С марша — в бой
5 мая 1942 года воинский эшелон, прогремев буферами, остановился на станции Селижарово. В числе тех, для кого эта станция была пунктом назначения, на перрон сошла и группа лейтенантов, лишь несколько дней назад закончивших ускоренный курс Московского военно-инженерного училища. Здесь им предстояло влиться в состав 27-й гвардейской стрелковой дивизии, формируемой на базе 3-й отдельной гвардейской стрелковой бригады.
Большинство прибывших получили назначение в 29-й отдельный гвардейский саперный батальон двухротного состава численностью 244 человека. Остальные ушли в инженерные подразделения стрелковых полков. Лейтенанты Н. П. Попов, А. П. Коронелли и автор этих воспоминаний стали командирами взводов 2-й саперной роты, которую возглавил прибывший с нами лейтенант С. И. Сильвестрович.
В тот же день я принял 3-й саперный взвод, познакомился с личным составом. Выяснил, что все рядовые, да и командир отделения сержант А. П. Михайлов пороха еще не нюхали, а вот командир отделения сержант И. Д. Кваско бывалый фронтовик. Значит, будет на кого опереться, пока наберусь боевого опыта. Только вот как самому-то мне учить и воспитывать, ставить задачи, если за плечами лишь месяцы учебы, пусть даже и в прифронтовой Москве, участие в ликвидации последствий вражеских воздушных налетов на столицу и несколько выездов по тревоге на ее западные рубежи для подготовки к подрыву мостов?
Решил, что не унижу своего командирского авторитета, если спрошу у бывалых воинов о том, чего сам еще [67] не испытал, посоветуюсь с ними, когда в чем-то возникнет сомнение.
Началась напряженная боевая учеба. Сам вчерашний курсант, я, наверное, не сразу сумел бы материализовать свои довольно скромные теоретические знания по методике обучения, не окажись рядом опытного и щедрого на отдачу наставника. Таким стал, и не только для меня, коммунист дивизионный инженер Алексей Михайлович Рощин.
Военинженер 2 ранга еще не оправился от недавнего ранения, но уже активно занимался формированием саперных подразделений. Рослый, бритоголовый, энергичный и требовательный, он на первый взгляд казался недоступным и чрезмерно строгим. Но при близком контакте впечатление менялось: нетрудно было заметить, что его голубые глаза светились добротой и расположением к собеседнику, сколь бы далеко тот ни был от него по служебному положению. Каждого он готов был внимательно выслушать, помочь словом и делом.
— Прежде всего — людей береги, в любой обстановке делай для них все, что только возможно, — мягко, но настойчиво советовал он. — Будь для них не только командиром, но и отцом, даже если они старше тебя. На передовой придется, когда возникнет необходимость, посылать их на верную смерть — война без жертв не бывает. Важно, чтобы потери не были напрасными. А вне боя оказывай каждому подчиненному заботу и внимание. Надо добиваться того, чтобы они безоговорочно поверили в тебя.
С глубокой благодарностью воспринял я этот и многие другие его советы, которые помогли постепенно создать во взводе обстановку товарищества, непринужденности и человечности. Она окажется устойчивой и тогда, когда придется принимать диктуемые обстановкой жесткие, но неизбежные решения.
7 июня на залитом ослепительными лучами солнца зеленом поле состоялась торжественная церемония принятия личным составом гвардейской клятвы и вручения государственных наград воинам, проявившим в боях на подступах к городу Холм исключительные стойкость и мужество. Нетрудно представить, какое волнение испытывали молодые бойцы, впервые ставшие свидетелями и участниками такого события. Но к чувству гордости за ратные дела фронтовиков примешивалась горечь, когда в ответ на названную фамилию из строя доносилось [68] скорбное: «Погиб в боях за Родину» или «Ранен. Находится в госпитале». Да, при всем величии подвига ни на минуту нельзя забывать, какой дорогой ценой он подчас оплачивается! Пусть молодые водны, которым еще только предстоит первая встреча с врагом, реальнее представят то, к чему готовятся, — на передовой отрешаться от благодушия и сложившихся в мирные дни стереотипов на тему «Если завтра война...» будет поздно...
А боевая подготовка набирала темп. Теперь уже занимались не только днем, но и ночью. Постоянно усложнялись решаемые задачи, все строже становился спрос за знания и умения. Главными нашими учителями и экзаменаторами были не признававшие послаблений, испытанные в боях воины — младшие лейтенанты Н. И. Кузин, С. Г. Шабанов, Н. Н. Владимиров, другие фронтовики. Разных по возрасту, характеру, манере общения с новобранцами, их объединяло самое, наверное, главное в тот момент — стремление передать молодым воинам весь свой добытый потом и кровью боевой опыт, раскрыть, что в реальной жизни стоит за расхожей солдатской мудростью: сапер ошибается только один раз.
Летом 1942 года, сосредоточив крупные силы, гитлеровцы начали наступление на юге. Там им удалось потеснить наши войска, и обстановка резко обострилась.
Затаив дыхание, слушали мы, саперы, приказ Наркома обороны № 227. Этот исключительно суровый документ в предельно резкой форме требовал прекратить отход, остановить врага, призывал войска к железной дисциплине, стойкости и мужеству. Лаконичные жесткие слова приказа бередили душу, западали в сердце каждого бойца и командира; на глаза у многих навертывались слезы. Помнится, когда комиссар саперного батальона С. Н. Иванов закончил чтение, никто не шевельнулся. Каждый понимал, что приказ Верховного Главнокомандующего обращен не просто к войскам в целом, но и к нему лично. И, может быть, как никогда раньше, воины поняли всю глубину ответственности вооруженных защитников Родины за судьбы страны, над которой нависла смертельная угроза. Вот почему мы еще долго молча стояли, осмысливая то, что услышали, думая о своем месте в боевом строю, в решении предстоявших задач.
В тот памятный день многие бойцы и командиры, в том числе и я, подали заявления с просьбой о приеме [69] в ленинскую партию. А вскоре наша дивизия одиннадцатью эшелонами, следовавшими почти без остановок, прибыла на Сталинградский фронт.
Разгрузились прямо в поле близ станции Фролове. Построились в походные колонны и направились к реке Дон. Саперы двигались рассредоточенно, мелкими группами, по пыльным грейдерам и проселкам вдоль нескошенных полей пшеницы. Никто ее не убирал, и зерна падали на землю. Бойцы — бывшие пахари — растирали в широких ладонях золотые колосья, сдували полову и любовно взвешивали на руке тяжелые зерна.
— Братцы, какой хлеб погибает! Это же золото! — сокрушался Зацепин.
22 августа дивизия вышла на рубеж восточная окраина Паншино, молочнотоварная ферма (МТФ), разъезд Паншино вблизи реки Дон. Здесь мы узнали, что во второй половине этого дня гитлеровцы прорвали оборону 62-й армии и вышли к Сталинграду. Стало ясно: назревают решающие события, от которых мы не останемся в стороне. И действительно, к вечеру командир саперного батальона военинженер 3 ранга М. А. Курбанов вызвал меня и отдал первый боевой приказ: «...взводу с двумя повозками противотанковых мин ЯМ-5 немедленно выйти на НП командира дивизии и действовать по распоряжению дивизионного инженера Рощина».
Итак, идем в первый бой! Чем он кончится для меня и взвода? Хватит ли сил и воли на то, чтобы не дрогнуть, устоять? Честно скажу, мне было немного не по себе, и в то же время гордился тем, что мы первыми в подразделении вступаем в схватку с врагом. В этом виделись и доверие, и уверенность, что справимся.
Михайлов построил взвод. С волнением обращаюсь к бойцам. Говорю о том, что наступил час, когда каждый должен с честью выполнить свой священный долг перед Родиной. Напомнил, что большинство из нас идет в бой впервые, но бояться врага не следует — ведь мы не одиноки, рядом с нами сражается весь советский народ, а с ним мы непобедимы. После меня выступил политрук Забиров, призвал воинов не посрамить гвардейского звания, внести свой вклад в разгром фашистских захватчиков.
С наступлением темноты взвод двинулся на выполнение первого боевого задания. Шли молча, только слышались глухой топот ног, тяжелое дыхание людей да скрип колес повозок, набитых опасным грузом. [70]
По мере приближения к передовой все явственнее слышался гул артиллерийской канонады, а затем прорезалась и ружейно-пулеметная трескотня. Шум боя постепенно нарастал, к нему примешивался гул пролетавших над головами самолетов, судя по уже знакомому характерному завыванию — «юнкерсов». Не разглядят ли нас опытные фашистские пилоты в мерцающем полумраке, не обрушат ли неожиданно бомбы или пулеметный огонь? Неопределенность, ожидание смертельной опасности, которая может застать врасплох, угнетали. Вот уже при слабых отблесках взмывавших где-то впереди осветительных ракет читаю тревогу на лицах идущих рядом Михайлова, Жеведя, Чипезубова...
— Ничего, ребята, дотопаем до места в лучшем виде, — раздался тихий, но уверенный голос сержанта Кваско, словно бы уловившего настроение бойцов. — Страшновато и мне было, но только раз, а там все прошло. Главное, держитесь ближе друг к другу — вместе и в самом пекле легче, а сейчас мы в чистилище, или, по-нашенски, в предбаннике. Так что не робейте.
Выслушал я эту полушутливую реплику бывалого фронтовика, и на душе полегчало. Вижу, приободрились и остальные саперы. Вот вам и цена своевременно сказанному слову!
Прошли еще немного и неожиданно догнали колонну пехоты. На вопрос, какой полк, ответа не последовало. «Осторожные», — подумал я и только собрался дать команду на обгон колонны, как путь нам преградил человек в плащ-палатке.
— Что за люди? Чьи повозки? — властно спросил он.
Подойдя поближе, узнал командира 83-го гвардейского стрелкового полка подполковника М. И. Югатова, доложил:
— Дивизионный саперный взвод с минами следует на НП комдива.
— Понятно. Идите вот так, — указал подполковник. — Увидите сарайчик, там и должен быть комдив.
Шли еще довольно долго по своеобразному «азимуту», начертанному указующим жестом подполковника, пока повисшая неподалеку ракета не осветила местность. Маленький сарайчик оказался как на ладони. Словно тяжелый груз упал с плеч. А минуту спустя, когда увидел стоявшего около НП дивизионного инженера Рощина, [71] напряжённо всматривавшегося в нашу сторону, и совсем полегчало, начисто исчезло столь угнетавшее недавно неведение.
— Где мины? — нетерпеливо спросил Рощин, едва я доложил о прибытии.
— Здесь рядом, на повозках.
— Отлично! Приказываю каждому саперу взять по две мины и — за мной.
Быстро сгрузили мины в небольшом овражке, взяли по две штуки и направились вслед за Рощиным, не зная еще, куда он нас поведет. Во всяком случае, не в тыл — это уж совершенно точно, ибо теперь совсем недалеко от нас стали рваться снаряды, рядом засвистели пули. Пришлось двигаться короткими перебежками, сгибаясь под тяжестью груза. Руки одеревенели, пот градом катился с лица, гимнастерка прилипла к телу. А оттуда, куда нас вел дивизионный инженер, доносились шум, скрежет, крики, словно там творилось светопреставление.
Усталость, напряжение постепенно вытесняли все остальные чувства. Теперь уже пробивались сквозь огонь, дым и ночь, не думая о том, что ждет нас через несколько минут или даже мгновений. А может, ничего и не случится, ведь всякое на войне бывает?
Прямо перед глазами кроваво-красным пламенем полыхнул взрыв, мелькнул отброшенный в сторону силуэт бойца с выпавшими из рук черными дисками. Это кто-то из наших! Но кто? Нам останавливаться, что-то выяснять некогда. Рощин повелительно взмахивает рукой: «Вперед!»
— Товарищ лейтенант, — слышу прерывистый умоляющий голос молодого сапера Смирнова. — Мне страшно, я больше не могу...
— Мне тоже, но мы же бойцы! Напряги волю, видишь: все идут!
Он умолкает, бредет (теперь все уже бредем!) рядом, пошатываясь от усталости, жадно хватая ртом воздух.
Но вот и наша пехота. Бойцы спешно окапываются. Рощин приказывает залечь. Мы падаем на землю и в изнеможении замираем. Кажется, нет сил даже пошевельнуть отекшими от тяжелой ноши руками, но звучит команда «Окопаться», и, если хочешь выжить на этом нашпигованном свинцом пятачке, берись, стиснув зубы, за дело.
— Ну откуда здесь такая земля, как камень?.. — [72] хрипло выдавливает из себя обливающийся потом рядовой Шипоша.
— Земля нашенская, какая бы ни была, а укроет от беды, если к ней с уважением относиться. Так что копайте и не сетуйте на трудности, — по-философски парировал побывавший и не в таких переделках Иван Кваско.
Не знаю, то ли подействовали на саперов слова и пример Кваско, то ли открылось второе дыхание, но работа пошла веселее, и вскоре от шальных пуль мы оказались в безопасности.
Теперь, казалось бы, можно и отдохнуть. Но не тут-то было. Вопреки сложившемуся у многих мнению о том, что немцы «не любят» воевать ночью, на освещаемой ракетами нейтральной полосе появились три вражеских танка. Медленно, словно на ощупь, они ползли к нашим позициям.
— Спокойно, приготовить мины! — подал я команду, увидев выразительный жест Рощина. А у самого сердце буквально колотилось в груди от волнения — ведь впервые попал под атаку немецких танков! Впрочем, сейчас не до размышлений... Срывающимся голосом кричу:
— Взять мины, вперед!
Взвод по-пластунски продвинулся метров на тридцать, выставил мины внаброс и быстро оттянулся назад. А танки продолжали неторопливо и, казалось, неотвратимо ползти к нашим позициям. За ними показалась пехота. И тут наша артиллерия и минометы резко усилили огонь. Вот один фашистский танк остановился, густо задымил. Сквозь клубы дыма вырвалось пламя.
— Горит! Смотрите, горит! — раздалось сразу несколько голосов.
Всех нас охватила радость, которая еще больше возросла, когда увидели, что два других танка замедлили движение, а потом попятились назад. Повернули вспять и немецкие пехотинцы. Атака захлебнулась.
Как немного человеку надо на войне. Еще минуты назад в горле першило от дымного смрада, нервы были натянуты, как струны, — того и гляди, оборвутся. А вот уже и дышится легче, и подавленность ослабла, и страх куда-то отступил. Выходило, что человек способен привыкнуть даже к смертельной опасности, а быть может, в этом и есть его сила? Иначе на войне тебя просто надолго не хватит, быстро исчерпаешь свои моральные и физические резервы... [73]
Вскоре вернулся оставлявший нас на время дивизионный инженер Рощин, сказал:
— На правом фланге наши теснят противника. Но на всякий случай приготовьте связки гранат. Не спасуем, саперы?
— Теперь-то выдержим! Дадим фашистам прикурить! — уверенно ответил за всех Кваско.
А мне подумалось, что впереди нас ждут еще более суровые испытания, но первый бой мы выиграли, победив в нем не только врага, но и себя. Значит, победили вдвойне...
Забрезживший рассвет постепенно высвечивал поле ночного боя, на нем множество трупов немецких солдат и офицеров, немало и наших погибших бойцов. Чернела обгоревшая коробка немецкого танка, валялись искореженные орудия. Вся эта картина действовала на вымотавшихся за ночь саперов угнетающе. А тут еще над нами под прикрытием «мессершмиттов» волнами пошли «юнкерсы». Ожидание возможной бомбежки довольно быстро улетучилось: гитлеровцам явно было не до нас — они держали курс на Сталинград.
— Ого, сколько же их! — воскликнул Владимир Харчев. — Ведь если все они отбомбятся по городу, то там камня на камне не останется.
— Да, трудновато там будет нашим, — откликнулся Фахриев. — Но я уверен, что они все равно Сталинград не оставят, нельзя этот город сдавать врагу.
В это время большая группа бомбардировщиков показалась с другой стороны. Что-то никак не могу понять, какие это машины. Ме-110, что ли?
— Ребята, да ведь это наши! — радостно закричал Володя Мерзеликин.
Ну конечно же наши, знаменитые Пе-2, или «пешки», как называли их пилоты, да и не только они.
Саперы с восхищением устремили взоры в небо: столько своих самолетов сразу никто из нас еще не видел.
— Похоже, на Вертячий пошли. Я еще вчера слышал, что там у немцев переправа, — внес в разговор свою лепту Петр Мозгов. — Получат теперь по зубам проклятые фашисты.
Действительно, вскоре со стороны хутора Вертячий послышались раскаты бомбовых взрывов. Над горизонтом поползли в небо густые клубы сизого дыма...
Наши стрелковые полки медленно продвигались к хутору Вертячий. В их рядах и мы с минами. Саперы совершенно [74] выбились из сил. Еще бы: даже счет потеряли, сколько же за короткое время наползали по-пластунски!
К полудню гитлеровцы после сильного артиллерийско-минометного обстрела пошли в очередную яростную контратаку. Все вокруг клокотало и гудело, сизое марево размыло горизонт, обволокло наши позиции. Поэтому мы раньше уловили на слух, чем увидели, грозную опасность. Лязг гусениц, шум моторов предупредил: танки!
Наконец «проявился» расплывчатый силуэт первой бронированной машины, за ней второй, третьей... Танки шли уступом. За ними, словно тени, замаячили фигуры пехотинцев.
Наши противотанковые орудия ударили с прямой наводки. Дружный огонь по гитлеровцам открыли пехотинцы и саперы.
В разгар боя ко мне пробрался рядовой Огурчиков, обратился с просьбой:
— Товарищ, лейтенант, рядом со мной замолчал пулемет. Может быть, расчет погиб или ранен. Разрешите заменить?
Я знал о мечте Огурчикова стать пулеметчиком. Но взвод выполнял очень важное боевое задание, и каждый воин был на счету. В то же время умолкнувший пулемет до этого надежно прикрывал позицию нашего подразделения, а этим в сложной боевой обстановке пренебрегать нельзя. Словом, послал я к пулемету Огурчикова да еще и Чипезубова вместе с ним. А пока они добирались до места, Фахриев, Жеведь и Мерзеликин прикрыли позицию пулемета минами внаброс. И хорошо, что с этим не замешкались: тут же началась новая контратака.
На этот раз к нашим позициям устремились два танка. Один из них на полпути был остановлен снарядом, другой упорно продвигался вперед. Прикрытие для пехоты, конечно, слабоватое, но прицельным огнем из стрелкового оружия, к которому примешались и трели пулемета, вражескую цепь удалось прижать к земле. А танкисты, видимо, не заметили, что оторвались от пехоты, продолжали вести машину вперед и...
Раздался резкий хлопок взорвавшейся мины, над танком взвилось характерное дымовое кольцо. Машина развернулась вполоборота и замерла с перебитой гусеницей. Из люка вывалились гитлеровцы, но тут же были сняты автоматной очередью. Враг отступил. Появившийся дивизионный инженер сразу все понял.
— Вот это огневики! Спасибо, саперы, большое спасибо! [75] Всех благодарю, а этих пулеметчиков особенно, — он указал на Огурчикова и Чипезубова.
Когда наступила минута затишья, Алексей Михайлович сказал:
— Послушай, лейтенант, есть приказ сформировать в батальоне взвод инженерной разведки. Вот и возьмись за это дело.
— Что вы, товарищ военинженер, какой я разведчик. Да и людей оставить не могу.
— Людей подберешь из состава батальона — самых храбрых, инициативных, молодых. Половину можешь взять из своего взвода с учетом, что эта работа — для смелых. Придется постоянно изучать врага, ходить в его тыл. Сейчас сюда направляется рота Сильвестровича, а вам с запасом мин следует прибыть на НП комдива, расположенный северо-восточнее станицы Нижне-Гниловская, за которую идет бой. Политрук останется с ротой, сейчас он здесь нужнее.
Когда саперы прибыли на НП, в станице Нижне-Гниловская шел напряженный бой. Продвижение наших частей сдерживалось яростными вражескими контратаками. Вот почему не успели мы отдышаться после форсированного марша, как командир дивизии приказал нам выдвинуться к освобожденной от гитлеровцев окраине станицы и выставить перед ней противотанковый минный заслон.
Снова изнурительный бег с минами в руках, когда знаешь, что дорога каждая секунда, и чувствуешь, как с каждым шагом тяжелеет ноша, наливается усталостью все тело, рвется из груди сердце. А в голове одна мысль: только бы добежать до того рубежа, расплывшегося в залитых потом глазах, только бы успеть!
Добежали. Успели. Чуть ли не перед самыми гусеницами шести контратакующих вражеских танков выставили внаброс минное поле. Танки остановились, потом поелозили туда-сюда и убрались обратно вместе с залегшими еще раньше под огнем наших бойцов гитлеровскими пехотинцами. Воспользовавшись благоприятным моментом, воины полка на плечах противника ворвались в станицу...
Восход солнца застал нас в пути. Открытая степь далеко просматривалась с задонских высот. Впереди разорвался снаряд, другой, третий... Залегли. Вскоре обстрел прекратился, но почти сразу же в небе появилась вездесущая «рама». Немецкий разведчик безнаказанно летал [76] над степью, выискивая добычу, и корректировал огонь. «Рама» закружила над нами.
— Сколько терпеть можно? Давайте стрелять из карабинов, товарищ лейтенант! — предложил сержант Кваско.
Даю команду «Огонь».
Загремели дружные залпы. Не думаю, что они причинили какой-либо вред ненавистному «фокке-вульфу», но, как бы то ни было, он отвалил в сторону и исчез за горизонтом. Быстрым шагом добрались мы наконец до указанного нам рубежа и тотчас же приступили к сооружению блиндажей...
Партийное собрание саперного батальона проходило во второй половине дня в узком отроге глубокой балки недалеко от хутора Паншино. Коммунисты, прибывшие из подразделений прямо с передовой, уселись на земле, чадили козьими ножками. Зеленоватый махорочный дымок кольцами поднимался вверх и таял в синеве осеннего неба.
Саперы, не остывшие еще от горячей боевой купели, возбужденно обменивались впечатлениями о ночных действиях. Разговоры смолкли, когда появились секретарь дивизионной партийной комиссии майор К. Н. Нигметзянов, комиссар батальона капитан С. Н. Иванов, парторг старший сержант П. И. Колкунов.
В небе стоял сплошной гул моторов, неподалеку гремели разрывы бомб — это девятка вражеских самолетов бомбила позиции дивизионной артиллерии. В такой какофонии порой растворялись слова выступавших, однако собрание продолжало работу. Первым вопросом повестки дня был прием в партию. Единогласно приняли испытанных в боях командиров Владимирова и Соловых. Подошла моя очередь. Павел Иванович Колкунов зачитал заявление, рекомендации, доложил биографические данные. Комиссар Иванов дал мне краткую характеристику...
Нужно ли говорить, с какой душевной признательностью за доверие воспринял я единодушное решение о принятии меня кандидатом в члены ленинской партии, с каким чувством обменивался дружескими рукопожатиями со старшими товарищами и моими боевыми друзьями? А через несколько дней начальник политотдела дивизии полковник Н. С. Никольский вручил мне кандидатскую карточку. [77]
— Верю, — сказал он, — что подразделения, которыми вам доведется командовать, будут мужественно и решительно громить врага.