На просторах Украины

...После 12 дней и ночей тяжелых боев войска 6-й гвардейской армии понесли немалые потери в живой силе и технике. Казалось, все говорило за то, что армии нужно отдохнуть, доукомплектоваться во втором эшелоне фронта.

Так думал я и другие начальники в армии, мы рассчитывали на некоторую передышку. Однако надежды наши не сбылись. Мы получили приказ о том, что 6-я гвардейская армия совместно с 27-й и 5-й гвардейскими армиями должна наступать на главном направлении Воронежского фронта. Срок для подготовки наступательной операции давался нам очень короткий, 10–11 суток.

В эти дни состоялась у меня встреча с представителем Ставки Верховного Главнокомандования Маршалом Советского Союза Г. К. Жуковым и командующим Воронежским фронтом генералом армии Н. Ф. Ватутиным.

Я просил их изыскать возможность для нашей армии после таких тяжелых оборонительных боев привести себя в порядок, доукомплектоваться живой силой и техникой.

— К тому же, — добавил я, — мне предстоит передать участок двадцать третьего гвардейского корпуса пятой гвардейской армии, на что уйдет много времени. Да еще предстоит большая перегруппировка армии с левого фланга на правый. — Не стал, понятно, я объяснять, что ночи в начале августа короткие, а нужно идти пешком сорок — пятьдесят километров.

Георгий Константинович и Николай Федорович выслушали меня с большим вниманием, а потом Г. К. Жуков сказал мне: [156]

— Товарищ Чистяков, вы правильно поступаете, что заботитесь о своих войсках. Мы понимаем, что они устали после тяжелых оборонительных боев, понесли потери. Но вы, как командарм, должны понимать и нас. Обстановка требует как можно скорее перейти в наступление. Если мы вместо вашей армии введем сюда другую, это потребует много времени. К тому же учтите, Иван Михайлович, что ваши штабы и войска за четыре месяца изучили оборону противника так хорошо, как не может знать никто иной. — Потом, видимо заметив, что я приуныл, добавил: — А армию вашу мы доукомплектуем и живой силой, и техникой как следует. Мы располагаем сейчас достаточными резервами и средствами. К первому августа вы получите полностью все, что вам нужно. Так что, товарищ Чистяков, засучивай рукава и готовь войска армии для наступления!

Н. Ф. Ватутин поддержал Г. К. Жукова:

— Иван Михайлович, у тебя же и у войск должен быть зуб на противника, который гонял вас с пятого числа! И вы его хорошо знаете, и он вас хорошо знает еще со Сталинграда, а тем более после Белгорода! Это очень важно. Штабы армии, корпусов, дивизий имеют у вас хорошую подготовку. Мы убедились в этом еще под Сталинградом, так что давайте действуйте...

Что можно было ответить на эти убедительные доводы? Одно — встать по стойке «смирно» и сказать:

— Все ясно. Будем готовить войска. Поставленную задачу выполним.

Георгий Константинович поглядел на меня, улыбнулся.

— В этом мы и не сомневались...

Приехал к себе. Как и было у нас заведено, тут же собрали командующих родами войск и начальников служб и других начальников. В. А. Пеньковский дал им сутки на составление планов, расчетов и предложений по использованию своих родов войск и служб.

К 25 июля решение было окончательно готово. Я сообщил командующему фронтом, что готов доложить решение на наступательную операцию, но он ответил мне, что приезжать к нему не нужно, так как завтра, 26 июля, он вместе с Г. К. Жуковым будет в штабе армии, где они и заслушают наше решение.

Рано утром 26 июля Г. К. Жуков и Н. Ф. Ватутин были у нас, заслушали мое решение, а также начальника штаба В. А. Пеньковского и других начальников и выразили удовлетворение работой управления армии. [157]

Г. К. Жуков сделал некоторые замечания и посоветовал быстрее довести приказ до командиров корпусов и дивизий, добавив:

— До командиров взводов приказ доведите второго августа, а до сержантов и рядовых — в период артподготовки.

Я, понятно, ответил:

— Слушаюсь. — Но потом пошутил: — Только гвардейцы уже знают о готовящемся наступлении.

— Откуда знают?

— Раз водители усиленно подвозят боеприпасы, боец делает выводы, не знает только дня и часа...

Жуков засмеялся.

— Да, трудно скрыть что-либо от красноармейца...

После совещания стали расходиться, шли к машинам, которые были укрыты в кустах балки. Расстояние от моего НП до балки метров двести — триста. Я шел с членом Военного совета армии генералом Крайневым, а сзади генерал армии Апанасенко со своим адъютантом. Вдруг раздалась команда:

— Воздух!

Все мы упали на землю. Не успели даже головы повернуть, чтобы посмотреть, откуда летит самолет, — слышу визг бомбы, разрыв, взлетела земля, присыпала нас. Так же быстро самолет улетел. Только я поднялся, подбежал мой адъютант капитан Ситников.

— Генерал Апанасенко ранен...

Да, Иосиф Родионович был тяжело ранен и 5 августа 1943 года скончался.

С почетом похоронили мы генерала Апанасенко в Белгороде. Партийный билет его, как полагается, отослали в Главное политическое управление. Оттуда вскоре приехал офицер и сообщил, что под обложкой партбилета Апанасенко была найдена записка, в которой он просил в случае гибели похоронить его на родной Ставропольщине.

Недели через две мы перехоронили его, выполнив его последнюю волю.

Тем временем час наступления приближался. Мы понимали, что оборона противника перед нами очень сильна, ведь готовил он ее давно, с марта. Из документов разведки мы знали, что оборона гитлеровцев опиралась на многочисленные узлы сопротивления. Наиболее же сильный узел сопротивления находился в районе сел Томаровка, Борисово, преграждая нам путь на Ахтырку и Богодухов.

Оборона врага состояла из нескольких линий траншей, ходов сообщения, укрытий. [158] Каменные здания приспосабливались для круговой обороны, в них размещались пулеметы, орудия, танки. Все населенные пункты представляли собой круговой опорный пункт из противотанковых средств. Кроме того, у переднего края противника находилась большая пойма реки Ворсклы, которую танкам без помощи саперов пройти было почти невозможно.

Все эти трудности мы учли, все взвесили, продумали мероприятия по их преодолению. Личному составу разъяснили, что оборона противника очень крепка и нам будет прорывать ее не легче, чем ему пришлось прорывать нашу оборону с 5 июля.

Силы у нас были большие. Для обеспечения прорыва обороны врага на фронте наступления нашей армии была создана ударная группировка, превосходившая войска противника в 6 раз по живой силе и в 6,5 раза по танкам. На направлении предстоящего прорыва на участке 6-й гвардейской армии на одном километре фронта было сосредоточено до 230 орудий и минометов. На каждый километр приходилось до 70 танков, которые поддерживались большим количеством авиации.

Однако, как я уже говорил, мы ни на минуту не забывали опыт противника, который тоже собрал против нас 5 июля большую силу и мог бы использовать ее куда эффективнее, если бы мы не раскрыли его замысла, узнав точно день и час наступления. Поэтому принимались все меры, чтобы противник не смог раскрыть нашего замысла.

1 августа представитель Ставки Верховного Главнокомандования Г. К. Жуков в присутствии командующего Воронежским фронтом Н. Ф. Ватутина и командующего Степным фронтом И. С. Конева собрал командующих армиями и командиров корпусов этих фронтов на совещание, где была обсуждена готовность к наступлению на белгородско-харьковском направлении.

Маршал Жуков спросил генерала Катукова, генерала Ротмистрова и других, в том числе и меня, готовы ли армии. Я доложил:

— Армия полностью доукомплектована, перегруппировки сделаны, учения проведены, настроение у людей боевое. Готовы к выполнению задания.

Г. К. Жуков сказал:

— Вот, товарищ Чистяков, а вы просили передохнуть! Отдохнем тогда, когда победим противника. А сейчас надо наступать!

2 августа офицеры и генералы штаба армии, корпусов проверили в войсках, все ли готово к наступлению, и когда [159] мне было доложено, что все боеприпасы подвезены, войска задачу знают, взаимодействие пехоты с артиллерией, авиацией, танками организовано и так далее, я отдал приказ в ночь на 3 августа скрытно занять исходное положение.

Гвардейские стрелковые дивизии нашей армии — 67, 71, 51 и 52-я вышли на исходное положение.

Самый это трудный момент — вывести войска скрытно, чтобы ни свет не блеснул, ни шум не послышался. Котелки, всякие железки, которые могли звякнуть, оборачивали травой. Ни курить нельзя, ни кашлять, дышали, как говорится, и то тихо. Каждый понимал, что войск тут было так густо, что если враг откроет минометный огонь, будет плохо.

Сделать перегруппировку четырех дивизий со средствами усиления на переднем крае — дело нелегкое, но противник проявил удивительную беспечность, не мешая нам ни разведкой, ни артиллерией, ни авиацией.

Итак, 6-й гвардейской армии предстояло прорвать сильную оборону противника на рубеже Герцовка, Новочеркасское шириной до двенадцати километров по фронту, что составляло по три километра на каждую дивизию.

Надо отметить, что войска нашей армии воевали в этих районах еще в сентябре 1941 года и некоторые командиры рот и даже рядовые остались в армии с того времени. Они хорошо знали эту местность, реки, леса, балки, а это большое дело!

Как всегда перед наступлением, член Военного совета генерал П. И. Крайнев, начальник политотдела полковник Л. И. Соколов и все политработники разъехались в войска. Там они рассказывали о той задаче большой важности, которая возлагалась на нашу армию. Все, конечно, в это время хорошо уже понимали, что после Сталинграда, Курска настало время гнать противника, скорее продвинуться к Днепру, Киеву.

Большую помощь в политработе оказывали партизаны, которые доставляли нам письма жителей временно оккупированных районов, где рассказывалось о злодеяниях фашистов на нашей земле. У многих наших красноармейцев и офицеров там были родные, близкие люди. Надо ли говорить о том, как рвались они в бой!

Как я уже рассказывал, перед наступлением снова начался большой приток заявлений о приеме в партию. Только в ночь на 3 августа в нашей армии было подано несколько тысяч таких заявлений. Сколько же величия было [160] в этих простых солдатских словах, написанных перед боем...

В 3 часа ночи 3 августа я с группой офицеров и генералов штаба был на НП. Понятно, до последней минуты перед началом боя больше всего интересовало всех нас, как же ведет себя противник.

Начальник разведки армии полковник Кураков доложил:

— Противник тише, чем когда бы то ни было. В эту ночь даже разведку не вел.

Очевидно, противник убедил себя, что после таких жарких боев в столь короткое время мы не сможем подготовиться для наступления. В эту ночь он даже не освещал передний край.

Генерал Турбин сказал:

— Что ж! Хуже для него, лучше для нас, если он спит. Конечно, будь ему известно, что мы сегодня перейдем в наступление, он сейчас дал бы нам жару, как мы ему пятого июля!

— Ну как, бог войны твой готов? — спросил я Турбина.

— Мой бог, как всегда, готов. Ждет сигнала.

Начальник инженерных войск генерал Кулинич доложил:

— В своих минных полях проходы проделаны. На минных полях противника начнем делать проходы в период артподготовки.

Да, кажется, положение складывалось, как под Сталинградом, когда мы смогли скрытно собрать войска на небольшом плацдарме под Клетской. Надо ли говорить, что настроение у нас было хорошее!

После этого разговора я хотел доложить командующему фронтом Н. Ф. Ватутину о том, что войска армии готовы для наступления, и только хотел взять трубку, зазвонил ВЧ. Я думал, что это вызывает меня начальник штаба В. А. Пеньковский, который в это время находился на КП, но услышал спокойный голос командующего фронтом:

— Ну как, гвардия, готовы к разгрому врага?

— Армия для выполнения поставленной задачи готова, и люди накормлены горячей пищей.

Н. Ф. Ватутин сказал:

— Это очень хорошо, что накормили горячей пищей. А как противник? Не чувствует, что ему готовим? Не вел он разведку перед вашей армией сегодня ночью?

— Таких данных нет. [161]

— Ну что ж, Иван Михайлович, времени остается до пяти пятнадцать минут. Прошу вас поставить часы по моим и сверьте у себя в армии. Желаю успеха.

После этого разговора я позвонил В. А. Пеньковскому.

— Как у вас дела?

— По линии штабов все проверено. Все готово.

Информировал его о разговоре с Ватутиным, сверили часы, пожелали друг другу успеха.

Как же долго тянутся последние минуты перед наступлением! Стоим, поглядываем на часы, кажется, стрелки остановились! Но вот остается четыре, три, две, одна минута...

5.00! Взвились ракеты, и в ту же секунду — зарево над пятнадцатью километрами фронта и вслед гул разрывов. Разлетаются артиллерийские позиции противника, командные пункты, разрушается передний край главной полосы! Уже полчаса, час, два бьет и бьет наша артиллерия, а артиллерия противника молчит! Значит, действительно не знали они о нашем наступлении.

Хлестали мы их огнем до 7 часов 45 минут, то есть почти три часа. Затем за танками пошли четыре дивизии нашей пехоты. Им надо было успеть, прижимаясь к танкам, пробежать эти 10–12 километров за час.

Дружно пошли! По опыту я знал, если прошли первую и вторую траншеи — все! Можно считать — успех. Если перед первой траншеей залегли — плохо, надо заново бить противника артиллерией.

Хорошо идут! Видно было, что после занятий молодые бойцы перестали бояться разрывов своей артиллерии. Так хорошо шли, что я стал опасаться, как бы не побили своих.

— Не пора ли снимать огонь? — спросил я у генерала Турбина.

— Нет, я знаю когда. Каждому командиру указано, до какого места ему безопасно дойти, кому до камня, кому до дерева... Посмотрите, посмотрите, как идут, будто на учении!

Удар наших войск был настолько мощным и согласованным, противник был так ошеломлен им, что не смог организовать отпора. Уже через три часа с начала нашего наступления первый эшелон армии прорвал всю главную полосу обороны противника.

Сравним темпы наступления противника 5 июля с нашими 3 августа. Мы прорвали главную полосу обороны за три часа на глубину 10–12 километров и по фронту 10–12 километров, а противник 5 июля прорвал нашу главную [162] полосу обороны только на отдельных направлениях и углубился не более 8–10 километров за целый день.

...В образовавшуюся брешь пошли передовые танковые бригады 1-й танковой армии. Вслед за ними двинулись главные силы 6-й гвардейской армии, еще более усилив темп наступления.

Ободренный успехом, я принял решение расширить фронт в правую сторону более чем на пятнадцать километров, но, к сожалению, сделал это неудачно. То есть когда еще не была прорвана вся главная полоса обороны, я приказал командиру 22-го гвардейского корпуса генералу Ибянскому ввести из-за правого фланга 71-й гвардейской дивизии 90-ю и ударить по противнику в общем направлении Зыбино, Хотомыжск. Но к сожалению, расширить прорыв не удалось. Пришлось приказать командиру 90-й гвардейской дивизии прикрыться одним полком, а остальными силами во взаимодействии с 71-й гвардейской дивизией продолжать наступать.

Только после того как мы захватили пленного офицера штаба 332-й пехотной дивизии, я узнал причину своей ошибки. На допросе, который вел я лично, пленный майор показал на карте, где у них находилась промежуточная позиция с основной группировкой артиллерии. Я этого не знал! На эту группировку и наткнулась дивизия.

Да, для меня это была горькая пилюля...

...После того как вся первая полоса была прорвана, противник опомнился и перед второй оборонительной полосой стал оказывать нам упорное сопротивление. Чтобы сдержать наше наступление, он цеплялся за каждую рощу, за каждый хутор. Но трудно было остановить войска, охваченные высоким боевым порывом. К тому же на вторую оборонительную полосу всеми силами вышла 1-я танковая армия, а командиры корпусов ввели свои вторые эшелоны.

На всем фронте нашей армии наступление развивалось успешно. Войска действовали умело и слаженно. Очень хорошо помогали нам и артиллерия, и авиация, и танки. Такое дружное, организованное взаимодействие при четком управлении позволило успешно преодолеть сильное сопротивление противника.

В полдень наши войска подошли к Томаровке. 51-я и 52-я гвардейские стрелковые дивизии отчаянно дрались в этом районе и стремились занять ее с ходу, но, к сожалению, этого у них не получилось.

Да, долго не могли мы овладеть Томаровкой. Там было [163] очень много каменных зданий, и противник умело использовал их как укрытие для пулеметов, пушек и танков.

Подошли мы к Томаровке, как я говорил, быстро, 3 августа, и поскольку с ходу туда ворваться не удалось, пришлось нам с командующим 5-й гвардейской армией генералом А. С. Жадовым обойти Томаровку. Мы пошли с запада, а он с востока. Местность там тяжелая — овраги, балки, маленькие речушки с поймами, не пройдешь не проедешь.

Здесь, у Томаровки, произошел неприятный для меня разговор с представителем Ставки Верховного Главнокомандования Маршалом Советского Союза Г. К. Жуковым.

Я должен был ввести танковый корпус под командованием генерала А. Г. Кравченко в полосе наступления 71-й гвардейской стрелковой дивизии и выжидал, когда она пройдет реку Ворсклу, чтобы вслед сразу же ввести этот корпус. В это время ко мне на НП и приехал маршал Жуков. Не успел он сойти с «виллиса», как спросил:

— Ввели танковый корпус?

— Пока нет.

Не дожидаясь моего объяснения, маршал Жуков сказал:

— Такой опытный командарм, а корпуса ввести не можете. Не надо было вам его давать. Введите корпус в полосе первой танковой армии!

По опыту я знал, что в такой ситуации не стоит возражать маршалу, и пошел звонить генералу М. Е. Катукову, хорошему своему другу. Сказал Михаилу Ефимовичу, что маршал Жуков приказал в полосе его армии ввести танковый корпус Кравченко.

В ответ услышал умоляющий голос Катукова:

— Не ломайте вы мои боевые порядки...

— Я бы рад не ломать, да ничем помочь не могу. Мне приказано.

Волнение Катукова я очень хорошо понимал, потому что введение нашего танкового корпуса сразу снизило бы ему темп наступления.

— Сделай что-нибудь, — продолжал просить меня Михаил Ефимович,

— Что же сделать? Ладно, мы сейчас с Кравченко подъедем к тебе.

Приехали. Говорили, говорили, но так ничего и не решили.

С тяжелым настроением вернулся я на свой НП. Здесь командующий бронетанковыми и механизированными войсками армии полковник Липатов доложил мне, что танковый корпус [164] приступил к преодолению заболоченных берегов реки Ворсклы.

— Маршалу Жукову доложил об этом?

— Нет, он в землянке разговаривает по ВЧ с командующими Воронежским и Степным фронтами.

Я, пользуясь тем, что маршал Жуков был занят, вместе с генералом Кравченко поехал к реке Ворскле, где начальник инженерных войск генерал Кулинич доложил мне:

— Для танков сделано два прохода, заканчиваем третий. Через двадцать — тридцать минут он будет готов. Одна танковая бригада уже переправилась полностью.

Вернулся я на свой НИ. Там маршал Жуков рассматривал свою оперативную, в разных красках карту. Не успел ему доложить, как идут дела, он спрашивает:

— Корпус переправил?

— Заканчиваю.

Однако я умолчал, где его переправляю. Жуков строго посмотрел на меня.

— Вот так, товарищ командарм, иногда можно и нужно использовать местность соседа.

Он говорил, а я все думал: сказать или не сказать, что переправляется корпус в заранее задуманном месте, которое для нас и ближе, и удобнее, и безопаснее, хоть затратили мы два часа на подготовку.

Тогда я так и промолчал, а позже, когда задача была выполнена хорошо, сказал Георгию Константиновичу:

— А все-таки я танковый корпус по плану ввел...

— Чего ж ты не сказал тогда?

— Постеснялся.

Точнее было бы, конечно, сказать, побоялся, понадеялся на хорошее правило «победителя не судят», поскольку был уверен в успехе.

Прошло уже двое суток, а часть сил 6-й и 5-й гвардейских и 1-й танковой армий продолжала штурмовать злосчастную Томаровку. Все время шли упорные бои. Противник сопротивлялся всеми силами, дома по нескольку раз переходили из рук в руки. Мы с генералом Турбиным подтянули одну артиллерийскую бригаду и попросили у командующего фронтом Н. Ф. Ватутина помощи авиацией. Н. Ф. Ватутин дал нам два полковых вылета и предупредил меня:

— Имейте в виду, что это направление для нас очень важно. Необходимо поскорее покончить с Томаровкой. [165]

К вечеру 4 августа наша артиллерия и авиация провели хорошую подготовку перед фронтом своей армии и соседа, 5-й гвардейской армии, после чего войска 6-й и 5-й гвардейских армий во взаимодействии с 1-й танковой армией пошли в атаку на Томаровку. После тяжелых боев 5 августа частям 52-й гвардейской стрелковой дивизии удалось сломить упорное сопротивление противника и ворваться на северную окраину Томаровки. Сосед справа в это время обходил ее с востока, завязывая бои на северной и восточной окраинах. Правая, обходящая группировка нашей армии — 67-я и 71-я гвардейские дивизии — завязала бои за западную и южную окраины Томаровки.

52~я гвардейская дивизия дралась за овладение Томаровкой со всем упорством, но, к сожалению, успеха не имела. Видя такое тяжелое положение, я приказал командиру 51-й гвардейской дивизии, которая наступала с северо-запада, обойти Томаровку с запада. Генерал Таварткиладзе, командир 51-й гвардейской дивизии, как под Сталинградом и в обороне на Курской дуге, смог умело и быстро изменить направление атаки своим полкам, после чего ударил по врагу, засевшему в западной и юго-западной части Томаровки.

Командиру 52-й гвардейской дивизии было приказано продолжать сдерживать противника и не позволить ему перегруппировать войска против 51-й гвардейской дивизии.

Противник правильно оценил надвигающуюся угрозу окружения и все яростнее отбивал атаки наших танков и пехоты.

И все-таки части 51-й гвардейской дивизии с танками, при хорошей поддержке артиллерии и авиации, доходя порой до рукопашной схватки, сломили сопротивление противника, обойдя его с юго-запада. К тому же времени части 1-й танковой армии перерезали дорогу из Томаровки на юг. С юго-запада обошла противника и одна из дивизий 5-й гвардейской армии. Казалось бы, судьба томаровского узла сопротивления предрешена. Но нет! Враг продолжал отчаянно сопротивляться. 5 и 6 августа части армии вели тяжелые уличные бои в Томаровке.

Много раз мне приходилось наблюдать уличные бои, но такие умелые совместные действия пехоты, артиллерии, танков и авиации я видел впервые. Как отлично проявляли гвардейцы смекалку! Да, каждый боец должен знать свой маневр, в уличных же боях эти крылатые слова обретают особый смысл. В предыдущих боях воины получили хорошую практику: знали, где, как нужно пробежать, где проползти, как бросить гранату в то окно, откуда строчит [166] пулемет или автомат врага. Они умело использовали наступающие танки и разрывы своих снарядов, могли быстро влэзтъ в окно без лестницы, используя подручные средства.

В уличных боях трудно разобраться кто где: свои ли там в доме или чужие. Кто бьет из окна? Опытный боец может по звуку определить, кто стреляет, и по своему не ударит, но бывали и такие случаи, что били по своим.

Мы хотя и старались всю войну обходить населенные пункты, особенно те, где много каменных домов, но всегда усиленно обучали гвардейцев бою в условиях города. Теперь я видел, как это пригодилось. Каждый воин знал, где находится «мертвое пространство», не поражаемое пулей, метко бросал гранаты. Дело это нелегкое. В крупных городах окна больше, туда легче попасть гранатой, если, понятно, они не закрыты мешками с песком. Если же окна маленькие, да еще так закрыты, что осталась лишь бойничка, куда сложнее!

Итак, прошло несколько суток, а Томаровка полностью еще не была освобождена. Если бы томаровская группировка сражалась с нами в полевых условиях, мы бы легко разбили ее за несколько часов, а тут на исходе были четвертые сутки.

Командующий фронтом Н. Ф. Ватутин нет-нет да и позвонит:

— Товарищ Чистяков, когда же вы наконец разделаетесь с этой Томаровкой?

Тон, понятно, недовольный, и я командующего понимал.

— Принимаю все меры, чтобы освободить Томаровку.

— Меры-то вы принимаете, а освободить не можете...

К утру 7 августа после тяжелых боев частями 6-й гвардейской армии во взаимодействии с 5-й гвардейской и 1-й танковой армиями село Томаровка было наконец освобождено полностью.

На душе у нас стало легче, я позвонил Н. Ф. Ватутину, доложил ему с радостью об этом событии. Он сказал мне:

— Ну, наконец-то вы с Жадовым и Катуковым разделались с этой Томаровкой. Три командарма с селом три дня и три ночи дрались...

Не в порядке оправдания я доложил:

— В селе Томаровка противник очень долго готовился к круговой обороне...

— Я это знаю, понимаю вас. От имени Военного совета Воронежского фронта и лично от себя объявляю благодарность войскам, участвовавшим в освобождении Томаровки. [167] Отличившимся немедленно вручите правительственные награды.

Это было сделано, хотя надо сказать, что в условиях уличного боя трудно выявить подвиги отдельных воинов и подразделений. Я убежден, что десятки наших гвардейцев совершили в Томаровке такие подвиги, которые достойны присвоения им звания Героя Советского Союза, но не попались они на глаза начальству по причинам, о которых я говорил выше.

У нас был очень смелый и расторопный политсостав. Газетчики, как говорится, в любую щель пролезали во время боя, все замечали. А вот в боях под Томаровкой наград было меньше, чем обычно. Да! В поле каждый боец на виду, а в городе или в лесу не видно, как ни старайся.

После освобождения села Томаровки войска 6-й гвардейской армии, ломая на своем пути сопротивление противника, быстро продвигались вперед. 51-я и 71-я гвардейские стрелковые дивизии во взаимодействии с частями 1-й танковой армии завязали бои за село Мощеное — один из опорных пунктов томаровского узла сопротивления противника. Попытка с ходу овладеть селом Мощеное не удалась. Осложняло дело то, что село это стоит на возвышенности, а перед ним в полосе наступления наших войск река Ворскла.

Мы знали, что село Мощеное — крепкий опорный пункт, и, раз с ходу взять его не удалось, надо было хорошо подготовиться к штурму. Как всегда, с небольшой группой командующих различными родами войск и служб мы решили уточнить обстановку на месте. На этот раз отправились на НП командира 71-й гвардейской дивизии генерала И. П. Сивакова. Там уточнили обстановку и решили под прикрытием артиллерийского огня разведать броды, подготовить танки с десантом и форсировать водную преграду. Решили в первую очередь для прохода вброд выделить танковую роту капитана Ситникова и стрелковую роту капитана Крючкова.

Танковая рота с десантом в период артподготовки преодолела реку, обошла село по лесной чаще и вышла к минометной батарее, которая в это время вела огонь по переправам наших войск. Танкисты и стрелки уничтожили батарею, а затем ударили с юга по тылу противника. Он почувствовал, что его хотят окружить, и начал отходить. [168]

НП командира 71-й гвардейской стрелковой дивизии И. П. Сивакова, где мы в это время были, находился от места боя в двух километрах.

Мы слышали, как в селе разыгрывается бой: строчили пулеметы, автоматы, ухали пушки. Оркестр этот был хорошо нам знаком. Но вдруг в привычное громыханье вплелись какие-то странные звуки. Сначала мы не поняли, в чем дело, а потом разобрались. Все явственнее и явственнее слышался колокольный звон, причем это было не просто гуденье колокола, а кто-то умелой рукой выводил радостную мелодию, которую то и дело забивали артиллерийские взрывы, но она пробивалась сквозь них, звучала снова и снова.

Генерал Турбин прислушался.

— Вот здорово тарабанит! Неужели кто-то из наших гвардейцев был звонарем?

Все мы были уверены, что именно боец залез на колокольню.

Призывные звуки колоколов слышались все яснее, настойчивее...

Генерал Турбин не выдержал:

— Товарищ командующий! Слышите, бой удаляется! Поедем в село, узнаем, кто же это звонил в самый разгар боя?

Поехали. Когда приблизились к селу, перезвона колоколов не стало слышно, зато мы увидели непривычную картину: вся площадь полна народу. Обычно, когда мы входили в село, оно было пустым. Жители прятались по подвалам, балкам, оврагам, лесам. А тут народ! Кинулись к нам. Сколько радости, сколько слез...

Я приказал адъютанту разыскать звонаря. Минут через десять подводят ко мне старика лет шестидесяти. Снял он передо мной свой рваный картузишко, поклонился низко и сказал, переминаясь с ноги на ногу:

— Это я звонил... — сказал как-то боязливо, хотя я видел, старался он улыбаться.

— Что же это вы, дорогой? Идет бой в селе, немцы еще вокруг церкви бегают, а вы радость вызваниваете, народ оповещаете? Фашисты могли вас застрелить, или наша шальная пуля свалить...

— Пули я не боюсь, — ответил он, — пусть бы свалила, но я все-таки успел бы оповестить своих сограждан о великой радости, созвать их.

Расцеловались мы с ним, поблагодарили старика за смелый поступок и наградили его медалью «За отвагу». [169]

...Так мне хотелось увидеть этого старика, когда в 1968 году я снова был в Мощеном, но мне сказали местные жители, что он умер.

Да, много видел я встреч в освобожденных селах, городах, но такую встречу, как в Мощеном, трудно даже описать!

Мы построили войска, и они прошли перед народом. А гвардия, надо сказать, всегда шла особенно, если кругом народ, так хорошо, подтянуто — любо-дорого поглядеть!

Старик звонарь стоял рядом со мной и, глядя на войска и на технику, восхищался:

— Сила, сила-то какая! Откуда только взялась?!

Что можно было ему ответить?

— Это, отец, снарядила нас могучая наша страна. Это наши женщины, подростки и даже дети, которые на фабриках, на заводах, в колхозах работают по четырнадцать-шестнадцать часов в сутки, сами полуголодные, полуодетые... Все это дается тяжелым их трудом. Так что не только нам достается, но и им.

Слушал он меня, слушал, потом вздохнул и сказал:

— Да! Если бы мы не находились в оккупации, то работали бы не четырнадцать-шестнадцать часов, а все двадцать четыре...

К красноармейцам, офицерам то и дело подходили девушки, дети, подносили им цветы. Люди обнимались, целовались, благодарили воинов, что освободили их из проклятой фашистской неволи.

Член Военного совета П. И. Крайнов предложил мне организовать небольшой митинг. Я согласился. Мы решили часть подразделений оставить на плацу. Пусть побеседуют с жителями, пусть послушают гвардейцы, что творили на нашей, советской земле фашисты, пусть еще больше наполнятся их сердца желанием поскорее освободить советских людей от фашистской каторги.

Потом собрались на митинг. Мы стояли на крыльце того дома, в котором раньше размещался сельсовет. И старые, и молодые люди поднимались на это крыльцо, чтобы поблагодарить наших воинов. Большинство начинало свое выступление дорогим для всех нас словом «Товарищи!», которое тоже впервые после этих долгих месяцев неволи как бы вырвалось на свободу.

Потом поднялась на крыльцо девушка, мать которой фашисты казнили за связь с партизанами. Она сказала:

— Никакие мучения не заставили мою мать изменить своему народу. Прошу вас, бейте фашистов, которые причинили нам столько мук, скорее, скорее прогоните их с нашей земли! [170]

Павел Иванович Крайнев предложил выступить и мне.

От имени всех наших воинов-гвардейцев поздравил я жителей села с освобождением, пожелал им доброго здоровья, скорейшего восстановления хозяйства.

Потом приказал построить подразделения и продолжать выполнять поставленную задачу.

Стройными рядами зашагали на запад гвардейцы. А я все стоял и смотрел, с какой любовью и восхищением вглядываются жители в родные лица своих освободителей, думая, видно, с надеждой и о своих близких, сыновьях, мужьях, отцах, с которыми разлучила их война...

Прежде чем продолжить рассказ о боевых делах 6-й гвардейской армии, скажу несколько слов об оперативной обстановке, сложившейся в эти дни в полосе наступления войск Воронежского фронта.

К исходу 5 августа положение гитлеровских войск и районе Белгорода стало очень тяжелым. С утра 5 августа по приказу представителя Ставки Верховного Главнокомандования Г. К. Жукова перешли в наступление наши соседа справа, 27-я и 40-я армии. Это был второй мощный удар по противнику. В отчетной карте германского генерального штаба, с которой нас ознакомили позже, показано, как огромная территория, протянувшаяся почти на сто километров к западу от Белгорода, раздроблена на отдельные куски, выступы, не занятые никакими немецкими частями, лишь кое-где еще мелькают синеватые значки пехотных и танковых подразделений.

По направлению к Борисовне, которая являлась продолжением томаровского узла сопротивления, против этого разрыва шириной более пятидесяти километров находились наши 5-я гвардейская и 1-я танковая армии. Немецкие генералы оценили обстановку правильно, положение их было тяжелым, задержать наше наступление в районе Борисовки им было уже нечем.

Командующий фронтом требовал от нас как можно быстрее покончить с Борисовкой и тем самым скорее высвободить войска, которые были так нужны для наступления на юг.

Н. Ф. Ватутин приказал окружить Борисовку. Войска 6-й гвардейской армии должны были нанести удар на юге и юго-востоке, а сосед, 5-я гвардейская армия, с запада на юг. [171]

В ночь на 7 августа командующий фронтом позвонил по ВЧ и спросил:

— Ну как, Иван Михайлович, гвардия твоя готова? Начинайте вовремя. Желаю успеха, но предупреждаю вас и генерала Жадова, чтобы противник не ускользнул из окружения.

Ровно в два часа 7 августа заработала наша артиллерия и «катюши». Противник был настолько ошеломлен, что бросился в панике бежать, оставляя орудия, танки, не успев даже уничтожить склады с боеприпасами и другими техническими средствами. Немецкие солдаты и офицеры стали метаться кто в лес, кто куда, но большинство стремилось бежать к югу, очевидно считая, что мы не успели захватить те места. В какой-то степени они были правы. Действительно, к вечеру 6 августа мы еще не соединились с частями 5-й гвардейской армии, но ночью сюда подошла 52-я гвардейская дивизия, готовя тут достойную встречу гитлеровцам.

Когда бегущий противник наткнулся на 52-ю гвардейскую дивизию, его охватила паника. Офицеры полностью потеряли управление. Можно их понять: темень, ничего не видно. Стрелять? Своих перебьешь. Метались они как загнанные звери, а кольцо окружения все сжималось и сжималось. Попав под сильный огонь 52-й гвардейской дивизии, противник отчаялся. В самой Борисовке они дрались как обреченные. К исходу 7 августа Борисовна была освобождена полностью.

Захваченный в плен в районе Борисовки обер-ефрейтор показал:

«Наши попытки прорвать кольцо оказались безрезультатными. Русские вскоре разгромили окруженные немецкие части. Многие солдаты сдались в плен. После провала нашего летнего наступления на Курской дуге офицеры говорили нам: мы потерпели неудачу, наши потери очень велики, но эти жертвы принесены не напрасно. Мы ослабили русских и предотвратили их наступление. Однако все это оказалось неправдой. Русские перешли в наступление на широком фронте, и немецкие армии отступают».

Пленный лейтенант рассказал следующее:

«Наша дивизия считалась одной из лучших в немецкой армии, поэтому, когда русские в районе Белгорода за несколько дней разгромили дивизию, мы все были потрясены. Жалкие остатки дивизии были спешно отведены в ближайший тыл, но и здесь нам не дали достаточно времени, чтобы привести себя в порядок, и опять бросили в бой. Попав в окружение, многие экипажи бронемашин оставили свою технику и разбежались. [172] Дальнейшее сопротивление было бесполезно. Я приказал экипажу сложить оружие и сдаться в плен».

Пока частью сил 5-й и 6-й гвардейских армий ликвидировали борисовскую группировку, 1-я и 5-я гвардейская танковая армии, преследуя отходящего противника, вышли на просторы Украины. К исходу 7 августа 1-я танковая армия и передовые части 6-й гвардейской армии овладели городом Богодуховом. Должен сказать, что передовые части 5-й и 6-й гвардейских армий следовали за танкистами, закрепляя выгодные рубежи, захваченные танковыми войсками, и обеспечивали от удара противника их фланги.

За пять суток непрерывных наступательных боев воины 1-й танковой, 5-й и 6-й гвардейских армий продвинулись западнее Харькова до восьмидесяти километров, прорвав оборону противника на всю оперативную глубину. Мощными ударами наши танковые объединения рассекли белгородско-харьковскую группировку на две части. Тем самым была создана угроза окружения не только харьковской группировки противника, но и донбасской.

Пытаясь спасти положение, гитлеровское командование лихорадочно готовило контрудар. С этой целью несколько дивизий сосредоточивались в районе северо-западнее Богодухово. Тут, как и в предыдущих операциях, гитлеровскому командованию не удалось скрытно от нас сосредоточить войска и нанести внезапный контрудар по частям 1-й танковой и 6-й гвардейской армий.

Что же произошло в этом районе?

1-я танковая армия, форсировав реку Мерла, продвигалась вперед, а 6-я гвардейская армия выходила на рубеж Любавка, Качалово, Мерчик. Штаб нашей армии размещался в трех — пяти километрах юго-восточнее Богодухово.

В это время командир 51-й гвардейской стрелковой дивизии генерал Таварткиладзе доложил мне, что через железнодорожную станцию Алексеевка, находящуюся в двадцати — двадцати пяти километрах южнее Харькова, идут эшелоны с танками и другой военной техникой, а по тракту на Полтаву по направлению к станции Алексеевка движутся колонны танков и пехоты. Это сообщение подтверждалось данными разведки.

Я подумал, что было бы неплохо овладеть железнодорожной станцией Алексеевка и перерезать грунтовую дорогу. Все это казалось очень соблазнительным, и я поспешил доложить свое решение командующему фронтом Н. Ф. Ватутину, хоть и не произвел со всей тщательностью разведку.

Н. Ф. Ватутин спросил у меня: [173]

— Как вы оцениваете противника?

Я ответил:

— Противник, по моему мнению, отводит харьковскую группировку в район Полтавы. Об этом говорит и авиационная разведка фронта.

— Да, видимо, он идет на Полтаву, и действительно, было бы хорошо, если бы вы ударили противнику во фланг, в бок. Набросайте план частной операции по овладению железнодорожной станцией Алексеевка и к 13.00 16 августа доложите мне на утверждение.

Штаб армии разработал план, выделил для его выполнения 52-ю гвардейскую дивизию со средствами усиления. Я доложил этот план Н. Ф. Ватутину, и он в основном остался им доволен.

Однако в это время в штаб фронта прибыл представитель Ставки Верховного Главнокомандования маршал Г. К. Жуков. В моем присутствии Н. Ф. Ватутин доложил ему обстановку на фронте. Я в это время сидел за столом, рассматривая карту подготавливаемой частной операции, и Г. К. Жуков обратился ко мне:

— Что это у вас, товарищ Чистяков, за стрелы?

Я доложил, что разрабатывается план частной операции, которая предполагает захват Алексеевки.

Маршал Жуков взглянул на карту и со свойственной ему поразительной способностью моментально оценить обстановку спросил меня:

— Сколько же там противника перед вами будет? Дивизия? Две? Три? Ведь под Харьковом их было четыре или пять. Вы же хотите сделать погоду с одной своей 52-й гвардейской дивизией. Вряд ли у вас что с этой затеей получится. Да, вы можете временно овладеть станцией и перерезать дорогу, но противник, идущий танковыми частями и пехотой из Харькова на Полтаву, прогонит вас с этой железной дороги, а вам нечем будет парировать его удар!

Я возразил ему:

— Вряд ли, товарищ маршал, противник повернет свою колонну. Он не должен ввязаться в такой тяжелый бой! Кроме того, командующий фронтом выделяет нам достаточное количество авиации.

— Смотрите... А что думает командующий фронтом?

— Я в основном согласен с генералом Чистяковым. Мы назначили операцию на семнадцатое августа...

— Ну, смотрите, не очень мне это дело нравится. В назначенный срок мы захватили Алексеевку, перерезали дорогу и были довольны. Однако противник вопреки [174] нашим расчетам повернул две танковые дивизии к станции Алексеевка, и все наши попытки удержать ее не удались. С тяжелыми боями оставили мы станцию. Маршал Жуков сделал мне выговор:

— Прежде чем наступать, надо хорошо знать противника, а не соваться с одной дивизией, и то неполной. Куда же теперь противник пошел?

— Дорога идет только на Полтаву.

— Интересно, почему он на тебя не пошел дальше? На плечах 52-й дивизии он мог бы ворваться к тебе и смять твою оборону. Дельная поговорка: «Не зная броду, не суйся в воду». А на войне особенно.

Да, для меня это был хороший урок. И штаб у нас был очень сильный, и у меня кое-какой опыт, и командующий фронтом согласился с нами, а маршал Жуков оказался прав, надо было нам его послушать...

К слову говоря, мне не раз приходилось встречаться с Г. К. Жуковым, и я, кажется, немного изучил некоторые особенности его характера. Все мы знали, что, если маршал Жуков приедет в хорошем настроении, все равно распечет за какое-либо упущение, которое заметит, и уедет сердитый. А если приедет в плохом, распечет, но уедет в хорошем. При всем том маршал Жуков всегда являл нам пример незлопамятности. А я знал таких начальников, которые не только все прегрешения подчиненных за долгие годы держат в памяти, но при случае охотно вписывают их в бумагу...

С разрешения командующего фронтом штаб 6-й гвардейской армии должен был 18 или 19 августа перейти в район, находящийся в пяти — семи километрах от Богодухово, но противник утром 18 августа несколькими частями моторизованной дивизии «Великая Германия» и моторизованной 10-й дивизии из района Ахтырки на узком участке фронта нанес нам удар в направлении Богодухово и одновременно на Краснокутск, куда должен был перебраться штаб нашей армии.

Однако по каким-то причинам мы немного задержались с переездом, а если бы выехали вовремя, то непременно попали бы под удар этих дивизий, и неизвестно, чем бы все это кончилось.

Здесь мы понесли тяжелую потерю. Член Военного совета П. И. Крайнов, зная, что штаб будет в Краснокутске, и проезжая мимо, решил заехать туда, чтобы посмотреть, что [175] это за город. С ним вместе был генерал Турбин. В это время налетела авиация противника, генерал Крайнов был тяжело ранен.

Это была большая потеря для всей армии. Кадровый политработник, П. И. Крайнов был в первых рядах армии с самого начала войны, и войска знали и любили его...

Временно членом Военного совета к нам был назначен генерал С. С. Шатилов, человек спокойный, рассудительный, но долго с ним работать не пришлось. В конце августа в армию прибыл генерал Константин Кирикович Абрамов.

О нем мне хочется сказать подробнее, поскольку человек он был особого склада. Этого крепкого сибиряка знал я давно, еще до войны. Пришел он в армию с завода, прошел путь от рядового до генерала.

Знал я, что учился он до войны в нескольких военных академиях, но всюду год-два проучится и уйдет. Видимо, хотелось ему знать как можно больше, а усидчивости не хватало. Потом я узнал, что он окончил еще летное училище и налетал более ста часов, а затем снова учился в Академии Генерального штаба.

Видел я смелых людей, но К. К. Абрамов отличался каким-то особым темпераментом, азартом. Уже будучи генералом и Героем Советского Союза, он, если можно было, не упускал случая самому участвовать в бою. Мне доложили, что под Шяуляем генерал Абрамов бегал с противотанковым ружьем за фашистским танком и подбил его. Когда же я узнал, что это был не единичный случай, отругал его. Ругаю, журю, а сам думаю: вот и из противотанкового ружья где-то научился метко стрелять... Как-то в конце войны случилось так, что пришлось ему везти меня на самолете в качестве летчика. Откровенно говоря, натерпелся я тогда страху, хотя вел самолет и посадил его генерал Абрамов мастерски.

У нас был такой порядок. За всеми начальниками были закреплены дивизии. Бывало, скажешь ему:

— Костя, твои подшефные не двигаются что-то...

Он, как правило, отвечал одно:

— Я сейчас поеду!

Ехал и разбирался всегда на месте.

Много хорошего сделал Константин Кирикович Абрамов для армии, дожил до конца войны и уже в мирное время трагически погиб. Удивительная, яркая личность...

У него было сильно развито исключительно важное для политработника качество: чужую беду или радость он воспринимал, [176] как свою собственную, и люди, всегда чувствуя это, шли к нему с надеждой и доверием.

...К двадцатым числам августа не только для 6-й гвардейской армии, но и для всего Воронежского фронта начала складываться очень сложная обстановка. Противник, прорвав на узком участке оборону 166-й стрелковой дивизии 27-й армии, начал двигаться на восток по направлению Ахтырка, Краснокутск и вышел в тылы 52-й гвардейской дивизии генерала Таварткиладве, окружил 4-й гвардейский танковый корпус генерала П. П. Полубоярова и 71-ю стрелковую дивизию 27-й армии. Таким образом, противник остановил наши 1-ю и 5-ю гвардейскую танковые армии, и только благодаря тому, что мы имели резервы, нам с большим трудом удалось избавиться от частичного окружения в районе Ахтырки.

Когда мы уже считали, что противник остановлен и можно продолжать наступление, мне сообщили о переходе в мое подчинение 4-го гвардейского танкового корпуса генерала П. П. Полубоярова и 71-й стрелковой дивизии 27-й армии, которые окружены противником. На меня возлагалась обязанность вывести их из окружения.

Было принято решение сделать это силами 3-го гвардейского танкового корпуса и частями 51-й гвардейской стрелковой дивизии при поддержке ночной авиации. Быстро мы установили связь с окруженными войсками и с малыми потерями вывели их из окружения.

Последующие дни 6-я гвардейская армия медленно продвигалась вперед, и угроза окружения для нашей армии миновала, хотя некоторые наши части снова побывали в окружении. Так случилось с 210-м стрелковым полком 71-й гвардейской дивизии. Полком командовал подполковник Л. Я. Минин, которого я хорошо знал. Это был молодой кадровый офицер. Я его много раз видел в самых трудных боях, всегда ои был подтянут, спокоен, хотя возможно, что внутри у него все кипело, но он хорошо умел владеть собой.

Когда подполковник Минин получил приказ о выходе из окружения, он собрал командиров и объявил им свое решение:

— Атакуем противника на рассвете. Наш внезапный удар должен обеспечить успех выхода. С фронта нам помогут артиллерией, танками и живой силой. Задача нелегкая, но пусть это не страшит вас. Мы выполним свой воинский долг перед Родиной.

Офицеры разошлись, и ночью полк бесшумно выдвинулся на исходные позиции для броска в атаку. Незаметно для [177] противника гвардейцы подползли к его окопам и, забросав гранатами, кинулись в атаку. Они уже прошли первую траншею, но в это время подполковника Минина ранило в обе ноги и он упал. Подбежавшему санитару он приказал найти начальника штаба полка и привести к нему. Когда тот пришел, он сказал:

— Подготовьте знамя и дайте его мне. Пусть меня поднимут автоматчики, я обопрусь на них и сам пойду в атаку.

Автоматчики подняли своего командира, и он со знаменем повел полк. С боем полк прорвал и вторую линию противника. Автоматчики продолжали нести раненого командира вперед и вперед. Однако случилось так, что Л. Я. Минина снова ранило, и притом смертельно, но автоматчики продолжали нести командира впереди полка, и полк при нашей поддержке вышел из окружения.

Я был в полку, когда хоронили Л. Я. Минина. Сколько за войну приходилось видеть, как хоронят воины своих командиров, но такого откровенного горя видеть еще не доводилось. Офицеры и красноармейцы полка плакали, как дети, навзрыд, не в силах сдержать свои чувства.

Долго не могли они успокоиться. Я хотел этот полк вывести в тыл, чтобы он немного передохнул, но воины просили этого не делать: они рвались в бой, чтобы отомстить за своего любимого командира, и воевали очень хорошо.

Итак, 6-я гвардейская армия вместе с соединениями 4-й и 5-й гвардейских армий, ломая упорное сопротивление противника, продолжала продвижение к Полтаве. Командир 71-й гвардейской стрелковой дивизии И. П. Сиваков в двадцатых числах сентября доложил мне, что его разведка была в Полтаве и выяснила, что там противник имеет небольшой гарнизон, не более двух батальонов с танками и артиллерией. Остальные части, по рассказам местных жителей и партизан, с которыми разведчики связались, ушли из Полтавы в ночь с 19 на 20 сентября.

Я доложил об этом командующему фронтом Н. Ф. Ватутину. Он приказал мне выделить передовые отряды, с тем чтобы 23–24 сентября освободить Полтаву. Я стал готовить войска и, когда все было сделано, поехал доложить Н. Ф. Ватутину о готовности армии к этой операции, но он мне сказал:

— Иван Михайлович, свой участок передайте генералу Жадову, 5-й гвардейской, а сами отправляйтесь в тыл, под Белгород. Вашей армии после тяжелых оборонительных и [178] наступательных боев нужно дать отдых, пополнить вас живой силой и техникой. Отдыхайте и готовьтесь к освобождению Киева.

Я поблагодарил Н. Ф. Ватутина за доверие, заверил, что армия выполнит столь почетную задачу.

Однако 22 сентября я получил распоряжение Генерального штаба о том, что 6-я гвардейская армия выходит в резерв Ставки.

Вот тут у нас и начались всякие раздумья: куда же теперь направят армию? Всем нам не хотелось уходить из Воронежского фронта. Там было очень хорошее, дружное управление, которое с большим уважением относилось к нашей армии. Очень хорошо сработались мы и с Н. Ф. Ватутиным.

К 25 сентября, как было предписано Генеральным штабом, мы составили план и график на перевозку войск по железной дороге. График-то мы составили. Но куда? У всех у нас была думка: очевидно, под Ленинград. Однако через всякую «разведку» все же удалось узнать, что мы направляемся на 2-й Прибалтийский фронт, командовал которым Маркиан Михайлович Попов. Его я знал еще до войны как командующего 1-й отдельной Краснознаменной армией на Дальнем Востоке. Там он много помогал мне, молодому тогда еще командиру дивизии.

Заканчивая повествование об участии 6-й гвардейской армии в Курской битве — одном из самых больших сражений второй мировой войны, мне хотелось бы вспомнить о подвигах воинов разных родов войск и служб, хочется сказать и о тех, кто отдал свою жизнь за счастье Родины. Память о них должна жить вечно!

Во время Курской битвы 6-я гвардейская армия оборонялась на направлении главного удара немецко-фашистских войск и получила большую боевую практику.

Затем армия провела сложные наступательные операции, в которых во взаимодействии с соседями были окружены и уничтожены крупные группировки противника.

И во всех этих успехах неоценима была роль штаба армии и его начальника генерала В. А. Пеньковского и начальника оперативного отдела генерала Э. С. Рыбко. Штабы всех родов войск и соединений были крепко связаны со штабом армии. Четко организовывалось взаимодействие внутри армии и с авиацией, танками, соседями.

Основа хорошего управления войсками — связь. В условиях разнообразных видов боя, когда помимо артиллерийского [179] огня активно действует авиация, работа проводной связи очень осложнялась. Под самым сильным огнем и голову нельзя поднять из траншеи, а связисты выходили на линию искать обрывы.

Или девушки-радистки. Тысячи было их на войне. Сидит девчонка в землянке, кругом рвутся снаряды, засыпает ее землей, а она порой до последнего вздоха вызывает и вызывает:

— Я — второй, я — второй, я — второй...

Не помню случая, чтобы по какой-либо причине я не мог поговорить с кем хотел. Части войск связи армии под командованием генерала Н. П. Боровягина надежно обеспечивали управление войсками в самых тяжелых боях.

О наших героях-танкистах я уже говорил не раз. Недавно получил по почте несколько стихотворений, посвященных танкистам, сражавшимся на Курской дуге. Подписаны стихи были так: «Леонид Кузубов, бывший сын полка 6-й гвардейской армии, доброволец разведчик, награжденный десятью правительственными наградами».

Я этого мальчонку хорошо помню. Был он сыном стрелкового полка, но все стихи посвятил танкистам. Видимо, их подвиги произвели особое впечатление на мальчика.

Когда во время оборонительных боев генерал П. Ф. Лагутин доложил мне, что один из его полков хочет усыновить парнишку двенадцати лет, я попросил привести его ко мне. Разговор у нас состоялся примерно такой, какой со многими детьми нашими был за войну не раз и не два.

— Отец где?

— Убит.

— А мама?

— Убита.

— А дом где?

— Сгорел. Все сгорело.

Так и прошагал он с нами до конца войны. Солдаты на ласку к ребенку народ щедрый.

Вот одно из стихотворений бывшего сына полка Леонида Кузубова, которое называется «Курская дуга»:

Огромная роль в нашей победе принадлежит артиллерии, которой командовал Д. И. Турбин, неутомимый и, я бы сказал, храбрый генерал. Он очень хорошо умел организовать управление артиллерией во всех видах боев. Когда генерала Турбина назначили заместителем командующего Воронежским фронтом по артиллерии, весь личный состав армии, в том числе и я, очень сожалел, что этот великолепный артиллерист, один из ветеранов армии, ушел от нас.

Надо сказать, что в армии есть много специальностей, которые, кажется, лишены героического ореола, о них мало говорят, а тем более пишут, но на войне эти люди были истинными героями. Безвестные труженики тыла решали успех боя в той же мере, что и боец на передовой. Вспомним хотя бы водителей автомашин и ездовых. Днем и ночью под обстрелом, по бездорожью ехали они на передовые, чтобы подвезти боеприпасы, горючее, продовольствие, забрать раненых.

Сколько раз докладывал мне начальник тыла армии генерал В. С. Черенков о подвигах этих тружеников тыла, и я не знаю случая, чтобы Военный совет армии отклонил его ходатайство о награждении того или иного правительственной наградой.

У водителей и ездовых на фронте была очень тесная спайка. Картина для войны типичная: остановилась на обочине неисправная машина, тут же около нее останавливаются еще несколько. Бывало, я сердился:

— Езжайте! Некогда стоять!

Однако получал такой ответ:

— Товарищ генерал, как же мы оставим его одного...

Тоже правильно...

А повара?! О них редко вспоминают, когда пишут о войне, а они тоже в самый тяжелый бой под обстрелом артиллерии, под бомбами ползком тащили на передний край термосы с горячей пищей, которую готовили ночью, ведь, как правило, во время боя командир не мог выделить наряд за получением горячей пищи, поэтому и доставляли ее на передний край сами повара.

Вспомним и о санитарках. Всю войну не переставал я удивляться: как это она, худенькая, как птичка, маленькая, тащит на палатке раненого, который тяжелей ее порой раза в два, а она тащит, торопится, да еще в руках его автомат. Я, как и другие командиры, награждал их, заботился как мог.

А саперы! Ведь это они первыми ползут среди мин к [181] проволоке под обстрелом, чтобы порезать ее, открыть путь для своих войск…

Все, все рода войск и службы трудились, не щадя своей жизни для победы. Без их трудолюбия, воли, храбрости трудно было бы управлять войсками.

В успешных действиях армии на юге Курского выступа особая роль принадлежит политорганам, партийным и комсомольским организациям. Именно они обеспечили высочайшее моральное состояние личного состава армии. Много теплых слов хочется сказать в адрес политотдела армии, возглавляемого гвардии полковником Леонидом Ивановичем Соколовым.

Формы и методы работы политотдельцев были самыми разнообразными и определялись конкретными задачами, стоявшими перед войсками.

Политико-воспитательная работа велась в армии в любой обстановке, днем и ночью.

Политработники, коммунисты, комсомольцы всегда были впереди на самых ответственных участках, показывая личный пример героизма, бесстрашия. Они умело разъясняли воинам их задачи в обороне, в наступлении, при выходе из окружения.

Во всякой работе имеет важное значение согласованность. Я не знал случая в нашей армии, когда бы не сработались командир с политработником. Все они отлично срабатывались, помогая друг другу, и вся их общая работа была направлена на укрепление воинской дисциплины, на мобилизацию подчиненных на образцовое выполнение заданий командования.

Хорошо в войсках армии была поставлена популяризация рядовых, сержантов и офицеров, отличившихся в боях. Понятно, дорога сама правительственная награда, но и дорого внимание к воину товарищей, командиров, политработников армии, которые увидели, оценили и доложили о его подвиге! А кто, как не политработник, чаще всего представлял воинов к награде? У нас в армии за годы войны было награждено орденами и медалями триста тридцать тысяч человек!

Огромную помощь политработникам на Курской дуге оказывала армейская газета «Боевой натиск» во главе с ее редактором подполковником В. Бобылевым. День и ночь работала типография армейской газеты. Не было случая, чтобы на передовую, даже во время самого тяжелого боя, не подвезли только что выпущенную газету. В короткие минуты затишья воины узнавали из нее о том, что происходит в [182] мире, в родной стране, каково положение своей армии, соседей, какие подвиги совершили их товарищи. Встречали газету с радостью: и новости узнают, и закурить останется...

Итак, провоевав на Курской дуге ни много ни мало около семи месяцев, 6-я гвардейская армия направлялась на север, в мою родную Калининскую область.