В боях за Украину
На Северском Донце
1
Готовясь к осмыслению событий, последовавших после Сталинградского сражения, когда стали видны пути к Берлину, я снова и снова возвращаюсь к тем самым опорным точкам логической памяти, которые позволяют мне утверждать, что перелом в сознании советских воинов — отступать дальше нельзя! — наиболее четко обозначился именно на подступах к Волге.
Незримый духовный перелом в советских войсках не могли не почувствовать гитлеровские генералы и офицеры.
В свою очередь я, как бывший командующий 62-й армией, со всей ответственностью заявляю, что Сталинград мог быть взят противником лишь при одном условии: если бы все до одного его защитники были убиты. Мы дали клятву партии и народу: «Стоять насмерть!» От этой клятвы нас могла освободить только смерть. Сие убеждение было продиктовано не только сознанием стратегической обстановки и необходимостью удержать город. Это было веление сердца. Оно отражало тот перелом в сознании советского солдата, который произошел в нашей армии.
Газета «Красная звезда» в передовой статье за 1 декабря 1942 года писала:
«Стойкость 62 армии, поразившая весь мир, дала возможность нашему командованию собрать силы, перейти в наступление и нанести немецко-фашистским полчищам тяжелое поражение». [337]
И далее в той же статье было сказано:
«Слава 62 армии переживет века. Пройдут годы, зеленой травой зарастут развороченные снарядами поля сражений, новые светлые здания вырастут в свободном Сталинграде, и ветеран-воин с гордостью скажет:— Да, я сражался под знаменами доблестной шестьдесят второй!»
Легко понять мои чувства и волнения той поры. Законная гордость никого никогда не угнетала, однако она и не дает права на беспечность, иначе тебя ждет казнь перед собственной совестью. А если учесть, что в ту пору еще шли бои по ликвидации окруженной группировки в составе 22 дивизий и 160 отдельных частей общей численностью 330 тысяч гитлеровцев, которые по мере сокращения кольца прижимались к стенам разрушенного города и еще верили, что к ним прорвется мощный танковый кулак группы немецких армий «Дон», то станет ясна суть моих волнений в те дни. У меня не было сомнения, что великое сражение закончится полным разгромом врага, но какими усилиями, сколько испытаний выпадет еще на долю 62-й армии, если войска Манштейна разрубят кольцо окружения и соединятся с войсками Паулюса?
Этот вопрос не мог не волновать меня. Впрочем, по этому поводу высказывались разные суждения не только в те дни, но и значительно позже в разных инстанциях. Так, например, почти через десять лет после окончания Сталинградской битвы, летом 1952 года, мне довелось обменяться мнениями о тех событиях со Сталиным.
Было это так.
Я отдыхал в Сочи. После обеда раздался телефонный звонок.
— Это вы, товарищ Чуйков?
— Да, это я. С кем имею честь разговаривать?
— Говорит Поскребышев. Соединяю вас с товарищем Сталиным.
От неожиданности я растерялся. Вскоре услышал негромкий и спокойный голос со знакомым каждому грузинским акцентом. Сталин спросил:
— Как отдыхаете, товарищ Чуйков, как себя чувствуете?
— Отдыхаю хорошо, чувствую себя прекрасно, — ответил я.
— Вы могли бы приехать ко мне? — спросил Сталин. [338]
— Как прикажете, товарищ Сталин! Я готов приехать в любую минуту.
— Сейчас за вами придет машина. Приезжайте! Только не понимайте это как приказ!
На сборы у меня ушло не более десяти минут. Подошла машина. Ехали мы недолго. Сталин встретил меня у подъезда. Я вышел из машины и, подойдя к Сталину, отрапортовал:
— Товарищ Сталин, по вашему приказанию прибыл! Он мягко отвел мою руку от козырька и сказал:
— Зачем же так официально?! Давайте проще!
— Хорошо, товарищ Сталин. Но это у меня по привычке.
Сталин улыбался в усы.
— Если по привычке, то я тут ни при чем!
Мы прошли в большую комнату, в бильярдную. Сталин начал меня расспрашивать о положении в Германской Демократической Республике. В ту пору я был главнокомандующим Группой советских войск и председателем Советской контрольной комиссии в Германии.
Ужин был собран на открытой веранде. Непринужденная обстановка за столом располагала к откровенности. Я спокойно отвечал на все вопросы, которые возникали у Сталина. Он вспомнил о Сталинградской битве и вдруг спросил:
— Скажите, товарищ Чуйков, как вы думаете, можно ли было нам в декабре сорок второго года пропустить в Сталинград группу Манштейна и там ее захлопнуть вместе с Паулюсом?
Мне приходилось думать о такой возможности в дни Сталинградского сражения. Мы не могли не принимать в расчет возможности прорыва войск Манштейна к Паулюсу, то есть возможности деблокировки окруженных частей. Скажем прямо, полной уверенности у нас, сталинградцев, в том, что танковый клин Гота не протаранит фронт внешнего обвода нашего окружения, не было. Могла позже пробиться к Сталинграду и группа армий «Дон». Не исключено, что, деблокировав армию Паулюса, противник не дал бы нам возможности захлопнуть за ними дверь.
Одно мы тогда знали четко, что собственно окружение, полное окружение не так часто бывает и не так часто повторяется в военной истории. Мы отчетливо тогда понимали, что рисковать — выпустить из Сталинграда немецкую армию — мы не могли. [339]
Могло ли случиться так, что, прорвавшись в Сталинград, Манштейн мог влить окруженным силы и надежду на спасение, на выход вместе с деблокирующей группировкой из окружения? Это сковало бы еще надолго наши силы вокруг Сталинграда. Уничтожение такой крупной группировки отчаявшихся людей дело нелегкое и затяжное.
В духе этих размышлений я и ответил Сталину.
Сталин вздохнул и задумался. Тихо проговорил:
— Это было очень рискованно. Рисковать нельзя было. Народ очень ждал победы!
Он встал. Прошелся по веранде, остановился. Раскуривая трубку, вдруг спросил:
— Скажите, товарищ Чуйков, что такое окруженный противник?
Слишком уж нарочито простым показался мне вопрос. Я искал за ним какой-то скрытый смысл, но Сталин не ждал моего ответа. Он сам отвечал, развивая свою мысль:
— Если окружен трус и паникер — он тут же бросит оружие, даже не удостоверившись, есть ли выход из окружения. Если окружен ожесточившийся враг — он будет отбиваться до последнего. История войн знает очень мало примеров полного окружения противника. Многие полководцы пытались провести полное окружение противника. Почему же это не удавалось? Им это не удавалось потому же, почему Кутузову не удалось окружить Наполеона. Царь Александр требовал от Кутузова, чтобы он окружил, отрезал французские войска. Кутузов этого сделать не мог только потому, что бегство французов было стремительнее движения за ними Кутузова. Мне во время войны после Сталинграда не раз представлялись проекты окружения немецких войск. На меня, наверное, даже обижались, когда я отклонял такие проекты. Товарищи, предлагавшие операции по окружению противника, часто не принимали в расчет такие моменты. Первое. Немецкое командование после Сталинграда не желало ждать, когда мы ударим по флангам той или иной группировки, сведем кольцо окружения, и торопливо выводило войска из-под опасности окружения, очищая при этом нашу территорию. Второе. Памятуя о Сталинграде, немецкие солдаты не желали попадать в окружение. Если солдат не захочет попасть в окружение, он всегда сумеет вырваться из любого котла или заблаговременно отступить. Лишь только намечалось окружение, немецкие солдаты покидали позиции и отступали, опять же [340] очищая нашу территорию. Это совпадало с нашей главной задачей — изгнать врага с нашей земли.
Разговор наш закончился в первом часу ночи. Сталин проводил меня до выхода. Мы распрощались...
Теперь, еще и еще раз возвращаясь в своих раздумьях к прошлому, я не могу не отметить, что нынешние западногерманские историки и такие авторы мемуаров, как Манштейн и другие, подобно ему скорбящие об утраченных победах, слишком легко отходят от истины, не принимая в расчет некоторых непреложных фактов. В Сталинградской операции была окружена 6-я армия Паулюса и части 4-й танковой. Они были полностью разгромлены и полностью уничтожены. Но в наступательных операциях Красной Армии, начавшихся с окружения 6-й армии, были полностью разгромлены пять армий противника, хотя они не были окружены. Они были разбиты и уничтожены в полевых условиях, на оперативных просторах, где они имели все возможности для широкого маневра, где они были обеспечены в достаточной степени и боеприпасами, и техникой.
Так что дело не только в окружении.
Ну а если бы Манштейну все-таки удалось деблокировать сталинградский котел и армия Паулюса устремилась в пробитую брешь в нашем кольце, изменило бы это сколько-нибудь обстановку на юге, судьбу 6-й армии? Нет. Этот факт вынуждены признать западногерманские теоретики военного искусства. Вот как на этот вопрос отвечает Ф. Меллентин:
«Шестая армия была обречена, и теперь уже ничто не могло спасти Паулюса. Даже если бы каким-то чудом и удалось добиться от Гитлера согласия на попытку прорваться из окружения и измученные и полуголодные войска сумели бы разорвать кольцо русских, у них не было транспортных средств, чтобы отступить к Ростову по покрытой ледяной коркой степи. Армия погибла бы во время марша, подобно солдатам Наполеона в период отступления от Москвы к реке Березине»{24}.
Да, Гитлер сознательно, в чисто тактических и оперативных целях оставлял армию Паулюса в окружении, рассчитывая, что окруженная армия сдержит около себя несколько [341] наших армий. Он выигрывал время, он вылезал из мешка на Кавказе, он задерживал наши крупные силы на Волге, он оттягивал катастрофу, всеми силами стараясь продлить агонию, а его генералы помогали ему. Чем это закончилось, известно всему миру.
Тогда же в моих размышлениях возникла проблема психологического плана. Суть ее сводилась к тому, что моральный перелом в настроении личного состава войск армии необходимо обеспечить разумными решениями, подготовкой командиров и штабов, включая штаб армии к ведению наступательных боев в полевых условиях, к умению руководить маневром частей в более широких масштабах, чем в оборонительных уличных боях.
В самом деле, более ста пятидесяти дней армия вела оборонительные бои на предельно узкой полоске земли. Командиры частей и штабы выработали целую систему весьма разумных тактических решений, привыкли действовать, как говорится, на пятачках и были горды достигнутыми целями. Теперь же, когда предстояло выходить на полевые позиции, преодолевать пространства, измеряемые не сотнями метров, а десятками километров с форсированием водных преград, вести батальоны и полки через поля, долины и горы, то, само собой разумеется, было о чем подумать. Привычка — вторая натура, избавиться от нее не так-то легко. Предстояло, буквально, переполюсовать структуру мышления командиров и практику работы штабов. Думая об этом, я каждый раз видел себя в роли командира полка и проверял свою способность к такой перестройке.
И тут, как всегда, помогал мне личный опыт из боевой жизни периода гражданской войны.
Тогда, в 1919 году, после челябинского сражения разбитые части Колчака без боя отступали за реку Тобол такими темпами, что догнать их было трудно.
За заслуги в предыдущих боях 43-й стрелковый полк, которым я командовал, был награжден Всероссийским Центральным Исполнительным Комитетом Почетным революционным Красным знаменем.
Вскоре прибыл новый комиссар — П. С. Юсупов, бывший рабочий Бондюжского завода. Он был старше меня лет на пятнадцать, обладал хорошими организаторскими способностями, но совершенно не знал военного дела. Он сразу так и заявил:
— Ты, командир, командуй, а я буду обеспечивать политическую линию. [342]
Его откровенность пришлась мне по душе.
...После Урала перед нами открылись равнинные просторы Сибири.
Отступая за Тобол, Колчак пополнял свои войска за счет зажиточного населения городов и казачества, которое, по его расчетам, должно было стойко сражаться с Красной Армией.
В указе Колчака отмечалось, что из сельского населения мобилизации подлежат лица, которые имеют собственную землю — не менее 50 десятин.
Духовенство Сибири всеми силами поддерживало власть Колчака. Особое старание было проявлено архиепископом омским — Селиверстом. Организованные по его инициативе крестные ходы, «дни молитвы и покаяния», молебны «о даровании победы», религиозные воззвания, газетные статьи и брошюры — все было поднято на борьбу против наступающей Красной Армии. Колчаку удалось успешно провести мобилизацию среди казаков, из которых был сформирован корпус в пятнадцать полков. Они были до зубов вооружены за счет Америки, Англии, Франции и Японии.
Полки Красной Армии, пройдя с боями около 1000 километров, устали, обносились. Ощущалась острая нехватка боеприпасов, особенно снарядов. Достаточно красноречивой характеристикой создавшегося положения может служить хотя бы такой факт: фронт запросил из центра 40 тысяч пар лаптей и портянок.
Продовольственное снабжение осуществлялось за счет населения, которое было всецело на стороне Красной Армии.
После взятия Екатеринбурга и Челябинска Восточный фронт был реорганизован. Образовалось два фронта: Туркестанский — под командованием М. В. Фрунзе в составе 1-й и 4-й армий; Восточный — под командованием В. А. Ольдерогге в составе 5-й и 3-й армий. 2-я армия была передислоцирована на Южный фронт. С ней ушла 28-я дивизия Азина, 7-я и часть 21-й стрелковой дивизии. Я со своим полком остался на Восточном фронте.
Переброска дивизий на Южный фронт диктовалась тем, что армия Деникина угрожала Москве.
Восточный фронт стал получать намного меньше снаряжения и боеприпасов, о продовольствии и говорить не приходилось. И все-таки моральный дух наших красноармейцев был настолько высок, что мы продолжали наступление на восток. Полки шли вперед с лозунгом: [343]
— Даешь Сибирь!..
Ворота Сибири — Курган. В эти ворота влетела и повернула на север, к Белозерску, красная конница под командованием славного предводителя кавалеристов Темина.
Вслед за конницей в Курган вошли мы.
В тот же день выслали разведку. На противоположном берегу Тобола, перед опушкой леса, она была встречена организованным огнем. Мне стало ясно, что противник не оставил выгодных позиций перед городом. Нашим войскам предстояла задача — с боем форсировать Тобол. На всякий случай я в тот же день сам выехал на разведку, переправившись через реку вброд несколько южнее города. Сведения разведчиков и мои предположения подтвердились — здесь противник и не думал отходить.
Согласно приказу начдива находящийся в полку Строганов распорядился: 45-му и 44-му полкам оседлать железную дорогу Курган — Петропавловск и подготовиться к форсированию Тобола, а 43-му отойти на юг с задачей форсировать Тобол и наступать правее железной дороги на станции Варгаши.
После короткого отдыха полк без боя переправился через Тобол, но развить наступление не смог: на этом участке наш путь перерезали протоки и старицы с топкими берегами. И как назло, кончились топографические карты. Сколько этих проток и стариц, как они вьются — никто не мог сказать. Попытался сам с конными разведчиками найти выход из этого лабиринта, но попытка не дала результатов. На восточной кайме поймы, перед протокой, нарвались на засаду, потеряли двух разведчиков, а подо мной была убита лошадь. Запутавшись ногами в стременах упавшего в топкую грязь коня, я чуть не застрял тут надолго, но меня выдернул из этой ловушки Яков Бердников. Тот самый, который говорил, что умеет ездить под брюхом лошади.
Полк остановился, и я вынужден был донести в штаб бригады о том, что наступать на этом участке не могу.
На следующий день рано утром я с ординарцем и двумя разведчиками выехал в Курган в штаб дивизии. Подъезжая к городу, мы услышали артиллерийскую, а затем частую ружейно-пулеметную стрельбу у железнодорожного моста. Я понял, что это было наступление моих соседей, и решил посмотреть, как они действуют.
На северо-восточной окраине Кургана находился командный пункт Строганова и командиров полков. [344]
Несколько дальше, на север от Кургана, также слышалась стрельба. Там сражалась 13-я бригада нашей дивизии под командованием А. Я. Сазонтова.
Было около 8 часов утра. Артиллерия противника, а также бронепоезд и пулеметы наносили чувствительные потери нашим войскам. Каждая попытка переправиться через реку Тобол около железнодорожного моста срывалась.
Присмотревшись к обстановке и осмыслив происходящие события, я пришел к комбригу, у которого в этот момент находились командиры полков, и сказал:
— Такая организация наступления ничего, кроме жертв, не принесет...
Молодости свойственна прямота и непосредственность. Но такой дерзости не ждали от меня ни командир бригады, ни командиры полков, которые по всем статьям имели право смотреть на меня, как на школьника. Ведь все они кадровые офицеры.
— А что ты предлагаешь? — спросил меня Строганов, не сумев скрыть возмущения в голосе.
— Противник пристрелял каждый кустик и каждую кочку. У него здесь сосредоточены основные огневые средства. Если мы не подавим их артиллерией, толку не будет. Кроме того, наступать в светлое время нельзя...
В заключение я сказал комбригу, что если он разрешит мне, то завтра мой полк к обеду форсирует Тобол южнее и, захватив противоположный берег с лесным массивом, прорвет фронт обороны противника.
Такая самоуверенность обидела старших товарищей. Это было видно по их лицам. Находившийся тут же на командном пункте комиссар бригады Горячкин в разговор не вступал. Но когда я, распрощавшись, поехал в штаб дивизии, он нагнал меня и с упреком спросил:
— Зачем ты обидел наших командиров? Что они, не хотят разбить противника?
Я запальчиво ответил:
— Одного желания еще мало... Мне жаль людей наших. Зачем их губить напрасно?
— Хорошо, — понимающе сказал он. — Значит, ты не отказываешься от своих слов, что завтра разобьешь противника, форсируешь Тобол и выйдешь на восточную окраину лесов?
Прикинув еще раз в уме то, что созрело перед разговором с комбригом, я ответил, что словами не бросаюсь, а как [345] коммунист за победу ручаюсь, если разрешат мне действовать здесь по-своему.
Горячкин больше меня ни о чем не спрашивал. Мы вместе подъехали к штабу дивизии. Я пошел к начдиву, а он — в политотдел.
Начдив Карпов встретил меня приветливо — на этот раз я явился к нему одетым по форме. Он расспрашивал о боевой обстановке, которая сложилась на участке полка. Я доложил все по порядку и откровенно.
В кабинет вошел комиссар дивизии Габишев, за ним — Горячкин. Поздоровавшись со мной, Габишев спросил:
— Какой план форсирования Тобола и разгрома противника ты предлагаешь?
Я понял, что Горячкин доложил Габишеву о моем предложении.
Карпову и Габишеву было известно, что за два дня боя полки бригад Сазонтова и Строганова успеха не имели и понесли немалые потери. Начдив сразу заинтересовался этим вопросом. Мне пришлось повторить все то, что я сказал командиру бригады Строганову.
Карпов назвал мое предложение несерьезным, заметив, что я слишком переоцениваю себя и свой полк. На этом, казалось бы, разговор должен был закончиться, но тут снова вмешался Габишев. Он поставил перед Карповым, как говорят, вопрос ребром:
— Почему бы не разрешить Чуйкову наступать в том месте, где он сам напрашивается?
После короткого разговора Карпов под нажимом комиссара согласился с моим предложением. И, вручив мне награду — именные золотые часы — от Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета, спросил, что мне нужно и чем помочь полку в выполнении такого дерзкого решения.
— Сейчас же приостановить наступление на всем участке дивизии, — сказал я. — Артиллерия должна прекратить огонь, поступить в мое распоряжение и вести огонь только по моей команде. К вечеру дать связь от артиллерии на мой командный пункт — на южную окраину Кургана. И там же быть начальнику артиллерии дивизии. Другие полки нашей бригады должны быть готовы к развитию успеха и расширению прорыва с утра завтрашнего дня.
Карпов сию же минуту приказал начальнику штаба отдать соответствующие распоряжения. А затем все же поинтересовался, когда я начну наступление. Мне трудно [346] было указать точно, в какие часы начнется дело, и я ответил неопределенно: намерен наступать если не ночью, то на рассвете следующего дня. К обеду обещаю выполнить поставленную задачу...
Когда я уходил от начдива, меня перехватили два комиссара — Габишев и Горячкин — и пригласили в политотдел дивизии. Они, будто сговорившись, спросили: можно ли надеяться, что взятая мною на себя задача будет выполнена?
Я почувствовал их товарищескую тревогу за меня, ответил, что это решение мною обдумано, и просил меня не задерживать: времени для подготовки осталось мало. Что касается успеха, то завтра будет все ясно...
С узла связи штаба дивизии я передал своему заместителю Бухаркину приказание: снять полк с занимаемого участка и к 12 часам ночи привести его на южную окраину Кургана, а штаб полка немедленно выслать туда же с командой конных и пеших разведчиков и двумя станковыми пулеметами.
В основе замысла — внезапность. Поэтому я потребовал прекратить атаки и артиллерийскую стрельбу, чтобы противник убедился, что мы выдохлись и больше не можем наступать в этом районе. Теперь мне нужны были наиболее свежие данные о белых. Их я решил добыть сам, конечно, не силой, а хитростью.
У южной окраины Кургана на Тоболе я знал один конный брод, через который переправлялся сам в день взятия города. У этого единственного брода было решено организовать командный пункт полка.
Сюда был вызван начальник артиллерии дивизии Касимов. Ему была поставлена задача — подготовить огонь артиллерии, главным образом на флангах наступления полка, и не допускать безнаказанного маневрирования по железной дороге вражеских бронепоездов.
Касимов — пожилой, хорошо знающий свое дело артиллерист — не обиделся, что ему ставит боевую задачу молодой, безусый командир. Он воспринял мои указания как приказ и обещал лично управлять огнем артиллерии в предстоящем бою.
Прибыли команды конной и пешей разведки, с ними — моя повозка. Я переоделся в форму белогвардейского подпоручика, ординарца нарядили ефрейтором. Таким обмундированием запаслись наши разведчики при разгроме колчаковцев под Русской Караболкой. Таким образом, конные [347] разведчики с двумя пулеметами, вместе с «подпоручиком» переправились через Тобол. Пешую разведку я также подтянул к переправе.
В трех километрах восточнее Тобола, в кустах между двумя старицами, конная разведка спешилась.
Вместе с ординарцем Петром Якушевым пробрались по высохшей протоке — и лощиной к окопам белогвардейцев. Не доезжая метров трехсот, я, притворившись пьяным, разносил Петра за то, что он плохо вычистил мою лошадь. С криком и бранью мы перескочили окопы, которые тянулись по западной опушке леса, и оказались в тылу противника.
Ординарец, как было условлено, на мои ругательства только подскакивал в седле и повторял:
— Так точно, ваше благородие.
Два раза я хлестнул его плеткой на виду у белогвардейских солдат. Тем самым была создана полная иллюзия, что едет офицер со своим ординарцем. Офицеров в окопах противника не было, а унтеры и солдаты и думать не смели, чтобы спросить о чем-либо разгневанного офицера.
Так мы проехали по опушке леса около четырех километров, просмотрели позиции врагов на всем участке почти до самой железной дороги. Затем повернули обратно и... к своим.
Этой разведкой было определено все, что требовалось для наступления: точное расположение позиций противника, места переправы через Тобол, скрытые подходы к окопам и выгодный рубеж для развертывания наших войск, поведение вражеских солдат и офицеров. Разведчики с пулеметами остались между двумя старицами, а коноводы с конями (около 40 коней) были сосредоточены около брода. Ординарец и я, переодевшись, выехали навстречу полку, который подходил к городу с юга.
Закончившаяся разведка еще более укрепила мою уверенность в успехе. Мне было известно, что в Кургане белогвардейцы разграбили винокуренный завод. Не сомневался, что офицеры увлекутся дармовым спиртным, Когда я проезжал с ординарцем по окопам противника, притворившись пьяным, мое поведение солдаты воспринимали как должное явление. Они прятались в окопы, избегая встречи с пьяными офицерами. А ночью, думал я, и солдаты выпьют... Это было именно то, что нужно для внезапного удара.
Встретив батальоны полка километрах в пяти южнее города, я остановил их на большой привал, чтобы накормить [348] бойцов, а командиров и политработников пригласил на совещание. Совещание длилось недолго. После короткой информации об обстановке на фронте и результатах сегодняшней разведки я изложил план предстоящего наступления. Убедившись, что командиры и политработники правильно поняли мой замысел и порядок его выполнения, я отпустил их в подразделения для подготовки.
Перед заходом солнца полк начал переправляться через Тобол. К часу ночи 1-й и 3-й батальоны уже ступили на противоположный берег без единого выстрела и без каких бы то ни было помех. Эти два батальона были выведены и развернуты на плацдарме в первом эшелоне наступления. 2-й батальон во главе с моим помощником Бухаркиным я оставил в резерве.
Развернув 1-й и 3-й батальоны в цепь, мы около двух часов подбирались к окопам противника. Комиссар Юсупов и я находились на стыке батальонов. Шли тихо, команды подавались шепотом, затем с наступлением рассвета ползли по-пластунски, прижимаясь плотнее к росистой луговой траве. Перед атакой минут пятнадцать лежали, отдыхали и наблюдали за окопами противника. Они стали отчетливо видны.
— Встать! За мной, вперед!.. — тихим голосом передал я по цепи.
Поднялся комиссар. Я — рядом с ним. За нами поднялись все, как один, — и вперед. Кто-то справа не вытерпел, крикнул:
— Ура!..
И все бросились в атаку. Через одну-две минуты мы уже стояли на брустверах окопов, направив оружие на ошеломленных солдат и офицеров. Они подняли руки.
Обезоружив белогвардейцев и направив их в тыл, мы продолжали идти вперед. 1-й батальон прорвался через лес к разъезду Утяк. 3-й развернулся на северо-восток для расширения прорыва.
У железной дороги наши роты встретили упорное сопротивление. Только тут я подал команду артиллеристам открыть огонь. С востока подошел вражеский бронепоезд. Он был встречен огнем нашей артиллерии и тут же ушел к станции Варгаши.
К 10 часам утра полк вышел на восточную опушку леса, прорвав глубокую оборону противника, пройдя с боем около 15 километров. Вслед за нами перешли в наступление остальные части нашей бригады. [349]
К полудню дали связь. Позвонил начдив Карпов. Он поставил мне новую задачу — наступать в северо-восточном направлении на село Барашково. Я попытался объяснить, что люди не спали, устали, им надо отдохнуть. Начдив прервал меня:
— Надеюсь, 43-й полк так же блестяще выполнит новую задачу и тем самым окажет помощь другим полкам дивизии, которые в ней так нуждаются. — И тут же, как бы между прочим, добавил: — 43-й полк представляю к правительственной награде.
В этом бою мы захватили более 500 пленных и три пулемета. Прорыв и дальнейшее наступление нашей дивизии слились с общим наступлением войск 5-й армии. Противник, потеряв выгодную позицию на реке Тобол, начал отход на восток.
Для меня этот бой послужил экзаменом на право принимать самостоятельные, дерзкие решения. В бою осмысленная дерзость нужна, как птице крылья. И главное, я поверил в истину: не боги горшки обжигают...
Разумеется, методы ведения наступательных боев в годы гражданской войны нельзя было механически переносить на поля сражений Великой Отечественной — не то время и не те средства ведения войны, — но сам принцип творческого подхода к решению боевых задач, включая инициативу и осмотрительную решительность, отвергать нельзя. Вспоминая прошлое, я морально готовил себя к решению новых задач и старался внушать своим подчиненным именно такой настрой в ходе подготовки к новым испытаниям.
2
В конце марта 1943 года Ставка Верховного Главнокомандования передала 62-ю армию в состав войск Юго-Западного фронта с передислокацией ее из-под Сталинграда в район Купянска и Сватово на Северский Донец.
Армия была дислоцирована в селах, расположенных вдоль Ахтубы. Мы принимали пополнения, технические средства усиления, осваивали новую технику.
Уходили от нас целиком некоторые соединения. Верховное Главнокомандование рассредоточивало сталинградцев по различным объединениям, чтобы шире распространить их боевой опыт. К нам пришли на пополнение новые дивизии, новые воинские соединения. [350]
Никогда не было так трудно расставаться ни с одним участком нашей земли, как со Сталинградом, хотя именно здесь на долю нашей армии выпали невероятные испытания. Сталинград для всех нас стал как бы второй родиной, тем незабываемым для каждого человека уголком земли, в котором он родился второй раз...
Мы уходили из города и прощались с теми, кто навсегда остался на этой земле, подарив нам жизнь своей смертью. Мы клялись прогнать врага с нашей земли, разгромить его логово в Берлине, клялись памятью наших погибших друзей, что будем сражаться до последней капли крови.
Нелегким было передвижение эшелонов по железным дорогам. Враг, отступая, пытался разрушить все до основания. Взрывались мосты, полотно железной дороги, увозились на запад рельсы. Наши славные железнодорожники в невероятно сложных условиях умудрялись восстанавливать железнодорожные пути буквально по развороченным насыпям.
Военный совет армии разместился в двухосном старом пассажирском вагоне. Его так же мотало, как и товарный. Но если бы только мотало. Это хоть было бы движение. В пути мы больше простаивали.
Мне вспомнился переезд 43-го стрелкового полка из Кургана в Великие Луки в 1920 году, в годы гражданской войны. Нас тогда везли по железной дороге около тридцати суток. Расстояние от Сталинграда до Сватово-Купянска в пять-шесть раз короче, чем от Кургана до Великих Лук. Однако перегон эшелонов занял больше недели.
Никто еще не ставил перед нами конкретных задач, но было ясно, что в самом скором времени нашей армии придется принять активное участие в боях за полное освобождение украинской земли от немецко-фашистских захватчиков.
Что же к этому времени представляла собой 62-я армия?
Из дивизий, входивших в армию во время боев в Сталинграде, осталось после переформирования только три. Это были прославленные боевые соединения: 39-я гвардейская дивизия под командованием генерала С. С. Гурьева, 74-я гвардейская дивизия под командованием генерала В. П. Соколова и 79-я гвардейская дивизия под командованием генерала Н. Ф. Батюка. Остались с нами и некоторые армейские части.
Вместо дивизий, которые были переброшены в другие [351] армии, в 62-ю армию влились новые: 27-я гвардейская стрелковая дивизия под командованием генерала В. С. Глебова, 88-я гвардейская стрелковая дивизия под командованием генерала В. Я. Владимирова, 82-я гвардейская дивизия под командованием генерала И. А. Макаренко.
Эти дивизии участвовали в Сталинградской наступательной операции в составе других армий.
Новые дивизии были полностью укомлектованы, имели отличные боевые традиции и опыт, приобретенный во время наступательных боев в Сталинградском сражении.
Вскоре пришло расставание с Николаем Ивановичем Крыловым. Его назначили командующим армией.
Весть об его уходе мгновенно облетела все отделы штаба, дивизии и полки. Николая Ивановича в армии знали очень многие, любили, относились к нему с высочайшим уважением. Конечно, все жалели, что он уходит, но вместе с тем и радовались признанию его воинского таланта. Отпустить его без проводов было немыслимо. Как сейчас, помню разбитое здание сельской школы в Кисловке, километрах в тридцати восточнее Купянска. В наскоро расчищенном зале сдвинули уцелевшие учительские столы и ученические парты. Накрыли стол.
Бывают в жизни минуты, когда хочешь сказать что-то идущее из глубины души, но слов для этого не находится. Беден язык, что ли, или волнение глушит слова и кажется их смысл притупленным, невыразительным? Так было и со мной в ту минуту.
Я понимал, что так надо, что решение о назначении моего друга командармом — правильное решение! Но что поделать с чувствами? Слезы душили меня. Мне хотелось продлить минуты расставания, дольше смотреть на него, слышать его голос, но я ушел после короткой прощальной речи. Мне надо было остаться одному. Николай Иванович меня понял. Перед самым отъездом он зашел ко мне в хату, и мы с ним простились...
Вслед за Крыловым ушел от нас начальник политотдела армии генерал-майор И. В. Васильев. Он тоже уходил с повышением — членом Военного совета армии. Можно было гордиться, что сталинградцы идут нарасхват, но казалось, что, когда они рядом с тобой, и опасности им не страшны. Волнение не напрасное. Васильева не уберегла судьба. Он был убит немецким снайпером.
Вместо Н. И. Крылова начальником штаба армии был назначен генерал-майор В. Я. Владимиров. Он имел высшее [352] военное образование, знал штабную оперативную работу. Но разница в масштабах руководства дивизией и армией, конечно, не могла не сказываться. Помогал В. Я. Владимирову отлично подготовленный Николаем Ивановичем Крыловым аппарат штаба армии — талантливые офицеры.
Члена Военного совета К. А. Гурова вскоре заменил полковник Ф. Ф. Чернышев, бывший комиссар 39-й гвардейской стрелковой дивизии, сталинградец, которого я хорошо знал и уважал за его спокойный характер и храбрость.
Пришел апрель. Под жаркими лучами солнца оголялись поля. Проливные дожди смывали снег. Бурлили балки, разлились ручейки и речки, вышел из берегов Северский Донец. Украинская природа щедра и даже тороплива. Вчера гуляла по полям метель, сегодня томится над полями синеватое марево, на теплой земле зеленеет трава, и вот уже курчавятся редкие озими.
16 апреля 1943 года Ставка Верховного Главнокомандования преобразовала 62-ю армию в 8-ю гвардейскую.
Это приятное известие привез нам командующий фронтом генерал-полковник Р. Я. Малиновский. Ну что же! 62-я славно послужила Отчизне. Отныне начиналась новая ее жизнь, жизнь гвардейской армии, подготовленной и предназначенной для наступления.
18 апреля 1943 года поступила директива Ставки за подписью И. Сталина и Г. Жукова.
Вот некоторые положения этой директивы.
«Ставка Верховного Главнокомандования приказывает гвардейские соединения (гв. стр. корпуса, гв. армии), состоящие из наиболее опытных и устойчивых войск, держать, как правило, в резерве или во втором эшелоне и использовать их в наступательной операции для прорыва на направлении главного удара и в оборонительной операции для контрудара»{25}.
Далее, развивая это положение, Ставка предписывала командующим фронтами вывести гвардейские соединения в резерв или во второй эшелон, сменив их на оборонительных рубежах другими частями.
В этой же директиве предписывалось, используя оперативную паузу, готовить гвардейские соединения «главным образом для наступления, для прорыва оборонительной полосы противника».
В директиве прямо указывалось на необходимость обратить [353] особое внимание на тщательность отработки вопросов взаимодействия родов войск, ближнего боя, ночных действий, борьбы с танками противника.
Далее директива развертывала целую программу подготовки гвардейских соединений для наступательных операций.
В мае все дивизии, входящие в состав армии, получили правительственные награды: Гвардейские знамена и ордена.
79-й гвардейской дивизии Военный совет вручил Гвардейское знамя в селе Шевченково, расположенном неподалеку от Купянска.
Стоял яркий солнечный день. В поле, за околицей села, командир дивизии Н. Ф. Батюк выстроил свою дивизию в полном составе. 79-я гвардейская! В Сталинграде она была известна как 284-я стрелковая Краснознаменная дивизия. Она сражалась у Мамаева кургана, не раз под немилосердным огнем противника ее солдаты штурмовали Мамаев курган, выбивая с него немецких захватчиков. В самые трудные дни 284-я стрелковая дивизия была опорой для защитников города, за ее плечами 150 сталинградских дней и ночей непрерывных, каждодневных боев, без единой минуты отдыха или просто фронтового затишья. Это одна из тех стальных дивизий, которая перемолола вражескую силу, обеспечивая возможность для наших войск подготовить контрнаступление. Четырежды орденоносная дивизия — таков итог славно законченного похода от Волги до Берлина этой дивизии.
Развернулось алое знамя с портретом Ильича. По полю прокатилось многократное «ура!».
Во время торжественного марша завыли сирены воздушной тревоги. На горизонте показались три самолета противника. Но ни один боец прославленной дивизии не дрогнул. Над землей завязался воздушный бой. Наши истребители встретили врага, повернули его назад и прогнали. Да, изменилась обстановка! Это уже не Сталинград, где безраздельно господствовала в воздухе немецкая авиация. Наш праздник был надежно прикрыт с воздуха.
3
Время шло...
Армия готовилась к предстоящим сражениям. Оперативная пауза затягивалась, несмотря на то, что в воздухе уже [354] накапливалась тревога, как перед большой очистительной грозой.
В начале мая над расположением наших войск развернулись ожесточенные воздушные бои.
Нам еще не приходилось видеть в воздухе столько наших самолетов. Волна за волной уходили с тыловых аэродромов наши бомбардировщики и штурмовики. В глубине расположения войск противника раздавались глухие взрывы. Затем появлялись фашистские истребители, но их перехватывали наши.
В те дни стало известно, что воздушные бои развернулись на всем протяжении Южного, нашего — Юго-Западного, Воронежского, Центрального, Брянского, Западного и Калининского фронтов. Нетрудно было догадаться, в чем тут дело. Наше Верховное Главнокомандование этими массированными авиационными ударами препятствовало свободной переброске противником воинских частей с одного участка на другой, создавая помехи для сосредоточения крупных ударных формирований.
Командующий фронтом генерал армии Р. Я. Малиновский ориентировал нас в мае на серьезные оборонительные бои. Малиновский привез мне карту, на ней была нанесена операторами штаба фронта линия, по которой мы должны были подготовить оборонительные рубежи, прочно и глубоко закопавшись в землю. Линия шла по реке Оскол на участке Двуречная, Купянск, Сеньково, Горохватка фронтом на запад и юго-запад.
Приказав нам развернуть армию для обороны сравнительно узкого участка, Р. Я. Малиновский требовал также, чтобы мы были готовы, если противник перейдет в наступление, нанести сильный контрудар в направлениях Купянск, Волчанск; Купянск, Чугуев, вдоль правого берега реки Оскол на город Изюм и по возможным переправам через Северский Донец.
Оборона не соответствовала настроению солдат, младших и старших командиров. Не терпелось помериться с противником силами в наступлении, громить его боевые порядки на оперативном просторе.
Возможно, предполагал я, что Гитлер готовит на Курской дуге генеральное наступление 1943 года и на нас падет задача оборонять фланги нашего фронта.
Я старался проконсультироваться с командирами высоких рангов о методе наступательных операций, перенять у них опыт вождения войск во время маневренного наступления, [355] старался выведать у них все, что им удалось узнать о поведении противника во время нашего наступления. Очень были для меня полезны встречи с генералом армии Николаем Федоровичем Ватутиным. Он подробно рассказал мне о прорыве немецкого фронта на Дону в ноябре 1942 года, о продвижении наших войск от Дона до Северского Донца. Его рассказы были крайне интересны. Он никогда не преуменьшал силы противника, не переоценивал и наши успехи.
Встречался я и с Василием Ивановичем Кузнецовым, командующим 1-й гвардейской армией. Я его знал как разумного и волевого командира еще до войны по совместной службе в Белорусском военном округе.
В. И. Кузнецов, а также командующие 3-й танковой и 6-й армиями П. С. Рыбалко и Ф. М. Харитонов обратили мое внимание на одно немаловажное обстоятельство. После Сталинграда немцы стали панически бояться окружения, особенно они боялись появления у них в тылу наших танков.
Тогда же на Северском Донце наша армейская разведка доставила «языка». Военнопленный показал, что он из 6-й полевой армии. Наши разведчики сначала не поверили ему. Эта армия прекратила свое существование в Сталинграде. Немец разговорился и объяснил, что Гитлер особым распоряжением создал вновь 6-ю армию, назвав ее армией мстителей. Командовал этой армией генерал-полковник Холлидт.
Мы попытались расспросить немецкого солдата, за что же он собирается мстить. За Сталинград? Одно слово «Сталинград» вызвало у него массу эмоций. Он рассказал нам, что в немецкой армии опасно произносить это слово, оно стало синонимом поражения.
Таким образом перед гвардейцами Сталинграда появилась армия мстителей — 6-я немецкая.
13 мая была принята по телефону директива Ставки:
«1. Временно прекратить действия авиации по аэродромам и коммуникациям противника.О возобновлении этих действий будут даны специальные указания.
В случае наступления противника — использование ВВС по усмотрению командующих фронтами.
2. Принять меры к быстрейшему накапливанию запасов горючего для авиации, с тем чтобы довести их, с учетом подвоза [356] из тыла, до 20 заправок и в кратчайший срок привести материальную часть в порядок»{26}.
20 мая в 3 часа 30 минут последовало предупреждение из Ставки о том, что немцы намечают начать наступление на нашем фронте в период 19–26 мая.
Ставка приказывала не ослаблять бдительности и боевой готовности войск; авиацию держать в полной готовности. Разведкой и захватом пленных вскрывать группировку противника и его действительные намерения.
Прошел май. Мы знали, что гитлеровских генералов соблазняла кажущаяся легкость концентрированными ударами с юга и с севера срезать образовавшийся к весне 1943 года выступ на линии фронта между Орлом и Белгородом, овладеть Курском и, стиснув с двух сторон наши войска, обороняющие Курск, уничтожить их, создать глубокий прорыв в наши тылы.
Гитлер, конечно, понимал, что это последняя попытка взять реванш за поражение под Сталинградом и опять захватить стратегическую инициативу. Поэтому он и подбрасывал в готовое разгореться пламя все новые и новые войска, новую технику, знаменитые танки «тигр», «пантера», а также самоходные орудия «фердинанд».
Обе стороны готовились к решительному сражению на Курской дуге.
Обе стороны, конечно, знали о сосредоточении сил и средств для этого сражения. Обе стороны усиленно закапывались в землю и готовили исходные позиции для наступления.
Стоял вопрос: кто начнет наступать? Время работало на нас, а оборона врага на нашей земле не могла быть длительной.
И вот в ночь на 5 июля фронт загрохотал. Но первой заговорила артиллерия не наступающих, а обороняющихся. И началась Курская битва.
План Ставки Верховного Главнокомандования предусматривал, как только развернется Курская битва, переход в наступление нескольких соседствующих фронтов, чтобы гитлеровское командование не могло усилить войска на курском направлении.
Юго-Западный фронт должен был начать наступление на Барвенково; Южный фронт — из района Матвеев Курган на запад, на Сталино и далее на Мелитополь; Брянский фронт — на Орел; Западный фронт — на Карачев. [357]
В такой обстановке немецкое командование лишалось всякой возможности маневрировать резервами. 7 июля меня и командующего соседней 1-й гвардейской армией генерал-полковника В. И. Кузнецова вызвали в штаб фронта. Мы поняли, что настал и наш час.
Родион Яковлевич Малиновский раскрыл перед нами замысел Ставки Верховного Главнокомандования, — воспользовавшись тем, что под Курском в бои втянуты основные силы гитлеровской армии, начать наступление на Донбасс силами Юго-Западного фронта, имея задачу или опрокинуть противника, или на крайний случай сковать его силы, не дать ему возможности маневрировать войсками и усилить части, наступающие на Курск.
Задача для 1-й и 8-й гвардейских армий формулировалась таким образом: форсировать Северский Донец, прорвать оборону противника в районе Барвенково на Красноармейск совместно с войсками Южного фронта, наступающего от реки Миус на Сталино (Донецк), разгромить донбасскую группировку противника и выйти на Днепр.
Рассматривая и обдумывая этот план, мы тогда еще не очень-то реально представляли себе масштаб его осуществления. Каждому было ясно, что начался необратимый процесс разгрома гитлеровской армии, но определить, сколь сильна ее сопротивляемость, мы пока не имели практической возможности.
1-я и 8-я гвардейские армии наступали каждая в составе трех корпусов, или девяти дивизий. Каждой из армий придавались по одной артиллерийской дивизии прорыва, по одному смешанному корпусу авиации и по 2–3 танковых полка или полка самоходных орудий.
8-й гвардейской армии придавался 33-й стрелковый корпус в составе 50, 230 и 243-й стрелковых дивизий и 253-й отдельной стрелковой бригады.
Во втором эшелоне фронта были поставлены 1-й гвардейский механизированный корпус генерала И. Н. Руссиянова и 23-й танковый корпус под командованием генерала Е. Г. Пушкина.
В таком широком наступлении я участвовал впервые. И в последние часы перед наступлением еще и еще раз просматривал в деталях весь план операции, инструктировал командиров соединений.
Оставалось лишь уточнить разведывательные данные о противнике и как можно полнее представить себе расположение его артиллерийских позиций и огневых точек. [358]
Обычно эти данные выясняются разведкой боем. Однако, пытаясь сохранить в тайне подготовку наступления, чтобы достичь внезапности удара, мы не могли на этот раз активизировать разведку боем, да и вести разведку боем с форсированием реки Северский Донец было весьма сложно. Начальник разведки армии полковник М. З. Герман представил единую карту оборонительных укреплений противника на основе всех, даже самых мелких, данных, накопившихся к этому моменту в армейских частях.
Оборонительный рубеж по берегу Северского Донца противник начал сооружать со второй половины марта, и к началу нашего наступления немцами было подготовлено две позиции, по две траншеи в каждой.
Траншеи, в свою очередь, были оборудованы подбрустверными блиндажами с различными по прочности покрытиями.
Часть огневых точек располагалась под подбитыми в зимних боях танками, станковые пулеметы — в дзотах и на открытых площадках. Имелось несколько бронированных огневых точек с цепями, которыми немецкие пулеметчики приковывались к броневым колпакам. Пехота была снабжена броневыми щитами. Многие огневые точки обеспечивали косоприцельный огонь вдоль зеркала воды.
Траншеи были связаны развитой сетью ходов сообщения и прикрывались с фронта противотанковыми и противопехотными минными полями.
Средняя плотность фортификационного оборудования на километр местности составляла: дзотов — 4, открытых пулеметных площадок — 13, траншей и ходов сообщения — около 2000 погонных метров, противопехотных препятствий — около 1500 погонных метров, блиндажей и землянок — 9.
В глубине, на командных высотах, в населенных пунктах и опушках лесов имелись опорные пункты и узлы сопротивления, приспособленные к круговой обороне и находящиеся между собой в огневой связи.
Правый берег Северского Донца на участке, намечавшемся для форсирования, господствовал над левым берегом, что значительно затрудняло наблюдение с нашей стороны. Мы должны были так подготовить наблюдательные пункты, чтобы во время форсирования реки не потерять управления боем. Наши саперы излазили весь берег в поисках удобных позиций для наблюдательных пунктов, откуда можно было бы просматривать местность в глубине обороны противника во время боя... [359]
Мы установили также, что в полосе действий Юго-Западного фронта противник противопоставляет нам и Южному фронту 1-го танковую и 6-ю армии из группы армий «Юг».
В 4 часа 50 минут 17 июля началась авиационная и артиллерийская подготовка на участках 1-й гвардейской и 8-й гвардейской армий. Артиллерийская подготовка длилась 1 час 30 минут.
В начале артиллерийской подготовки на наблюдательный пункт армии прибыли командующий фронтом Р. Я. Малиновский и член Военного совета генерал-лейтенант А. С. Желтов.
На правом берегу поднялись столбы земли и пыли, поползли клубы черного, копотного дыма.
Солнце еще не всходило. Светлела, разгоралась над степью июльская заря. Били слепящими залпами гвардейские минометы. Над рекой, над камышом, над кустарником, по берегам потянулась густым туманом и окутала все непроницаемая дымовая завеса.
Из зарослей, из прибрежных лесов по-пластунски или бегом, пригибаясь к земле, спускались к воде передовые батальоны пехоты. Под дымовой защитой отчалили одна за другой весельные лодки.
Ветер минутами срывал дымовую завесу с реки. На том берегу оживали огневые точки. Но они тут же гасились прицельным артиллерийским огнем.
Первые лодки причалили к противоположному берегу. Гвардейцы коротким броском достигли первого ряда траншей, завязался жестокий рукопашный бой. Артиллерия перенесла огонь в глубину обороны противника, а от нашего берега отчалила новая партия весельных лодок.
К 8 часам утра наши батальоны захватили первую и вторую траншеи, закрепились там. Под их прикрытием мы подвели к берегу понтонные парки и приступили к наводке переправы для артиллерии и танков.
Переправившиеся войска получили приказ продвигаться вперед, расширяя плацдарм на вражеском берегу. Но результаты атак на удалении от берега не были столь успешными, как переправа. Нарастало сопротивление противника, действующего теперь вдали от линии, на которую могла воздействовать наша артиллерия. На темпах наступления сказывался и недостаток в боеприпасах. Активизировала свои действия вражеская авиация, нанося удары по переправе. Поминутно над рекой вспыхивали ожесточенные [360] воздушные бои. Нашим истребителям не всегда удавалось отогнать пикирующие бомбардировщики.
План операции начал нарушаться по срокам.
Для меня лично это были трудные часы. Первое наступление армии после сталинградских боев. Ни одна из поставленных задач не решена. Конечно, ставить задачи, расчерчивая карту стрелами, легче, чем вести бой, да еще к тому же с сильным и опытным противником.
Было над чем задуматься. Что случилось? Почему к середине дня наши атаки повсеместно захлебнулись, несмотря на то, что враг нес больше потерь?
Пленные немецкие офицеры показывали, что им было известно о готовящемся наступлении нашего фронта примерно с 12 июля, то есть за пять дней до его начала. Известны были приблизительно и направления ударов прорыва. Внезапности не получилось, хотя, казалось, были соблюдены все меры предосторожности.
Противник создал на участках прорыва глубоко эшелонированную оборону. Подбросил новые части. Наутро 13 июля, как стало ясно из показаний немецких офицеров, нас ожидали крупные силы противника. К этому сроку наступление противника на Курской дуге прекратилось, и, чтобы удержать за собой Донбасс, Манштейн по требованию Гитлера начал переброску в Донбасс своих дивизий из-под Харькова и из-под Орла. Всего было переброшено 6 дивизий, из них 5 танковых со средствами усиления. К частям, расположенным на нашем участке фронта, подходили на подмогу соединения двух танковых дивизий — 17-й и CС «Викинг».
Кроме того, авиаразведка доносила, что все дороги, ведущие из района Харькова в Донбасс к нашему участку фронта, загружены танками, артиллерией и автомашинами с войсками.
Становилось очевидным, что мы втягиваемся в ожесточенные и затяжные бои, что Гитлер идет на все, лишь бы удержать Донбасс.
В те часы, когда против армии Юго-Западного фронта появились немецкие танковые дивизии, переброшенные из-под Харькова, мы понимали, что это облегчит наступление Воронежскому и Степному фронтам — Н. Ф. Ватутина и И. С. Конева. Сталинградцам предстояло новое и трудное испытание: опять неравные бои.
Прежде всего значительно усилилось воздействие авиации противника. Группы «юнкерсов» по 20–30 самолетов [361] под прикрытием истребителей непрестанно бомбили переправы. Некоторые наши части, получив приказ переправиться на правый берег Северского Донца, выполняли его с запозданием.
Части 29-го гвардейского стрелкового корпуса поднимались несколько раз в атаки, но их встречал массированный огонь противника. Повсеместно противник вводил в бой танки. Заметно усилилась его артиллерия.
Решительно и напористо действовал в этот день 33-й стрелковый корпус. Его части овладели Богородичным, балкой Висла, населенным пунктом Сидорово. Возросшее сопротивление в течение дня 387-й немецкой пехотной дивизии утвердило нас в предположении, что и эта дивизия противника получила усиление.
Активной бомбежкой противник помешал 28-му гвардейскому стрелковому корпусу переправиться. Лишь 79-й гвардейской стрелковой дивизии под командованием генерал-майора Н. Ф. Батюка удалось переправиться и сосредоточиться в районе Банновское — Пришиб.
88-я гвардейская стрелковая дивизия (командир дивизии генерал-майор Г. И. Вехин) успела лишь сосредоточиться для переправы. Танковая группа М. Г. Вайнруба переправилась слишком поздно, и я задержал ее ввод в действие.
Ставка требовала наступления. В то же время нельзя было ослабить давление хотя бы на одно мгновение. Севернее шли напряженнейшие сражения войск Западного, Брянского, Центрального фронтов. Поэтому штаб армии снова ставил задачи войскам на наступление.
19 июля с утра бои приобрели встречный характер. Противник непрерывно переходил в контратаки, поддерживаемые десятками танков. В 10 часов он бросил в контратаку против правого фланга 82-й гвардейской стрелковой дивизии со стороны Каменка пехотный полк в сопровождении 48 танков, а со стороны Сухая Каменка — полк пехоты с 50 танками.
Сначала последовал хотя и короткий, но мощный артиллерийский удар по позициям нашей дивизии. Затем над нею зависли немецкие бомбардировщики и в боевые порядки устремились танковые клинья. Впереди шли мощные тяжелые танки «тигр». За ними следовали легкие танки и самоходные орудия. Под прикрытием этих броневых щитов поднялась в рост немецкая пехота. Танки рвались вперед, к основному рубежу обороны, через мелкие траншеи. И им [362] вслед из траншей в боковую броню летели гранаты, бутылки с горючей смесью, били противотанковые ружья. Строй сломался, клин притупился. Передовые танки достигли наших траншей. Их встретил орудийный огонь. Артиллеристы били прямой наводкой. Ближний бой, навязанный гвардейцами, лишал авиацию противника возможности сбрасывать бомбы и выходить на обстрел наших боевых порядков.
Не менее ожесточенные бои разгорелись в полосе 79-й гвардейской стрелковой дивизии. 20 июля дивизия овладела поселком Голая Долина. Однако развить наступление не смогла. Подошли и были с ходу введены в бой противником части 17-й танковой дивизии, усиленные штурмовыми орудиями. Перед гвардейцами встала задача остановить бронированный клин врага, перемолоть его живую силу и технику. Это сражение не ошеломляло масштабами введенных сил, оно, конечно, было местного значения, но оно было ожесточеннейшим. Голая Долина в войсках получила другое название — «мертвая Долина».
Завязались ожесточенные бои в поселке. По нескольку раз одни и те же строения переходили из рук в руки. Домов в поселке не осталось. Под ударами танков рушились глинобитные стены. Переходили из рук в руки подвалы, печные остовы, груды кирпича.
Вокруг поселка Голая Долина было сожжено 30 танков противника, поле было устлано сотнями немецких трупов. Дорого обошлись врагу контратаки.
Но мы тоже понесли тяжелые потери. Много полегло тех, кто выдержал даже и сталинградский ад. Потеряли мы и славного боевого товарища, командира дивизии, генерала Николая Филипповича Батюка.
Вот оно, переменчивое фронтовое счастье... Все выдержал, все прошел. Мужественно отстаивал вместе со своими солдатами Мамаев курган в Сталинграде. Какие бои! Казалось, что самое трудное позади. Но только казалось...
Похоронили генерала Николая Филипповича Батюка на донецкой земле, возле памятника Артему на Северском Донце.
Бои не прекращались ни на один час. Мы с трудом расширяли плацдарм, отражая контратаки противника, но уже было очевидно, что наступление наше захлебнулось.
1-й гвардейский механизированный корпус генерала И. Н. Руссиянова в бой не вводился. Я был склонен считать это решение командующего фронтом Р. Я. Малиновского правильным, оправданным оперативно-тактическими соображениями. [363]
Противодействие противника, подбросившего значительные резервы, не дало возможности 8-й гвардейской армии создать условия для ввода в прорыв механизированных соединений. Как мне стало известно, Р. Я. Малиновский на участке наступления 1-й гвардейской армии генерала В. И. Кузнецова ввел в бой, по существу, за первую позицию противника 23-й танковый корпус генерала Пушкина. Но наступление этого корпуса, как и всей 1-й гвардейской армии, развить не удалось.
Силы и средства 8-й гвардейской армии были на исходе, особенно ощущался недостаток в боеприпасах из-за расстроенных вражеской авиацией переправ. Командующий фронтом с одобрения представителя Ставки Верховного Главнокомандования А. М. Василевского приказал 8-й гвардейской армии временно прекратить наступление и закрепиться на достигнутых рубежах. Первый этап сражений за плацдарм на берегу реки Северский Донец закончился.
4
10 августа армия приступила к сдаче позиций 6-й и 12-й армиям, 12 августа мы ушли в районы расположения второго эшелона фронта. Р. Я. Малиновский поставил меня в известность, что фронт готовится к новому наступлению, уже с плацдарма на правом берегу Северского Донца. Удар на этот раз наносился силами 6-й и 12-й армий на том же участке фронта, где наступала 8-я гвардейская армия.
Сроки подготовки наступления были сжатыми.
Представитель Ставки Верховного Главнокомандования A. М. Василевский разрешил мне присутствовать при организации наступления 6-й и 12-й армий. Я имел возможность как бы со стороны наблюдать за всеми этапами наступления этих армий.
Мне интересно было посмотреть развивающееся наступление и для приобретения личного опыта. Во втором эшелоне 6-й и 12-й армий стояли: 1-й гвардейский механизированный корпус, имевший в своем составе 165 танков (в ходе подготовки к наступлению его состав доводился до 200 танков); 23-й танковый корпус в составе 220 танков и 1-й гвардейский кавалерийский корпус под командованием генерала B. К. Баранова. Все эти силы предстояло ввести, как только наметится успех двух армий. 23-й танковый и 1-й гвардейский механизированный корпуса планировалось бросить [364] в прорыв в первый же день наступления, как только войска 6-й и 12-й армий достигнут линии Викино, Долгенькое, Краснополье.
Спору нет, операция была спланирована грамотно. Танковый, механизированный и кавалерийский корпуса, развивая наступление, имели все возможности создать для противника критическую ситуацию и совместно с войсками Южного фронта окружить и уничтожить части 1-й танковой и 6-й полевой армий противника в Донбассе.
...Для наблюдения я избрал командно-наблюдательный пункт 1-го гвардейского механизированного корпуса, который располагался юго-западнее села Студенок на высоте с отметкой 215,6. С этой высотки отлично просматривалась вся полоса, где велось наступление.
Наступление 6-й и 12-й армий началось 17 августа на рассвете. Первые залпы артиллерии были действительно мощными. Такой насыщенности нашего огня мне до той поры видеть еще не приходилось. Над траншеями противника земля встала дыбом. Не успевал осыпаться один фонтан земли, как рядом вздымался другой. Расположение артиллерийских батарей противника было разведано, разведаны были и огневые точки. Но кто мог гарантировать, что в канун наступления противник не переменит позиций? Мы к нему готовились, но готовился к нему и противник.
Однако я уже на слух уловил, что после первых и насыщенных залпов огонь наших орудий поредел. Вступал в силу закон экономии боеприпасов.
Со мной на командно-наблюдательном пункте находились генералы Н. М. Пожарский, С. С. Гурьев и Я. С. Фоканов. Мы фактически расположились в центре наступления 6-й армии генерала И. Т. Шлемина.
Я не устаю повторять мудрейшее изречение Александра Васильевича Суворова, классика русского военного искусства: «Удивить — значит победить». Внезапность — это главное при такого рода сражениях. Перед моими глазами разыгрывалось на практике подтверждение этих слов.
Войска встали и сделали рывок к позициям противника. Еще рокотала наша артиллерия, рвались снаряды во второй линии обороны, а по нашим войскам из надежных укрытий враг открыл уничтожающий пулеметный и орудийный огонь. Наша артиллерия не подавила его огневых средств.
Были ли соблюдены условия для внезапности при наступлении [365] 17 августа 6-й и 12-й армий? Нет. Это наступление велось с захваченного плацдарма, противник не мог не ожидать развития событий с вводом свежих сил, так как удар через Барвенково на юг для него был смертельно опасен.
Подход к Северскому Донцу 6-й и 12-й армий был, несомненно, обнаружен противником, а их переправа через реку и замена войск 8-й гвардейской армии указывали приблизительно и время наступления. Определение часа атаки при таких условиях существенной роли не играет. Здесь противника во многом выручал установившийся шаблон — начало артиллерийской подготовки.
К середине дня наступление 6-й армии уже захлебнулось. Ценой тяжких потерь нашим войскам удалось продвинуться за восемь часов боя лишь на один-два километра. На второй день наступающие цепи топтались на месте, Атака в лоб без каких-либо попыток сманеврировать, изменить направление удара была безуспешной.
Операция никакого развития не получила. 18 августа командующий фронтом приказал мне вводить армию в стык 6-й и 12-й армий.
Я был против ввода армии, еще не подготовленной к наступлению после тяжких боев, ввода на том же направлении, в тех местах, где потерпели неудачу уже два наших наступления. Армии требовался отдых.
Александр Михайлович Василевский не мог не заметить моих сомнений. Он всячески пытался их развеять как представитель Ставки. Он доверительно мне говорил, что обстановка на севере от нас в зоне действий Воронежского и Степного фронтов, наше наступление на Харьков требуют от нас, чтобы мы, не теряя времени, применили все силы для того, чтобы оттянуть хотя бы несколько дивизий из-под Харькова, а если и не оттянуть, то хотя бы не дать возможности Манштейну снять с нашего участка фронта какие-либо свои части.
— Если, — говорил он, — вы притянете на себя одну-две танковые дивизии немцев — это будет лучшим вкладом в разгром врага на юге.
Я внес предложение отказаться от рассеивающих ударов по всей полосе фронта 8-й армии, считая, что важнее сосредоточить удар на узком участке, прошить немецкую оборону километров на 8–10 в глубину и создать предпосылку для ввода механизированного корпуса. В прорыв, если бы он нам удался, планировалось ввести 1-й гвардейский механизированный [366] корпус Руссиянова, который стоял наготове уже более месяца.
Количество артиллерийских стволов на участке прорыва было достаточно. Для артподготовки недоставало снарядов. Так что бог войны и на этот раз не мог полностью поддержать царицу полей — пехоту. Однако в тесном взаимодействии пехоты, артиллерии, авиации своевременный ввод механизированного корпуса мог восполнить многое из того, что нам недоставало.
Малиновский утвердил мои предложения.
Итак, 29-й гвардейский стрелковый корпус получил задачу — одним броском овладеть населенными пунктами Сулиговка и Долгенькое, а 28-й гвардейский стрелковый корпус — овладеть лесистым районом южнее Долгенькое.
По достижении этих рубежей было намечено ввести в бой 1-й гвардейский механизированный корпус.
В ночь на 22 августа Р. Я. Малиновский прибыл на мой командный пункт, и мы с ним проехали по всему расположению армии, посетив каждую дивизию. Все готовились к бою. В частях проводились партийные собрания. Многие воины вступили в эту ночь в партию. На партийных собраниях в повестке дня стояли задачи наступления. Говорилось о том, что гвардии топтаться на месте не положено, что пора нам ответить делом на высокую честь называться гвардейцами.
— С такими людьми, — говорил мне Родион Яковлевич, — и не опрокинуть врага?
Я понимал его настроение.
Мы побывали на исходных позициях, откуда должно было начаться завтрашнее наступление. Ветром наносило на позиции смрад от разлагающихся трупов — немцы не убирали своих убитых.
Наблюдательный пункт мы выбрали на высоте с отметкой 217,4 севернее Голой Долины, на северо-западной окраине большого лесного массива.
Заночевать пришлось в лесу.
Бессонная ночь. Хочется еще и еще раз проверить, все ли готово.
Серьезно пришлось поработать командующему артиллерией армии генералу Н. М. Пожарскому. Он, как всегда, проявил находчивость, выдумку в распределении боеприпасов, сумел спланировать минометный огонь на три рубежа огневого вала на глубину до 600 метров. Но снарядов, в особенности калибра 122 мм, едва хватало на артиллерийскую [367] подготовку. Еще раз проверили взаимодействие с авиацией. Командующий 17-й воздушной армией генерал В. А. Судец находился с нами на наблюдательном пункте. Сюда же были подтянуты и его средства связи.
А как же с внезапностью?
Противоречивая эта штука, внезапность. И плацдарм обстрелянный, и наступление на нем за наступлением, и все же я старался, чтобы армия занимала свои исходные позиции скрытно. На что рассчитывал? Лишь на то, что немецкое командование, отбивая атаки 6-й и 12-й армий, сочтет, что еще одну армию на этом плацдарме мы в сражение не введем. Расчет, конечно, не ахти какой, но все же некоторые надежды он нам подавал.
И самое интересное. Удар наш оказался для противника все же внезапным. Это позже подтвердили пленные немецкие офицеры, это подтвердили успехи наступления.
Рассвет... Артиллерия заговорила. В. А. Судец направил штурмующие звенья на позиции противника. Было слышно, как он переговаривался с ведущими эскадрилий, нацеливая их удары на обнаружившие себя цели в момент артиллерийской подготовки.
Вот огневой вал отодвинулся в глубину. Командиры полков и батальонов подняли солдат. Цепь за цепью уходили за артиллерийским валом в атаку. Пошли дружно. Уже гремел в первых траншеях противника огневой бой, рвались ручные гранаты, доносились до нас автоматные очереди. Прошло полчаса. Цепи ушли вперед. Только слышно, как разгорелся бой во второй, а затем и в третьей траншее. Били прямой наводкой танки и самоходные орудия поддержки пехоты.
Поступили донесения, что гвардейцы завязали бои за села Долгенькое и Мазановка.
Успех! Успех впервые за месяц кровопролитных боев. Малиновский дал команду И. Н. Руссиянову вводить 1-й мехкорпус в бой без паузы в общем направлении южнее Долгенькое, Долгий Яр, Барвенково, придерживаясь грунтовых дорог. Тут же он соединился с командующим бронетанковыми и механизированными войсками фронта генерал-лейтенантом П. В. Волохом и приказал ему проконтролировать ввод корпуса Руссиянова.
Вот-вот из леса, что виден нам с нашей высотки, покажутся танковые колонны мехкорпуса и бой оживет, удар наш обретет мощь и силу.
Идут ожесточенные бои в Долгеньком, враг выбит из [368] Мазановки. Ворота для ввода мехкорпуса открыты. Танков нет и нет!
Малиновский пытался соединиться с генерал-лейтенантом Волохом. Комфронта ответили, что генерал Волох у танкистов в лесу.
Руссиянов уверил, что танки скоро двинутся в бой.
Я выразительно смотрел на командующего фронтом.
— Что смотришь? Что смотришь? — кричал он. — Иди и сам вводи! Заснули они, что ли?
Я не стал ждать повторения и помчался в лес на исходный рубеж ввода мехкорпуса. Командующий бронетанковыми и механизированными войсками фронта генерал-лейтенант Волох был убит осколками от шального снаряда. Руссиянов прямо мне заявил, что мехкорпус к вводу в бой не подготовлен, что он еще только сосредоточивается на исходных позициях. Естественно, что через голову командира корпуса я действовать не мог. На моих глазах танки только выходили на исходные рубежи. Все, что я мог сказать Руссиянову о необходимости ввода в бой корпуса, было сказано.
Мне казалось, он не поверил, что мы прорвали оборону противника, что нами подготовлен ввод корпуса.
А время шло, противник подбросил резервы, он оголял соседние участки фронта, пытаясь закрыть образовавшийся прорыв до десяти километров в глубину и восьми километров по фронту. Его дальнобойная тяжелая артиллерия систематически обстреливала дороги, идущие с тыла к фронту.
Я доложил Малиновскому, что время для ввода корпуса в бой упущено... Противник, вероятно, подготовился к встрече наших вторых эшелонов. В воздухе к тому же появились вражеские бомбардировщики, вызванные, видимо, с дальних аэродромов для удара по танковым частям, появление которых предвидел противник.
8-я гвардейская армия была вынуждена менять огневые позиции артиллерии, подтянуть ее ближе к наступающим войскам.
Командующий фронтом весь день провел на армейском наблюдательном пункте. Уезжая вечером в штаб фронта, он приказал мне и соседним 6-й и 12-й армиям с утра 23 августа продолжать наступление с прежней задачей. Он также подтвердил задачу и генералу Руссиянову вступить в бой на следующее утро.
На следующий день утром армия после короткой артиллерийской подготовки снова пошла в атаку, очистила полностью [369] село Долгенькое и вышла на западную опушку леса, что южнее Долгенького. По приказу командующего фронтом корпус Руссиянова в густых боевых порядках пошел в атаку. Танки перевалили высоту с отметкой 242,9, что южнее села Долгенькое, и тут же попали под огонь танков противника, закопанных в земле и хорошо замаскированных в кустарнике. Огонь противника велся прямой наводкой. Запылали наши танки.
Здесь впервые я увидел, как противник применил против наших танков противотанковые торпеды, которые запускались из окопов и управлялись по проводам. От удара торпеды танк разрывался на огромные куски металла, которые разлетались на 10–20 метров. Тяжело было нам смотреть на гибель танков, пока наша артиллерия не нанесла сильный огневой удар по танкам и окопам противника.
Все было ясно. Противник за ночь подтянул к опасному участку свои резервы. Мы опять натолкнулись на возросшее сопротивление. Прорыв к Барвенкову враг закрывал трупами, бросая в бой все силы, которые были в Донбассе, ибо взятие Барвенкова означало бы для него в сложившейся обстановке катастрофу.
Наши войска, действующие правее Юго-Западного фронта, подходили к Харькову, а левее успешно развивали наступление войска Южного фронта. Войска 5-й Ударной армии под командованием генерала Берзарина протаранили оборону противника на участке Куйбышево, Дмитриевка, продвинулись вперед, за ними устремились части 4-го гвардейского механизированного корпуса. Противник не знал, откуда брать резервы, как латать дыры.
«22 августа, — пишет Манштейн в своих мемуарах, — был явно днем кризиса. В Донбассе противник вновь атаковал нас. Хотя 6-я армия и смогла сдержать опасный прорыв противника, но ей не хватало сил вновь восстановить положение. На участке 1-й танковой армии новое крупное наступление противника было остановлено, но ее силы иссякли».
23 августа город Харьков был освобожден войсками Степного фронта при активном содействии войск Воронежского и Юго-Западного фронтов.
Несомненно, наше наступление, хотя оно и не нашло развития в глубину, сковало значительные силы противника и дало возможность достичь успеха войскам Степного и Воронежского фронтов. Могло случиться и иначе. Не перебросив дивизии из-под Харькова, противник мог приостановить [370] наступление наших войск. Но тогда войска Юго-Западного фронта сражались бы с противником, лишенным резервов, тогда наши старания на барвенковском направлении увенчались бы успехом и разгром немецких войск начался бы под Барвенковом, с выходом на Харьков и южнее в направлении на Запорожье.
В основном задачи Ставки на Северском Донце были решены. Мы лишили противника маневра, сковали его силы, притянули часть их на себя.
В августовских боях были созданы предпосылки не только для полного освобождения Донбасса, но и для дальнейшего освобождения всего юга страны.
Командующий группой армий «Юг» Манштейн срочно вылетел в Винницу, в бункер Гитлера. Он пишет:
«Совещание в ставке Гитлера состоялось 27 августа. Я поставил перед Гитлером ясную альтернативу: или быстро выделить нам новые силы, не менее 12 дивизий, а также заменить наши ослабленные части частями с других, спокойных участков фронта, или отдать Донбасс, чтобы высвободить силы на фронте группы...»
Выделить 12 свежих дивизий для группы армий «Юг» Гитлер в то время уже не имел возможности...