Здравствуй, Чехословакия!
Утро выдалось хмурое. Было уже часов десять, но солнце так и не смогло пробиться сквозь серую толщу туч. Впереди, справа и слева темным масленым блеском отсвечивает вода; из нее выглядывали верхушки полузатопленных кустов. На горизонте маячили плешины серых бугров.
Машина зарывалась в воду по самые ступицы. Григорий, с трудом удерживая рвущуюся из рук баранку, то и дело слизывал с верхней губы капли пота. Мы ехали по Бодрогской равнине, спешили во 2-ю воздушнодесантную дивизию. Именно здесь в ходе двух дней наступления обозначился успех...
Наконец-то закончился короткий отдых, который мы получили сразу после освобождения Чопа. Я говорю «наконец», потому что и бойцы, и командиры корпуса рвались в бой. Вышвырнуть фашистов из Чехословакии, вызволить из неволи братский народ, который вот уже свыше пяти лет стонет под игом гитлеровцев, — такая мысль владела всеми. Каждый понимал нашу освободительную миссию и гордился ею.
Ожесточенные бои развернулись сразу же, как только мы вступили в пределы Чехословакии, еще на дальних подступах к городу Кошице. Противник создал целый ряд оборонительных сооружений, перекрыл дороги и подходы к населенным пунктам. Гитлеровцы разрушили дамбы и плотины, затопив водой большие площади, взорвали и подкопали берега в каналах. Словом, сделали все, чтобы остановить наше наступление, к тому же из-за дождей реки Лаборец, Латорица, Бодрог, Ондова вышли из берегов, затопили речные поймы. Вода поднялась до 3–5 метров! [218] С Карпатских хребтов поползли селевые потоки. Мы перестали верить картам. Какая-нибудь крохотная речушка, которая на карте выглядела тоненькой синей жилкой, теперь глухо шумела в теснинах, разливалась по лугам...
Скажу откровенно, находились люди, которые сомневались в возможности прорыва обороны врага в этом районе. Однако таких скептиков в корпусе было очень мало. Да и не давали им особенно развернуться со своими «теориями».
— К черту скептиков! — горячился обычно спокойный Гастнлович. — Они нам и в Карпатах доказывали: «Невозможно, нельзя!..» Все возможно, если с умом воевать.
Я поддерживал боевое настроение комкора.
Гастилович дал указание организовать тщательную разведку местности и системы обороны врага. Он часами сидел с комдивами, выслушивал все «за» и «против», выезжал с ними на местность, уточняя детали предстоящей операции.
Не остался в стороне и политотдел корпуса. Рокутова послали в саперные подразделения. Именно от саперов во многом зависели темпы наступления. Отсутствие гатей, мостов, переправ — вот что тормозило наше продвижение вперед. Дивизии выделили подразделения для заготовки леса, различных стройматериалов. С заготовителями поехал Никитин. Сейчас для нас каждое бревно ценилось как снаряд. Вороновичу поручили работу с местным населением. Все остальные офицеры покора находились в передовых полках.
Результаты кропотливой подготовительной работы по заставили себя ждать. Первые два дня наступления принесли успех. Мы освободили несколько чехословацких сел.
...Сейчас я ехал в деревню Затин, которую только вчера во второй половине дня занял батальон Ходырева.
Начальник штаба 2-й гвардейской воздушнодесантной дивизии Александр Иванович Шестаков, когда я прибыл к нему на КП, особенно расхваливал мне комбата Ходырева:
— И в Карпатах всегда на сопках оказывался первым, и здесь тоже первым выходит. Хороший командир, словно для боя рожден.
У Затина на обочине дороги — указатель. На нем полощутся на ветру прибитые гвоздями два флажка: красный [219] — наш и красно-сине-белый — символ нарождающейся Чехословацкой Народной Республики.
Долго я стоял по щиколотку в воде и смотрел на эти флажки. Они были прибиты совсем рядом, и когда налетал порыв ветра, флажки касались друг друга.
— Товарищ полковник! — позвал Григорий, который стоял по другую сторону указателя. — Посмотрите-ка!
Я подошел. На мокрой дощечке — черные буквы латинского шрифта: «До Кошице — 100 км». А сверху размашисто, по-русски: «Только-то?!»
...Ходырева я нашел в избе склонившимся над расстеленной на столе картой. Комбат готовил ночную атаку в направлении Ладмовце. Светлая прядь волос свисала на его потный лоб. Майор доложил мне свое решение — оригинальное и смелое: батальон ночью по полузатопленному лугу и лощине выходит в тыл противнику и наносит внезапный удар. Такое решение можно было принять, лишь досконально, до мельчайших подробностей изучив оборону противника. Решил, так сказать, позондировать почву, выяснить, насколько хорошо знает комбат обстановку. Разумеется, сделал это осторожно, дабы не обидеть Ходырева.
— А лощина глубокая? — спросил я. — Там же воды, наверное, с ручками.
— Подбородок не замочим, — усмехнулся Ходырев. — Сегодня оттуда, из деревни, словак пришел. А он пониже меня будет.
Я посмотрел на карту: аккуратно вычерченные синим карандашом позиции гитлеровцев, их огневые средства, минные поля, защищенные и незащищенные участки. Здесь же стояла нумерация обороняющихся частей. Глубина рвов и каналов, ширина их, места обхода — все было нанесено на карту.
— Откуда такие точные сведения?
— Разведка поработала. А в основном — местное население. Гитлеровцы сгоняли на строительство оборонительных сооружений всех жителей от четырнадцати до шестидесяти лет. Поэтому тут каждый хорошо знает, где и что у немцев.
— А как вас встретило население?
— Лучше не придумаешь, как родных. На окраине деревни нас ожидали старые коммунисты Михаил Чернякович, Радзик Штефан, другие товарищи... Объятия, [220] слезы радости... Сразу же помогли нам разместиться по квартирам, достали продовольствие, лошадей. За ранеными нашими тут ухаживают, как за своими сыновьями. В общем, сами увидите.
Расставаясь с Ходыревым, я спросил:
— Ну как, купил карту Западной Европы?..
Лицо майора расплылось в улыбке. Он понял, о чем я говорю. Ведь когда-то Ходырев пообещал, что, как только ступит за границу, приобретет карту Западной Европы.
Ходырев достал из планшета потертую на сгибах карту.
— Вот она. Только не купил. Где ж ее теперь купишь? Трофейная.
...Ночью батальон Ходырева вместе с другими подразделениями ворвался в Ладмовце и освободил его. Но затем наступление приостановилось. За селом протекала река Бодрог. Отступая, гитлеровцы не только взорвали все мосты через реку, но и разрушили большую часть дорог.
Под утро я приехал в это село. Неясно вырисовывались в предрассветной дымке дома. На окраине глухо ворчал разлившийся Бодрог. У разрушенного моста стучали топоры. Едва удалось на легковушке пробиться к реке. Дороги были забиты подходившими со всех сторон к переправе войсками. У села создавались пробки, а мосты еще не были готовы.
Ко мне подошел командир саперного подразделения, пожилой офицер с небритыми щеками.
— Мало людей, понимающих в саперном деле, — пожаловался он. — Вон народу сколько, — офицер кивнул в сторону скопившихся на берегу бойцов, — а толку? Инструмента нет, специалистов нет...
Мы одновременно заметили, как от крайних домов села отделилась группа человек в пятьдесят. За нею — вторая, третья...
— Кого это еще нелегкая несет? — вздохнул сапер. — Когда ж мы их всех переправлять будем?
Я присмотрелся к идущим. Нет, это была не воинская часть. Шагали нестройно, вразброд. Вскоре они подошли поближе. Почти у каждого в руках лопаты, ломы, топоры. [221]
— Да это же словаки! — Офицер сдвинул на затылок фуражку. — Мать моя, сколько их! А ведь помогать нам идут, товарищ полковник.
Да, это были словаки! Они пришли сами, без подсказки, движимые лишь добрым чувством братства. Через минуту я уже пожимал их крепкие, задубевшие в работе руки.
— Югаш Микулаш.
— Михаил Илошвай.
— Шамарик Густав.
— Панкович Ян...
Я до сих пор помню их рукопожатия, открытые улыбки. Помню, как они говорили, делая упор на слове «товарищ». Слово, которое они впервые могли вымолвить без оглядки.
Два пожилых крестьянина быстро распределили людей по группам. Работа закипела с удвоенной энергией. Начали гатить разбитую дорогу, подносить строительный материал. Посыпались шутки на русском, чешском, словацком языках. Вот двое пожилых мужчин — русский сапер и чех — взмахнули отточенными лезвиями топоров над тяжелыми слегами. Оба, видимо, плотники, оба доки в своем деле. Кто быстрее и лучше обработает слегу? Ни один, ни другой не хотят уступать. Крякают, весело поглядывают друг на друга. На раскрасневшихся лицах выступил пот, в седых усах — усмешка. Другие тоже заметили это соревнование. Не отрываясь от работы, посматривают в их сторону, подбадривают. Ну прямо как на стройке в мирное время.
Однако вскоре гитлеровцы напомнили о том, что идет война. Они открыли по переправе редкий артиллерийский и минометный огонь. Словаки держались стойко. Никто не бросил работы, хотя несколько человек были ранены осколками. Вот ахнул тяжелый снаряд, и седоусого словака смахнуло с моста в воду. Быстрое течение подхватило его, закружило, понесло. И в тот же миг какой-то солдат, на ходу сбрасывая сапоги, подбежал к разбитому пролету и нырнул в ледяную воду. Мелькнули в воздухе ноги. Через минуту солдат уже подплывал к берегу, поддерживая словака. Ему бросили слегу, помогли выйти самому, вытащили пострадавшего. Тут же наш санитар засуетился у спасенного из воды. Я поспешил к бойцу. И передо мной, уже переодетый в сухое, укутанный в [222] большой, с чужого плеча, полушубок, предстал наш сержант-десантник, не кто иной, как... Николай Никитин. Я обнял его. У Никитина от холода зуб на зуб не попадал, но парень, по своему обыкновению, шутил:
— Мы тут всем разведвзводом саперам помогали, товарищ полковник. Ну, запарился я. В самый раз, думаю, сейчас искупаться...
— Все шутишь?
— Какие тут шутки, товарищ полковник. А обо мне не беспокойтесь. Разве что... прикажите спирту выдать для внутреннего растирания. А то у нас санинструктор такой скряга...
Я попросил ординарца Василия принести из машины флягу со спиртом.
Сержант выпил чарку, вытер рот рукавом полушубка.
— Норма. Гарантия против насморка.
Через минуту Никитина обступили местные жители, и полетел он в воздух, подброшенный доброй сотней дюжих рук.
Василий довольно крякнул:
— Они его разогреют... Ох и качают парня!
Я усмехнулся, подумав, что мой ординарец прав: разогреют теплом своих сердец.
Тем временем противник усилил обстрел. То там, то тут расцветали черные султаны взрывов. Но работа не прекращалась ни на минуту. На первый мост уже накладывались последние свежеотесанные доски настила, когда ординарец тронул меня за локоть.
— Товарищ полковник, начальство приехало.
У обочины дороги на подсохшем пригорке стояла легковая машина начальника политуправления фронта генерал-лейтенанта М. М. Пронина. Сам генерал уже шел ко мне, по щиколотку утопая в грязи. Я поспешил навстречу.
— Да у вас работа кипит, — крикнул он еще издали, приветливо улыбаясь. — А я-то думал, что ты тут все митингуешь да агитируешь.
Пожимая руку, генерал тихо спросил:
— Словаков-то зачем под обстрелом держите? Саперов мало, что ли?
— А их никто и не заставляет, — ответил я, — сами пришли, без приглашения. Пробовали отговаривать: стреляют, [223] мол, здесь, неровен час, зацепит... «А ваши-то что, — отвечают, — святые?»
— Сами пришли? — губы генерала вновь раздвинулись в улыбке. — Это очень даже здорово, Никита Степанович!
Несколько минут мы молча наблюдали за дружной, слаженной работой. Потом Михаил Михайлович потянул меня к машине.
— Приехал я поговорить с политработниками. Давайте соберемся в штабе второй гвардейской. Неплохо бы, чтобы туда приехали и товарищи из политотдела корпуса.
Я доложил, что всех политотдельцев собрать будет трудно. Время горячее. Многие в разъезде. Где пожарче, там и они.
— Это хорошо, что на месте не сидят. Ладно, давай тех, кто есть. Остальных сам проинструктируешь.
Когда мы уезжали, оба моста были уже наведены. По ним сплошным потоком двигались наши части. Словаки, которые только что трудились в старой, заляпанной грязью одежде, успели переодеться. Принаряженные, праздничные, они стояли на обочинах дорог вперемежку с бойцами из саперных подразделений и приветливо махали вслед проходящим войскам. Усталые солдаты перевешивались через борта машин, на ходу пожимая протянутые им руки. Трудно было разобрать в реве моторов и многоголосом шуме отдельные слова пожеланий. Но общий смысл их был примерно таков: «Дайте жару фашистам, братья!»
Через час в одной из изб, где расположился политотдел 2-й гвардейской воздушнодесантной дивизии, мы слушали выступление начальника политуправления фронта генерала Пронина. Он похвалил нас за первые успехи в Чехословакии, подчеркнул необходимость широкого разъяснения командирам, политработникам, бойцам новых благородных задач. Впереди — город Кошице. Освобождение его будет иметь большое политическое значение. Кошице — важный административный центр, один из крупнейших городов Восточной Чехословакии.
— Народ Чехословакии, — отметил М. М. Пронин, — сам хочет управлять страной. В каждом освобожденном селе сразу же создаются народные комитеты. Нам надо всячески поддерживать местные органы власти.
Говорил генерал и о молодых частях чехословацкой.
Народной армии. Впервые в истории этой страны армия [224] становилась не орудием подавления трудящихся, а решающей силой в борьбе трудового народа за свое освобождение. Это нужно тоже разъяснить бойцам.
Мы уже слышали о том, как храбро дерется с гитлеровцами 1-й чехословацкий корпус. Нашим дивизиям вскоре предстояло идти вперед бок о бок со славными чехословацкими бригадами.
— Пусть каждый боец наш помнит, что он пришел в страну братьев, пришел как освободитель! — закончил свое выступление генерал Пронин.
А мне, когда я провожал его к машине, сказал:
— Вот я смотрел сегодня, как словаки помогали нашим саперам под огнем, и думал: рискуют головами, а ведь могли бы спокойно отсидеться в подвалах. Братья они, Никита Степанович, настоящие братья. И не только по крови. По духу. Вот что главное!
За давностью времени я позабыл названия многих словацких деревень, которые мы тогда освобождали. Но никогда не забыть, как выходили навстречу нам из этих деревень и стар и млад, как сверкали улыбки, как смешивались в одной цигарке русская махра и словацкий табачок, как мелькали в жилистых руках лопаты и саперные ломы, расчищая советским частям дорогу вперед, на запад.
И мы шли вперед. Форсированы реки Бодрог и Гернад, освобождены десятки населенных пунктов, в том числе крупные — Земплин и Цейков.
В начале января 1945 года наши дивизии вели бои южнее Кошице. Форсировав реку Гернад, корпус по приказу штаба армии занял оборону южнее Кошице, в районе Жарнув, Янок, Решга, Бузита. Перед нами — сильно укрепленный район Мольдава.
Вплоть до 11 января шла усиленная подготовка к наступлению. Корпусу ставилась задача: овладеть укрепрайоном Мольдава.
Противник, сужая фронт и стягивая части, создал у Мольдавы наиболее плотную группировку. Это был мощный узел обороны. Каменные строения превращены в дзоты. В нижних этажах зданий установлены орудия, а на чердаках — пулеметы.
Бои у Мольдавы завязались упорные и напряженные.
В этот очень ответственный для нас период генерал-лейтенант Гастилович уже командовал 18-й армией. [225]
Армия эта имела славные боевые традиции, опытный, закаленный в боях личный состав, хорошо сколоченный штаб. Военный совет и политотдел армии повседневно и конкретно руководили партийно-политической работой в соединениях, вникали во все вопросы жизни, быта и боевой деятельности войск.
Приведу такой пример. Казалось бы, все у нас в корпусе шло нормально. Агитаторы и пропагандисты проводят беседы, коммунисты в частях и подразделениях, как правило, показывают пример в бою, все, как говорится, «боевые показатели» на уровне. Однако Военный совет предложил нам о подвигах воинов сообщать их семьям, трудовым коллективам, в которых они работали до армии.
И действительно, письма на родину о подвигах солдат и офицеров оказались очень действенной формой агитации! Вот некоторые из них, написанные сразу же после боя.
Бойцы Ничков, Горохов, Непо, Вавич, Матяжев и Баян отличились в бою и были представлены к правительственной награде. Родителям героев отправили такие письма: «Ваш сын в боях с немецко-фашистскими захватчиками за нашу славную Родину показал себя умелым, отважным и храбрым воином. За отличные боевые действия ваш сын удостоен правительственной награды. Вы можете заслуженно гордиться сыном, который своими подвигами умножает славные боевые традиции части, возвеличивает любимую Родину и прославляет свою семью».
А вот какое письмо мы написали в райком партии на родину коммуниста Ханиншинова: «Ваш товарищ, коммунист Ханиншинов Абидин Сафарович, сын дагестанского народа, ныне снайпер нашей части, в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками уничтожил из автомата 23 фашиста, из снайперской винтовки — 62 фашиста, пленил 29 гитлеровцев... За эти подвиги тов. Ханиншинов награжден орденом Отечественной войны 2-й степени. Просим передать о подвигах коммуниста Ханиншинова всем селянам, с которыми до войны он работал».
Почувствовав действенную силу этих и сотен других писем, мы развернули большую работу по пропаганде боевых подвигов воинов среди славных тружеников тыла. И это дало хорошие результаты. [226]
Мы стали практиковать и такую форму поощрения отличившихся в боях, как письменные поздравления за подписью командира части. Вот два примера.
«Дорогой товарищ Вавич!
В боях за высоту 560 вы действовали храбро и отважно. Вы первым шли, увлекая за собой своих бойцов... За ваши подвиги вы представлены к правительственной награде. Слава вам и вашим боевым товарищам!»
«Тов. старший сержант Задорожный!
За образцовое выполнение боевых заданий командования и проявленные отвагу и доблесть в сегодняшнем бою вы награждены медалью «За отвагу». Поздравляю вас с высокой наградой Родины, желаю вам новых боевых успехов».
Подвигам воинов посвящались листки славы, молнии, «Передай по цепи» и т. д. Вот текст некоторых из них.
«Прочитай и передай до цепи!
Подразделение офицера тов. Назаренко сегодня заняло высоту 1288 и захватило в плен 17 мадьяр, взяло трофеи: 1 пушку, 4 пулемета, 1 автомат и 12 винтовок. Героически дрались за высоту: коммунист Туйматов, комсомольцы Горохов, Непо, Сапко, Вавич, комсорг Точкин, офицер-комсомолец Мотяшев, офицер-коммунист Балаян.
За боевые подвиги представлено к правительственным наградам 45 человек.
Смелее окружайте высоты, не давайте удирать врагу безнаказанно, вперед, дорогие товарищи!»
«Слава сержанту Недостаеву, рядовым Загоруйко и Сорока, которые первыми ворвались в траншеи противника на безымянной высоте!»
В нашей «оперативной печати» приводились сотни примеров героизма солдат и офицеров.
Итак, из корпуса ушел генерал Гастилович. Трудно мы в свое время срабатывались с командиром корпуса. А теперь жаль было с ним расставаться. Но, несмотря на это, я радовался за Антона Иосифовича. Конечно же, как командир он «перерос» корпус. Широкий военный кругозор в сочетании с боевой практикой выковали из него хорошего командарма.
Провожая Гастиловича, выпили по бокалу вина. Мы не прощались: знали, что воевать придется вместе, рядом. [227]
Вскоре к нам прибыл новый комкор — генерал-лейтенант Никифор Васильевич Медведев. Встретились мы в штабе. Он пристально посмотрел на меня, спросил:
— Мы что, служили вместе?
— В Новосибирске. Я был начальником отдела пропаганды политуправления округа. Несколько месяцев.
— Да, да, помню.
Не скажу, что меня обрадовала эта встреча. Медведев за время моей короткой службы в Сибирском округе не оставил определенного впечатления. Вплоть до 1945 года он командовал Сибирским военным округом. Медведеву нельзя было отказать в личной храбрости, однако умения руководить современным общевойсковым боем, глубоко понимать его природу, чувствовать боевой пульс ему поначалу не хватало.
На четвертый или пятый день наступления у меня произошел с ним резкий разговор. Только что взяли село Сенья. Я заночевал в одном из полков на правом фланге корпуса. Рано утром звонит полковник Дакс — начальник штаба корпуса, просит приехать на КП. Еду и беспокоюсь. Дело в том, что ночью мы получили сведения: к противнику подходят свежие части. Разведка обнаружила на дорогах танковые колонны, идущие к линии фронта. В воздухе появились самолеты врага.
Ясно, что гитлеровцы готовят контрудар. Надо было изготовиться к отражению натиска врага. У противника много артиллерии, особенно минометов. Появились танки. Силы немцев наращивались из глубины. В таких условиях надо глядеть в оба, нельзя допускать малейшей промашки — она может обернуться катастрофой.
Подъезжаю к деревне Сенья. Мне известно, что здесь в церкви утром разместился КП корпуса. Оставил машину в боковой улочке и спешу на площадь. Здесь — три церкви. Подхожу к одной из них, спрашиваю связиста:
— Где генерал?
— Какой генерал?
— Командир корпуса.
— На этой колокольне... А на той — тоже сидит генерал, командир дивизии. На всех колокольнях — по генералу...
Ошеломленный, поднялся к Медведеву. Он в бинокль осматривает местность. [228]
— Немцы шевелятся, — говорит.
До противника не более полутора километров. А тут на всех трех церквях — наблюдательные пункты. Причем на двух — НП дивизии, а одну комкор «забрал» себе, сюда же и штаб корпуса переместился. Стоило только по всей этой группе наблюдательных пунктов произвести артиллерийский или авиационный налет, как нарушится связь и управление войсками, штабы понесут ненужные потери. Больше того, поскольку передний край проходит буквально по окраине села, следовательно, и НП командиров полков и батальонов тоже где-то здесь, в этой деревне.
Я спокойно посоветовал создать глубину боевого порядка, рассредоточиться, оттянуть НП дивизий и обеспечить надежное управление. Генерал отмахнулся: дескать, не мешай.
Я понял: мои советы не возымели действия. Тут же связался по «ВЧ» с командующим фронтом И. Е. Петровым (в это время корпус был подчинен непосредственно фронту). Доложил ему обстановку, попросил срочно вмешаться. Комкор присутствовал при этом разговоре, но стоял молча.
Через два часа принесли приказ. В нем давались указания, где разместить по глубине КП и НП корпуса и дивизий. Все стало на свои места. Полки и дивизии теперь имели необходимую глубину боевых порядков, спокойно готовились к отражению контрудара.
Не знаю, понял Медведев свою ошибку или нет, но мне тогда очень хотелось, чтобы он уяснил, что таких промахов в бою допускать нельзя.
Вскоре обходным маневром со стороны Нижни — Медзев наши дивизии взяли Мольдаву и ряд мелких населенных пунктов. Создалась возможность выйти к Кошице с юга.
16 января последовала мощная контратака противника. Пленные показали, что в контратаку были выброшены войска, снятые из-под Кошице. Корпус выстоял.
19 января после мощной артиллерийской подготовки и авиационного удара штурм Кошице начал 3-й горнострелковый корпус. Мы ударили с юго-запада. Во второй половине дня в городе уже шли ожесточенные уличные [229] бои. К вечеру Кошице был полностью очищен от врага.
Взятие этого важного промышленного и административного центра сыграло немалую роль в освобождении Чехословакии. В Кошице сразу же вслед за передовыми частями прибыло правительство молодой республики. Этот город стал в те дни своеобразной столицей Чехословакии. Здесь была опубликована Кошицкая программа первого послевоенного чехословацкого правительства, по существу, определившая пути строительства чехословацкой Народной армии.
Город Кошице стал центром политической жизни освобожденных районов страны. Отсюда ЦК Компартии Чехословакии руководило партизанским движением, вспыхнувшим по всей стране.
По указанию поарма мы развернули большую разъяснительную работу среди наших солдат и местного населения. С докладами, лекциями, беседами выступали работники поарма и покора, начальники политотделов дивизий.
На многочисленных фактах наши политработники показывали силу и жизненность дружбы советского и чехословацкого народов. Напоминали, что в 1938–1939 годах, когда над Чехословакией был занесен фашистский меч, Советское правительство твердо заявило о своей решимости оказать любую помощь этой стране. Однако чехословацкая буржуазия испугалась своего народа, отвергла нашу бескорыстную помощь, а монополисты Англии, США и Франции предали Чехословакию.
Сейчас, когда пришел час освобождения от гитлеровского рабства, народ должен начать строительство новой, свободной Чехословакии.
Об этом мы и рассказывали местному населению. Об этом же говорили политработники 1-го чехословацкого армейского корпуса, который 21 января вошел в состав нашей армии.
Перемолов на подступах к Кошице силы противника, мы через труднопроходимую горно-лесистую местность и многочисленные водные преграды с упорными боями, сбивая заслоны, неудержимо шли вперед. Позади остались ликующие толпы народа на улицах города Спишска-Нова-Вес. [230] Ночью подошли к Попраду. Он лежал перед нами, притихший и настороженный. Одетые в белые маскхалаты (к тому времени уже выпал снег), ушли в поиск разведчики.
Мне хорошо запомнилась ночь на 27 января. Я дремал у раскаленного камелька в сельской избе, где часа два тому назад разместился политотдел корпуса. Назойливо зуммерил телефон. Вполголоса переругивался с кем-то курносый веснушчатый связист. На лаковой черноте оконных стекол — замысловатые морозные узоры. Хотелось спать. Двое суток наступления — двое суток без сна. Но я не ложился, ждал доклада Вороновича, который с минуты на минуту должен был вернуться из 8-й дивизии.
Наконец в сенях послышались голоса. Воронович вошел не один. Он привел с собой высокого худого чеха, чудом пробравшегося к нам из Попрада через гитлеровские боевые порядки.
Чех тянул к огню худые тонкие пальцы и торопливо, сбивчиво рассказывал. Запавшие глаза лихорадочно блестели, а он все говорил и говорил.
Еще утром 21 января ушел из Попрада на запад последний, до отказа набитый поезд. В нем «дали деру» верные прислужники фашистов вместе со своими семьями. Сегодня немцы издали свои последние приказы о мобилизации всех мужчин от восемнадцати до сорока лет и эвакуации граждан. Конечно, ни один не пришел в указанное гитлеровцами место. Мужчины ушли в горы.
Сейчас в Попрад прибыли специальные гитлеровские подразделения, перед которыми поставлена задача полностью уничтожить город. Если не принять мер, Попрад взлетит на воздух.
— Помогите, товарищи!
В глазах чеха — горячая надежда. Мы стали расспрашивать чешского друга о системе обороны противника. Он рассказал, где у гитлеровцев расположена артиллерия, минометы. Нет, он никогда не был военным. У него очень мирная профессия. И добрался он к нам сюда сквозь осиный рой пуль вовсе не потому, что такой уж храбрый. Просто очень любит свой родной город, свой народ.
— Помогите, братья!
Мы планировали начать атаку на Попрад через двое суток. Нужно было произвести небольшую перегруппировку [231] сил, договориться о взаимодействии с чехословацким корпусом. Но нельзя же допустить, чтобы тысячи людей остались без крова, чтобы красивый город, который мы днем наблюдали в бинокли, превратился в груду развалин.
Я пошел к комкору. Генерал согласился: мешкать нечего. В штабе был выработан план внезапной ночной атаки. Чех взялся провести группу десантников в тыл для удара по огневым позициям немецких батарей. Готовились всю ночь. Перед рассветом наша артиллерия провела короткий, но мощный налет. В ответ послышались лишь разрозненные артиллерийские выстрелы — десантники поработали на совесть. В 6 часов 15 минут, после ожесточенной рукопашной схватки в траншеях, наши бойцы ворвались на окраину города. А утром Попрад был очищен от фашистов, которые не успели сделать свое черное дело.
Что творилось на улицах! Почти на каждом здании реяли трехцветные чехословацкие и алые советские флаги. Машины еле двигались, стиснутые со всех сторон живым гудящим людским потоком. Солдат обнимали, качали на руках. Улыбки, слезы радости, дружеские объятия!.. У многих мужчин, женщин и даже подростков-школьников — трехцветные, красные или белые с красным крестом повязки. Эти повязки без слов объясняли: население выражает желание и готовность помогать Красной Армии, советским госпиталям, гражданской администрации, посильно служить делу победы над общим врагом — фашизмом.
Что еще меня порадовало — это та быстрота, с какой устанавливалась в городе нормальная жизнь. Уже к вечеру открылись магазины, зашумели кафе.
В конце января части корпуса с боями вошли в узкий проход между Высокими и Низкими Татрами. Здесь проходила единственная в этом районе дорога из Попрада на Липтовски-Градок. Обстановка сложилась так, что корпус действовал самостоятельно, без связи с соседями, с открытыми флангами.
Командир корпуса поставил дивизиям задачи. Они сводились к тому, чтобы соединения, продолжая наступление в прежнем направлении, сузили боевой порядок, выделили больше резервов, усилили разведку на флангах. [232]
Вечером я зашел к начальнику разведки корпуса подполковнику Н. А. Доможилову и попросил:
— Николай Андреевич, расскажи подробнее, что за противник впереди, где нас могут стукнуть с фланга?
Доможилов, конечно, понимал, что всех нас беспокоят открытые фланги. В таких условиях контратака противника могла нанести корпусу серьезный урон. Начальник разведки развернул карту. На ней были указаны номера частей противника.
— На подступах к селу Липтовски-Градок создана оборона. Это опасный район. Здесь, на нашем правом фланге, — узел сопротивления. Тут гляди в оба, — не торопясь, говорил Доможилов, как бы рассуждая сам с собой. Потом он оторвал взгляд от карты:
— Товарищ полковник. В горах партизаны. Если установить с ними тесный контакт, они фланги обеспечат. Сегодня наш разведотряд уходит по основной дороге. Может быть, проинструктируете командира?
— Я думаю Рокутова к ним послать. Как твое мнение?
— Чудесно. Хороший, энергичный политработник.
Под утро подполковник Рокутов быстро собрался и ушел к разведчикам.
Этот разведотряд сыграл тогда особую роль. Через день, рано утром, в донесении, наскоро написанном на листке блокнота, Рокутов доложил, что партизаны взяли пленного гитлеровского офицера, у которого обнаружили карту с нанесенной на ней системой обороны. А немного позднее нам сообщили о том, что в селе Липтовски-Градок вот уже несколько часов идет бой партизан с гитлеровцами.
Командир корпуса приказал 8-й дивизии форсированным маршем выйти к этому населенному пункту и оказать помощь партизанам. Я сразу же выехал в эту дивизию. Хотелось самому встретиться с руководителями партизан.
В тот момент мы еще не знали, что 26 января 1945 года штаб партизанского движения издал приказ: партизанским силам, оперирующим в районе Высоких и Низких Татр, оказать помощь нашим наступающим войскам. Партизаны должны были также захватить аэродром в районе Мокрадь, железнодорожные мосты через реку Бела. [233]
...Въехали мы в село Липтовски-Градок рано утром. На площади ликующий народ. Везде развеваются красные флаги, трехцветные полотнища. В общем, праздник освобождения! Много партизан. В папахах, перевязанных красными лентами, с автоматами в руках, они оживленно беседовали с нашими солдатами. Когда не хватало слов — помогали жестикуляция, улыбки, объятия. Партизаны расспрашивали о Советском Союзе, рассказывали подробности только что закончившегося боя.
Ко мне подошел невысокий круглолицый партизан. Смотрит прямо в глаза, улыбается.
— Не узнаете, товарищ комиссар?
С минуту смотрел на партизана. Что-то знакомое, близкое, а что — не могу вспомнить. И вдруг в сознании всплыло:
— Величко! Прямо не верится, неужели ты?..
Мы обнялись, горячо расцеловались.
— Так кто же ты теперь?
— Командир партизанской бригады. А это наши хлопцы. — Он широким жестом руки показал вокруг.
Вот так Величко!
С этим человеком очень интересной биографии судьба свела меня летом 1939 года на Дальнем Востоке. Я не раз бывал в танковой бригаде, где служил Петр Алексеевич Величко. Там мы и познакомились. Потом пути наши сошлись в 1942–1943 годах. Старший лейтенант Величко был заместителем начальника штаба десантной бригады. На Северо-Западном фронте, в болотах за Ловатью, его тяжело ранило. Петра Величко вынесли с поля боя, отправили в госпиталь под Москву. И я потерял его из виду...
И вот новая встреча. Да еще какая! Я поинтересовался, как же сложилась его фронтовая судьба после ранения под Ловатью.
— Выздоровел быстро. Направили на учебу. Окончил академию имени Фрунзе и попросился в партизанское соединение к Герою Советского Союза Наумову. А потом — новые события. В Словакии разгорается движение Сопротивления, Клемент Готвальд попросил послать в Словакию группу военных специалистов. Вот мне и поручили возглавить первый небольшой отряд. В нем было всего 11 человек. А сейчас вон их сколько, моих орлов! [234]
В тот день я не отпустил Петра Алексеевича от себя. Вечером в кругу друзей десантников мы просидели далеко за полночь, слушая его. Величко было что вспомнить, что рассказать.
...27 июля 1944 года в тихую ночь с пяти тысяч метров его группу сбросили с самолета в глубокий тыл противника. Приземлились удачно. Если не считать того, что начальник штаба Черногоров повис на куполе церкви, а смелая украинская девушка медсестра Анна Столяр спустилась в реку. Но все, к счастью, обошлось благополучно.
Петр Величко сразу же после приземления связался с подпольной организацией Чехословацкой коммунистической партии в городе Ружомберок и начал формировать партизанский отряд. Он рос быстро. Патриоты приходили десятками, сотнями, многие с оружием. Вскоре отряды слились в партизанскую бригаду. Она приняла участие в операции, которая явилась как бы прологом знаменитого Словацкого народного восстания, — в уничтожении большой гитлеровской военной делегации, которая возвращалась из боярской Румынии. Произошло это в конце августа 1944 года.
По всей Словакии народ поднялся на борьбу. Был сформирован Словацкий национальный совет. Гитлер направил сюда крупные карательные отряды. Бригада, которой командовал Петр Величко, вместе с частями Народной армии, восставшей против оккупантов, встретила натиск фашистов. Разгорелись ожесточенные бои.
Партизаны сражались героически. За короткий срок были пущены под откос десятки гитлеровских воинских эшелонов, бронепоезд, уничтожено более трех тысяч фашистов, девять самолетов и другая боевая техника. Двухтысячная партизанская бригада (с 11 до 2000 человек за несколько месяцев!) превратилась в грозную силу. Словаки и чехи, поляки и русские, французы и венгры сражались в ее рядах.
Но силы были неравны. Партизаны вынуждены были уйти в горы и оттуда наносить удары по гитлеровцам.
Партизанские отряды под командованием Петра Величко оказывали активную помощь нашим войскам, продвигавшимся по горным тропам из Попрада на Липтовски-Градок. [235]
Как я уже рассказывал, последний бой партизанская бригада провела в селе Липтовски-Градок. Партизаны штурмом овладели этим населенным пунктом. В этой схватке смертью храбрых погиб Павел Колесников — начальник разведки бригады. В тяжелую минуту боя он своим телом закрыл командира отряда.
Павла Колесникова похоронили в братской могиле. В нее легли рядом русские, чехи, словаки, бойцы и партизаны — все, кто отдал жизнь в сражении за это словацкое село.
На следующий день Петр Алексеевич познакомил меня с руководителями партизанских отрядов товарищами Т. М. Стадником и А. С. Егоровым. Скромность и отвага — вот черты, которые прежде всего характеризуют этих людей. Мы договорились о дальнейшем боевом взаимодействии.
Вечером я расстался с Петром Алексеевичем. Не скрою, до сего времени испытываю чувство восхищения этим человеком. Орденом Ленина, двумя орденами боевого Красного Знамени, орденом Богдана Хмельницкого 1-й степени, а также чехословацким «Боевым крестом 1939 года», орденом «Словацкого народного восстания» и другими почетными наградами отмечены его боевые дела. Петр Алексеевич избран почетным гражданином в нескольких чехословацких городах. Старшему лейтенанту П. Величко было присвоено внеочередное звание подполковника. Таким сыном может гордиться наша страна! А мне вдвойне было приятно, так как Величко вышел из боевой семьи десантников.
Позднее корпусу не раз приходилось взаимодействовать со словацкими партизанами. Их отряды в Татрах, получая указания от ЦК Компартии Чехословакии, активно помогали фронту. Оперативное и конкретное руководство позволило объединить усилия партизан и войсковых частей, более эффективно вести боевые действия.
В начале февраля штаб корпуса переместился западнее Липтовски-Градок. Едва связисты установили телефон в хате, позвонил начальник политотдела 8-й стрелковой дивизии полковник Паршин:
— Никита Степанович, тут ко мне пришли словацкие хлопцы. Человек двадцать. Просят направить их на службу в армию... В чехословацкую, конечно. Что с ними делать? [236]
— А давай их сюда. Передадим из рук в руки. Мы ж теперь с чехами соседи. Они идут севернее нас.
Действительно, нашим соседом справа в этом районе был 1-й чехословацкий армейский корпус.
Стремление молодых парней в «свою армию» было не случайным. Корпус пользовался огромной популярностью в народе. Из уст в уста передавались восторженные рассказы о подвигах чехословацких солдат. Корпус играл важную политическую роль в развитии национально-освободительного и революционного движения.
Нам предстояло сражаться бок о бок. Наш путь из Попрада на Ружемберок шел по единственной дороге на дне узкого ущелья, затерянного в глубине Татр. Здесь мы узнали друг друга особенно близко. Наши солдаты еще тогда назвали этот путь «Дорогой боевой дружбы». Той дружбы, что скреплена кровью, пролитой в совместных боях, дружбы, что стала прочной и нерушимой на вечные времена.
Но все это было впоследствии. А первая встреча с командованием чехословацкого корпуса произошла у меня на дороге, что вела к Липтовски-Градоку. С группой штабных офицеров я возвращался с передовой в штаб корпуса. В полках первого эшелона чувствовался острый недостаток противотанковой артиллерии.
Если в ущелье между Низкими и Высокими Татрами гитлеровцы не могли применить танки, то в районе Липтовски-Микулаш они появились. Противник пытался остановить нагие продвижение, непрерывно бросал в контратаки пехоту и танки. Надо было как можно быстрее выдвинуть вперед все противотанковые средства, и в первую очередь истребительно-противотанковый полк. К сожалению, артиллерия корпуса отстала — трудно было по разбитым и перегруженным дорогам догнать передовые части. Мы же ставили своей задачей во что бы то ни стало подтянуть ее, выдвинуть вперед против танков.
На дороге у небольшого моста через горную речушку создалась пробка. Подводы, машины, тягачи сгрудились так, что ни пройти, ни проехать. Час назад группа фашистских бомбардировщиков нанесла удар по этой колонне. Незадачливый майор, возглавлявший колонну, не смог навести порядок. Из-за поворота показались первые машины противотанкового артиллерийского полка. Они выстроились на обочине, ожидая своей очереди. [237]
Дорога была каждая минута, вот-вот снова могли появиться немецкие самолеты. Пришлось вмешаться. Я приказал одному из танковых экипажей столкнуть с дороги разбитые тарантасы, фаэтоны, автомашину.
— Есть, очистить дорогу! Есть, не помять людей! — бодро ответил танкист, выслушав приказ. Поднялся было крик, но потом ездовые стали съезжать на обочину и выпрягать лошадей.
За танком широкой полосой стлалась свободная дорога. Мы уже миновали мост, столкнув прямо в речушку исковерканную машину, как вдруг я услышал чей-то голос:
— Осторожнее, полковник. Дорога дальше побита!
На обочине, рядом с вереницей легковых машин, стояла группа командиров чехословацкой армии. Предупредил меня офицер, высокий, сухощавый, с резкими чертами лица.
— Сейчас дорога освободится, и вы поедете, — ответил я.
— Хорошо, хорошо.
Через десяток минут все пришло в движение.
В тот же день к вечеру меня вместе с другими товарищами вызвал начальник политуправления 4-го Украинского фронта генерал Пронин. Он прибыл вместе с командующим фронтом генералом Петровым в район боевых действий нашего и чехословацкого корпусов. Встреча состоялась в небольшой деревушке, недалеко от переднего края. Все мы приблизительно догадывались, что нас вызывают договориться о взаимодействии с чехословацким корпусом. И не ошиблись. Сразу же с порога, протягивая руку, командующий фронтом сказал:
— Я вас пригласил, чтобы познакомить с руководителями молодой чехословацкой армии. — Генерал показал на группу офицеров. — Вот они, герои Дуклинского сражения. Можете их поздравить с замечательной победой. Знакомьтесь — генерал Свобода.
— А мы уже знакомы, — сказал генерал Свобода. — Если бы не полковник, — он улыбнулся мне, — мы бы долго стояли со своими машинами на дороге.
Пожали друг другу руки. Мне хорошо запомнилась эта встреча. Познакомились и с другими офицерами.
— Они — наши боевые друзья и добрые соседи. Идти будем вместе, плечо к плечу, — говорил командующий. — [238] Сейчас пройдите к операторам и уточните участок и все подробности взаимодействия.
Позднее мы долго беседовали с чехословацкими товарищами. Они нам рассказывали подробности дуклинской победы. Это было выдающееся сражение.
Противник, занимавший оборону в горах, сражался с яростью обреченных. Он построил многочисленные укрепления, доты, дзоты, установил минные поля. Казалось бы, его оборона неприступна. Однако чехословацкий армейский корпус, наши дивизии, и в частности 318-я дивизия полковника Гладкова, сломили упорное сопротивление врага и завладели Дуклинским перевалом. Советско-чехословацкая дружба, окрепшая в боях и сражениях, с честью выдержала новое испытание.
Здесь, на перевале, у «Ворот свободы», как его стали называть в Чехословакии, родился замечательный лозунг «С Советским Союзом на вечные времена!».
Несколько дней части корпуса шли по узкому ущелью, почти не встречая сопротивления гитлеровцев. Каждый понимал, что рано или поздно они попытаются остановить нас. Но где?
— Скорее всего это произойдет здесь, — сказал Доможилов, когда мы собрались у комкора, чтобы обсудить создавшуюся обстановку.
Все посмотрели на карту. Острие карандаша Доможилова упиралось в центр широкой долины, окаймленной горами.
Подполковник Доможилов коротко обосновал свое предположение. По данным нашей разведки, в этой лощине у противника большое число оборонительных сооружений, много войск. Здесь немцы могут применить и танки.
Начальник разведки корпуса оказался прав. Едва передовые отряды наших частей вытянулись из ущелья в лощину, они наткнулись на заранее подготовленную оборону. Затем последовало несколько сильных контратак. В основном части корпуса выдержали ожесточенный натиск, однако на правом фланге, где напор был особенно силен, гитлеровцам удалось несколько потеснить 8-ю стрелковую дивизию. Завязался тяжелый бой.
Напряжение боя передалось и в штаб. Телефоны, казалось, разладились от хриплых, возбужденных голосов. Приказы, распоряжения, донесения... Медведев, чертыхаясь, [239] едва добрался через сеть коммутаторов к командиру 8-й Угрюмову. Дозвонился, зарокотал в трубку:
— Ты что же это там немцам хвост показываешь? Что? Ну, ладно, коли так.
Ответ Угрюмова, видимо, удовлетворил комкора. Он повернул ко мне просветлевшее лицо.
— Докладывает, что отошли менее километра. Там рубеж выгодный. Зацепились. Держатся.
И опять в трубку:
— А соседи как? Да, чехи? Молодцы, говоришь? Ну, ну...
Несколько часов тому назад к нам подошла одна из бригад 1-го чехословацкого корпуса. Левый фланг ее примыкал к правому флангу 8-й стрелковой дивизии.
Когда Медведев положил трубку, я сказал ему, что хочу побывать у Угрюмова.
— Добро, — согласился Медведев, — действуй.
Генерал пододвинул карту, показал рубежи, которые должна дивизия занять завтра, сказал, что подбросит противотанковый артполк на это направление. Подумав, добавил:
— Пусть Угрюмов с чехословацкой бригадой локоть с локтем сцепит, чтобы клин немец не вбил. Посмотри за этим сам... Подними комдиву боевой дух.
Поднимать Угрюмову боевой дух не пришлось. Я застал его на НП дивизии. Комдив внимательно осматривал в стереотрубу передний край, отдавая короткие распоряжения. Увидев меня, поздоровался, доложил обстановку, освободил место у стереотрубы. Полки заняли оборону на вершинах невысоких продолговатых холмов. Перед холмами до самых траншей гитлеровцев простиралось ровное, отлого идущее к горам поле.
— Когда немцы перешли в контратаку, мы были во-он в той низине, — показал комдив. — Занимать там оборону бессмысленно. Сами видите, совершенно открытое место.
В это время на НП прибыл пожилой офицер-разведчик. Он доложил, что к противнику подошли свежие силы. Видимо, разведка в дивизии была начеку. Выслушав его, Угрюмов шагнул к телефону, но трубку не снял.
— Надо сообщить эти данные чехам, — сказал он.
— Правильно. Пошлите офицера связи с картой, а по по телефону не все скажешь. — Давайте его ко мне в [240] машину, — предложил я. — Как раз туда еду, это совсем рядом.
Вместе со мной к чехословацким товарищам поехали начподив 8-й дивизии полковник Паршин, офицеры разведки и оперативного отдела.
Через некоторое время мы были уже на НП бригады 1-го чехословацкого корпуса. Начальник штаба быстро перенес на карту свежие данные о противнике, которые привезли офицеры штаба 8-й стрелковой дивизии.
— Спасибо за помощь, — сказал он по-русски. — Еще раньше ваш комдив сообщил нам о том, что в нашем районе сосредоточиваются немецкие танки. Мы решили оборону занять по берегу ручья.
С НП была видна цепь стрелков. Она стремительно, упругой волной катилась по холмистому предгорью.
— Почему атакуете, не закрепляетесь? — поинтересовался я.
— Хотим сбить отряды прикрытия противника и выйти к ручью, что за этой грядой. Очень удобный рубеж, особенно в противотанковом отношении.
В том, что этот рубеж действительно удобный, мы убедились примерно через два часа, когда противник пошел в атаку. Подходы к ручью сильно заболочены. Танки врага вынуждены были повернуть в сторону, искать обходы и подставили борта под огонь чехословацких пушек. К концу боя перед наскоро окопавшимися чехословацкими стрелками чадило несколько машин. Атака гитлеровцев захлебнулась.
— Хорошо воюете, — сказал я командиру бригады. Комбриг улыбнулся:
— Стараемся не отставать от вас... Посмотрите налево.
Я поднес к глазам бинокль. Впереди и левее, перед позициями нашей 8-й стрелковой дивизии, тоже пылало несколько черных костров.
С наступлением темноты, когда фашисты наконец-то угомонились, на обратных скатах высот запылали десятки маленьких смолистых костров. Солдаты теснились у пылающего сушняка, тянули к огню озябшие руки, угощали друг друга махоркой, нехитрой снедью. Чехословацкая речь сливалась с «оканьем» ярославцев, «аканьем» москвичей.
У одного из костров низенький чех в чем-то горячо [241] убеждал молодого русского парня. Тот крутил головой, смеялся. Добровольный переводчик, отчаянно жестикулируя, переводил их своеобразный диалог.
— Ты видел, какие красивые у нас девушки? — кричал чех.
— Видел, — отвечал наш солдат, — очень красивые...
— О чем они говорят? — спросил Паршин у плотного сержанта-сибиряка.
Тот покрутил ус, рассмеялся.
— У них тут целая история. Этого чеха во время вчерашней контратаки оглушило и землей присыпало. А наш его с нейтралки вынес. Чешский солдат нынче вроде как отошел и начал насчет своего спасителя интересоваться. Вот ребята их и свели. Чех узнал, что русский холостяк, и говорит: «Я за тебя свою сестру посватаю». Вот они и толкуют... по-родственному.
— А далеко ли дом чеха?
— Километров двадцать, впереди деревня его.
— Ее еще освободить надо, — заметил Паршин.
— Возьмем, — спокойно ответил сибиряк.
И такая железная уверенность прозвучала в словах солдата, что мы с Паршиным невольно переглянулись.
Не хотелось мне уходить от этих костров, но нужно было торопиться в штаб. Отъезжая, оглянулся. Костры теплились десятками крохотных светляков. Подумалось: «Костры братства, дружбы».
Бои в этом районе шли, не переставая, еще два дня. Нашей 8-й стрелковой дивизии и бригаде 1-го чехословацкого корпуса удалось отстоять свои рубежи. А потом мы вместе двинулись вперед. [242]