Высокая миссия
Какой большой и трудный путь прошли мы по Чехословакии!
Начиная от Карпат нашим дивизиям пришлось с боями преодолеть Прешовские и Словацкие Рудные горы в Словакии, Низкие и Высокие Татры, Липтовские и Большие Татры, хребет Яворник и Яблуновские горы. Почти до самого конца войны корпус вел боевые действия в горно-лесистой местности.
Бои в горах потребовали от наших войск огромных усилий. Путь преграждали громады хребтов, покрытых большей частью густыми лесами, скалистые гребни и обрывистые пропасти вставали на пути. Малое количество дорог, глубокий снег, изменчивая погода, постоянные туманы, облака, низко нависающие над горами, — все это крайне затрудняло наступательные действия.
К тому же противник заблаговременно создал здесь прочную глубоко эшелонированную оборону. Во многих местах стояли в засадах неприятельские танки, пушки. Стоило показаться на дороге, как замаскированные пулеметы начинали бить по заранее пристрелянным ориентирам, по мостам, дорогам, теснинам. И все же наши полки в дивизии настойчиво и упорно проникали в глубину обороны, обходили по горным тропам и блокировали высоты. Мы шли вперед, и не было силы, способной остановить ото грозное движение.
Что же помогало нашим бойцам? Какая моральная сила двигала их вперед? Пока мы не пересекли границу, каждый солдат жил лишь одним стремлением: как можно скорее изгнать фашистского зверя с родной земли. Ну [243] а здесь, за границей? Дело в том, что и здесь каждый боец чувствовал себя так, словно он находился на родной земле и освобождал ее от гитлеровской нечисти.
В это время усилился приток заявлений с просьбой принять в ряды партии. Это и понятно. Воины глубоко сознавали свою благородную освободительную миссию, гордились великими победами, которых они добились под руководством Коммунистической партии. В те дни героизм стал нормой поведения советских воинов. И герои, лучшие наши люди, обращали к партии идущие из глубины сердца слова: «Если погибну — считайте меня коммунистом!», «Без партии не мыслю своей жизни...» Вот характерные цифры. Только в 8-й стрелковой дивизии число воинов, принятых в партию в феврале, по сравнению с январем выросло вдвое, в комсомол — в полтора раза.
Большую работу проводили в те дни армейские агитаторы и пропагандисты. Они широко разъясняли бойцам и офицерам, что собой представляет Чехословакия, какие народы здесь живут, каков социальный уклад страны. Политотдел 18-й армии отпечатал большим тиражом и разослал в войска тексты соглашения Советского правительства с правительством Чехословакии, договора о дружбе. Политработники посвятили этому документу десятки докладов, бесед, разработали специальные темы для политзанятий с молодыми бойцами.
Но несмотря на то что мы были в дружественной стране, солдаты очень тосковали по Отчизне, по родным и близким. Нужно было видеть, с какой жадностью слушали они беседы о жизни в родной стране, с каким восторгом и гордостью рассказывали местным жителям о Советском Союзе, о социалистическом обществе. За границей каждый наш солдат становился агитатором Советской власти. Мне пришлось присутствовать на беседе агитатора рядового Сеидназарова. Просто и убедительно он говорил о великой силе советского патриотизма:
— Когда я произношу слово «Родина», то думаю не только о моей Киргизии. Вижу Украину, за которую дрался, Белоруссию, освобожденную от фашистов, и Москву — мать всех советских народов. Весь Советский Союз вкладываю в одно слово — Родина. За нее мы воюем. Ее честь, свободу и независимость мы отстаиваем далеко за рубежом! [244]
В первых числах февраля перед нашим корпусом была поставлена задача наступать вдоль южного берега реки Ваг в общем направлении на город Ружомберок. Это была одна из частных операций общего наступления 4-го Украинского фронта.
По замыслу командования фронта, цель операции главных сил состояла в том, чтобы, нанеся поражение вражеским войскам, преодолеть горные хребты и выйти на дальние подступы к Моравско-Остравскому промышленному району.
Три армии ломали сопротивление врага: 38-я (командующий генерал-полковник К. С. Москаленко), 1-я гвардейская (командующий генерал-полковник А. А. Гречко), 18-я (командующий генерал-лейтенант А. И. Гастилович). Поддерживала наступление с воздуха 8-я воздушная армия (командующий генерал-лейтенант авиации В. Н. Жданов). В составе 18-й армии вместе с нашим корпусом мужественно сражался 1-й чехословацкий армейский корпус под командованием генерала Людвика Свободы.
Наш корпус действовал на левом фланге 18-й армии.
Со 2 по 13 февраля 138-я стрелковая дивизия пыталась прорваться юго-западнее местечка Илианово, но успеха не имела. Илианово так и осталось у противника. 13 февраля комкор Медведев приказал 8-й стрелковой дивизии атаковать противника несколько севернее этого населенного пункта. После сорокаминутной артподготовки полки дивизии ворвались в первую траншею. Завязалась рукопашная схватка.
Вскоре последовала сильная контратака, и наши части отошли на прежние позиции. Враг оборонялся упорно. Он крупными силами прикрывал дальние подступы к стальному сердцу Чехословакии — Моравско-Остравскому промышленному району.
Полмесяца мы бились на этом участке. Противник занял очень удобные для обороны рубежи по реке Ваг и отрогам хребта. Он просматривал всю глубину боевых порядков, и поэтому мы не могли использовать фактор внезапности. Неудачи объяснялись и рядом других причин. Скалистые хребты, покрытые глубоким снегом, не позволяли маневрировать. Все теснины, ущелья, дороги, перевалы фашисты заминировали. Всюду завалы, [245] «сюрпризы» и множество других серьезных препятствий.
Дивизиям приходилось наступать по лощине, а фашисты заблаговременно укрепились на господствующих высотах. Подавить огневые точки было нечем: артиллерийских снарядов, особенно к 122-мм гаубицам, — в обрез.
Командиру корпуса вначале казалось, что здесь можно сбить гитлеровцев, как говорят, кавалерийским наскоком. Но действительность не оправдала наших надежд.
Однажды ко мне зашел генерал Дремин, заместитель командира корпуса. Он только что вернулся из 138-й дивизии. Надо сказать, что Медведев в эти трудные дни сам мотался и гонял своего заместителя из одной части в Другую. В разгоне были и все штабные работники (им тоже доставалось от комкора).
— Давай спокойно обсудим, взвесим результаты наступления этих дней, — проговорил Дремин, тяжело опускаясь на табурет.
Я молча слушал Дремина. Чувствовал, что у него много накипело в душе.
— Считаю, что при такой организации боя успеха не будет. Мы бьем немца в лоб щелчками, а толку никакого, — высказал генерал свои мысли. — Обстановка сложилась так, что корпусу развернуться негде, нельзя маневрировать. Кругом непроходимые горы, хоть по воздуху перепрыгивай.
Нельзя было не согласиться с этим суждением. У меня тоже сложилось твердое мнение, что пробить в этом районе брешь в обороне противника очень трудно. Для прорыва нужно искать другой участок. Именно об этом следует информировать командование армии. А сейчас следовало бы созвать командиров посоветоваться и разобраться в причинах неудачи.
— Правильно, — отозвался Дремин. — Только зачем совещание проводить, если будем просить другое направление?
— Провести разбор операции обязательно надо. Воевать-то еще придется...
Через пару часов мы зашли к командиру корпуса. Разговор начал Дремин. Он прямо доложил свои соображения и выводы. Медведев внимательно выслушал его, повернулся ко мне:
— А что думаете вы, Никита Степанович? [246]
— Считаю, что ваш заместитель прав. Вот уже две недели топчемся на месте. Следует посоветоваться с командирами дивизий и начальниками политорганов...
— Воевать надо, а не митинговать, — резко возразил комкор. — Они тут тебе наговорят... А если уж речь идет о главной причине неуспеха, то она в артиллерии.
Конечно, многое упиралось в артиллерию, по не все.
Нам все же удалось настоять на проведении совещания. Комкор приказал собрать командиров дивизий, командующих артиллерией и начальников политорганов. Было решено, что с докладом выступит полковник Яковлев — командующий артиллерией корпуса, уделив главное внимание артиллерийскому обеспечению боя, вопросам взаимодействия пехоты с артиллерией.
Совещание прошло очень активно и по-деловому. Полковник Яковлев правильно, с глубоким знанием дела разобрал вопросы организации артиллерийского обеспечения прошедших боев.
После него выступали командиры. Был вскрыт главный недостаток — лезем напрямик, атакуем неподавленные огневые точки, забываем святое правило в горах: взял господствующую высоту, закрепился на ней — обеспечил победу. Атака не всегда поддерживалась артиллерийским огнем, несвоевременно ставились задачи батареям, слабо велась разведка целей, поэтому артиллерийскую стрельбу часто вели по площади, иногда даже по пустому месту, а огневые точки оставались неподавленными.
В ходе разбора серьезные претензии предъявили и штабу корпуса. Вот только одна деталь. Командир 138-й дивизии полковник В. Е. Васильев (а его поддержали и другие командиры) был очень недоволен тем, что перед решающим наступлением ему запретили провести частную операцию. Он предлагал вечером, как только стемнеет, сбить боевое охранение противника и закрепиться в непосредственной близости от первой траншеи гитлеровцев. Штаб корпуса не одобрил этого, ссылаясь на то, что это приведет к лишним потерям и насторожит противника.
— Мы могли уничтожить охранение практически без потерь, — говорил Васильев. — Ну, а что касается фактора внезапности, то он на этом участке давно уже утрачен. Немец хорошо просматривает всю глубину нашей обороны. Поэтому частная операция пошла бы на пользу. Одно дело [247] — начинать атаку издали, другое — подобравшись к противнику вплотную, нанести затем стремительный решающий удар.
Совещание пошло на пользу всем — и командирам частей, и нам, политсоставу, и, конечно, генералу Медведеву. С ним вскоре мы выехали в штаб армии, доложили наши выводы о том, что в обороне противника надо искать другие, более слабые места. Командование армии, взвесив эти доводы, посчиталось с нашими предложениями. Через три дня поступил приказ сдать участок и передислоцироваться. Путь наш лежал на север, в обход высоких Татр, обратно через Попрад, Кежмарок, Новы-Тарг, в район Яблонки, на границу Польши и Чехословакии.
Наш штаб расположился рядом с населенным пунктом Поронин. Разве можно было удержаться и не поехать в места, где жил Владимир Ильич Ленин, где в 1913 году под его руководством прошло знаменитое партийное совещание.
Поронин стоит у самого подножия Высоких Татр, недалеко от красивого курортного местечка Закопане. Мы с благоговением осматривали достопримечательности Поронина, беседовали со старожилами, и сама история вставала перед нами... Жители бережно хранили все, что было связано с Ильичем.
Как только корпус сосредоточился в районе Поронин, Закопане, к нам приехали командующий 18-й армией А. И. Гастилович, член Военного совета С. Е. Колонин, начальник политотдела армии Л. И. Брежнев и другие товарищи — почти все члены Военного совета армии. Официального заседания Военного совета с докладами и протоколами не было. Состоялся деловой, откровенный разговор о боевых задачах, стоящих перед корпусом. Генерал С. Е. Колонин напомнил нам, что военные действия на стыке границ двух государств — Чехословакии и Польши — требуют от воинов высокой дисциплины и организованности при контактах с местным населением — чехами и поляками. Начальник поарма генерал Брежнев порекомендовал рассказать всем бойцам и командирам об этих исторических местах, связанных с пребыванием Владимира Ильича Ленина в Поронине и Новы-Тарге. Он обратил наше внимание на то, с какой любовью, как бережно относятся поляки к ленинским реликвиям.
— Мы убеждены, — сказал начпоарм, — что в Поронине [248] и Новы-Тарге в недалеком будущем наши польские друзья откроют ленинские музеи.
И как бы в подтверждение мыслей генерала Брежнева, когда члены Военного совета осматривали Поронин, к ним подошел пожилой поляк и заговорил на ломаном русском языке:
— Я старый коммунистки мне радостно наблюдать за русскими солдатами. Они с интересом слушают рассказы старожилов о тех временах, когда Ленин находился в Поронине и Новы-Тарге. Ваш приход в эти места еще больше укрепит дружбу между нашими народами. Честные поляки доблестно сражаются на фронте, бьют фашистов. А сколько таких патриотов в партизанских отрядах в Татрах, в боевом подполье, желающие видеть новую Польшу свободной, счастливой... Мы свято храним здесь все, что связано с именем великого вождя революции Ленина.
Мы выполнили указания Военного совета. В подразделениях были проведены беседы о пребывании В. И. Ленина в Кракове, Поронине и Новы-Тарге, об исторической освободительной миссии Советской Армии, Воины хорошо осознали свою высокую ответственность перед Родиной и народами Польши и Чехословакии, которых они освобождали. И это, разумеется, благотворно сказалось на настроении солдат и офицеров, на их боевых делах.
Во время ожесточенных боев на территории Словакии политотдел 18-й армии принял решение — во всех первичных партийных организациях провести отчетные собрания с докладами парторгов. Это важнейшее мероприятие, как указывалось в директиве политотдела 18-й армии, должно было служить делу «решительного подъема идейно-политического воспитания коммунистов, оживления внутрипартийной работы, мобилизации коммунистов на укрепление воинской дисциплины, политико-морального состояния личного состава и обеспечение успешного выполнения боевых приказов командования по окончательному разгрому врага». Предлагалось командировать всех работников политотделов корпуса и дивизий в первичные парторганизации для оказания помощи в подготовке отчетных партийных собраний.
В политорганах провели совещания парторгов, на которых [249] были даны подробные инструктажи по подготовке докладов и решений. Доклады предварительно слушались и утверждались на заседаниях партийных бюро.
Стараниями командиров и политработников был обеспечен высокий процент явки коммунистов на собрания.
Собрания прошли активно и боевито. В целом по 18-й армии из 6933 коммунистов, присутствовавших на отчетных собраниях, в прениях выступило 2205, в том числе более 800 молодых коммунистов.
Это свидетельствовало о возросшей политической зрелости членов и кандидатов партии. Большую помощь политработникам в подготовке и проведении отчетных партийных собраний оказали дивизионные и армейская газеты. Так, «Знамя Родины» в специально открытом разделе «На отчетных партийных собраниях» только в феврале опубликовала более 30 корреспонденции и статей.
Итоги отчетных партийных собраний были обсуждены на дивизионных партийных активах. Готовили и проводили собрания партийных активов работники политотделов корпуса и дивизий совместно с товарищами Куликом, Копенкиным, Мутицыным, Караваевым, Пахомовым, Трескуновым из политотдела армии. На партийных активах побывали командующий 18-й армией А. И. Гастилович, член Военного совета С. Е. Колонин, начальник политотдела Л. И. Брежнев. Отчетные партийные собрания первичных парторганизаций и дивизионные активы способствовали оживлению внутрипартийной работы, явились хорошей школой большевистского воспитания, особенно молодых коммунистов.
Многогранны формы и методы партийно-политической работы в бою. В одной из директив политотдела 18-й армии указывалось:
«Военнослужащие женщины с честью несут службу санитарок, медсестер, врачей, связисток, снайперов, партийно-политических работников. Многие из них, находясь в действующих частях, проявляют исключительное мужество, отвагу, героизм в боях с немецко-фашистскими захватчиками.
Санитарка роты 835 сп 237 сд славная дочь украинского народа Мария Захаровна Щербаченко за свои героические подвиги удостоена звания Героя Советского Союза.
Механик-водитель танка Т-70 Екатерина Петнюк трижды водила свой танк в атаку и истребила более 60 гитлеровцев. Когда боевая машина отважной танкистки была [250] подбита, она выскочила из нее и из пистолета застрелила трех фашистов.
Между тем некоторые командиры и политработники недостаточно проявляют заботу о женщинах-воинах: выдают большого размера обувь, не соответствующее росту обмундирование, не всегда бывают ботинки, мыло, чулки, юбки для женщин...»
Политработники 17-го гвардейского корпуса добились ликвидации отмеченных в директиве недостатков. Женщины-воины были окружены повседневной заботой.
Или вот другая директива за подписью начпоарма:
«Проверка оформления братских и одиночных могил бойцов и командиров, павших в бою за освобождение нашей Родины, показала, что политорганы допускают в этом вопросе серьезную ошибку. На многих могилах в Ужгороде, Требышеве и др. местах надгробные памятники и пирамиды не имеют никаких надписей, могилы павших героев остаются безымянными, они не располагаются в центре населенного пункта и в одном месте, а разбросаны в разных местах. Предлагаю командирам и политработникам:
— Все могилы павших бойцов располагать, как правило, в одном месте в центре населенных пунктов, тщательно оформлять, украшать, огораживать их, делать надписи о павших героях.
— На всех могилах должны быть поставлены каменные или деревянные пирамидки с пятиконечными звездами наверху».
Эта директива была доведена до каждого командира и политработника. Провели совещания в тыловых подразделениях, занимающихся захоронением погибших в боях воинов. Связались с представителями местных властей...
Многие, очень многие вопросы боевой деятельности и фронтовой походной жизни были предметом заботы наших замечательных политработников!
В ночь на 7 марта корпус перешел в наступление из района Яблонка в общем направлении на Зуброглава — Бобров — Сланица. Нашим правым соседом был 159-й укрепленный район, который прикрывал фланг.
Наступление корпуса было продолжением боев войск 4-го Украинского фронта за Моравску Остраву (в командование фронтом здесь вступил генерал армии А. И. Еременко). [251] Противник создал на подступах к этому важному промышленному району мощные оборонительные полосы, широко использовал сооруженные здесь еще в 1933–1939 годах пограничные укрепления.
Первый же день принес корпусу успех; несмотря на ожесточенное сопротивление гитлеровцев, наши части преодолели первую траншею, заняли ближайшие высоты. Солдаты штурмом брали каждую огневую точку, каждую отдельную позицию.
Часа через два на НП корпуса поступили первые обобщенные данные о действиях дивизий. Все, казалось, шло благополучно. Командир был доволен началом наступления.
— Удачный момент мы выбрали, — говорил Медведев, разглядывая карту с нанесенной на нее обстановкой.
Он имел в виду то обстоятельство, что за сутки до нашей атаки противник сменил на этом участке некоторые опытные фронтовые части, несколько ослабив оборону. По-видимому, наступление 38-й и 1-й гвардейской армий на главном направлении севернее нас заставило гитлеровское командование перебросить часть сил на более угрожаемый участок.
— Эх, сто пятьдесят девятый отстает... Как бы он все дело не испортил, — произнес подполковник Доможилов.
Части корпуса были теперь нацелены вдоль широкой, относительно ровной долины между Скалистыми Татрами и отрогами гор Южной Польши. Все, кто находился на НП, внимательно разглядывали местность. Невдалеке справа виднелась гора Бабья, слева на горизонте — Татры. Долина эта, с хорошо развитой сетью шоссейных и железных дорог, вела в глубь Чехословакии, к ее наиболее важным промышленным и административным центрам — городам Ружомберок, Жилина. Она тянулась по берегу реки Орава. Именно здесь корпус мог вырваться на оперативный простор. Мы выходили как бы в тыл группировке противника, обороняющей севернее нас Моравску Остраву.
Бой в глубине обороны противника принес много неожиданностей. Уже под вечер авиаразведка обнаружила большие колонны противника, которые двигались по шоссейным дорогам в нашу сторону. Однако генерал Медведев не придал серьезного значения этому сообщению.
— Врут летчики, вечно у них «большие силы», — проворчал он, прочитав телефонограмму. [252]
А данные-то все же оказались точными. Гитлеровцы, как позже стало известно, повернули снятые ранее с фронта части на наш участок.
А тут еще резко похолодало, началась снежная буря. Дороги занесло. Промокшее в начале наступления обмундирование ночью заледенело. Появились обмороженные. Пришлось принимать самые срочные меры.
Между тем комкор буквально не отходил от телефона. Он требовал не сбавлять темпа наступления, не давать врагу закрепиться. К утру на НП прибыл начальник штаба корпуса полковник Дакс. Произошел такой разговор:
— Товарищ генерал, у нас создается крайне опасное положение, фланги открыты. Особенно большой разрыв на правом фланге. 159 ур отстал. Подходят крупные резервы противника. Несомненно, готовится сильная контратака...
Медведев не дал ему закончить:
— Что же ты хочешь? Остановиться, прекратить наступление? Мы уже основную полосу прошли, сейчас тылы громим.
Комкор был так уверен в исходе боя, что тут же дал указание сменить огневые позиции артиллерии.
— Оставьте треть батарей, а остальные — вперед. «Бог войны», а отстает. Смотри у меня! Жалуется пехота, — сердито сказал он командующему артиллерией полковнику Яковлеву.
В этот момент позвонил командир 138-й дивизии полковник Васильев, доложил:
— Задачу выполнил. Подтягиваю подразделения. Солдатам надо обогреться и подсушиться. Люди все мокрые, а по ночам сильный мороз. Да и артиллерия отстала.
— Ты погоди, — прервал его комкор. — Искать тех, кто отстал, будешь потом. Сейчас одна задача — вперед!
Все мы, ставшие свидетелями этого разговора, понимали, что такое продвижение вперед чревато всякими неожиданностями. Но нельзя терять наступательного порыва...
В тот же день противник обошел справа 138-ю дивизию и сильным ударом сбил ее передовые части. Понеся потери, они отошли, обнажив фланг дивизии. Поначалу мы не смогли разгадать всей угрозы, которая создалась в те напряженные часы. Разведка не выявила всех сил контратакующих, и показалось, что это лишь частная [253] попытка противника задержать наше наступление. Командир корпуса даже резерв сюда не перебросил. Продолжалась смена огневых позиций артиллерии, 8-я дивизия двигалась вперед.
Таким образом, первая контратака немцев сразу же оголила наш и без того открытый фланг. К вечеру гитлеровцы в районе Пясковой Поляны нанесли удар, теперь уже не только во фланг, но и в тыл корпуса. Боевые порядки 138-й дивизии были скомканы. Нарушилось управление частями.
В штабе почувствовали неладное, когда прервалась связь с НП 138-й дивизии. Лишь через несколько часов прибыл связной и доложил, что соединение отходит под напором превосходящих сил. Полковнику Васильеву и его штабу удалось организовать отход. Части почти без потерь заняли новый рубеж обороны.
Противник яростно атаковал с 7 по 13 марта, он дрался не на жизнь, а на смерть, любой ценой пытаясь отстоять Моравску Остраву, закрыть дальние подступы к Праге.
И все же корпус выдержал единоборство, даже продвинулся на 12–17 километров. В эти дни весеннего наступления войска 38-й и 1-й гвардейской армий также продвинулись на 15–20 километров. Соединениям фронта удалось сломить сопротивление противника, перемолоть его части. Это значительно облегчило последующую борьбу.
Вскоре наш корпус снова был отведен в тыл. Прошли разборы боев. К нам зачастили офицеры из штабов фронта, армии. Медведев не любил этих, как он выражался, «представителей».
— Не набили немцу морду, а теперь вот бумажками воюем, — говорил он, читая после очередной проверки выводы представителей вышестоящего штаба.
В те дни мы приводили себя в порядок, получали пополнение. Вскоре в наш корпус вошла Железная Самаро-Ульяновская дивизия. Все мы, конечно, знали, что боевой путь этого соединения овеян легендарной славой.
В небольшое польское село Яблонка (невдалеке от Чарны-Дунаец) в корпус приехала группа работников поарма во главе с Леонидом Ильичом Брежневым. Выйдя из машины и здороваясь с нами, начпоарм пошутил: [254]
— Карпаты перемахнули, а в Татрах спотыкаетесь!
Выслушав подробный доклад о недавних боях, Леонид Ильич заметил:
— Следует сделать серьезные выводы из этой операции. Вы правильно поступили, что наряду с мерами по командной линии решили собрать и секретарей партийных организаций. Надо спокойно разобраться во всех причинах неудачи. Народ подскажет, где мы промахнулись. Ведь впереди — новые упорные бои. Работники политотдела армии примут участие в этом семинаре.
Работники политотдела армии прибыли к нам за два дня до семинара и помогли его хорошо подготовить. Тем временем генерал Брежнев обстоятельно побеседовал с командирами и политработниками, побывал в дивизиях, выслушал начподивов товарищей Паршина и Вишняка, встретился с воинами различных специальностей. Это дало ему возможность разобраться в причинах неудач последних боев, судить о степени подготовки к новым сражениям. В откровенных беседах поднималось множество вопросов.
После тщательной подготовки было решено начать работу семинара секретарей первичных партийных организаций несколько необычно. Перед армейскими партийными работниками выступили представители местного самоуправления. Они рассказали о партизанской борьбе, о зверствах гитлеровцев, о том, как ждало население советских воинов-освободителей.
А потом все участники семинара встретились с партизанами и местными жителями. Здесь были и словаки, и чехи, и поляки, а среди партизан — венгры, французы, итальянцы. Встреча прошла тепло, по-братски.
Уже стемнело, когда меня вызвал с семинара дежурный офицер. На пороге штаба я увидел давнего своего друга полковника Ивана Васильевича Кузнецова: начальника политотдела 11-го стрелкового корпуса. Наши соединения на Правобережной Украине, на Днестре и в Коломые не раз шли рядом. Сейчас его корпус действовал чуть севернее нас.
— Какими судьбами? — спросил я Ивана Васильевича, крепко обнимая его.
— Хочу у тебя на семинаре побывать. Потом у себя такси же проведу, — сказал он и пожаловался: — С боеприпасами и продовольствием плохо в корпусе. Залезли в [255] горы, дорог нет и подвоза нет. Вот и приехал с просьбами.
Генерал Брежнев хорошо знал этого прекрасного политработника. Иван Васильевич воевал в 18-й армии на Северном Кавказе, под Киевом и на Правобережной Украине до Карпат. И сейчас на стыке Польши и Чехословакии наши соединения вновь оказались рядом.
До позднего вечера беседовал с нами в тот день Леонид Ильич Брежнев. Разговор не утихал ни на минуту.
— Весь фронт вокруг Моравской Остравы задействован, — говорил Кузнецов. — Леонид Ильич, разве у нас сил не хватает, чтобы сломить сопротивление врага?
— Дело вот в чем, товарищи, — ответил начпоарм. — Нельзя нам идти напролом к Моравской Остраве. Сами знаете по опыту, бои в промышленном районе — это бомбежки, артобстрел, сражение за каждый дом и квартал, разрушения и пожары. А нам надо сохранить для братской страны ее заводы и меньшей кровью решить такую большую задачу. Поэтому командование фронта и бросает наши соединения в обход. Если враг почувствует, что петля затягивается — уйдет. Он котла боится. Вот эту задачу мы и должны решить в ближайшее время.
На следующий день генерал Брежнев выступил с докладом. На большой карте была нанесена обстановка на фронтах Великой Отечественной войны. Жирная красная линия фронтов вызывала у всех нас особую гордость за Родину, за ее доблестные Вооруженные Силы. На севере шли бои в Померании, наши воины уже штурмовали логово зверя — подошли к Берлину. Украинские фронты, действовавшие южнее нас, дрались у Будапешта, Вены, Белграда. Наш корпус воевал в самой глубине большой дуги фронтов, что изогнулась с севера на юг. Мы были горды тем, что ломаем хребет фашистскому зверю, несем знамена свободы народам Восточной Европы.
В хорошем настроении покидали мы семинар. Он был хорошей политической подготовкой к предстоящему наступлению.
Доволен семинаром был и полковник Кузнецов. На прощание он сказал мне, улыбаясь:
— Хороший семинар провел. Откровенный деловой разговор. Обязательно такой же проведу у себя в корпусе.
Фронтовая дружба с Иваном Васильевичем Кузнецовым продолжалась и после войны. Выйдя в отставку, Иван [256] Васильевич проживал в г. Орехово-Зуево, принимал активное участие в общественной работе, часто выступал перед молодежью. В июне 1971 года Иван Васильевич после тяжелой болезни скончался. Похоронили его со всеми почестями на родной нам земле в Орехово-Зуеве.
В конце марта 1945 года 17-й гвардейский корпус получил новую боевую задачу. Нас вывели на участок, который находился несколько южнее прежнего. Корпусу было приказано подготовиться к наступлению в направлении на Трстена-Тврдошин. Участок нам дали узкий, наступать приходилось опять по ущелью вдоль шоссейной дороги и реки Орава. Теперь корпус как бы заходил в тыл немецкой группировке, обороняющей долину, в которую мы так безуспешно пытались прорваться в начале марта. Надо было отвлечь часть сил противника с правого фланга фронта, где наносился главный удар и противник бешено сопротивлялся.
Командиры и политработники, весь личный состав деятельно готовился к наступлению. Мы старались учесть опыт предыдущих боев. Солдаты и офицеры хорошо понимали, что война идет к концу, близка победа. Это вызывало огромный наступательный порыв. Большую работу с личным составом проводил партийный актив и бывалые воины.
На рассвете 28 марта наши войска перешли в наступление и за два дня боев заняли свыше 15 населенных пунктов, среди них Гамри, Льесек, Чимхова, Трстена, Брезовица, Хинже и другие. Противник потерял свыше 450 человек убитыми и 450 пленными.
Успех пришел потому, что наступлению предшествовала большая подготовительная работа. Тщательно изучили оборону противника. Разведчики ежедневно приводили «языков». Так, накануне наступления разведчики 138-й стрелковой дивизии под командованием капитана Дармструкова привели сразу 12 «языков». Результаты наблюдения и показания пленных позволили точно вскрыть огневую систему противника, установить расположение его траншей и блиндажей.
Однако противник не собирался складывать оружие. Вскоре последовала первая сильная контратака. Но мы уже были учены. Разведка оказалась на высоте и своевременно [257] доложила о подходе колонн противника. Разбив их в коротком встречном бою, 8-я гвардейская дивизия вновь рванулась вперед.
Весь апрель — беспрерывные бои в горах, отражение контратак, короткие, но ожесточенные схватки в ущельях, успешное продвижение вперед. Корпус освободил ряд населенных пунктов, в том числе сильный опорный пункт обороны врага Тврдошин.
Особенно хорошо действовала сколоченная и боеспособная 138-я дивизия. Интересный случай напомнил уже после войны полковник Киречек. У реки Орава батальон, которым командовал тогда капитан Киречек, неожиданно для гитлеровцев вышел к мосту. Одновременно с противоположной стороны к мосту подходил небольшой отряд противника. По-видимому, вражеские саперы опоздали взорвать мост и теперь пытались сделать это.
Наши бойцы атаковали врага, но огонь противника был настолько силен, что пришлось залечь у самой реки. Я как раз в этот момент подъехал к высоте, где расположился комбат.
— Как дела?
— Бой за мост ведем. Боюсь, что взорвут... — доложил Киречек.
В это время к немцам подошло подкрепление.
— Пошлите офицера на развилку, — приказал я комбату. — Там наш эрэсовский дивизион. Пусть ударят по дороге и берегу за мостом.
Через полчаса заиграли «катюши». Тяжелая волна дыма и огня заволокла немецкие позиции. Еще бушевали взрывы, а наши бойцы решительным броском захватили мост целым и невредимым.
...Продвижение частей корпуса было настолько быстрым, что противник порой не успевал отводить отдельные подразделения. Они оказывались у нас в тылу, создавая всякого рода неожиданности. То там, то здесь вспыхивали скоротечные бои. Один из таких боев разгорелся в Оравски-Подзамок, куда перемещался КП корпуса. Я приехал туда к полудню. Передовые части уже продвинулись далеко вперед, здесь все было спокойно, даже стрельбы не слышно. Еду и любуюсь природой. Оравски-Подзамок — одно из самых красивых мест в Чехословакии.
В глубине ущелья бурлит река Орава. Она причудливо изгибается, вьется между отрогами хребта. От берегов ее [258] поднимаются сплошь покрытые лесом горы. На самой высокой горе весь в зелени (а была весна в разгаре) — белый замок. Настоящий сказочный дворец-теремок! Прилепился он на вершине, как орлиное гнездо.
В Оравски-Подзамок жители праздновали свое освобождение. Наших частей здесь не было, задержались лишь комендантская рота да саперное подразделение, готовившее КП корпуса.
Вдруг ко мне подбегает солдат.
— Товарищ полковник, немцы идут! Большая колонна...
— Какие немцы? Все впереди, а вам немцы мерещатся.
Однако, взбежав повыше, я отчетливо увидел в трех-четырех километрах двигающуюся колонну. Она шла по извилистой горной дороге из Наместово на Оравски-Подзамок.
— Может, наши? — спрашиваю солдата.
— Нет. Я от них на машине едва ушел.
Гитлеровцев увидели и местные жители. Женщин и детей как рукой смело с улицы.
В эти короткие минуты мы успели поставить в оборону все, что было, — комендантскую роту, саперов, легкораненых из медсанбатов. Даже некоторые жители Подзамка добровольно взялись за оружие.
К счастью, в самые последние минуты подошли зенитная рота и батарея зенитных орудий. В роте было двенадцать крупнокалиберных пулеметов. Вызвал к себе командира. Говорю старшему лейтенанту:
— Пулеметы поднять к замку, там есть даже бойницы, вся дорога видна как на ладони. Подойдут гитлеровцы поближе — бей.
Немецкая колонна численностью до двух батальонов на бронетранспортерах и автомашинах, с обозом приближалась...
Бой был коротким. Сильный огонь в упор ошеломил неприятеля. Гитлеровцы валились в кюветы, бежали в горы, падали под пулями. Уже в последний момент расчеты зенитных орудий с помощью группы чехов по идущей к замку дороге вытащили зенитные пушки на самую высоту. Расчеты быстро изготовились к бою.
Грянули выстрелы. Загорелась машина на дороге. За [259] двадцать минут удалось расстрелять и рассеять всю колонну.
Такие схватки в тылу вспыхивали часто. И всякий раз чехи и словаки активно помогали громить врага.
Весь конец апреля дивизии с боями продвигались по склонам хребтов. В этот период были взяты Терехова, Бела, Варин, Бадшов.
Успешно действовали десантники 2-й гвардейской дивизии. Как-то я заехал к ним, и мне рассказали о судьбе отважного разведчика старшего сержанта Николая Никитина.
В разведку они пошли вшестером. По дороге нагнали длинный, растянувшийся на несколько километров обоз. Чешские, словацкие женщины, дети, старики. Бойцы остановились у передних подвод. Расспросили, не видели ли немцев. Пошутили и пошли дальше.
Через несколько километров встретились с противником. Навстречу разведчикам катили на полной скорости несколько десятков тупорылых немецких машин, до отказа набитых гитлеровцами.
— Давайте, ребята, в сторону! — крикнул солдат, шедший впереди в дозоре.
— А обоз? — отозвался Никитин.
Он сказал только эти два слова. Но его поняли все. Сзади — женщины, дети, старики. Гитлеровцам плевать, что это мирное население. Передавят, перестреляют.
И шестеро заняли оборону по обочинам дороги. Шестеро стояли насмерть, пока не подошли наши войска.
Тяжело раненного Никитина увезли в тыл. Говорят, что, приходя в сознание, он пытался шутить. И в этом весь Никитин! Отважный воин, никогда не унывающий весельчак.
Сразу после операции Никитина отправили в тыловой госпиталь. Больше встречаться с ним мне не довелось.
Где он — чудесный человек? Жив ли? И если здравствует, как бы мне хотелось, чтобы мои записки попали ему на глаза!
На всей территории Чехословакии нам большую помощь оказывали местные жители и партизаны.
Товарищи из Главного политического управления чехословацкой Народной армии любезно прислали мне воспоминания [260] двух участников партизанского движения в полосе наступления нашего корпуса.
Вот воспоминания Яна Гудеца, начальника штаба одной из партизанских бригад:
«У нас имелись конкретные сведения о движении 1-го чехословацкого армейского корпуса и советских дивизий 17-го гвардейского стрелкового корпуса, что позволяло нам на коммуникациях Выходная, Липтовски-Градок проводить мероприятия, мешающие действиям противника и создающие угрозу подвозу боевой техники.
До прихода освободительных войск в районе Липтовски, Микулаш партизаны старались добыть точнейшие сведения об оборонительных сооружениях противника. В ходе одного партизанского мероприятия в районе Липтовски, Порубка мы захватили группу немецких солдат, в том числе одного офицера, и достали карту, в которой были отмечены оборонительные сооружения немецко-фашистских войск на Липтове. Этот документ передали штабу советских войск. Незабываема встреча партизанской бригады с Красной Армией. Встреча произошла в Порубце, в районе, где в настоящее время находится Национальный комитет. О первом часе встречи словами не расскажешь. Все были переполнены счастьем. Люди обнимались, целовались, кричали, пели гимны, в воздух взлетали ракеты. Это была незабываемая братская встреча людей, которых, может быть, в жизни уже никогда не встретим, но мы их никогда не забудем».
Партизан Елин Ковачик вспоминает:
«Основной задачей партизанских подразделений на Ораве, где с половины февраля до начала апреля 1945 года сражался 17-й гвардейский стрелковый корпус, являлись не прямые бои с противником, а направление групп в целях уничтожения железных дорог, немецких эшелонов, захвата пленных, особенно немецких офицеров, и их направление через фронт Красной Армии или в 1-й чехословацкий армейский корпус...»
Накануне 1 Мая 1945 года мне позвонил начальник политотдела 138-й дивизии полковник Вишняк, поздравил с наступающим праздником.
— Сейчас в полках готовятся встретить Май. Очень прошу, приезжайте, дела есть, и не только праздничные. [261]
К вечеру я со своим неизменным спутником — шофером Гришей Микляевым выехал в штаб 138-й дивизии. Дорога проходила по крутому склону, порой врезалась в скалы, нависала над пропастью. Движение по дорогам войны в горах — это прежде всего мастерство, я бы даже сказал, героизм шофера, героизм ежечасный, будничный.
Едем мы с Гришей Микляевым на своем вездеходе в Варин, а все мысли уже там, в дивизии.
Микляев, собранный и сосредоточенный, с сурово нахмуренными бровями, немного наклонившись на баранку, слился с машиной. Внимательно следит за крутыми поворотами, спусками и подъемами... Медленно, словно ощупью, мы поднимались на вершину хребта, преодолевая промежуточные перевалы. Водянистый густой туман перешел в моросящий дождь. Стекла кабины запотели, руки и лицо покрылись мелкой холодной изморосью, усилился ветер.
На самом перевале к нам подбежали бойцы, предупредили, что мы на виду у противника, возможен пулеметный обстрел.
Гриша повел машину на полной скорости. Мы удачно проскочили опасное место. У Вишняка я пробыл весь день. Праздник отметили на славу. Выпили по чарке за победу, посидели, побалагурили, вспомнили мирные дни. Потом с командиром дивизии и начподивом прошли в штаб.
— Докладывайте, каковы ваши планы.
Вопрос этот волновал командование корпуса не случайно. 138-я дивизия наступала на нашем фланге, за хребтом. Впереди не было дорог и крупных населенных пунктов. Хребты как бы связывались на пути соединения в узел. Вот и возникла проблема: стоит ли идти здесь?
Васильев ответил на мой вопрос вроде бы шутя:
— А может, мы праздники потопчемся в этом тупике? Хоть отоспимся!
Потом уже серьезно заметил:
— Я твердо убежден, что нам нет смысла задерживаться на второстепенном направлении. Можно сдать этот участок 159 ур. Ну, а нас куда-нибудь на место побойчее.
Откровенно говоря, меня обрадовала такая постановка вопроса. Мне очень нравился полковник Васильев. Командир дивизии воевал смело, однако не очертя голову [262] — с расчетом, с выдумкой. Рвалась душа у него к большим делам. И Вишняк был ему под стать: такой же энергичный, подвижный, общительный. Они с командиром работали, как говорят, душа в душу.
Жизнь Василия Ефимовича Васильева складывалась нелегко. Он был репрессирован в 1937 году. Но потом его полностью реабилитировали, вновь вернули в армию. Это испытание не подточило его, не изменило характера. А характер у Васильева — кремень. Если он принимал решение, то проводил его в жизнь с величайшим упорством, готов был отстаивать свое мнение.
После войны мы с В. Е. Васильевым поддерживаем тесную связь, в день двадцатипятилетия победы над фашистской Германией были приглашены и выступали в Закарпатском обкоме партии, по радио и телевидению.
Работая над книгой, я много беседовал с его боевыми друзьями. Полковник Киречек рассказал такой случай, характеризующий Василия Ефимовича. В 1948 году в Прикарпатском военном округе шли учения. Маршал Советского Союза И. С. Конев, выслушав доклад генерала Васильева и его план наступления, заметил: «Подумайте над решением еще. Ночь вам на все». Наутро Васильев вновь доложил прежнее решение. «Ну, раз командир дивизии настаивает, пусть действует», — заметил маршал.
Дивизия выполнила задачу отлично. Маршал Конев остался доволен выучкой личного состава. В. Е. Васильева вскоре назначили с повышением, а еще через год Васильев стал заместителем командующего Прикарпатским военным округом по боевой подготовке. В отставку он ушел генерал-лейтенантом. Сейчас живет в Киеве, ведет большую общественную военно-патриотическую работу.
...Возвратившись в штаб корпуса, я доложил генералу Медведеву мнение командира 138-й дивизии.
— Дорог там у них нет. Тупик в горах, — говорю. — А у нас главное теперь — взять Валашске-Мезиржичи. Может, их сюда нацелим? Командир и начальник политотдела дивизии настойчиво просят об этом.
— Пожалуй, они правы. Я дам указание перенацелить дивизию.
Этот маневр оправдал себя в последующие дни. У города Валашске-Мезиржичи разгорелся ожесточенный бой. Противник минировал подступы, яростно обстреливая дороги, [263] мосты, теснины в ущельях. Я находился на НП, как и все, остро переживал задержку.
— Радируй Васильеву, пусть быстрее переваливает хребет, — приказал Медведев связисту.
Васильев не отвечал.
Задачу ему поставили еще накануне, и сейчас его дивизия сосредоточилась для удара. Я был уверен, что соединение выполнит задачу своевременно. Такого же мнения придерживался начальник штаба полковник Дакс.
Вскоре далеко справа послышалась артиллерийская стрельба. Потом все смолкло. Через час радист доложил, что получил сообщение от 138-й стрелковой дивизии. Два ее полка ворвались на окраину города.
— Молодец Васильев, — сказал Медведев. — Ну, начальник политотдела, — обратился он ко мне, — может быть, проедешь к комдиву? Сейчас в городе как раз победителей чествуют.
Говорит, а сам усмехается. Вижу — доволен комкор.
Пока ехали, невольно думал о генерале Медведеве. В последнее время мы стали несколько ближе друг к другу. Трудно сказать, что было тому причиной. Медведев — противоречивая натура. Безудержная храбрость, исключительная добросовестность и работоспособность уживались в нем с такими чертами, как бесшабашность, неоправданный риск. И вместе с тем в нем подкупала душевность. Он не жалел себя в бою. Мне, как политработнику, приходилось искать к нему свою дорожку. Не знаю, всякий ли раз удавалось это сделать. По-видимому, я тоже допускал горячность и, может быть, резкость. Но пути к сердцу комкора я искал настойчиво. И, думается, небезуспешно.
...Через час мы уже подъезжали к реке. Она протекала у окраины города, как раз недалеко от того места, где несколько часов назад один из полков дивизии с боем форсировал эту быструю и шумливую водную преграду. Мосты были взорваны немцами.
На лодке переправились в город Валашске-Мезиржичи. А там — праздник. На улицах толпы народа. Партизаны и горожане — все шумно приветствуют наших солдат, качают, угощают. Девушки дарят букеты первых весенних цветов. Ни пройти, ни проехать — толпа вокруг каждого солдата и офицера. [264]
— Гриша, узнай, где остановился командир дивизии, — попросил я.
Пока Микляев ходил на поиски, я успел ответить по крайней мере на сотню вопросов. Спрашивали о самом разном. Взяли ли Берлин? Где чехословацкий корпус? Останутся ли капиталисты? Какая будет власть?
Ну, а больше, конечно, поздравляли с победой, благодарили за освобождение, желали успехов.
Василия Ефимовича Васильева мы нашли в большом доме на окраине города. Я поздравил его с боевым успехом. Обычно сдержанный, он на этот раз бурно радовался победе.
— Ты знаешь, как удачно все вышло сегодня. Подошли к хребту, — рассказывал он, — я разведчиков послал. Докладывают, что с нашей стороны город обороняется слабо. Мы и ударили двумя полками. Смели боевое охранение и отряды прикрытия. Город взяли молниеносно. Здорово получилось.
Наскоро перекусив, я вновь вышел на улицу и через несколько минут уже разговаривал с двумя чехами (к сожалению, память не сохранила их имен) из подпольной ячейки коммунистов. Объяснил им, что надо избрать органы народной власти, нормализовать жизнь в городе.
Вышли на площадь. Вокруг нас быстро выросла толпа. То и дело подходили и представлялись партизаны. Многие из них — коммунисты. И надо сказать, они пользовались особым уважением, я бы даже сказал, почтением у горожан.
— Объявите всем, что в два часа здесь, на площади, состоится митинг. После митинга народ изберет органы власти, — обратился к партизанам один из чехов-коммунистов.
Эти боевые, энергичные патриоты сразу же взялись за дело. По улицам прошли глашатаи, везде на перекрестках появились регулировщики. Они объявляли всем горожанам, что будет митинг и подготовка к выборам народной власти. Все их действия встречали полное одобрение у населения, полную поддержку.
Вскоре в город прибыли все работники политотдела корпуса. Каждому было дано поручение. Надо было сразу восстановить нормальную мирную жизнь в городе, создать комендатуру и службу общественного порядка, связаться с вышедшей из подполья ячейкой коммунистов, с группами [265] и отрядами сопротивления. А времени на все — считанные часы.
В этой очень большой и сложной работе по созданию власти и нормализации жизни в освобожденных городах активное участие принимали инспекторы политотдела корпуса подполковники Рокутов и Никитин. Они быстро находили связи и контакты с коммунистами, с беспартийным рабочим активом на предприятиях, с партизанами, с прогрессивной интеллигенцией.
Мой заместитель полковник Бойченко с майором Андреевым организовали работу комендатуры, охрану важнейших объектов. Они вместе с начальником контрразведки подполковником Бульбой выявляли подозрительных лиц, помогали создавать в помощь коменданту народную милицию. А инспектор Воронович выехал в ближайшие села по «крестьянским делам», как в шутку говорили политотдельцы.
Конечно, вся эта работа была бы немыслима без самой широкой поддержки местных коммунистов, партизан, участников Сопротивления. Именно они выступали застрельщиками и организаторами всех дел.
И вот к двум часам дня на площади Валашске-Мезиржичи собрались жители города. Один из руководителей подполья предоставил мне слово. Не знаю, кто как, а я всегда волновался, когда приходилось выступать перед народом в только что освобожденном городе. На тебя устремлены тысячи взглядов. Ловят каждое твое слово, каждый жест!..
— Граждане города, дорогие товарищи, — начал я. И сразу же грянул шквал аплодисментов, взлетели в воздух шляпы, кепки... Площадь радостно гудела.
Стоявший рядом чех с красной лентой в петлице что-то быстро сказал и крепко пожал мне руку.
— Он от имени жителей благодарит вас. всех советских воинов за то, что вы принесли на эту площадь большое слово «товарищ». Мы его давно не слышали, — сообщил переводчик. Ему опять что-то сказали, и он перевел:
— Это слово родила наша дружба и братство. Оно будет всегда между нами. Мы всегда будем товарищами. Теперь наша дружба, наше товарищество будут вечными и нерушимыми.
Мы обнялись. А площадь гремела здравицами, возгласами приветствий в адрес воинов-освободителей. [266]
— В ваш город пришла Советская Армия. Мы прошли очень большой, трудный и тернистый путь рука об руку с чешскими воинами и не жалели ни крови, ни самой жизни. Мы пришли, чтобы добить фашистов и освободить братский чехословацкий народ, — закончил я свое выступление.
Долго не смолкали овации. Потом выступали коммунисты, партизаны, жители города, представители разных слоев населения.
Позднее в ратуше собрались представители народной власти. Я обратился к ним со словами приветствия.
— От имени советского командования разрешите поздравить вас с освобождением и передать вам всю власть в городе.
Представители Национального комитета опустились на колени, приняли присягу. Это было волнующее зрелище!
Вечером совершенно случайно около меня оказался уже другой переводчик: круглолицый мужчина, сытый, лощеный. Этот человек был знаком с нашей марксистской и художественной литературой. Я заинтересовался им.
— Как ваша фамилия?
Он назвал себя. При этом разговоре присутствовал начальник контрразведки корпуса подполковник Бульба.
— Да вы уж заодно назовите и свою должность — все станет ясно, — вмешался он в разговор.
— Я был заместителем министра иностранных дел словацкого правительства, — угрюмо произнес переводчик. — А до войны работал в посольстве в Москве.
Мы узнали, что примазавшийся к нам «патриот» окончил университет в Братиславе, учился в Париже, долгое время «специализировался по России».
Вот какая «птица»! Этот дипломат буржуазной, а по существу, фашистской, Словакии за два дня до Великой Отечественной войны неожиданно выехал из Москвы. Повидимому, он знал о надвигающихся событиях. В Валашске-Мезиржичи он прибыл, чтобы забрать свою семью и эвакуировать ее на юг, в Австрию. Стремительное наступление наших войск смешало все его планы.
Нет, такой «переводчик» был мне не нужен. Мы говорили на разных языках...
После освобождения городов Моравска-Острава и Жилина войска 4-го Украинского фронта с востока двинулись [267] на Прагу. Вот как развивались события в те дни в полосе наступления нашего корпуса.
В начале мая мы вышли к городу Бродек. В ночь на 7 мая я был у Андрея Игнатьевича Вишняка. К нам зашел Васильев и сообщил, что перехвачена немецкая радиограмма. Передавалась она открытым текстом. Один из фашистских командиров докладывал фельдмаршалу Шернеру о капитуляции подчиненных ему войск.
— Так... — удовлетворенно кивнул головой Вишняк. — Понятно. Но вот какой дал ответ гитлеровский фельдмаршал — неизвестно. Давно пора немцам поднять лапы кверху. В последнее время бьем их особенно сильно, должны же они наконец поумнеть, ведь наши уже в Берлине.
Полковник Васильев заметил:
— Пока официально о капитуляции ничего неизвестно, надо глядеть в оба. Не исключены и провокации.
— Да, все может быть, — поддержал я.
Командир дивизии приказал усилить боевое охранение, глаз не спускать с переднего края.
Ночью не спалось, мы напряженно ждали сообщений. Понимали, что пришла победа!..
Утром чуть свет меня вызвали в Оломоуц, к члену Военного совета фронта генерал-полковнику Л. З. Мехлису. В его просторном кабинете собралось много политработников фронта. За столом вместе с членом Военного совета сидел начальник штаба фронта генерал-полковник Л. М. Сандалов. Мехлис открыл совещание.
— Завтра гитлеровцы капитулируют, — произнес он. Потом назвал ряд фамилий, в том числе и мою, и приказал: — В полосе корпуса вам следует направить завтра утром к противнику парламентеров. От семнадцатого корпуса, — уточнил Мехлис, — парламентер должен ехать по дороге на Простеев и далее, до тех пор, пока не встретит немцев.
Вернувшись, я обо всем доложил Никифору Васильевичу Медведеву.
Кого послать?.. Это был нелегкий вопрос. Гитлеровцы озлоблены. Сколько раз они стреляли по парламентерам. От них можно было ожидать всего в эти последние часы.
Я предложил назначить парламентером Николая Андреевича Доможилова. Этот офицер долгое время был начальником разведки корпуса. Боевой, опытный товарищ. За мужество и стойкость на Курской дуге награжден орденом [268] Красного Знамени. Стойкий коммунист, принципиальный человек, хладнокровный, находчивый.
Все согласились с этой кандидатурой. Вызвали Доможилова. Он вошел, четко доложил.
— Николай Андреевич, командование корпуса по заданию Военного совета фронта доверяет вам выполнить очень ответственное поручение, — сказал комкор. — Вы должны выехать завтра утром в расположение противника парламентером.
Ни один мускул не дрогнул на лице Доможилова.
— Выполню все, что надо, — ответил он.
...Рано утром небольшую легковую машину подготовили в путь. Ее экипаж состоял из четырех человек: шофер, автоматчик, переводчик и парламентер. Доможилов укрепил на ветровом стекле белый флаг. Мы обнялись, расцеловались с Николаем Андреевичем, пожелали ему удачи.
...Машина давно уже скрылась за поворотом, а мы все еще стояли, не трогаясь с места.
Прошел час, второй. Тихо вокруг. Стрельбы нет. Все уже начали беспокоиться. Медведев нетерпеливо ходил мелкими шажками, вымеряя комнату. Полковник Дакс не выпускал изо рта папиросу. У меня почему-то тоже очень быстро кончился табак; обычно хватало кисета на день, а тут за несколько часов все выкурил.
Минуло четыре часа. Я не выдержал. Говорю командиру:
— Проскочу километров пять — десять вперед, посмотрю...
Быстро сел в машину. Со мной, как всегда, Василий и автоматчики. Гриша дал газ — и мы помчались. Вот остались позади окопы. Впереди уже наших нет, если не считать Доможилова. Магистраль, прочерченная, как по ватманскому листу, ровной линией бежала навстречу. Вскоре, преодолев небольшую возвышенность, мы увидели впереди город. Это был Простеев. От магистрали широкая дорога сворачивала влево. Куда же поехал Доможилов, прямо или влево?
— Давай в город, посмотрим, — приказал я Грише.
Не доезжая до окраины, остановились, прислушались. Выстрелов не слышно.
В Простеев въехали в самый разгар всенародного ликования. Нашу машину забросали цветами. Нас приняли за первых советских разведчиков. Машину окружила большая [269] толпа, скандировали здравицы. Мне едва-едва удалось расспросить о противнике.
— Нет, нет немцев, — говорил пожилой рабочий. — Сегодня в четыре часа ушли. Больше никого не видели. Вы первые из русских в нашем городе.
В штабе, когда я вернулся, мне сообщили, что звонил начальник политуправления фронта генерал М. М. Пронин, страшно ругался. (Перед этим он строго-настрого запретил начальникам политорганов быть в роли парламентеров или разыскивающих парламентеров, поскольку фашисты, как правило, зверски расправлялись с попавшими к ним в плен политработниками.)
Под вечер далеко слева и южнее нас послышалась сильная артиллерийская стрельба. Давно мы уже не слышали такой канонады. Я выехал в дивизию Васильева, так как связь прервалась. Командира застал за картой. На мой вопрос, что происходит, он ответил:
— Гитлеровцы обстреливают позиции. Наши артиллеристы им отвечают. Я доложил об этом в штаб корпуса.
Всю ночь шла перестрелка.
Утром я снова вернулся в штаб. Доможилова не было. Из штаба армии нам сообщили, что гитлеровцы задержали у себя почти всех парламентеров, посланных от различных соединений.
В 12 часов дня ко мне в комнату вбежал Гриша:
— Товарищ полковник, вернулся наш Доможилов! Приехал! Все живы!
Николая Андреевича и его товарищей передавали из объятий в объятия.
— Ну, рассказывай, как, что, почему так долго? Что случилось? Где немцы, что они собираются делать?
Доможилов доложил:
— Простнев мы объехали, чтобы не путаться по улицам и не нарваться на какую-нибудь неприятность. К противнику попали за городом. Нас под конвоем привели в штаб немецкой дивизии. Потом увезли еще куда-то. В общем, всю их оборону прошли за два часа. Принял нас генерал. Говорит через переводчика: «Мы не собираемся капитулировать. С вами обойдемся как с пленными».
«Ах ты, сукин сын», — думаю и говорю ему: «Мы приехали сюда как победители. Сейчас мы не хотим лишней крови и предлагаем сдаться. Больше с вами разговаривать [270] не буду. Если не примете наших предложений, за меня скажет свое слово советское командование и советская артиллерия. Все!» Посадили нас в кутузку, потом выпустили. Вот и все. Братцы, дайте поесть, мы голодны, как волки.
Накормили героев по-царски, хорошим вином угостили.
Доможилова и его боевых товарищей представили к правительственным наградам.
На что же рассчитывали гитлеровцы, продолжая сопротивление? Уже тогда нетрудно было догадаться, что немецко-фашистское командование стремится затянуть окончательную капитуляцию на несколько дней, надеясь, что подойдут американские и английские части.
Как потом стало известно, 7 мая в штаб армейской группы фельдмаршала Шернера, находившийся в чехословацком городе Пльзень, прибыл из Флексбурга, где засели последыши Гитлера, полковник Мейер-Детринг. Он привез приказ войскам группы продолжать борьбу. Преемник Гитлера Дениц в своем обращении к солдатам и офицерам армейских групп «Центр», «Юг», «Юго-Восток» призывал их продолжать сражаться, грозил, что «изменников» будут расстреливать, требовал не обращать внимания на западный фронт, где борьба «потеряла свой смысл». Вот почему Шернер и отказался принять капитуляцию.
Несмотря на то что Берлин давно уже был взят, подписан акт о капитуляции Германии, гитлеровские войска в Чехословакии продолжали оказывать организованное и сильное сопротивление.
Но все это стало известно потом. А в те дни мы не знали этих деталей. Корпус вел последние бои. Дивизии, развернувшись, сбили вражеские заслоны и двинулись на запад.
На следующее утро я выехал в Простеев. Попал туда как раз в период подготовки к выборам в Национальный комитет. На улицах — веселье, торжества. Изредка слышались одиночные выстрелы, короткие очереди. Это действовали фашистские смертники, националисты, различные буржуазные прихвостни. Воинских частей в городе уже не было. Сюда подошло только несколько тяжелых самоходных установок.
Мы вместе с делегатами Национального комитета проехали в ратушу. Началась торжественная клятва представителей народной власти на верность своему долгу... [271]
Группа Шернера сопротивлялась недолго. В течение двух дней корпус на своем участке пленил последние гитлеровские части.
...Тихо-тихо стало вокруг. А вечером вдруг послышалась стрельба. В небо взвились ракеты. Огневые трассы устремились к звездам. Солдаты салютовали Победе. Это было 12 мая 1945 года в Чехословакии — братской нам стране.
Стало уже традицией, что каждый год 12 мая ветераны 18-й армии собираются вместе.
Особенно нам запомнилась встреча в день 25-летия разгрома гитлеровской Германии — теплая, волнующая, неповторимая.
Радостные возгласы, дружеские объятия, крепкие рукопожатия старых однополчан, которых послевоенная судьба разбросала по разным уголкам страны.
Встреча была многолюдной. Пришли генерал-полковник А. И. Гастилович, генерал-полковник Г. С. Кариофилли, генерал-лейтенант Ф. П. Озеров, мои фронтовые друзья — политработники М. П. Полтавец, С. С. Пахомов, А. Н. Копенкин, С. П. Борзенко и другие ветераны армии.
Большая группа ветеранов представляла и 2-ю гвардейскую воздушнодесантную дивизию. Мне, ее первому комиссару, было приятно увидеть полковника С. М. Черного, капитана П. Е. Вольфсона, старшину Л. А. Хромченко и других.
На нашу встречу приехал и бывший начальник политического отдела армии Леонид Ильич Брежнев.
И вот, наконец, волнения первых минут улеглись. Все собрались в зале.
Минутой молчания почтили светлую память тех, кого не было среди нас, кто не вернулся с ратного поля.
Дружеская беседа затянулась допоздна. Вспоминали боевые эпизоды, делились своими сегодняшними радостями и горестями.
Я смотрел в зал и думал: вот подлинные герои нашего времени, люди удивительных и ярких судеб, вынесшие на своих плечах не только все трудности строительства социализма, но и в лихую годину сумевшие защитить свою Родину от лютого врага, спасти человечество от фашистского рабства.