Любые горы наш солдат одолеет

Учитывая важность карпатского стратегического направления и особенности боевых действий в горных условиях, 30 июля 1944 года Ставка Верховного Главнокомандования приняла решение выделить из состава 1-го Украинского фронта часть войск и создать из них 4-й Украинский фронт. Командующим фронтом был назначен генерал-полковник И. Е. Петров, членом Военного совета — генерал-полковник Л. З. Мехлис, начальником штаба — генерал-лейтенант Ф. К. Корженевич, начальником политуправления — генерал-лейтенант М. М. Пронин.

В состав фронта вошли 1-я гвардейская, 18-я, 38-я армии. 8-я воздушная армия и другие соединения и части. Наш 17-й гвардейский стрелковый корпус входил в 18-ю армию. Перед фронтом стояла задача: продолжать наступление в направлении Гуменне — Ужгород — Мукачево с целью захвата перевалов через Карпатский хребет с последующим выходом на Венгерскую низменность. Предстояло с боями преодолеть горные цепи глубиной более 100 километров, одолеть труднопроходимые перевалы, провести боевую технику по горным дорогам, заваленным и подорванным противником.

Трудности усугублялись еще и тем, что местность в полосе наступления изобиловала многочисленными горными ручьями и реками с обрывистыми берегами и непостоянным режимом воды. Во время дождей, которые в горах идут довольно часто, вода в реках поднимается на 3–5 метров и делает их непроходимыми.

Питание и боеприпасы предстояло перевозить исключительно с помощью автомобильного транспорта, так как [161] железная дорога противником была полностью выведена из строя.

Противник соорудил в горах мощную систему инженерных сооружений (множество дотов, дзотов, противотанковые надолбы, рвы, завалы), так называемую «линию Арпада».

Обстановка для нашего корпуса сложилась трудная. Из 230 километров, занимаемых 4-м Украинским фронтом, нам отводился участок протяженностью 110 километров. Дивизии же наши, не выходившие из боев, вновь нуждались в пополнении. Занимая большой фронт обороны, подразделения частенько не имели между собой не только локтевой, но даже огневой связи (имеется в виду огонь стрелкового оружия).

Любой военный специалист, не задумываясь, заявил бы, что в такой сложной обстановке корпус наступать не может. Но обстановка требовала наступать, преодолеть Карпаты. Впереди — непрерывная цепь хребтов и перевалов высотой от 1000 до 2000 метров, уходящая в глубину до 100 километров. А нашей левофланговой 138-й дивизии нужно было с боями пройти вдоль хребтов по бездорожью двести с лишним километров!

В полосе боевых действий корпуса, по существу, была всего одна дорога (Делятин — Ворохта — Керешмезе — Рохов — Сигет — Мукачево) да несколько горных троп. Все мосты, теснины и туннели противник либо заминировал, либо взорвал. Девственные леса, горные речки и ручьи, болота и топи ждали воинов. Ко всему этому погода не баловала: дожди, туманы.

Противник находился в более выгодном положении: он на высотах, а мы у подножия Карпат. К началу Карпатской операции перед войсками 4-го Украинского фронта действовали 1-я танковая армия и 1-я армия Хорти (семь полнокровных пехотных дивизий). Гитлеровцы превратили все господствующие хребты и высоты в неприступные рубежи. С этой целью они использовали оборонительные сооружения на нашей старой границе. Да что там сооружения! Враг мог без особых фортификационных работ приспособить для обороны каждую высоту, каждую теснину.

Кроме того, в полосе боевых действий корпуса шныряли банды так называемых бандеровцев и оуновцев.

Вот что ожидало нас в Карпатах. И несмотря на это, [162] бойцы рвались вперед, туда, где ждала нас, как освободителей, братская Чехословакия.

Фронт требовал от корпуса активных боевых действий.

А из дивизий порой поступали неутешительные сведения. Однажды утром комкору доложили, что у западной окраины деревни Печенежин противник потеснил 151-й полк 8-й стрелковой дивизии, которой командовал полковник Угрюмов.

Я позвонил начподиву полковнику Паршину.

— Семен Иосифович, что там у вас стряслось? Почему отошли?

— Жмут фрицы, как скаженные, — виновато ответил Паршин. — Всего на восемьсот метров отошли. Сейчас готовим контратаку, завтра восстановим положение, — заверил начподив. Однако в голосе его не чувствовалось уверенности.

Ни завтра, ни послезавтра дивизия утраченных позиций не вернула. Лишь один раз ночью 229-й полк ворвался на окраину деревни, а утром немцы его выбили оттуда яростной контратакой. Гастилович ходил темнее тучи. Он лично выезжал к Угрюмову, требовал восстановить положение. Я со своими политотдельцами тоже думал, чем помочь дивизии. Потери она несет большие, а результатов никаких.

— Надо бы нам всем пойти в восьмую, разобраться на месте, что к чему, — предложил мой заместитель подполковник Бойченко.

— Поезжайте, — одобрил Гастилович, когда я высказал ему наши соображения. — Передайте от меня привет Угрюмову. Пусть командует дивизией так же, как батальоном в финскую... — Видимо, раздосадованный комкор хотел напомнить Угрюмову финскую кампанию, во время Которой тот, командуя батальоном, получил звание Героя Советского Союза.

Приехав в дивизию, мы постарались вместе с офицерами штаба корпуса детально разобраться в причинах неудач. Они, на наш взгляд, крылись в том, что бой организовывался шаблонно, по старинке. Противника атаковали в лоб, после артналетов. Гитлеровцы же во время обстрела уходили в глубь обороны, а перед атакой возвращались на позиции. Командующий артиллерией дивизии не удосужился разработать более сложную систему [163] артиллерийского обеспечения боя. А полковник Угрюмов не учел всех особенностей организации боя в горах. Кроме того, в ходе боя нарушалось взаимодействие артиллерии с пехотой.

Все это мы доложили Гастиловичу, попросили его дать указание временно прекратить атаки, определить время для тщательной подготовки к бою. Комкор согласился.

Через пять дней, разработав с помощью представителей штаба корпуса грамотный план боя, дивизия вновь атаковала противника. Она не только взяла прежние рубежи, но и захватила ряд прилегающих к деревне высот.

Во временных неудачах повинен был не только полковник Угрюмов, строго спросили и с политработников дивизии.

— Победителей не судят, — пытался оправдаться полковник Паршин, когда мы собрались в политотделе корпуса, чтобы обсудить итоги боев. Что ж, никто и не собирался его судить. А вот серьезный разговор о месте политработника во время подготовки к боям в условиях горно-лесистой местности и в ходе этих боев состоялся.

Несколько дней спустя нас с Гастиловичем вызвали в штаб армии на совещание. Суть задачи, поставленной командующим, сводилась к следующему.

Гитлеровцы занимают лучшие по сравнению с нами позиции. Необходимо вышибить их с господствующих высот и занять выгодное исходное положение для последующего наступления в глубь Карпат.

Наши бойцы (особенно молодое пополнение) слабо обучены боевым действиям в горах. Поэтому необходимо, что называется, «обкатать» солдат в этих боях, сделать мастерами горной войны.

Нужно обучить действиям в горах работников тыла, с тем чтобы они могли обеспечить бесперебойное материально-техническое снабжение войск в ходе боев.

Прифронтовой тыл — артерия переднего края. Требуется очистить его от фашистско-оуновских банд.

Без разведки в горах шагу не сделать. Разведчикам — особое внимание.

* * *

Весь июнь корпус продолжал упорные бои за улучшение позиций. Этот период можно смело назвать «месяцем [164] разведки». Части корпуса провели 24 разведки боем, 208 поисков, организовали 50 засад, 18 рейдов в тыл врага. Было захвачено 140 «языков».

Огромную роль в подготовке к наступлению играли политорганы 18-й армии. Они развернули конкретную партийно-политическую и организационную работу с широким размахом, во всех звеньях снизу доверху.

Вот некоторые факты. В период наступления в Карпатах работники отделения агитации и пропаганды поарма прочитали в частях и подразделениях более 300 лекций. Активно помогали в этом и лекторы нашего Дома Красной Армии. Они прочитали за это время более 200 лекций и докладов. Развернули работу дивизионные и корпусные агитколлективы.

В связи с тем что армия в тот период пополнялась главным образом за счет местного населения, политорганы по указанию поарма подобрали сотни коммунистов, хорошо владеющих украинским языком, для агитационной работы среди новобранцев. О том, насколько конкретной была агитработа, можно судить по темам докладов и бесед: «Как ориентироваться в горах», «Значение и действие мелких групп автоматчиков в горно-лесистой местности», «Граната и автомат — незаменимое оружие в горах», «Режим марша в горах», «Помощь товарищу в горно-лесистой местности», «Как пользоваться винтовкой и альпенштоком в горах» и др.

В период подготовки к Карпатской операции кинопередвижки более трехсот раз «прокрутили» фильм «Суворов». На примере суворовских «чудо-богатырей», поразивших мир своим беспримерным переходом через Альпы, командиры и политработники (они выступали перед сеансами, после демонстрации фильма завязывали беседы) учили воинов науке побеждать. Кинофильм «Суворов» полюбился солдатам. В шутку они говорили: «Теперь с нами в Карпатах сам Александр Васильевич Суворов воюет. Дело пойдет — ведь он ни одного сражения не проиграл!»

Действенность, оперативность, умение дойти до каждого бойца, узнать его нужды — таков был стиль работы поарма. Этот боевой стиль постепенно перенимали политотделы корпуса, дивизий, низовые партработники.

Пропагандист, агитатор говорили людям не только об исторической освободительной миссии Красной Армии, но [165] и учили их вязать вьюки, ориентироваться в горах, пользоваться простейшими альпинистскими приемами транспортировки раненых и многому другому.

Активную роль сыграла в подготовке наступления и печать. «Дивизионки», армейская газета «Знамя Родины» стали пропагандистами всего передового, нового, солдатской трибуной. В одной роте сконструировали деревянный станок для пулемета, весящий всего 4,6 килограмма, очень удобный для действий в горах. Армейская газета оперативно напечатала статью об этом стайке, и вскоре это новшество получило постоянную прописку в армии. Также с помощью газет получила широкое распространение портативная тележка для транспортировки раненых, боеприпасов, продуктов. Дивизионная и армейская печать пропагандировала способы вытягивания орудий на высоты с помощью блока, ворота и трактора, рассказывала, что, если грузовик «студебеккер» не может вытянуть на высоту прицепленное к нему орудие, нужно погрузить орудие в кузов, и задача будет выполнена. Работники поарма, покора, дивизионных политотделов вовсе не чурались так называемых «хозяйственных дел», поскольку они в горах имели особое, принципиальное значение. Так, например, они провели большую работу по проверке обозов и изъятию из них всего лишнего, не предусмотренного штатом и табелями. В результате обозы войсковых частей стали мобильными, пригодными для передвижения в горах. Была также проведена проверка наличия у бойцов индивидуальных пакетов, состояния вещевого обеспечения и продовольственного снабжения личного состава. Итоги этих проверок были доложены Военному совету армии и Военному совету фронта.

В эти дни много и плодотворно потрудились политработники корпуса. Они вместе с командирами изучали людей, помогали отбирать в разведку самых бесстрашных, хладнокровных, находчивых солдат, подбирали в разведывательные подразделения толковых парторгов и их заместителей. Работники политотдела корпуса товарищи Бойченко, Воронович, Никитин, Рокутов, Андреев трудились без отдыха. Приедет, бывало, Воронович в штаб глубокой ночью, мешком свалится на постель, а через два-три часа уже встает, бритвой до синевы скоблит при свете коптилки щеки. И — опять в войска. То семинар парторгов разведподразделений, то слет разведчиков в одной из дивизий, [166] то беседа перед выходом в глубокий поиск по тылам врага. Да мало ли дел. Мы вели беспощадную борьбу с формалистами, видевшими в партийно-политической работе лишь «сумму мероприятий».

Политотдельцы и их товарищи в подразделениях работали, памятуя о главном — подмечать и подхватывать ценную инициативу воинов, помогать им овладевать ратным мастерством. Иной раз вроде нескладно выступает солдат, а мысли-то золотые. До сих пор, например, памятен мне семинар парторгов разведподразделений, на котором младший сержант Фоменко выступил со страстным призывом:

— Разведчику, как пять своих пальцев, знать карту, знать географию Карпат. Познавать эту самую географию не из школьных учебников, а разодранными в кровь локтями и коленками!

Потом этот клич «Знать географию Карпат!» прозвучал на всех слетах разведчиков.

На одном из таких слетов я услышал имя своего старого знакомого старшего сержанта Николая Никитина. Выступавший — парторг роты — говорил о том, что у них в каждой разведывательной группе есть коммунисты.

— Уж мы с командиром роты об этом позаботились. И знаете, товарищи, как здорово получилось. Вот старший сержант Никитин хотя бы. Он же в своей группе главный запевала.

В перерыве я поговорил с парторгом.

— Никитин для нас прямо-таки находка, товарищ полковник, — рассказывал тот. — Попросился он в разведку — взяли. Знали, что парень очень бойкий, палец в рот не клади. Но не думали, что из него такой талантливый разведчик получится. Он со своими товарищами уже шесть «языков» доставил. Сейчас новичков уму-разуму наставляет. Только замполит его иногда поругивает. Говорит, все у тебя шуточки да прибауточки. А разведка — дело серьезное.

Я вспомнил, как Никитин в медсанбате объяснял мне причину своего ранения, и невольно усмехнулся.

* * *

В те дни, когда полк Дружинина готовился к штурму «зловредной горушки» 810,0, я наведывался сюда, чтобы проверить, как идет подготовка. [167]

В лесу царил полумрак. В лунном свете все казалось зыбким. Темные кроны деревьев перечеркнули крохотную полянку призрачными тенями. Время от времени круто взмывала в небо осветительная ракета, и тогда тени становились резче, контрастнее. Красные искры трассирующих пуль чиркали по верхушкам деревьев (с соседней высоты с чисто немецкой методичностью строчил крупнокалиберный пулемет). Вдруг я услышал хохот. Подошел к группе солдат. Остановился за деревом. В центре тесного кружка сразу увидел Никитина. Он сидел на сложенной вчетверо плащ-палатке и увлеченно рассказывал:

— ...И вот один фашист говорит другому: «Хреновая у русского Ивана разведка. Местности ихние разведчики не знают, по карте не понимают. Вчера, говорит, пробрались они к нам и заблудились. Тырь-пырь, а к своим позициям дороги не сыщут».

А тот, второй фашист, спрашивает:

«Ты-то откуда знаешь?»

«Ну как же. Они ж, когда назад пошли — трех наших солдат и офицера прихватили. Заместо проводников».

Слушатели вновь захохотали. Но Никитин, увидев меня, вскочил и подал команду «Смирно!».

— Товарищ полковник, старший сержант Никитин проводит беседу с новичками. Завтра им первый раз в разведку идти.

Я смотрел в смеющиеся глаза старшего сержанта и думал: «Нет, не правы те, кто твоих прибауток недооценивает. Хорошая шутка — то же оружие».

— Как воюешь, Никитин? Что нового?

Старший сержант непроизвольным движением тронул орден на гимнастерке:

— По-старому, товарищ полковник.

И вдруг без всякого перехода:

— Картошечки молодой не желаете отведать? Петро, тащи котелок.

Войска вот уже третью неделю сидели на концентратах. А тут — молодая картошка?

— Откуда?

— А мы тут на ничейной полосе поле картофельное нащупали. Ну и роем по ночам. Иной раз вместо картошки фашист попадается. Тоже берем — не брезгуем. [168]

В тот вечер мне не удалось полакомиться молодой картошкой: срочно вызвали в штаб. А потом я забыл об этом случае. Не знал, не ведал, что придется-таки вспомнить об этой картошке. Накануне решающей схватки за высоту 810,0 к нам в корпус приехали генерал Колония и полковник Брежнев. Они детально познакомились с ходом подготовки операции, поставили задачи политотделу корпуса, побеседовали с людьми. В конце беседы генерал Колонин вдруг спросил:

— Что это у вас там за история с картошкой?

Вначале я не понял: какая история? Но вот выясняется: члену Военного совета армии кто-то доложил, что у нас в одном из полков чуть ли не братание с противником. На ничейной полосе — картофельное поле. Ходят, дескать, туда и наши, и гитлеровцы. Копают картошку, не стреляют друг в друга. Генерал Колонин страшно возмущался, обвинил нас даже чуть ли не в притуплении бдительности.

Едва генерал Колонин обронил фразу о «недопустимости потери бдительности», полковник Брежнев предложил:

— Семен Ефимович, а что, если мы послушаем самих «виновников» братания на картофельном поле?

И тут же обратился ко мне:

— Ну, рассказывайте, что это у вас за «картофельная история»?

— Есть такое поле, верно, — объясняю я. — И картошку копаем. Гитлеровцы тоже туда изредка ходят за картошкой и в плен попадают. Наши солдаты устраивают на этом поле засаду, и, смотришь, солдата противника с картошкой приведут.

«Не самим же таскать картошку, — шутят солдаты, — пусть покопает и потаскает враг. А у нас не только свежая картошка, но и свежий «язык» появится».

— Какое же тут братание?

Леонид Ильич слушает внимательно. Молчит.

— Могли бы съездить в этот полк, да дорога под обстрелом, — заметил Гастилович.

— Это ничего. Полк завтра идет в бой. Надо поговорить с людьми. Обязательно поедем, — решительно заявил генерал Колонин.

Мы с Гастиловичем переглянулись. К Косову вела отличная шоссейная дорога, но днем ездить по ней невозможно: [169] пулеметный огонь с ближайших высот достает. А ночью немец методично обстреливал ее снарядами и минами.

Начальник политотдела армии, заметив, что мы в нерешительности, улыбнулся:

— Поехали.

Проскочили к Дружинину удачно. Только промокли малость — дождь сильный пошел. Прошли по ротам. В одном из блиндажей — группа солдат. Колонин и Брежнев поговорили с ними, расспросили, как идет подготовка к наступлению.

— Мы, — говорят солдаты, — приказа ждем. Надоело в окопах киснуть. Руки чешутся фашисту ребра посчитать.

Настроение солдат члену Военного совета и начпоарму понравилось.

Они приняли приглашение поужинать в полку. Я, признаться, беспокоился: будет ли чем угостить. Консервы да перловка — вот и все «разносолы», которыми мы располагали. Но на стол поставили котелок с молодой картошкой в мундире. От нее клубами валил пар. Ели гости и похваливали. Потом полковник Брежнев спросил:

— А картошка-то уж не с того ли поля, о котором столько разговора?

— Другого нет, — ответил командир полка.

— Гитлеровцы там тоже на довольствии?

— Отучили, — рассмеялся Дружинин. — Самим мало.

Генерал Колонин улыбнулся, перебрасывая на ладонях горячую картофелину:

— Будем считать, что инцидент исчерпан.

— А за картошку спасибо, — заключил Леонид Ильич. — Хороша!

* * *

В штаб корпуса я уже не поехал. Оставался в полку у Дружинина. Этой ночью должна была решиться судьба высоты 810,0.

Солдаты называли ее «Ячмень». И действительно, для нас она — как ячмень на глазу. С высоты противник просматривал всю прилегающую местность, корректировал огонь, вел наблюдения за нашими дорогами. Высота как будто самой природой была приспособлена к обороне. Склоны ее, густо поросшие лесом, круто обрывались к [170] нашим позициям, затрудняли подступы. А вершина плоская. Крепость, да и только!

Но Дружинин был настроен оптимистически.

— Противник думает, — говорил он, — что сюда дивизию бросили. Ничего подобного. Ученые уже. Мы эту горушку батальоном возьмем.

Взять «Ячмень» поручили батальону майора Баринова. Этот офицер отличился в боях на Курской дуге, на Днепре. Вот и сейчас ему предстояло показать свое командирское мастерство.

План операции родился в батальоне. Разработал его майор Баринов вместе со своим замполитом Большаковым. Командир полка, не изменяя решения комбата, добавил лишь участки артогня.

План этой операции родился не сразу. Две недели разведка наблюдала за противником. Было установлено, что на ночь фашисты отходят в глубь обороны, оставляя на высоте лишь небольшое прикрытие. Основной же резерв врага располагался за речкой Пистынка. Оттуда шло снабжение боеприпасами, продовольствием. Пистынка текла в глубокой промоине, и мост через нее был переброшен по высоким берегам. Между прочим, нашим артиллеристам никак не удавалось разрушить этот мост, скрытый от наблюдения.

В чем же суть плана? Батальон Баринова с вечера просачивается по лощине к подножию высоты. Отделение разведчиков выходит в тыл врага и во второй половине ночи подрывает мост, блокируя подход резервов к высоте. В это время батальон атакует позиции противника.

...Едва серые сумерки окутали вершины гор, Баринов построил людей. В темноте было слышно, как он тихо скомандовал:

— Попрыгаем, хлопцы, проверим подгонку!

Метнулись тени. Тишина почти полная. Только хрустнула сухая веточка да звякнуло что-то на правом фланге строя. Баринов бросил туда недовольный взгляд. А там сержант уже помогал солдату пристроить котелок. Еще бы! Малейший шум мог сорвать всю операцию. Ведь батальону предстояло ползти чуть ли не под носом у противника и залечь в двухстах метрах от его окопов. Вот командир и проверял: все ли в порядке.

Ушла вперед разведгруппа. Возглавил ее ветеран 2-й гвардейской воздушнодесантной дивизии старший сержант [171] Ненашев, коммунист, опытный разведчик, имевший на своем счету не один десяток «языков». Через час скрылись в ночной темноте и солдаты батальона.

Я спустился в землянку к замполиту полка подполковнику И. И. Баканову. Здесь же был и Дружинин. В землянке долго не высидели. Выбрались наверх. На переднем крае противника вспышки осветительных ракет, периодически — короткие пулеметные очереди. Явление обычное. Но теперь, когда где-то там, в темноте, ползли наши люди, каждая пулеметная очередь настораживала, волновала: а вдруг обнаружили?..

Время за полночь, а за высотой — тишина. В чем дело? Мы поглядывали друг на друга. Дружинин начал нервничать. Баканов его успокаивал:

— Видать, у моста задержка. Ждут, Иван Николаевич. Все в порядке будет.

По плану — в два часа атака, даже если разводчики задержатся со взрывом моста. Ровно в час тридцать со стороны Пистынки донесся глухой грохот взрыва. Горное эхо повторило его. Вспыхнула стрельба, потом все затихло. А минут через двадцать уже на высоте послышались хлопки гранат, пулеметные и автоматные очереди. Батальон пошел в атаку. Его поддержала артиллерия дивизии. Успех был полный. Гвардейцы заняли высоту почти без потерь. Ошеломленные неожиданным ударом, фашисты не смогли оказать сопротивления. Да они и не думали, что ночью по ним ударят с юга. Там было два минных поля, однако наши саперы заранее проделали в одном из них проход.

К обеду вернулась группа Ненашева. Старший сержант доложил о причине задержки. На мосту проводились ремонтные работы: стучали топоры, слышались голоса. Пришлось переждать. Когда все стихло, сержант Лобанов с группой саперов заложил взрывчатку. Вернулись без единой царапины.

— Помогли мост «отремонтировать», — шутил Ненашев.

Почему я подробно рассказываю об этом бое? Да потому, что он показал, насколько возросло умение командиров и солдат воевать в горах.

Буквально на следующий день противник предпринял ряд ожесточенных контратак. Ему удалось окружить высоту. Но у защитников теперь было вдоволь боеприпасов [172] и продовольствия. Надежно действовала связь. Подходы к высоте наши саперы заминировали сразу после ночного боя. Сам Баринов умело корректировал огонь артиллерийских батарей. Пять дней противник не расставался с мыслью вернуть высоту. Пять дней он засыпал ее минами и снарядами. Тщетно. Десантники держались крепко. Высота оставалась «Ячменем», но теперь уже на глазу у врага.

* * *

...В июле зарядили дожди. Вершины гор с утра до вечера в свинцовых тучах. В окопах — по колено воды. В лощинах и промоинах ревущие потоки. Тропинки скользкие, точно их кто салом смазал. И вот в один из таких дождливых дней комкор Гастилович, пристукнув карандашом по карте, сказал:

— Будем наступать.

Наступать, несмотря на плохую погоду, растянутый фронт, усталость бойцов, неукомплектованность! Да, на такое не все решатся. А вот мы решились. Подтолкнули нас показания пленного, захваченного разведгруппой 138-й стрелковой дивизии в районе урочища Глубокого. Он показал, что 101-я горнострелковая немецкая дивизия заменена хортистской. Данные эти были чрезвычайно важны и, следовательно, требовали подтверждения. Нужно было срочно взять еще одного «языка». Дважды разведчики из батальона капитана Киричка выходили «на охоту», и оба раза неудачно.

— Не везет, — сетовал начподив этой дивизии полковник Андрей Игнатьевич Вишняк. — Правда, тут старший адъютант батальона Голубченко просит его послать. Говорит, в лепешку разобьется, а «языка» добудет.

— Так пошлите, — советую.

— Да ведь он в разведке ни разу не был. Завалит...

— Ну, это ты брось. Голубченко я знаю. С виду скромен, а в душе — огонь.

Видимо, старшему лейтенанту Голубченко очень хотелось доказать, что не боги горшки обжигают. Он день напролет пролежал, наблюдая за противником. К концу дня созрел у него план. Голубченко обнаружил родничок, к которому фашисты ходили за водой. Вечером он собрал группу из пяти добровольцев. Всю ночь просидели они у родника. Рано утром, в предрассветной тишине, [173] два солдата пришли-таки за водой. Один из них живым и невредимым был доставлен в штаб корпуса. Он подтвердил показания первого пленного. Перед нами действительно была новая хортистская часть.

Гастилович забыл про сон. Часами сидел над картой, до мелочей продумывал предстоящую операцию. Ездил по полкам, беседовал с командирами и политработниками, уточнял обстановку. В короткий срок комкор вместе со штабом разработал вариант частной операции.

Главный удар наносился вдоль реки Прут. По ее берегам проходили железная и шоссейная дороги. Они вели к Яблоновскому перевалу. Мы все понимали, что преодолевать Карпаты в будущем нам предстоит здесь, по этим дорогам. Потому-то и сосредоточивали силы на узком участке, стремясь улучшить позиции, продвинуться вперед по ущелью. Вести наступление должны были две дивизии: 138-я и 8-я. Им ставилась задача выйти на рубеж Княждвур, Даменгаи, урочище Подыске.

Правда, кое-кого смущала на комкоровской карте нумерация множества частей противника.

Да, действительно, венгерских войск перед фронтом нашего корпуса было много. Но мы знали, что боеспособность их не так уж высока. В венгерских частях морально-боевой дух к тому времени сильно упал. И на это, собственно говоря, комкор и делал ставку. Эти соображения мы и высказали офицеру из штаба. Но он и слушать ничего не хотел:

— Нет-нет, вы ставите себя под удар. Я буду докладывать командующему.

Когда машина с представителем штаба армии скрылась за деревьями, Гастилович вздохнул:

— Жди грозы.

Однако гроза не разразилась.

Мы продолжали готовиться к очередной операции. И уже накануне боев в корпус приехал полковник Брежнев. Начал с шутки:

— Как самочувствие? Бодрое? А командующему доложили, что вам надо в норы залезть и сидеть, ведь перед вами противника видимо-невидимо.

— Наступать нужно и можно, — заявил Гастилович. — Ждать зимы у подножия гор бессмысленно.

— Что верно, то верно, — согласился Л. И. Брежнев. — Вот я и привез вам от командующего «добро». [174]

Леонид Ильич приехал в этот раз во главе большой группы политических работников. С ним были начальник отделения пропаганды и агитации политотдела подполковник С. С. Пахомов, начальник организационно-партийного отделения подполковник И. Я. Мутицин, начальник отделения кадров подполковник А. А. Евдокимов, инспектор поарма майор А. Н. Копенкин и другие офицеры. Кроме того, прибыли работники штаба армии.

Получив задание, политработники разъехались по частям, Леонид Ильич тоже по задержался в штабе корпуса.

— Никаких изменений в операции пока нет? — спросил он командира. Генерал Гастилович подтвердил, что все остается по-прежнему.

— Хорошо. В таком случае я поеду в 8-ю стрелковую дивизию к товарищу Угрюмову. А потом, — обратился он к командующему артиллерией, — мы с вами посмотрим, как подготовились артиллеристы.

Несколько дней работала у нас группа поарма. Помощь оказали большую. Вместе с командирами и политработниками частей офицеры политотдела армии готовили к бою парторгов и комсоргов, проводили расстановку коммунистов по подразделениям, разъясняли боевую задачу. В ротах и батальонах прошли партийные и комсомольские собрания, инструктажи агитаторов.

Все это было подчинено главному — выполнению боевой задачи, стоящей перед корпусом.

Я получил указание от начальника политотдела армии создать в дивизиях резерв парторгов рот и их заместителей и выделить коммунистов из тыловых подразделений в батальоны и роты первого эшелона.

Вернувшись из 8-й стрелковой дивизии, Л. И. Брежнев заметил:

— Надо, товарищ Демин, вместе с командиром подумать, как решить такой вопрос. Батальоны 8-й стрелковой дивизии при бое в глубине обороны будут действовать самостоятельно, в отрыве от полков. А продовольствие, боеприпасы им выделены по обычным нормам. Батальоны будут драться в горах, а все тылы в ущелье на большой дороге. В горах дороги плохие. Тыловые подразделения могут не справиться с подвозом. Небольшая ошибка в расчетах и планировании может обернуться крупной неприятностью в бою. [175]

К началу операции подразделения получили дополнительно продовольствие и боеприпасы. Кроме того, комкор дал указание усилить саперами подразделения, действующие на главном направлении.

Наконец ранним утром загрохотали пушки. После сильного артиллерийского налета солдаты броском преодолели ничейную полосу, захватили склоны ближайших высот. Бойцы скользили на глинистых, обильно смоченных дождями скатах, сползали к подножию. Некоторые уже не поднимались. Но остальные упрямо рвались вверх. Гремели разрывы гранат — и один за другим умолкали вражеские пулеметы.

За два с половиной часа дивизия заняла ближайшие высоты. Бой переместился в глубину обороны противника.

К вечеру корпус овладел важным опорным пунктом Делятин, а также деревней Зажече и курортным местечком Яремче. С окраины Яремче круто уходила вверх к Яблоновскому перевалу железная дорога. Параллельно ей змеей петляли серпантины шоссе. Внизу, в ущелье, пенился на перекатах стремительный Прут. Над ним мрачно нависали отроги горы Маковицы. Гвардейцы 2-й воздушнодесантной дивизии, перешедшие в наступление чуть позднее остальных соединений, ворвались было на плечах врага на гору Маковицу, но откатились, сбитые сильной контратакой. Противник подбросил сюда 20-й королевский полк. Это несколько осложнило положение. На подступах к горе завязались кровопролитные бои.

Маковица сплошь покрыта девственными лесами, а отроги ее тянутся на десятки километров. С горы хорошо просматривается вся окрестность. Она — ключ к Яблоновскому перевалу. Вот почему противник защищался здесь особенно упорно.

Бои за Маковицу шли около недели. Она неоднократно переходила из рук в руки. Именно здесь боевые действия, по меткому солдатскому выражению, приняли форму «слоеного пирога»: на вершине противник, посредине горы наши, а у подножия опять противник.

Первая моя поездка к этой горе едва не кончилась весьма плачевно. Планировалось подтянуть на прямую наводку артиллерию, и я решил посмотреть на местности расположение частей. Ехали с ординарцем на лошадях узкой тропинкой, вьющейся меж растрескавшихся валунов. [176] К этому времени наши войска уже заняли добрую половину Маковицы, и НП гвардейского соединения, куда мы направлялись, находился где-то у вершины.

Поднимались в гору спокойно, уверенные, что здесь прошли наши. Вверху и где-то в стороне гудел бой. А вокруг нас стояла тишина. Только сучья трещали под копытами лошадей. И вдруг ординарец натянул поводья.

— Хортисты!

И тут же по нас открыли огонь. Мы тоже немедленно пустили в ход автоматы. Полоснули длинными очередями по кустарнику и резко повернули назад. Отстреливаясь, едва унесли ноги. В горах так бывает. Неожиданность тебя подкарауливает из-за каждого поворота.

В тот день мы все же попали на Маковицу. Впрочем, увидеть многого не удалось: близился вечер.

Через несколько дней корпус уже полностью очистил Маковицу. На ней закрепился 4-й полк 2-й гвардейской воздушнодесантной дивизии. Наблюдательный пункт командира дивизии обосновался на самой вершине. Оттуда я и решил осмотреть местность. Сопровождал меня майор Фельдман. Шли пешком через Яремче. Едва вышли на окраину, Фельдман воскликнул:

— Смотрите! Что за чертовщина?

Справа, со склонов хребта, двигались густые цепи хортистов. В тот же миг в воздухе запели пули. Мы бросились к штабу 8-й дивизии. Он разместился на окраине Яремче. Здесь спокойно и деловито распоряжался комдив Угрюмов. Автоматчики, комендантский взвод, штабные офицеры, — словом, все, кто мог держать в руках оружие, заняли оборону.

В воздухе натужно запыли моторы самолетов, стремительно понеслись к земле черные капли бомб. Авиация врага поддерживала контратаку.

На ходу стреляя из автоматов, хортисты приближались к нашим окопам. Мы молчали, подпуская их поближе. Но вот последовала отрывистая команда, и застрекотали автоматы, в гущу атакующих полетели лимонки. Мы бросали гранаты, в упор расстреливали стремительно вырастающие в размерах и бегущие на нас фигуры. Хортисты падали, появлялись новые... тоже падали...

Когда волна атакующих откатилась, я осмотрелся, поискал глазами майора Фельдмана. [177]

Он был ранен и сидел неподалеку от нас. Вместе с ординарцем подползли к нему и оказали первую помощь. Через несколько минут Фельдман потерял сознание. Его немедленно отправили в медсанбат.

Лишь на НП дивизии, на вершине Маковицы, мне стал понятен смысл вражеской контратаки. Хортисты хотели перерезать единственную дорогу, по которой снабжались все части корпуса, задержать наши резервы. А дорога эта и проходила через Яремче. Но мало ли чего им захотелось!

...Хортисты бежали. С вершины Маковицы было видно, что все село Микуличин забито техникой. На мосту через Прут — пробка. Около реки — возня, суматоха. Командир 4-го стрелкового полка полковник И. Н. Дружинин вызвал командиров поддерживающих его артиллерийских дивизионов — Паниоти и Шаломова.

— Сколько нужно снарядов, чтобы уничтожить мост? — спросил он.

— С десяток, — ответил Паниоти. — Но мост не моя цель.

— Да нет, — возразил Шаломов. — Пять стодвадцатидвухмиллиметровых, пожалуй, хватит. Мост-то у них, верно, заминирован.

— Действуйте, — отдал приказ Дружинин.

Шаломов по телефону подал команду. Из-за обратных скатов высоты ударила гаубица... Недолет. Командир внес поправку. Перелет... Третий снаряд ударил рядом с мостом. А следующий попал почти в мост, и тут же над ним взметнулся огромный столб огня и дыма. Как и предполагал артиллерист, мост был заминирован и взлетел на воздух от детонации. У противника началась паника. Мы хорошо видели, как солдаты бросались в реку, спеша переправиться на ту сторону.

В этот же день наши части заняли Микуличин, а к вечеру подошли к Ворохте. Здесь, у Ворохты, произошел любопытный случай.

Брать ее должен был батальон, которым командовал капитан Киричок. Противник буквально засыпал наши позиции снарядами и минами. Огонь был настолько плотен, что не давал подняться. А нашим артиллеристам никак не удавалось уничтожить батареи врага. Позиции, которые они занимали, были почти неуязвимы для нашего артогня. [178]

Командир дивизии полковник В. Е. Васильев нервничал: срывалась атака. Он позвонил Киричку.

— Ну вы хоть меры какие-нибудь принимаете по подавлению батарей?

— Так точно, — последовал ответ. — Послал командира седьмой роты лейтенанта Чемиса с группой добровольцев.

— Сколько с ним?

— Сам — седьмой.

— Ну что сделают семь человек против двух батарей?! — рассердился полковник Васильев.

...И вдруг артиллерийская батарея противника открыла огонь... по своей же минометной батарее. Да какой точный!

— Что это хортисты, с ума посходили, что ли? По своим бьют, — брови полковника от удивления поползли вверх.

Однако никакого чуда не было. Просто лейтенант Чемис вместе с сержантом Ефремовым и другими бойцами из отважной семерки пробрались в тыл вражеской батареи и забросали орудийные расчеты гранатами. А поскольку орудия достались смельчакам целехонькими, они повернули стволы в обратную сторону и угостили «по-соседски» вражеских минометчиков. К 11 часам утра батальон взял Ворохту.

В архиве сохранились данные о потерях противника в полосе наступления 18-й армии. С 23 июля по 10 августа было убито и ранено свыше 11 500 солдат и офицеров; уничтожено: 52 танка и самоходных орудия, 96 орудий разного калибра, 458 пулеметов; захвачено: пленных свыше 10000, 335 орудий разного калибра, 54 танка и самоходных орудия, 5278 винтовок и автоматов.

Таким образом, за десять дней боев наш корпус, действуя в составе 18-й армии, прорвал оборону противника на подступах к Яблоновскому перевалу, нанес тяжелое поражение 18-й и 25-й дивизиям противника, преодолел два хребта, овладел двадцатью шестью населенными пунктами. Это позволило нам в дальнейшем начать наступление с более выгодных позиций и взламывать уже не предпольные оборонительные рубежи, а главную полосу обороны противника в горах.

Но прежде чем говорить о том, как развертывались события в дальнейшем, мне хочется рассказать об одном [179] эпизоде, который произвел на меня большое впечатление и потому на всю жизнь запомнился.

За Ворохтой одна из наших частей заняла небольшую деревушку. Каково же было удивление бойцов, когда они увидели над самым высоким в деревне домом гордо развевающийся на ветру красный флаг.

Кто водрузил его?

Вскоре отыскался пожилой вислоусый гуцул.

— Цэ я, — сказал он. — Я повисыв. А що?

— Где же ты отыскал его, дед?

— А цэ... по-вашему, по-российски сказать, из сильради. Ото ж колы тут Совецька влада попэрше була, циею скатьоркою стил у сильради покрывалы. А потим нимци прыишлы, та ции... бандеры. А им, злыдням, червовый колер дуже нэ подобается. Ну я и заховав. А зараз, бачитэ, сгодылась. Так що добро пожалуваты наший ридний Совецькой влади. Ласково просымо, панове и товарыщы! — Гуцул низко поклонился, а когда выпрямился, в глубоких впадинах его глаз сверкнули слезы радости.

Недолго была здесь Советская власть. Недолго. Но, видно, успела оставить след в сердце старого гуцула, покорить его душу. Такая уж у нее, у Советской власти, сила!

* * *

В середине августа корпус по приказу командующего фронтом встал в оборону. К этому времени мы занимали очень широкий фронт и практически уже не могли наступать. Для этого у нас не хватало ни сил, ни материально-технических средств. Кроме того, необходимо было подтянуть тылы, произвести перегруппировку. Мы стояли непосредственно перед главными хребтами Карпат и понимали, что с ходу их не перемахнешь.

Наступила короткая передышка, однако отдыха, как такового, не было. Части напряженно готовились к предстоящим боям.

Командиры и политработники, партийные и комсомольские организации сосредоточили все свое внимание на правильной расстановке коммунистов и комсомольцев по подразделениям. Политотделы организовали широкий обмен опытом воинов всех специальностей, позаботились о том, чтобы необстрелянные солдаты быстро и успешно изучили бесценный боевой опыт, накопленный бывалыми воинами в горах. [180]

Необходимо было покончить с шапкозакидательскими настроениями некоторой части солдат и офицеров, которые под влиянием наших успехов на фронтах полагали, что стоит чуточку поднажать — и враг капитулирует.

Политотдел армии потребовал еще более усилить работу по подготовке подразделений к предстоящим боям в горах. Мы бросили на выполнение этой задачи все наши силы и средства. Сотни пропагандистов и агитаторов работали среди бойцов и командиров. Они разъясняли необходимость напряженной учебы, которая должна обеспечить успех боевых действий в горах, причем успех, малой кровью. На живых примерах мы убеждали людей в необходимости тщательной подготовки любой малой или большой операции.

Это была очень трудная, напряженная, но благодарная работа. И я до сих пор с уважением вспоминаю штаб армии, наших командиров, работников поарма, которые поставили во главу угла на тот период главный участок деятельности: учить воевать в горах. Наши командиры и политработники несли людям в те напряженные дни простые и мудрые истины, о которых так писала армейская газета: «Не зазнаваться. Враг истекает кровью, но он еще силен и опасен. Настойчиво овладевай искусством побеждать, умей вести бой в горах. И не просто побеждать, но одолевать, разить врага, оставаясь сам в живых. Тот, кто без толку подставляет свою голову под пулю, — не герой, а глупец. Такой лихач достоин осуждения. Истинное геройство состоит в том, чтобы победить врага... А для этого надо учиться овладевать солдатским мастерством, не зазнаваться, по крупицам накапливать опыт войны в горах».

Надо прямо сказать, кое-кто из политработников и строевых офицеров сомневался в целесообразности этой работы. У таких людей возникало опасение: не приведет ли все это к тому, что солдаты станут слишком осторожными, больше будут заботиться о собственной безопасности. Время, однако, доказало всю беспочвенность такого рода опасений. Наш солдат — умница, он все понял правильно. Там, где требовали обстоятельства, воины, не задумываясь, жертвовали своей жизнью. В то же время мы почти полностью ликвидировали случаи бесцельной бравады. Факты, когда выяснялось, что солдат не владеет элементарными приемами боевых действий в горных условиях, [181] рассматривали как чрезвычайное происшествие и быстро принимали меры по их устранению.

Политработники корпуса и дивизий дневали и ночевали в батальонах, ротах. Даже заместителя начальника политотдела 8-й стрелковой дивизии Г. С. Любимова редко можно было застать в штабе. Понял человек, что не с бумагами, а с людьми надо работать. Нередко приходилось теперь встречаться с ним в солдатских блиндажах. Часто видели там и начальника политотдела Паршина.

Как-то застал я С. И. Паршина беседующим с парторгом одной из рот. Речь шла о молодом солдате Костюкове. Пришла к бойцу горькая весть. Была у человека семья, дом. А теперь нет ничего. Жену, дочь, стариков одной бомбой накрыло. От дома и трубы не осталось. Не узнать стало Костюкова — почернел лицом, часами сидит и смотрит в одну точку. Прямо-таки шоковое у солдата состояние. Парторг руками разводит: «Что делать, ума не приложу».

— Пусть кто-нибудь из бойцов пригласит Костюкова после войны жить в свои родные края, — посоветовал парторгу Паршин.

Через несколько дней я спросил у Паршина об этом солдате.

— А что, — ответил начподив. — Отходит солдат душой. Его же там в роте каждый к себе тянет. Слышал я, как Скребцов, он родом из-под Пятигорска, толкует ему: «Вася, говорит, друг, после войны — только ко мне. Курорт, горный воздух, охота...»

Теплое товарищеское участие помогло солдату в тяжелую минуту, облегчило горе. Не знаю, отправился ли он после войны к боевым друзьям или потянуло в родные места... Но воевал Костюков отменно. Крепко посчитался с врагом за все!

Большая партийно-политическая работа проводилась среди бойцов в те дни. Семинары с замполитами, парторгами, комсомольскими работниками, совещания агитаторов, митинги, политзанятия, беседы.

Помню, сидим мы с моим заместителем Григорием Андреевичем Бойченко в штабе, составляем политдонесение. Пишем: «Семинаров проведено столько-то, митингов столько-то...» Бойченко улыбается:

— Давай тогда, — говорит, — напишем и о том, как инспектор политотдела корпуса Воронович «лошадником» [182] стал, агитатор майор Никитин — «жестянщиком», а Рокутов — специалистом по изготовлению горновьючного имущества.

Шутка шуткой, а горы загадали нам такие загадки, которые не приходилось отгадывать ни на Орловско-Курской дуге, ни на Днепре. Как, например, затащить на крутую сопку орудие, доставить туда снаряды, мины, горячую пищу? Как вынести раненых?

Вот и приходилось политработникам вместе с офицерами штаба и тыла заниматься подчас самыми неожиданными делами. Ничего, справились. Сами учились и других учили.

Конкретности партийно-политической работы нас учили Военный совет и политотдел 18-й армии. Вот характерная телеграмма политотдела 18-й армии начальникам политорганов:

«Части нашей армии вступили в Карпаты. Войскам предстоит перейти через горный хребет. В этих условиях горновьючный транспорт будет играть решающую роль в деле питания войск.

Перед политорганами встает очень ответственная задача: помочь командованию частей и соединений перевести боевую материальную часть и транспорт на конную тягу, на вьюки.

Конь в горах — это наш золотой фонд, это главное оружие бойца. Без крепкого, сильного коня нельзя успешно решить боевые задачи в горах.

Конь в Карпатах — залог наших успехов в разгроме немецко-венгерских захватчиков. Лозунг «Конь — наш боевой друг» коммунисты и комсомольцы должны сделать достоянием всего личного состава.

Надо в ближайшие дни во всех конных подразделениях провести открытые партийные и комсомольские собрания с вопросом «Задачи коммунистов, комсомольцев в деле сохранения и сбережения коня».

Добиться, чтобы комсомольцы взяли шефство над конем.

С помощью опытных командиров-конников провести во всех конных подразделениях беседы на тему: «Как беречь и сохранять коня, правила ухода за конем». Широко использовать для этой работы персонал ветеринарных учреждений».

Направление этой телеграммы в войска не случайно. [183]

Когда мы подошли к Карпатам, в корпусе не было ни одной лошади. А первые же бои показали, что здесь без лошадей воевать очень трудно. Машины безнадежно застревали в осыпях, срывались с узких дорог в пропасти. В горно-лесистой местности они могут идти только по хорошей дороге, а дороги разрушены. Вертолетов у нас в то время не было. Как доставить на сопку боеприпасы? На собственном горбу да на коне. А лошадка должна быть подкована, а при ней — опытный коновод. Только так! Да еще нужно вьючное снаряжение.

У хортистов было много хорошо обученных лошадей. Этим мы и воспользовались. В каждом бою вместе с пленными брали и лошадей. Солдаты их называли «венгерками». Словом, «олошадились» мы в основном за счет противника.

Конь, взятый в бою, считался почетным трофеем. Теперь, перед решающими боями, мы заранее подбирали в подразделениях наиболее выносливых и спокойных лошадей, перековывали их на подковы с горными шипами.

Если о Вороновиче (он хоть и кубанский казак, но в лошадях вначале не очень-то смыслил) через месяц говорили, что он-де «собаку съел в этом деле», то Рокутова окрестили «маститым горновьючником». Когда его «бросили» на помощь тыловикам, он первым делом перечитал всю специальную литературу по этому вопросу, какая нашлась в штабе. А потом целыми днями не появлялся в политотделе, отыскивая среди солдат умельцев, испытывая самодельные вьюки на крутых склонах.

За месяц у нас своими силами было изготовлено 70 процентов необходимого горного снаряжения и имущества: вьюки упрощенной конструкции, вьюки для перевозки мин, носилки, волокуши, шины для обуви, тормоза для орудий и автотранспорта, малые переносные кухни, термосы.

На кухнях и термосах «сидел» Никитин. Он (вместе с хозяйственниками, конечно) решал проблему доставки пищи от батальонных кухонь до рот. Кухню на сопку не поднимешь. Вначале носили борщ и кашу в ведрах. Но пища быстро остывала, расплескивалась. Да к тому же и неудобно взбираться с ведром в руках. Споткнулся солдат — и целый взвод может остаться голодным. Тогда свои кузнецы и жестянщики сделали термосы, которые можно было вьючить на лошадей или переносить за плечами. [184]

Очень трудно выносить раненых с гор по бездорожью. На носилках нельзя: неудобно, да и поскользнуться солдат может. Я не помню, кто первым предложил волокушу. Верно, кто-то из бойцов. Майор Шапошников всячески пропагандировал волокушу. Как-то приехали мы с ним в санроту. Майор спрашивает у военврача:

— Всех раненых доставили с поля боя?

— Да нет, — отвечает тот, — с десяток еще вон на той высоте. Ума не приложим, как их оттуда снять. Крутая больно.

Шапошников нагнулся к раненому бойцу:

— Как вас вынесли?

— На горбу, товарищ майор.

Шапошников — к другому:

— А вас?

— На волокуше.

— Расспросите у него, как делается волокуша, — предложил Шапошников военврачу, — и немедленно вывозите с высоты раненых.

А делалась она просто. Лошадь впрягали в две тонкие пружинистые жерди. Поверх жердей привязывалась плащ-палатка, на нее клали раненого. На крутом спуске жерди пружинили, и раненый всегда оставался в горизонтальном положении, как в люльке.

Политработники помогали командирам обучать бойцов (в особенности молодое пополнение) передвигаться в горах. Это тоже целая наука. Опытный солдат по вершине хребта не пойдет. Он будет держаться склона. И в узкое ущелье, в промоину, такой солдат сломя голову не полезет — можно напороться на засаду или на мины. Он знает также, как обмундирование подогнать, чтоб по скалам лазить было удобно, как костер развести, чтобы дыма не было видно, шалаш построить. Словом, многое такое умеет, о чем до Карпат и понятия не имел.

Опыт, опыт... Он нам достался не просто так. За него мы в начале войны в горах платили кровью, жизнью людей. И было бы преступлением вовремя не передать его тем, кто еще не поизносил сапог на крутых каменистых склонах гор.

Активно пропагандировать опыт войны в горах нам помогали армейская и дивизионные газеты. Они ввели постоянную рубрику: «Умей воевать в горно-лесистой местности». Номера газет с этой рубрикой передавались [185] из рук в руки, зачитывались до дыр. Популярностью пользовались также брошюры и памятки: «Действуй в горах сноровисто», «Обязанности вьюковожатого», «Служба санитара в горах» и другие. Их присылал нам политотдел армии, а некоторые брошюры мы издавали даже сами.

Появилась тяга солдат к литературе о Карпатах. До сих пор я храню в своем письменном столе брошюры Якубовича, Биязи, Ковпака. Они прошли через сотни солдатских рук и вместе с нами перевалили Карпаты.

Опыт боевых действий в горных условиях Кавказа, Средней Азии, Балкан — все пригодилось. На политзанятиях и в беседах с солдатами подробно разбирали даже переход войск Суворова через Швейцарские Альпы в 1799 году. Солдатам очень нравилось обращение великого русского полководца перед штурмом Сен-Готарда: «Братцы! Чудо-богатыри, перемахнем пригорочек!»

В общем, готовились на совесть!

Во вторых эшелонах шла напряженная боевая подготовка. В ходе занятий отрабатывались действия подразделений в горах, воспитывалась инициатива у солдат и командиров. Мне запомнилось одно такое занятие в 138-й стрелковой дивизии. Наступающий взвод должно было поддерживать огнем прямой наводки артиллерийское орудие. Расчету предстояло поднять на высоту 76-миллиметровую пушку. Признаться, я не представлял, как они это сделают. Склон горы очень крут, весь порос лесом, из кустарника выглядывали бурые скальные выступы.

Но командир, проводивший занятия, держался довольно бодро. Он бойко поставил задачу расчету орудия и взводу автоматчиков, нарисовал тактический фон: вот тут собьем охранение, во столько-то пройдем по этому серпантину, здесь ударим во фланг. На словах получилось гладко. А как на деле?..

...По времени нужно начинать атаку, а пушка продвинулась всего лишь на сотню метров от подножия.

В конце концов командир махнул рукой «на тактическую обстановку» и занялся только орудием. Как говорят, не до жиру, быть бы живу. Пять часов восемнадцать человек тащили пушку на вершину. Пять часов! Занятия окончились только к обеду. Подводя итоги, детально разобрались в ошибках, выслушали мнение бойцов. [186]

— Лямочки надо бы подлиннее, — предлагали солдаты, — сподручнее пушку закатывать.

— Каждому свои обязанности надо твердо знать...

— Сержанту заранее выбирать маршрут...

Неплохую мысль подсказал и командир орудия:

— Пусть два солдата, — предложил он, — двигаются метрах в пятнадцати впереди орудия. Дать им пару топоров, лом, чтобы очищали дорогу.

Занятия, подобные этому, проходили во всех частях. Никто не жалел пота, пролитого на тренировке потом, при штурме горы Ходра.

В подготовке к предстоящим боям повседневную помощь нам оказывали работники штаба и политотдела армии. Они направляли всю нашу деятельность, помогали устранять недостатки. Часто в наших дивизиях и полках были товарищи Озеров, Соловейкин, Гречкосий, Колонин, Марфин, Пахомов, Кулик, Копенкин и многие другие товарищи, они помогали нам непосредственно готовить батальоны и роты к штурму Карпат.

Солдаты встречали работников армии как своих старых друзей, рассказывали о своих успехах, делились сокровенными думами, буквально засыпали вопросами «на злобу дня».

В разгар боевой учебы приехал полковник Брежнев. Начпоарм привез хорошую весть: на днях в корпус прибудут пятьдесят коммунистов из госпиталей.

— Это опытнейшие воины, люди крепкой закалки, — говорил Л. И. Брежнев, — из них толковые парторги получатся. Подумайте, кого куда направить.

Дорога из Коломыи на Делятин и далее на Ворохту, Керешмезе (Ясино). Рахов и в венгерскую долину Тиссы шла по ущелью до Яблоновского перевала по реке Прут; за перевалом по реке Тисса. Делятин и курортное местечко Яремче были сильно разбиты. Гора Маковица господствовала над всей этой местностью.

В тот день мы побывали с начпоармом на горе Маковица.

Дул сильный, по теплый ветер, над Яблоновским перевалом громоздились тучи.

— Вот он главный хребет — рукой подать, — сказал Леонид Ильич. — Яблоновский, долина Тиссы... А там и Чехословакия! А ведь ждут нас чехи, ой как ждут. Ну ничего, теперь уже недолго осталось. — Он помолчал с минуту. [187] — Я часто думаю, на что рассчитывал Гитлер, нападая на Советский Союз? Учит, учит их, авантюристов, история и все никак не научит. Ну разве можно сломить наш народ? Вот посмотрите, — он показал глазами на пожилого бойца, с лицом, изрезанным морщинами. — Сколько ему? Около пятидесяти? А небось молодым в бою не уступит.

Пожилой боец, заметив, что на него обратили внимание, представился.

— Пулеметчик рядовой Паршин.

— Федор Иванович Паршин воевал в этих местах в годы первой мировой войны, — доложил стоявший рядом комбат.

— Вот как? — заинтересовался Леонид Ильич.

— Так точно, товарищ полковник, довелось. По первому году я тогда служил. Вот эту Маковку наш полк брал. А потом оборону здесь держали. Второй раз я в Карпатах, это верно.

Паршин привел нас к старому, уже заросшему кустарником и травой окопу. Его можно угадать лишь по очертаниям.

— Вот здесь была позиция нашего взвода. А это, — он показал на заросший кустарником бугорок, — блиндаж командира роты...

Мы спустились за обратные скаты высоты и слушали неторопливый рассказ старого солдата. Слушали молча, сдерживая внутреннее волнение. Федор Иванович поведал нам о тех, кто отличился в те далекие годы, кто сложил голову.

— Тогда германцам-то мы зубы крепко поломали, — в глазах Паршина мелькнул молодой блеск. — А сейчас и головы не уберегут. Нет, не уберегут!

— Спасибо за службу, отец! — сказал начпоарм, крепко пожимая на прощание узловатую, натруженную руку пулеметчика.

Простившись со старым солдатом, мы долго молчали, находясь под впечатлением услышанного. А потом Л. И. Брежнев обернулся к нам:

— Вы обратили внимание, как блестели глаза у солдат, когда они слушали Паршина? Вот вам еще одна форма политработы. Я уверен, не один лишь Паршин в корпусе ветеран и герой Карпат. Отыщутся и еще, если поискать. Пусть эти старые боевые солдаты пройдут по [188] ротам, побеседуют с молодежью. Да не обойдите их наградами. Все они, как правило, отменные бойцы.

Позднее Паршин не раз выступал перед молодыми солдатами. А вскоре отыскался и еще один ветеран — кавалер Георгиевского креста Иван Григорьевич Ануко. Двадцать девять лет назад он воевал в Карпатах в составе конно-артиллерийской батареи. Наша армейская газета рассказала о нем в одном из своих номеров. На эту корреспонденцию откликнулись многие ветераны, в том числе Иван Абрамович Щерба. Ветераны делали большое дело, воскрешая перед бойцами лучшие традиции русской армии. Их рассказы заставляли молодых солдат острее чувствовать и глубже понимать ту большую дружбу, которая испокон веков связывала нас со славянскими народами, с нашими друзьями — чехами, словаками и поляками.

Готовясь к предстоящим наступательным боям, мы вместе с тем заботились о том, чтобы обеспечить себе и крепкий тыл. А надо сказать, что военно-политическая обстановка в Западной Украине была своеобразной. Здесь осталось враждебно настроенное католическое духовенство, связанное с Ватиканом, в деревнях была сильна кулацкая прослойка. Эти враждебные элементы в период стремительного наступления Советской Армии ушли в подполье и оттуда стремились противодействовать Советской власти. Они и являлись той социальной базой, на которую опирались бандеровско-оуновские банды. Отступая, гитлеровцы оставляли в тылу наших войск эти законспирированные, хорошо подготовленные националистические банды для шпионажа, террористических актов, диверсий и срыва мероприятий советских органов.

Надо было вовлечь трудящихся в активное советское строительство. Командиры и политработники вели широкую политико-воспитательную работу среди местного населения. И, надо сказать, работа эта давала добрые плоды. Простые люди, избавившись от угнетателей, помогали нам обезвреживать фашистских прихвостней. Местным жителям разъяснялось постановление Военного совета 4-го Украинского фронта о наведении воинского порядка в прифронтовой полосе. Оно было отпечатано на русском, украинском и польском языках. В постановлении говорилось:

«...В целях защиты интересов и безопасности гражданского населения, борьбы со шпионами, диверсантами и [189] нарушителями воинского порядка в прифронтовой полосе Военный совет фронта постановляет:

1. Обязать всех гражданских лиц, не имеющих специального разрешения советских органов на ношение оружия, в трехдневный срок сдать органам милиции и военным комендантам все огнестрельное и холодное оружие и взрывчатые вещества.

2. Запретить проживание в населенных пунктах лицам, не принадлежащим к постоянному местному населению, за исключением имеющих письменное разрешение райисполкома или начальника милиции.

Всех граждан, обманутых немцами и скрывающихся в лесах, обязать вернуться в свои села и заняться мирным трудом.

3. Запретить местным жителям пускать на ночлег каких бы то ни было посторонних лиц, в том числе военнослужащих, без разрешения гражданских властей или военного коменданта.

4. Для охраны сельских населенных пунктов в ночное время выделить дежурных из местных граждан, вменив им в обязанность задерживать подозрительных лиц и не допускать в населенные пункты чужих людей.

5. Повести решительную борьбу с распространителями ложных и провокационных слухов. Хранение и переписку вражеских листовок, газет, журналов и прочей антисоветской литературы рассматривать как пособничество врагу в военное время.

Вражеских шептунов-провокаторов, восхваляющих немецко-фашистскую армию и ее грабительские порядки на оккупированной территории, немедленно задерживать и передавать следственным органам для предания суду военного трибунала».

Привожу этот документ почти полностью для того, чтобы показать, насколько сложной была обстановка в нашем тылу в предгорьях Карпат. К тому же это постановление начисто отметает ложные измышления некоторых западных историков, воспоминания недобитых фашистских генералов, клевещущих на Красную Армию.

Местные жители с удовлетворением приняли это постановление Военного совета фронта, активно помогали проводить его в жизнь. Но все же хлопот было немало. В полосе наступления корпуса, в глухих непроходимых лесах, в ущельях, да и в некоторых населенных пунктах, [190] таких, например, как Космач, Зажече, скрывались бандеровцы. Они нападали на отдельные машины и повозки, доставлявшие продовольствие и боеприпасы к линии фронта, подкарауливали и зверски убивали наших военнослужащих. Много страданий принесли украинские буржуазные националисты разных оттенков местному населению. Бандиты забирали у гуцулов последнее продовольствие, расправлялись с теми, кто помогал Красной Армии.

Однажды позвонил мне из политотдела 2-й дивизии Михаил Трофимович Полтавец:

— Никита Степанович, помните того старого гуцула, что у сельсовета красный флаг вывесил?

— Еще бы! — отвечаю. — Буду у вас, обязательно в гости к нему заеду. А что?

— Его уже нет в живых. Вчера вечером бандеровцы убили.

Я едва трубку из рук не выронил. Звери! Расправились со стариком.

— Поймали убийц?

— Нет пока. Ищем.

Командование корпуса разрабатывало новые и новые мероприятия, направленные на ликвидацию бандеровско-оуновских банд. Мы учли, что сложность борьбы с бандеровцами состояла в том, что они ловко маскировались, скрывались в лесах, переодевались в советскую военную форму, орудовали скрытно, нападали внезапно, из-за угла.

Командир корпуса, начальник штаба, работники политотдела — все мы не раз собирались, думали, что предпринять, как помочь местному населению. Среди местных жителей было много мужчин, в том числе и молодых. Банды, приходя в деревню, порой под страхом смерти «мобилизовывали» молодежь, пополняли свои ряды. Что делать? Местные жители сами нашли выход: просили призвать их в армию. А что? Это дело, решили мы, надо призвать в армию тех, кто подходит по возрасту.

Свои соображения доложили Военному совету армии. Было принято решение: все мужское население, способное держать в руках оружие и воевать, призвать в ряды Советской Армии. Этим важным и сложным делом на местах занимались командиры и политработники частей корпуса. За сравнительно короткий срок на сборный пункт прибыло несколько тысяч молодых мужчин. [191]

Были ли среди них враждебные нам люди? Да, были. Вскоре мы убедились в этом. Однажды к подполковнику Бульбе, начальнику особого отдела корпуса, пришел невысокий молодой гуцул. Подполковник вел большую работу с призывниками, и его знали многие. Парнишка очень волновался, говорил полушепотом, путал русские слова с украинскими:

— Я их сразу спизнав. Тыждень тому воны у нашему сели булы з бандою, грабылы...

Выяснилось, что ночью к нам в лагерь с группой призывников прибыли два бандита. Это был первый сигнал.

Александр Михайлович Бульба установил за подозрительными наблюдение. Вскоре выявили еще одного, главаря. По-видимому, их специально присылали в лагерь, чтобы вести среди призывников подрывную работу, держать их в страхе.

Разоблаченных бандитов судили, и там же, на сборном пункте, приговор привели в исполнение. В основном же к нам пришли люди хорошие, они горели желанием сражаться с оружием в руках в рядах Красной Армии.

Решительные меры против бандитов сыграли важную роль. Призывники воспрянули духом: повеселели, стали старательнее обучаться военному делу, интересовались жизнью страны, положением на фронтах.

Вскоре призывников обмундировали: дали им новые шинели, плащ-накидки, сапоги. Они почувствовали себя полноправными в нашей солдатской семье, поняли, что им доверяют, о них заботятся. А заботились о них действительно по-отечески.

Командование и политотделы корпуса и дивизий выделили для работы с призывниками лучших политработников, коммунистов, комсомольцев, которые могли не только в нужную минуту скомандовать «Вперед!», но и найти ласковое слово, поддержать морально, многому научить.

В боях за Кошице мы стали постепенно вооружать и вводить в бой пополнение. Почти все призванные дрались самоотверженно и мужественно.

Я упомянул чехословацкий город Кошице. В то время он еще ждал своих освободителей. А мы стояли в Карпатах, перед Яблоновским перевалом, в ожидании приказа о наступлении. И как же были разочарованы, когда узнали, что в директиве командующего фронтом по подготовке [192] к предстоящему наступлению нашему корпусу отводится второстепенная роль. Мы должны, обороняя рубеж Пасечна, Яремче, Березув, Шешоры, Вижница, Бергамет, Красноильск протяженностью по фронту 110 км, сковывать силы противника.

Особенно огорчился командир корпуса. Гастилович рвался в бой, ему хотелось более активно влиять на ход общей операции фронта (к тому времени корпус был выведен из состава 18-й армии и подчинен непосредственно фронту). Антон Иосифович буквально жил идеей наступления.

А наступать было не так-то просто. Противник имел здесь 33 тыс. человек, 452 орудия и миномета и 1170 пулеметов, в нашем корпусе — только 23 200 человек, 495 орудий (включая орудия ПТО), 920 пулеметов. Я уже не говорю о местности, по которой пришлось бы идти. Мощная гряда горных хребтов, сплошь поросших лесом, кручи...

Каждый вечер после ужина мы останавливались у комкоровского блиндажа и смотрели на горы. Не любовались ими, нет. (Хотя они были несказанно хороши в эти вечерние часы.) Мы уже знали на опыте, как коварны горы. Из-за каждой скалы с высоты следили за нами настороженные глаза врага, из-за каждого выступа мог обрушиться свинцовый ливень. Противник создал здесь глубоко эшелонированную оборону. Как ее преодолеть — вот что нас волновало.

Вот и сейчас Гастилович вздохнул, досадливо махнул рукой: дескать, что там смотреть, и пригласил меня и начальника штаба в блиндаж.

— Соседи, — сказал он, — уже реально готовятся к наступательным операциям. Они пойдут вперед, а мы будем торчать тут, хотя можем сделать гораздо больше!

Антон Иосифович склонился над картой, отметил участок, который предложено было нам оборонять, потом сжал пальцы в кулак и продвинул его вперед:

— Вот так!.. Соберем группировку на узком участке и ударим.

Мы посмотрели на карту. Главным направлением на участке корпуса был узкий проход через Яблоновский перевал на Керешмезе, Рахов, где параллельно друг другу шли в сторону Сигета и Мукачево железная и шоссейная дороги. [193]

— Здесь и надо нанести главный, решающий удар, стянув основные силы корпуса, — говорил Гастилович. — Здесь главный узел обороны противника. Разрубим его — все посыплется.

Антон Иосифович при постановке боевых задач дивизиям предусмотрел такое направление движения, чтобы фронт корпуса все время сужался, нацеливая соединения на решение главной задачи: пробить брешь через Яблоновский перевал.

В душе я полностью поддерживал идею командира. Она понравилась мне смелостью и новизной замысла. Кроме того, нельзя оставаться на зиму в Карпатах. Подвоз боеприпасов, продовольствия по зимним горным дорогам необычайно тяжел. Здесь можно застрять основательно.

Через несколько дней, закончив планирование операции, Гастилович сказал мне:

— Поскольку ты, Никита Степанович, двумя руками за наступление — поехали к командующему. Доложим ему наше решение, вместе будем его отстаивать.

В штабе фронта по достоинству оценили замысел комкора. Наступление наметили на 14 сентября. Однако началось оно на три дня раньше.

8 сентября полковник Угрюмов сообщил, что противник ослабил оборону на участке его дивизии, снял ряд частей. После проверки выяснилось: части эти переброшены севернее, туда, где перешли в наступление две армии нашего фронта — 38-я и 1-я гвардейская. Это встревожило и нас, и командование фронта, ведь основная задача корпуса — сковать силы противника, не дать использовать их на решающих участках. Командующий приказал немедленно начать активные действия.

Ранним сентябрьским утром по всему фронту корпуса загремела артиллерия. На позициях противника заплясали черные султаны разрывов. Полки пошли вперед. В течение двух дней 8-й стрелковой дивизии удалось продвинуться на 8–12 км и освободить населенные пункты Яремче, Кут Долинный и Петровец. Дальше темп наступления замедлился, дивизия застряла у самых отрогов Яблоновского перевала.

На «Большом командирском совете» (так мы в шутку назвали совещание, которое Гастилович созвал к исходу 14 сентября) попытались разобраться, почему дивизия продвигается медленно. [194]

Одна из главных причин, как выяснилось, — отставание артиллерии. Враг, отступая, разрушал все мосты, взрывал или минировал дороги и теснины. Пехота с трудом, но все же преодолевала препятствия, а вот артиллеристы задерживались. Решили дополнительно выделить людей в саперные подразделения для восстановления дорог и мостов. Кроме того, Антон Иосифович несколько изменил направление наступления дивизии. Он всеми силами старался сузить фронт, понимая, что только так можно добиться успеха. Начав наступление на 110-километровом фронте, корпус через пять дней сократил фронт почти вдвое. Но и такой участок был слишком широк для нас.

После совещания Гастилович спросил у полковника Угрюмова, как долго он думает брать главный перевал?

— Завтра утром доложу, что мы на перевале.

— Не кажи гоп... Так, кажется, говорят на Украине? — в раздумье произнес Антон Иосифович.

Комкор оказался прав. Телефонного звонка пришлось ждать долго. Пять дней шли бои за Ходру и ее отроги. Противник здесь сопротивлялся особенно упорно. Гора прикрывала последние подступы к Яблоновскому перевалу.

На шестой день вместе с генералом Гастиловичем мы выехали в дивизию.

— Напролом лезете, в лоб, без артиллерии — вот и топчетесь на месте, — сказал Гастилович, разобравшись в обстановке.

— А что толку в артиллерии? Она внизу, — оправдывался комдив. — Снизу противника не собьешь.

— А кто сказал, что надо сбивать снизу?! Соседняя высота в ваших руках. Ее вершина почти на одном уровне с Ходрой. Поднимите туда ночью два артдивизиона — и бейте прямой наводкой.

— Отбивную из фашистов сделаете, — добавил я. — Ставьте пушки на высоту Мунчелык да скажите спасибо майору Ходыреву за то, что позаботился и взял эту горушку.

Несколькими днями раньше умелым обходным маневром батальон старого моего знакомого майора Ходырева захватил Мунчелык. Мне пришлось быть свидетелем шутливого разговора между двумя боевыми комбатами — Бариновым [195] и Ходыревым. (Тогда Мунчелык был еще в руках у противника.)

— И что ты этой высотки стесняешься? — иронически заметил Баринов. — Там же всего один немец сидит, да и тот насмерть перепуганный.

— Знаю, — невозмутимо отвечал Ходырев. — Я же его, фрица, от самого Курска гоню без продыха. Пусть отдохнет.

Разговор этот состоялся вечером. Хитрец Ходырев и словом не обмолвился о том, что к этому времени уже две его роты обошли Мунчелык с тыла. Ночью гора была взята.

— А план операции ты ведь у меня позаимствовал, — шутил утром Баринов. — Я таким манером «Ячмень» перед Маковицей брал.

— Пользоваться передовым опытом никому не возбраняется, — улыбался в ответ Ходырев...

К подъему орудий на Мунчелык готовились засветло. Командир дивизиона майор Шаломов тщательно осмотрел дорогу, все проверил.

— Поднимем, товарищ полковник, — заверил он меня. — Трудно будет, зато овчинка выделки стоит. Я и раньше предлагал туда забраться, — он кивнул на вершину горы, — но мне другие задачи ставили...

Как только стемнело, две машины подцепили пушки и двинулись вверх по горной дороге. Ох и тяжелая же это была дорога. Непрерывно лил дождь. Машины буксовали на глинистых склонах, в каменных россыпях. Вскоре их пришлось оставить, а орудия тащить вручную.

Противник, видимо услышав шум, открыл артиллерийский и минометный огонь. Но, несмотря ни на что, к четырем часам утра оба дивизиона заняли огневые позиции на высоте. Замаскировавшись, расчеты ждали сигнала. В десятом часу, как только рассеялся туман, наши артиллеристы начали обстрел Ходры. Огонь вели прямой наводкой, огонь на уничтожение — точный, разящий. Почти каждый выстрел достигал цели: оборону противника разведали и изучили заранее.

Гору Ходру взяли в тот же день. Теперь путь на Яблоновский перевал был открыт.

И все же решающую роль в захвате этого важного рубежа сыграла 138-я стрелковая дивизия. Вначале, готовя операцию, ей отвели второстепенное направление. Наступала [196] она самостоятельно, в отрыве от основных частей корпуса, на левом фланге. И, надо прямо сказать, на ее успех мы не очень-то рассчитывали. Но комдив полковник Василий Ефимович Васильев в первый же день наступления показал себя умелым организатором боя в горах. Части этой дивизии, прорвав оборону, стремительно погнали противника параллельно основной дороге, по горным тропам. Они наступали в исключительно трудных условиях, как бы вдоль Карпат, по ущелью, и по водоразделам хребтов. Справа и слева отвесные скалы. Соседей нет. Вся надежда только на себя да на непроходимые высокие хребты.

Я прибыл к Васильеву в тот момент, когда дивизия вела бои южнее шоссе Жабье — Ворохта. Полдня провел в передовых ротах, а к вечеру встретился с начподивом полковником Андреем Игнатьевичем Вишняком. Сели ужинать. Но начподив то и дело откладывал ложку, рассказывал о последних боях, о том изумительном героизме, который проявили бойцы. Да и я забывал о еде, слушая взволнованный рассказ Вишняка.

— Нет, вы не поверите, Никита Степанович, просто диву даешься, как дерутся солдаты. Только что вот перед вашим приходом я послал в 650-й полк редактора дивизионной газеты «Красный боец». Там, в первой стрелковой роте, рядовой Алексеев повторил подвиг Матросова!.. А был он такой неприметный с виду парнишка. Я его хорошо знал! Комсорг роты, разведчик.

Вишняк встал из-за стола, зашагал по блиндажу. Видно было, что он волнуется.

— Вчера штурмовали высоту. Невысокая горка, но на ней дзот. Обзор у пулеметчика отличный, каждый камушек на склоне пристрелян. Вот он и поливает. Прижал к земле целую роту. Кто голову поднял — распрощался с жизнью. И тогда пополз Алексеев. Он в лощинке лежал, на отшибе. Сориентировался в обстановке — и пополз. Подобрался на бросок гранаты. Одна граната, вторая. Обе — в цель! А пулемет все бьет. И гранат больше нет. Рота лежит на открытом склоне. Каждый — как на ладони. Ну тогда этот паренек кинулся к дзоту и прикрыл амбразуру... Грудью!..

В голосе Вишняка слышалась и горечь утраты и гордость, что вот такой человек воевал рядом с ним.

...Потом я лежал в темноте с открытыми глазами и думал [197] об Алексееве. Простой советский парнишка. До войны небось голубей гонял. А вот наступила суровая година — и отдал жизнь. Не в бреду, не в фанатичном порыве пошел на пулемет. Сознательно! За Родину, за то, чтобы десятки других живыми вернулись в семьи!

Может быть, он обо всем этом и не думал в тот последний миг. Проявилось то, что впитано с молоком матери, что заложено с детства и воспитывалось школой, комсомолом, всей нашей жизнью. Вылилось в один шаг, в один решающий бросок...

Я вспомнил побледневшее лицо Вишняка, его слова: «Я хорошо знал его». Одного ли Алексеева хорошо знал Вишняк в своей дивизии не по долгу службы, а по призванию политработника?

Мои размышления нарушил телефонный звонок. Я слышал, как стремительно вскочил с постели Вишняк (тоже не спал, значит).

— Хорошо, — ответил невидимому собеседнику начподив. — Сейчас я свяжусь с командиром полка.

А через пять минут Вишняк уже сердито говорил в трубку:

— Нельзя людей оставлять голодными! Сейчас же доставьте пищу во взвод. А хозгруппу пусть возглавит Малашко. Он найдет расположение взвода.

— Вот настырный парень, — добродушно сказал начподив, отходя от телефона.

Оказалось, что один из взводов находился в боевом охранении. Старшина роты, который должен был доставить туда обед и ужин, не нашел взвода. Парторг батальона Петр Малашко, узнав об этом, решил сам отправиться вместе со старшиной. Но командир запретил. Тогда Малашко позвонил начальнику политотдела. «Как же так? Ведь там люди с утра не ели».

Лейтенанта Петра Малашко я знал. В дни, предшествующие наступлению, политотдел корпуса обобщил опыт его работы. У меня сохранился черновик политдонесения. В нем сообщалось, что парторг Малашко на первый план в своей работе ставит заботу о солдате. В батальоне была крепкая парторганизация из восемнадцати коммунистов. Все они опытные фронтовики. На каждого из них Малашко надеялся, как на самого себя. Коммунисты, как, впрочем, и все солдаты батальона, глубоко уважали и ценили своего парторга. [198]

Комбат не раз поручал Малашко обучать молодежь особенностям стрельбы в горах из автомата и пулемета, гранатному бою. Все это непростая наука. Тут нужна особая сноровка.

Обучал Малашко бойцов основательно и в то же время с юмором.

— Наступаешь снизу вверх, — говорил он, хитро щуря глаза, — не бойся перебросить гранату через окоп противника. Она скатится вниз и попадет точно в цель. Прямо фрицу на голову. Атакуешь сверху — не добрасывай. Опять-таки фашисту несдобровать: граната скатится ему под ноги.

Утром я хотел встретиться с Малашко, поговорить с ним, поблагодарить за хорошую службу. Но с рассветом противник неожиданно перешел в контратаку. Части 138-й дивизии сравнительно легко отбили ее. Не давая хортистам опомниться, сами пошли в наступление. К вечеру на плечах врага бойцы ворвались в деревню Яблоница, что, подобно гнезду ласточки, прилепилась у самого перевала.

Здесь у крайней избы я нашел Малашко. Лейтенант беседовал с молодыми солдатами. Еще издали заметил, что лейтенант сидит без сапог, и очень этому удивился. Малашко был дисциплинирован, в самую горячую пору боев даже бриться ухитрялся ежедневно. А тут... Впрочем, едва я подошел поближе, все сразу выяснилось. Парторг объяснял молодым солдатам, как обвернуть ногу газетой, чтобы она не мерзла: в Карпатах начались холода.

— Двенадцатой заповеди учу, — шутя, объяснил мне Малашко. — Держи ноги в тепле, голову на плечах, а противника на мушке. «Побольше бы нам таких боевых парторгов», — подумал я и с удовольствием пожал крепкую мозолистую руку офицера.

В 138-й стрелковой дивизии подобрались знающие и любящие свое дело политработники. Взять хотя бы агитатора 650-го полка майора Шурубу. Его принцип работы с людьми прост и мудр: «Словом и делом!» И еще майор Шуруба постоянно опирался на актив. В созданном им агитколлективе были лучшие люди полка, самые опытные воины. Иной раз, получив очередную сводку, говорил мне тов. Вишняк, он сгоряча сердился на Шурубу: «Почему допускаете текучесть в агитколлективе? То в нем 65 человек, то — 45. В чем дело?» [199]

А дело-то, оказывается, в том, что агитаторы Шурубы — настоящие вожаки: не только словом вдохновляют людей, но и личным примером, в бою — всегда впереди! Вот и происходит сокращение агитколлектива. Но это сокращение, увы, вынужденное.

Именно неустанными заботами майора Шурубы в полку выросли и прославились на весь корпус такие, например, замечательные агитаторы, как Фомин, Авлакумов, Заказдин, Валаев, Даниловский, Ивскевич, Остапенко, Орлов, Алексеев и многие другие.

Отменно была поставлена в этом полку и библиотечная работа. Казалось бы, о каких библиотеках может идти речь в тяжелых боевых условиях? Однако майор Шуруба с помощью актива добился того, что в полку и в батальонах были созданы библиотечки, в которых воины могли выбрать книгу по вкусу, почитать газеты.

Как правило, агитаторы выступали с короткими волнующими сообщениями, вокруг которых завязывалась беседа. Вот привел агитатор пожилого бойца. «Послушайте, ребята, — говорит агитатор солдатам, — вашего товарища красноармейца Меликсенко. Он из соседней роты». На Меликсенко лица нет: только что получил страшную весть о том, что его единственного сына фашисты угнали на каторгу, хозяйство разграбили.

Меликсенко только и сказал: «Братцы! Мстите фашистской сволочи за моего сына. И я уж тоже постараюсь, не сомневайтесь».

Вот, собственно, и вся беседа. Солдаты посочувствовали товарищу, вспомнили о своих счетах с фашистами. И уж будьте покойны, в предстоящем бою они рассчитаются с гитлеровцами!

И подобных бесед — десятки, сотни. На самые различные темы: и о повышении политической бдительности, и о изучении техники определения расстояния в горах...

Возвращался я из 650-го стрелкового полка и думал: «Толково поставлена партийно-политическая работа. Весь командный и политический состав, все коммунисты и комсомольцы настоящие агитаторы. Поэтому и спаян полк, поэтому и дерется хорошо. Казалось бы, сущий пустяк, безделица — газетами ноги обвертывать, а скольких это избавит от обморожения. Надо бы опыт партполитработы полка довести до всех политработников корпуса. [200]

В штабе корпуса узнал о блестящем обходном маневре, который осуществил комдив 8-й стрелковой полковник Угрюмов. Его дивизия вела ожесточенные бои непосредственно у Яблоновского перевала. Оставив один полк у перевала, Угрюмов двумя полками совершил марш из Татарув в обход высоты. Почувствовав угрозу окружения, противник оттянул часть сил на фланги. 229-й полк ударил с фронта, сбил прикрытие.

В результате этого маневра наши соединения нависли над флангами противника.

Полоса наступления корпуса теперь сузилась настолько, что командующий фронтом генерал-полковник И. Е. Петров принял решение 24 сентября вывести во фронтовой резерв 2-ю гвардейскую воздушнодесантную дивизию. Не скажу, чтобы это нас очень обрадовало. Еще раньше, 12 сентября, в резерв фронта убыла от нас 317-я стрелковая дивизия. Мы испытывали недостаток в силах и средствах. Тем не менее еще через пару дней кровопролитных боев части корпуса уже стояли на Яблоновском перевале.

Перевалив главный хребет суженным фронтом в десять — двенадцать километров, мы вплотную подошли к основному укрепленному району противника — Керешмезскому. В тактике наших соединений проявились наиболее характерные черты боевых действий в горах: маневр отдельных стрелковых батальонов и рот, обходы, охваты узлов сопротивления, резкое сужение фронта с концентрацией сил на главном, решающем направлении.

Четыре тысячи фашистов навсегда остались лежать на отрогах Яблоновского перевала, многие тысячи сдались в плен.

Кстати о пленных. Солдаты противника начали сдаваться уже за Коломыей. Вначале это были одиночки, а потом (особенно после Микуличина) в плен приходили иногда даже целые подразделения. Унылые колонны пленных тянулись по шоссе Делятин — Ворохта. Массовой сдаче в плен способствовала и большая работа по разложению войск противника, которую активно вели политотделы армии, корпуса и дивизий.

Еще в мае политический отдел армии провел совещание по вопросу «О состоянии работы по разложению войск противника». На совещании член Военного совета С. Е. Колонин и начпоарм Л. И. Брежнев дали подробные [201] указания начальникам политорганов об усилении этой работы.

Огромную помощь нам оказывали и работники поарма товарищи Левин, Полтавцев, Клюев и другие.

Видимо, многие мадьяры читали наши листовки. По всему фронту работали вещательные установки. Венгерские солдаты устали от войны, многие из них поняли, что они гнусно обмануты хортистским правительством и гитлеровцами. Сказывалось и то, что наши войска на юге уже стояли у озера Балатон, подходили к Будапешту. За что, ради кого должны гибнуть венгерские солдаты в Карпатах?

Агитаторов, принимавших участие в радиопередачах для противника, подбирали из числа наиболее сознательных пленных, местных жителей. С одним из них случилась под Керешмезе курьезная история. Это был молодой веселый парень, из местных жителей. Имя парня Ференц, но бойцы называли его Федей. Здороваясь с кем-либо, он всегда приговаривал «Гитлер — капут» и непременно добавлял забористое русское словечко, которое перенял от наших ездовых. Днем Федя отсыпался, а ночью его вывозили на специальной агитмашине поближе к переднему краю, и хорошо поставленный Федин голос, усиленный динамиком, до утра гремел над окопами соотечественников, будоража умы и души венгерских солдат.

— Дорогие братья! Подумайте, за что вы воюете?..

Однажды, когда Федя передавал очередную сводку Совинформбюро, переведенную на венгерский язык, за дверью машины послышался шорох. Потом она приоткрылась. Обернувшись, Федя чуть не упал от страха: на пороге стоял мадьярский капитан, с ног до головы обвешанный оружием; из-за его плеча выглядывал еще один офицер, не менее воинственного вида.

— Мы пришли на ваш голос, — сказал капитан. — Кто тут старший начальник?

Неизвестно, что сталось бы с Федей, если бы в этот миг не появился в тесной кабине старший агитмашины, маленький украинец-сержант. Он деловито оттеснил капитана к выходу, укоризненно сказал ему:

— Ну що вы на нього вызвэрилысь? Спугаете хлопця до смэрти, а хтож потим вас агитируваты будэ, разуму наставлять!?

Наутро Федя ходил в героях — ориентируясь на его [202] голос, ночью пришла сдаваться в плен целая рота! В полном составе, при всем вооружении, во главе с офицерами.

Однако нельзя сказать, что сдавались в плен повально, что нам и воевать не с кем было. Немало было фанатиков, людей, до конца отравленных фашистской пропагандой. Такие дрались ожесточенно, с отчаянностью обреченных.

В общем, на легкую победу в боях за Керешмезе никто из нас не рассчитывал. Мы знали, что такое Керешмезский укрепрайон.

Мощная оборонительная линия, возведенная еще до второй мировой войны, была укреплена дополнительно и названа фашистами «линией Арпад». Она состояла из сотен дотов и дзотов. Многие из них были расположены в скалах и имели по нескольку амбразур для орудий, пулеметов и противотанковых ружей. Все доты и дзоты связаны системой организованного огня.

Сильнее всего фашисты укрепили правый фланг, где проходили шоссейная и железная дороги. Основной горный переход через Керешмезе они перекрыли тремя долговременными узлами обороны. Населенный пункт Керешмезе (Ясино) был, по существу, превращен в настоящую горную крепость. За четырехкилометровой полосой предполья притаились доты, врезанные в скалы, и дзоты, замаскированные среди домов города. Всюду — траншеи, бетонированные стрелковые ячейки, минные поля и проволочные заграждения.

Танкоопасные направления враг перекрыл противотанковыми рвами, рядами надолбов.

Со скатов Яблоновского перевала мы хорошо видели подступы к укрепленному району. Всюду, насколько хватало глаз, тянулись гранитные надолбы. Они, как зубья дракона, вставали на пути. Ясно, что с ходу такой орешек не разгрызешь.

К городу фашисты стянули крупные силы пехоты, которая укрылась от авиационных и артиллерийских налетов в пещерных убежищах. На подступах к Керешмезе и в самом городе, как потом выяснилось, имелись 36 железобетонных убежищ, 32 дзота и дота, 53 пулеметные площадки, 20 артиллерийских и минометных батарей, 1900 погонных метров надолбов, 8 тысяч метров траншей, 12 километров колючей проволоки, по которой был пропущен ток напряжением в 3 тысячи вольт. [203]

Поняв, что с ходу такой крепкий орешек не разгрызешь, генерал Гастилович приказал усилить разведку, особенно на флангах, принять все меры, чтобы найти обходы и незанятые противником промежутки. В тыл врага направили отдельные разведдозоры, разведгруппы. Забегая вперед, скажу, что операцию по преодолению Керешмезского укрепрайона мы выиграли главным образом благодаря хорошо организованной разведке. Именно она в мощной обороне противника нащупала слабые звенья, неукрепленные промежутки. Это открывало перед нашими войсками широкую возможность для маневра и просачивания в тыл врага. Отсутствие у гитлеровцев сплошной обороны, наличие разрывов между узлами сопротивления создавали условия для активных действий наших войск мелкими группами с незначительным артиллерийским и инженерным усилением.

Мне пришлось несколько раз принимать участие в атаках на этот укрепрайон. Поэтому я лично убедился, насколько оправдывает себя умный, продуманный маневр, обход, внезапность. Остановлюсь подробнее на бое за Керешмезе.

Командир 8-й стрелковой дивизии полковник Угрюмов вначале решил овладеть Керешмезе лобовой атакой, наступая по основной дороге. Но из этого ничего не вышло. Гитлеровцы пристреляли каждую извилину на дороге Ворохта — Керешмезе, каждую точку в теснинах и на высотах. Огонь противника не давал нам поднять головы. Гитлеровцы расстреливали каждую одиночную машину, повозку, а минометный огонь они открывали не только по группам, но и по одиночным бойцам. Поэтому две атаки, предпринятые в лоб, захлебнулись.

Всем стало ясно, что овладеть Керешмезе ударом в лоб невозможно.

Вечером в блиндаже над картой склонились Гастилович, Угрюмов, начальники штабов корпуса и 8-й дивизии. Карандаш комкора, описав крутую дугу, скользнул к Керешмезе с тыла.

— Только так, — сказал Гастилович, подняв глаза на Угрюмова. — Загнешь петельку по бездорожью и ударишь в тыл. Пройдешь?

Угрюмов посмотрел на карандашную линию — тонкая черта пересекала труднопроходимые хребты, покрытые густым лесом. Помолчал и сказал решительно: [204]

— Пройдем!

Через несколько часов началась перегруппировка частей 8-й дивизии. Ведь основные усилия теперь сосредоточивались на ее правом фланге. Перегруппировка проходила скрытно, ночью, при строгой маскировке. Чтобы ввести противника в заблуждение, в районе Керешмезе сохранялся прежний режим огня, движения войск и автомашин, переговоров по радио. Полки дивизии быстро и скрытно сосредоточились в горах и лесах северо-западнее города. Противник ничего не заметил.

Подтянув артиллерию и боеприпасы, дивизия внезапно, словно снег на голову, свалилась на главную дорогу Рахов — Керешмезе и оседлала ее. Над группировкой фашистских войск, оборонявших Керешмезе, нависла угроза окружения. Гитлеровцы поспешно отступили, оставив укрепрайон, и заняли оборону на промежуточном рубеже. Благодаря мужеству и мастерству наших воинов замок с «дверей» в Венгерскую долину был сорван.

Немалая заслуга в этом принадлежала командиру корпуса генералу А. И. Гастиловичу. В очень сложных условиях он оперативно руководил войсками, принимал смелые решения, уверенно использовал маневр. Комкор стал настоящим генералом-фронтовиком, зрелым военачальником.

Много героических подвигов совершили бойцы и командиры в боях за укрепленный район Керешмезе. Расскажу только о командире нештатного взвода разведки старшем сержанте Юсупове. О храбрости и находчивости его ходили легенды. Мне довелось несколько раз беседовать с Юсуповым. И должен сказать, что воин этот действительно был разведчиком экстра-класса. Человек как человек. Внешне — обыкновенный: плотный, широколицый, курносый. С виду даже робкий, неповоротливый. Начнет что-нибудь рассказывать — теряется. Только вот глаза выдавали прирожденного разведчика — недремлющие, настороженные. И тело напряжено, как струна.

Помню, во время беседы с ним я часто ловил себя на мысли: вот треснет сейчас у меня под ногой сухая веточка, и Юсупов исчезнет, растворится в кустарнике, как будто его и не было тут вовсе.

Разведчики в шутку называли Юсупова «человеком-невидимкой». Ужом среди бела дня пробирался он в самое сердце Керешмезского укрепрайона, зарывался в каменную [205] россыпь и часами недвижимо лежал, подмечал все, что делалось вокруг, запоминал. Он уходил так же тихо, как и появлялся. И только однажды не выдержал. Место засады выбрал у штабного блиндажа: ждал, не выйдет ли кто. Но фашисты были осторожны. Тогда, уже перед утром, разведчик опустил в трубу штабного блиндажа связку гранат. Знатный переполох поднялся у гитлеровцев! Они оцепили все вокруг. Казалось, ящерице — и той не уйти. А Юсупов выбрался.

Талантливый разведчик со своей группой приносил ценнейшие сведения. Это они подсчитали количество дотов и дзотов на своем участке, точно нанесли их на карту. Уже после взятия города Керешмезе офицеры из штаба фронта, не поверив в точность ранее сообщенных им сведений, вновь пересчитали доты и дзоты. И число совпало. Это Юсупов с группой разведчиков обнаружил обход на одном из участков обороны противника и в самый решающий момент провел там батальон майора Киречка в тыл фашистам.

За Керешмезе Юсупова наградили боевым орденом. [206]