По тылам врага

2 или 3 января в бригаду приехали шефы — комсомольцы Краснопресненского района столицы. Привезли морякам подарки. Настроение у всех было приподнятое — гоним фашистов от Москвы! Весь день провел с шефами в подразделениях, а к вечеру получил приказ из штаба армии: явиться в Главное управление кадров в Москву. Понятно, я поинтересовался у начальника штаба армии генерала Сандалова, не знает ли он, зачем меня вызывают. Леонид Михайлович пошутил:

— Очевидно, тебя разыскивают как дезертира.

Когда я прибыл в Москву в Главное управление кадров к генералу А, Д. Румянцеву, он и правда сначала нагнал страху:

— Ты что же это делаешь? Как воюешь? По добровольному найму? Кто это тебе дал право командовать моряками? Тоже моряк!

Я рассказал, как все было. Румянцев засмеялся и сказал:

— Ну, хорошо. Мы тебя прощаем, потому что бригада хорошо воевала. За то присвоено тебе звание генерал-майора и ты награжден орденом Красного Знамени.

Это была моя первая боевая награда. Дней пять я этот орден не прикалывал к кителю, носил в нагрудном кармане. В свободную минуту достану, погляжу...

Затем генерал Румянцев сообщил мне:

— Генерал Лизюков просил назначить тебя на должность командира восьмой гвардейской стрелковой Панфиловской дивизии.

Конечно, я был очень рад, что мне оказана такая честь, но не успел ничего даже сказать, как генерал Румянцев продолжил:

— Приказ подписан. Надо представить фотокарточку в форме генерала на получение документов.

— Так у меня ж формы нет!

— Надень мой китель.

Достал он из шкафа китель, немного тесноват мне оказался, но ничего, сфотографировался и получил удостоверение номер №1016, которое у меня сохранилось до сих пор.

— Генерал Лизюков находится в оперативном управлении Генерального штаба и ждет вас завтра к 10.00, — сказал генерал Румянцев и на прощание добавил: — Больше никогда по вольному найму не нанимайся...

На следующий день явился я к генералу А. И. Лизюкову. Представился. Обнялись. Расцеловались. Спросил, есть ли [60] настроение командовать Панфиловской дивизией. Затем Александр Ильич сообщил:

— Создается 2-й гвардейский стрелковый корпус, который сосредоточивается в районе Валдая в Калининской области и входит в состав Северо-Западного фронта, Туда и вам надо прибыть с дивизией.

Тяжело мне было расставаться со своими моряками. За время ожесточенных оборонительных и наступательных боев под Москвой свыкся, родными стали мне эти исключительно мужественные и отважные люди. Попрощался со всеми подразделениями и 18 января 1942 года прибыл в Нахабино, где находился штаб 8-й гвардейской стрелковой дивизии.

В Нахабино встретил меня начальник штаба дивизии полковник Иван Иванович Серебряков. Он доложил, что дивизия укомплектована личным составом до полного штата за счет прибывшего две недели назад большого пополнения из Средней Азии. Дивизия была многонациональной: русские и казахи, украинцы и киргизы, белорусы и узбеки, татары и азербайджанцы, башкиры и чуваши и многие другие. И хотя больше половины личного состава дивизии были сынами Средней Азии, вряд ли можно было, говоря об успехах дивизии, выделять какую-либо национальность, объясняя их особую храбрость чисто национальными качествами. Сила Панфиловской дивизии была в том, что в ней с самого начала был заложен крепчайший костяк из кадровых офицеров самых разных национальностей. Они-то, коммунисты и комсомольцы, и сплачивали коллектив, окрыляя его общей для всех советских людей идеей — отстоять свое многонациональное государство — Союз Советских Социалистических Республик.

...К этому времени мне своими глазами доводилось видеть во время боя множество подвигов, раскрывающих величие духа советского воина, но подвиг двадцати восьми героев-панфиловцев на разъезде Дубосеково, который был совершен полтора месяца назад, поражал воображение, и я попросил И. И. Серебрякова и комиссара дивизии — полкового комиссара Сергея Александровича Егорова свозить меня на разъезд Дубосеково.

Приехали. Я увидел неровные поля, небольшую высотку, неподалеку от нее запорошенные снегом окопы, стрелковые ячейки. Казалось, не было там живого места: избита, изрыта бомбами и снарядами подмосковная земля.

Стояли мы втроем, и у каждого, понятно, свои думы. Я думал о том, о чем нередко размышляю и по сей день: сжолько же духовных сил надо иметь человеку, чтобы сидеть [61] в этом вот окопе или траншее и видеть, как на тебя ползет бронированное чудовище, которое к тому же стреляет из пушки и пулеметов?! Сидеть и ждать, когда танк подползет поближе и уже земля затрясется вокруг. Сидеть, ждать, когда танк будет на расстоянии десяти — пятнадцати метров, и уже, ощутив его жар и запах, приподняться и метко бросить в самое уязвимое место связку гранат или бутылку с горючей смесью!

Двадцать танков шло сюда, на эти окопы, на двадцать восемь смельчаков. Кто они были? Ни одного профессионального военного: рабочие, колхозники, интеллигенты... Слесарь трамвайного парка из Алма-Аты Гавриил Митин, колхозник из далекого аула в предгорьях Тянь-Шаня Дюйшонкул Шопоков, любимец алма-атинской детворы акробат цирка Иван Шепетков, Василий Клочков, успевший к своим тридцати годам окончить комвуз и институт. Русские, казахи, киргизы, украинцы, узбеки, простые труженики, добрые люди.

С. А. Егоров рассказал мне, что сначала на позицию этого взвода налетели самолеты, потом по ней били пушки и минометы. С наблюдательного пункта роты было видно, как фашисты, решив, что после такого огневого удара никто из обороняющихся не остался в живых, двинулись в атаку сомкнутыми шеренгами во весь рост, но двадцать восемь встретили их пулеметным огнем, и фашисты откатились.

Я спросил тогда С. А. Егорова:

— Почему же оказался в этом взводе политрук роты Клочков?

Сергей Александрович ответил:

— Командир роты возглавлял другой участок обороны, а командир взвода погиб. Василий Клочков был на наблюдательном пункте во время атаки немецкой пехоты. Он понял, что немцы не успокоятся, дальше будет взводу тяжелее, и Клочков пополз к ним, скрываясь в складках местности.

С. А. Егоров сказал мне тогда:

— Обратите внимание на то, что знаменитую свою фразу — «Велика Россия, а отступать некуда, позади Москва» — Клочков сказал не перед первой атакой, когда они отбили двадцать танков, а перед второй, когда осталось их шестнадцать раненых, на которых двигались тридцать танков. Перед первой атакой он еще верил, что останутся в живых...

...Сейчас на этом месте уже воздвигнут памятник двадцати восьми панфиловцам. Может быть, и не отобразил в камне или бронзе, как шел с гордо поднятой головой навстречу танку, навстречу смерти казах Аскер Кожебергенов, обвесив себя гранатами; как последним взмахом руки с [62] гранатой остановил танк украинец Иван Москаленко; как упал, обхватив свое ружье, русский парень бронебойщик Николай Болотов; как метнул последнюю связку гранат Василий Клочков и уже не услышал взрыва, не увидел горящего танка... Может быть, со временем сделают и такой памятник, как знать, а может, художник увидит этот подвиг по-своему. Ясно одно: поколения и поколения будут склонять голову перед величием духа двадцати восьми панфштовцев. В их отваге они будут черпать силы для подвигов во имя Родины не только на поле брани, но и в мирной жизни, где всегда есть место для проявления высокого героизма, который требует собранности всего мужества и воли.

...Проехали мы в тот день по всему фронту, который занимала под Москвой 8-я гвардейская стрелковая дивизия, и из рассказов моих товарищей я узнавал, что на всех рубежах панфиловцы стояли насмерть.

Я думал тогда и думаю сейчас: нисколько не умалится подвиг двадцати восьми, если сказать, что на каждом километре фронта дивизии он был повторен в те дни дважды и трижды.

Вот тут, рядом с Дубосековом, пять вражеских танков двинулись на четырех оставшихся в живых гвардейцев во главе с политруком Петром Вихаревым. Все пять танков подбили герои, но в живых остался один Вихарев. Фашисты хотели захватить его в плен, но он в упор расстреливал врагов до тех пор, пока в пистолете остался последний патрон, который политрук приберег для себя.

Тут же рядом плечом к плечу с товарищами на высоте 290,4 уничтожали вражеские танки и пехоту семнадцать истребителей танков под командованием Андрея Георгиева. Немецкие танки обходили высоту. На каждого нашего солдата шли пятнадцать — двадцать гитлеровцев, но они не прошли, не заняли высоту, которую обороняли герои, даже тогда, когда осталось в живых только двое: русский сержант Мельников и азербайджанец рядовой Гариев...

Как же не преклоняться перед подвигом группы саперов младшего лейтенанта Петра Фристова и политрука Алексея Павлова, которым было приказано отбить атаку танков, двигавшихся на деревню Строкино, где расположился штаб части. Саперы сражались до последнего. После неравного боя местные жители рассказывали С. А. Егорову, как фашистам удалось захватить в плен тяжело раненного младшего лейтенанта Петра Фристова и красноармейца Петра Гониевского и Василия Семенова. Собрав последние силы, [63] приподнялся Петр Фристов и плюнул в лицо гитлеровскому офщеру, крикнув своим бойцам:

— Ни слова, товарищи! Умрем за Москву!

Зверски мучили фашисты наших воинов, но никто не проронил ни слова.

Нет, не с тяжестью на сердце возвращался я в штаб дивизии, а с чувством гордости за героев, отдавших свои молодые жизни за любимую Родину.

Я постарался побыстрее познакомиться с делами дивизии, в чем мне очень помог И. И. Серебряков. Он оказался человеком рассудительным, трудолюбивым, штабную работу любил, и, как я убедился позже, штаб был отлично подготовлен. Иван Иванович Серебряков воевал еще и в первую мировую войну, закончив ее старшим унтер-офицером, а затем прошел всю гражданскую. Были у него две странности: курил он отчаянно, папиросу зажигал от папиросы и никогда не спал на кровати. Даже когда кровати были, стелил себе на лавке. Как-то в одной избе бабушка предложила ему кровать, а Иван Иванович отказался. Она удивилась:

— Что ж ты, на голой лавке спать будешь?

— Зачем на голой? Шинель подложу, шинель под голову, шинелью и укроюсь.

— Что ж у тебя, три шинели?

— Почему три? Одной хватит. Рукава под голову, одну полу на себя и одну под себя...

Вместе с И. И. Серебряковым я поехал на железнодорожную станцию посмотреть, как идет погрузка подразделений. Это очень сложное дело — быстро, точно, правильно погрузить артиллерию и другую технику, личный состав, соблюдая полную светомаскировку. Я сразу обратил внимание на то, что дивизия имела большой опыт в этом.

Настроение у всех было боевое, и внешне гвардейцы смотрелись хорошо. Очевидно, сказывалось и то, что дивизия была особенная. Ее формировали в самом начале войны в Казахстане. Лучшие коммунисты — учителя, инженеры, преподаватели высших учебных заведений, секретари райкомов, ответственные работники центральных партийных органов Казахстана стали политруками, комиссарами батальонов, полков, секретарями партийных организаций подразделений, комсоргами. Артиллерийские и саперные части комплектовались опытными инженерами, техниками. Одним словом, отличных людей собрал в свою дивизию бывший Военный комиссар Казахстана Иван Васильевич Панфилов! [64]

Расскажу о нескольких из них.

Командиром 1075-го стрелкового полка был полковник И. В. Капров. Биография его была типична для старшего поколения командиров. Он воевал еще в чине младшего офицера в первую мировую войну, а затем прошел и всю гражданскую. В 1923 году вместе с И. В. Панфиловым закончил Объединенную военную школу в Киеве. До войны был начальником Ташкентского военного училища, откуда и ушел на фронт командиром 1075-го стрелкового полка. Волевой, всегда подтянутый, беззаветно храбрый, И. В. Капров много раз сам с автоматом выходил отбивать атаки гитлеровцев, прорвавшихся к его штабу. Двадцать восемь героев-панфиловцев были из его полка.

Командира 1073-го стрелкового полка майора Баурджана Момыш-Улы я знал еще до войны по совместной службе на Дальнем Востоке. Это был молодой командир, казах по национальности, с крутым и упрямым характером и красивой внешностью.

Я знал, что его очень ценил Панфилов за особую отвагу и смекалку. Под Москвой его батальон, находясь в окружения, несколько дней не имея связи с полком, дрался с превосходящими силами противника. В жестоких боях гвардейцы в течение двух суток уничтожили свыше 400 фашистов, задержали их наступление по Волоколамскому шоссе, а затем, совершив маневр по лесу, разорвали кольцо окружения и вышли к своему полку.

После этого боя Панфилов держал при себе батальон Момыш-Улы как резерв, посылал его в бой в самых тяжелых случаях.

Нравилось мне у Момыш-Улы еще одно качество — правдивость. Как бы тяжело ему ни было, я знал, что он всегда окажет правду. Того же он требовал и от своих подчиненных.

Отличным командиром был полковник З. С. Шехтман, человек широкой души, образованный, волевой.

С особой благодарностью вспоминаю я комиссара дивизии С. А. Егорова, который не раз в трудную для меня минуту приходил на помощь. Родом из Владимира, он не был кадровым политработником, до войны работал машинистом на железной дороге. Крепкая партийная закалка всегда помогала ему найти верное решение.

В конце января наша дивизия прибыла на Северо-Западный фронт в районе Валдая. В эти дни войска фронта проводили Торопецко-Холмскую наступательную операцию. В ходе ее были созданы благоприятные условия для нанесения ударов во фланг и тыл противника. [65] Командир 2-го гвардейского стрелкового корпуса, в который входила дивизия, генерал Лизюков поставил перед нами боевую задачу — выйти в тыл главной группировки противника, совершив прорыв прямо по шоссе Старая Русса — Холм. Мне такое решение показалось неправильным: и людей побьешь много, и задачу вряд ли выполнишь. Я предложил повести дивизию через лес, по тылам противника, чтобы ударить внезапно в самом уязвимом для врага месте.

Прежде чем разработать этот план и выступить с этим предложением, мы с командирами частей познакомились с местностью, по которой нам предстояло наступать. Оборона противника проходила по ряду холмов и по открытой местности в промежутке между лесами. Понятно, что противник постарался эти холмы и открытые участки хорошо укрепить инженерными сооружениями и насытить огневыми точками. Взять эти места с ходу было трудно. Поэтому мы и решили пройти скрытно через леса и болота, а затем ночью без артиллерийской подготовки сбить прикрытия гитлеровцев и выйти к ним в тыл.

Мы предполагали, что противник не разгадает нашего замысла: глубокий снег, сильные морозы, казалось бы, гарантировали его от возможности нашего наступления через лес.

После того как я подробно изложил свой план, меня поддержал присутствовавший на совещании начальник штаба фронта генерал-лейтенант Н. Ф. Ватутин, который и утвердил наступление через лес по бездорожью.

Мы понимали всю сложность задуманной операции: войскам нужно было пройти около двухсот километров по лесу. А морозы стояли такие, каких я, уроженец этих мест, не упомню. Идти же предстояло не только молодежи, но и людям под пятьдесят. Да если учесть к тому же, что больше половины бойцов в дивизии раньше жили в Средней Азии, то понятно, что волноваться было из-за чего.

Поделился я своими опасениями с С. А. Егоровым и И. И. Серебряковым:

— Выдержат ли этот мороз жители Средней Азии?

Они мне ответили:

— Не беспокойтесь. Может, они такого мороза и не видели, но вот воевали же в грязи, слякоти, холоде — это еще хуже, а все же Москву удержали.

Я тогда им ничего не ответил. Можно было бы сказать, что не одни панфиловцы под Москвой воевали, но они были [66] по-своему правы: дивизия дралась на главном направлении и выстояла...

И все-таки я очень опасался, что люди могут обморозиться. За руки и ноги не беспокоился. У всех были валенки, стеганые штаны, полушубки, теплые варежки. К тому же во время трудного марша холода не чувствуется, а вот щеки и нос легко обморозить, поэтому надо следить друг за другом. В общем, приняли мы все меры предосторожности, командиры и политработники провели большую разъяснительную работу.

Двинулись двумя колоннами. Как положено, вперед пустили разведку на лыжах и боевое охранение в белых маскхалатах. Потом пошли саперы, спиливали деревья, кусты. За ними вплотную друг к другу воины по восемь человек без лыж уминали снег. Через каждые 100–200 метров красноармейцы менялись. Следом двигалась пехота, за ней артиллерия, обоз. Часть людей, в том числе и я, шли на лыжах. Тяжело было, но не холодно, от людей аж пар валил. Здесь я еще раз убедился, какой выносливый парод в дивизии.

К вечеру мы дошли до леса. С. А. Егоров посоветовал сразу же устроить привал — люди сильно утомились. Так мы и сделали. К нашему счастью, погода была нелетная, поэтому я, зная, что в Средней Азии так любят чай, разрешил вскипятить на кострах чайку. Попили чаю, поужинали, нарубили еловых веток, расчистили снег до грунта, настелили лапник и легли поближе друг к другу. По команде дневальных через каждые полчаса красноармейцы переворачивались на другой бок, чтобы не замерзнуть.

Так прошла ночь. Утром я поинтересовался, есть ли случаи обморожения. Мне доложили, что все в порядке. Снова попили чаю, позавтракали — и в путь.

Опять шли по лесу, началась пурга. В лесу терпимо, а как выходили на полянки, мороз с буревым ветром побрасывались на нас, как волки.

Однако и это вынесли, продолжая продвигаться вперед.

1 февраля к утру вышли в район сосредоточения в тылу врага. Быстро оборудовали на дереве НП. Залез я туда. Шоссе хорошо видно. Газуют немцы по нему на мотоциклах, на машинах. Ведут себя спокойно, не догадываются, что рядом собралась такая сила. Хотелось с ходу перерезать шоссе, но нельзя: необходимо подготовиться к бою. Люди устали, надо накормить их, дать отдохнуть.

Весь день мы отдыхали, провешивали фонариками на деревьях для каждой роты азимуты, готовили проводников, [67] разведка уточняла огневые точки противника. В темноте даже в знакомом лесу заблудишься, а тут и подавно.

В ночь на 3 февраля, к нашему счастью, разыгралась пурга, и, как было назначено, передовые батальоны двух полков 1075-го и 1073-го, в белых маскхалатах, крадучись, подобрались к переднему краю противника у шоссе. В быстрой рукопашной схватке уничтожили передовые части и, пользуясь паникой, энергично продвигались вперед. Затем, сметая остатки противника, перерезали железную дорогу Бологое — Старая Русса, что проходит в семи — десяти километрах восточнее Старой Руссы. В это же время главные силы наших полков развертывали свои фланги, уничтожали опорные пункты противника, тем самым расширяя фронт действия.

Не скоро разгадал противник, где мы наносим главный удар, и поэтому никак не мог оказать достаточного сопротивления. Полки быстро продолжали продвигаться в район Красиково, куда я приехал вслед за ними. Боевому охранению я приказал на лыжах пересечь шоссе, посмотреть, есть ли в соседних деревнях немцы, много ли их. Сам подошел поближе к дороге. Саперы сделали мне на дереве НП. Залез туда, смотрю: у одной из хат столпились наши бойцы, бегают вокруг, но стрельбы не слышно. Вижу, выскакивает из-за дома автомашина, а наши опять не стреляют. Спросил их, когда вернулись:

— Что же вы делали?

— Генерала немецкого ловили, живьем хотели взять... А он так и удрал в нижнем белье.

Потом под Холмом мы все-таки этого генерала поймали.

Я его спросил:

— Как же вы, господин генерал, не побоялись в одном белье выскочить в почти сорокаградусный мороз? Могли б замерзнуть.

Он ответил:

— А в Сибири у вас морозы еще сильнее. Тут дольше проживешь...

В течение ночи мы выбили гитлеровцев из Брагина, Козырева, и только с рассветом кое-где они стали контратаковать. К вечеру 3 февраля в районе Филошева оборона противника была прорвана и дивизия вышла в его тыл, успешно выполнив задачу.

Теперь нам предстояло пройти с боями по тылам противника вдоль шоссе Старая Русса — Холм более двухсот километров и соединиться с частями 3-й ударной армии Калининского фронта. [68]

8 февраля части дивизии начали штурм опорного пункта Трошково — Бородино, Соколово — Ожедово, который прикрывал шоссейную дорогу Старая Русса — Холм. Фашистское командование принимало все меры к тому, чтобы удержать этот опорный пункт и преградить нашим частям путь на юг, к Холму. Оно бросало в бой лучшие свои части, в том числе моторизованную дивизию СС «Мертвая голова».

Особенно тяжелые бои развернулись за село Соколово, раскинувшееся на несколько километров вдоль Холмского шоссе. Фашистское командование понимало, что потеря ими Соколовского укрепленного узла с его круговой обороной откроет нам дорогу на Холм. Поэтому здесь гитлеровцы отчаянно сопротивлялись и мы долго топтались около Соколово.

Пришлось поехать туда. Разобрался, что и как, приказал начальнику штаба И. И. Серебрякову вызвать ко мне командиров частей. Больше всего раздосадовало меня то, что части несли неоправданно большие потери. Выстроил командиров и стал их распекать. Это — я знал по опыту — иногда нужное дело, но только при строжайшем соблюдении двух условий: если есть для этого веские причины, во-первых, а во-вторых, никогда не унижая человеческого достоинства подчиненных.

Помню, долго я шумел, пока комиссар Егоров не остановил меня:

— Все понятно.

Вовремя сказанное слово комиссара разрядило обстановку. Взглянул я на командиров, и жаль их стало: лица утомленные, от мороза почернели! Не меньше меня, наверное, переживали они потерю людей.

Извинился я за свою горячность, предложил поужинать вместе. За ужином выслушал командиров частей, политработников. Подвели с ними итоги.

После этого необычного совещания было решено: собрав подразделения 1077-го полка в кулак, при поддержке танковой роты на рассвете атаковать противника, засевшего в Соколове. Подразделениям 1070-го полка занять прочную оборону, оседлав шоссе на участке Старая Русса — Прохоровка.

Я не сомневался, что противник, окруженный в Соколове, не раз еще попытается прорваться на Бородино на соединение со всей группировкой.

Дня через два-три вся группировка в районе Соколово, Бородино была ликвидирована, но небольшой группе все-таки удалось вырваться благодаря хитрости.

Вечером перед наступлением, когда я поехал к деревне [69] Соколово, началась сильная пурга. Пока добирались до землянки начальника штаба дивизии И. И. Серебрякова, всех занесло снегом. Спустился в землянку, сел на табурет, еле отдышался. Серебряков доложил:

— Соколовская группировка противника почти обречена, но, на их счастье, такая разыгралась погода! Если они не воспользуются этим и ночью не попытаются уйти, то им завтра — капут. Боеприпасы и горючее у них на исходе, а подвезти их, как это было два дня назад, они не смогут. Дорога через Тропшино перерезана полком Момыш-Улы...

— Как бы они этой ночью нам капут не сделали, — ответил я Ивану Ивановичу. — У них есть танки, пустят они передовые отряды на этих танках с десантом, загонят наших бойцов в укрытия и будут стоять и трещать из автоматов и пулеметов. Да еще начнут бахать для острастки из пушек, пока не пропустят свои войска. На дворе ни зги не видать. Куда стрелять? Трудно будет разобраться, где враги, где свои.

Серебряков вздохнул:

— Конечно, фашисты могут бросить всю свою технику и, пользуясь темнотой и бураном, не ввязываясь в бой, обойти нас...

Комиссар дивизии С. А. Егоров, прислушиваясь к завыванию пурги, сказал:

— Да... у нас боевые порядки редкие, а людей далеко в такую погоду куда-то на усиление не пошлешь: заметет снегом. Для противника, понятно, самый лучший выход — бросить технику и увести живую силу. Только вряд ли он пойдет на это. Немец пешком ходить не любит. Он будет держаться за технику.

Еще немного посидели, прикинули, что и как может быть. Я сказал И. И. Серебрякову:

— Вот что, Иван Иванович, прикажите Шехтману усилить наблюдение за противником и не допустить его отхода. Момыш-Улы передайте, чтобы он на основных дорогах поставил противотанковые мины и был готов к встрече противника.

Соколов начал передавать распоряжения в части, а мы с беспокойством думали о Соколово. Что делает немчура в селе? Заметим ли мы отход противника? Может быть, враг окажется верен себе: при отходе станет жечь деревню? Зарево и будет нам сигналом к бою!

К утру пурга немного унялась, и мы решили после пятнадцатиминутного артналета атаковать Соколово. Все шло по плану. Артиллерия ударила по селу, и вдруг видим, что [70] из села бежит женщина с белым флагом. Что такое? Я приказал прекратить артналет. Вышли из укрытия, женщина подбежала к нам:

— Что же вы делаете?! Немцы ночью из деревни ушли.

— Как так ушли?

— Очень просто. Прорыли в снегу траншеи, а пушки и танки бросили...

Наши опасения оправдались. Враг вышел из окружения. Нам ничего не оставалось делать, как начать преследование гитлеровцев. Для этого я решил 1073-й полк направить по дороге Старая Русса — Холм. Момыш-Улы должен был взаимодействовать с подразделением 1075-го полка, наступающего на село Ожедово, находящееся в 10–15 километрах восточнее Соколово. Ошедово стояло на высоком берегу реки Редья, и противник хорошо прикрывал подступы к нему огнем станковых пулеметов из дзотов и траншей.

Командир 1075-го полка полковник Капров решил нанести по селу Ожедово удар с востока силами одного батальона, в боевых порядках которого действовала штурмовая группа под командованием ответственного секретаря бюро ВЛКСМ полка политрука Владимира Яковлевича Белова. 4-я рота под командованием политрука роты Николая Михайловича Озерова демонстрировала наступление с севера. Ведя огонь на ходу, при поддержке минометчиков воины пошли в атаку. Пулеметы и минометы противника тотчас ударили по цепи. И вот, когда 4-я рота втянула врага в бой с севера, с востока дружно атаковали главные силы полка. Тяжелой была эта атака! Гвардейцам пришлось наступать по сильно пересеченной местности по пояс в снегу. Когда перед ними возникли почти отвесные берега реки Редья, воины, подставляя друг другу плечи, взбирались на кручу, преодолев и это препятствие. Гитлеровцы опомнились и стали для контратаки сосредоточиваться в восточной части села. Заметив это, наш минометный батальон перенес огонь по скоплению фашистов и сорвал готовящуюся контратаку. Первой ворвалась в село Ожедово штурмовая группа во главе с Владимиром Беловым, а за ней и основные силы полка. Они быстро овладели окраиной села, но вражеские пулеметы, ударившие с севера во фланг наступающих, остановили продвижение. Воспользовавшись ослаблением огня в северном вправлении, снова поднялась в атаку 4-я рота. Но вскоре ей пришлось залечь: пулемет, установленный в дзоте, прижал бойцов к земле. И тогда к дзоту подполз политрук Озеров. Несколько гранат полетели в дзот, но пулемет не замолк. У отважного политрука осталась последняя граната — надо было действовать наверняка. [71] Озеров вплотную подполз к амбразуре и швырнул в нее противотанковую гранату. Мощный взрыв потряс дзот. Пулемет замолчал, но смертельно раненный Николай Михайлович Озеров остался лежать на снегу... Подвиг политрука Озерова через несколько минут повторил комсомольский вожак Владимир Белов. Вдохновленные подвигами политработников, гвардейцы бросились в атаку и к вечеру после ожесточенного боя овладели селом.

Выбитый из Соколово и Ожедово противник быстро начал откатываться на юг, и дивизия продолжала его преследовать. 1075-й полк, сдав свой участок на рубеже Бородино, Трашково 26-й отдельной стрелковой курсантской бригаде, двинулся в направлении Виджа, Рукаты, Большое Шелудьково и затем, повернув влево, вышел на большак в Поддорье. Слева по шоссе Старая Русса — Холм преследовал противника 1077-й полк. Еще левее по берегам реки Редья в направлении на Чернышево, Козлово, Вязки шел 1073-й полк. Ломая на своем пути сопротивление врага, части дивизии освобождали одну деревню за другой. Меня беспокоило положение 1073-го полка, и я предложил комиссару С. А. Егорову съездить к Баурджану Момыш-Улы. Сели на коней и поехали. Часа через полтора добрались до штаба полка. Командир полка, как всегда, находился в передовых подразделениях.

С. А. Егоров сказал:

— Махнем туда, Иван Михайлович, заодно и с народом поговорим по дороге.

Пока ехали, обогнали несколько подразделений. Люди выглядели усталыми, но настроение у всех было боевое. Но раз останавливались, беседовали по душам и вот догнали Момыш-Улы. Он доложил, что противник отходит, прикрываясь арьергардами, которые на выгодных рубежах то и дело дают нам бой. Полк, ломая их сопротивление, безостановочно движется по направлению к Холму.

— Надо бы подналечь на педали, — сказал С. А. Егоров, — поскорее догнать основные силы противника и разгромить его.

— Трудновато, товарищ комиссар, выбить врага с насиженного места, — ответил ему Момыш-Улы, — но выбитому противнику еще труднее остановиться. Он скользит и не может задержаться ни на одном рубеже. Главное — мы теперь преследующие, а не беглецы. Догоним и разгромим фашистов.

На обратном пути С. А. Егоров сказал мне:

— Иван Михайлович, все эти дни были заполнены боями, [72] но сегодня же мы должны найти время и написать представление на наших героев, в первую очередь на тех, кто сложил свои головы под Бородино, Соколово, Ожедово, Трашково. У Соколова из двадцати двух политработников погибло одиннадцать...

Я ответил ему:

— Правильно, Сергей Александрович, сегодня же займемся этим делом. — А про себя подумал: «Не отметить отвагу, проявленную в бою красноармейцами или командирами, кровью доказавших свою любовь к Родине, — черное пятно на совести каждого начальника...»

14 февраля 1942 года в районе Каменки части нашей дивизии соединились с частями 33-й стрелковой дивизии Калининского фронта.

Продолжая наступление в направлении на Холм, дивизия с боями прошла за месяц более двухсот километров и вышла на рубеж Замостье, Лисичкино, Чамовка, Пустынъки Вторые. В боях дивизия не только уничтожила отдельные опорные пункты и узлы сопротивления противника, но нарушила всю его систему обороны в районе Холма. Пройдя по лесисто-болотистой местности на стыке 11-й и 1-й ударной армий, дивизия как бы вклинилась в оборону противника и, обходя его опорные пункты и гарнизоны, в основном ночью продолжала продвигаться с севера широким фронтом в авангарде 2-го гвардейского корпуса.

Здесь нужно отдать должное 1073-му полку и его командиру Баурджану Момыш-Улы, а также энергичному, смелому комиссару полка П. В. Логвиненко. Этот полк весь путь был в авангарде дивизии вдоль шоссе Старая Русса — Холм. Полк таранным ударом пробивал путь в обороне противника, не раз оказываясь в тяжелом положении. Его не останавливали ни мороз, ни глубокий снег.

В деревне Шапково, в двадцати километрах севернее Холма, части дивизии, соединившись с частями 26-й стрелковой бригады, достигли тактического взаимодействия с частями Калининского фронта, наступавшими глубоким охватом с востока, и окончательно замкнули кольцо окружения рамушевокой и демянской группировок противника.

2-й гвардейский корпус, куда входила 8-я гвардейская дивизия, продолжал развивать успех. Вскоре мы получили приказ идти к Холму, не задерживаясь с уничтожением этих группировок. Ликвидация их была поручена войскам 1-й ударной и 11-й армиям. [73]

За февраль и март дивизия освободила более двухсот пятидесяти населенных пунктов, уничтожила свыше пяти тысяч солдат и офицеров, двадцать танков, до тысячи автомашин, сотни орудий и пулеметов.

Сколько же подвигов во имя Родины совершили за этот героический рейд воины 8-й гвардейской Панфиловской дивизии! Тысячи! Много уже об этом написано. Расскажу лишь о подвиге шестнадцати героев-панфиловцев из 1-й стрелковой роты 1073-го стрелкового полка под командованием младшего лейтенанта Дмитрия Волгапкина и политрука Рашида Джангожина.

Горстка храбрецов, пробравшись в западную часть села Сутоки, выбила врага из каменного сарая, нарушив этим всю систему огня гитлеровцев. Пятнадцать фашистских атак отбили гвардейцы и удержали эту важную позицию до подхода основных сил 1073-го полка. Мне хочется здесь хотя бы перечислить имена героев. Большинство из них погибло, но память о них должна жить вечно. Это были представители разных национальностей великого Советского Союза: младший лейтенант Дмитрий Волгапкин, политрук Рашид Джангожин, сержант Иван Синицин, красноармейцы Остап Вазаев, Василий Прокшин, Камиль Нурузбаев, Александр Федоров, Елгобек Аралбаев, Канайбек Абилов, Иван Корчагин, Николай Базаев, Сугур Матыров, Давид Галдецкий, Константин Трофимов, Антон Горелов, Дмитрий Фролов.

За героический рейд по тылам противника к ордену Красного Знамени, которым была награждена Панфиловская дивизия, прибавился еще один — орден Ленина.