События в Южном Аньхое
Цели эти очень скоро обнаружились. Наш консул в Ланьчжоу был прав, с тревогой приглядываясь к перегруппировке чанкайшистских войск вокруг Особого района. Оказалось, что осенью 1940 г. чрезвычайно обострились отношения между Чан Кайши и коммунистами. Как выяснилось в дальнейшем, гоминьдановцы подготавливали нападение на Новую 4-ю армию коммунистов{24}. Приказом Чан Кайши была сформирована и угрожала с юга Особому району специальная группа войск во главе с генералом Ху Цзуннанем, верным и надежным ставленником Чан Кайши. Эта группа обеспечивалась лучшим оружием и снаряжением.
В Москве при изучении обстановки в Китае таких данных не было. Об этом не знали и в аппарате военного атташе, а также наши военные советники, находившиеся в Чунцине.
Для лучшего уяснения обстановки я постарался предварительно встретиться с представителями КПК, которые находились в Чунцине при ставке Чан Кайши. В эту группу входили Чжоу Эньлай, Е Цзяньин и Дун Биу.
Чжоу Эньлай и Е Цзяньин без обиняков заявили мне, что врагом номер один для Чан Кайши были не японцы, а китайская коммунистическая партия и ее вооруженные силы. По их словам, под влиянием КПК находились не только 18-я армейская группа{25} и Новая 4-я армия, но и большинство партизан, действующих в районах, оккупированных японцами. Однако в ответ на мои вопросы о действиях их войск они ограничивались жалобами на Чан Кайши, на тяжелые материальные условия жизни армии и особенно на слабость се вооружения.
В высказываниях Чжоу Эньлая и Е Цзяньииа чувствовались недоверие и обозленность по отношению к Чан [63] Кайши. На мой вопрос, как обстоит дело с единым фронтом против японцев, ни Чжоу Эньлай, ни Е Цзяньин ничего толком ответить не могли. Из беседы с ними я почувствовал, что единый фронт гоминьдана и КПК к тому времени уже дал серьезную трещину.
Чан Кайши, конечно, знал и учитывал силу и влияние компартии Китая. Поэтому он пытался при всяком удобном случае обессилить ее, покончить с ее влиянием в стране. Пользуясь своей властью генералиссимуса и верховного главнокомандующего всеми антияпонскими военными силами Китая, Чан Кайши стремился подставить войска коммунистов под удар японцев или дать им явно невыполнимые задачи, не оказывая при этом никакой помощи. В конечном итоге такие действия были направлены сначала на ослабление, а затем и на ликвидацию вооруженных сил коммунистов. Уяснив это, я счел необходимым как-то повлиять на сложившуюся обстановку, чтобы не допустить дальнейшего обострения взаимоотношений между вооруженными силами гоминьдана и КПК.
В то же время чувствовалось — и дальнейшие события это подтвердили, — что часть руководства КПК в лице Мао Цзэдуна и его ближайших соратников также считали своим врагом номер один не японцев, а гоминьдан и его армию. Между ними шла жестокая, хотя и скрытая борьба, но о ней знали многие.
У меня постепенно складывалось все более крепнувшее в дальнейшем мнение: и Чан Кайши и Мао Цзэдун одинаково считали, что исход начавшейся второй мировой войны должен и будет решаться в борьбе между великими державами, в то время как они, избегая активных действий против агрессора, должны сберечь и накопить силы для будущей схватки друг с другом.
В начале 1941 г. отношения между КПК и гоминьданом обострились настолько, что войска Чан Кайши, применив оружие, напали на части Новой 4-й армии КПК. Часть войск этой армии была разгромлена. Это произошло в первых числах января 1941 г., в первые дни моего пребывания в Китае. Как выяснилось, события развивались следующим образом.
Вскоре по приезде в Китай я получил информацию, что незадолго до этого между Чан Кайши и Чжоу Эньлаем имел место очень серьезный разговор о дислокации Новой 4-й армии. Фактически к этому времени Чан Кайши закончил подготовку своей армии для организации [64] провокаций; против, войск КПК. Чан Кайши в ультимативной форме потребовал от Чжоу Эньлая, чтобы 18-я армейская группа и Новая 4-я армия подчинялись его приказам.
Чан Кайши заявил, что КПК «за последние годы проявила себя нехорошо, перешла в другой район, расширяя свое влияние, увеличивая без разрешения свои войска, организуя партизанские отряды, сосредоточивая свои войска вокруг войск центрального правительства». Для «урегулирования» этих вопросов он в категорической форме предложил перевести войска Новой 4-й армии на северный берег Янцзы. В противном случае Чан Кайши угрожал в ближайшее время выступить против армии КПК и уничтожить ее по частям. «Вы понесете поражение не от рук врага, а от наших войск», — заявил он Чжоу Эньлаю и в заключение добавил, что войска КПК необходимо сосредоточить в указанном им месте, ограничить их численность 80 тыс. солдат, обещая, что тогда военный министр Хэ Инцинь выполнит его приказ о снабжении КПК боеприпасами и деньгами. Тем самым Чан Кайши сделал вид, что он якобы хочет избежать военных столкновений между войсками гоминьдана и КПК, в то время как эти столкновения уже имели место во многих районах, а главный удар по Новой 4-й армии был уже подготовлен.
Заявление Чжоу Эньлая о том, что «части Новой 4-й армии 1 декабря начали подходить к южному берегу Янцзы для переправы на север», ничуть не повлияло на позицию Чан Кайши и его генералов. Остановить занесенный удар никто не хотел и не мог. Возможно, ответ Чжоу Эньлая лишь подлил масла в огонь и ускорил нападение гоминьдановцев на коммунистические войска.
Приказ о разгроме штабной колонны Новой 4-й армии был подписан военным министром Хэ Инцинем, а не самим Чан Кайши. В случае необходимости Чан Кайши мог отвести обвинения в свой адрес, сославшись на самовольные «предупредительные» действия его генералов.
Новая 4-я армия действовала против японцев в треугольнике Шанхай — Нанкин — Ханчжоу. Этот район входил в границы 3-го военного района, которым командовал гоминьдановский генерал Гу Чжутун. Рост регулярных войск КПК и стремление компартии создавать новые Освобожденные районы в Центральном Китае особенно тревожили Чан Кайши и его генералов. [65]
Еще в октябре 1937 г., когда решался вопрос о создании Новой 4-й армии, между гоминъдановцами и представителями компартии шел спор, кому быть ее командующим. КПК настаивала на назначении на этот пост коммуниста, так как армия была создана коммунистами, которые сражались в ее рядах, командовали ее подразделениями. Чан Кайши противился этому всеми силами, подсовывая кандидатуру очередного милитариста. Тогда КПК предложила назначить командующим Е Тина.
Е Тин был активным участником Северного похода Национально-революционной армии в 1926 — 1927 гг., во время которого он командовал сначала полком, а затем 24-й Отдельной дивизией НРА. Его дивизия всегда действовала на самых трудных направлениях. Еще в 1925 г., находясь на учебе в Москве, Е Тин вступил в компартию. В его частях была сильна коммунистическая прослойка. После контрреволюционного переворота Чан Кайши в 1927 г. Е Тин участвовал в подготовке и проведении Наньчанского восстания. Однако у восставших оказалось недостаточно сил, они перешли в Шаньтоу (Сватоу), там были окружены и разбиты. В декабре 1927 г. Е Тин принял участие в гуанчжоуском восстании (Кантонская коммуна){26}, а после его поражения уехал за границу. После начала антияпонской войны в Китае была объявлена амнистия политическим эмигрантам. Е Тин получил возможность вернуться на родину и включиться в борьбу с агрессором{27}.
Компартия Китая подбирала командный состав для Новой 4-й армии из людей, преданных делу революции. Заместителем Е Тина был Сян Ин, член Политбюро ЦК КПК, один из создателей китайской Красной армии{28}. Начальником штаба армии и командиром 3-й бригады стал коммунист Чжан Юньи, окончивший военную школу Вампу. Начальник политотдела армии Ян Гобин свой боевой путь тоже начинал командиром Красной армии. Командир 1-й бригады Цин Ни, выходец из рабочих, был участником Северного похода НРА, в дальнейшем — командиром Красной армии.
Чанкайшистское командование тщательно скрывало от наших военных советников, что уже с весны 1940 г. правительственные войска под командованием чанкайшистского генерала Ли Цзунжэня{29} неоднократно наносили удары по Новой 4-й армии, оттесняя ее из районов, освобожденных от японских захватчиков.
В октябре 1940 г. чунцинский Военный совет высказал неудовольствие, что Новая 4-я армия создает опорные базы в районах Нанкина, Шанхая и Ханчжоу. Совет у казал, что это нарушает равновесие между гоминьданом и компартией и идет вразрез с приказом верховного главнокомандующего Чан Кайши о дислокации войск в Китае. Претензии крайне странные, выглядели они для стороннего наблюдателя полной нелепостью. Речь шла о территории, оккупированной японцами. Новая 4-я армия вытесняла японцев, освобождала страну от оккупантов. И вдруг — дележ территории, не освобожденной от врага.
Объяснить это легко. Чан Кайши опасался, что коммунистические войска утвердятся в Центральном Китае, в его промышленных центрах, и добьются там господствующего положения. Объяснить легко — понять трудно. Ясным становилось одно: рост влияния компартии беспокоил Чан Кайши больше, чем организация сопротивления японским агрессорам.
Для того чтобы выполнить приказ Военного совета, вернее, ультимативное требование Чан Кайши, нужно было время, нужен был искусный военный маневр. И все же согласно договоренности с Военным советом войска Новой 4-й армии начали перемещение на северный берег Янцзы.
В декабре Чан Кайши снова встретился с Чжоу Эньлаем и высказал ему неудовольствие медленной передислокацией коммунистических войск. Разговор происходил в резком тоне. Чан Кайши держал себя как диктатор, как хозяин положения. Он не убеждал, не просил, а требовал, чтобы коммунисты беспрекословно выполняли все его приказы. Чан Кайши заявил, что власть в Китае принадлежит ему, что он ни с кем не собирается ее делить.
Чжоу Эньлай потребовал в ответ гарантий, что Чан Кайши не использует создавшуюся ситуацию с передислокацией коммунистических войск для удара им в спину. Чан Кайши снова заверил представителя компартии, что он не намерен уничтожать КПК и стоит за тесное сотрудничество двух партий. Упреки Чан Кайши сводились к следующему: КПК перешла в район, который не был обусловлен предварительной договоренностью, расширяет влияние, ведет страну к расколу, увеличивает свои войска, занимает угрожающие позиции для войск центрального правительства. Чан Кайши вновь потребовал отвода войск КПК на север от Янцзы. Чжоу Эньлай заверил Чан Кайши, что приказ будет выполнен. Не знал Чжоу Эньлай, [47] не знали и мы, что все было решено заранее. 19 декабря 1940 г. военный министр чунцинского правительства Хэ Инцинь подписал приказ об уничтожении Новой 4-й армии.
Против девятитысячного отряда Новой 4-й армии выступили 12 дивизий командующего 3-м районом генерала Ту Чжутуна. Внезапное нападение облегчило задачу правительственным войскам. Им удалось разгромить штабную колонну, взять в плен командующего Новой 4-й армией генерала Е Тина, многих высших ее командиров. Заместитель Е Тина — Сян Ин, раненный в бою, был схвачен и зверски убит гоминьдановцами. Чан Кайши издал приказ о расформировании Новой 4-й армии.
Безусловно, этот «инцидент» в южном Аньхое, как его именовали в Чунцине, а точнее, предательский удар имел своей целью сломить революционный дух Новой 4-й армии и в целом нанести удар по позициям компартии.
Возникший конфликт между КПК и гоминьданом сводил на нет совместную борьбу против общего врага — японских агрессоров. Было очевидно, что войска Чан Кайши, имея превосходство в силах над распыленными войсками Новой 4-й армии, воспользовавшись удобным случаем, напали и разгромили штабную колонну генерала Е Тина. Но эта очевидность требовала подкрепления фактами или документами. У наших военных советников в первое время ни того, ни другого не было. Китайские генералы их попросту обманывали. Требовался максимум осторожности и тщательного изучения, чтобы не ошибиться в своих действиях.
22 января 1941 г. КПК предъявила правительству «Двенадцать требований»{30}. Однако вплоть до выступления Чан Кайши на сессии Национально-политического совета Китая (НПС){31} 6 марта компартия не получила на них ответа.
Обострившиеся отношения между КПК и гоминьданом нашли свое выражение во взаимном политическом наступлении, причем обе стороны воздерживались от крупных военных столкновений.
Со стороны гоминьдана это выразилось в репрессиях против КПК и ее организаций: закрытии представительств 18-й АГ в провинции Гуанси и преследовании там левых организаций; закрытии левого издательства «Синь шэн» («Новая жизнь»); арестах молодежи в 6-м военном районе; провокационной травле газеты «Синьхуа жибао» в [68] Чунцине; разгроме и закрытии транспортной конторы 18-й АГ в Сиани; арестах и преследовании левых деятелей в Чунцине, Сиани, Чэнду и других городах; усилении полицейского наблюдения за членами компартий и левых организаций.
КПК ответила выпуском листовок, в которых разъяснялся смысл происходящих событий и обнародовались факты реакционной деятельности гоминьдана. В пригороде Чунцина были организованы также митинги протеста против преследования газеты «Синхуа жибао» и левых организаций.
Однако широкого массового движения протеста организовано не было. Дело в том, что КПК заблаговременно эвакуировала из Чунцина представителей левых организаций, поэтому в тот момент, когда нужно было выступать и выражать протест против реакционных действий гоминьдана, делать это практически было некому.
Одновременно начались переговоры гоминьдана и КПК. Со стороны гоминьдана первое время в них принимал участие начальник политического управления генерал Чжан Чжичжун. Затем он от этого дела устранился, и фактически все переговоры Чжоу Эньлай вел с Чжан Цюнем, второстепенной фигурой, да еще с заметным полицейским запашком. Это позволило Чан Кайши заявить на сессии НПС, что ни он, ни правительство ничего о требованиях КПК не знали.
Январским ударом правительственные войска не уничтожили Новую 4-ю армию, а лишь нанесли ей тяжелые потери. Но не меньше потерял в результате «инцидента» с Новой 4-й армией и Чан Кайши. Его войска понесли немалый урон. Прогрессивная общественность страны увидела, что в результате провокационных действий Чая Кайши и его генералов Китай вновь оказался накануне серьезного политического кризиса, грозящего вылиться в гражданскую войну. Влиятельные члены гоминьдана Сун Цинлин{32}, Хэ Сяннин и многие другие выступили с публичным протестом против действий Чан Кайши. Либеральные круги интеллигенции и предпринимателей создали Лигу демократических партий и организаций Китая, В программе Лиги политика гоминьдана подверглась резкой критике.
Настал час сказать свое слово и нам. Однако сделать это необходимо было с достаточной осторожностью, чтобы [69] наше выступление не расценивалось как вмешательство во внутренние дела союзного государства.
Военным советником я еще не был, а всякое слово военного атташе — это высказанная позиция правительства. Без санкции посла А. С. Панюшкина делать этого я не мог.
Мы долго раздумывали с Панюшкиным, каким образом нам действовать, чтобы предотвратить разрастающийся конфликт и перенацелить Чан Кайши на борьбу против японского агрессора.
Положение было не из легких. Мы имели договорные обязательства перед правительством Чан Кайши, наши душевные симпатии были с китайскими коммунистами. Но если бы мы открыто высказали эти симпатии, мы могли бы оттолкнуть Чан Кайши. Я не сомневаюсь в том, что Чан Кайши, конечно, знал, что наши симпатии на стороне коммунистов, но, поскольку это не имело внешних проявлений, он мирился с этим, будучи заинтересован в советской военной помощи. Вместе с тем, если бы мы открыто объявили о поддержке китайских коммунистов, Чан Кайши под давлением своих западных покровителей и соратников по гоминьдану вновь мог пойти на осложнение отношений с нами, что было на руку японским агрессорам. Оставалась лишь одна возможность — дать понять Чан Кайши, что его агрессивные действия против коммунистов, поворот его войск на борьбу с народом, а не против агрессора могут повлиять на поставку военной помощи со стороны Советского Союза.
Необходимо было повременить с демаршем перед Чан Кайши и воздействовать на него через его ближайших помощников.
Первый протокольный визит мне полагалось нанести военному министру Хэ Инциню — он же начальник генерального штаба вооруженных сил Китая и автор приказа об уничтожении Новой 4-й армии. Среди милитаристов, окружавших Чаи Кайши, Хэ заметно выделялся знанием военного дела, незаурядными способностями и хитростью. Его политическая позиция — крайне правая: ярый антикоммунист, противник каких-либо революционных преобразований в Китае, сторонник военной диктатуры в интересах феодальной и крупной предпринимательской верхушки. Но вместе с тем он хотел бы и дальше получать военную помощь от Советского Союза. Надеялся перехитрить советских дипломатов и нащупать вместе с тем возможность [70] соглашения с японскими агрессорами. Он считал, что захват китайской территории японскими войсками не будет вечным, что Япония вступит в конфликт с великими державами и вынуждена будет уйти из Китая или, вступив в большую войну, пойти на соглашение с китайской военной верхушкой.
Мы встретились будто старые друзья. Хитрая улыбка блуждала на губах китайского генерала, я тоже приучил себя держаться дружественно, улыбчиво, как человек, который все, что ему говорят, принимает на веру и лишь по наивности задает неожиданные вопросы, вроде бы и некстати, по случайности.
Хэ Инцинь начал с изъявлений благодарности Советскому правительству, советскому народу, лично маршалу С. К. Тимошенко за помощь вооружением, за присылку военных советников, за их работу. Он нахваливал военных советников, превознося их знания, таланты, их помощь в военных операциях, не упомянув, однако, что ни одной операции, разработанной нашими военными советниками, китайское командование не довело до конца, а некоторые планы, не отвергая, положило под сукно.
Я терпеливо ждал, когда иссякнет каскад его благодарностей, а затем спросил, не было ли использовано наше вооружение при конфликте с Новой 4-й армией.
Хэ Инцинь незамедлительно начал меня убеждать, что ни один из видов вооружений, присланных из Советского Союза, не был употреблен в боях с Новой 4-й армией. Вот этого подтверждения от должностного лица, что бои имели место, я и ждал. Сложнее было бы вести беседу, если бы генерал все отрицал или прикинулся неосведомленным. Этим признанием он дал повод продолжить беседу на важнейшую для меня тему.
Я сейчас же задал второй вопрос: как мне доложить об этих боях в Москву?
Ответ был явно заготовлен заранее. Для этого Чан Кайши и вел беседу с Чжоу Эньлаем, для этого с октября месяца чунцинский Военный совет выступал с предупреждениями в адрес командования Новой 4-й армии. Меня внутренне возмутила наглость, с которой генерал выложил подготовленную версию. Он заявил довольно бодро, все с той же сладенькой улыбочкой, что Новая 4-я армия и ее командующий не выполнили приказа Чан Кайши и верховный главнокомандующий решил их за это наказать. Этим ответом Хэ Инцинь подтвердил, что указание о разгроме [71] штабной колонны Новой 4-й армии шло от Чаи Катали.
Право, мне трудно сказать, на что рассчитывал генерал, давая такое толкование «инциденту». Если он хотел спрятаться за спину Чан Кайши, то этим лишь оказывал медвежью услугу последнему.
— Предположим, что это так! — ответил я ему. — Предположим, что командование Новой 4-й армии замедлило с выполнением приказа, не могло его выполнить по тем или иным причинам военного порядка. Что в таких случаях предпринимает верховное командование? Оно смещает командующего, отдает его под суд или подвергает дисциплинарному взысканию. Но не открывать же военные действия против своих войск, против рядовых офицеров, против солдат, которые никак не повинны в ошибках своего командования. Идет война с агрессором, в этой войне, чтобы победить, народ должен быть един. Зачем же воевать против своих, зачем убивать своих солдат и офицеров?
На этот вопрос Хэ Инцинь не смог дать вразумительного ответа. Он начал меня уверять, что правительство не желает возобновления гражданской войны, что это преходящие трудности, рассыпался опять в излияниях дружбы к Советскому Союзу...
На следующий день я нанес визит заместителю начальника генерального штаба генералу Бай Чунси{33}. Влияние этого генерала отнюдь не исчерпывалось его официальной должностью. Он был главой гуансийской милитаристской клики, присоединившейся к Чан Кайши, и, конечно, стоял в первых рядах китайских антикоммунистов. Визит был протокольным. Он не обязывал ни меня, ни Бай Чунси к каким-либо официальным заявлениям. Беседа опять началась с изъявления благодарности за помощь вооружением, но не в столь слащавой форме, как у Хэ Инциня. Бай Чунси был человеком более суровым, более грубым и прямым. Он первый начал говорить об инциденте с Новой 4-й армией. Вслед за этим генерал разложил передо мной топографические карты, которые должны были послужить «документальным» подтверждением ее виновности. Признак знаменательный. Мои вопросы Хэ Инциню возымели действие. И вот уже передо мной спешат оправдаться. Стало быть, забеспокоились, стало быть, нуждаются в советской [72] военной помощи и ищут возможности выйти из тупика, куда сами и зашли.
Но это обстоятельство нисколько не снимало требования быть осторожным. Я не стал рассматривать карты и заявил, что в Китае я человек новый, что еще не вжился в обстановку, не изучил расстановки сил на фронте и не могу иметь суждения о правомерности тех или иных приказов верховного главнокомандующего Чан Кайши, однако в моем сознании никак не укладывается свершившееся. Всякое вооруженное столкновение правительства с народом перед лицом агрессора выглядит крайне удивительно. Я заявил, что мне придется подробно информировать наркома обороны маршала С. К. Тимошенко о заранее спланированном нападении правительственных войск на Новую 4-ю армию, которая неплохо сражалась с японскими войсками.
При встречах и беседах с другими военными работниками чунцинского правительства, не столь высокого ранга, я повторял одно и то же: гражданская междоусобица только повредит борьбе с агрессором, делая намек, что это может привести к прекращению помощи со стороны Советского Союза, потому что советскому народу и Красной Армии будет непонятно, почему китайские войска, вместо того чтобы бить общего врага — японских захватчиков, начали военные действия между собой. Я замечал, что все мои высказывания в ходе этих встреч и бесед тут же доводятся до сведения высшего генералитета и, по всей вероятности, докладываются Чан Кайши. С гражданскими руководителями чунцинского правительства я был более осторожен. Вопроса о нападении на Новую 4-ю армию я не поднимал, но проводил в беседах мысль, что агрессора может остановить только единство народа плюс помощь дружественных держав. Параллельно моим демаршам в военных инстанциях большую работу с гражданскими министрами провел А. С. Панюшкин, Нас поспешил принять председатель Законодательного юаня Сунь Фо, сын Сунь Ятсена, который стал нас уверять, что 1941 год начинается для Китая очень благоприятно. Благодаря помощи вооружением из Советского Союза удалось стабилизировать фронт, укрепить армию и нацелить ее на новые наступательные операции. Сунь Фо заверял нас, что Китай будет бороться с агрессором до победного конца. По нашим протокольным визитам и беседам Чан [73] Кайши имел возможность убедиться, что его враждебные действия против коммунистических войск не остались не замеченными советской стороной. В то же время нарастал протест против этих действий и в Китае. В офицерской среде, как я понял, действия Чан Кайши тоже не находили поддержки. После предпринятых демаршей оставалось только выяснить вопрос, пойдет ли Чан Кайши на дальнейшее обострение конфликта с КПК. Это был важный вопрос, от которого во многом зависел ответ на другой: решится ли Чан Кайши на сговор с японскими захватчиками или продолжит сопротивление агрессору?
Приближалось открытие сессии НПС, Семь его членов от компартии во главе с Мао Цзэдуном прислали в секретариат заявление, в котором сообщили, что КПК не получила ответа от правительства на свои требования от 22 января и поэтому отказывается от участия в сессии.
Правящие круги занервничали: отсутствие представителей КПК на сессии вскрыло бы наличие серьезных внутренних разногласий, а это гоминьдан хотел бы скрыть. В связи с этим Чжан Цюнь, а затем секретарь НПС Ван Шицзе долго уговаривали Чжоу Эньлая взять обратно заявление компартии.
КПК отказалась это сделать и настаивала на выполнении своих требований. Чан Кайши решил открыть сессию НПС без участия коммунистов. К этому времени уже были проведены солидные военные приготовления в непосредственной близости от границ Особого района и в центральных провинциях.
Открывая сессию НПС без коммунистов, гоминьдановцы хотели выяснить, какое впечатление это произведет внутри страны и за границей. Первые четыре дня работы сессии были посвящены заслушиванию докладов различных министерств. Вопрос о требованиях КПК не обсуждался.
Утром 2 марта, в день открытия сессии, компартия вручила секретариату НПС новые «Двенадцать требований». Они сводились к следующему:
1) немедленное прекращение военного наступления против КПК по всей стране;2) повсеместное прекращение политического давления на левые организации, признание законной платформы КПК и других партий и фракций, освобождение [74] лиц, арестованных в Чунцине, Сиани, Гуйяне и других городах. Открытие всех опечатанных книжных магазинов и аннулирование приказа, запрещающего посылку книг и газет в районы вооруженного сопротивления;
3) немедленное прекращение всякого давления на газету «Синьхуа жибао»;
4) признание законным существование Особого района;
5) признание демократической власти в оккупированных японцами районах;
6) сохранение существующего положения в Северном и Центральном Китае и на территориях Северо-Запада;
7) кроме 18-й АГ создание еще одной АГ и доведение общей численности войск КПК до шести армий;
8) освобождение Е Тина и восстановление его в должности;
9) освобождение захваченных в плен командиров Новой 4-й армии и выдача пенсий семьям погибших;
10) возвращение людей и оружия, захваченных во время конфликта на юге Аньхоя;
11) создание специального комитета из представителей различных партий и фракций; каждая партия посылает одного представителя; представитель гоминьдана становится председателем, а представитель компартии — вице-председателем;
12) включение представителя компартии в состав президиума НПС.
После принятия правительством этих требований КПК выражала согласие участвовать в работе сессии.
Однако до 6 марта компартия не получила ответа на свои требования. Гоминьдановцы почувствовали себя несколько увереннее: отказ КПК от участия в сессии НПС не вызвал широкого недовольства в чунцинских кругах и за границей.
6 марта на сессии Национально-политического совета с ответом на требования КПК выступил Чан Кайши. В решительных выражениях он охарактеризовал отказ КПК от участия в работе сессии НПС как враждебный акт со стороны коммунистов. Основные требования КПК (о создании новой АГ, признании Особых районов на оккупированной территории, освобождении задержанных бойцов и командиров Новой 4-й армии, возвращении оружия и т. д.) он признал неприемлемыми, заявив, что принятие их равносильно признанию марионеточных [75] организаций предателя Ван Цзинвэя. Чан Кайши обвинил 18-ю АГ в незаконных действиях, в том» что она не ведет борьбу с японцами. Он прозрачно намекнул, что для пресечения деятельности 18-й АГ правительство вынуждено было в течение последних лет концентрировать крупные силы.
Чан Кайши отверг также заявление коммунистов о том, что центральное правительство организует «карательные экспедиции» против войск КПК. Он призвал руководителей КПК и 18-й АГ «одуматься» и сотрудничать с правительством в его борьбе с японцами на основе декларации ЦК КПК 1937 г.{34}. Одновременно он указал, что правительство будет добиваться выполнения своих приказов всеми имеющимися в его распоряжении средствами. Заслушав выступление Чан Кайши, сессия НПС приняла резолюцию, в которой высказала готовность обсудить все вопросы, поднятые компартией, за исключением вопросов военного порядка. В заключение сессия призвала коммунистов принять участие в ее работе.
В ответ коммунисты — члены НПС направили на имя сессии письмо, в котором перечислялись факты репрессий против КПК. В нем подчеркивалось, что КПК по-прежнему стоит за объединение, но до тех пор, пока взаимоотношения не будут урегулированы на основе ее условий, коммунисты не смогут принимать участие в работах сессии НПС.
Таким образом, КПК продолжала настаивать на принятии своих требований. Сессия НПС закончилась, так и не разрешив этого важного вопроса.
В условиях усиливающейся реакции в стране уступка со стороны компартии могла бы поощрить реакционеров. Однако в тот момент КПК не удалось организовать ни в Чунцине, ни в стране в целом открытого массового движения протеста, которое показало бы Чан Кайши недовольство широких слоев политикой гоминьдана.
К марту 1941 г. против КПК фактически действовали две крупные оперативные группы: одна — на северо-западе (ядро ее составляла 34-я АГ Ху Цзуннаня, всего 16 пехотных и 3 кавалерийские дивизии) и другая — в районе провинций Аньхой и Цзянсу (в составе 21-й АГ Ли Пинсяна, 31-й АГ Тан Эньбо, всего 15 пехотных и 2 кавалерийские дивизии).
Концентрация крупных армейских подразделений на [76] подступах к Особому району и к районам, занятым КПК в центральных провинциях, события в южном Аньхое, разгром левых организаций — все это толкало верхушку гоминьдана к дальнейшему обострению конфликта с КПК, подогревало желание одним ударом покончить с силой и влиянием компартии.
Обстановка складывалась серьезная. События в южном Аньхое по крайней мере показали реальную готовность гоминьдановского правительства начать операции по разгрому отдельных отрядов коммунистических войск.
Однако в условиях войны с Японией Чан Кайши не мог пойти на открытый разрыв единого фронта и на гражданскую войну против КПК. Во-первых, это означало бы для гоминьдановского правительства резкое ухудшение отношений с СССР. Во-вторых, этому не способствовала общая социально-политическая обстановка в стране. Экономические трудности, порожденные войной и углубленные неспособностью правительства их преодолеть, тяжелым бременем лежали на плечах народных масс. Отсюда — недовольство режимом различных слоев населения. Оно усиливалось из-за произвола, лихоимства, казнокрадства местных органов власти. Наконец, полицейский произвол и политические репрессии отталкивали от правительства передовую часть китайской интеллигенции.
В создавшейся обстановке Чан Кайши боялся развязать гражданскую войну, так как это могло привести не только к ухудшению международных позиций Китая, но и к большим внутренним взрывам.
Думаю, что эти дни были решающими в определении политики чунцинского правительства. Вскоре мы почувствовали, что Чан Кайши временно не пошел на дальнейшее обострение борьбы с коммунистами.