, передаю команду:

— «Ястребы», я «Краб-один!» Принимайте прикрытие «горбатых», атакуем цель.

— «Ястреб-двенадцатый», понял. Прикрываем! — последовал ответ.

В первой атаке мы применили реактивные снаряды, во второй — пулеметный огонь. Вражеские зенитчики, [91] оправившиеся от первоначального шока, свирепствовали вовсю, но все самолеты эскадрильи вернулись на свой аэродром.

Когда подвели итоги вылета, получили данные о положении в районе цели, стало ясно, что наши войска, поддержанные авиацией, сорвали контратаку врага, на поле боя противник оставил несколько подбитых танков, сотни трупов солдат и офицеров.

19 ноября аналогичные удары были нанесены по немецким войскам, пытавшимся овладеть господствующей высотой на подступах к Балаклаве, и по механизированной колонне, двигавшейся приморской дорогой в сторону Верхнего Чоргуня. Но на этот раз штурмовать И-шестнадцатым не пришлось: в обоих случаях было противодействие с воздуха.

В очень четко отработанном взаимодействии с «яками» нам удалось сбить пять Ме-109. «Мессеров», пытавшихся атаковать «илы» на малой высоте, связали боем «ишачки», а тем временем «яки», в первом случае двумя парами, во втором — тремя, внезапно сверху на скорости атаковывали и одного за другим сбивали «худых». Мы в двух боях потеряли один самолет.

Рано утром 21 ноября войска 1-го и 2-го секторов своими смежными флангами перешли в наступление, но встретились с также двинувшимися вперед крупными силами врага, в том числе и танковыми. Произошло встречное сражение, длившееся весь день. Ожесточенные бои не утихали и в следующие два дня. Поселок Камары и некоторые высоты много раз переходили из рук в руки. Примерно такая же ситуация сложилась и в 3-м секторе при попытке наших войск овладеть хутором Мекензия. Последним проявлением активности противника здесь была его контратака, предпринятая 23 ноября в целях улучшения своей позиции. На этом наступательный порыв немецко-фашистских войск здесь иссяк. Противнику не удалось с ходу захватить Севастополь с севера. Не помогла ему в этом и мощная поддержка с востока. Прекратив штурм, враг начал планомерную подготовку к новому наступлению.

Подводя итоги месячной обороны Севастополя и отражения первого штурма врага в период с 13 по 21 ноября, генерал-майор И. Е. Петров писал в газете «Красный Крым» от 4 декабря 1941 года:

«... наши славные герои-летчики успешно отражали удары врага с воздуха, громили [92] наземные войска, уничтожив за месяц сотни самолетов, танков и бронемашин...»

Конечно, такая оценка очень приятна. Но мы понимали, что в этом заслуга авиаторов всего оборонительного района, а не только штурмовиков и взаимодействовавших с ними истребителей.

Да, в достижение успеха свой вклад внесли все авиаторы ВВС Черноморского флота. Но мне, как истребителю, конечно, более знакомы и близки дела экипажей «ишачков», «мигов», «яков» и «чаек» из группы колесных самолетов, на которых легла основная тяжесть борьбы с авиацией противника при отражении ее налетов на Севастополь и прикрывавшие его войска.

Их тогда не было одновременно и четырех десятков, но летчики дрались не числом, а умением. Так, в начале ноября в одном из боев пилоты 9-го авиаполка лейтенанты Павел Елохин и Александр Катров сбили три фашистских самолета. А несколькими днями позже, барражируя в воздухе на И-153, старшие лейтенанты Илья Цыпалыгин и Михаил Феоктистов, встретив два Хе-111, одного сбили, а другой, подбитый, сбросил в море бомбы и на одном моторе ушел в обратном направлении. За месяц боев уже известный читателю старший лейтенант Евграф Рыжов записал на свой счет еще пять сбитых вражеских самолетов. В воздушных боях отличились тогда лейтенанты Василий Хряев, Андрей Сидоров, сержант Константин Шелякин и многие другие.

Всего в ноябре в воздухе было уничтожено 38 и на аэродромах 54 немецких самолета. Наши потери составили 23 самолета. При малочисленной авиации Севастопольского оборонительного района, когда инженерно-технический состав боролся за скорейший ввод в строй каждого поврежденного самолета, наши потери оказались все же весьма чувствительными.

Ноябрь, и особенно его вторая половина, был в Крыму холодным. Утром — сильные заморозки, местами лег даже снег. Помнится пасмурный день 23 ноября. Один из опытнейших летчиков 63-й авиабригады майор А. Г. Совин, вылетев на ДБ-3ф с аэродрома на Кубани, прорвался к аэродрому Сарабуз и обнаружил на нем до 60 немецких бомбардировщиков и истребителей. Все они стояли в беспорядке и большая часть вне укрытий. [93]

Поздним вечером я отправился отдыхать на постоянную «квартиру» в маяке. Едва снял с себя обмундирование и начал готовить постель, как дверь с шумом открылась и в ее проеме показался встревоженный адъютант эскадрильи Дмитрий Яковлевич Лихацкий.

— Товарищ командир, вас срочно вызывает на КП командующий ВВС. «Карета» у подъезда.

«Каретой» мы называли знаменитую полуторку ГАЗ-АА, на которой перевозили летно-технический состав, баллоны со сжатым воздухом, запасные части... До предела изношенная машина была единственной в эскадрилье и очень нас выручала.

«Видно, что-то серьезное стряслось, — подумал я.— Ведь знают, что у нас уже отбой».

Машина с выключенными фарами, хотя их яркость можно было сравнить лишь с зажженной керосиновой лампой, тронулась в полуторакилометровый путь. Вот и КП. В темноте спустился по лестнице под толщу бетона и оказался в большой комнате. Здесь уже было 7 — 8 человек. Лица у всех сосредоточенные, некоторые курили, о чем-то переговаривались вполголоса.

— Проходите, садитесь, Константин Дмитриевич, — с улыбкой встретил меня генерал Н. А. Остряков. — Теперь, когда все в сборе, можно начинать.

Меня, честно говоря, несколько смутило обращение: сколько раз я встречался с Николаем Алексеевичем, но по имени и отчеству он назвал меня впервые.

Перед командующим лежала на столе большая карта, а на стене висела простенькая схема с изображением какого-то аэродрома.

Генерал-майор авиации Остряков сообщил об обнаруженных на аэродроме Сарабуз самолетах.

— Здесь собрались все ведущие групп, которых мы с Юмашевым отобрали для выполнения ответственного задания. Удар по аэродрому надо нанести безотлагательно и внезапно для врага.

И хотя речь шла далеко не о каких-то бытовых делах, голос Острякова звучал, как всегда, мягко.

— Поэтому приказываю, — продолжил он, — взлет осуществить в предрассветных сумерках с включенными аэронавигационными огнями и, не делая кругов над аэродромом, выходить прямо на маршрут. «Илы», возглавляемые капитаном Губрием, следуют морем на высоте 50 метров и на удалении 20 — 30 километров от берега, занятого противником. Немного сзади и выше следуют [94] И-шестнадцатые Денисова. Их задача — прикрыть на Маршруте «ильюшиных» и вслед за ними атаковать самолеты противника на земле. Звено Пе-2 капитана Пешкова вместе с группой прикрытия капитана Яковлева взлетает последним, а удар наносит на две-три минуты раньше «илов», после чего отходит к горам и возвращается самостоятельно. Наконец, группа «мигов» остается над целью до конца налета и возвращается на базу последней — за «илами» и И-шестнадцатыми. Есть вопросы?

— У меня, товарищ генерал, — поднялся со стула командир эскадрильи капитан Ю. К. Пешков. — Аэродром Херсонес летный состав эскадрильи, как и два экипажа, прилетевшие с нами с Кавказа, освоили — пилоты-то у нас отличные. Но полоса все же коротковата — при полной бомбовой нагрузке даже при взлете днем «ил» отрывается на самой границе аэродрома. А ведь в темноте на «пешке» взлетать сложнее. Прошу разрешения снизить бомбовую нагрузку на 20 — 30 процентов.

Заметив, что при старте ранним утром, когда температура воздуха значительно ниже дневной, взлетная дистанция намного сокращается, командующий все же предложил Пешкову просчитать различные варианты загрузки самолетов при действиях с конкретного аэродрома Херсонес и доложить ему для принятия решения. После этого генерал детализировал порядок взлета, построения групп, поворотные пункты, высоты и направления заходов на цель... Он говорил обо всем этом так подробно и увлеченно, словно сам собирался возглавить боевой порядок. Впрочем, не сомневаюсь: разреши ему это Военный совет Черноморского флота — и он, не задумываясь, занял бы место в кабине самолета...

Скрипучая «карета» доставила меня на маяк только к полуночи. Как я и подозревал, руководящий состав эскадрильи бодрствовал, ожидая моего возвращения с информацией о причинах срочного вызова в неурочный час. После того как я пересказал суть поставленной задачи, мы вместе определили, кто войдет в состав шестерки. Что же касается изучения назначенными пилотами задания и окончательной подготовки самолетов к вылету, то решили среди ночи людей не тревожить, дать им возможность получше отдохнуть, а поднять их за час-полтора до вылета...

Группа в воздухе. Не долетая до города Саки 6 — 8 километров, когда уже совсем рассвело, сделали разворот [95] вправо, а в районе Новых Лез «илы» взяли несколько левее, чтобы внезапно атаковать аэродром с севера. Наша шестерка И-16 шла прямо на цель с запада, а Пе-2 с юго-запада. Таким образом, осуществлялся замысел командующего о скоротечности и внезапности удара. Можно было рассчитывать на то, что, когда противник спохватится и задействует свои зенитные средства, их огонь будет, во всяком случае вначале, рассредоточенным, беспорядочным.

Так и вышло. Полет группы пришелся через позицию одной из зенитных батарей орудий среднего калибра. Летчики видели, как бежали к орудиям расчеты. Но, атакованная эрэсами с ведущей пары, батарея была подавлена.

Вот и аэродром. На нем рвались бомбы, сброшенные пикирующими бомбардировщиками Пе-2. И-шестнадцатые, летая по кругу попарно, на высоте 300 — 400 метров, блокировали аэродром, не давая «мессерам» взлететь. Уже горит у взлетной полосы пытавшийся вырулить на нее Ме-109; после атаки Георгия Матвеева вспыхнул транспортник Ю-52, а Василий Семенов поджег Ю-87.

Тут, сделав на подходе к аэродрому горку, перешли в пологое пикирование Ил-2. Они сбросили бомбы, а на втором заходе выпустили реактивные снаряды и открыли пушечно-пулеметный огонь. Горели внизу склады, полыхали самолеты, а «ишачки» с «ильюшиными» уже легли на обратный курс. Они свое задание выполнили.

А тем временем группа прикрытия еще вела воздушный бой с «мессершмиттами», взлетевшими с соседнего аэродрома. Вот один «худой» рухнул на землю, за ним второй — это дело рук Ивана Яковлева и Максима Поливанова...

Из 23 вылетавших на задание самолетов произвели посадку 22, один МиГ-3 был сбит. Сильные повреждения получил Пе-2, пилотируемый капитаном Ю. К. Пешковым: прямо в середину его фюзеляжа угодил зенитный снаряд. При этом погиб стрелок-радист А. Г. Арутюнов.

Дешифрирование аэрофотоснимков, доставленных самолетом-разведчиком, показало, что на аэродроме Сарабуз было сожжено 16 вражеских самолетов и еще два сбиты в воздушном бою. Немало вражеских машин получили повреждения. Была выведена из строя взлетно-посадочная полоса, немалые потери понес противник в живой силе и аэродромной технике.

За этот боевой вылет Военный совет флота наградил [96] всех четверых ведущих групп именным оружием. На пластинке, прикрепленной к рукоятке пистолета, экспонирующегося в музее Краснознаменного Черноморского флота, выгравирована надпись: «Капитану Денисову К. Д. за оборону Севастополя — от Военного совета ЧФ. 25 ноября 1941 года».

А в тот вечер в эскадрилью поступила телеграмма:

«За успешное выполнение боевого задания по уничтожению авиации противника на аэродроме Сарабуз командующий Черноморским флотом объявил благодарность всем летчикам, участвовавшим в боевом вылете, и всем техникам, готовившим самолеты к выполнению задания» {15}.

Аэродром Сарабуз как по размеру и оборудованию, так и по географическому положению стал в то время центром сосредоточения немецкой авиации в Крыму, и мы чаще всего наносили удары именно по нему. Аэродром имел сильное прикрытие с воздуха, серьезное противодействие оказывал нам противник и на маршрутах к цели. Каждый раз для преодоления системы противовоздушной обороны требовалось разрабатывать новые тактические приемы: то заходить со стороны Крымских гор, то лететь прямо от Севастополя или со стороны моря. Меняли мы маршруты и высоты отхода от цели, но чаще из-за ограниченного остатка бензина в баках возвращались к себе на увеличенной скорости и по прямой.

Воздушные налеты выполнялись одновременно или последовательно группами самолетов, действовавшими с одного или нескольких направлений, разных высот. Менялись и состав ударных групп, и силы прикрытия. Основу ударных групп составляли штурмовики и бомбардировщики, но по возможности их иногда усиливали истребителями.

Мы всегда считали вывод из строя вражеского аэродрома и самолетов на нем задачей достаточно сложной. Поэтому описанный выше удар по его продуманности и организованности можно, на наш взгляд, отнести к числу наиболее успешных в то время. Ведь чтобы отойти от стандартных приемов и достичь внезапности удара, генерал-майор авиации Н. А. Остряков решил осуществить не только взлет в густых предутренних сумерках, что потребовало включения на самолетах аэронавигационных огней, но и в целях дезориентации противника повернул «илы» от Новых Лез на север, оставив их даже на какое-то [97] время без прикрытия истребителями. Нестандартное, глубоко продуманное решение и привело к желаемым результатам.

* * *

В последние дни ненастного ноября под Севастополем установилось относительное затишье. Вплоть до 17 декабря на суше шли бои местного значения. Авиация противника, кроме разведки одиночными самолетами, активности не проявляла, тем более что значительную ее часть гитлеровское командование бросило на ростовское направление.

Эту передышку наша сторона использовала для совершенствования обороны, перегруппировки войск, пополнения соединений и частей личным составом и создания материальных запасов. Начиная с 23 ноября боевые корабли и транспорты регулярно доставляли в Севастополь все необходимое для жизни и боевой деятельности его защитников.

Авиации оборонительного района тоже требовалась передышка. Она в своем составе на 22 ноября насчитывала всего лишь 59 самолетов, из них в строю 39{16}. И все же, несмотря на малочисленность, продолжала активно наносить удары по резервам противника, его артиллерийским позициям и опорным пунктам. Основная нагрузка выпадала на «илы», «ишачки» и «чайки», которых насчитывалось в разное время не более чем по 8—10 единиц. Многие летчики оставались «безлошадными», поэтому летали поочередно, а техники и механики обслуживали самолеты посменно круглые сутки.

Несмотря на сложную обстановку на Керченском полуострове, пополнение нам все же прибывало. В первых числах декабря из Ейска на аэродром Куликово Поле перебазировалась 1-я эскадрилья 3-го истребительного авиаполка во главе с капитаном Николаем Васильевым и военкомом старшим политруком Афанасием Шелеховым. Вооруженное самолетами И-15, это подразделение предназначалось для штурмовых действий. Его совместные действия со 2-й (в прошлом 4-й) авиаэскадрильей 8-го истребительного авиаполка координировал заместитель командира части майор Дмитрий Федорович Маренко.

Вскоре на Херсонес перелетела десятка «яков», возглавляемая капитаном Михаилом Авдеевым, и его 5-я эс-

1 ЦАМО, ф. 288, оп. 9900, д. 15, л. I 7 К. Д. Денисов

кадрилья, входившая до этого в состав 32-го полка, была переименована в 1-ю и включена окончательно в 8-й истребительный авиаполк.

Благодаря принятым командованием мерам и огромным усилиям прежде всего 5-й отдельной аэродромно-строительной роты, которую возглавлял старший лейтенант А. Ф. Алфимов, аэродром Херсонес был несколько расширен, но для боевой работы оставался доступным только экипажам, имеющим высокую профессиональную подготовку.

3 декабря прилетел старший лейтенант М. И. Буркин, который, вылетая на своем ДБ-3ф с полной бомбовой нагрузкой, как бы опробовал аэродром. По его заключениям и результатам полетов генерал-майор авиации Н. А. Остряков дал «добро» на перебазирование других экипажей звена Буркина, а вслед за ним и всей 1-й эскадрильи капитана Ф. М. Чумичева. Перелетело на Херсонес и звено Пе-2 старшего лейтенанта И. Е. Корзунова.

С Михаилом Буркиным и Иваном Корзуновым — моими однокашниками по Ейскому училищу, уже имевшими боевой опыт, мы быстро установили деловой контакт. Нередко приходилось наблюдать, как скоростные пикировщики, пилотируемые Анатолием Агапкиным, Виктором Беликовым, Андреем Николаевым и Дмитрием Лебедевым, вылетая на своих самолетах на боевые задания с полной бомбовой нагрузкой, проносились буквально в метре над капонирами, а заканчивали пробег после посадки не более как в 10 — 15 метрах от них. И в таких условиях Корзунов даже умудрился освоить взлет звеном. Вот это мастерство! Даже мы, бывалые истребители, .восхищались их мастерством...

Поскольку ни у кого не оставалось сомнений в том, что предстояли длительные и тяжелые бои, командиры эскадрилий старались быстрее ввести в строй молодое летное пополнение. Очень много внимания уделяли наземной подготовке, проверке техники пилотирования в воздухе, а затем поочередно брали молодых летчиков на боевые задания, обеспечивая их надежное прикрытие. Большую пользу приносили организуемые для них встречи с опытными боевыми летчиками, которые на ярких, убедительных примерах из личной практики учили молодежь тактике боя с врагом.

Приводилась в порядок и боевая техника, восстанавливались поврежденные в боях самолеты. К концу ноября, [99] после того как заменили двигатели на двух И-16, все наличные машины эскадрильи оказались в строю. А далось это далеко не просто. Вспоминается, как однажды ночью я и комиссар Г. И. Пятницкий прошлись по стоянкам самолетов. Дул пронизывающий до костей, холодный ветер, свинцовые тучи неслись над самой землей, неподалеку с гулом бились о скалистый берег многометровые волны штормящего моря.

Во многих капонирах (как тогда называли углубленные в грунт и обнесенные подковообразными земляными валами самолетные стоянки) мелькали огоньки карманных фонариков. Без перекуров, голыми руками, на которых давно загрубела кожа, продрогшие техники, авиаспециалисты работали, словно бы не зная устали. Каждый из них понимал, что драгоценные, по пальцам считанные самолеты надо как можно быстрее ввести в боевой строй. Понимали и делали свое ратное дело без нареканий и поблажек себе...

В первых числах декабря меня вызвал командир полка подполковник К. И. Юмашев и сказал:

— По моему предложению, утвержденному командующим ВВС, необходимо на двух И-16 установить аэро-фотосъемочный аппарат «АФАИ-3» для фотографирования объектов противника. Подберите четыре-пять лучших летчиков, организуйте обучение их пользованию аппаратурой, методам аэрофотосъемки и подготовьте к вылетам на разведку до 6 декабря.

— Срок слишком жесткий, — усомнился было я. — Дело-то ведь для нас совершенно новое.

— На войне специального времени по нашим заявкам противник не выделит, — парировал командир полка. — Здесь кто быстрее отреагирует на изменения обстановки, тот и победит. А что касается новизны, то ведь когда было нужно, научились вы и ваши подчиненные действовать по наземным целям, как заправские штурмовики. Так что начните с выявления людей, знакомых с аэрофотоаппаратурой, у себя, а я узнаю, нет ли таких специалистов в других эскадрильях, в мастерских.

С Пятницким мы наметили для подготовки к аэрофоторазведке Николая Сикова, Алексея Колесникова, Владимира Клюкова, Александра Кособьянца и Михаила Урядникова. Испытанием первой установки в воздухе и обучением пилотов фотографированию занялся высокообразованный [100] офицер капитан Г. И. Матвеев. Окончив Высшее военно-морское училище, незадолго до войны он переучился на авиационного штурмана, а затем стал и летчиком. Капитан с энтузиазмом взялся за порученное ему дело. Испытание «АФАИ-3» и обучение летчиков воздушному фотографированию развернулось и завершилось за какие-то несколько дней, и тут же, без раскачки, началась боевая работа разведчиков нашей эскадрильи. Причем началась довольно успешно.

Разведка велась на переднем крае и в тактической глубине обороны противника на удалении до 5 — 7 километров от линии боевого соприкосновения войск. И каждый раз надо было днем пролететь строго по прямой на высоте не более 200 метров и на постоянной скорости 3 — 5 километров над вражескими позициями и произвести серию снимков. А ведь тактическая глубина — это сплошное море огня, где по незащищенному броней самолету стреляют не только из пулеметов и автоматов, но, кажется, даже из пистолетов.

Если бы не знать издавна сложившегося характера советских летчиков, их гордости своей крылатой профессией, славными боевыми традициями, можно было бы только удивляться тому, с каким повседневным героизмом выполняли они эти смертельно опасные задания. Взять хотя бы лейтенанта Николая Сикова. Сколько раз он в том же декабре вылетал на разведку, сколько важных для командования сведений получено после дешифрирования привезенных им снимков. Но далеко не все знали: не было случая, чтобы прилетал без пробоин в самолете. Часто бывало и так: один самолет с «АФАИ-3» находился в готовности к выполнению боевого задания, а другой в это время ремонтировался после посадки.

Фоторазведчика обычно сопровождала пара И-16 с задачей не допустить атак истребителей противника. А в зонах сильного зенитного огня иногда действовали два — четыре «ишачка», которые эрэсами и пулеметным огнем подавляли зенитные точки.

Вот как сам Сиков делился опытом на страницах многотиражки «Атака»: «При фотографировании нельзя маневрировать даже тогда, когда самолет получает пробоины. Если появляются истребители противника, съемку следует продолжать, пока они не займут положение для атаки. Только после этого можно вступить в бой или скрыться в облачности».

Однажды лейтенант Алексей Колесников, имевший [101] уже 52 боевых вылета, направился на фоторазведку в сопровождении младшего лейтенанта Николая Николаева. Удачно прошли последний маршрут съемки, Колесников начал разворот в сторону аэродрома... И вдруг раздался треск в кабине, посыпались стекла с приборной доски, пронзенная острой болью, безжизненно повисла правая рука пилота — вражеская пулеметная очередь пришлась точно по кабине. Превозмогая нарастающую боль, перехватив ручку управления в левую руку, Алексей сумел-таки довести самолет до аэродрома Куликово Поле и приземлить его на полосу. Однако после посадки вылезти из кабины уже не смог — от потери крови его покинули силы.

Сделали Колесникову операцию, извлекли из кости чуть выше локтя застрявшую там пулю. Время залечило рану, но даже сейчас, когда однополчане приезжают в Севастополь и встречаются с ним, он здоровается левой рукой — правая навсегда потеряла подвижность.

Разведка, разведка и еще раз разведка! Причем не только с фотографированием, но и визуальная. Ее результаты нужны были командованию как воздух. Так «свалилась на плечи» моей эскадрильи еще одна очень важная и ответственная задача.

В десятых числах декабря командир звена лейтенант Василий Бородин и его ведомый сержант Филипп Герасимов вылетали на разведку района села Байдары, где, по данным, полученным штабом 1-го сектора обороны, отмечалось скопление войск и техники противника.

Вернувшись с задания, летчики доложили, что при наблюдении с высоты 1500 метров в указанном районе противник ими не обнаружен, встреч с его истребителями не произошло и зенитная артиллерия безмолвствовала.

— Неужели ошиблась наша наземная разведка? — задал вопрос командир полка К. И. Юмашев.

— Не исключено, — отозвался я. — Тем более что летали опытные пилоты.

Константин Иосифович — думающий командир: перед тем как принять решение, все проанализирует, взвесит. И на этот раз продолжал рассуждать:

— А не обманывает ли нас противник? Ведь он хорошо знает, что если обнаружит себя, скажем, зенитным огнем, то немедленно появятся наши штурмовики и разнесут прикрываемые объекты. Не повторить ли разведку, но теперь с малой высоты? [102]

Я согласился, и спустя полчаса та же пара «ишачков» вновь пошла на Байдары. Обойдя перевал Байдарские Ворота морем, ведущий резким разворотом на 90 градусов влево проскочил, чуть не задев за вершину, хребет Яйла и нырнул вместе с ведомым в долину. Промчавшись на малой высоте буквально над крышами домов поселка, разглядели то, что ускользнуло от наблюдения с высоты.

Возвратились разведчики взволнованными, доложили: «Различной военной техники много. Танки, самоходки, автомашины и орудия расположены вдоль стен домов и замаскированы камуфлированным брезентом. По нам вели ураганный огонь из «эрликонов» и пулеметов, а в районе поселка Шули мы были обстреляны и зенитками среднего калибра».

Прав оказался командир полка. При первом полете разведчиков противник, полагаясь на. тщательную маскировку, затаился, но повторное появление пары над тем же районом да еще и на малой высоте вынудило его открыть огонь, постараться уничтожить разведчиков во что бы то ни стало.

По данным Бородина и Герасимова взмыли в воздух «илы» и «ишачки». Налет оказался удачным. А после подвески бомб и дозаправки самолетов горючим двумя группами был нанесен удар по войскам и технике противника в районах Варнутки, Кучук-Мускомьи и на шоссе восточнее Нижнего Чоргуня. Противник понес значительные потери.

Сейчас трудно представить, как это, находясь на клочке земли, омываемом с трех сторон водой, где только и ориентиров — один Херсонесский маяк, при частых бомбежках и напряженной боевой работе мы думали еще и о культурном досуге. Жизнь есть жизнь, и она требовала своего.

Конечно, в период отражения первого и второго вражеских штурмов, а также в передышке между ними до выступлений артистов и сеансов кино дело не доходило, но эскадрильская самодеятельность все же существовала. Зарождению ее мы обязаны были прежде всего своему командующему генерал-майору авиации Острякову. Как-то вечером, после ужина, он зашел в столовую летно-технического состава, расположенную в 200 — 300 метрах от маяка в небольшом строении барачного типа. После разговора о делах на фронте и одобрения смелых действий разведчиков эскадрильи командующий спросил: [103]

— А художественная самодеятельность у вас есть, товарищи?

Присутствующих смутил вопрос, но комсорг А. М. Борисов заявил:

— Есть, товарищ генерал!

— И показать ее вот прямо сейчас можете?

— Можем! — теперь уже хором ответили авиаторы.

Николай Николаев принес баян и виртуозно сыграл одну за другой несколько веселых мелодий. Затем начались пляски. Свое мастерство показали Саша Кособьянц и Иван Белозеров. Кто-то продекламировал отрывок из «Злоумышленника» А. Чехова. Потом Алексей Колесников затянул свою любимую песню про ямщика. Когда пропел ее последние слова: «Налейте, налейте скорей мне вина, рассказывать больше нет мочи», командующий встал и вместе со всеми присутствующими зааплодировал. Не без волнения сказал:

— Я вижу, вы преуспеваете не только в выполнении боевых заданий, но и в самодеятельности. Пятницкий! — обратился он к комиссару эскадрильи, — поделитесь опытом организации самодеятельности с другими подразделениями.

— Есть, товарищ командующий! — несколько взволнованный происшедшим отчеканил старший политрук Григорий Пятницкий.

В тот вечер летчики отдохнули особенно хорошо, интересно. Командующий, пожелав нам развивать самодеятельность, отправился не на КП ВВС флота, размещавшийся в подземном сооружении на Историческом бульваре в Севастополе, а на Херсонес в 8-й полк, где бывал регулярно, причем неоднократно намеревался слетать на боевое задание, но «добро» на это ему Военный совет флота не давал.

С легкой руки командующего наш досуг становился все более разнообразным. В районе расположения эскадрильи А. А. Губрия имелась большая землянка с надежным перекрытием. В ней, прозванной «Дворцом культуры», в длинные осенние и зимние вечера часто собирались преимущественно летчики, поскольку техники вечерами и ночами работали. Играли в шахматы, затевали разные игры и даже танцевали. Делились боевым опытом, спорили, доказывая, как лучше прикрывать сопровождаемых «илов» или бомбардировщиков, вести воздушный [104] бой, атаковать воздушные и наземные цели. Благодаря всему этому коллектив становился более сплоченным, крепло взаимопонимание.

Продолжительное время мы получали только горькие сообщения с других фронтов, и вдруг — первая радость: 5 декабря наши войска перешли в контрнаступление под Москвой! Та далекая уже весть до сих пор живет в памяти. А 10 декабря вечером в одном из казематов 35-й батареи вручались нам первые государственные награды. Из 3-й эскадрильи ордена Красного Знамени удостоились автор строк, лейтенант В. М. Бородин и сержант Ф. Ф. Герасимов, ордена Красной Звезды — старший политрук Г. И. Пятницкий, инженер эскадрильи военинженер 3 ранга В. Г. Попковский, военный техник 2 ранга А. В. Гриль и сержант И. М. Бойцов. Награжденных сердечно поздравил и пожелал дальнейших боевых успехов член Военного совета флота дивизионный комиссар Н. М. Кулаков. Товарищеский ужин после вручения наград прошел в непринужденной обстановке, когда предвестником грядущих побед стало контрнаступление советских войск под Москвой.

С неослабевающей силой продолжалась в период затишья партийно-политическая работа. «Красный черноморец», многотиражные газеты «Атака» и «За победу» постоянно показывали передовых авиаторов в бою и при подготовке самолетов на земле, самоотверженный труд воинов частей и подразделений, обеспечивающих боевые действия авиации. Немало было опубликовано портретов первых награжденных на флоте летчиков, техников, младших авиаспециалистов.

Воспитательной работой среди личного состава авиационных частей Севастопольского оборонительного района руководили непосредственно командующий генерал-майор авиации Н. А. Остряков и военком бригадный комиссар М. К. Степаненко. Они проводили совещания политработников и партийно-комсомольских руководителей, бывали на партийных и комсомольских собраниях, выступали на них, рассказывали о боевых успехах эскадрилий, помогали устранять недостатки.

С каждой встречей с Николаем Алексеевичем Остряковым я все больше проникался уважением к его таланту руководителя огромного коллектива в различных условиях обстановки, умению разговаривать с людьми, находить к каждому подход, его такту и обаятельности.

Генералу Острякову мы стремились подражать, хотя [105] далеко не у всех это получалось. Для него на первом плане был человек. О людях он постоянно думал и заботился. Мы никогда не видели и не слышали, чтобы он строгим командирским языком приказывал или тем более отчитывал кого-нибудь из подчиненных. Благодаря личному общению с людьми командующий хорошо знал командиров полков, эскадрилий и звеньев, летчиков, инженеров и многих техников. К каждому относился с уважением, интересовался состоянием здоровья, настроением. Женатых расспрашивал о семьях...

В середине декабря 1941 года мы узнали, что Остряков все же добился разрешения летать на боевые задания. Справедливости ради следует сказать, что некоторые командиры даже ниже его рангом не всегда рвались в раскаленное небо Перекопа, а тем более Севастополя. Так что своим примером командующий преподал им очень наглядный урок, и до конца войны все командиры полков и дивизий летали на боевые задания. А генерал-майор авиации Н. А. Токарев и подполковник Н. З. Павлов отдали свои жизни во имя победы.

Летал теперь генерал Остряков регулярно, словно бы наверстывая упущенное не по своей вине, и подчас весьма рискованно, на что неоднократно ему указывал Военный совет флота, а затем все-таки запретили полеты — вначале за линию фронта, а потом и на прикрытие с воздуха Севастополя. Однако наш командующий «вел неравную борьбу» с Ф. С. Октябрьским и Н. М. Кулаковым, добиваясь снятия ограничений, тем более что освоил новый для него тип истребителя и стал летать на боевые задания на Як-1.

Под стать командующему был начальник летной инспекции ВВС флота майор Николай Александрович Наумов, ставший впоследствии генерал-лейтенантом авиации, Героем Советского Союза. Они чем-то напоминали и в то же время дополняли друг друга. Летали всегда в паре, а поскольку Наумов имел за плечами уже не один десяток боевых вылетов и несколько побед в воздушных боях, то Остряков как бы учился вначале у него тактическим приемам борьбы с фашистскими самолетами. Учиться у подчиненного он не стеснялся и не только говорил об этом открыто, но и всем командирам советовал придерживаться такого правила.

Мне неоднократно случалось бывать по разным поводам у Николая Алексеевича Острякова, и всегда речь шла о чем-то значительном. Вот и в тот раз, направляясь [106] к нему по вызову, ломал голову над вопросом: какую новую задачу поставит командующий?

Вошел в знакомый кабинет не без волнения. А генерал тепло поздоровался, предложил сесть и запросто начал:

— Не вижу плохого в том, если скажу, что лично мне ваша эскадрилья нравится. И не только тем, что в ней много хороших летчиков. Важно, что в короткие сроки создан крепкий боевой коллектив, а это, знаю, дело далеко не легкое. Вот и ответь мне по-честному: здорово вымотались, нет ли желания отдохнуть?

Не поняв, куда клонит генерал, я несколько растерялся, молча смотрел на него, собираясь с мыслями. А Остряков, словно прочитав все это на моем лице, улыбнулся и продолжил:

— Ладно, не буду говорить загадками. Все очень просто: вы, наверное, знаете, что в районе Омеги, на берегу Круглой бухты, мы создаем дом отдыха для летного состава, где пилоты могли бы восстанавливать силы. Но он откроется не раньше чем через три недели. А сегодня утром я получил телеграмму с Кавказа от начальника штаба 62-й авиабригады полковника Коновалова, который сообщил, что денежный аттестат, посланный вами жене, вернулся. Трудно представить, на что она теперь там существует, ведь уже прошло три месяца...

Стоит ли говорить, насколько такое сообщение было для меня неожиданным и тревожным. Но что же делать, чем я могу помочь семье, попавшей в бедственное положение?

А генерал, сделав небольшую паузу, чтобы дать мне собраться с мыслями, продолжил:

— Я вызвал с Кавказа капитана Коробицына, который вас подменит. А вы отправляйтесь разыскивать жену с сыном — указания генералу В. В. Ермаченкову о выделении вам для этой цели самолета я дам сегодня вечером. Заодно и отдохнете.

— Товарищ командующий! Когда прибудет Коробицын, мне нужно будет немного полетать с ним на боевые задания, чтобы ввести его в курс обстановки под Севастополем, тем более что она сейчас вновь обострилась, — заявил я, преодолев естественное желание немедленно броситься на помощь самым близким для меня людям.

— Правильно говорите, но все же подумаю, — заключил Остряков. — А ваша жена, насколько помню, парашютистка, она ведь в свое время в Тушине прыгала! [107]

— Было такое, товарищ командующий. Но, простите, откуда вы об этом знаете?

— Тушино, Тушино... — в раздумье, на минуту предавшись воспоминаниям, произнес Николай Алексеевич. — Мое родное небо. Сколько людей приобщило оно к авиации — не счесть! Ведь я там не один год был инструктором по парашютному спорту. А авиационные праздники в Тушино — это же на всю страну! Разве можно хоть что-нибудь или кого-нибудь из этого прошлого забыть... Ну, впрочем, хватит воспоминаний. Сейчас главное — решать сегодняшние неотложные задачи и смотреть в будущее. Ну а как помочь вашей семье, уточним и обязательно примем меры.

Обстановка действительно в те дни резко осложнилась, и розыск семьи пришлось отложить на целый месяц. Но тот разговор подтвердил, что судьбу каждого подчиненного наш командующий принимал близко к сердцу. И вот еще одно тому свидетельство — одно из многих.

В начале марта 1942 года прибыли в Гайдук под Новороссийском раненые капитаны А. И. Коробицын и П. С. Пономарев. Каждый из них — с запиской от Острякова. У Пономарева, которому снарядом раздробило кисть левой руки, имелось предписание на имя начальника 40-го госпиталя. Командующий просил медиков сохранить Петру Степановичу не только руку, но и его самого как летчика. Аналогичная просьба излагалась и профессору Филатову относительно Коробицына, которому в результате ранения грозила потеря зрения правым глазом. Добавлю, что еще до того полковник П. Г. Коновалов получил от Острякова указание о немедленной отправке этих раненых самолетом — одного в Ташкент, другого в Сочи.

Вспоминая о генерале Острякове, нельзя не сказать и о его ближайших соратниках по руководству военно-воздушными силами флота, разбросанными от Севастополя и далее по побережью Кавказа от Анапы до Поти. В сложной работе ему помогали военком бригадный комиссар М. Г. Степаненко, заместитель генерал-майор авиации В. В. Ермаченков, начальник штаба полковник В. Н. Калмыков, главный инженер военинженер 1 ранга Н. Т. Земцов и начальник тыла полковник М. Д. Желанов. Командующий сумел создать дружный и сплоченный коллектив руководителей, в котором каждый вносил весомый вклад в общее дело. [108]

Большую роль в этом коллективе играл военком Михаил Гаврилович Степаненко. Впервые я встретился с ним в 1938 году на Дальнем Востоке. Будучи тогда комиссаром 7-й авиабригады, он посещал наш 14-й полк в разгар боевых действий в районе озера Хасан. Образованный и опытный политработник, он сразу завоевал у воинов части прочный авторитет. В мае 1940 года Михаил Гаврилович возглавил партийно-политическую работу в ВВС Черноморского флота, успев до этого овладеть летным делом.

В самом начале войны Степаненко очень много сделал для мобилизации авиаторов-черноморцев на тяжелую и упорную борьбу с немецкими захватчиками. Работу свою и всего политаппарата соединений и частей сосредоточивал прежде всего на передовых аэродромах. Много раз бывал и в 3-й эскадрилье.

К сожалению, деятельность Михаила Гавриловича оказалась непродолжительной. 21 ноября, уже после отражения первого вражеского штурма Севастополя, он поехал в штаб оборонительного района для доклада о положении дел в авиации, а возвращаясь из города, попал под артобстрел и погиб — осколок снаряда пробил партийный билет и вонзился в сердце. Завершится война, и трудящиеся города-героя Севастополя назовут одну из его улиц именем Степаненко.

После гибели отважного политработника военным комиссаром ВВС флота был назначен бригадный комиссар (затем генерал-майор авиации) Николай Васильевич Кузенко.

В ноябре и декабре 1941 года артиллерийские снаряды противника еще не рвались на аэродроме Херсонес, зато бомбили его многократно. Основу противовоздушной обороны аэродрома составляли 92-й зенитно-артиллерийский дивизион и взвод зенитных пулеметных установок. Вскоре к ним добавилась плавучая батарея в Казачьей бухте.

Чтобы не допустить высадку морского десанта на аэродром, были изготовлены заграждения из колючей проволоки, опускаемые на мелководье и усиленные противодесантными минами. На десантно-доступных участках побережья создавались противопехотные минные поля, которые перекрывались минометным и пулеметным огнем. Личный состав эскадрильи кроме стрелкового оружия [109] получил гранаты и бутылки с горючей смесью. По инициативе инженера эскадрильи В. Г. Попковского и благодаря его изобретательности из подручных средств монтировались различные пулеметные установки для стрельбы по воздушным целям. Огнем с одной из таких самодельных установок был сбит фашистский самолет. А произошло это так.

Два Ме-109, пикируя на аэродром со стороны моря, сбросили бомбы, но на выходе из пике один из них попал под пулеметный огонь, и мы стали свидетелями редкого случая: изрядная часть левого крыла Ме-109 отвалилась, фашист, штопорнув, рухнул в воду рядом с берегом, а отделившаяся консоль крыла по инерции пролетела вперед и упала в районе самолетной стоянки нашей эскадрильи. Осмотр этого обломка показал, что бронебойная пуля, выпущенная с самодельной установки старшиной-оружейником С. М. Шевченко, пришлась в лонжерон{17} крыла, испытывавшего на выходе самолета из пикирования серьезную нагрузку, и тот обломился. Добавлю, что за меткую очередь из «самоделки» Сергей Митрофанович Шевченко был награжден орденом Красной Звезды.

Для летчиков и очередное затишье на фронте не принесло облегчения. Пожалуй, только непогода иногда давала возможность немного сбросить груз усталости да перекомплект пилотов позволял подменять особенно уставших. А таких было немало. Так, частые вылеты на разведку до того измотали Николая Сикова, что однажды, барражируя над Севастополем, он потерял сознание. Самолет вошел в пикирование, и пришедший в себя Николай вывел его в горизонтальный полет только на высоте 50 метров.

Как только позволяла погода, для летчиков сразу же находились цели на земле. 8 декабря срочно подняли группу «илов» и «ишачков» для нанесения удара по войскам противника в районе Дуванкоя, где шли бои за господствующие высоты. Во избежание удара по своим линия боевого соприкосновения обозначалась бушлатами и шинелями — те и другие отчетливо выделялись на запорошенной снегом земле. Разбор результатов этого вылета показал, что отработали авиаторы неплохо: ведь [110] противник пытался здесь улучшить свое положение, а улучшили его после налета авиации наши войска. Это подтвердила поступившая в эскадрилью телеграмма:

«Всему летному составу, участвующему в штурмовых действиях войск противника, командир 4-го сектора обороны генерал-майор Воробьев за успех объявляет благодарность» {18}.

А противник все подтягивал и подтягивал казавшиеся порой неисчерпаемыми резервы из глубины, перебрасывал часть сил из-под Керчи к Севастополю, сосредоточивал все больше авиации на крымских аэродромах.

Одну из продвигавшихся на юг крупных колонн вражеских войск наша воздушная разведка обнаружила утром 15 декабря на дороге севернее Симферополя. В воздух поднялись шесть Ил-2, четыре И-16 и шесть Як-1. Несмотря на низкую облачность, «илы» и «ишачки» вышли точно на цель, с двух заходов отбомбились и отстрелялись по ней, после чего взяли курс на свой аэродром.

Немало тревожных минут пережили мы после посадки самолетов, когда убедились, что с задания не вернулся ведомый лейтенанта В. М. Бородина сержант И. Н. Харин. К счастью, именно минут, ибо не прошло и получаса, как со стороны моря показался И-16, летевший на малой высоте с выпущенными шасси. Когда он стал заходить на посадку, мы узнали «семерку» Харина. Что же с ним произошло?

Оказалось, что при выходе из пикирования после второго захода пилоту почудилось, что заглох мотор, винт крутится вхолостую. А поскольку высота была малой и времени на анализ ситуации не оставалось, Харин выпустил шасси и сел прямо перед собой на поле. Казалось бы, действовал правильно. Только вот при посадке вне аэродрома обязан был выключить зажигание, а он этого не сделал. Скапотируй самолет — и пожара не избежать... Однако этот промах спас Харину жизнь.

К самолету уже со всех сторон бежали гитлеровцы, когда мотор заурчал и после нескольких движений сектором газа набрал обороты. Прямо с места Харин повел машину на взлет, на выдерживании задел колесами за копну соломы, поэтому решил шасси не убирать — вдруг они повреждены! Прижавшись к земле, вышел [111] между Евпаторией и Саками к морю, и вот он снова среди своих...

Все стало предельно ясным. Мотор конечно же был исправным, просто при резком выводе машины из пикирования произошел отлив горючего от карбюратора и двумя-тремя плавными движениями сектора газа режим работы мотора легко восстанавливался. Растерянность летчика в достаточно простой ситуации могла привести к тяжелым для него последствиям...

Предвидя скорое очередное наступление немецких войск, командование Севастопольского оборонительного района решило провести 14 декабря с летчиками частей, привлекавшихся к бомбоштурмовым ударам, рекогносцировку на переднем крае. Это мероприятие было новым в практике и в условиях обороны Севастополя, где бои шли чуть ли не за каждый квадратный метр, крайне необходимым. Рекогносцировкой руководил генерал-майор И. Е. Петров, а группу летчиков возглавлял только что прилетевший с Кавказа с шестеркой Ил-2 командир 18-го штурмового авиаполка полковник А. М. Морозов.

Дул сильный ветер, мела пронизывающая поземка, свинцовые тучи, казалось, задевали за коробки развалин Севастополя. Нас спасали меховые шлемы на головах, регланы с цигейковыми подстежками, а на ногах — меховые унты или фетровые бурки. Не будь на нас такого обмундирования, мы наверняка «вымерзли» бы, не добравшись на открытых грузовых машинах до места сбора. А так даже шутили: «Едем на рандеву к генералу Манштейну».

Сапун-гора — точнее, плоскогорье с обрывом в сторону Золотой балки — первая точка рекогносцировки. Все кругом изрыто снарядами, в землю вкопано множество блиндажей и землянок с мощными деревоземляными перекрытиями. Местами просматривались замаскированные пулеметные точки и противотанковые орудия. Просвистели неподалеку и разорвались в стороне вражеские снаряды. Нас поторопили на наблюдательный пункт. Сразу же прибыл туда и командующий Приморской армией генерал И. Е. Петров.

— Главный удар, — начал генерал без предисловий, — мы ожидаем из района Бельбек, Камышлы. Здесь же вероятны активные действия противника на направлениях Шули, Нижний Чоргунь и вдоль Ялтинского шоссе на Балаклаву. Полагаю, что вам надо быть [112] в готовности к действиям во всей полосе обороны, а значит, к умелому оперативному маневру небольшими наличными силами, эффективному их использованию на решающих участках в решающее время.

Далее майор, находившийся при командующем, по карте и с привязкой к местности показал основные районы сосредоточения войск и техники противника, основные и запасные позиции наших войск и многое другое. Кратко, четко и понятно был изложен весь круг вопросов, касавшихся совместных действий войск и авиации в ходе предстоявшего сражения.

В такой же последовательности ознакомили авиаторов на второй точке рекогносцировки — Малаховом кургане. Здесь видимость была получше, поэтому хорошо просматривались Мекензиевы Горы, хутор Мекензия, Сахарная Головка и вся Инкерманская долина.

После этого выхода на рекогносцировку генерал Петров провел заключительное совещание.

— Как вы, очевидно, поняли, — сказал он, — противник значительно превосходит нас в силах. Чтобы сдержать его натиск, потребуется и от вас, летчиков, предельное напряжение сил. Не скрою, сухопутные войска рассчитывают на вашу поддержку, желают вам успехов. Я понимаю, что по противнику на переднем крае действовать с воздуха сложно — есть опасение ударить и по своим войскам. А чтобы этого не случилось, дано указание иметь в батальонах белые полотнища для обозначения в моменты ударов с воздуха линии боевого соприкосновения войск. При действиях ночью наши передовые позиции, как и прежде, будут обозначаться световыми сигналами...

За всеми этими, казалось бы, частными указаниями чувствовались детальная отработка предстоявшей операции, готовность войск и их руководства отразить очередной натиск врага. И все участвовавшие в рекогносцировке авиаторы согласились с мнением нашего руководителя полковника А. М. Морозова, заверившего командующего Приморской армией в том, что летчики все задания выполнят с честью... [113]