Встречи в Чунцине

О некоторых изменениях в настроениях Чан Кайши после событий в южном Аньхое первыми нам дали знать английские и американские дипломаты в Чунцине. Дело в том, что к этому времени (начало 1941 г.) появились [107] первые признаки перемен в их подходе к проблемам японо-китайской войны.

В этот период политика «дальневосточного Мюнхена» еще продолжалась. Англия и США еще не отказывались от возможности подтолкнуть Японию к выступлению против Советского Союза и ради этого продолжали идти на уступки японским агрессорам. Но война в Китае затягивалась. Япония осуществила огромные захваты китайской территории. Укрепив свои позиции в Китае и воспользовавшись поражением Франции в Европе, Япония протянула свои щупальца к французскому Индокитаю. Ее продвижение в Индокитай, создание там экономической и военной базы для возможного движения дальше на юг не могли не встревожить США. В случае поражения Англии в Европе Япония малыми силами могла бы прибрать к рукам и ее дальневосточные владения. А от Индокитая было рукой подать до американских морских коммуникаций и баз в районе Тихого океана.

Полное поражение Китая означало бы угрожающее (в том числе и для Соединенных Штатов) усиление позиций Японии. Ведь в тот момент никто еще не мог точно предсказать, куда после Китая устремятся японские милитаристы: в Сибирь, на Филиппины, в Малайю или Индонезию? В США знали, что с середины 30-х годов Япония взяла курс на увеличение военно-морского флота, как надводного, так и подводного. Выпуская джинна из бутылки, в Америке надеялись, что он будет послушным, а джинн, выпрямившись в полный рост, грозил замахнуться на своих покровителей. На Дальнем Востоке вполне могла повториться европейская история с Гитлером...

Эти мысли, правда не сразу, но постепенно, все же стали овладевать умами западных политиков и дипломатов. Продолжая политику «дальневосточного Мюнхена», западные державы начали в то же время медленно, осторожно менять свой подход к Китаю. Появились первые, правда пока еще очень робкие, признаки их заинтересованности в консолидации усилий Китая для отпора японцам. Проявилось это и в подходе к проблеме взаимоотношений гоминьдана и КПК.

Уже по докладам моего заместителя Н. В. Рощипа, который часто встречался с английскими и американскими дипломатами и офицерами военной миссии, я знал, что ни те, ни другие не одобряют враждебных действий Чан Кай-ши против коммунистических войск. [108]

Здесь все надо было читать между строк, каждое олово, каждый жест имели свой подтекст. И ранее ни английские, ни американские дипломаты не признались бы, что им очень хотелось примирения Китая и Японии, с тем чтобы Япония напала на Советский Союз, и уж совсем ни словом не обмолвились бы о своих надеждах, что после замирения с Японией Чан Кайши сумеет расправиться с коммунистами. И ранее наши западные коллеги осуждающе покачивали головами, как бы сокрушаясь, что в Китае тратятся силы на гражданскую войну, а не на отражение агрессора. Однако на этот раз, как отмечал Рощин, недовольство действиями Чан Кайши было серьезным.

В Чунцин я прибыл в звании генерал-лейтенанта. По протоколу первым нанес мне визит исполняющий обязанности военного атташе США полковник Баррет. Я знал по опыту прошлой работы, что это старый, опытный разведчик, специалист по Дальнему Востоку, провел в Китае более десяти лет, превосходно владеет китайским языком, завязал обширные связи в среде китайских промышленников и военных. Всегда осведомлен о том, что происходит в чунцинских правительственных кругах,, чем живет биржа, чем дышит черный рынок в Китае.

Мне представлялся случай попросить моего западного коллегу поделиться опытом работы в Китае. Под этим предлогом я мог ставить любые вопросы. Рассчитывать на полную откровенность было бы наивным, но при случае даже из заведомой дезинформации всегда можно извлечь пользу: хотя бы установить, что скрывает твой партнер. Ожидал я и с его стороны острых вопросов, ибо в этот период отношения с США и Англией у нас были сложными. Наша страна имела договор с Германией, которая находилась в состоянии войны с Англией, США же демонстрировали всему миру, что их симпатии на стороне англичан.

Полковник Баррет вскоре после моего приезда попросил о встрече, это значило, что американцы чем-то озабочены и хотят прощупать наше мнение по каким-то вопросам.

Первая же встреча с Барретом превзошла мои ожидания. Американец не хитрил, подкупала его манера свободно вести диалог, он ничуть не чувствовал себя скованным и не боялся высказывать свою точку зрения по любому вопросу. Прежде всего я, конечно, поинтересовался, как он смотрит на обострившиеся отношения Чан Кайши [109] с коммунистами, как он расценивает «инцидент» с Новой 4-й армией. Баррет имел возможность притвориться неинформированным и уйти от ответа. Он сразу же с большим одобрением отозвался о нашей военной помощи Китаю, отметил важность пребывания в Китае советских военных советников и сказал, что разногласия между гоминьданом и КПК лично его очень тревожат. Я обострил вопрос.

— Скажите, полковник, — спросил я, — как бы ваша страна отнеслась к поведению английского правительства, если бы поставляемое вами вооружение оно использовало не для борьбы с гитлеровцами, а, скажем, против Индии?

Баррет улыбнулся.

— Я понимаю и разделяю ваши опасения, генерал! Ранее мы не очень-то волновались по поводу разногласий между различными группировками в Китае… Китай и междоусобица, в понимании европейского человека, неразделимы. Об этом говорит многовековая история.

Я не перебивал полковника Баррета, хотя и мог заметить, что европейским колонизаторам междоусобица в Китае всегда была на руку и никто не мог бы зафиксировать их действий по ликвидации междоусобицы, зато можно было привести много примеров, когда они ее разжигали. Но меня интересовало отношение американской стороны к сегодняшней междоусобице.

— Сейчас, — продолжал Баррет, — мы ощущаем неудобства от этих традиционных междоусобиц... Мы высказали свое отрицательное отношение по поводу действий гоминьдановского правительства в инциденте с Новой 4-й армией. Это мешает отражению японского наступления.

Он все же был осторожен в выражениях, этот полковник. Ни разу он не назвал Чан Кайши виновником конфликта, нигде не обозначил Японию как агрессора. Но дело, конечно, не в словах, а в сущности тех взглядов, которые он излагал.

— Мы искренне заинтересованы в том, чтобы китайцы по-настоящему сражались с японцами. Мы не должны забывать о том, что Япония связана обязательствами военного характера с Германией и Италией{39}. Если японцам станет горячо в Китае, они умерят свои экспансионистские устремления и на юг и на север...

На север! Это я отметил про себя. Мой партнер не очень-то и скрывал свою надежду, что Япония не обострит отношений с Америкой. [110] Он вообще не касался этой последней темы, хотя к тому времени обострение японо-американских противоречий наметилось довольно четко.

Напомню читателям, что наш разговор с и. о. военного атташе США в Китае происходил в конце января 1941 г. Полковник Баррет не преминул поинтересоваться моим «личным мнением», как складываются отношения СССР и Германии.

— Не опасается ли Советское правительство, — поставил он довольно остро вопрос, — что Германия весной или летом устремится на восток?

— Не покончив прежде с Англией на западе? — задал я контрвопрос, вместе с тем и уходя от прямого ответа.

— Прыжок через Ла-Манш был возможен прошлым летом, — ответил он мне. — Английское командование и наши военные специалисты считают, что весной 1941 г. такой прыжок просто нереален. Возросла мощь английского воздушного флота. Англия укрепила свои берега и подготовила сухопутные войска для отражения удара. Нарастает с каждым днем наша военная помощь Англии... Наши: поставки вооружения существенно меняют соотношение сил... Мы даже в настоящее время не имеем возможности помочь вооружением Китаю...

— Да, но США не вступили в войну, чтобы помощь Англии была более эффективной...

— Так же как и Советский Союз, — отпарировал он. —Если вы меня спросите как частное лицо, — продолжал он, — то я вам скажу, что отсрочка военных действий очень благоприятна для вашей стороны, так же как и для моей, хотя вам было бы выгоднее, чтобы США объявили войну Германии, как и нашей стране было бы выгодно, чтобы Советский Союз вступил в войну с Германией. Однако добавляю: я лично считаю, что война приобретает такой характер, что ни США, ни Советский Союз не смогут уклониться от прямого участия в ней... Это вопрос времени. Отношения между Германией и США значительно ухудшились из-за того, что мы оказали действенную помощь Великобритании. Всякое нарушение равновесия в Европе не может не отразиться и в других уголках земного шара...

В ответ на эту доверительную декларацию я четко заявил, что советская политика есть политика мира, но [111] что всякое нападение на СССР будет отражено самым энергичным образом.

— По нашим данным, которые доходят до меня и в Чунцин, — продолжал Баррет, — Германия начинает передвижение войск из Франции и из своих западных областей на восток... Не думаю, что это связано лишь с ее интересами на Балканах...

Эти слова звучали уже как предупреждение. Я мог их оценивать по-разному. Он и сам не скрывал, что определенные круги США хотели бы втянуть Советский Союз в войну. Это его заявление могло быть сделано с расчетом, что я передам его высказывание в Москву, этим он как бы подталкивал нас на неосторожные шаги в отношениях с Германией. Но я склонен был оценивать его откровенность более реалистично. Я и сам считал, что тучи на западных границах сгущаются. Это еще не было прямым предупреждением, но думаю, что наша военная разведка к тому времени располагала достаточными данными о передислокации немецких войск на восток. Такие перемещения невозможно сохранить в тайне.

А. С. Пашошкин, когда я его информировал о первой беседе с Барретом, отметил, что полковник был со мной откровенен, что он значительно переменил тон бесед, которые ранее вел с моими предшественниками, что это один из признаков того, что США обеспокоены военными планами Японии.

По случаю 23-й годовщины Красной Армии советская военная миссия устроила специальный прием в советском посольстве. Все послы и военные представители, аккредитованные при чунцинском правительстве, сочли необходимым откликнуться на наше приглашение. Событием дня можно было считать приезд в посольство Чан Кайши. Он впервые посетил советское посольство в день праздника Красной Армии, что особенно старались подчеркнуть все должностные лица чунцинского правительства, присутствовавшие на приеме. Это тоже было признаком некоторого изменения настроений в правящей верхушке. Мы с А. С. Панюшкиным поняли, что англичане и американцы все более активно воздействуют на Чан Кайши, чтобы он активизировал военные действия против Японии и воздержался на время от обострения внутренней борьбы с компартией.

В свою очередь мы очень внимательно следили за политическими маневрами Чан Кайши, ибо он делал все [112] возможное, чтобы столкнуть нас с Японией и вовлечь в открытую войну. В этом Чан Кайши видел одну из своих главных задач, упорно добиваясь ее реализации.

Мне некоторое время пришлось наблюдать за деятельностью его супруги Сун Мэйлин. Она претендовала на роль влиятельной политической деятельницы (невольно на ум приходит сравнение с женой Мао Цзэдуна — Цзян Цин). Сун Мэйлин охотно снабжала советскую военную миссию информацией о состоянии дел в Китае, о положении на фронте, о планах японского командования. В ее данных было больше дезинформации, чем информации, а в словах — больше провокационных намеков, чем искренней дружбы к Советскому Союзу. Она не раз ставила вопрос о том, что большой помощью Китаю явилось бы объявление Советским Союзом войны Японии. Ее неофициальное положение давало ей возможность более свободно ставить такого рода вопросы.

Не ограничиваясь подобными заявлениями, Сун Мэйлин иной раз переходила к решительным действиям, намереваясь спровоцировать наше столкновение с Японией. Так, весной и особенно летом 1941 г., уже после нападения фашистской Германии на СССР, она и связанные с ней журналисты поместили несколько сообщений в китайских газетах о военной помощи Советского Союза Китаю. Газетные выступления содержали слова благодарности за вооружение, которое Китай получал из СССР. В статьях содержались даже упреки англичанам и американцам, что они, дескать, имея не меньшие возможности, чем Советский Союз, не поставляют в Китай военное снаряжение. Эти выступления причинили мне много тревоги. Я не думаю, что японское командование, имея разветвленную шпионскую сеть в Китае, не было осведомлено подробнейшим образом о нашей помощи. Но одно дело — неофициальные сведения, другое — открытые заявления в китайской печати, да и не от кого-нибудь, а от имени самой мадам Чан Кайши. За этим стояло желание вызвать раздражение японцев, показать, что Советский Союз для них опаснее, чем США и Англия. Тут уже чувствовалась рука моего коллеги полковника Баррета. Как мог и как умел, он отводил удар Японии от своей страны. Иные деятели чунцинского правительства не очень-то стеснялись в выражении своих помыслов. Так, заместитель премьер-министра и министр финансов чунцинского правительства Кун Сянси{40} однажды в беседе со мной [113] «распоясался» и, объясняясь в любви к Советскому Союзу, начал меня уверять, что в интересах СССР начать войну с Японией. В продолжительной беседе мне пришлось напомнить ему 1929 год, историю конфликта на КВЖД как красноречивое свидетельство «любви» китайского правительства к Советскому Союзу. Кун Сянси изменился в лице, но ответить ему было нечем. Еще более вызывающе повел себя однажды в беседе со мной министр торговли. По договору с Советским Союзом Китай должен был поставлять в нашу страну шерсть. Она была необходима для выделки сукна для шинелей. Наш торгпред просил меня напомнить министру о китайских обязательствах, ибо поставки шерсти вдруг прекратились. Встреча состоялась в присутствии работников министерства. Министр осмелился мне заявить:

— Помогите разбить японцев, тогда китайские товары будут беспрепятственно поставляться в Советский Союз... Вы хотите разбить Японию китайскими руками...

— Был бы я командующим китайскими войсками, — ответил я ему, — я в первую очередь отправил бы вас на фронт, как самого горячего патриота Китая! Армия теряет такого храброго солдата.

Шутку приняли, раздался смех. Работники министерства смеялись над собственным министром. Я не сомневался, что в его лице нажил личного врага...

А. С. Панюшкин неоднократно говорил мне, что Чан Кайши всегда стремился столкнуть Японию с Советским Союзом. Особенно активизировался Чан Кайши в этом направлении весной 1941 г. Это вполне отвечало интересам тех империалистических кругов, которые проводили политику «дальневосточного Мюнхена». Однако в начале марта надежды Чан Кайши и его западных покровителей вызвать обострение советско-японских отношений были серьезно поколеблены.

Сообщение о переговорах в Москве весной 1941 г. руководителей Советского Союза с японским министром иностранных дел Мацуока поразило чунцинских правителей как громом. Китайскими чиновниками было особо отмечено, что провожать Мацуока приехал сам И. В. Сталин, который тут же на вокзале любезно вел беседу и с министром иностранных дел Японии, и с германским послом. Только близорукий мог истолковать приезд Сталина на вокзал как обычную вежливость, принятую в дипломатическом протоколе. Чья же позиция менялась? Советского [114] Союза? Отнюдь нет! Проводя миролюбивую внешнюю политику, Советский Союз не собирался воевать ни с Японией, ни с Германией. Напротив, японские милитаристы вынашивали планы нападения на советский Дальний Восток и Сибирь. Переговоры в Москве означали, что Япония меняет курс, что ей нужна уверенность в спокойствии на границах с Советским Союзом.

Вопрос о миссии Мацуока интересовал, конечно, не только чунцинских политиков, но и представителей Великобритании и США, которые буквально осаждали нас просьбами встретиться. Попросил о встрече со мной и полковник Баррет. Я не видел причин уклоняться от беседы с ним, будучи уверен, что бестактного вопроса он мне не задаст, а если и задаст, то я сумею поставить его на место. Предполагал, что и Москву могла интересовать реакция на советско-японские переговоры такого опытного американского разведчика, как Баррет.

Я не ошибся. С Барретом можно было иметь дело. Ни разу во время встречи он даже не упомянул имени Мацуока. Разговор повел квалифицированно, не ставя меня в затруднительное положение будто бы сторонними вопросами. Был откровенен, когда я его спрашивал. Я заметил, хотя полковник и умел владеть собой, что он крайне встревожен.

Баррет спросил:

— Правильно ли доносят нам американские миссионеры, что в Ланьчжоу поступает тяжелая артиллерия советского производства?

Вопрос был деликатный и тонкий. В Москве, как он мог предполагать, достигнуты важные соглашения с Японией, а мы продолжаем военную помощь Китаю. Однако скрыть эту помощь от американцев не представлялось возможным. Они могли узнать об этом не только через миссионеров. Сам Чан Кайши не стал бы скрывать от них поступлений советского оружия. Но я, не спеша с ответом, задал контрвопрос:

— Правильно ли, что США готовят к отправке в Китай свои самолеты П-40?

Эти данные я получил из китайских источников.

Баррет ответил, что такая отправка вполне возможна в самое ближайшее время.

Тогда я подтвердил, что в Ланьчжоу прибыло 150 орудий калибра 75 мм. [115] Баррет был удовлетворен: он понял, что визит Мацуока в Москву не изменил нашего отношения к японской агрессии. Со своей стороны он подтвердил стремление правительства США всячески содействовать борьбе Китая вплоть до изгнания японцев из страны, а также намекнул, что с их стороны будет оказано воздействие на Чан Кайши, чтобы тот не провоцировал столкновений с коммунистическими войсками.

С большей подозрительностью к визиту Мацуока в Москву отнеслись английские военные представители. Я все время чувствовал при встречах с ними холодок. Их очень тревожила позиция Японии. Много лет спустя я нашел объяснение поведению английских дипломатов в мемуарах У. Черчилля.

2 апреля 1941 г. У. Черчилль направил министру иностранных дел Японии письмо. В нем он ясно давал понять, чем было бы чревато для Японии вступление в войну против Англии и США.

Черчилль писал:

«Правда ли, что в течение 1941 года выплавка стали в США достигает 75 миллионов тонн, а в Великобритании — около 12,5, что составит в общей сложности почти 90 миллионов тонн? Если Германия потерпит поражение, как и в прошлый раз, то не мало ли будет для самостоятельной войны 7 миллионов тонн стали, выплавляемых в Японии?

Может быть, благодаря ответам на эти вопросы Япония избегнет серьезной катастрофы и будет достигнуто заметное улучшение в отношениях между Японией и двумя великими морскими державами? Если Соединенные Штаты вступят в войну на стороне Великобритании, а Япония присоединится к державам «оси», то не сумеют ли две говорящие на английском языке нации использовать свое превосходство на море, чтобы расправиться с державами «оси» в Европе, прежде чем бросить свои объединенные силы против Японии?»

Думаю, У. Черчилль, как дальновидный политик, уже тогда видел вероятность агрессии Японии против английских и французских колониальных владений, а также возможность нападения Японии на США. Отсюда и нервозность английских дипломатов, ибо война, продвинувшись в бассейн Тихого океана, затронула бы и английские колонии в этом районе.

Как раз весной 1941 г. мне довелось встречаться и с французским военным атташе полковником Ивоном. Его [116] положение было не из завидных. Со второй половины 1940 г. китайцы не особенно считались с представителями Франции в Чунцине. Ивон представлял в Китае правительство Виши{41}, но всем сердцем ненавидел французских капитулянтов, считая их предателями. Он был искренним патриотом Франции, и ему было труднее всех, ибо свои патриотические чувства он был вынужден скрывать, чтобы не потерять пост, на котором хотел приносить пользу родине.

Наши доверительные отношения с ним завязались не сразу, помог случай. В то время я уже был не только военным атташе при посольстве СССР в Китае, но и главным военным советником Чан Кайши. Во время одного из налетов японской авиации на Чунцин было разбито здание резиденции главного военного советника. Китайское правительство поспешило предложить мне дом, в котором ранее размещалось французское посольство. Мы посоветовались с А. С. Панюшкиным и пришли к выводу, что китайские чиновники задумали мелкую провокацию, чтобы поссорить нас с французами. Мы решили туда не переселяться. Об этом я сообщил полковнику Ивону. Он оценил нашу позицию. Со временем Ивон стал со мной откровенен. Он не скрывал своего отношения к правительству Виши, старался поделиться всякого рода информацией, которая попадала ему в руки через англичан и американцев, главным образом об Индокитае.

Он много рассказывал мне о боях во Франции, о немецкой технике, о взаимодействии танковых соединений с авиацией. Его анализ был грамотным, но запоздавшим: французской армии к тому времени уже не существовало. Во Франции росло движение Сопротивления.

Некоторые его сообщения уже весной 1941 г. заставили меня задуматься над обстановкой на юге, в частности в Индокитае. Ивон рассказал мне о том, что происходит во французском Индокитае, куда проникли японские войска. Японцы оккупировали огромные провинции в бывшей французской колонии, выселяли жителей, сооружали военные базы, аэродромы, перебрасывали туда значительное вооружение. Для ведения военных действий в Китае, тем более для подготовки удара против Советского Союза им это было не нужно. По своим каналам Ивон получал информацию из Индокитая о создании там баз для действий японского флота в Южных морях. По-видимому, у французов, в частности у полковника Ивона, [117] оставалась широкая сеть осведомителей как в Китае, так и в Индокитае.

— Сейчас, — говорил он, — японцы выжидают, в каком направлении будут развиваться военные действия в Европе. Они могли бы активнее действовать в Китае, но почувствовали, что здесь возрастает сопротивление, и приостановили свои усилия. Они ждут...

— Чего же они ждут?

— Они уверены, что война против России предрешена... В зависимости от хода военных действий в России определится и направление их удара...

— А если Гитлер, соблюдая договор о ненападении, не выступит против Советского Союза?

— Тогда Японии пригодятся базы в Индокитае... Япония не сможет стоять в стороне... Она выступит против США... Лишь в этом у нее шанс помочь Германии, ибо поражение Германии в Европе и для Японии чревато тяжкими последствиями...

Сообщение было крайне серьезным. Естественно, что я поинтересовался, откуда у него такая уверенность.

— Мои друзья сообщают из Франции, что Гитлер вывел из страны важные боевые части и перебрасывает их в Польшу.

Ивон даже раскрыл мне источники своей информации. Немецкие офицеры вели переписку со своими коллегами в оккупационных войсках, расквартированных во Франции. Некоторые письма попали в руки бывших сотрудников «Сюртэ Насиональ». По письмам, по штемпелям, по отдельным наименованиям французские разведчики установили, что пришли эти письма из Польши.

Перемещение огромных войсковых объединений не может не оставить следов. Кто-то напишет письмо, кто-то чрезмерно болтлив. Многие французские офицеры, перейдя на службу Виши, в душе оставались патриотами. Они ненавидели оккупантов и следили за каждым их шагом. От них Ивон и получал свои сведения.

В те годы различными путями шла миграция населения оккупированной Франции. Кое-что об оккупантах Ивон узнавал от французских эмигрантов.

По некоторым признакам я мог судить о том, что Москва знает об опасности вторжения.

В этой обстановке Чан Кайши предпочитал выжидать, он смотрел, как развернутся европейские события, и не спешил с военными действиями против агрессора. [118] Японцы, наоборот, стали наносить чувствительные удары по китайским войскам и городам, особенно авиацией, по-видимому преследуя цель склонить Чан Кайши к Капитуляции или лишить его способности к наступательным действиям.