Пробил час возмездия
В ночь на 19 ноября, за три часа до начала артподготовки, войскам на передовой объявили приказ на наступление. Мы узнали, что дивизии предстояло прорвать оборону противника на направлении главного удара Донского фронта — его правом фланге, и это, естественно, возлагало на каждого воина соединения особую ответственность.
Нашему взводу было приказано вести в ходе наступления инженерную разведку, принимать участие в обеспечении быстрого продвижения вперед боевой техники.
Ровно в 7.30 тишину утра расколол гром канонады небывалой силы. Темное небо располосовали огненные шлейфы реактивных снарядов. Дрогнула и словно застонала земля, тысячами огней озарилось все окрест. Загремело, загрохотало, слилось в сплошной гул.
Все мы были ошеломлены могучей силой удара. Несказанная радость заполнила сердце: пробил час возмездия за страдания и муки родной земли, за смерть боевых товарищей, за тебя, дорогой Алексей Михайлов! Началось контрнаступление советских войск.
В 8 часов 50 минут поступил сигнал к атаке. Дивизия штурмовала оборону врага на двухкилометровой полосе. Поддержанная танками, пехота с ходу ворвалась в первые траншеи противника и, не задерживаясь, устремилась дальше. Наши танки, артиллерийские тягачи с трудом вползали на крутые склоны, а вслед за ними карабкались вверх и мы.
Туман постепенно рассеялся, обнажив припорошенную выпавшим за ночь первым снегом землю. Морозило. На [96] вершине холма остановились, осмотрелись вокруг и замерли, как зачарованные: с востока в сторону Клетской густыми колоннами шла наша пехота, двигались танки, самоходки, орудия. На малой высоте стремительно неслись грозные «илы». Из Клетской поэскадронно входила в прорыв конница генерал-майора И. А. Плиева.
Сколько безмерно трудных ночей и дней защитники Сталинграда истекали кровью, напрягали последние силы, чтобы выстоять! Тогда думалось порой, что все перемелется здесь, не останется ни людей, ни техники для удара по врагу. И вдруг — такое! Создавалось впечатление, что на эти меловые кручи ринулась всесокрушающая лавина, вся та боевая мощь Родины, в которую мы верили, но которую увидели в первый раз.
— Вот это да! Вот это — силища! Такого и во сне не увидишь! — воскликнул Николай Кукушкин.
— С ней и до Берлина быстро дойти можно! — поддержал его Владимир Мерзеликин.
До Берлина, конечно, еще далековато. Но и я радуюсь вместе с бойцами — ведь даже самая дальняя дорога начинается с первого шага.
А между тем в глубине вражеской обороны завязался напряженный бой. Командир дивизии генерал В. С. Глебов покинул НП и появился в боевом порядке полка совсем рядом с нами. Лично разобравшись в обстановке, он по переносной рации приказал полкам ускорить продвижение. Сейчас многое зависело от эффективности действий танкистов, а они с трудом выводили свои машины на меловые высоты. И не только в нашей полосе...
Слева от нас, скользя и буксуя на наледях, ползла вверх группа тридцатьчетверок. Еще немного — и из-под гусеницы переднего танка вырвалось пламя, взметнулось дымовое кольцо. Все ясно — подорвался на мине да еще и преградил путь остальным.
— Эх, не повезло! — чертыхнулся в сердцах комдив. — Как нужно, чтобы наши соседи поскорее ударили во фланг, а они увязли. Чем можете помочь им, саперы?
Отвечаю, что танки наверняка напоролись на минное поле, и прошу разрешения направиться к ним с двумя бойцами.
Получив согласие, оставляю взвод на своего помощника лейтенанта Бирюкова (за отвагу и мужество в боях он был восстановлен в звании, назначен помкомвзвода), беру с собой Кукушкина и Мерзеликина, и мы быстро уходим к танкистам. Пока добирались до места, танки [97] расползлись по склонам, но преодолеть крутизну нигде не смогли.
— Выручайте, братья-саперы, — явно обрадовался нашему появлению командир подорвавшегося танка. — Единственный пригодный путь оказался заминирован. А каково без нас пехоте?
Знаем каково! Поэтому сразу приступаем к делу.
Внешне ситуация не из загадочных: на припорошенной снегом земле видны характерные бугорки — верный признак противотанкового минного поля. У командирского тайка перебита гусеница, а еще один застыл на минном поле, наехав гусеницей на самый край мины. Теперь ему — ни туда ни сюда.
«Определим сначала, что за мины», — решил я.
Выбрал один бугорок на достаточном удалении от танков, пристроился около него поудобнее и приступил к делу. Взрыхлил штыком смерзшийся грунт, снял маскировочный слой, осмотрел корпус. Конструкция мины оказалась незнакомой. Значит, необходима величайшая осмотрительность. Осторожно вывинтив главный взрыватель, ласково огладил мину по окружности и убедился, что боковых взрывателей нет. Осталось проверить наличие донного.
Добраться до дна вмерзшей в землю мины оказалось делом архисложным. Чтобы стронуть ее с места, решил рискнуть, подсунул под нее штык, слегка нажал — и корпус смялся, издав легкое потрескивание. Такого мне еще никогда не встречалось. Что же делать? Время-то идет! Была не была! Выбиваю под миной канавку и наконец удается нащупать пальцем отверстие в центре. Гнездо свободно!
Прощупывать гнезда элементов неизвлекаемости на всем минном поле — слишком долго. Подорвать мины на проходах? Но у нас нет ни тротиловых шашек, ни зажигательных трубок. А танкисты собрались у края поля, не находили себе места, торопили. Ведь там, за высотами, не смолкал и не удалялся гул боя — продвижение наступающих явно застопорилось.
— Товарищ гвардии старший лейтенант, давайте рискнем, — словно заразившись нетерпением танкистов, чуть ли не в один голос сказали Володя Мерзеликин и Николай Кукушкин.
Я понял их без разъяснений. Предупредив ребят о необходимости соблюдать особую осторожность, определил ширину прохода, сказал: «Действуйте!» — и направился [98] было к танку, «наступившему» на мину. Но Кукушкин попросил разрешения заняться этой миной ему, и, подумав, я согласился — ведь Николай в этом деле был уже не новичком.
Вот он вполз под танк и, лежа на боку в неудобной позе, начал штыком кусочек за кусочком извлекать из-под мины мерзлый грунт. Убедившись, что сапер действует умело и сноровисто, мы с Мерзеликипым приступили к разминированию прохода по «упрощенной схеме»: сняв с мин маскировочный слой, отделяли главный взрыватель и, стараясь не думать о возможных элементах неизвлекаемости, выворачивали мину за миной, укладывали их в штабель у края прохода. Внутреннее напряжение, волнение рвавшихся в бой танкистов, трудоемкость работ, вынужденный риск быстро утомляли.
Рос штабель обезвреженных мин, но мы извлекали все новые и новые, расширяя проход. Боковым зрением наблюдал, как Мерзеликин, сняв главный взрыватель, брался за ручку мины, на какое-то мгновение задерживался и, закрыв глаза, тянул ее на себя. Шла игра со смертью, но и игра за жизнь, быть может, сотен наших бойцов, атакующих сейчас позиции врага.
Наконец из-под танка выбрался Коля Кукушкин. Его лицо пылало от напряжения, покрылось крупными каплями пота, из-под сорванных ногтей сочилась кровь.
— Больше не могу! — произнес он и в изнеможении опустился на землю.
— Передохни. В таком состоянии работать нельзя, — сказал я и сам полез под танк.
Крышка мины была уже освобождена от грунта, но гусеница покоробила ее, и вывинтить главный взрыватель никак не удавалось.
Отдохнув, Кукушкин вновь занял место под танком, а я вернулся к Мерзеликину.
Как ни торопились, а все казалось, что время остановилось, что этим проклятым минам нет числа. Но вот, похоже, дело у меня с Мерзеликиным подошло к концу, да и Кукушкин выбрался из-под танка с помятой миной в руках.
— Взрыватель заело намертво, — произнес он каким-то извиняющимся голосом. — Так что потом придется подорвать.
Пошатываясь от усталости, Коля Кукушкин бережно, как бесценный груз, понес мину к штабелю. Глаза его [99] светились гордостью. Можно понять: сапер победил смерть и путь танкам открыт!
Неожиданно все вокруг озарилось ослепительной вспышкой. Послышался грохот, будто само небо обрушилось на землю. Какая-то чудовищная сила свалила меня с ног и, как былинку, покатила по земле. В голове шум, уши словно ватой заложило. Пошевелил пальцами рук и ног — все в порядке, значит, жив. С трудом поднялся на ноги, чувствуя, как под ними качается земля. Что же произошло?
Взрыв? Ну конечно, большой взрыв! Там, где находился штабель мин, — огромная дымящаяся воронка. А рядом со мной — ни Кукушкина, ни Мерзеликина. Напрягая голос, зову то одного, то другого, но никто не откликается. Только через несколько минут заметил в сизом тумане медленно поднимающегося с земли Мерзеликина. Широко расставляя ноги, покачиваясь, он подошел ко мне, остановился, глядя в упор непонимающими глазами.
Тело Николая Кукушкина нашли в глубокой балке, в тридцати метрах от бывшего штабеля мин. Но что же произошло? То ли последняя мина находилась в таком состоянии, что сработала от малейшего сотрясения, то ли шальная пуля угодила в капсюль-детонатор — так и осталось загадкой, каких немало задавала война. Реальным было одно — не стало с нами еще одного смелого бойца, еще одного фронтового друга.
Вместе с танкистами осторожно подняли бездыханное тело и положили возле прохода. Экипаж переднего танка уже отремонтировал поврежденную гусеницу. Взревели мощные двигатели, и тридцатьчетверки с открытыми люками медленно двинулись вперед. Танкисты отдавали честь саперу-герою. А когда мимо него проследовал последний танк, механики-водители резко прибавили обороты и грозные машины рванулись в бой, чтобы отомстить врагу за смерть комсомольца Николая Григорьевича Кукушкина...
Когда подавленные гибелью молодого воина мы с Мерзеликиным возвращались во взвод, встретили по пути лейтенанта Н. Н. Владимирова, от которого узнали, что на другом минном поле подорвались два сапера — там мины оказались с элементами неизвлекаемости. Вот только теперь холодок пробежал по спине, — значит, мы действительно рисковали головой и выжили больше по какой-то случайности, быть может, благодаря спешке вражеских минеров, не успевших при отступлении оборудовать мины [100] ловушками. И все же считаю, что риск был оправдан: в сложившейся тогда обстановке каждая минута задержки танков могла стоить атакующим бойцам больших потерь, погасить их наступательный порыв, вынудить вернуться на исходные рубежи. С вводом же в бой вызволенной нами из ловушки группы танков сопротивление гитлеровцев было сломлено, и, овладев несколькими населенными пунктами, дивизия вышла к хутору Перепольный на берегу реки Дон. Как разъяснил нам появившийся в расположении взвода политрук 2-й саперной роты Джафур Забиров, гигантский котел, в который попали войска армии Паулюса, стал свершившимся фактом. Бойцы обнимались, поздравляли друг друга с победой.
С выходом к Дону комдив приказал саперному батальону обеспечить переправу войск через реку. Впереди снова хутор Вертячий. Опять мы пришли к нему, только с другой стороны. Все переправы через Дон оказались разрушены, а лед был еще тонок.
Дивизионный инженер А. М. Рощин вызвал комбата, командиров рот и меня, как разведчика, на совещание. Поразмыслив, пришли к заключению, что, поскольку день выпал морозный, к утру лед сможет, пожалуй, выдержать рассредоточенных пехотинцев. Что же касается переправы артиллерии и гужевого транспорта, то решили усилить лед примороженными соломенными матами. В течение ночи саперы вязали и укладывали их, скрепляли досками и заливали водой. Крепкий мороз довершил дело — и переправа оказалась пригодной для пропуска артиллерии и обозов.
После артподготовки пехотинцы, развернувшись в цепи, атаковали северную окраину хутора Вертячий. Лед трещал, местами разрушался под ногами, но стрелки, помогая друг другу, неудержимо рвались вперед. Противник оказывал ожесточенное сопротивление, однако к вечеру 29 ноября наши подразделения ворвались на окраину хутора и овладели этим опорным пунктом.
Пережившие немецкую оккупацию местные жители поведали страшную правду о лагере смерти в балке у хутора, где гибли захваченные гитлеровцами в плен наши бойцы и командиры. Мы своими глазами видели в сараях множество трупов советских воинов, замученных фашистскими палачами.
Овладев Вертячим, наши части с боями продвигались в направлении на хутор Бабуркин. Гитлеровцы густо минировали пути отхода, здания, даже землянки. Это, конечно, [101] сбивало темп наступления, развивалось оно медленнее, и саперам приходилось осуществлять маневр в основном минновзрывными заграждениями. С выходом стрелковых полков в район высоты 123,8, когда завязались ожесточенные бои с противником, взводу приказали в случае прорыва немецких танков в наш тыл перекрыть пути их движения установкой мин ТМ-35.
Необычную задачу получил взвод старшего лейтенанта Н. П. Коронелли: воины подразделения должны были, разместившись на танках, обеспечить продвижение 3-го стрелкового батальона 83-го стрелкового полка.
— Не представляю, как можно, сидя на танках, прорваться в тыл? — недоумевал старший лейтенант, впервые столкнувшийся с таким заданием.
В полдень после артподготовки 83-й полк при поддержке танков атаковал гитлеровцев. На танках, плотно прижавшись к броне, сидели автоматчики и саперы. Натиск наступающих был столь энергичен, что противник не выдержал и начал отход. Танки, а за ними пехота вошли в прорыв и продвигались дальше. Собравшись с силами, гитлеровцы контратаковали наступающих, им удалось отсечь пехоту, но остановить продвижение танков не смогли. Танковый десант и часть прорвавшейся за ним пехоты 76-го гвардейского полка вступили в бой в окружении.
Гитлеровцы, поддержанные 27 танками, ответили сильной контратакой, немного потеснили наши цепи, но вскоре вынуждены были залечь. Танки же продолжали движение. И тогда саперы, взяв по две мины, перебежками устремились вперед, выставили минное поле внаброс. Такое было не впервые, и каждый раз приходилось преодолевать страх, «включать» предельное напряжение физических сил и воли.
Бойцы и командиры полка стояли насмерть. Все попытки гитлеровцев смять наши боевые порядки успеха не имели, и они отошли на исходные позиции.
Еще через пару часов контратака повторилась, но и на этот раз саперы не дрогнули. В результате тяжелого боя в 76-м полку выбыли из строя многие командиры. Пришлось весь оставшийся личный состав полка свести в одну группу. На поле боя помимо шести подбитых танков врага осталось много трупов солдат и офицеров. Наш взвод потерял четырех человек. Несколько большие потери понес взвод лейтенанта Попова. Ранен был и он сам. [102]
— Как это тебя угораздило, дружище? — спросил я Николая.
— Слегка задело, черт побери! Но мне еще повезло, а вот Зенин рядом стоял — и убит. Меня спасли письма от матери. Пуля пробила полушубок, нагрудный карман с пачкой материнских писем и застряла под кожей против сердца. Вот и не верь после этого в амулеты! — воскликнул Николай.
К рассвету вышел из окружения танковый десант с остатками саперного взвода старшего лейтенанта Коронелли. Его взвод потерял более трети состава.
— До сих пор не могу себе представить, как кому-то из нас удалось уцелеть. Ведь там, в окружении, под огнем пришлось обезвреживать два минных поля. Только группа ефрейтора Кузнецова сняла 80 мин, — рассказывал Коронелли.
В декабре произошло знаменательное для меня событие — коммунисты саперного батальона приняли меня в члены партии. А через несколько дней начальник политотдела полковник Н. С. Никольский вручил мне партийный билет.
А морозы все усиливались, холод постоянно давал о себе знать, так что когда удавалось добыть немного топлива, воины торжествовали. Вот и сегодня Бирюков, Харчев и Фахриев приволокли большое сухое полено. Затопили печурку, принесли из батальона старую гармонь, и в землянке зазвучали дружные солдатские песни. Война сроднила саперов. Да, смерть унесла уже многих боевых товарищей, но их место занимали другие, и они тоже становились родными и близкими. Трудная боевая жизнь, каждая утрата, понесенная в бою, еще более сближали и сплачивали людей.
У бойцов нашего взвода, как, конечно, и в других боевых коллективах, характеры были разные: мягкие и покладистые, трудные и ершистые. Были натуры сильные, волевые и слабые, робкие. Я внимательно следил за тем, чтобы эти различия не разобщали коллектив, а служили объединению и взаимообогащению в интересах общего дела.
Много забот доставлял Саша Чипезубов — парень резкий, прямолинейный, независимый. Любой при желании легко мог вывести его из равновесия одной только фразой. Несмотря на молодость, он до армии успел поработать золотоискателем, службу начал десантником и вот стал сапером. Но был он натурой цельной, человеком [103] дела, любое поручение исполнял добротно, по-хозяйски. И если малейшую, по его мнению, несправедливость переносил болезненно, то учет этой его особенности позволял избегать излишних обострений.
Большой популярностью во взводе пользовался Петр Осканян. Он оказался на редкость талантливым: хорошо исполнял шуточные песни, которых знал множество, умело рассказывал смешные истории, остроумные анекдоты, мастерски показывал фокусы, не требующие особого реквизита. Такие люди помогали в короткие минуты и часы досуга снять напряжение, ненадолго расслабиться, лучше отдохнуть, набраться сил перед новыми боями. А они следовали один за другим, и саперы привычно выполняли повседневную работу. Старались, конечно, делать все как можно лучше. Ну а как же иначе, ведь это же война, она с каждого спрашивает по самому большому счету. Значит, и у всех других так же. Вот почему, признаюсь, был немало удивлен, когда однажды дивизионный инженер сказал:
— Есть новость: оказалось, что в армии нашу разведку считают одной из лучших. Сам начальник инженерной службы Швыдкой отметил это. Словом, принято решение послать к вам на стажировку взводы инженерной разведки из других дивизий армии. Учить будете. Поняли, какая честь вам оказана?
— Честь, конечно, большая, — ответил я, — но не пойму, чем мы ее заслужили, чему и как будем учить.
Ну, понятно, поделимся всем, чем богаты. И не скрою, сам я и все до последнего бойцы, быть может, первый раз прониклись особым чувством гордости, заслужив признание столь высокой инстанции...
Уже во второй половине декабря прибыл к нам на стажировку саперный взвод из соседней дивизии. На подготовленном к тому времени специально оборудованном учебном поле мы собрали все добытые нами образцы вражеских мин, организовали их изучение и практические работы по их обезвреживанию, разминированию учебного поля, провели показные занятия на инженерно-наблюдательных пунктах, выходили с подопечными на нейтральную полосу, привлекали их к участию в поиске и работам по обезвреживанию взрывных устройств непосредственно на минных полях противника.
Вслед за этим взводом прошли у нас стажировку подразделения инженерной разведки других стрелковых дивизий армии. Естественно, я интересовался у стажеров, [104] принесла ли им какую-то пользу такая учеба, и радовался, слыша слова благодарности, заверения в том, что эти воины узнали немало нового, будут действовать впредь более уверенно и надежно. Важно и то, что сами мы не только учили, но и учились, впитывая коллективный боевой опыт, добытый другими фронтовиками. Так что можно смело говорить о взаимообогащении знаниями и навыками, обеспечивающими лучшее выполнение заданий.