Рыцари неба и русалка

Хотя воевала я в пехоте, но к авиации тем не менее имела самое прямое отношение — в том смысле, что летчики не раз выручали меня из беды. В сорок первом обнаглевшие «юнкерсы», «мессеры», «фоки» и прочие стервятники плавали в нашем небе как рыба в воде — косяками. Страшно вспомнить: на каждую машину пикировали, за одним человеком, случалось, гонялись.

Однажды «мессер» прищучил меня в чистом поле — и ну гонять, как зайчишку. Я туда, я сюда — не отстает, бандит! Так и чешет из пулемета, а летчик зубы скалит — развлечение ему. Бегала я, бегала — да и дух вон. Упала лицом в траву и закрыла голову руками. «Все, — думаю, — отвоевалась. Теперь конец...»

И вдруг слышу такой знакомый, переливчатый звон в небе — наши! Откуда ни возьмись — два краснозвездных «ястребка» на «мессера» наседают, полощут фашиста из пулеметов.

«Ага, гад полосатый! — кричу злорадно. — Это тебе не за девчонкой во поле гоняться!»

Тут его наши и прикончили: задымился «мессер» по-черному и неподалеку в землю врезался. «Ястребки», выручив меня, домой полетели, а я еще долго махала им рукой вслед, смеясь и плача от великой радости.

А то еще один случай был. На переправе через Ловать. В том же сорок первом. Я тогда еще в медсанбате служила. Однажды послали меня на санитарной одноколке в армейскую аптеку за консервированной кровью для тяжело раненного солдата. Надо было по понтону переправляться. Получила я без промедления что требовалось — и опять на переправу вскачь.

А над ней — небо черное от вражеских бомбовозов. Визжат бомбы, бухают взрывы, молотят зенитки.

Остановила я коня в соснячке на пригорке и думаю: «Что же делать?! Умрет раненый!.. Каждая минута дорога!» А Ловать — река нешуточная, судоходная, вплавь ее не одолеешь. Да и коня с упряжью тоже не бросишь. Разобьют фашисты понтон — что буду делать? Ах ты, беда какая!.. От бессилья, от ненависти я заплакала злыми слезами.

И вдруг над моей головой, как это уже было не раз, стальной знакомый звон, и сразу же по-журавлиному пулеметы: «Курлы, курлы, курлы». Пронеслось одно звено истребителей, второе, еще и еще!.. Да так низко, что мой бывалый конь-фронтовик, испугавшись, начал выплясывать в оглоблях. Над переправой закипела такая яростная схватка, что я только рот раскрыла, а слезы тут же высохли. Кричу как ненормальная:

— Соколики! Лупите их и в хвост и в гриву! Так их!..

Так и спасли наши летчики главную переправу — понтон, а меня опять из беды выручили. Вовремя как раз успела.

А потом я уже в стрелковом полку воевала. В обороне мы стояли подо Ржевом. Погода держалась жаркая, летная. Комиссар наш Юртаев каждое утро, взглянув на безоблачное небо, хмурился и предупреждал наблюдателей: «Внимание. Воздух!» И не зря — фашистов точно черти приносили как раз к раннему солдатскому завтраку. Что ни день — три-четыре налета. Правда, пехота умеет держаться за родную землю, поэтому потери были самые незначительные.

По всей линии обороны зенитки, точно соревнуясь, сплошь расписывают небо причудливыми барашками разрывов — и, как на грех, ни одного попадания!..

— Воз-дух! Ложись!..

Но не успели самолеты перестроиться для первого захода на боевые порядки полка, как откуда-то сверху на них свалились наши истребители, и дым коромыслом!..

Одного фашиста наши прикончили с ходу: бомбовоз жирно задымил и рухнул на немецкие позиции. Уже на земле на собственных бомбах взорвался: столб дыма, причудливо перекручиваясь, закрыл половину неба. Второй бомбовоз «ястребки» проворно отбили от общего стада, не позволяя ему ни свернуть, ни взмыть вверх, прижали к самой земле и, как заарканенного, повели в наш тыл. Бомбовозище ревел смертным ревом, но послушно шел, куда его гнали, — сам себя в плен вез. Это было так здорово, что даже наш весьма выдержанный комиссар, забывшись, кричал во все горло:

— Попался бычок на веревочку! Ах, молодцы!.. Ура, братцы!..

Разогнав бомбовозы, наши насели на конвой. Три чужака загремели вниз. Два их летчика повисли на парашютных стропах. Третий выброситься не успел — сыграл в штопор, носом в землю. И еще одного фашиста долбанули. Но и наши две машины оказались подбитыми. Из одной выбросился парашютист.

Горящий «мессер», потеряв управление, врезался в свой же самолет, да так они одним костром вместе и упали — грохнул взрыв сдвоенной силы. Зенитки наши умолкли: стрелять было нельзя — сцепились так, что с земли и не разобрать, где свои, где чужие. Небо над нами теперь клокотало: рев, вой, свист, пальба. Глядеть — мороз по коже. А каково-то им, нашим, там, наверху?..

— Ах, сволочи! — крикнул кто-то из однополчан с болью и возмущением. — Парашютиста расстреливают!..

Впрочем, это была не новость — фашисты всегда так: им мало подбить машину, непременно надо прикончить летчика. Глядеть на это с земли просто невыносимо. Но куда денешься — глядим; стоим в окопах в полный рост и буквально воем от бессильной ярости, от великой ненависти и великой любви...

На третьем году войны я уже воевала за мужчину: в свои восемнадцать лет пулеметной ротой в пехоте командовала. Должность нешуточная, не каждому мужчине такое доверялось. Трудно, конечно, было. Но все равно я даже и в мыслях не сравнивала свою командирскую судьбу с судьбою военного летчика. Была абсолютно уверена, что в военной авиации служат только необыкновенные люди. Особая, так сказать, порода. Судите сами: собственными глазами не раз видела, как в одиночку наши схватывались с целой эскадрильей. Ах, как сшибались!.. У меня даже огненные брызги из глаз сыпались. А волосы, как проволочные, под солдатской каской вставали.

Мне очень хотелось свести личное знакомство с летчиками, поговорить с героями по душам. Сказать им наше сердечное пехотинское спасибо за братскую выручку. Пожелать им... Но где же я могла их встретить, если наши боевые пути не совпадали? Они — рыцари неба, я — царица полей. Каждому свое! И все-таки знакомство состоялось, хотя и не совсем так, как я себе это представляла.

Дело было в конце лета сорок третьего года, уже на белорусской земле. После изнурительных боев получил наш поредевший полк передышку в ожидании пополнения. Сменившая нас свежая часть погнала фашистов дальше, а нас отвели в прифронтовой тыл.

Место было дивное: тихое озеро с крутыми песчаными берегами в зарослях орешника, березовая прозрачная рощица в прибрежной полосе. А над головой небо, синее-синее, чистое — ни облачка. А главное, ни одного стервятника в воздухе — как сквозь землю провалились. Одним словом, благодать — курорт, да и только.

В тот же день на трофейном аэродроме, примерно в километре от нашего озера, приземлились штурмовики. Я опять мельком подумала: «Вот бы...» Да и забыла между делом — у ротного командира и на отдыхе забот хватало. Когда освободилась, занялась самым мирным делом — постирушкой в теплой озерной воде. Припекало изрядно, так и манило в воду. И решила я искупаться. Разумеется, купальника у меня не было: я как строевой офицер получала все мужское.

Сложила я на берегу обмундирование, ремень с пистолетом под гимнастерку сунула. Разбежалась — и бултых с крутояра.

Плаваю с наслаждением, ныряю с головой, распугиваю рыбью молодь — и даже не подозреваю, какой сюрприз ожидает меня на берегу.

Взглянула и обомлела: три летчика — как три богатыря из сказки!.. Красавцы. А орденов у каждого — и не сосчитать! Сидят рядком как раз возле моего обмундирования, глядят на меня и посмеиваются... Застали врасплох — и довольны. Вот тебе и познакомилась!.. «Батюшки, — думаю, — бабка ты моя родненькая, что же делать? Не выходить же при них из воды...»

Нащупала ногами песчаное дно и встала лицом к берегу. Вода под самый подбородок. Стою и кричу:

— Эй, на берегу! Уходите отсюда!

Смеются. А самый красивый из них ехидничает:

— Какие невежливые русалки тут обитают!

И товарищи его туда же. Насмешничают:

— «Откуда ты, прелестное дитя?»

Поют дуэтом. Фальшиво. Ишь, артисты! Ну погодите...

— А ну марш отсюда! — приказываю командирским голосом. Никакого толку! Посмеиваются. Переглядываются. Поддразнивают:

— Надо, русалочка, сказать: «Здравствуйте, товарищи гвардейцы!»

— Здравствуйте — и убирайтесь ко всем чертям! — Я разозлилась всерьез.

— А это уже лучше! — одобряют хором и хохочут. — А ну, выходи, русалка, давай знакомиться!

До знакомства тут... Ну до чего же недогадливые! А еще рыцари неба! И я уже не приказываю — прошу:

— Уйдите вы, ребята, в самом-то деле! Мне же одеться надо...

— Эврика! — вскричал один из них и хлопнул себя ладонью по лбу. — Братцы, а ведь король-то... — И все трое так и покатились со смеху, а затем — слава богу! — скрылись в ореховых кустах, как их тут и не было. Я — пулей из воды. Надеваю галифе, тороплюсь — не вернулись бы. И никак не могу попасть ногой в узкую штанину. И в то же время думаю: «Неужели совсем ушли? Ну и дуреха, чего всполошилась?» И только затянула ремень, летчики опять тут как тут. Спрашивают из-за кустов вежливо:

— Можно?

А мне не до вежливости. Обуться не успела. Так и стою босиком. Хороша, наверное. Русалка не русалка, а уж ведьма с Лысой горы — это точно. Лицо полыхает, мокрые космы по плечам рассыпались. Однако кое-как познакомились. Стали разговаривать: я — серьезно, они все с шуточками — вроде бы не верят. И переговариваются между собою так, как будто бы меня здесь и нет.

— Не может быть, чтобы пичужки ротами командовали!

— Надо же — русалка в галифе!

— Батюшки, пистолет! Настоящий?

— Сколько же тебе лет? Тринадцать?

Посмеиваются вроде бы и беззлобно, а все равно обидно. И горько — от разочарования. Так вот же вам: больше ни слова не скажу! Молча обуюсь и уйду. С тем и уселась на траву и, не глядя на рыцарей неба, портянки накручиваю. А сама вроде бы уже и не сержусь. Такие же озорники, как и наши разведчики.

— Силен солдат! — притворно удивился красавец старший лейтенант. И толкнул приятеля в плечо: — Учись, Коля. Гляди, как надо. А то у тебя вечно «белые уши» из-за голенищ торчат!

Я молча встала и подобрала с травы свою постирушку.

— Молодец, братишка! — похлопал меня по-приятельски красавец по плечу, да так, что правая ключица заныла. — Здорово играешь! Хорошо в роль вживаешься.

— Че-го? — вытаращила я глаза. — В какую роль?

— Ладно, пигалица, не хитри, — примирительно сказал он и опять по-свойски подмигнул голубым и чистым глазом. — Мы люди свои. Ты артистка что надо. Но где же ты это видела командиров рот женского полу, да еще в таком возрасте?

Я молча повернулась к ним спиной, собравшись уходить. Не хотелось мне говорить им то, что я о них думала, — как-никак летчики!

И двух шагов сделать не успела, как оказалась в воздухе: распластанной лягушкой взлетела, кажется, выше березки. Не успела дух перевести — опять взлетела.

— Ура талантам! — кричали мои мучители и подбрасывали меня вверх. И не просто подбрасывали — с перевертом, с выкрутасами.

— А ну-ка бочку!

— А теперь горку!

— А это — иммельман!

Я перестала соображать, где небо, а где земля. Но, стиснув зубы, молчу. Не кричать же — мои солдаты совсем рядом; ну как увидят этакое, ничего себе командир!..

Выручил меня мой ротный старшина Василий Иванович. Он катился с крутого берега, как пушкинский дядька Савельич, и еще издали кричал истошным голосом:

— Стой! Стой! Отставить! Стрелять буду!

Не помню, как и на земле оказалась. Старшина, человек пожилой и серьезный, глядя на озорников с укоризной, осуждающе качал головой:

— Ай-я-яй, товарищи офицеры!.. А я-то думал — летчики!.. Что это вам — финтифлюшка какая? Да это наш ротный! Понимать надо!

У меня от «полета» кружилась голова. Не глядя на летчиков, махнула рукой:

— Ладно, старшина. Разберемся.

И разобрались. Ловко выкрутились находчивые парни. Они, мол, приняли меня за артистку из армейского ансамбля, переодетую для какой-то героической роли...

К тому же летчики так натурально представлялись сконфуженными и так искренне извинялись, что от моей досады и следа не осталось. Уселись мы тут же на берегу в тесный кружок и хорошо «за жизнь» поговорили. Меня вдруг задним числом обуял неудержимый смех: как вспомню, как «летала» под облаками, не могу — так и валюсь в траву. И герои вежливо похохатывают. Даже наш неулыбчивый старшина развеселился. Укорил меня шутливо:

— Сами виноваты. Кормлю вас, кормлю — никакого толку. Ни дородности, ни роста. Кто же поверит, не знавши, что вы — командир роты?

А потом мы четверо до конца войны переписывались дружески. И надо же — всем нам четверым повезло! И Николай, и Виктор, и Сергей выжили. Полковники в отставке. Николай — даже Герой Советского Союза. Мы и до сих пор дружим. И по сей день я их зову светлыми рыцарями неба, а они меня — русалкой. Высшему пилотажу на земле все трое теперь своих внучат обучают. А что было, то было — из песни слова не выкинешь.