В дни штурма Берлина
1
Выход наших войск 21 апреля на окружную берлинскую автостраду в районах Бернау, Петерсхаген, Рюдерсдорф, Эркнер, Вустерхаузен создали благоприятные условия для полного окружения фашистской столицы. С этой целью приказом командующего фронтом 8-я гвардейская армия была повернута на юго-восточную и южную окраину Берлина для окружения и штурма его с юга.
Делать крутой поворот такого войскового объединения, как армия, в условиях пригорода нелегко. Сложность заключалась в том, что многие части армии уже вклинились в городские кварталы и вели уличные боя. Круто повернуть значит отпустить прижатого противника. Отпусти и он, поднявшись, ударит в спину. [620]
Чтобы этого не случилось и в то же время был выполнен приказ командующего фронтом, мы постарались сделать поворот пологим и незаметным для противника. Моим приказом 4-му гвардейскому стрелковому корпусу предписывалось продолжать наступление и штурм Берлина в общем направлении Петерсхаген, Ненсдорф, Зюденд; 29-му гвардейскому стрелковому корпусу в направлении Кепеник, Букков; 28-му гвардейскому стрелковому корпусу в направлении Мюгтельхейм, Альт-Глинике, Рудов.
Если посмотреть на карту, то станет ясно, что части 8-й гвардейской армии, огибая Берлин с юго-востока и юга, двигались вперед и теснили противника на север так, чтобы он не смог ударить нам во фланг или сделать попытку соединиться со своей группировкой, окруженной в лесах юго-восточнее столицы.
Проводя перегруппировку и продолжая безостановочное наступление, войска армии готовились к форсированию рек Шпрее и Даме. Поэтому командиры дивизий подтягивали за собой и переправочные средства.
К исходу 22 апреля войска армии, прокладывая себе путь через восточные окраины Берлина, овладели пригородами Дальвиц, Шенейхе, Фихтенау, Рансдорф, Фридрихсхаген, Венденшлос. В этот день особенно сильное сопротивление встретили части 4-го гвардейского стрелкового корпуса в районах Каульсдорфа и Карлсхорста. Фактически на этом направлении наступление приостановилось, а на левом фланге и в центре, в особенности на участке 28-го гвардейского стрелкового корпуса, войска продвинулись за одни сутки на 12–15 километров. Для наступления в городе такой темп можно считать высоким.
Перед танкистами 1-й гвардейской танковой армии стояла нелегкая задача. В уличных боях, когда площади и улицы пусты, когда противник организует свою оборону в зданиях, на чердаках и в подвалах, танкисты не видят противника, не могут проникнуть в здания, на чердаки и в подвалы. В то же время танки являются хорошей мишенью для бронебойщиков, вооруженных бутылками с горючей смесью и особенно реактивными гранатометами типа фаустпатрон. Это не значит, что танки и танкисты не нужны и не пригодны для городского боя. Я далек от подобной мысли. Они нужны, но не как самостоятельная сила, а для совместных действий с подразделениями других родов войск в штурмовых группах.
Только во взаимодействии со стрелковыми подразделениями, [621] с артиллеристами, саперами и химиками танковые экипажи будут видеть, где их подстерегает опасность. Им подскажут об этом бойцы штурмовой группы. Подскажут и укажут, в каком здании, на каком этаже, чердаке и в подвале засел противник, которого совместными усилиями надо уничтожить. И в этом тесном взаимодействии танки чаще всего должны использоваться как артиллерия на гусеницах, а танкисты как артиллеристы под броневой защитой.
Не прерывая наступления в пригородах Берлина, мы на ходу перестраивали свои боевые порядки по принципу штурмовых групп и отрядов. В ночь на 23 апреля никто в армии не отдыхал: слишком много было неотложных дел. Предстоял выход к Шпрее, затем к Даме. По расчету штаба армии форсирование Шпрее было намечено начать утром 23 апреля, одновременно с мощной артподготовкой, которая будет длиться 30 минут. Дивизии должны выйти к реке и на приданных автомашинах-амфибиях (их у нас было 87) перебросить через реку свои передовые отряды и захватить переправы.
План форсирования был разработан детально. Казалось, мы все учли. Но на войне часто бывает, что планы выполняются не так, как намечалось. Ход событий все время вносит поправки. Так случилось и в ночь на 23 апреля. Пока размножался и рассылался приказ, части 28-го и 29-го гвардейских стрелковых корпусов вышли на берег Шпрее. Здесь бойцы нашли множество спортивных весельных и моторных лодок, а также несколько большегрузных барж. Командиры подразделений, не ожидая приказов и указаний, посадили своих людей на эти лодки и под покровом ночи форсировали Шпрее, а затем и Даме. Раньше всех переправились части 88-й гвардейской стрелковой дивизии под командованием генерал-майора Б. Н. Панкова. К рассвету они заняли пригород Фалькенбург.
Этому успеху мы обязаны инициативе командира 2-го стрелкового батальона 269-го полка 88-й гвардейской стрелковой дивизии гвардии капитана Афанасия Ивановича Семакина. Кадровый офицер, участник многих боев, он и здесь, на подступах к Берлину, проявил лучшие командирские качества: смелость, волю, творчество в решении боевых задач. Батальон продвигался вперед от окружной берлинской автострады через лесной массив. На пути встретился промежуточный рубеж обороны противника. В батальоне не было орудий и минометов. Ждать, когда подтянут орудия и другие средства усиления, Семакин не стал: противник мог [622] отойти или навязать бой в наиболее выгодной для него обстановке. Надо было сразу, с ходу, внезапной атакой сбить его. Капитан Семакин так и поступил. Дружная атака развернутых рот, ринувшихся на противника из густого леса с разных сторон, так ошеломила его, что он не смог оказать организованного сопротивления. В короткой схватке батальон захватил в плен более 100 вражеских солдат, уничтожил 3 бронетранспортера.
Как после выяснилось, это был заслон на пути к одной из переправ через Шпрее. Продвинувшись вперед еще на несколько сот метров, батальон вышел на берег реки. Очистив его от немногочисленных вражеских групп, советские бойцы вслед за своим командиром кто вплавь, кто на подручных средствах преодолели реку. И вот перед глазами немцев, находившихся на той стороне Шпрее, появились русские босиком, многие в одном белье, но бодрые и стремительные.
Они появились как привидения! Пришлось отступать!.. рассказывал после пленный командир звена из батальона фольксштурма.
Этого и добивался капитан Семакин. Не давая противнику опомниться, он с несколькими автоматчиками ринулся в преследование. К вечеру, уже в сумерках, его батальон подошел к новому водному рубежу. Это была Даме. Ночью Семакин со своими бойцами форсировал ее. А вслед за этими смельчаками шли остальные батальоны и полки дивизии, закрепляя и развивая успех.
Правее, в районе Кепеника, действовали части 39-й гвардейской стрелковой дивизии. Полк подполковника Гриценко, выйдя к Шпрее, встретил сильное огневое сопротивление слева: противник преграждал путь к сохранившемуся автомобильному мосту. Гриценко решил захватить мост. Чтобы не привлекать к себе внимание врага, подполковник оттянул батальон в сторону и организовал демонстративную перестрелку в районе Кепеника. Находчивые воины создали впечатление, что там идет главный бой. И в самом деле, в Кепенике шли уличные бои. Но там действовала мелкими группами лишь одна рота. Убедившись, что охрана моста успокоилась, Гриценко вызвал командира 5-й стрелковой роты старшего лейтенанта Николая Балакина и приказал с наступлением темноты переправиться на подручных средствах через реку, скрытно пробраться в тыл охране моста и атаковать ее.
Рота Балакина, действуя мелкими группами, совершила [623] ночную вылазку в тыл противника, уничтожила гитлеровцев, оборонявших мост. Воспользовавшись этим, Гриценко поднял основные силы полка. Мост в полной сохранности попал в наши руки. Мины и фугасы, заложенные под опоры его ферм, были сняты, и вся дивизия с артиллерией и танками перешла через реку, оставив небольшие силы, для окончательного уничтожения осажденного гарнизона противника в Кепенике.
В эту же ночь части 29-го гвардейского стрелкового корпуса, сняв охрану железнодорожного моста в районе Адлерсхофа, также переправились через Шпрее. Им удалось захватить большой плацдарм на западном берегу и занять еще один шоссейный мост через Даме.
Не могу не отметить мужество и отвагу командира 82-й дивизии генерал-майора Михаила Ильича Дука. Пре форсировании Шпрее он с передовыми подразделениями подошел к берегу. Когда разведчики, которым предстояло преодолеть водный рубеж вплавь, немного оробели, Дука сбросил с себя китель, разулся и первым бросился в реку. Холодная весенняя вода не остановила его. Подплыв к противоположному берегу, он отцепил там две лодки и перегнал их на наш берег. Разведчики поспешили за командиром. Вскоре вся дивизия форсировала реку.
Так по инициативе командиров подразделений, частей и соединений 28-го и 29-го гвардейских стрелковых корпусов задача была выполнена раньше, чем планировалось штабом армии, почти без потерь, с малыми затратами сил и средств.
Для переправы танков, артиллерии, обозов навели дополнительные понтонные мосты, и 23 апреля вся масса войск двух корпусов стремительно двинулась к Берлину. К концу дня соединения армии овладели пригородами Берлина и вели бои западнее реки Даме. Сопротивление противника на этом участке было сломлено.
В городском бою противник часто появляется там, где его не ожидаешь. В тылу наших войск он оставлял специальные группы диверсантов, которые, притаившись в подвалах, пропускали мимо себя передовые наступающие части и даже резервы, а затем нападали на наших воинов. Это делалось для того, чтобы посеять панику в тылу и тем самым сковать или затормозить действия передовых частей. Для борьбы с такими группами создавались команды охраны тылов.
24 апреля войска армии продолжали наступление на всем фронте, отбрасывая противника к центру города. [624]
В этот день в районе аэропорта Шеневейде соединились войска 8-й гвардейской армии с войсками 1-го Украинского фронта. Тем самым берлинская группировка противника была рассечена на две части: берлинскую и франкфуртско-губенскую. Это дезорганизовало управление гитлеровскими войсками. На правом фланге части 4-го гвардейского стрелкового корпуса, форсировав Шпрее, заняли Шеневейде, Дам-Форштадт, Нидер. На левом фланге части 28-го гвардейского стрелкового корпуса вышли к каналу Тельтов, овладев городскими районами Бриц, Буков, Рудов. Части 29-го гвардейского стрелкового корпуса очистили от противника районы Иоганнисталь, аэропорт Адлерсхоф. У канала Тельтов наши соединения также встретились с войсками 1-го Украинского фронта. Сильная губенская группировка противника в составе 9-й полевой и 4-й танковой армий всего 30 дивизий, действовавших юго-восточнее Берлина, оказалась в кольце наших войск. В связи с этим 8-я гвардейская армия, в полосе наступления которой действовали переправившиеся соединения 1-й гвардейской танковой армии, приказом фронта была повернута на северо-запад на центральную часть Берлина.
Соединением войск двух фронтов и окружением Берлина завершался важный этап Берлинской операции. Регулярные войска фашистской Германии были разбиты, сплошной фронт противника прорван на многих участках, его крупные силы были окружены и добивались по частям.
Резиденцию германского генерального штаба, находившуюся в районе Цоссен, захватили части 1-го Украинского фронта, окончательно нарушив управление вражескими войсками.
Советские войска наступали к Эльбе, навстречу западным союзникам. Дни третьего рейха были сочтены. Это чувствовали все от рядового до генерала. 25 апреля на Эльбе, в районе Торгау, части 58-й гвардейской стрелковой дивизии 1-го Украинского фронта встретились с патрулями 69-й пехотной дивизии 1-й американской армии. Воины двух союзных государств, объединившихся в борьбе против общего врага, солдаты и офицеры США и СССР, пожали друг другу руки.
Осталось сделать еще один шаг взять Берлин и на этом закончить войну. И этот шаг предстояло сделать советским войскам. Шаг трудный и ответственный. Ведь в Берлине скопилась вся нацистская нечисть, здесь еще продолжал жить и действовать главарь фашистской империи [625] Гитлер со своей ставкой. Предстояло заставить врага силой оружия принять условия безоговорочной капитуляции. Безоговорочная капитуляция так записано в Ялтинской декларации великих держав антигитлеровской коалиции. Достигнуть этого можно было только решительным и мощным штурмом Берлина. Эта честь выпала на долю 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов.
И опять в который уже раз! вставал все тот же вопрос передо мной и моими товарищами. На что рассчитывают правители Германии? Теперь ожидать было нечего, теперь уже и никакое секретное сверхоружие не могло спасти от поражения остатки немецкой армии, остатки армии недавно еще жестокого и могущественного третьего рейха.
Основные группировки врага рассечены, развеяны, сопротивление идет по последним рубежам обороны: по крепостям, в дотах, в подземных убежищах, в подвалах зданий, в городских кварталах. До сведения немецкого правительства доведено по всем доступным для того времени каналам, что выход из войны один: безоговорочная капитуляция!
Еще можно спасти жизни сотням, тысячам, десяткам тысяч немецких юношей, немецких солдат, кого судьба пока пощадила в эту длинную и безысходную для них войну. На одной чаше весов жизнь сотен тысяч немцев, угроза разрушения новых городов, на другой жизнь нескольких авантюристов.
Жизнь свою Гитлер, Геббельс, Геринг, Гиммлер, Борман ставили и ценили превыше всего... Началась агония фашистского режима, агония его вождей, она окончательно раскрыла перед всем миром их жестокость и трусость, их эгоизм и подлость...
Я солдат. За моей спиной длинная череда прожитых лет. Повечерел мой век. В моей военной жизни, которая началась на фронтах гражданской войны, довелось многое повидать и немало испытать. Как с чисто военной, профессиональной точки зрения я теперь, на закате своей жизни, могу оценить все, что происходило весной сорок пятого года под Берлином. Ни малейшей возможности вести какое-либо сопротивление с надеждой на успех противник не имел.
Передо мной дневник ОКБ, который велся по указанию генерал-полковника Йодля с 1938 года. Особенно интересны для нас описания последних дней существования фашистской Германии.
22 апреля 1945 года около 15 часов в имперской канцелярии в последний раз проводится большое оперативное совещание. [626]
На этом совещании, которое вел Гитлер, он в первый раз высказался о том, что война проиграна.
Советские войска к этому времени вышли с севера, востока и юга к берлинскому кольцу автострады. Гитлер решил остаться в Берлине и принял предложение начальника штаба оперативного руководства Йодля снять с Западного фронта все войска и бросить их в бой за Берлин.
Во исполнение этого решения Йодль особой директивой 24 апреля предписывает командующим группами армий бросить все имеющиеся в их распоряжении силы против смертельного врага большевизма. При этом он указывает, чтобы они не обращали внимания на то, что англо-американские войска могут овладеть значительной территорией на западе.
В то же время, как упоминается в дневнике, Гитлер, очевидно, пришел в себя после потрясений на совещании 22 апреля и в 19 часов 15 минут дал телеграмму гросс-адмиралу Деницу, в которой назвал сражение за Берлин «битвой за судьбу Германии».
Он приказывает гросс-адмиралу Девицу отказаться от выполнения всех задач, стоящих перед военно-морским флотом, и заняться переброской войск к Берлину по воздуху, водным путем и по суше.
В связи с этим все остальные задачи и другие фронты, по его мнению, имеют второстепенное значение.
В этом дневнике упоминается, что 22 апреля Гитлер высказывал свое решение покончить жизнь самоубийством.
Но сказать это еще не значит сделать. Какие-то смутные, невыраженные надежды, как призрак, роились в воспаленном мозгу диктатора. Куда все ушло? Куда все исчезло? Где эти толпы коленопреклоненные, неистово аплодировавшие, выкрикивавшие через каждые для слова его имя? Он клялся бросить к их ногам весь мир. Они клялись умереть за него... Неужели не найдется сегодня миллиона немецких юношей, чтобы сжечь себя на костре во имя спасения жизни фюрера? И Гитлер безжалостно бросал в бой безусых юнцов, гимназистов, обрекая их на смерть под артиллерийским огнем, под гусеницами танков.
Гитлер сидел в бункере, но он не мог не знать, что происходит в Берлине. Он не мог не знать, что паника и растерянность последних дней смешали все пути и дороги в Германии, что миллионы жителей Берлина не смогли эвакуироваться из города. Но диктатор не принимал, не ценил ничего, кроме собственной жизни... [627]
А где же войска, где остатки легионов третьего рейха?
9-я армия Буссе была отрезана от столицы, ее уничтожали и пленяли по частям.
Генерал-фельдмаршал Кейтель и генерал-полковник Йодль начинали вместе с фюрером военное преступление. Они послушно искали истекающие войска, пытаясь найти их по рации, с помощью посыльных. Они, как няньки у постели невменяемого, спешили его утешить рассылкой радиограмм. А может быть, этим они утешали и самих себя? Что же им оставалось делать?
Был отдан приказ армиям третьего рейха деблокировать Берлин... Этот приказ неустанно повторяли еще оставшиеся в руках нацистов радиостанции, он несся по телефонным проводам.
Армия Венка двигалась с запада на Берлин. Ее встретили в предместьях Берлина наши войска, наступавшие на Эльбу, и рассеяли.
28 апреля в руках Гитлера остался маленький клочок земли Тиргартен и правительственные здания. Фашистский режим при последнем издыхании...
Начальник штаба сухопутных войск Германии генерал-полковник Кребс передал генерал-фельдмаршалу Кейтелю приказ фюрера:
«Фюрер требует, чтобы ему как можно скорее оказали помощь. У нас в распоряжении самое большее 48 часов времени. Если к этому моменту помощь не будет оказана, то будет поздно. Фюрер просит еще раз сказать вам об этом».
Кейтель пытался успокоить... Себя или фюрера? Это уже сейчас безразлично. Они все погрузились в мираж желаемого... Они все еще играли в оловянных солдатиков.
Кейтель писал ответ:
«Венк и Буссе наступают, можно достичь успеха в результате удара на север...»
Им виделись еще удары, и руки чертили на картах разноцветные стрелы аккуратно и красиво...
В 5 часов утра из штаба 9-й армии генерала Буссе поступило донесение:
«Прорваться не удалось. Передовые танковые подразделения вопреки категорическому приказу, очевидно, прорвались на запад либо уничтожены. Остальные силы ударной группы понесли чувствительные потери и остановлены...»
Все в этом мрачном донесении преувеличено. Картина была более ясной. Наши войска в это время по частям методично [628] уничтожали тех, кто не сдавался в плен из армии Буссе, и брали в плен его солдат, сложивших оружие.
И этого еще мало Гитлеру. Он уже держался не за власть... За призрак власти! Но не уходил с политической арены. Из его бункера последовал новый приказ. Он приказывал войскам, действующим между Одером и Эльбой, не теряя времени, со всех сторон перейти в наступление на Берлин в тыл нашим частям, ворвавшимся в Берлин. Но войск между Одером и Эльбой, которые могли бы услышать призыв фюрера, уже не было. Там остались разрозненные бродячие группы солдат, эсэсовцев, потерявших человеческий облик от страха перед возмездием за свои преступления, сошедших с ума от грохота, огня и крови...
29 апреля в 23 часа Гитлер запросил генерал-полковника Йодля:
«Где передовые части армии Венка? Когда они возобновят наступление? Где находится 9-я армия? Куда должна прорываться 9-я армия?»
Йодль уже ничего не мог ответить своему фюреру. Он и сам не знал, где армии, что с ними, что происходит. Он ждал с часа на час конца...
30 апреля в 18 часов 35 минут гросс-адмирал Дениц получил из Берлина радиограмму:
«Гросс-адмиралу Деницу. Вместо назначенного ранее рейхсмаршала Геринга фюрер назначает Вас, господин гросс-адмирал, своим преемником. Письменное полномочие выслано. Вам надлежит немедленно принять все вытекающие из настоящего положения меры. Борман».
Эта радиограмма знаменательна и другим. Это последний ход в игре Геббельса и Бормана. Гитлера нет, Гитлер устраняется или устранен, власть переходит к генералитету... Может быть, с генералами союзники пойдут на переговоры? А вдруг да чудо свершится?
Гитлер знал, что Союзные Нации готовят суд над ним и его ближайшими приспешниками. Он понимал, что его заставят отвечать публично перед всем миром почему он взял себе «право» уничтожать миллионы людей, нации, стирать с лица земли государства, города, жилища людские, жечь, казнить и уничтожать... Все это им провозглашалось под защитой оружия коричневорубашечников, государственной полиции, под защитой армии, под защитой германского генералитета. Ему предоставлялась историей трибуна, чтобы все это провозгласить перед законами, выработанными человеческой цивилизацией. [629]
Он сбросил со своих плеч ответственность...
Мы, советские воины, пришли в Берлин не ради разрушения и убийства. Мы прошагали свой трудный путь, освобождая родную землю и братские народы от фашистских захватчиков. И дошли до Берлина, чтобы покончить с фашистским режимом в Германии и тем самым навсегда уничтожить опаснейший очаг агрессии.
Жертвы на войне неизбежны. Но их было бы меньше, если бы Гитлер и его подручные думали о благополучии нации...
И в первые часы штурма Берлина фашистские главари могли отдать приказ о прекращении сопротивления. Бомбы и снаряды остались бы лежать на складах. Сотни тысяч жителей были бы спасены.
Сейчас нет объективных свидетелей, которые могли бы рассказать правду о последних днях и часах третьего рейха. Никого из его главарей не осталось в живых. Известно, что в двадцатых числах апреля Геринг и Гиммлер вступили в переговоры с англичанами и американцами, добиваясь, даже ценой физического устранения Гитлера, сепаратного мира или перемирия. По своей ли инициативе они выступали как «спасители Германии от коммунизма» или были посланы самим Гитлером ответить трудно. Это осталось тайной. Мне скажут, что на Нюрнбергском процессе отчасти прояснились события последних дней третьего рейха. Но Гитлер, Геббельс и Гиммлер еще до начала суда были мертвы, а Геринг давал уклончивые показания, а затем покончил жизнь самоубийством. Вполне возможно, что тайну последних дней жизни верхушки третьего рейха они унесли с собой в могилу.
Есть завещание Гитлера, в котором он перед смертью исключил из партии Геринга и Гиммлера...
Есть такое завещание. Я первый получил этот документ из рук начальника штаба сухопутных войск генерала Кребса, держал в руках последнее письмо за подписью Геббельса и Бормана. Но я, получив устные и письменные сообщения о смерти Гитлера, не верил в его смерть, пока наши воины не увидели его обгоревший труп во дворе имперской канцелярии. По словам Кребса и по письму Геббельса и Бормана, Гитлер покончил с собой 30 апреля, тут же был завернут в ковер, облит бензином и сожжен. Об этом также пишет шофер и адъютант Гитлера подполковник Кемпка в свой книге «Я сжег Адольфа Гитлера».
Долгое время ставились под сомнения показания [630] Э. Кемпка о гибели Бормана под гусеницами танка, когда группа фашистов пыталась прорваться на запад. После войны в различных печатных изданиях не раз появлялись сообщения, что Борман уцелел, что он сделал пластическую операцию и скрывается где-то в Южной Америке... Теперь точно установлено, что Борман был убит во время прорыва его группы в сторону Потсдама и несколько лет назад его труп был найден и опознан военными экспертами.
2
25 апреля 1945 года начался заключительный штурм столицы третьего рейха.
Еще до его начала Берлин был разрушен американской и английской авиацией.
Мы понимали, что там, в центре Берлина, зарылись в каменные руины не просто солдаты, что там сосредоточились фашистские маньяки, преступники, которые обагрили свои руки невинной кровью. Им было безразлично, где умирать, в Берлине под пулями советских войск или со скамьи подсудимых идти на смертную казнь. Фанатиков, связавших насмерть свою жизнь с фашистским режимом, было тогда в Германии еще достаточно. Железнодорожные вокзалы, каменные дома, 113 станций метро, десятки железобетонных оборонительных сооружений были насыщены оружием всех систем.
В ночь перед штурмом я побывал на огневых позициях артиллеристов. Они готовились к открытию огня по Берлину, и мне хотелось посмотреть результаты пристрелки и просто оставить в своей памяти первый выстрел последнего нашего удара по третьему рейху. На батарею тяжелых орудий меня провел командующий артиллерией армии генерал-лейтенант Пожарский.
Низко плыли черные лохматые тучи. Шел небольшой дождь. Земля, казалось, дремала, изредка вздрагивая от далеких взрывов.
Батарея расположилась на лужайке возле леса. Артиллеристы развернули тяжелые пушки и ожидали команды. Стволы орудий наведены на Берлин. Батарейцы стояли под дождем у лафетов пушек и всматривались вперед, словно сквозь пелену дождя можно было разглядеть тех, кто зажег пожар этой войны. На груди у батарейцев медали «За оборону Сталинграда». [631]
Вот стоят лучшие наводчики младшие сержанты Куприян Кучеренко и Дмитрий Лапшин парторг и комсорг батареи. Стоит у орудия командир расчета кавалер ордена Красной Звезды и Славы III степени сержант Иван Тарасов... О чем мог думать сейчас этот человек, у которого гитлеровцы убили родного брата?
Все готово к стрельбе.
По укреплениям проклятого Берлина огонь!
Тяжелые снаряды полетели, со свистом разрезая воздух. Трасса проложена!
Утром я поднялся на свой наблюдательный пункт. Он находился в большом пятиэтажном доме вблизи аэродрома Иоганнисталь. Из угловой комнаты со щербатым проломом в стене был виден Берлин, точнее, его южная и юго-восточная части. Весь город охватить взглядом невозможно, он раскинулся по обе стороны Шпрее на несколько десятков километров. Крыши, крыши, нет им конца, тут и там провалы следы фугасных бомб. Вдали заводские трубы, шпили кирх. Парки и скверы, уже одетые молодой листвой, издали кажутся очажками зеленого пламени. Вдоль улиц стелется утренний туман, смешанный с неосевшей пылью после ночного артиллерийского налета. Местами туман перемежается с черными полосами густого дыма. А где-то в центре поднимались к небу желтые взлохмаченные султаны взрывов тяжелые бомбардировщики уже начали обработку главных объектов предстоящей атаки.
И вдруг под ногами дрогнул и закачался пол. Тысячи орудий возвестили начало штурма.
Я смотрю сквозь пролом в стене и вижу: вон городские оборонительные обводы, построенные вдоль каналов Тельтов, Хафель, Тегель, по железнодорожным путям, огибающим центр города. Здесь что ни дом то крепость. А там, где поднимаются стены старого Берлина, проходит самый мощный оборонительный рубеж нацистов. Канал Ландвер и крутая дуга Шпрее с высокими бетонированными берегами прикрывают все правительственные учреждения, в том числе имперскую канцелярию и рейхстаг.
С наблюдательного пункта мне видно, какая мощь огня обрушилась на вражеские позиции. Рушатся стены домов с окнами, превращенными в амбразуры, взлетают на воздух завалы и баррикады, перегородившие улицы. Бессмыленно умирают тысячи немцев, которым Гитлер вручил оружие и заставил идти под губительный огонь, на смерть.
25 апреля 8-я гвардейская армия повела наступление на [632] центр Берлина с юга. Войска перестроились в штурмовые группы и штурмовые отряды. В состав этих подразделений включились танки, орудия всех калибров, вплоть до большой мощности, саперные и минометные подразделения. Тем штурмовым группам и отрядам, которым предстояло преодолевать водные препятствия, придавались переправочные средства. Шаг за шагом гвардейцы овладевали все новыми кварталами фашистской столицы.
Наступление шло беспрерывно днем и ночью, без передышек в этом, собственно, главный смысл штурма. Мы двигались к Тиргартену вдоль Ландвер-канала. Если посмотреть на карту, то будет видно, что полоса наступления армии постепенно сужается и к центру Берлина напоминает остро заточенную пику. Все войска, окружавшие Берлин, а именно: 2-я гвардейская танковая, 3-я и 5-я Ударные, 8-я гвардейская армия 1-го Белорусского фронта, принимавшие непосредственное участие в штурме, имели такие конусные полосы наступления они наносили концентрический удар. В полосе наступления 8-й гвардейской наступали также части 1-й гвардейской танковой армии Катукова.
Теперь мы уже выработали тактику применения крупных танковых частей в городском бою. Сначала танки двигались по улицам города колоннами. Это приводило только к отрицательным результатам. Танковые колонны, растянувшись вдоль улиц, создавали заторы, загорались как факелы под фаустпатронами. Воспламенится головной танк и остальным некуда деваться: подставляй бок под удар фаустпатрона и гори... Поэтому в первый же день штурма наши танкисты перестроили боевые порядки. Они установили тесное взаимодействие с пехотинцами, артиллеристами, саперами. В результате потери бронированных машин сократились до минумума, и славные гвардейцы генерала Катукова закончили свой победный путь в Тиргартене, в центре Берлина. Танкистов и пехотинцев соединило настоящее боевое братство.
Бой в городе, да еще в таком крупном, как Берлин, значительно сложнее боя в полевых условиях. Влияние штабов и командиров крупных соединений на ход боевых действий здесь значительно меньше. И поэтому очень многое зависит от инициативы младших командиров подразделений и каждого рядового. Городской бой развивается по своим законам, которые необходимо постоянно иметь в виду.
Городской бой это огневой ближний бой, где на короткие расстояния ведут огонь не только автоматы, но и артиллерийские [633] мощные системы и танковые пушки они стреляют на считанные десятки метров. Противник укрыт в подвалах и зданиях. Только покажись раздадутся выстрелы и разрывы ручных гранат.
Наступление в городе ведется скачками, от одного занятого здания к другому. Но эти действия идут на широком фронте, на каждой улице.
Для обороняющихся главное удерживать в своих руках наиболее прочные и приспособленные к обороне здания и кварталы. Потеря каждого объекта это потеря целого опорного пункта или позиции.
Управление войсками в таком бою строится главным образом на основе глубокой веры в ум и способности командиров и бойцов каждого подразделения, которые, зная общую задачу полка и дивизии, должны решать задачи самостоятельно. Штабы соединений и частей, их офицеры вплотную приближаются к объектам боевых действий, обеспечивают связь, главным образом по радио, координируют действия штурмовых отрядов, организуют сбор разведывательной информации, тщательно следят за обеспечением снабжения боеприпасами, продуктами питания и устанавливают единые знаки сигнализации в дневное и ночное время. Главная задача командиров и штабов в городском бою это организация теснейшего взаимодействия всех родов войск в таких звеньях, как взвод, рота и батальон, из которых создаются штурмовые группы и отряды.
Таким образом, роль командиров среднего звена, боевая инициатива рядового и сержанта в городском бою приобретают первостепенное значение. Они решают тактические задачи, которые порой перерастают в оперативные, и от них целиком и полностью зависит успех всего сражения. Ум и воля его в бою достойны глубочайшего внимания и величайшего доверия.
В первый день штурма войска армии продвинулись к центру города на три, а на отдельных участках на четыре километра. Части, действовавшие на правом фланге, вышли к каналу Брицер-Цвейг, что около Трептов-парка впадает в Шпрее. Левый фланг и части, действующие на направлении главного удара, заняли городские районы Бриц, Мариендорф и продолжали движение вдоль канала Тельтов.
Почти на всех направлениях схватки носили исключительно ожесточенный характер. Каждый квартал был до предела насыщен огневыми точками и гнездами фаустников, [634] которые приспособили балконы и окна верхних этажей для ударов сверху по танкам и скоплениям людей.
В Берлине много железных дорог, они пересекают город в разных направлениях и являются очень удобными оборонительными позициями. Подступы к вокзалам, мостам, переезды были превращены в мощные опорные пункты. Каналы стали рубежами, на которых противник старался сорвать наше наступление.
Нелегко действовать в таких условиях.
Штурмовым отрядам младшего лейтенанта Василия Черняева из 220-го гвардейского полка 79-й гвардейской стрелковой дивизии предстояло выбить противника из большого каменного дома, расположенного на перекрестке улиц Альт-Маркен и Таркендорфштрассе. Фашисты сильно укрепили его. В подвале они установили мелкокалиберную пушку и поместили автоматчиков. На втором этаже находились стрелки и станковый пулемет. Гарнизон дома имел огневую связь с соседним домом.
Командиру станкового пулемета Николаю Власенко и двум расчетам противотанковых ружей лейтенант Черняев приказал бить по окнам здания. Одновременно 45-мм пушка сержанта Петра Василевского должна была уничтожить вражеский пулемет, а затем бить по вновь появляющимся огневым точкам.
Бронебойщики, пулеметчики и артиллеристы открыли огонь. Гитлеровцы попрятались за стены здания и на время ослабили стрельбу. Этим воспользовались наши бойцы. Стреляя на ходу, штурмовая группа сержанта Ивана Трубачева первой приблизилась к дому. Бойцы метнули в двери и окна подвала гранаты и, ворвавшись на первый этаж, перебили расчет вражеской пушки и автоматчиков. Вслед за штурмовой группой Трубачева ринулись бойцы группы закрепления успеха под командой сержанта Федора Никитина. Перед тем как проникнуть в одно из помещений, Никитин осторожно приоткрыл дверь и метнул гранату. Несколько гитлеровцев было убито, а уцелевшие отступили. Прокладывая себе путь гранатами и очередями из автоматов, гвардейцы выбили фашистов из остальных комнат.
А в это время штурмовые отряды лейтенанта Михаила Белявского и младшего лейтенанта Виктора Романова, взаимодействуя с минометчиками и артиллеристами, заняли второй угловой дом.
Исход уличного боя решает упорство, инициатива и умелые действия мелких штурмовых групп. Несколько бойцов, [635] вооруженных гранатами, автоматами, винтовками, при поддержке пулеметов и минометов, стремительно атакуя противника, всегда добьются успеха. Нужно только помнить: пробираясь вперед, избегай движения по прямым улицам, используй проломы в домах, черные ходы, калитки, дворы и закоулки на задворках. Противник, как правило, минирует отдельные здания и промежутки между ними, закладывает фугасы на улицах, мины и «сюрпризы» в домах. Мы учили бойцов: перед тем как продвигаться вперед, произведи тщательную разведку, разузнай все как следует, а потом действуй смело, наверняка. Каменные строения, которые немцы обороняют особенно упорно, надо разрушать огнем минометов и орудий, а их гарнизоны уничтожать ручными гранатами.
Если подразделение атакует квартал, то его необходимо разбить на части, изолировать друг от друга гарнизоны противника. Атака дома или квартала производится одновременно с нескольких сторон. Приданные танки и самоходные пушки прямой наводкой должны подавлять в первую очередь те огневые точки, которые мешают продвижению штурмовых групп.
Штурм городов для гвардейцев нашей армии не новое дело. Используя накопленный опыт, они смело и решительно продвигались вперед.
На пути к аэродрому Темпельхоф предстояло форсировать канал Тельтов. Первым прорвался к берегу канала штурмовой отряд 39-й гвардейской стрелковой дивизии во главе с лейтенантом Дмитрием Нестеренко. Дым от пожаров окутал прибрежные постройки так, что трудно было разглядеть противоположный берег. Значит, решил Нестеренко, и противник, находящийся на той стороне, не видит нашей стороны канала. Лейтенант приказал первой штурмовой группе переправиться через канал и овладеть многоэтажным домом на противоположном берегу. Мост через канал был взорван и осел в воду. Однако пробраться по уцелевшим фермам все же было можно, если бы не огонь фашистских пулеметчиков и снайперов, которые усиленно обстреливали это место.
Тогда Нестеренко приказал артиллеристам произвести огневой налет по домам. Метко пущенные снаряды заставили фашистские огневые точки умолкнуть, и штурмующая группа во главе со старшим сержантом Андреем Анисьевым бросилась через мост. Командир группы первым подбежал к дому и метнул гранату в окно, откуда строчил фашистский [636] пулеметчик. Тот умолк. Бросив в окно еще две гранаты, Анисьев вбежал в дом и очистил от гитлеровцев три комнаты.
Натиск гвардейцев был стремителен, действовали они умело. Каждую комнату, каждый коридор автоматчики сначала прочесывали огнем, а потом уже устремлялись вперед. Фашисты не выдержали такого стремительного удара и побежали. Группа закрепления открыла по ним сильный огонь. Под его прикрытием бойцы Анисьева ворвались в соседнее здание и овладели им.
А вот еще одна страница в истории подвигов воинов 8-й гвардейской армии. Ее вписал связист старшина Алексей Бурмашев. Алексея Бурмашева я знал хорошо, встречался с ним на Днепре, на Висле и на Одере. Это был плечистый, скуластый сибиряк. Это он на Шпрее сказал товарищам, глядя на ее мутные, холодные воды:
Не такие переходили... И эту, конечно, одолеем! На берегу у причала, на волнах качались лодки, которые немцы не успели уничтожить при отступлении. Взвод связи гвардии старшины Бурмашева воспользовался ими.
Враг упорно сопротивлялся. Снаряды и мины, падая в реку, поднимали пенистые столбы. Шипели осколки. Маленькая рыбачья лодка, на которой плыли гвардии старшина Бурмашев и телефонист Кошелев, казалось, вот-вот перевернется. Но она прошла сквозь огонь. С винтовками и катушками в руках Бурмашев и Кошелев выпрыгнули на землю и тут же начали тянуть провод. Немцы, заметив телефонистов, обрушили на них артиллерийский огонь. Убит Кошелев. Бурмашев то ползком, то бегом под яростным обстрелом противника тянул за собой кабель. И вскоре на командном пункте услышали его голос:
«Орел», «Орел», вы меня слышите? Это я «Рябина»...
А затем полк вступил в Берлин. Шел упорный бой за центральный аэропорт Темпельхоф. Гвардии старшину Бурмашева видели на телеграфных столбах, на крышах горящих зданий, в темных, сырых подвалах. Вместе со своими бойцами он оперативно обеспечивал подразделения связью. Неимоверная сила воли и мужество должны быть у человека, чтобы в вихре осколков взбираться на вершину столба и соединять там провода! С катушкой кабеля Бурмашев бежал по улице. По нему со всех сторон били немецкие автоматчики и минометы.
Осталось десять метров до здания, где вели бой наши [637] штурмовые группы. И здесь осколок впился в грудь гвардейцу. Зажав рукой рану, Бурмашев добежал до здания, крикнул:
Держите связь! и упал на мостовую.
Это были последние метры из тысячи километров телефонной связи, проложенной Бурмашевым за годы войны. И эта последняя нитка пролегла по улицам германской столицы. По ней вскоре понеслась радостная весть: «Аэродром окружен со всех сторон!»
А надо сказать, что захват аэропорта Темпельхоф имел очень большое значение для всего сражения за Берлин. Это была последняя площадка в Берлине, с которой могли взлететь самолеты. И разумеется, противник делал все, чтобы удержать в своих руках это единственное окно в воздух. Аэродром обороняли зенитные части, отряды войск CС и танки, расставленные скобой по кайме взлетного поля с юга и востока. Большинство танков было закопано в землю, превращено в неподвижные огневые точки. Судя по всему, берлинский гарнизон остался без запасов горючего для танков: весь бензин, как показали пленные танкисты, забрали летчики для самолетов.
По показаниям пленных, в подземных ангарах стояли самолеты, полностью заправленные, готовые к взлету в любую минуту. Возле них круглые сутки дежурили экипажи. В их составе были летчики и штурманы, которым в прошлом доверялось перебрасывать по воздуху в разные концы Германии Гитлера, Геббельса, Бормана и других главарей третьего рейха. Можно было заключить, что Гитлер и его соратники еще находятся в Берлине. Нельзя было дать им ускользнуть через это единственное окно! Перед полками 39-й и 79-й гвардейских стрелковых дивизий была поставлена задача взять аэродром в кольцо. Артиллеристам приказали держать под огнем взлетные площадки. Мы не знали точные координаты выходных ворот из подземных ангаров, поэтому штурмовые отряды, усиленные танками, нацеливались на то, чтобы перерезать огнем пулеметов пути к взлетным полосам и таким образом закупорить под землей самолеты.
План удался как нельзя лучше. С вечера 25 апреля ни один самолет здесь не взлетел. К полудню 26 апреля аэродром и весь аэропорт Темпельхоф с ангарами и узлами связи, включая главное здание «Флюггафен», оказался в наших руках.
Вместе с этой радостной вестью пришла и горестная: погиб [638] командир 117-го гвардейского стрелкового полка 39-й гвардейской стрелковой дивизии полковник Ефим Дмитриевич Гриценко, умный, волевой и завидной храбрости человек. Молчаливый, широкий в плечах, стройный, с ясным взглядом, он и сейчас стоит перед моими глазами. Он погиб в ночь на 26 апреля, но сообщили мне об этом только на следующий день. Видно, товарищи не верили, не хотели верить, что не стало Ефима Дмитриевича. Не хотел верить в это и я...
Когда в журнале «Молодая гвардия» были опубликованы моя воспоминания, я получил письмо от жены Е. Д. Гриценко Юлии Макаровны. Она преподает в средней школе рабочего поселка Маслянино Новосибирской области. Юлия Макаровна пишет, что земляки бережно хранят память о герое.
...Шли третьи сутки штурма. Границы осажденного берлинского гарнизона сжимались, но сопротивление противника возрастало. Плотность наших боевых порядков увеличилась. Маневр огнем сократился до предела. Все зажато в теснинах улиц. Наступил момент, когда продвижение вперед можно было сравнить с работой проходчиков шахтных штолен. Только через проломы в толстых каменных стенах, через груды развалин, через нагромождения железобетонных глыб с рваной арматурой можно было прорываться с одной улицы на другую, от квартала к кварталу. Чувствуя свой скорый конец, гитлеровцы разрушали городские сооружения, не считаясь с гибелью мирных жителей.
Наиболее жестокое сопротивление оказали отряды CС на площади перед кирхой на Курфюрстенштрассе. В ночь на 27 апреля 1945 года штурмовая группа с танками из 34-го отдельного тяжелого танкового полка смелым рывком преодолела две линии железнодорожных путей, пересекавших южную часть города. На площади перед кирхой наш танк налетел на мину и остался без гусеницы.
Видя, что советская машина остановилась, эсэсовцы отрезали путь отхода ее экипажу и автоматчикам, которые взаимодействовали с танкистами.
Эсэсовцев было около сотни, наших всего двенадцать человек. Начался неравный бой. Исключительный героизм и боевое мастерство показал в этом бою механик-водитель гвардии сержант Герман Петрович Шашков, волжанин, родом из Горьковской области. Когда в танке погиб заряжающий, Шашков заменил его. Через некоторое время был убит [639] командир орудия, но танк по-прежнему вел огонь. Шашков заменял теперь и заряжающего, и командира орудия. Взрывом фаустпатрона убило командира машины. Шашков остался один. Сев за рычаги, он развернул танк вокруг своей оси. Новый удар фаустпатрона. Загорелось моторное отделение. Включив заднюю скорость, Шашков врезался кормой танка в полуразрушенную стену. Обвалившись, она обломками погасила пламя.
Шашков переходил от пушки к пулемету, ведя огонь по гитлеровцам. Но вот кончились снаряды и патроны, остались гранаты. Гвардейцу жалко было машину, он не хотел отдавать ее в руки врага. Граната за гранатой летели то через люк башни, то через окно механика-водителя. Но кончились и гранаты. Шашков получил второе ранение в грудь. Гитлеровцы начали стучать по броне, предлагая Шашкову сдаться. Но гвардейцы не сдаются. Герман Шашков остался в танке.
Когда сюда подоспели товарищи, вокруг танка валялось более трех десятков немецких автоматчиков и фаустников в гестаповских мундирах. Сам Шашков, полуобгоревший и израненный, лежал на дне танка с ножом в руках. У него еще хватило дыхания, чтобы рассказать товарищам о том, что тут было. Герой скончался со словами:
Спасибо, товарищи, что не отдали мое тело в руки фашистам.
3
Командир 28-го гвардейского стрелкового корпуса генерал А. И. Рыжов доложил мне, что за парком Генрих фон Клейст, в угловом здании, превращенном в мощный опорный пункт, остался осажденный гарнизон противника, который не прекращает огня из крупнокалиберных пулеметов. Судя по всему, там засели обреченные смертники. Они ведут огонь по санитарам, раненым, женщинам и детям, которые пытаются перебежать улицу. Бьют всех, кто попадет в прицел пулемета, бьют длинными очередями, без разбора... Что с ними делать?
До этого я долго колебался: пускать ли в дело имевшиеся в армии команды огнеметчиков? И держал их в резерве. Но теперь решение созрело. Я распорядился выдвинуть на передний край команду ранцевых огнеметчиков из 41-й отдельной саперной бригады. [640]
Огнеметчики вплотную подобрались к угловому дому и струями огня ударили по всем амбразурам и подвальным окнам опорного пункта. Но вскоре снова застрочили пулеметы. Значит, надо ворваться в это гнездо и уничтожить фашистов на месте. Такое решение принял по собственной инициативе рядовой огнеметчик Николай Иванович Попов смелый сибиряк из села Аргунь Читинской области. Швырнув связку гранат в дверь и проломив ее взрывом, он ворвался в первый этаж. Засевшие вдоль коридоров нацисты офицеры и солдаты не успели сделать ни одного выстрела: Попов хлестнул их струей огня своего огнемета. Однако главные силы врага укрывались в подвале. Швырнув туда несколько гранат, Попов спрыгнул по лестнице вниз и оказался в самой гуще фашистов. Их было, как впоследствии рассказывал Попов, около тридцати.
Руки вверх! крикнул он.
В ответ автоматные очереди. Пришлось спрятаться за перегородку и оттуда полоснуть из огнемета.
Вскоре загорелся весь дом. Уцелевшие нацисты пытались спастись бегством, но на улице их поджидали наши бойцы.
Вот что значит инициатива и умелые действия бойца. В этом бою дело решил, по существу, один человек. Как же тут еще раз не подчеркнуть, что в городском бою находчивость и мастерство солдата главное!
Когда противник сидит в домах с мощными каменными стенами, одна пехота ничего не сделает. Тут требуются усилия воинов всех родов оружия. И очень важно, чтобы пехотинцы получали непрерывную помощь от артиллеристов. Опыт городских боев показывает, что каждую штурмовую группу должны поддерживать не менее двух-трех орудий, не считая тяжелого пехотного оружия.
Какие задачи при этом возлагаются на артиллеристов?
Орудия отсечным огнем на флангах и в глубину окаймляют атакуемый объект, изолируют его от соседей, лишая таким образом поддержки со стороны. Одновременно артиллеристы подавляют обнаруженные огневые точки и не допускают контратак противника.
В уличном бою наиболее дальняя дистанция для стрельбы из орудия 300–400 метров. Это обязывает орудийный расчет действовать четко и слаженно, открывать внезапный огонь и поражать цель с одного-двух снарядов. Не будет этого противник наверняка выведет орудие из строя.
Перед расчетом орудия старшего сержанта Федора Черпаченко была поставлена задача поддержать пехотинцев, [641] штурмующих крупное здание. Сержант произвел разведку целей. В доме, который предстояло атаковать, на втором этаже был установлен пулемет, в подвалах сидели автоматчики и гранатометчики. Старший сержант выбрал позицию во дворе дома, стоящего против атакуемого здания в каких-нибудь ста метрах. В стене двора сделали проход, к позиции поднесли достаточное количество боеприпасов. Черпаченко заранее договорился с командиром штурмовой группы о сигналах открытия огня и его переноса, о способах целеуказания.
На выбранную позицию орудие выкатили ночью. Как только рассвело, открыли огонь. Двумя снарядами был уничтожен пулемет. Орудие сразу же перенесло огонь на окна подвала. При поддержке артиллерийского огня, приданных минометов и пулеметов пехотинцы ринулись на штурм, ворвались в здание и завязали бой внутри его. А артиллеристы открыли огонь по соседнему дому, лишив противника возможности помочь осажденному гарнизону.
Расчету Черпаченко много раз приходилось стрелять прямой наводкой с открытых позиций. В таких случаях Черпаченко всегда старался выкатить орудие на место затемно, сюда же поднести снаряды. Перед открытием огня у пушки оставалось два человека им легче укрываться за щитом. Остальные уходили в ближайший дом и наблюдали оттуда за противником. В случае обстрела пушки враг не мог вывести из строя весь орудийный расчет. Заметим попутно, что обслуживание орудия двумя номерами требует от солдат высокой выучки, знания обязанностей всех бойцов расчета.
В уличном бою противник всегда невдалеке. Поэтому командир орудия не должен ждать, когда пехотинцы покажут ему, куда стрелять. Старший сержант Черпаченко сам отыскивал цели, мешающие пехоте, и уничтожал их. В свою очередь пехотинцы вовремя предупреждали артиллеристов о появлении вражеских танков и самоходок, о местах расположения пулеметов, автоматов и фаустников.
В городе часто приходится подтаскивать орудие к дому и бить через окно. В таком случае один расчет не в силах справиться с тяжелой пушкой. На помощь им приходят пехотинцы.
Боевая дружба, взаимная выручка, взаимодействие между пехотинцами, артиллеристами, саперами, связистами, танкистами и разведчиками в городском бою приобретают решающее значение. Нигде вы не увидите такого сближения [642] и постоянного общения между бойцами различных родов войск, как при штурме города. Здесь они постоянно чувствуют локоть друг друга и действуют буквально плечом к плечу.
Особо хочется сказать о разведке. Она предшествовала каждой атаке, каждому штурму. Вести непрерывную разведку значит знать сильные и слабые стороны противника, а следовательно, бить его наверняка. От разведчиков требовалась исключительная отвага, инициатива, находчивость.
На протяжении всего периода боев в Берлине хорошо действовала группа разведчиков под командованием старшего лейтенанта Виктора Лисицына. Разведчики Лисицына не раз проникали в расположение врага, пробирались в самые опасные места, изучали укрепления и силы противника.
4
В ночь на 27 апреля я перенес свой командно-наблюдательный пункт ближе к переднему краю, на Белле-Алиансштрассе. Эта улица называется сейчас Меринг-Дамм. Мы выбрали большой пятиэтажный дом, расположенный невдалеке от главного корпуса аэропорта Флюггафен, на стрелке треугольного квартала перед парком Виктория. Темно-серые стены здания, видно, не раз облизывали языки пожаров. Стекла в окнах выбиты. Над входом в дом чернел сделанный из цемента орел с фашистской свастикой в когтях герб третьего рейха. На первом этаже небольшой, но высокий зал с черными мраморными колоннами. Темное, неуютное помещение. Все тут было мрачное: окна с темными косяками, черные простенки и серый, тяжелый потолок.
Я останавливаю внимание на таких деталях лишь потому, что этому помещению довелось быть местом событий, связанных с концом войны.
Когда я подъехал к новому КП, туда уже подали связь. Мне доложили, что несколько минут назад здесь произошел неприятный случай. С лестничной площадки третьего этажа по нашим девушкам-связисткам кто-то стал стрелять из пистолета. Связистки не растерялись, у них всегда за плечами были винтовки или автоматы. Бросились наверх. Человек в штатском, отстреливаясь, удирал по лестнице. Связистки во главе с Валей Токаревой преследовали его. Фашист скрылся на чердаке. Девушки за ним. Очередями из автоматов [643] прочесали углы и темные места, а затем начали кричать: «Хенде хох!» Никто не ответил. Девушки стали обшаривать чердак. И вдруг увидели своего врага. С перекошенным, обезумевшим лицом, сжимая в руке пистолет, он выскочил из угла, ударом ноги выбил чердачное окно и с криком «Гитлер капут!» бросился на мостовую.
Связистки показали мне труп безумца, он лежал во дворе под рогожей.
Что ж, для фашиста такой конец вполне закономерен 27 апреля войска продолжали штурм кварталов старого Берлина. К исходу дня основные силы вышли к последнему рубежу обороны гитлеровских войск к Тиргартену.
Успешно наступали на центр Берлина Тиргартен, где располагались главные государственные учреждения третьего рейха, в том числе и имперская канцелярия, в которой укрывался Гитлер со своей ставкой, и рейхстаг, 3-я и 5-я ударные армии. Действуя решительно и тактически грамотно, они внесли огромный вклад в нашу победу в исторической Берлинской операции.
2-я гвардейская танковая армия вела бои в районе Шарлоттенбурга, 1-я гвардейская танковая армия действовала плечом к плечу с 8-й гвардейской. Левее 2-й гвардейской танковой и 8-й гвардейской наступали части 1-го Украинского фронта.
Попытки с ходу форсировать канал Ландвер потерпели неудачу. Тиргартен остров, омываемый со всех сторон водами Шпрее и каналов, оборонялся отборными частями СС и охранными батальонами. Гитлеровцы укрывались в прочных зданиях, из которых хорошо просматривались и обстреливались прицельным огнем все подступы к водным преградам.
Вечером, выслушав доклады командиров корпусов и отдельных частей, а также проведя личную рекогносцировку местности, я принял решение дать полусуточный отдых наступающим частям, но в то же время не ослаблять действий, сковывающих противника: вести усиленную разведку опорных пунктов, держать все площади и улицы под интенсивным огнем орудий и минометов.
Передышка была необходима не только для отдыха, но и для того, чтобы пополнить штурмовые группы, подвезти боеприпасы. Перед артиллеристами и минометчиками была поставлена задача согласовать свои действия с артиллеристами соседних армий, наступающих на правительственные кварталы с востока, севера и запада. Кольцо вокруг противника [644] сужалось, и в такой обстановке малейший перелет снарядов и мин угрожал поражением наших войск. Военный совет и штаб армии при доукомплектовании и перегруппировке штурмовых отрядов особое внимание уделяли расстановке командиров, коммунистов и комсомольцев. Назначить нового командира взамен выбывшего из строя дело не простое. Инициативный и решительный командир может выполнить любую задачу, если ему без тени сомнения вверяют свою судьбу бойцы, если он имеет прочную опору среди коммунистов и комсомольцев. И начальник, делающий выбор, кого назначить командиром группы или отряда, должен прислушаться к голосу партийных работников, поговорить с рядовыми коммунистами.
Важно, чтобы командир был близок к бойцам, умел найти путь к их сердцу. Правильно поставить задачу это еще полдела. Надо довести задачу до сознания каждого бойца, зажечь, вдохновить человека, чтобы он выполнял смелое решение командира, не щадя себя, с глубоким пониманием смысла тех действий, которые он совершает под огнем противника. Одним приказом или распоряжением такого эффекта не достигнешь. Нужно, чтобы командира поддержали коммунисты и комсомольцы. Нужны их умное, проникающее в душу каждого воина слово и личный пример мужества и самоотверженности. Только тогда можно быть уверенным в успехе.
Сама жизнь научила нас придавать первостепенное значение партийно-политической работе. В условиях уличного боя она должна быть особенно гибкой и оперативной. Тут не добьешься цели общими установками и отвлеченными разговорами. Командир и политработник должны идти к бойцам, говорить с ними о конкретных вещах, о том, как лучше подготовить оружие, как перехитрить противника, поинтересоваться, знает ли воин свои обязанности в атаке, помнит ли сигналы, есть ли у него индивидуальные медицинские пакеты, неприкосновенный запас продуктов. Деловым и душевным должен быть разговор, таким, чтобы воин проникся уверенностью, что задача выполнима, что победа будет достигнута.
Пишу эти строки, и перед глазами встает заместитель командира по политической части 1-го батальона 220-го гвардейского полка 79-й гвардейской стрелковой дивизии старший лейтенант Н. В. Капустянский. Внешне он ничем не выделялся. Невысокого роста, молчаливый человек.
«Замполит много говорить не любит. Больше слушает. [645] Но уж если скажет, то каждое слово в самое темя, как гвоздь, всадит» так отзывались о нем бойцы.
В дни штурма Берлина Капустянского трудно было застать на одном месте. Когда он отдыхал никто не видел. Появится ненадолго у командира батальона, узнает обстановку и снова его нет. Спрашиваешь о нем в какой-нибудь штурмовой группе:
Не видели замполита?
Только что был у нас. Рассказывал об отличившихся бойцах, организовал выпуск боевого листка и ушел в соседний отряд.
Кто с ним ходит?
Один.
Вот где-нибудь срежет его снайпер или завалит рухнувшая стена и не найдете своего замполита.
Мы тоже опасаемся, но он не разрешает себя сопровождать. Обойдусь, говорит, без хвостов!
Скромный и смелый человек, он не думал о себе. Лазил по подвалам, переползал под огнем улицы, лишь бы донести до бойцов добрую весть, ободрить, помочь словом и делом. Парторга и комсорга батальона Капустянский на первый день боев закрепил за вторым и третьим штурмовыми отрядами, а сам ушел в первый отряд. На второй день парторг и комсорг поменялись местами, а Капустянский остался в отряде, который готовился к штурму железнодорожной станции Темпельхоф. Коммунисты и комсомольцы батальона постоянно видели своих вожаков. Поздно ночью или в час затишья Капустянский собирал активистов, подводил с ними итоги дня, давал указания и советы и снова к бойцам, на самые тяжелые участки. Зато любой боец батальона, будь это автоматчик или сапер, повар или связной, знал обстановку и свою задачу. Знал последние сообщения печати и радио. И в том, что 1-й батальон и его штурмовые отряды всегда добивались успеха в бою, немалая заслуга политработника.
Батальон в числе первых вышел к каналу Ландвер.
Что же сейчас там делает замполит батальона? спросил я своих собеседников, которые рассказали мне о Капустянском.
Вскоре мне доложили из полка по телефону:
Помогает бойцам мастерить поплавки из подручных материалов.
Какие поплавки?
Но ведь завтра будем... [646]
Шла подготовка к форсированию канала, и товарищ, говоривший со мной по телефону, не решился сказать об этом открыто.
Ясно, ясно, рыбачить, значит, купаться собираетесь.
И то, и другое. А он у нас большой мастер по этим делам. Из простой палатки может сделать лодку, а какие плотики сбивает любо посмотреть. Вот и учатся возле него наши люди.
Правильно делает. Спасибо. До свидания.
Перед этим завершающим ударом, когда уже ясно стал виден конец и почти каждый солдат мысленно рисовал себе грядущие мирные дни, могло возникнуть сомнение: не погас ли боевой порыв войск? Последняя схватка обещала быть жестокой и кровопролитной. А каждому, конечно, хочется дожить до победы. Как в таких условиях вести людей навстречу опасностям? К тому же в уличном бою командир дивизии не может видеть боевых порядков своих подразделений так, как он их видит в поле. Тут нет сплошных траншей и окопов, нет и господствующих высот для наблюдательных пунктов. Кругом дома, стены, руины. Подразделения укрываются в подвалах, во дворах за прочными стенами, в глухих переулках, в развалинах. Их не видно. Где гарантия того, что по сигналу «В атаку!» полки и батальоны дружно двинутся на решающий штурм?
Гарантия была, есть и будет! Командиры, коммунисты, комсомольцы, их личный пример, высокое сознание ответственности перед своими товарищами, перед своей совестью, перед Родиной постоянный и неистощимый источник боевого духа армии. Это залог успеха в любом деле.
Забегая немного вперед, скажу, что после той огромной работы, которую провели Военный совет, политорганы и партийные организации частей и соединений, завершающий штурм прошел на таком высоком уровне, что пришлось даже сдерживать людей, оберегая их от излишнего риска. Не было ни одного сигнала о том, что какой-то батальон или штурмовой отряд робко и нерешительно выполняет поставленную задачу.
Разумеется, ставя вопрос о личном примере коммунистов и комсомольцев в штурме Тиргартена, мы не могли пойти на то, чтобы бросать их через канал, на укрепления противника, под фланкирующий огонь пулеметов или на заминированные площадки без тщательного обеспечения, без огневого прикрытия, без мощного артиллерийского удара по объектам атаки. [647]
Была дана команда: снарядов не жалеть, патроны не экономить, мины и гранаты расходовать без оглядки запасы есть! Артиллерийские орудия от противотанковых до самых мощных систем, в том числе дальнобойные тяжелые пушки-гаубицы, были выдвинуты на прямую наводку. Даже «катюши» различных систем под прикрытием образовавшейся завесы от порохового дыма и пыли подкатывались вплотную к каналу, разворачивались и били в упор по укреплениям противника.
Мы сочли целесообразным форсировать канал не всеми силами полков и дивизий одновременно, а опять мелкими группками и там, где артиллеристы смогли расчистить путь и подавить все, буквально все огневые точки, которые могли помешать преодолению водного рубежа. Право выбора участков форсирования я предоставил командирам частей. Командиру, который находится непосредственно на исходных позициях, виднее, как сработала артиллерия и где наиболее успешно, без потерь можно достигнуть цели.
Отдельные участки, мосты через канал, как, например, Горбатый мост Потсдамерштрассе, откуда можно было развивать наиболее эффективный удар на имперскую канцелярию, я взял под личный контроль.
В ходе обсуждения вопросов, связанных с подготовкой к штурму Тиргартена, Военный совет армии обратил внимание на сохранение национальных ценностей, принадлежащих немецкому народу. Охрана банков, книжных хранилищ, научно-исследовательских институтов, медицинских учреждений была возложена на особые команды комендантской службы тыловых подразделений армии. Военный совет армии взял на себя обеспечение неприкосновенности дипломатических миссий, посольств и консульств, находившихся в Берлине. Начальникам политорганов корпусов и дивизий было предложено лично следить за неприкосновенностью тех дипломатических пунктов, которые окажутся в полосе действий их соединений.
Пришлось также подумать о питании и медицинском обслуживании мирного населения Берлина. К тому времени на складах и продуктовых базах немецкой столицы оставались считанные тонны муки, немного мясных и рыбных консервов. Мяса, крупы, молочных продуктов уже не было. Народ голодал. Дети лезли к танкам, под огонь пулеметов и орудий, лишь бы добраться до наших кухонь, выпросить кусочек хлеба, ложку супа или каши.
Да! По-настоящему доброе сердце у русского солдата! [648]
Бойцы кормили из своих котелков немецких детей, совали им в руки консервы, сахар неси, мол, домой. Мы получили продовольственные лимиты в централизованном порядке для населения Берлина и развернули множество походных кухонь специально для местных жителей.
Сложнее обстояло дело с медицинским обслуживанием. Та часть Берлина, где проходили войска нашей армии, еще зимой была разрушена американской авиацией. Водопроводы и канализация оказались выведенными из строя. Освещение коптилки, отопление керосинки и железные печки. Санитарные узлы, кухни, коридоры и даже спальные комнаты завалены нечистотами. Кругом смрад, грязь, антисанитария. Тиф, чесотка, желудочные заболевания... Люди обовшивели, покрылись коростой.
Что же делать? Нужна целая армия санитаров, десятки госпиталей.
Начальник санитарной службы армии получил указание изыскать необходимое количество дезинфекционных средств и совместно с комендатурами районов мобилизовать немецких медико-санитарных работников, чтобы не допустить эпидемий.
Начальнику тыла армии я приказал выдать горожанам все имевшиеся запасы мыла. Коменданты районов организовали восстановление водокачек и очистку канализационных магистралей.
Политические органы соединений выделили офицеров, знающих немецкий язык, и те разъясняли населению, что пора браться за восстановление разрушенного хозяйства: война кончается.
Все это входило в круг вопросов, так или иначе связанных с политическим обеспечением боевой операции.
...До возобновления штурма осталось несколько часов. Начало рассветать. Минувшую ночь я не смыкал глаз, но спать не хочется. Курю очень много. Уже пуста вторая пачка «Казбека». Напряженно работает мозг. Какие вести мы сообщим Родине, миру завтра, послезавтра, в день всенародного праздника 1 Мая? Чем закончится последнее безрассудство Адольфа Гитлера? Куда он может укрыться от удара таких сил, как наши? Нет, советские воины сумеют найти этого сеятеля смерти, где бы он ни спрятался. Найдут и избавят от него человечество!
За четверо суток наши части прорубились сквозь стены и каменные завалы к центру Берлина. Мы прошли за это время 12 километров. Армия Паулюса, наступая в Сталинграде, [649] имела более выгодные позиции, чем мы здесь, но за сто с лишним дней не преодолела и половины того расстояния, которое мы преодолели за четверо суток.
За час до начала артподготовки знаменщик 220-го гвардейского стрелкового полка 79-й гвардейской стрелковой дивизии сержант Николай Масалов принес Знамя полка к Ландвер-каналу. Его сопровождали два ассистента. Гвардейцы знали, что перед ними главный бастион фашистской столицы, знали, что здесь находится Гитлер и главный узел связи, через который главари третьего рейха еще продолжают руководить своими войсками, вынуждая их вести бессмысленные кровопролитные бои.
Путь к центру Тиргартена с юга преграждал глубокий с отвесными бетонированными берегами канал. Мосты и подступы к ним густо заминированы и плотно прикрыты огнем пулеметов. Только дружным и стремительным рывком можно преодолеть этот грозный и опасный рубеж.
От Ландвер-канала к имперской канцелярии, в подземелье которой укрывался Гитлер, пробивались части 5-й Ударной армии. Подступы к имперской канцелярии обороняли батальоны особой бригады лейб-штандарт «Адольф Гитлер». Командовал бригадой верный слуга Гитлера, матерый нацист Монке.
Гвардейцы начали мелкими группами выдвигаться к рубежу атаки. Одним предстояло форсировать канал вплавь на подручных средствах, другим решительным броском проскочить сквозь ливень свинца через заминированный Горбатый мост. А на противоположной стороне лишь бы зацепиться за первый дом. Потом наших гвардейцев не удержать, они пойдут вперед через проломы стен, через подвалы. За их плечами большой опыт уличных боев...
До атаки осталось минут 50. Наступила тишина, как перед бурей, тревожная, напряженная. И вдруг в этой тишине, нарушаемой лишь треском пожаров, послышался детский плач. Словно откуда-то из-под земли, глухо и призывно звучал голос ребенка. Плача, он повторял одно, понятное всем слово: «Муттер, муттер...»
Кажется, это на той стороне канала, сказал товарищам Масалов.
Оставив у Знамени ассистентов, он пришел к командиру:
Разрешите спасти ребенка, я знаю, где он. [650]
Затрещали пулеметные очереди. Сержант Масалов полз вперед, как лист, прижимаясь к асфальту, временами прячась в неглубоких воронках от снарядов и мин. Не забывал ощупывать каждый бугорок, каждую трещину на асфальте, чтобы не нарваться на мину. Вот он пересек набережную и укрылся за выступом бетонированной стенки канала. И тут снова услышал голос ребенка. Тот звал мать жалобно, настойчиво. Он будто торопил Масалова. Тогда гвардеец поднялся во весь рост высокий, могучий.
Боевая биография Николая Масалова как в капле воды отражала историю 8-й гвардейской армии. Он был призван Тисульским райвоенкоматом Кемеровской области, когда формировалась 62-я армия. На его долю выпало быть вместе с нами на направлении главного удара немецких войск, наступавших на Сталинград. Масалов сражался на Мамаевом кургане рядовым стрелком, в дни боев на Северском Донце стал пулеметчиком, при форсировании Днепра командовал отделением, после освобождения Одессы его назначили помощником командира комендантского взвода, на днестровском плацдарме был ранен, через четыре месяца, при форсировании Вислы, снова ранение, но гвардеец остался в строю и весь путь от Вислы до одерского плацдарма шел с забинтованной головой.
...Масалов перекинулся через барьер канала. Прошло еще несколько минут. На миг смолкли вражеские пулеметы. Затаив дыхание, гвардейцы ждали голос ребенка, но было тихо. Ждали пять... десять минут. Неужели напрасно рисковал Масалов?.. Несколько гвардейцев, не сговариваясь, приготовились к броску. И в это время все услышали голос Масалова:
Внимание! Я с ребенком. Прикройте меня огнем. Пулемет справа, на балконе дома с колоннами. Заткните ему глотку!..
Но подошел момент артподготовки. Командующий артиллерией армии генерал Н. М. Пожарский уже дал команду:
Натянуть шнуры... Огонь!
Тысячи орудий и минометов ударили по врагу. Тысячи снарядов и тысячи мин как бы прикрывали выход советского воина из зоны смерти с трехлетней немецкой девочкой на руках.
Передав девочку санитаркам, сержант Масалов снова встал у Знамени полка, готовый к броску вперед.
Артиллерийский огонь по Тиргартену продолжался с нарастающей [651] силой около часа. С наблюдательного пункта я видел плотные тучи дыма и красноватой кирпичной пыли, поднимавшиеся над правительственными кварталами. Ветер дул с севера на юг, и одна из таких туч наползла на наш наблюдательный пункт. Едва заметный, тусклый диск солнца бесследно исчез. Стало сумрачно, лишь изредка мне удавалось разглядеть высокие стены набережной на противоположном берегу канала.
По характеру артиллерийских взрывов я понял, что артиллеристы, выкатившие свои орудия на прямую наводку, бьют по весьма ограниченному количеству целей, вероятно вдоль улиц, разметая на другой стороне канала баррикады, преграждающие подходы к площадям. Но пулеметные точки, запрятанные в переулках и за углами перекрестков, остаются недосягаемыми для нашей артиллерии. Как только туда прорвутся наши пехотинцы, они откроют огонь. Предупреждаю командиров частей:
Не торопитесь. Бросок через канал начинайте мелкими группами, и там, где артиллерия сделала свое дело.
Прошло еще каких-то полчаса, и командиры частей стали доносить, что на многих участках, намеченных для форсирования канала, противник ведет сильный фланкирующий огонь преимущественно из крупнокалиберных пулеметов и автоматических зенитных пушек.
Значит, предчувствие не обмануло меня.
Мы ведем разведку боем. Продолжайте выявление огневых точек противника.
Таким ответом я дал понять, что необходимо искать новое решение, а не бросать людей под губительный огонь.
Фланкирующий огонь... Значит, противник запрятал свои огневые точки где-то в прочных укрытиях и на весьма выгодных позициях. Где же? Смотрю на карту. В полосе наступления нашей армии канал Ландвер выгнулся дугой в сторону противника. С его отлогих изгибов врагу удобно вести фланкирующий огонь. Кроме того, враг может разместить своих пулеметчиков в опорах трех железнодорожных и шести трамвайных мостов, чтобы вести огонь вдоль канала, как только на воде появятся люди.
Какое же принять решение? Наша артиллерия, сосредоточенная в теснинах улиц, не может поразить огневых точек, что находятся в стороне от этих улиц под мостами и в нишах у самой воды, на изгибах канала. Их можно подавить только тогда, когда орудия выйдут на набережную и смогут вести огонь вдоль канала. Значит, надо стремиться [652] овладеть подступами к каналу, и прежде всего на его изгибах. Надо выбивать клин клином: по фланкирующим огневым точкам врага нанести артиллерийские удары тоже с флангов.
Одновременно перед артиллеристами поставили задачу поразить цели, находящиеся в глубине кварталов, прилегающих к каналу. Пускать в дело авиацию бесполезно: слишком узка нейтральная полоса. Пробивать стены ударами снарядов и затем в проломы бить наугад едва ли целесообразно, да и на это потребуется несколько дней. Самое эффективное оружие в такой обстановке миномет. Минометчики могут вести огонь через дом, доставать цели в самых узких переулках и, как шутят они, направлять мины по крутой траектории прямо в квартиры через дымоходные трубы.
Наступил вечер. Артиллеристы, уточнив задачи, приступили к подготовке нового удара. Стрелковые батальоны вместе с танкистами и саперами продолжали очищать подступы к каналу и занимать более выгодные позиции.
Чтобы подготовиться к решительному штурму Тиргартена, передышку сделали и другие армии. В частности 3-я Ударная армия ввела целый свежий корпус для атаки рейхстага.
Я выслушал соображения разведчиков о возможности проникновения в Тиргартен по подземным магистралям метро. До сих пор мы почти не пользовались этими туннелями, так как в южной части города большинство станций метро находилось на поверхности. А там, где магистрали скрывались под землю, они уводили нас в сторону. К тому же берлинское метро далеко не похоже на московское: станции узкие, тесные, туннели прорыты на глубине всего трех-четырех метров, от взрывов авиационных бомб их во многих местах завалило землей или затопило водой.
Но два параллельных туннеля, идущих из Темпельхофа на Тиргартен, пересекают канал Ландвер под землей. Нельзя ли их использовать?
Вот что рассказал разведчик Александр Жамков: Задача у нас была пройти под землей как можно дальше и разведать пути до самого центра... Спустились мы в подземную станцию. Там хоть глаз коли. Ориентируемся только по слуху и на ощупь. Прошли триста метров вдоль рельсов. Никого! Вдруг показалась тоненькая полоска света. Решили дальше двигаться ползком. Видим в стене ниша, в ней аккумулятор, горит маленькая электрическая [653] лампочка. Невдалеке слышен немецкий разговор. Пахнуло табачным дымом и мясными консервами. Засветился второй фонарик. Немцы направили его в нашу сторону и сами притаились в тени. Мы припали, пригляделись: впереди туннель перегорожен кирпичной стеной со стальными щитами в центре... Продвинулись еще на несколько десятков метров. Засвистели пули. Мы укрылись в нишах. Выждав немного, пустили в ход фаустпатроны и гранаты. Прорвались вперед. Через двести метров снова препятствие: такая же стена. В общем, оборона немцев в метро построена перемычками: пустой участок стена, снова пустой участок снова стена.
Да, перебросить большие силы в Тиргартен по магистралям метрополитена нельзя. Послали в метро усиленные группы разведчиков. Их задачей было из-под земли достать гитлеровцев.
Ночь прошла в беспрерывной перестрелке. Наши подразделения демонстрировали ложную активность, чтобы лучше выяснить огневую систему противника. На тех участках, где штурмовые отряды вплотную подошли к каналу, имитировались попытки форсировать его вплавь на воду бросали мешки, набитые стружкой и перетянутые ремнями. Действовало: враг открывал огонь из всех пулеметов; гвардейцам оставалось лишь засекать их.
Утром артиллеристы и минометчики начали наносить мощные удары по разведанным огневым точкам противника. Дома и другие сооружения на изгибах канала разрушались буквально под корень. Штурмовые отряды приступили к форсированию канала.
Танки, действовавшие в составе штурмовых отрядов, могли ворваться в Тиргартен только через мосты. Поэтому мы стремились прежде всего овладеть ими. Наиболее напряженный бой развернулся за Горбатый мост. Саперам под огнем пулеметов удалось снять мины и разрядить два мощных фугасных заряда, подвешенных под фермами. Первая попытка проскочить мост с ходу не дала результатов. Танк очень крупная цель, и, как только он появился на площади перед мостом, на него обрушился шквал огня. Из глубины Тиргартена ударил «тигр», закопанный где-то по самую башню.
К вечеру, вытащив подбитый танк из опасной зоны, танкисты попросили усилить на этом участке огонь артиллерии и дать дымовую завесу.
Под прикрытием дыма через мост успели проскочить [654] несколько автоматчиков штурмового отряда 1-го батальона 220-го гвардейского полка и захватить угловой дом на противоположном берегу канала. Но едва появились танки, как опять заработали огневые точки противника. Один танк, подскочивший к мосту, был подбит фаустпатроном, который выпустил гитлеровец, каким-то чудом уцелевший в своем гнезде на балконе третьего этажа углового дома, уже захваченного нашими автоматчиками.
Казалось, на этом и закончатся попытки танкистов прорваться в Тиргартен со своими грозными машинами. Но опять выручила солдатская смекалка. Увешали танк дымовыми шашками. Их подожгли, когда машина подошла к мосту. Гитлеровцы растерялись: горящий танк идет вперед, не прекращая, ведет огонь. Этих нескольких секунд замешательства хватило для того, чтобы танк проскочил мост и скрылся во дворе углового дома. Отсюда танкисты, взаимодействуя с автоматчиками штурмового отряда, приступили к очистке квартала, который мы потом использовали в качестве плацдарма для развития дальнейшего наступления.
В борьбе за Горбатый мост отличился парторг полка капитан Александр Николаевич Евдокимов. Пули будто не брали его. В числе первых он перебежал через мост, а затем дважды возвращался обратно, увлекая за собой воинов полка. Кавалер Золотой Звезды, удостоенный высокого звания за подвиг на Висле, Евдокимов и здесь показал образец мужества и отваги.
Следуя примеру своего парторга, другой Герой Советского Союза из этого же полка, лейтенант Павел Васильевич Зубенко, командир взвода минометчиков, быстро оказался на той стороне канала, забрался вместе со своими подчиненными на крышу дома, втащил минометы, и оттуда они стали угощать эсэсовцев минами. Каждая мина ложилась точно в цель, так как сверху было хорошо видно, где сосредоточены силы противника и его огневые точки.
В тот же день смогли преодолеть водную преграду штурмовые отряды 74-й гвардейской стрелковой дивизии. Прежде чем форсировать ее, отряд старшего лейтенанта Александра Никитовича Гуданова овладел кварталом, прилегающим к каналу на правом фланге в самом конце дуги. Гуданов и его бойцы под покровом густого дыма прорвались на берег, не задерживаясь для ликвидации вражеских автоматчиков, засевших в подвалах крайних домов.
Повернув одну часть пулеметов в сторону канала, другую [655] против окруженного гарнизона, он дождался прихода сюда других подразделений, которые во главе с комбатом бросились форсировать канал. Но в это время противник открыл огонь с тыла. Комбат был убит. Командование батальоном принял Гуданов. Несколько подразделений были направлены на ликвидацию осажденного вражеского гарнизона, остальные готовились к форсированию канала. Вскоре над осажденным кварталом взвился красный флаг. В это время штурмовые группы, руководимые Гудановым, форсировали канал и зацепились за противоположный берег. Таким образом, фланг дивизии оказался прикрытым, а все пулеметные точки противника, которые вели огонь вдоль канала, оказались под прицелом наших орудий и пулеметов с двух сторон. Это сразу облегчило переправу.
Сложный и тяжелый бой провел командир стрелкового батальона 47-й гвардейской стрелковой дивизии 4-го стрелкового корпуса майор Владимир Степанович Новиков. Форсировав канал в районе парка Тиргартен, он оказался со своими бойцами в расположении эсэсовцев. Схватка длилась шесть часов. В ход пошли гранаты, ножи. На стороне эсэсовцев были заранее подготовленные позиции и укрытия, на стороне Новикова и его бойцов беззаветная храбрость и опыт, приобретенный еще в уличных боях на берегах Волги. Победили гвардейцы. Эсэсовцы Монке были разгромлены и частично пленены, хотя они и писали клятвы, что, прежде чем сдаться в плен, последнюю пулю пустят в собственную голову. Патроны у них еще остались, но руки они подняли.
Отлично действовал двадцатидвухлетний командир роты 39-й гвардейской стрелковой дивизии 28-го гвардейского стрелкового корпуса старший лейтенант Николай Пименович Балакин. Разведав канализационные трубы, он принял решение: бойцам пробраться по ним до канала, затем вплавь достигнуть противоположной стенки и там так же по сточному трубопроводу проникнуть в тыл противника. Маневр был осуществлен блестяще. Рота Балакина разгромила два вражеских гарнизона, захватив в плен 68 автоматчиков и пулеметчиков батальона фольксштурма. Балакин, будучи раненным, продолжал руководить боем, пока не подоспела помощь.
Так докладывал мне командир дивизии полковник Ефим Тимофеевич Марченко.
Таким же путем форсировали канал штурмовые группы отряда, которыми командовал старший лейтенант Александр [656] Степанович Климушкин из 120-го гвардейского стрелкового полка 39-й гвардейской стрелковой дивизии. По сточным трубам и подземным коммуникациям связи он провел бойцов под мост, что возле железнодорожной станции Меккерн-Брюкке, и оттуда стремительным броском ворвался в вокзал. Вскоре весь батальон, возглавляемый Героем Советского Союза капитаном Михаилом Павловичем Карнаущенко оказался на противоположном берегу канала и приступил к штурму привокзального квартала.
В этот же день по всей армии пролетела весть о новом подвиге бесстрашного комсорга полка старшего лейтенанта Леонида Ладыженко. Удивительной храбрости человек. Еще в прошлых боях он ходил в атаку с губной гармошкой. Увидев, что бойцы залегли под огнем противника, Ладыженко прикладывал к губам гармошку и, наигрывая на ней что-нибудь веселое, первым шел вперед, а за ним поднимались в атаку и бойцы. Высокого роста, гибкий, ловкий, он поистине не знал страха в бою. Так было на Северском Донце, под Запорожьем, на Висле, на одерском плацдарме. А здесь, на Ландвере, он переплыл канал ночью, не переставая играть на губной гармошке, давая этим знать, где находится. Под утро гармошка смолкла. Когда к нему подоспели товарищи, Ладыженко показал на окровавленные щеки пуля пробила их насквозь. Но комсорг не ушел из боя, пока не был вторично ранен, на этот раз тяжело, осколком мины в позвоночник.
Вот какие люди пришли в Берлин!
Захватив несколько небольших плацдармов на той стороне канала Ландвер, войска армии начали штурмовать Тиргартен с юга. Острие удара всех частей, в том числе и наступающих с севера, запада и востока, было направлено на центр острова, где находилась имперская канцелярия объект 153, оттуда все еще шли приказы о продолжении бессмысленной борьбы.
Территория Тиргартена напоминала сильно вытянутый эллипс восемь километров в длину и два в ширину. Это все, что осталось от фашистской империи, остров, охваченный огненным кольцом, которое неумолимо сжималось.
В западной части Тиргартена раскинулся обширный парк и зоологический сад. В центре парка возвышались два мощных железобетонных бункера из шести этажей каждый три под землей и три над поверхностью. Двухметровые стены с бойницами и смотровыми окнами, закрывающимися стальными створками, надежно укрывали находящиеся [657] там узлы связи, пункты управления и штабы противовоздушной обороны Берлина. На крышах бункеров располагались зенитные батареи.
Одно из огромных зданий, которыми густо застроена восточная часть Тиргартена, мрачное, угловатое, с массивными квадратными колоннами, занимает целую улицу Фосс-штрассе. Это и есть имперская канцелярия. В ее подземных укрытиях нашел свое последнее убежище Гитлер. Пленные показали, что начиная с марта фюрер нигде не показывался. Нам стало известно, что вместе с ним в подземелье имперской канцелярии находятся Геббельс, Борман, начальник генерального штаба Кребс, заменивший на этом посту Гудериана, и многие другие высокопоставленные чиновники всего около шестисот человек. Туда сходятся все нити руководства войсками третьего рейха, и от того, как скоро будет взято это гнездо, последняя цитадель Гитлера, зависит окончание боевых действий не только в Берлине, но и на всей территории Германии.
Севернее имперской канцелярии, около Бранденбургских ворот, находится рейхстаг высокое здание с куполом. Оно было повреждено прямыми попаданиями бомб и теперь представляло собой массивную коробку, удобную для обороны.
Оперный театр, дворцы, музеи все это гитлеровцы превратили в опорные пункты и мощные узлы сопротивления.
Каждый шаг здесь стоил нам труда и жертв. Бои за этот последний район обороны третьего рейха отмечены массовым героизмом советских воинов. Камни и кирпичи развалин, асфальт площадей и улиц немецкой столицы были политы кровью советских людей. Да каких! Они шли на смертный бой в солнечные весенние дни. Они хотели жить. Ради жизни, ради счастья на земле они прокладывали дорогу к Берлину через огонь и смерть от самой Волги.
5
Два дня 29 и 30 апреля войска фронта, преодолевая возрастающее упорство противника, особенно батальонов СС, все глубже вгрызались в правительственные кварталы Берлина. Войска 8-й гвардейской армии и 1-й гвардейской танковой генерала Катукова с юга, войска 3-й Ударной генерала Кузнецова и 5-й Ударной генерала [658] Берзарина с востока и севера, танкисты 2-й гвардейской танковой генерала Богданова с запада, войска маршала Конева с юго-запада.
Вечером, 30 апреля, когда я вернулся со своего наблюдательного пункта в штаб армии в район Иоганнистали, мне позвонил командующий фронтом маршал Г. К. Жуков. Он спросил:
Есть ли надежда, что к празднику Первого мая мы очистим полностью Берлин?
Я ответил, что, судя по сопротивлению противника, которое, правда, ослабевает, надежды на скорую капитуляцию у меня нет.
На этом наш разговор и закончился. Маршал Жуков не дал никаких указаний, так как знал, что задача нам всем ясна.
Настроение было хорошее, бодрое: скоро конец войны. Работники политического отдела армии пригласили меня поужинать, а заодно поговорить о предстоящих делах. В политотделе находились писатели Всеволод Вишневский, Константин Симонов и Евгений Долматовский, композиторы Тихон Хренников и Матвей Блантер. Пока накрывали на стол, Тихон Хренников сел за рояль и спел песенку из кинофильма «Свинарка и пастух», а Матвей Блантер «В лесу прифронтовом». Собрались сесть за стол. В эту минуту ко мне подошел дежурный политотдела и сказал, что меня срочно вызывают к телефону. Я прошел в комнату дежурного, взял трубку. Говорил командир 4-го гвардейского стрелкового корпуса генерал-лейтенант В. А. Глазунов. Взволнованно, немного в приподнятом тоне он доложил:
На передний край сто второго гвардейского стрелкового полка тридцать пятой дивизии прибыл с белым флагом подполковник германской армии. У него пакет на имя командования русских войск. Немец просит немедленно доставить его в вышестоящий штаб для передачи важного сообщения. Ему удалось перейти канал на участке Висячего моста. Фамилия этого подполковника Зейферд. Сейчас он находится в штабе дивизии. У него есть полномочия германского верховного командования. Он просит указать место и время для перехода линии фронта представителям верховного командования Германии.
Ясно, ответил я. Скажите подполковнику, что мы готовы принять парламентеров. Пусть он ведет их по тому же участку, где перешел сам, через Висячий мост. [659]
Ваше указание я сейчас же передам в штаб дивизии, сказал Глазунов.
Огонь на этом участке прекратить, парламентеров принять и направить на мой передовой командный пункт, я сейчас же выезжаю туда.
Вслед за тем я вызвал к телефону начальника штаба армии В. А. Белявского и приказал обеспечить меня надежной связью. Затем доложил обо всем по телефону командующему фронтом и вместе с генералами Пожарским и Вайнрубом выехал на свой КП.
Еще не зная, с чем придут парламентеры, я чувствовал, что назревают серьезные события.
Едва успел перешагнуть порог рабочей комнаты, как на столе затрещал телефон. В трубке услышал хорошо знакомый мне голос писателя Всеволода Вишневского, который с самого Одера находился при 8-й гвардейской армии. Узнав о том, что я на своем КП ожидаю парламентеров представителей верховного командования Германии, Всеволод Вишневский взмолился всеми богами, даже назвал меня родным отцом, лишь бы я разрешил ему приехать на КП и присутствовать при переговорах. Я решил, что такое событие не должно пройти мимо наших писателей. Они ведь тоже шли вместе с войсками, по мере сил помогая нам. И многие из них погибли как солдаты. Кому, как не писателям, рассказать обо всем знаменательном в жизни наших воинов. Я пригласил Вишневского к себе.
После этого я вызвал к телефону генерала Белявского и приказал прибыть ко мне с офицерами и переводчиками разведотдела штаба армии.
Наступило томительное ожидание. В комнате только я и адъютант. Прошло полтора часа. Глубокая ночь, но спать совершенно не хочется. В голове проносятся воспоминания. Война длится уже четыре года. Перед глазами Волга, теперь далекая и в то же время близкая; по ней разлилась горящая нефть, бушующее пламя пожирает все баржи, лодки. Вот листовки геббельсовской пропаганды, гитлеровцы сообщали в них нашим бойцам, что «будут считать дезертиром того, кто не сдастся в плен на западном берегу Волги, а всех тех, кто уйдет на восточный, запишут в списки злостных дезертиров...». Вот Запорожье, ночной штурм, Никополь, Одесса, Люблин, Лодзь. И вот наконец Берлин. Отстояв священные рубежи на Волге, советские воины стоят теперь на Шпрее. Опустив на время оружие, они ждут парламентеров от руководителей вермахта, тех самых, которые еще недавно были [660] уверены в близком конце Советского государства. Парламентеры от главарей третьего рейха. Не думают ли теперь эти главари, что у нас короткая память, и мы уже забыли о миллионах убитых, о десятках миллионов вдов и сирот, о виселицах и душегубках, о Майданеке и других лагерях смерти?..
Адъютант тоже не спит. Он молчит, и я молчу, но мы хорошо понимаем друг друга. Мы ждем. Ждут наши гвардейцы на Ландвер-канале. Они не отдыхают, они наготове, и если враг не согласится сложить оружие, то ринутся снова на штурм...
Шумно распахнулась дверь. На пороге Всеволод Вишневский. Он прибыл не один писатели в одиночку не ездят. Вслед за ним в комнату вошел поэт Евгений Долматовский, который знаком с бойцами 62-й армии еще с берегов Волги, он живой очевидец великой битвы и капитуляции армии Паулюса. Здесь и композитор Матвей Блантер, которого я еще при встрече на Одере с легкой руки Всеволода Вишневского стал звать по-дружески Мотя.
Но в этот раз мы не могли беседовать как обычно, разговор не клеился. Каждый думал, пытался оценить назревающие события. Все беспощадно курили, часто выходили в зал с черными колоннами, чтобы отсчитывать шагами секунды непомерно длинных минут.
Вот уже три часа утра... Три с половиной... Забрезжил рассвет. Наступило утро Первого мая... В Берлине мрачно, а там, на Родине, в ее восточных районах, уже начались первомайские демонстрации. Отстает время в Средней Европе от нашего солнце восходит с востока! Там, в Сибири, на Урале, в Москве, люди уже проснулись и вскоре узнают, что на фронтоне рейхстага уже развевается Знамя Победы, установленное отважными разведчиками из 3-й Ударной армии сержантами М. А. Егоровым и М. В. Кантария...
Наконец в 3 часа 55 минут дверь открылась, и в комнату вошел немецкий генерал с Железным крестом на шее.
Присматриваюсь к нему. Среднего роста, плотный, с бритой головой, на лице шрамы. Правой рукой делает жест приветствия по-своему, по-фашистски; левой подает мне свой документ солдатскую книжку. Это начальник генерального штаба сухопутных войск Германии генерал Кребс. С ним вместе вошли начальник штаба 56-го танкового корпуса полковник генерального штаба фон Дуфвинг и переводчик. [661]
Кребс не стал ожидать вопросов.
Буду говорить особо секретно, заявил он. Вы первый иностранец, которому я сообщаю, что тридцатого апреля Гитлер добровольно ушел от нас, покончив жизнь самоубийством.
Произнеся эту фразу, Кребс сделал паузу, точно проверяя, какое воздействие произвело на нас это сообщение. Он, по-видимому, ожидал, что все мы набросимся на него с вопросами, проявим жгучий интерес к этой сенсации. А я, не торопясь, спокойно сказал:
Мы это знаем!
Затем, помолчав, попросил Кребса уточнить, когда это произошло.
Кребс заметно смутился. Он никак не ожидал, что его сенсационное заявление окажется холостым выстрелом.
Это произошло в пятнадцать часов сегодня, ответил он. И, видя, что я смотрю на часы, поправился, уточнил: Вчера, тридцатого апреля, около пятнадцати часов.
Затем Кребс зачитал письмо Геббельса к советскому Верховному Главнокомандованию, в котором говорилось:
«Согласно завещанию ушедшего от нас фюрера мы уполномочиваем генерала Кребса в следующем.Мы сообщаем вождю советского народа, что сегодня, в 15 часов 50 минут, добровольно ушел из жизни фюрер. На основании его законного права фюрер всю власть в оставленном им завещании передал Деницу, мне и Борману. Я уполномочен Борманом установить связь с вождем советского народа. Эта связь необходима для мирных переговоров между державами, у которых наибольшие потери. Геббельс».
Кребс вручил мне еще два документа: о его полномочии на ведение переговоров с русским верховным командованием (бланк начальника партийной канцелярии с печатью подписан Борманом 30 апреля 1945 года) и завещание Гитлера со списком нового имперского правительства и верховного командования вооруженных сил Германии (этот документ подписан Гитлером и свидетелями; на нем пометка 4 часа 00 минут 29 апреля 1945 года).
Кребс как бы хотел прикрыться этими документами от вопросов, которых, разумеется, ожидал. Он чувствовал неловкость и трудность дипломата, пришедшего не просто представлять одну сторону другой, а просить пардона. Конечно, ему хотелось осторожно прощупать нас, узнать, [662] нельзя ли чего выторговать, играя на наших чувствах обоснованного недоверия к союзникам по антигитлеровской коалиции, которые так долго тянули с открытием второго фронта. В то же время ему, закоренелому нацисту, не так-то легко было признать себя побежденным. Ведь он принимал личное участие в походе на Восток.
Почему же я ответил Кребсу, что самоубийство Гитлера не является для меня новостью?
Должен признаться, что я не знал о смерти Гитлера и не ожидал услышать о ней из уст Кребса. Однако же, готовясь к этому разговору, я настроил себя встретить любую неожиданность спокойно, не выказывая и тени удивления, не делая торопливых выводов. Я знал, что опытный дипломат а Кребс был именно таковым никогда не начнет разговора с того вопроса, который для него является главным. Он обязательно сначала разведает настроение своего собеседника, а затем постарается повернуть разговор так, чтобы о главном вопросе заговорил первым тот, кто должен его решить.
Для меня и для всех присутствующих при переговорах смерть Гитлера была действительно новостью первостепенной важности, но для Кребса она служила лишь дипломатической маскировкой основного, самого главного вопроса. Поэтому я сразу отвел его попытку увести разговор в сторону и тем самым заставил перейти к делу, ради которого он пришел к нам.
В этих документах речь идет о Берлине или о всей Германии? спросил я.
Я уполномочен Геббельсом говорить от имени всей германской армии, последовал ответ.
Идет ли речь о капитуляции?
Есть другие возможности прекратить войну, ответил Кребс. Для этого необходимо дать возможность собраться новому правительству во главе с Деницем, которое решит вопрос путем переговоров с Советским правительством.
Какое может быть правительство, если ваш фюрер покончил жизнь самоубийством, тем самым признал несостоятельность возглавляемого им режима. После него, наверное, остался кто-то из заместителей, который вправе решать, быть или не быть дальнейшему кровопролитию. Кто сейчас замещает Гитлера?
Сейчас Гитлера замещает Геббельс. Он назначен канцлером. Но перед смертью Гитлер создал новое правительство [663] во главе с президентом гросс-адмиралом Деницем.
Пока я разговаривал с Кребсом, мой адъютант, Всеволод Вишневский и Евгений Долматовский старательно записывали каждое слово. Чего-чего, а секретарей на этих переговорах хватало.
К счастью, память хорошо сохранила подробности той ночи, и я постараюсь воспроизвести их с максимально возможной точностью.
Получив первые ответы на свои вопросы от Кребса, решаю позвонить командующему фронтом. Беру телефонную трубку, вызываю маршала Жукова, докладываю ему:
Ко мне прибыл начальник генерального штаба сухопутных войск Германии генерал Кребс. Он сообщил, что Гитлер покончил жизнь самоубийством. Геббельс как канцлер и Борман как председатель нацистской партии уполномочили Кребса вести переговоры с нами о перемирии. Кребс просит прекратить военные действия на время переговоров, дать возможность собраться новому правительству во главе с президентом Деницем, которое решит вопрос о дальнейшем течении войны.
Г. К. Жуков сказал, что немедленно доложит в Москву. Я же должен ждать у телефона: возможно, будут вопросы и потребуются разъяснения.
Спустя минуту он спросил:
Когда Гитлер покончил с жизнью?
Сознательно задаю Кребсу вторично этот вопрос, так как в первый раз он оговорился не то механически, не то умышленно. Спрашиваю и смотрю на часы, они показывали 4 часа 27 минут 1 мая.
Кребс поспешил уточнить:
Вчера, тридцатого апреля, в пятнадцать часов пятьдесят минут.
Передаю это Жукову, а тот в Москву. Через минуту в телефоне слышится:
Спросите Кребса, хотят ли они сложить оружие и капитулировать или же намерены заниматься переговорами о мире?
Спрашиваю Кребса в упор:
Идет ли речь о капитуляции и заключается ли ваша миссия в том, чтобы ее осуществить?
Нет, есть другие возможности.
Какие?
Разрешите и помогите нам собрать новое правительство, [664] которое назначил Гитлер в своем завещании, и оно решит этот вопрос в вашу пользу.
Докладываю этот ответ Г. К. Жукову. Он приказывает снова ждать у телефона.
Ну, думаю, хитер этот Кребс: второй раз повторяет одно и то же излюбленный прием дипломатов добиваться цели настойчивым повторением одной и той же мысли в разных вариантах. Но сейчас он грубо перехлестывает. На пятой странице завещания Гитлера читаю:
«Чтобы Германия имела правительство, состоящее из честных людей, которые будут продолжать войну всеми средствами, как лидер нации, я назначаю членами нового кабинета...»
Что за новое правительство? интересуется Жуков.
Я как раз, читая завещание Гитлера, дошел до состава этого нового правительства. Вот оно:
1. Президент Дениц2. Канцлер Геббельс
3. Министр партии Борман
4. Министр иностранных дел Зейс-Инкварт
5. Министр внутренних дел гаулейтер Гислер
6. Военный министр Дениц
7. Командующий сухопутными войсками Шернер
8. Командующий военно-морским флотом Дениц
9. Командующий военно-воздушным флотом Грейм
10. Рейхсфюрер СС и начальник германской полиции гаулейтер Ханке
11. Министр хозяйства Функ
12. Министр сельского хозяйства Баке
13. Министр юстиции Тирак
14. Министр просвещения д-р Шил
15. Министр пропаганды д-р Науман
16. Министр финансов Шверин-Крозиг
17. Министр труда д-р Хурфауэр
18. Министр вооружения Саур
19. Руководитель германского рабочего фронта и член кабинета, рейхс-министр Лей [665]
Что еще может сказать Кребс? спросил Жуков. Передаю вопрос Кребсу. Тот пожимает плечами. Тогда я пояснил ему, что мы можем вести переговоры только о полной капитуляции Германии перед союзниками по антигитлеровской коалиции: СССР, США и Англией. В этом вопросе мы едины.
Для того чтобы иметь возможность обсудить ваши требования, я прошу о временном прекращении военных действий и о помощи новому правительству собраться здесь, в Берлине. И подчеркнул: Именно в Берлине, а не в другом месте.
Нам понятно, чего хочет ваше новое правительство, заметил я, тем более нам известна попытка ваших друзей, Гиммлера и Геринга, зондировать почву у наших союзников. Разве вы об этом не знаете?
Кребс насторожился, видимо, мой вопрос был для него неожиданным. Смутился, начал шарить в боковом кармане мундира и достал карандаш, который ему был совершенно не нужен.
Я являюсь уполномоченным законного правительства, которое сформировано по завещанию Гитлера, ответил он наконец. Может появиться новое правительство на юге, но оно будет незаконным. Пока правительство есть только в Берлине, оно законное, и мы просим перемирия, чтобы собраться всем членам правительства, обсудить положение и заключить выгодный для вас и для нас мир.
Вопрос о перемирии или мире может решаться только на основе общей капитуляции, твердо заявил я. Таково решение наше и наших союзников, и никакими разговорами и обещаниями вам не удастся разорвать этот единый фронт антигитлеровской коалиции.
По лицу Кребса пробегает дрожь, шрам на его щеке порозовел. Заметно, что напрягает всю силу воли, чтобы оправиться от растерянности, и тут же проговаривается.
Мы думаем, что СССР будет считаться с новым легальным немецким правительством. Для обеих сторон это выгодно и удобно. Если вы завладеете районом, где находится правительство, и уничтожите всех нас, тогда немцы не будут иметь возможности работать с вами и...
Я перебиваю:
Мы пришли не для того, чтобы уничтожать немцев, а освобождать их от фашизма. И немцы, честные немцы, уже работают с нами, чтобы избежать дальнейшего кровопролития.
Кребс снова продолжает: [666]
Мы просим признать новое правительство Германии до полной капитуляции, связаться с ним и дать ему возможность войти в сношение с вашим правительством. От этого выгадаете только вы.
Повторив, что у нас одно условие общая капитуляция, я вышел в соседнюю комнату позвонить командующему фронтом.
В докладе маршалу Жукову я изложил свои соображения:
Кребс пришел не для переговоров о капитуляции, а, по-видимому, выяснить обстановку и наше настроение не пойдем ли мы на сепаратные переговоры с новым правительством? Сил у них для дальнейшей борьбы с нами нет. Геббельс и Борман решились на последний ход завязать переговоры с нашим правительством. Они ищут всякие лазейки и трещины между нами и союзниками, чтобы посеять недоверие. Кребс явно тянет с ответами на вопросы, хочет выиграть время, хотя это не в их пользу, так как наши войска продолжают наступление. Тихо лишь на участке, где перешел Кребс.
Маршал задал несколько вопросов, сказал, что он сейчас доложит обо всем в Москву, и приказал мне продолжать переговоры и добиться от Кребса согласия на общую капитуляцию.
Начальник штаба армии генерал Белявский подает мне на подпись проект приказания за № 2948 от 30 апреля 1945 года. Читаю. Что ж, все правильно. Молча визирую этот документ, который, по существу, стал последним боевым распоряжением по 8-й гвардейской армии:
«В связи с возможной капитуляцией или массовой сдачей в плен окруженного противника в городе Берлине приказываю:1. Начальнику тыла армии подготовиться к приему 40–50 тысяч пленных, для этого:
а) в полосе армии, вне черты города, но не далее 5–8 км от его окраины, не позднее 1.5.45 г. подготовить достаточной емкости армейский пункт сбора военнопленных (возможно, в районе Дамм);
б) для питания военнопленных подвезти необходимые запасы продовольствия.
2. Командирам корпусов:
а) для надежной охраны пленных и для конвоирования их с армейского пункта во фронтовой лагерь военнопленных подготовить по одному стрелковому батальону; [667]
б) на случай капитуляции противника в Берлине заранее наметить места для разоружения и пути вывода частей противника из города на армейский пункт военнопленных. Сюда же принимать военнопленных от 1-й гвардейской танковой армии.
О готовности к приему пленных донести к 18.00 1.5.45».
Возвращаюсь в комнату переговоров. Время 4 часа 40 минут. От усталости и бессонницы в голове шум. Непривычная работа быстро утомляет.
Сажусь за стол против Кребса. Чувствую, что за время моего отсутствия он обдумал положение и подготовил какие-то новые аргументы в защиту своих, вернее, Геббельсовских предложений. Он заговорил первым, снова настаивая на временном перемирии.
Я не имею возможности вести иные переговоры, заявил он, я только уполномоченный и не могу отвечать за свое правительство. В ваших интересах вести их с новым правительством Германии. Мы знаем, что немецкое правительство пас (и сам засмеялся). Сильны вы мы это знаем, и так думаете вы сами...
Это уже ход ферзем. Кребс пускает в дело главную фигуру. Давать ему спуску за навязчивость нельзя. Он явно хочет втянуть меня в обсуждение вопроса о перемирии.
Вы должны понять, господин генерал, сказал я, что мы знаем, чего вы хотите от нас. Вы намереваетесь предупредить, что будете продолжать борьбу, точнее, бессмысленное сопротивление, которое увеличит число напрасных жертв. Я задаю вам прямой вопрос: в чем смысл вашей борьбы?
Несколько секунд Кребс смотрел на меня молча, не зная, что сказать, затем выпалил:
Мы будем бороться до последнего.
Я не мог сдержать иронической улыбки.
Генерал, что у вас осталось, чем, какими силами вы хотите бороться? Затем после небольшой паузы, добавил: Мы ждем полной капитуляции.
Нет! воскликнул Кребс. Потом со вздохом сказал: В случае полной капитуляции мы юридически не будем существовать как правительство.
Переговоры утомляли все больше. Ясно: Кребс имеет задачу убедить нас признать «новое» правительство. Без согласия Геббельса и Бормана он не может изменить высказанных им предложений и будет твердить одно и то же. В его словах, во всем поведении чувствовалась безнадежность, [668] но он не уходил, чего-то ждал от меня. Возможно, объявления, что я разговариваю с ним как с пленником.
Мне принесли письмо из одного иностранного посольства, в котором глава миссии благодарил советские войска за внимательное отношение к членам миссии.
Стрелки часов показывали пять утра. Я не выдержал и заявил Кребсу:
Вы настаиваете на перемирии и ведении переговоров о мире в то время, когда ваши войска капитулируют, когда ваши солдаты и офицеры сотнями и тысячами сдаются в плен.
Кребса передернуло.
Где? быстро спросил он.
Везде.
Без приказа? удивился Кребс.
Наши наступают ваши сдаются.
Может быть, это отдельные явления? цеплялся за соломинку немецкий генерал.
И как раз в этот миг донесся грохот залпа «катюш». Кребс даже съежился.
Беру газету и читаю вслух сообщение агентства Рейтер о неудачном дипломатическом маневре Гиммлера, который с помощью Бернадотта члена шведской королевской семьи стремился вступить в переговоры с влиятельными людьми Англии и с британским правительством. Гиммлер через Бернадотта передавал, что фюрер конченый человек как политически, так и физически.
«В сложившейся ситуации, читал я, руки у меня свободны. Желаю предохранить возможно большую часть Германии от русского вторжения, я готов капитулировать на Западном фронте, чтобы тем самым войска западных держав смогли как можно быстрее продвинуться на восток. В противоположность этому я не намерен капитулировать на Восточном фронте. Я всегда был и остаюсь заклятым врагом большевизма». Так заявил Гиммлер англичанам, заметил я и продолжал читать: «Благодаря вмешательству Советского правительства американцы и англичане отказались вести с Гиммлером сепаратные переговоры, о чем поставили в известность Советское правительство...»
Смотрю на парламентера. Кребс явно удручен. Глядя в пол, он бормочет:
Гиммлер на это не был уполномочен. Мы этого боялись. Гиммлер не знает, что фюрер покончил с собой.
Но ведь вам известно, что Гиммлер по радио назначал [669] пункты для сепаратных переговоров с нашими союзниками?
Это частное мероприятие, ответил Кребс, на других основаниях. И, помолчав, добавил: В случае полной капитуляции мы не сможем избрать свое правительство.
Немец переводчик вмешивается в разговор:
Берлин решает за всю Германию. Кребс его тут же обрывает:
Я сам говорю по-русски не хуже вас. И, обращаясь ко мне, уже на русском языке, быстро заговорил. Я боюсь, что будет организовано другое правительство, которое будет против решений Гитлера. Я слушал только радио Стокгольма, но мне показалось, что переговоры Гиммлера с союзниками зашли далеко.
Этими словами Кребс выдал себя с головой. Руководство третьего рейха знало о переговорах Гиммлера, оно было убеждено, что наши союзники соблазнятся на предложение Гиммлера, а Советское правительство примет предложение Геббельса и Бормана. Как нам было известно, Герман Геринг нацеливался с такой же миссией на американцев, конкретно на Эйзенхауэра, но его попытки потерпели неудачу.
После короткой паузы Кребс снова повторил о необходимости создания нового германского правительства, что задача нового правительства заключить мир с державой-победительницей, то есть с СССР.
Я дал понять Кребсу еще раз, что действия правительств США и Англии согласованы с нашим правительством, что демарш Гиммлера я понимаю как неудачный дипломатический шантаж. Что касается нового правительства, то мы думаем так: самое авторитетное немецкое правительство для немцев, для нас и наших союзников будет то, которое согласится на полную капитуляцию.
Ваше так называемое «новое» правительство, сказал я, не соглашается на общую капитуляцию потому, что связало себя завещанием Гитлера и намерено продолжать войну. Ваше «новое» правительство или «новый кабинет», как назвал его Гитлер в своем политическом завещании, хочет в будущем выполнять его волю. А его воля заключается в следующих словах завещания: «Чтобы Германия имела правительство, состоящее из честных людей, которые будут продолжать войну всеми средствами...» Я показываю Кребсу эти строчки. Разве из этих посмертных [670] слов Гитлера не видно, что, отрицая общую капитуляцию, ваше так называемое «новое» правительство хочет продолжать войну?
Время потянулось еще медленнее. Но приходилось сидеть и ждать решений Москвы. Переходим к частным разговорам.
Где сейчас генерал Гудериан, с которым я в тридцать девятом году встречался в Бресте? поинтересовался я. Он тогда командовал танковой дивизией.
Гудериан был начальником штаба сухопутных войск Германии до пятнадцатого марта, затем заболел и сейчас находится на отдыхе. Тогда я был его заместителем.
Болезнь Гудериана дипломатическая, политическая или военная хитрость?
О своем бывшем начальнике я не могу говорить плохо, но нечто в этом роде было.
Вы все время находились в генштабе?
Я работал начальником отдела боевой подготовки. Я был также в Москве и до мая сорок первого года замещал там военного атташе, а затем меня назначили начальником штаба армейской группы на Востоке.
Значит, это вы в Москве научились русскому языку и с вашей помощью Гитлер получал информацию о Советских Вооруженных Силах? Где вы были во время Сталинградского сражения и как вы к нему относитесь?
Я был в это время на Центральном фронте, у Ржева. Ужасно этот Сталинград! С него начались все наши несчастья... Вы были в Сталинграде командиром корпуса?
Нет, командующим армией.
Я читал сводки о Сталинграде и доклад Манштейна Гитлеру.
Долгая пауза.
Чтобы прервать молчание, я спросил:
Почему Гитлер покончил жизнь самоубийством?
Военное поражение, которого он не предвидел. Надежды немецкого народа на будущее потеряны. Фюрер понял, какие жертвы понес народ, и, чтобы не нести ответственности при жизни, решил умереть.
Поздно понял, заметил я. Какое было бы счастье для народа, если бы он это понял пять-шесть лет назад...
Беру завещание Гитлера и читаю вслух:
«Хотя в годы борьбы я считал, что не могу взять на [671] себя такую ответственность, как женитьба, теперь, перед смертью, я решил сделать своей женой женщину, которая после многих лет настоящей дружбы приехала по собственному желанию в этот уже почти окруженный город, чтобы разделить мою судьбу.Она пойдет со мной на смерть по собственному желанию как моя жена, и это вознаградит нас за все, что мы потеряли из-за моей службы моему народу».
Обращаюсь к Кребсу:
Ева Браун как будто не арийской крови. Как же это Гитлер отошел от своих принципов?
Кребс поморщился и ничего не ответил. Мне пришлось добавить:
Жаль! Может быть, провести телефон из этого дома к Геббельсу? переменил я тему разговора.
Я буду очень рад, встрепенулся Кребс, Тогда и вы сможете говорить с доктором Геббельсом. Я готов послать с вашими телефонистами своего адъютанта это поможет.
Позвонил маршал Жуков. Я доложил, что Кребс с 15 марта начальник генерального штаба, читаю по телефону документ Геббельса о полномочии Кребса.
Мы договорились, что полковник, сопровождавший Кребса, и немецкий переводчик возвратятся к себе, чтобы установить прямую телефонную связь с имперской канцелярией. С ними ушли два наших связиста офицер и рядовой, которых выделил начальник штаба армии.
К этому времени ко мне на КП прибыли член Военного совета армии генерал-майор Пронин, мой первый заместитель генерал-лейтенант Духанов, начальник оперативного отдела полковник Толконюк, начальник разведки полковник Гладкий, его заместитель подполковник Матусов и наш переводчик капитан Кельбер.
Мы перешли в соседнюю комнату, приспособленную под столовую. Принесли чай, бутерброды. Все проголодались. Кребс тоже не отказался. Взял стакан и бутерброд. Я заметил, как дрожат у него руки.
Сидим уставшие. Чувствуется близость конца войны, но ее последние часы утомительны. Ждем указания Москвы.
А фронтовая жизнь шла своим чередом. Штаб армии предупредил войска, в первую очередь армейских артиллеристов, что надо быть готовыми к продолжению штурма. Разведчики вели наблюдение за противником, его резервами, [672] снабжением. В подразделения подвозили боеприпасы и горючее. Саперы строили и улучшали переправы через канал Ландвер. Я иногда уходил от Кребса в соседние комнаты, чтобы дать указания и утвердить распоряжения штаба.
Командирам корпусов и дивизий было четко сказано, что переговоры ведутся как положено, а войска должны быть готовы немедленно, по первому сигналу возобновить штурм. Получалось так: Геббельс, Борман и Кребс хотели оттянуть время в свою пользу авось русские начнут перепалку с союзниками... А мы это же самое время использовали для того, чтобы получше подготовиться и одним ударом завершить штурм Тиргартена, если капитуляция не состоится.
Разговор с Кребсом возобновился. Хотелось проникнуть в тайны руководителей третьего рейха, в их замыслы и надежды, тем более без ответа Москвы прекратить переговоры с Кребсом я не мог. Кребс, конечно, все знает, но ничего толком не скажет, из него надо суметь выудить все, что можно, ведя беседу, сопоставляя его ответы на вопросы.
Где сейчас Герман Геринг?
Кребс встрепенулся, будто его разбудили:
Геринг? Он предатель, его фюрер терпеть не может. Геринг предложил фюреру сдать ему управление государством, фюрер исключил его из партии. И тут же поправляется: Гитлер перед смертью исключил его из партии, о чем он пишет в завещании.
Уже путаница: то «фюрер терпеть не может Геринга» сказано в настоящем времени, то «Гитлер перед смертью исключил его из партии» уже прошедшее время.
Пытаюсь уточнить:
Кто же, по-вашему, Гиммлер?
Гиммлер предатель. Он работал против фюрера, давно хотел заключить сепаратный мир с западными державами и разъединить нас. О его намерении узнал фюрер и... несколько секунд пауза, это одна из причин его самоубийства. Фюрер дорожил преданностью своих соратников. Перед смертью он искал выхода... в заключении мира, в первую очередь с Россией.
Итак, Гиммлер предатель?
Да, подтвердил Кребс. Согласно завещанию Гитлера Гиммлер исключен из партии. Гиммлер вне Берлина. Он в Мекленбурге. [673]
Вы ведь знали о предложении Гиммлера: полная капитуляция перед США и Англией? (Тут я прямо беру Кребса на пушку: я до последнего дня почти ничего не знал о предложении Гиммлера.)
Кребс, подумав, ответил:
Как вам известно, мы его подозревали, но окончательно я убедился в этом из сообщения агентства Рейтер. Мы не были извещены Гиммлером. Фюрер оставил его вне Берлина, чтобы он прислал помощь Берлину, бросил сюда все части вооруженных сил Германии. Но он обманул фюрера, не сделал этого. Гиммлер предатель, хотел заключить мир без ведома фюрера, он против интересов Германии. Я все время находился с фюрером, был его непосредственным советником по вопросам войны. А вне Берлина, в Мекленбурге, был ОКБ. Фюрер давал им приказы непосредственно из Берлина. Я был ответственным за Восточный фронт.
Тут Кребс проболтался и тем подтвердил все наши догадки и предположения. В его словах о том, что Гитлер приказал все части вооруженных сил Германии бросить «оттуда», то есть с Запада, к Берлину, на Восточный фронт, против нас, и тем самым открыть войскам западных держав путь на Берлин, была истинная правда.
Не теряя этой нити, спрашиваю Кребса:
Кто у вас сейчас является главнокомандующим?
Согласно завещанию Гитлера теперь стал Дениц. Шернер новый командующий сухопутными войсками; воздушными силами фон Грейм. Геринг болен, Гудериан болен.
Где Риббентроп?
В Мекленбурге. Вместо него Зейс-Инкварт.
Таким образом, полная реорганизация правительства. Она не касается только вас. Вы были при Гитлере и остаетесь сейчас начальником генерального штаба сухопутных войск?
Да, подтвердил Кребс.
Кто же будет уполномочен на окончательные переговоры с Советским Союзом и его союзниками?
Геббельс и Борман. Они находятся в Берлине и являются единственными представителями Германии.
А что будут делать другие члены правительства?
Они выполняют приказ фюрера.
А признают ли войска новое правительство?
Если представится возможность довести завещание [674] фюрера до сведения армии, войска выполнят его волю. Лучше это сделать до объявления другого правительства.
Вы боитесь этого «другого» правительства?
Гиммлер предал нас и может создать новое правительство. Гиммлер еще не знает о смерти фюрера и его завещании.
Как вы думаете связаться с другими районами? Ведь они отрезаны.
Посредством временного перемирия с вами. Мы тогда все огласим.
Не понимаю.
Кребс уточнил:
При вашем содействии мы свяжемся с периферией при помощи авиации или другими способами.
Значит, правительство создается, чтобы действовать на территории Германии, собрать силы и продолжать войну?
Нет, чтобы начать переговоры и кончить войну.
Однако, ловлю его опять, в завещании Гитлера ясно говорится, что он создает правительство из людей, «которые будут продолжать войну всеми средствами». Не лучше ли вам согласиться сначала кончить войну, а потом начать переговоры?
Кребс что-то медлит с ответом, а затем отвечает:
Ответ может дать мое правительство, а не я...
На улице уже светло, день 1 мая начинается в Берлине для нас очень своеобразно. Мы целую ночь ведем переговоры, а пользы ноль. Москва приказала ждать ответа, то и дело запрашивает о разных деталях, уточняя ход переговоров. Из штаба фронта срочно потребовали прислать документы, принесенные Кребсом.
Подходит генерал Пожарский и сообщает, что меня к телефону вызывает командир 28-го гвардейского стрелкового корпуса генерал-лейтенант Рыжов. Перехожу в другую комнату, оставляю Кребса с генералами Пожарским, Вайнрубом и писателями.
Генерал Рыжов докладывает, что в 4 часа 30 минут немецкие радиостанции якобы из штаба обороны города Берлина попросили выслать офицера на северо-восточную окраину зоологического сада для встречи с парламентерами немецкой армии. Генерал Рыжов и командир 39-й гвардейской [675] стрелковой дивизии полковник Марченко назначили своим парламентером майора Берсенева офицера штаба этой дивизии.
Как прошла и чем закончилась эта встреча, мне рассказал Берсенев (ныне подполковник в отставке).
Я должен был предъявить ультиматум о безоговорочной капитуляции, гарантировав жизнь всем сдавшим оружие и прекратившим сопротивление. Я должен был заявить немцам, что в случае отказа сдаться они в течение 24 часов будут полностью уничтожены.
Я отдавал себе отчет в том, что успешное выполнение этого задания сохранило бы жизнь многим нашим солдатам и офицерам. Прекрати враг бессмысленное сопротивление, намного меньше было бы в мире калек, вдов и сирот. Я дорожил оказанным доверием и был полон решимости выполнить задание до конца, чего бы это мне ни стоило.
Ровно в 5 часов 1 мая 1945 года я был с белым флагом на указанном месте, у северо-восточного угла зоологического сада. Свою автомашину с ординарцем и шофером оставил за углом соседней улицы в укрытии.
Пока шел к назначенному месту и пока минут двадцать ждал парламентеров, немцы огня по мне не вели. По-видимому, немецкие войска на этом участке были предупреждены о прибытии представителя нашего командования.
За эти двадцать минут ожидания я многое передумал, но одна мысль особенно сверлила мой мозг: не ложный ли был вызов со стороны противника, не провокация ли это? Однако, зная хорошо обстановку в Берлине, в каком безвыходном положении находятся войска противника, я эту мысль отбрасывал. Но она возникала снова и снова. Наконец я увидел, как метрах в двухстах от меня из-за угла вышли двое немцев с белым флагом и направились ко мне.
Я сделал несколько шагов к ним навстречу. Вдруг один из парламентеров упал. Послышались выстрелы, и пули завизжали вокруг меня. Я не успел принять мер предосторожности. Почувствовал удар в левое бедро и коленный сустав. После этого я упал, сильно ударился головой о панель.
Очнулся уже около своей автомашины. Оказывается, ординарец, рискуя жизнью, вытащил меня из зоны огня. Вместе с шофером они подняли меня в автомашину. Нога висела как плеть, но особенной боли я не чувствовал, только [676] в голове шумело. Я сказал: «Везите к комдиву» и снова впал в забытье. Пришел в себя, когда мне сделали укол. Надо мной склонились полковник Марченко и генерал Рыжов. Посмотрев на свои ноги, я не узнал свою левую: вместо сапога и брюк увидел белую чурку с красными кровавыми пятнами. В глазах рябило, лица людей расплывались. Я рассказал по порядку все как было...
После того как генерал Рыжов доложил мне о случае с Берсеневым, стало совершенно ясно, что в гарнизоне Берлина произошел раскол: одна часть солдат и офицеров готова сдаться, другая, состоящая из оголтелых нацистов, не только сама не идет на капитуляцию, но и силой оружия пресекает попытки других к сдаче. Кто из них возьмет верх, зависит от наших действий. Ясно только одно, что наступившее затишье в связи с переговорами с Кребсом нацисты используют для усиления своего влияния на осажденный гарнизон. Нам нужно скорее нанести еще удар посильнее, и сопротивление врага будет сломлено. Возможно, даже с помощью тех, кто готов к капитуляции.
Звонок из штаба фронта. Маршал Жуков сообщил, что ко мне выехал его заместитель генерал армии Соколовский. Командующий попросил уточнить данные о Гиммлере, узнать, где Риббентроп, кто сейчас начальником генерального штаба, где труп Гитлера. И еще вопросы, вопросы...
Отвечаю то, что знаю из разговора с Кребсом. Остальное надо еще вытягивать из него. А он не особенно разговорчив на эти темы: на каждый вопрос отвечает предельно кратко и уклончиво. Его положение не из легких. Он знает, что уговорить нас, заставить поверить Геббельсу и Борману невозможно. Но его послали за этим, и он упорно добивается своего. Мы, ведя переговоры, можем сами решить только один вопрос принять капитуляцию. Мы с большим удовольствием выпроводили бы Кребса обратно к Геббельсу, чтобы затем силой оружия заставить войска сдаться и капитулировать. Но Москва приказала ждать.
Вернувшись в комнату переговоров, задаю вопросы Кребсу:
Где труп Гитлера?
В Берлине. Сожжен по завещанию. Это совершилось сегодня.
Кто начальник штаба вашей ставки?
Йодль, а Дениц новый верховный главнокомандующий, оба в Мекленбурге. В Берлине только Геббельс и Борман. [677]
Что же вы раньше не сказали, что Дениц в Мекленбурге?
Кребс молчит.
Беру трубку, вызываю маршала Жукова и докладываю:
«Верховный главнокомандующий» гросс-адмирал Дениц находится в Мекленбурге, там же рядом и Гиммлер, которого Геббельс считает предателем. Герман Геринг якобы болен, находится на юге. В Берлине только Геббельс, Борман, Кребс и труп Гитлера.
Маршал Жуков говорит, что эта путаница, неразбериха с посылкой парламентеров к нам, в Берлине, а на западе и на юге к союзникам задерживает решение нашего правительства. Но ответ скоро будет, и, наверное, с требованием полной капитуляции.
Кребс слышал мой разговор с Жуковым: я не стеснялся высказывать при нем свои мысли. Положив трубку, обращаюсь к нему:
Значит, основные военные деятели в Мекленбурге, а в Берлине Геббельс и Борман остались выполнять волю фюрера. Какую?
Они хотят прекратить войну, но только после признания вами правительства, созданного согласно воле фюрера.
То есть правительства, которое не хочет ни мира, ни войны?
Кребс задумался, потом сказал:
На том участке, где огонь, я согласен его прекратить.
Зачем это надо, раз ваше так называемое правительство не идет на капитуляцию? Вы хотите, чтобы еще лилась кровь?
Я хочу все сделать, и как можно скорее, чтобы было признано одно легальное правительство в Берлине, чтобы не появилось еще какое-то нелегальное правительство.
Если вы не капитулируете, то наши войска пойдут на штурм, а там разбирайся, где легальное, а где нелегальное правительство.
Поэтому мы и просим перемирия.
А мы требуем капитуляции!
Обращаюсь к Кребсу:
У вас есть еще какие-либо документы кроме предъявленных? [678]
Тут есть приложение состав правительства, о котором я вам доложил. И протягивает мне еще бумагу, в которой указываются члены кабинета, уже названные в завещании Гитлера.
Цель вашего прихода переговоры только с СССР?
Только с вами.
Вы с нами, а Гиммлер и другие с союзниками? Почему вы не хотите говорить одновременно с нами и с нашими союзниками, а предпочитаете действовать раздельно?
Пауза. Кребс потупился. Затем поднял голову:
При расширении полномочий будем вести переговоры и с другими правительствами, с вашими союзниками.
Это зависит от решения вашего правительства?
Да, когда оно соберется полностью. Это основная его цель.
Где должно собраться ваше правительство?
До сих пор это не решено. Но лучше всего в Берлине.
Но ведь до безоговорочной капитуляции остатков берлинского гарнизона ваше правительство не сможет здесь собраться.
А я глубоко убежден, что при капитуляции берлинского гарнизона наше правительство вообще никогда не соберется. Это будет невыполнением завещания фюрера. Я считаю, что полная капитуляция не может быть решена до признания всеми нового правительства.
Итак, правительство действует и не капитулирует?
Я прибыл, чтобы разрешить все эти вопросы и передать немецкие заверения. А вопрос о полной капитуляции может быть решен в несколько часов после перемирия и признания нового правительства.
Это значит, вы хотите драться до последнего? Знаете ли вы об условиях полной капитуляции?
Да, знаю, ответил Кребс. Но кому вести эти переговоры?
У вас есть рейхсканцлер, с ним Борман. Если они уполномочили вас вести с нами переговоры, значит, они могут принять окончательное решение. Разве это не так?
Они не могут принять решение о полной капитуляции, не проинформировав обо всем Деница. Единственная рация находится у Гиммлера. У нас же радиостанция разбомблена. [679]
Мы дадим вам радиосвязь. Обнародуйте завещание фюрера по радио. Это прекратит кровопролитие.
Кребс поморщился:
Неудобно. Для Деница это будет неожиданным известием. Он еще не знает о завещании. Мы сделали попытку заинтересовать СССР, мы не хотим нелегального правительства, согласного на отдельный договор с США и Англией. Мы предпочитаем вести переговоры с Россией.
Только теперь, видимо, до него стало доходить, что мы не доверяем ни Геббельсу, ни его посланцам. И мне осталось сказать ему прямо, что, как военный, я заинтересован прежде всего в том, чтобы поскорее разделаться с войсками противника, безнадежно обороняющимися в Берлине.
Кребс, выслушав меня, опять повторил:
Если будет уничтожен берлинский гарнизон, не будет германского легального правительства...
Бессмыслица, прервал я его.
Я познакомил вас с моим поручением, других у меня нет...
А я сообщил вам единственное и окончательное условие: безоговорочная капитуляция.
Генерал Кребс и его адъютант внешне сдержанны, спокойны, но чего им это стоит! Я снова подтверждаю:
Гарантируем сохранение жизни. А о правительстве после будем говорить. У вас нет войска, а вы хотите собрать какие-то силы. Не выйдет!
Кребс говорит торопясь:
Я предлагаю паузу в боевых действиях. Мы можем с определенного времени отдать приказ не стрелять.
Опять звонок телефона. Звонит командующий фронтом, интересуется, как идут переговоры. Я объясняю, что у немцев нет средств связи. Они не хотят объявлять о смерти и завещании Гитлера, чтобы Гиммлер этим не воспользовался. По-видимому, боятся и Деница. Они хотят объявить это при нашем содействии и после перемирия. Гиммлер откололся и исключен из партии.
Кладу трубку. И опять к Кребсу:
Лучший выход для тех, кто хочет признания нового правительства, капитуляция.
Полная? переспросил Кребс.
Полная. Тогда мы будем разговаривать с этими членами правительства.
Кребс отрицательно мотает головой: [680]
Я не уполномочен объявлять о капитуляции. Наше правительство, таким образом, будет уничтожено... Он говорит то по-немецки, то по-русски.
Но и снаряд не будет разбирать, кто солдат, а кто член правительства, заметил я.
Кребс опять трясет головой и говорит по-русски:
Я беспокоюсь в интересах заключения мира...
Мы настаиваем на общем требовании нашем и союзников: безоговорочная капитуляция.
Теперь Кребс уже возражает с раздражением:
Полная и действительная капитуляция может быть решена легальным правительством. Если у Геббельса не будет договоренности с вами, то что получится? Вы должны легальное правительство предпочесть правительству предателя Гиммлера. Вопрос войны уже предрешен. Результаты должны решаться с правительством, указанным фюрером...
Объявите волю вашего фюрера войскам, подсказал я.
Кребс, волнуясь, уже почти кричит по-русски:
Изменник и предатель Гиммлер может уничтожить членов нового правительства!
Какой страх! Мне становится смешно. Они думают только о своей шкуре.
Хорошо бы сейчас на воздух. Там ласково светит весеннее солнце. А мы сидим усталые. Немцы тихо совещаются друг с другом.
Приехал генерал Соколовский. Я докладываю ему о ходе переговоров. Выслушав меня, Соколовский начинает сам спрашивать Кребса. Воспроизвожу их диалог:
Соколовский (Кребсу). Когда вы объявите о Гитлере и Гиммлере?
Кребс. Тогда, когда мы придем к соглашению с вами о новом правительстве.
Соколовский. Командующий фронтом считает, что сначала надо объявить Гиммлера изменником, чтобы помешать его планам.
Кребс (оживляясь). Очень умный совет. Это можно сейчас же сделать. Конечно, с разрешения доктора Геббельса. Я снова прошу послать к нему моего адъютанта.
Надо передать Геббельсу, что до капитуляции не может быть нового правительства, говорю я.
Кребс. Сделаем паузу. Создадим правительство...
После полной капитуляции. [681]
Кребс. Нет.
Соколовский. У вас есть Геббельс и другие и вы сможете объявить капитуляцию.
Кребс. Только с разрешения Деница, а он вне Берлина. Мы могли бы послать Бормана к Деницу, как только объявим паузу. У меня нет ни самолета, ни радио.
Атмосфера накаляется.
Сложите оружие, тогда будем говорить о дальнейшем.
Кребс. Нет, это невозможно. Мы просим перемирия в Берлине.
У вас есть коды, шифры и так далее? спрашиваю я.
Кребс. Они у Гиммлера... Мы с Соколовским невольно переглядываемся. Если вы разрешите паузу, мы придем к соглашению...
Только на основе капитуляции, после которой Дениц сможет прийти к нам, как это сделали вы.
Кребс. Надо Деница вызвать сюда, пропустите его.
Соколовский. Капитулируйте и мы пропустим его немедленно.
Кребс. Я не полномочен это решить...
Немедленно капитулируйте, тогда мы организуем поездку Деница сюда.
Кребс. Сначала связь с Деницем, потом капитуляция. Я не могу без Деница капитулировать. (Подумав.) Но я все же мог бы спросить об этом Геббельса, если вы отправите к нему полковника. (Показывает на своего адъютанта.)
Соколовский. Итак, мы пришли к следующему: немецкий полковник идет к доктору Геббельсу узнать, согласен ли тот на немедленную капитуляцию.
Кребс (прерывая). Будет ли перемирие или до перемирия Геббельс должен согласиться на капитуляцию?
Соколовский. Мы не разрешим запрашивать Геббельса о перемирии.
Кребс (снова упирается.) Без Деница ни я, ни Геббельс не можем допустить капитуляцию.
Тогда вы не создадите правительство.
Кребс. Нет, надо создать правительство. Потом решить вопрос о капитуляции.
Соколовский выходит в соседнюю комнату, звонит командующему фронтом и докладывает:
Кребс настаивает на своем, говорит, что без согласия Деница капитулировать они не могут, а Дениц якобы ничего не знает о событиях. Кребс просит сообщить ему обо всем, тогда будто бы последует решение. Просит также [682] послать адъютанта к Геббельсу, а потом, возможно, послать человека к Деницу. Машиной в Мекленбург и обратно более четырехсот километров. Предлагает послать туда и нашего офицера: Дениц может ждать его на линии фронта. Все это большая затяжка времени. Мы пока разрешаем послать человека только к Геббельсу.
Получив указание Жукова, возвращаемся к Кребсу.
Кребс. Можно мне на минуту выйти?
Пожалуйста.
Кребс и адъютант вышли. Скоро они вернулись.
Адъютант Кребса уходит к Геббельсу. Я звоню начальнику штаба и приказываю обеспечить переход полковника и одновременно связать наш батальон на переднем крае с немецким батальоном и таким образом дать Геббельсу связь с нами.
Правительство Германии должно быть авторитетным, вдруг заявил Кребс.
А вы считаете, что при полном поражении Германии авторитет Гитлера сохранится?
Вы видите наши страдания, печально вымолвил Кребс. Может быть, авторитет фюрера несколько стал меньше, но он еще велик. Его мероприятия никогда не смогут измениться. Новые люди, новые правительства будут основываться на авторитете Гитлера.
Какой-то фанатик. Говорит серьезно. И внешность солидная: на мундире генеральские красные петлицы с золотом, узкие погоны, ленточка зимы 1941 года, ордена, Железный крест...
Может быть, база будет шире, демократичней, продолжает он. Я это допускаю. Но мы хотим сохранить себя. И если Англия и Франция будут нам диктовать формулы капиталистического строя нам будет плохо...
Соколовский. Мы не хотим уничтожать немецкий народ, но фашизма не допустим. Мы не собираемся убивать членов национал-социалистской партии, но распустить эту организацию надо. Новое германское правительство должно быть создано на новой базе.
Кребс. Я думаю, уверен, что есть только один вождь, который не хочет уничтожения Германии. Это Сталин. Он говорил, что Советский Союз невозможно уничтожить и также нельзя уничтожить Германию. Это нам ясно, но мы боимся англо-американских планов уничтожения Германии. Если они будут свободны в отношении нас это ужасно... [683]
А Гиммлер?
Кребс. Разрешите говорить прямо? Гиммлер думает, что германские войска еще могут быть силой против Востока. Он доложил об этом вашим союзникам. Нам ясно это, совершенно ясно!..
Тогда, господин генерал, мне окончательно непонятно ваше упорство. Бои в Берлине это лишняя трата крови.
Кребс. Клаузевиц говорил, что позорная капитуляция худшее, а смерть в бою лучшее. Гитлер покончил с собой, чтобы сохранить уважение немецкого народа...
Логика самоубийц. Мы расспрашиваем генерала о подробностях самоубийства Гитлера.
Кребс. Было несколько свидетелей: Геббельс, Борман и я. Согласно завещанию труп облили бензином и сожгли... Перед смертью фюрер попрощался с нами, предупредил нас. Мы отговаривали его, но он настаивал на своем. Мы советовали ему прорваться на Запад...
9 часов 45 минут. Звонок. Советское правительство дает окончательный ответ: капитуляция общая или капитуляция Берлина. В случае отказа в 10 часов 40 минут мы начинаем новую артиллерийскую обработку города. Говорю об этом Кребсу.
Я не имею полномочий, отвечает он. Надо воевать дальше, и кончится все это страшно. Капитуляция Берлина тоже невозможна, Геббельс не может дать согласия без Деница. Это большое несчастье...
Соколовский. Мы не пойдем на перемирие или на сепаратные переговоры. Почему Геббельс сам не может принять решение?
Кребс (снова и снова). Если мы объявим полную капитуляцию Берлина, то все поймут, что фюрер погиб. А мы хотим создать правительство и сделать все организованно.
Соколовский. Пусть Геббельс объявит...
Кребс (перебивая). Но Дениц беспартийный. Легче решить ему. Пуст он и капитулирует, чтобы не нести напрасных жертв.
Соколовский. Капитулируйте и объявите о новом правительстве. Мы вам дадим для этого рацию в Берлине. Вы свяжитесь и с правительствами наших союзников.
Кребс. Да, Геббельсу, пожалуй, придется на это решиться. Может быть, можно мне поехать к нему? [684]
Соколовский. Можете ехать. Мы говорим вам все напрямую. У вас положение безвыходное: даже нет связи между Геббельсом и Деницем. А после капитуляции Берлина мы дадим вам самолет или автомашину и установим радиосвязь.
Кребс. Нас не арестуют? Все военные, которые будут руководить капитуляцией, останутся на свободе? Или мы будем считаться пленными?
Соколовский. Мы не знаем, каковы будут решения союзных правительств.
Кребс. Я снова повторяю свой вопрос: что нас ждет после капитуляции?
Соколовский. Мы гарантируем членам нового временного правительства право снестись с союзными правительствами совершенно официально. Решения примут три союзных правительства и, повторяю, вам сообщат...
Кребс. Мне надо узнать, что думает доктор Геббельс. Надо сказать ему о варианте капитуляции Берлина.
Соколовский. Выступайте перед тремя союзными державами. Так как Гитлер умер, то у вас все полномочия.
Кребс. Когда мы получим связь?
Он нервничает. 10 часов 40 минут. Началась наша артиллерийская подготовка... Пролетели самолеты.
Вернулся немецкий переводчик, который уходил с полковником фон Дуфвингом и нашими связистами для установления прямой связи с имперской канцелярией. Он очень взволнован:
Когда мы шли, я кричал: «Не стрелять, мы парламентеры!» Наши мне не ответили. Русский майор тянул провод для связи. На углу Принц-Альбертштрассе он был обстрелян с немецкой стороны. Его ранило в голову. Я стал кричать, чтобы не стреляли. Сам пошел с кабелем. Полковник фон Дуфвинг снял шинель и оружие и направился с белым флагом вперед. Обстрел продолжался. Ранило несколько русских солдат и офицера командира роты: они стояли неподалеку, ожидая связи. Но ее нет до сих пор. Со стороны русских она включена, а с нашей стороны нет. Вероятно, боевая группа не была информирована. Что же теперь делать? Ждать связи или возвращения полковника? Русские сказали, что с их стороны полковнику будет обеспечено беспрепятственное возвращение.
Вернитесь и обеспечьте переход полковника обратно, распорядился Кребс. Кто стрелял? [685]
Должно быть, снайпер. Русский майор, очевидно, умрет. Жаль...
Отыскали на карте улицу Принц-Альбертштрассе. Смотрим.
Тут отель «Эксцельсиор», показывает переводчик. Тут мы кричали, тут стрелял наш снайпер. Русские не стреляли по всему участку.
Отметили на карте три квартала. Телефонный звонок из нашего батальона: немецкий полковник перешел к немцам, но связи пока нет.
Идите, говорю я переводчику. Он просит мегафон и белый флаг.
Получив их, четко повернулся, руку вверх, поклон нам и ушел.
Командующий артиллерией генерал Пожарский отдает приказ не вести огня на 35-м участке от озера и до зоологического сада, вплоть до Фридрихштрассе; здесь пройдут парламентеры.
Немного погодя Кребс говорит:
Первое мая у вас большой праздник.
А как же нам не праздновать сегодня конец войны и русские в Берлине.
В сорок первом году я был в Москве. Я уже говорил, что имел честь быть заместителем военного атташе. Во время парада стоял на трибуне, возле Мавзолея...
После завтрака дали связь с имперской канцелярией. Генерал Кребс приободрился, просит точно записать все пункты капитуляции, предъявленные советским командованием. Берет в руки трубку и начинает говорить. Подчеркивает пункт: по радио будет объявлено о предательстве Гиммлера. Геббельс ответил, что требует возвращения генерала Кребса и тогда лично все с ним обсудит. Мы даем согласие.
Затем Кребс еще раз прочел свою запись наших условий капитуляции:
«1. Капитуляция Берлина.2. Всем капитулирующим сдать оружие.
3. Офицерам и солдатам, на общих основаниях, сохраняется жизнь.
4. Раненым обеспечивается помощь.
5. Предоставляется возможность переговоров с союзниками по радио».
Мы разъясняем: [686]
Вашему правительству будет дана возможность сообщить о том, что Гитлер умер, что Гиммлер изменник, и заявить трем правительствам СССР, США и Англии о полной капитуляции. Мы, таким образом, частично удовлетворим и вашу просьбу. Будем ли мы помогать вам в создании правительства? Нет. Но даем вам право сообщить список лиц, которых вы не хотите видеть в качестве военнопленных. Мы даем вам право после капитуляции сделать заявление Союзным Нациям. От них зависит дальнейшая судьба вашего правительства.
Список лиц, находящихся в Берлине, который мы дадим, не будут рассматривать как список военнопленных?
Это обеспечено. Офицерам сохраним звания, ордена, холодное оружие. Мы даем право представить список членов правительства, право связи с Деницем и так далее. Но все это после капитуляции.
С целью образования общего легального правительства Германии?
Только для заявления и связи с правительствами государств нашей коалиции. Их дело решать, как будет дальше.
Итак, после капитуляции советское радио даст сообщение о смерти Гитлера, о новом правительстве и о предательстве Гиммлера?
Он заверил, что постарается обо всем быстро договориться.
13 часов 08 минут.
Кребс ушел. Парламентер от руководства третьего рейха не согласился на капитуляцию, не захотел приостановить разрушение Берлина и прекратить напрасные жертвы с той и другой стороны, включая мирных граждан.
Чего он хотел от нас, от советского командования, правительства? Перед тем как уйти Кребс что-то долго собирался и даже два раза возвращался уже с лестницы: сперва он позабыл перчатки, которые положил на подоконнике вместе с фуражкой; однако фуражку-то он надел, а вот перчатки не взял. Второй раз Кребс вернулся под предлогом, что забыл полевую сумку, которой у него вообще не было. Он уверял, что принес в ней документы от Геббельса и Бормана, хотя я хорошо это помню доставал бумаги из бокового кармана.
По его глазам и поведению было видно генерал колебался: идти ему обратно в пекло или первому сдаться [687] на милость победителя? Возможно, ждал, что мы объявим его пленником, с чем он, наверно, охотно согласился бы.
Но зачем нам такой пленный? Целесообразнее было, чтобы он возвратился назад, так как мог повлиять на прекращение кровопролития.
Чего же добивался от нас Кребс? Несомненно, он выполнял волю Геббельса и Бормана, которая была и его волей. Они рассчитывали смягчить противоречия между Советским Союзом и фашистской Германией известием о смерти Гитлера. Дескать, Германия расплатилась за миллионы жертв тем, что главный виновник войны сожжен. Но это не все и не главное.
Главное было то, что гитлеровские главари, как и сам Гитлер, до последних часов своей жизни рассчитывали на усиление противоречий между нашей страной и ее союзниками.
То, что определенные расхождения существовали, не было секретом. Но у народов антигитлеровской коалиции была общая цель, был общий враг, и они стремились быстрее покончить с ним.
Этого не понимали и не учитывали руководители третьего рейха и кое-кто на Западе. Они искали трещину внутри антигитлеровской коалиции. Но такой трещины не нашли.
Пробыв у нас около полсуток, генерал Кребс не увидел никаких колебаний нашей верности союзническому долгу. Наоборот, мы показали ему, что ни на шаг не отступим от решений Тегеранской и Ялтинской конференций. У наших союзников Геринг и Гиммлер тоже не добились успеха.
Генерал Кребс, несомненно, крупный разведчик и опытный дипломат, ушел, как говорят, не солоно хлебавши. Очевидно, это была последняя попытка добиться раскола между союзниками. Потерпев неудачу, Геббельс и компания должны были принять какое то решение.
6
Дана команда: огонь на полную мощь и быстрее добить врага! Тысячи мин и снарядов полетели на правительственные кварталы, на имперскую канцелярию, на рейхстаг. [688]
Результат мощного и хорошо подготовленного удара скоро сказался. Начали поступать донесения и доклады об успешных действиях наших войск.
Командир 28-го гвардейского стрелкового корпуса генерал А. И. Рыжов доложил, что его войска находятся в центре зоологического сада и успешно развивают наступление на север, на соединение с танковой армией С. И. Богданова.
Командир 74-й гвардейской стрелковой дивизии генерал Д. Е. Баканов обрадовал вестью, что его гвардейцы овладели Потсдамским вокзалом.
Наконец сообщили, что генерал Кребс благополучно перешел линию фронта. Теперь, наверно, он докладывает Геббельсу и Борману.
После обеда Всеволод Вишневский просится на передовую, вернее, хочет пробраться в правительственные здания. Говорю ему в шутку:
Тебя, Всеволод, стукнут, и все, а мне за тебя дадут суток двадцать гауптвахты. И Софья Касьяновна всю жизнь меня ругать будет. Сиди на месте!
Докладывают: в зоологическом саду взорвали стену ограды и через проломы продолжают наступление на Шарлоттенбург, навстречу танковой армии Богданова. Немцы с крыш домов и бункеров бьют из зенитных орудий прямой наводкой. Наши артиллеристы тоже прямой наводкой сметают их оттуда.
Докладывают: дошли до стены ипподрома. Советуем: осторожнее, надо сохранить ценных лошадей.
Входит генерал Пожарский. Докладывает:
Приказал стрелять только прямой наводкой.
Решение правильное. Бить надо по хорошо наблюдаемым целям, надо беречь дома они пригодятся жителям.
Поступают данные о добровольной сдаче в плен многих немецких солдат и офицеров.
22 часа 20 минут.
День пролетел как мгновение. Все устали до предела, но все же держимся. Никто не хочет уходить. Стол завален планами, возле них переполненные окурками тарелки.
К ночи бой начинает стихать. С улицы перекатами доносится треск автоматов. Всем хочется спать, а спать нельзя. Да и нервы в таком состоянии, что не заснешь: канун конца войны! [689]
Все же прилег на диван. Глаза закрыты, но мозг не дремлет, работает с той же нагрузкой. Звонок и телефонная трубка снова в руках. Генерал Рыжов докладывает:
Севернее зоологического сада наши бойцы вышли в район шведского посольства. Посол просит дать охрану, хотя бы несколько солдат. Восхищаются мужеством Красной Армии. Личный состав посольства находится в убежище и всем доволен.
Даю приказание:
Шведов успокоить, охрану дать. Абсолютная вежливость!
1 мая 1945 года провели в боях, без сна и без отдыха. Зато советские люди, родная Москва и другие наши города и села веселились!